Эпиграф: Будь здоров, Иван Петров!
Выкатилось ярило на небо, прогрело облака. Осветило закоулки, тупики и тёмные места, отчего силы ночные, где могли, похоронилися, а иные ветерками рассеялись да гнильём на травы полегли.
– Вот тебе и новый день, – брякнул рядовой Хмырь, выйдя в поле-ширь, и добавил зачем-то. – И снова, и снова.
Подтянул портки под рёбра, подвязал тесьмой. В шинельку на голо тело запахнулся. Сунулся в карманы, вынул руки пустые, повертел перед зрачками и огляделся. – Эй, кто знает, чё у меня там было ваще, а?
Да никто не ответил. Потому как из землянки, из овражьей, точно рыба-пескарь сквозь невод, повалило воинство солдафонское на волю. Кряхтя, охая и постанывая.
У Винта рожа фингалами и угрями утыканная. У Чурбана-лешего дырка в башке. А Упырь, тот на ноге берёзовой скачет, с которой клещи психованные так и сыпятся. Пошли матерками перебрасываться, кулаками и ногами прочность друг у дружки выпытывать.
Тут и солнышко на небе в точку намеченную упёрлось. Пришло время Начальника. Только подумали – летит чюдо-юдо из-за моря океяна залётное. Блестит, газы пускает, железяками по сторонам поводит. А за прозрачным щитом их военачалие щеками трясёт:
– Здоровы, братцы!
– Здравжелаем, ваш блаародиё! – гаркнули солдатики.
Встала машина и отец их, Муртаза Рахимович, на землю ступил – кафтан лисий, хвост волчий с зелёной чалмы свисает. Тишина по рядам прокатилась. Глазки выпучились, ручищи выпрямились. И грудь колесом.
– Орлы! – брякнули благородие, не подумавши.
– Так не летаем же, – пискнул кто-то из строя и утух, кулаком по маковке стукнутый.
– Факт. Говно вы. Рождённый ползать, упасть не могёт. А вот как я вас батогами, а? Или на галеры?!
– Так точно, вашество.
– А чаво такое халеры? Ваше благородь?
– Та це бабы, темень. На писюн больные. "Опять халера пристала".
– Вона она чё...
– Ма-алчать! Разговорчики... С сего числа, по поручению партнёров из-за океяна, обращение к вам будет сугубо уважительное - господа-с.
– Так точна!
– Господа солдаты, слушай сюда. Сено-солома ать-два. Повернулись ко мне лицом. Через сено, мать вашу! Не через солому. Хорошо! Вот так. Поимённо рассчитайсь.
– Хмырь, Швабра, Урюп, Шкелет, Упырь, Заноза, Рашпиль, Халупа, Петров...
– Стоп. Отставить считать. Это что за имя такой? Солдат, выйти из строя.
Сделал Петров шаг вперёд, вытянулся стрункой по стойке смирно. Чуб русый на ветру трепещет. Глаза наглые не по уставу в упор зырят. И веснушки семафорят:
– Руський я, ваше блаародиё.
– Врёшь, подлец. Сибиряк ты с печки бряк. И мы все сибирские. А о ком талдычишь, так нету их. В тёмные времена ещё рассеяли. Потому и называлась – Рассея. Экий ты, варва;р. В школе хоть отсидел?
– Три класса.
– Три?! Что, заняться было не чем?
– Никак нет. Знание - сила.
– В начальнике сила, д-дубина. А ну, отвечай, как на духу. Ибрагим – Мустафа?
– Алла-алла...
– Христос?
– Воскресе.
– Махатма?..
– Ом мани падме хум.
– Точно хум? А то так и норовят...
– Точно.
– Сматри у меня.
– Смотрю, вашество.
– Шаг в строй. Петр-руша... И откудава только берутся? Снова и снова...
Сплюнуло их благородие под ноги. Вернулось к баранам:
– Так-с. Полк. Эээ... Бригада. Слушай меня. Знаю, что не дураки подраться. И силы у вас немерено. Только соседи хотят на мировую пойти. Шибко им от нас щелбанов достаётся. Вот и предлагают уговориться на частичное разоружение.
– Чаво?
– Не чаво, господа, а как. Договор СНВ – о сокращении до трети скота живаго, погребов, сортиров, канав и пней сидячих.
– А ежели у них кочек буде поболе, так мы же себе на спотыках морды шибче разобьём, чем они у нас.
– Подравняем чуток, господа. Не вопрос.
– У их палки длиннее и больнее бьют.
– Когти ещё. Пускай когти обкусывают, ироды.
– И волосня. Бьёшь его падлу, бьёшь, руки только в патлах запутываются.
– Тихо, господа. Наши предки не один десять лет СНВ подмахивали. Много и часто. Таперича и нам время пришло. В лице "Сибирь и Партнёры-шип". Зато выгребную яму отроют. Под культурные нано-отходы. Жить станем по-человечьи. Как возле пара... эээ... театру. Блески там, искорки, дымок. Ну, запащок, да-с. Зато загляденье!
– Так точно, блаародие!
– А что такое театру?
- Ма-алчать!
И вдруг шепоток по ветру:
– Что смерть из той ямы, ещё расскажи...
Сморгнул Муртаза Рахимович. Показалось, наверное.
– Господа. Остался сущий пустяк. Всё режущее и колющее из карманов вынь.
Руки зачерствелые, цыпками покрытые, по клапанам, карманам, гульфикам пробежались. Ныр по дырам. Ш-шир наружу. Ножички, ножи да ножища прямые, кривые и винтом провёрнутые, на ладонях под солнышком засверкали.
– На землю-юю брось!
Посыпалось добро, забряцало, заструилось серебром.
– Вот оне, ужасть войны, Марс кровопускающ, – побледневши, выдохнул Муртаза Рахимович. – Стратегическое. Наступательное. Вооружень... А ну, - воспрял. – Сапожищами насту-упить. И хрясь пополам.
Хрясть, хрясть, хрясть...
Пал на карачки начальничек, распахнул глазища, чтоб удостовериться. Потрогал пальцами, пошелудил осколки силы порушенной.
– Жа шо же так? - прошамкал Заноза.
– А по справделивости. – подбоченился, весь ремнями обтянутый, воевода их. - Шоб паритет, то есть равенство сил соблюсти. Зато теперь не поранитесь ненароком.
– Дык что же и у соседей ножиков нетути?
– Если насчёт омских да искитимских - не лезьте на рожон. И у их ножики поломаем.
– Не по совести как-то.
– Зато по закону. – затряс бусами расписными Муртаза Рахимович. – Культура над хамством стоит. Так вот. Бестолочь. Быдло. Господа. Счастья свово не знаете.
– Это что же? – вскинулся с места Швабра. – Во всём мире без ножиков воюют? И за морем-океяном?
– За океяном точно без ножиков воюют, – согласился воевода и оглянулся на машину летучую. – Не один год. С голыми руками. Цивилизация, ёпть!
Потупились солдатики пристыженные. Стали загривки чесать, носками сапожищ да лаптей круги по землице вычерчивать.
– Так, служилые. Теперь песочком ножики закидали. Чтоб с глаз долой, из сердца вон. Ну, кто как может. Ручечками, ноженьками. Шапками что ли закидайте. Всё? Нетути? А вот и зырки свои прикрыли. Лобики наморщили и... Забыли. Запамятовали. Не помним про ножики. Не было их. Кто чаво помнит? Руку вверх. Шоб я видел.
– Я помню, я, – затрясся Заноза, подпрыгивая на клюке. – У попа была собака.
– Очень хорошо. Кто ещё?
– Лучше нету того света, – прошипел Шкелет, поддерживая отвязанную челюсть.
Приободрилось их благородиё:
– Вот ещё, господа хлопцы, по договору разрешается вам теперь есть ботву да лебеду до усёру. Несмотря на то, что сытость - враг, а голод наш друг. А ещё по договору, хлебать водички в приспособленных местах сможете. Как в парижах. Спать аж по четыре часа в сутки! А земли наши неизменные. Во-оон от той берёзовой колки, от соломы, и до дубов, на сене. И по границе кустов малиновых у меня за спиной. Всё, как дедами на стене сарая прописано...
– Прежде погрань от речки Белой тянулась и до озерца Рыбного, – прошелестело по ветру.
Встрепенулись их благородие и погрозили себе перед носом пальцем:
"Опять? Шалишь, бестия, опосля вчерашнего с господами офицерами в баньке "...
– Как же мы, блаародие, без грибочков то? И без ягодок?
– Государству торговля нужна. Рынок, дурьи мозги, – двигатель прогресса. Деньги товар деньги. Вы супротив прогресса?
– Неа.
– А деньги? Это шо?
– И пругресс?
– Ма-алчать! Я сказал! Мозгов на вас нет.
Посуровело начальство и строго-настрого, бровки встопорщив, оглядело воинство разношёрстное, губы-бантиком пожевало:
– А вот, господа мужуки, пренеприятная для вас новость у меня имеется. М-да. Но придётся смириться. Как ни крути. Баб из дерёвни мы... эээ... они, то есть. Реквизируют. На время, так сказать, на чуть-чуть.
– Как это? – растерялся Хмырь, по коровьи хлопая глазами. – Это как же без баб-то, ёкалэмэне?
– Я же по-человечьи сказал – на чуть-чуть. Вот те крест, шайтан аллах акбар! Возвратят ваших наташ в целости и невредимости.
– Только рожать они перестанут, коли вернутся.
– Да тьфу ты, матка боска! – совсем обозлился воевода и потряс ушами, вытряхая тараканов.
– А чаво эта башкирцы и татарва повадилась к нам малину рвать-жрать? – крикнул кто-то. – Наша ягода. Наша земля. Бей ворюг по сусалам!
И тут же захрипел, шестью парой рук задавленный.
– Так-так-так. Это был голос народа, надо полагать?
– Нетути больше народу, – подытожил Упырь, укладывая удавку колечками.
– Своевременно-c.
– Так с башкирцами то чего?
– Не велено. Бердским мордасы тусуйте. По-суседски. А чужих ни-ни. Не толерантно. Весь мир по терпимости живёт. Это с вами, холопами, всё цацкаются.
– И снова, и снова...
– Кто?!! Кто сказал, сцуки?! Ща кнут достану, научу родину любить. Выпасть из строя!
– Я это сказал, - выпихнулся из строя Петров, подталкиваемый в спину. – И прежде я тоже сказал. Нет сил боле молчать. С кривдою вашей мириться. На бересте правда резана. Люди себе хозяева, а не начальники.
Замерло их благородие, пасть раскрымши. Зашевелилась за спиной машина-всюдуход, выставила железки в сторону солдата.
– Стрелять будешь? – усмехнулся Петров и вспыхнул веснушками, задвигал желваками.
– Возбуждение ненависти? – побелел поганкою Муртаза Рахимович. – Унижение моего общечеловеческого достоинства?
– Врут они! – вскинулся Петров, оборотясь к солдатикам. – Это ж они нашим мамкам животы вспарывали, отцов на рудниках гноили! Снова и снова. Землицу отбирали, голодом морили. Доколе гнид терпеть будем?
– А палёнку нальёшь? – взблеял кто-то. - Заплатишь чем, шустрый?
– Откеля у него, – харкнул желчью синий от тату Рашпиль. – Читанный он. Сам не пьёт и нам шлангу перекроет. Вали его, ребя!
Накинулись служилые, с посвистом, с гиканьем. Подхватили Петрова под белы рученьки, заломили в локотках до хруста, заткнули рот поганый и, как тот не трепыхался, усадили в машину, за щит за прозрачный на пенёк, кожею ящура выстланный. Тут же и поклонил молодец русу голову, сложил подбородок на грудь и заснул крепко-накрепко.
– Сколько богатырей силою хвастало? А? Всех. Всех пересажали. – прошипел воевода, палец в небо упёрши. – Хто такая Россия? – взвизгнул и заелозил глазками-щёлками вдоль шеренги, выискивая крамолу. – Рабы не мы! Сибиряки!
– Мы не рабы, ваш блаародиё!
– А чаво значит стрелять?
– Ма-алча-а-ать!!!
– А рудники это шо?
– Убью.
– Бабы! – высунулся Хмырь, подтягивая портки, – К хренам ту Россию. Нам без водяры и баб капут по полные кранты.
Высказал. Сморкнул. И удавил муху, показавшую хобот из ширинки.
– А мозг есть? - стряхнул пот с макушки воевода. - Козлы по кустам своевольничают. Вы ж почти дембель на выданье. Молодняк необученный на смену идёт. Кто из вас тварь дрожащая, прав ли не имеете?
– Имеем, ваше благородь.
– О! За то вам хозяйский подарок. Да прольётся благодать на ВТО. Красные! Революционные! Шаровары!
Повернулась машина задом, вывалила на землю трёхаршинный клубок, кровью истекающий, ногами шевелящийся, как червь-земляк перед крючком для наживы. Побледнели рядовые, попятилися, а потом глядь, так то кальсоны, только цвета красного, невиданного.
А благородие щёки надули, что пузырь болотный:
– Шаровары те, приметьте, тянутся. Лайкра называется. На пару с дружком можно враз поместиться. А ещё, братцы, на зелёной на травке совсем даже незаметные. Так что враг большим числом, если придёт, мимо проканает и не заметит вовсе.
– А чаво значит – ряволюционные?
– Это – тише воды, ниже травы.
– Ясно! Ага! – в разнобой загалдели солдатики, занятые незаметным отпихиванием друг дружки от красной горки посередь поляны.
Полез Муртаза ибн Рахимович в машину, казал зад необъятный с кожаною заплаткой на том месте. Спихнул под сиденье спящего, покосился. Стоят его солдафончики оловянные и по уставу глазами начальство поедом жрут.
– Ну и чё выстолбенились? – рявкнул. – Зазря я што ли ваши портки нюхаю? Пиджаки, сюртуки, кафтаны, армяки и мундиры сы-ымай. Ать-два-три. А также обувку в виде сапог, калош, туфель и пимов. И головной убор... Включая ермолки! До кучи. И в машину, в ейный зад, господа, по самое не могу. Натуральный обмен, хлопцы. Справедливее не бывает. Ваш гнилой отцовский хлопок, ёпть, на нашу эрзац-лайкру мэйд ин.
Встрепенулись рядовые-мужчинки.
Ш-ширк, ш-шмяк, бря-як. Разулись, разделись, оголились. И скукожились.
Зевнули их благородие, сложили крест на крест ноги на Петрова и ручкою веером помахали:
– Ну, бывайте уже. Вольно, господа. Работа у меня. Завтрась ждите. Поехал новый договор для вас заключать. Больше швободы. Больше лебеды. Больше халявы.
– Ура их блаародию!
– Ура! Ура! Ура!
– А Петрова, господа-с, назад не ждите. Имя у него дурацкое. И сам дурак. Петру-уша,.. – посуровел Муртаза Рахимович. – И вам мой завет – поскребите по сусекам. У мамок, у дедков. Книжки, артефакты непонятые, бумаги гербовые. Экономика, господа, простою не терпит. Кто не скребёт, тот сосёт. – И локотком в бок машины в нетерпении – стук-постук.
– Эй, ну что там? Я сказал: Поехали!
И вдруг дёрнулся Петров, как от тычка. Повёл плечами, отчего опрокинуло их военачалие, сапоги рогаткою раскорячило. Поднял служилый голову, глянул сонно, глаз не открывая:
– Он сказал: поехали... – и растянул рот до ушей. – Он взмахнул рукой...
– Спа-а-а-аааатьмооо-оолчатьуууу-уубью!!!
Как взбрыкнет тут машина да взвоет нутром. Как скакнёт с места в карьер, пыль клубами поднямши. Только её и видели, как точкою в поле, травы раскачав, исстаяло.
На том и расстались. Тут и солнце за тучку зашло.
Пришло счастье шароварное – полетели клочки по закоулочкам...
Выкатилось ярило на небо, прожарило облака.
– Вот тебе и новый день, – брякнул Хмырь, выйдя в поле-ширь в красных шароварах и зачем-то добавил. – И снова, и снова.
Ущипнул себя за голый в пупырышках, пузень. Огладил шишкарь на росистой маковке, подтянул портки и раз, и два. Поискал на поясе. Потом сунулся в карманы, вывернул подкладку и огляделся. – А кто знает, чё у меня там было. А? Ну чё то же было...
Выпучился, навернул на глаза слезу дитяти:
– Ох, братцы? А чаво такое Гагарин?
Да никто не ответил. Потому как из землянки, из овражьей...
(C) Yeji Kowach 28/10/2010