Там, где недавно кровь рекой –
Нынче взошли поля.
Ты не робей, в стороне не стой.
Это, мой друг, война.
Часть 1
Холодно. До боли колючий пробивающий мороз сковал своими жёсткими цепями землю. Напрасно она брыкается и молит о пощаде. Ей не бывать. Поутру, процент влажности в атмосфере доходит до минимума и это весьма затрудняет процесс дыхания. Повышенная влажность, кстати, так же ему не способствует.
В такую погоду я испытываю боль за тех несчастных, что страдают от неполадок дыхательного аппарата, ну и сердечного, тоже. Как им должно быть не уютно. Да не им одним. Любой, кто по той или иной причине, покидает свои насиженные, впитавшие аромат блинов и пирогов дома, и вынужденно отдаётся в лапы беспощадной стуже, заслуживает искреннего сочувствия и сострадания. Хотя, вполне возможно, что и в этом испытании есть своя особенная прелесть. Мне сложно судить, поскольку в зимний сезон я заперт в стенах своей обители и во двор даже носа не высовываю. И уже, кстати, не первый год. Но есть кое-что, в чём я разбираюсь не хуже любого профи, а именно: как это, когда сидящий у камина и спрятавшийся в допотопный плед человек, дрожит и буквально, прозябает до костей. Мне известно, какая это боль, когда кровь стынет в жилах; когда она, источник жизни, перестаёт быть тёплой, циркулирующей в организме жидкостью и, превратившись в холодные красные кристаллы, терзает изнутри, царапая своими острыми концами стенки кровеносных сосудов. Испытавшему такое в сотни, да что там, в тысячи раз хуже, нежели тем маленьким человечкам, что, постукивая каблуками, скользят по покрытому ледяным наростом, тротуару. Поверьте мне на слово. Я имею моральное право утверждать это, поскольку сам испытал всё это, на собственной шкуре.
Как и всё в этом мире, пониженная влажность или повышенная сухость, называйте, как хотите, имеет свои, пусть даже скрытые, но прелести. Это с её лёгкой руки, хаотично кружащиеся в воздухе снежные хлопья, не слипаются, превращаясь в жижу, а, переливаясь в лучах солнца, опускаются на твёрдую поверхность, образуя слепящую взор мозаику. Хрустя под ногами, снег, щекочет нервную систему. Лишь закроешь глаза, и вот ты уже йог, смело шаркающий по трескучим осколкам стекла. Если честно, я не согласен с тем, что сейчас сказал. Не во всём найдёшь прелесть. К примеру, в войне её нет.
Оказывается, во мне ещё живут воспоминания о светлом и добром. А я был уверен, что давно похоронил все имеющиеся в потенциале ощущения и желания. Выходит, я ошибался. Ощущения остались. Но можно ли это считать плюсом?
Копнув в себя глубже, я вспоминаю, какую радость испытывал некогда, купаясь в озере. Всякий раз, ныряя в водные глубины, я мнил себя дельфином, свободным и всемогущим, и всякий раз, выныривая, жалел, что это лишь игра. Так же я шалел от верхолазанья. Помню Мишка, он у нас был страшным грамотеем, не уставал меня исправлять: «Надо говорить скалолазание или альпинизм». А я принципиально говорил по-своему. Это те, кто покорил Эверест, ну или там Памир – вот они скалолазы. А я, так, верхолаз. Несмотря на то, что профессиональным спортсменом я не был никогда, и не только по альпинизму, экстремалом я был страшным. А от восхождения балдел больше всего. То, что испытываешь, добравшись до желанной высоты, не сравнить ни с чем. Высота – это СВОБОДА. Дикая, нечеловеческая свобода. Стоять на краю покорённой вершины, и оттуда, из поднебесья, любоваться открывающейся глазам дикой красотой – что может сравниться с этим? Разве, что любовь. Та самая, беззаветная, что хоть раз в жизни посещает каждого. Как и любовь, высота опьяняет. «Весь мир на ладонях, ты счастлив и нем, и только немного завидуешь тем, другим, у которых вершина ещё впереди». Точнее описать этот сладостный миг, нежели это сделал Владимир Семёнович, фактически невозможно. На высоте, невольно, каждый заражается переоценкой личной значимости. Человек мнит себя полубогом, ангелом. И крылья за спиной, они реальны. Но не стоит, торопиться испробовать их в действии. Нет, я не против полётов. Летать нужно, даже необходимо, но делать это надо, исключительно в своих мыслях. Полёт должен быть воображаемым, и только. Ну и ещё, пожалуй, с парашютом.
Когда в юности, я увлекался сверхъестественными явлениями, и залпом заглатывал заумные книжки, в которых чёрным по белому было написано, что мы не одиноки и существуют параллельные миры, особенной популярностью у меня пользовались учебники, где описывались опыты и исследования по теме переселения душ. Мне кажется, я не был круглым идиотом, но, тем не менее, искренне верил, довольно прозрачным высказываниям относительно полётов души вне своей телесной оболочки. Хотя, если задуматься, какая-то доля истины в этом, определённо, есть. И сегодня, оглядываясь назад, я понимаю, что там, на вершине, моя душа действительно покидала свой плотский сосуд и улетала в неизвестность. Не исключено, что именно поэтому, мне потом долго снились волшебные, далёкие от реальности сны, на основании которых я одно время даже баловался сочинением фантастических миниатюр. Помню, друзья в один голос твердили, что у меня складно получается. Но, на то они и друзья, чтобы вдохновлять и поддерживать. Хотя, я бы своему другу сказал начистоту, всё, что думаю. А, впрочем, какая разница? Из этой затеи всё равно ничего путного не вышло. Писателем я не стал, как впрочем, и… Да мало ли, кем я ещё не стал. Не важно, всё не важно. Сама жизнь стала никчёмной и бесполезной. Всё оборвалось в одночасье, резко, беспощадно, и, главное, бесповоротно.
***
Бардак. Непоправимый бардак в голове. Бесцельность, беспорядочность мыслей. Я только сейчас заметил, что ведомый мною монолог, больше смахивает на исповедь. Вот только, где тот, кому я исповедуюсь? Он не видим и не знаком мне. Ну и что с того? Исповедь – есть исповедь. Хуже уже всё равно не будет.
Наблюдая со стороны, за тем, как я, здоровый мужчина, день-деньской протираю штаны в кресле, и наблюдаю за меняющимися за окном картинками, словно надеясь увидеть на одном из балконов дома напротив корову, можно подумать, что я лентяй и лоботряс, способный разве что бить баклуши и предаваться мечтам. Признаться, я бы не стал особо возражать против подобных эпитетов, не будь они так смешны и неуместны. А вот определение «думающий» вполне для меня подходящее. Я думаю, ещё как. И думы эти всё больше грустные и болезненные. Вот и сейчас, созерцая, возникшие на стекле от мороза узоры, я думаю не о красоте и величии природы, а о том, как должно быть тяжело в такую погоду на душе у человека, находящегося на жизненном перепутье. Хотя погода тут как раз и ни при чём. Ему было бы не легче, будь на дворе обилие солнца и тепла. Ведь, нет ничего ужаснее, чем стоять посередине жизненного пути и не знать, как быть дальше. Что разумнее, вернуться назад, в неудавшееся и малоприятное, но до боли знакомое прошлое, или же рискнуть и смело шагнуть вперёд, оставив позади всё, что мешало жить, причиняло боль и неудобства. Многим и целой жизни мало на то, чтобы определиться. И это обидно.
Знаешь, а ведь людей, подобных мне, обычно сторонятся. К нам относятся с осторожностью, неким подозрением, и всё из-за оккупировшего наши души холода. Оттого нам и уготовано пребывание в полнейшем одиночестве, и это несмотря на то, что мы постоянно окружены людьми. Однако в какую бы ледяную глыбу не превратилось моё сердце в процессе жизненной эволюции, оно нет-нет, да и напоминает о себе. В такие минуты мне становится жаль себя, жаль до одури непрожитой жизни, не вкушённых прелестей, нераскрывшихся чувств. Всё умерло во мне, даже толком не созрев. И эта правда причиняет мне боль. Боль режет без наркоза, на живую. И причина всему, она, смертоносная, кровососущая тётка, в быту именуемая войной. Знать бы кому первому пришла в голову дикая мысль, будто уничтожив соперника, решишь все свои проблемы? Клянусь, я бы, четвертовал его, самолично. Когда я об этом думаю, то свирепею. Мне хочется биться головой о стену, выть, рычать, кусать локти, грызть землю – всё разом. Я понимаю, что не в силах изменить привычный ход событий. Я бессилен исправить сотворённые мною и не мной ошибки. От такого и глыбе больно.
Часть 2
Как ты себя чувствуешь, невидимый друг? Не надоело разгребать хлам, скопившийся в моей дурной голове? Это ещё что. Видел бы ты, что осело на дне.
С тех пор, как я вынужденно прозябаю в кресле в качестве ненужного элемента, да, с тех самых пор, я стал понимать, насколько слабыми, нерешительными, и глупыми подчас бываем мы – люди. Подумать только, мы можем любоваться природной красотой, прогуливаясь с любимыми под ручку, заводить детей и быть свидетелями того, как наш малыш сделает свой первый шаг, произнесёт своё первое «папа», ну или «мама». Почему же мы не ценим того, что имеем? А ведь и я был таким. А что теперь? Теперь, я, наконец-таки, осознал свои ошибки. Но толку от этого? Ещё одна боль. Знаешь, о чём я мечтал, там, в окопах? О том, что у меня будет сын. Понимаешь? Сын, с которым я буду ходить на футбол. Каждый вечер, мы будем гулять с ним по парку, я куплю ему велосипед, научу кататься. Когда же он окрепнет, станет достаточно сильным и выносливым, я возьму его с собой, в горы. Я был уверен, что мы с ним будем не просто «отец» и «сын». Нас будет сплачивать настоящая мужская дружба. Банально, до обидного, не так ли? Но даже такая, мелочь, сегодня для меня, что Эверест.
Чем дольше я думаю об этом, тем больше раздражаюсь. Отчего мы так нелепо устроены? Почему прежде, чем сделать решающий шаг, мы подолгу готовимся, что-то прикидываем, взвешиваем? Ведь всё же просто, до примитивности. Нам дана возможность пользоваться жизнью. Так дерзнём! Чего медлить? Замедление может стать приговором, как, например, в моём случае. Ах, если бы я мог научить жизни тех, кому ещё не поздно. Я бы не щадил себя и день и ночь повторял бы и повторял, что жизнь дана лишь раз, и время, отведённое на неё – бесценно. Я бы орал для убедительности. Да, орал бы. И мне не жаль голосовых связок. Может, хоть мой охрипший голос подтолкнул бы людей вперёд, донёс до ума тайный смысл бытия. Как знать, возможно, мне бы удалось достучаться хоть до кого-нибудь и раскрыть простую истину: «Каждый рождён, чтобы быть счастливым». Идите же, смелее ступайте по непротоптанным дорожкам, с песней шагайте навстречу судьбе и ничего не бойтесь. Я гарантирую, что впереди вас ждёт масса проблем, куча, только на первый взгляд неразрешимых вопросов. Всё это будет, непременно, но будет и другое. А главное у вас появится шанс приобрести счастье. И к чертям сомнения. Жизнь – своего рода светофор. И если красный свет вас тормозит, не отчаивайтесь. Чаще это для вашего же блага. Не подоспей он на помощь, не известно, каких бы дров вы наломали, в какие дебри влезли, какое бы болото вас засосало. Хотя, не стану отрицать, что иногда красный свет задерживает реализацию светлых и многообещающих идей. Но не стоит вешаться из-за этого. Ведь на подступах зелёный, и он непременно загорится.
Ну что, мой тайный слушатель, умело я вибрирую меж пессимизмом и оптимизмом? Горькая пилюля, запиваемая сладкой микстурой, перестаёт быть омерзительной гадостью. МЕРЗОСТЬ – проходит.
***
Кажется, я устал. Надо же. Всё оттого, что за долгие годы затворничеста, я фактически отвык от общения. Находясь наедине с собой, я не особенно церемонился в выборе воспоминаний и их последовательности. Но теперь есть ты, и я не имею права заставлять тебя слушать мою нескладную речь, напичканную всякой ерундой. Мне нужно подумать, что и в какой последовательности рассказывать. А, учитывая, что за варево в моём котелке, это ох как не просто. А ты не сиди. Встань, походи, расслабься. В отличие от меня, ты можешь себе это позволить. Нет, не думай. Это не попытка прикрыть свою немощность ореолом таинственности. Вот она, во всей своей неприглядной красе. Любуйся.
Давай договоримся, если ты намерен дослушать мою исповедь до конца, тебе придётся смириться с моей не всегда галантной манерой общения. Когда за спиной такой объёмистый багаж негатива, начинаешь по-иному оценивать окружающее. Грань между «хорошо» и «плохо» перестаёт быть чётко начертанной линией, а скобки этикета и приличия, незаметно раздвигаются. Но я, всё же, постараюсь быть помягче.
Итак, вернёмся к светофору. Не думаю, чтобы ты не заметил, что в моём светофоре фигурировали лишь два цвета: красный и зелёный. Пришло время восполнить пробел. Моя недавняя речь по поводу человеческой глупости и непонимания жизненных ценностей, не была пустой болтовнёй. Готов расписаться под каждым словом, и ни от чего не отказываюсь. Я никогда ни от чего не отказываюсь. Я даже не отказался от жизни, хотя и был недалёк от этого. Признаться, я часто думаю о том, что, может, было бы вернее прекратить своё жалкое существование. Всего-то делов – остриём по венам, и ты свободен. Свободен от всего, что мучает и терзает, от власти неисполнимых желаний, от страха перед бесперспективным и безрадостным будущем, от собственной беспомощности и постоянного напоминания о ней. Вот так, взял и за раз послал всё в преисподнюю. Почему, собственно, я так не поступил? Сейчас я могу привести кучу объяснений и отговорок. Могу даже сказать, что побоялся гнева Господнего. Но это ложь. Жалкая, гнусная ложь. Правда в том, что у меня просто не хватило духа покончить со всем этим кошмаром. Да, да, я струсил. А ведь там, на войне, лицом к лицу со смертью, я никогда не испытывал страха. Бывало, я даже раззадоривал смерть, в надежде, что, таким образом, она быстрее меня заметит. Когда после наркотического опьянения приходит просветление, и ты вдруг осознаёшь весь ужас действительности, то начинаешь понимать, что тебе никогда не смыть кровавого пятна, запачкавшего душу. И, каждый раз, видя себя в отражении, ты испытываешь ужас, дикий ужас. Смерть, по сравнению с этим, СПАСЕНИЕ. Вот с этим я и живу на протяжении двадцати лет. Ты заметил, в моей комнате нет зеркал? Впрочем, неважно. Я отклонился от темы.
Существует такой контингент людей, для которых слова «надежда» и «будущее» – это что-то из мира фантастики. Такой человек, подойдя к светофору, вынужденно тормозит. И знаешь почему? Да потому что на его пути загорелся жёлтый, самый, на мой взгляд, бесперспективный и унылый цвет во всей многокрасочной цветовой гамме. «Ну и что, – скажешь ты – пусть подождёт. Время терпит». Но, в том-то и проблема, что жди не жди – всё одно. Ты знаком с понятием «испорченный светофор»? Так вот: это он и есть. И единственный, функционирующий в нём цвет – жёлтый, и это может означать лишь одно: человек, наткнувшийся на него, проживёт жизнь в постоянном ожидании. Вообще…секунду.
- Да, мам. Слышу, слышу. Нет, мам, не голоден.
Ох уж эти мамы. Всё заботятся, опекают, как дитя малое. От этого мне ещё паршивее, в такие минуты моя беспомощность изводит меня до полной незначительности.
Так на чём я остановился? Ах, да, на светофоре, точнее, на его жёлтом. Качества и стратегия этого вражеского ополченца хорошо мне знакомы. Не кто иной, как он, уже не первый год, является моим неизменным спутником. И, оцени, я не просто повсеместно натыкаюсь на него – я в нём живу. Вперёд – невозможно, назад – некуда.
***
Надо же, как затекли ноги. Впервые с подобными чувственными галлюцинациями, я столкнулся много лет назад. Помню, как я лежал на койке в госпитале и, хотя ранение было лёгким, мнил себя настоящим героем. Знал бы я тогда, что все мои подвиги ещё впереди. Со мной в палате лежало ещё немало раненых. Были среди них и серьёзно покалеченные, а кому-то повезло, как мне тогда. Так вот, один, уже не молодой офицер, успевший побывать не в одной кровавой мясорубке, днями и ночами изнывал от страшной боли. Он выл, и, искусав в кровь губы, всеми силами пытался сдерживать отчаянные крики. Знаешь, что являлось причиной этих жестоких страданий? Всего-навсего мизинец левой ноги. Бывало, боль достигала такой степени, что приходилось колоть обезболивающее. «И что тут удивительного? – спросишь ты меня. – Палец, конечно, лишь маленький отросток на огромном дереве человеческого тела, но и он может болеть». А, между тем, странность тут на лицо. Ведь к тому моменту прошло уже около двух месяцев, как ему ампутировали именно эту, левую ногу. Позже я узнал, что у многих людей, потерявших конечности эта часть тела продолжает болеть. Это называется фантомные боли. Они бывают болезненными и безболезненными. Механизмы, лежащие в их основе, всё ещё не вполне изучены. Всё дело в «памяти» мозга, он продолжает посылать болевые сигналы в несуществующую конечность.
- Что ещё, мам? Да нравится, нравится мне твой борщ, просто я не голоден.
Нет. Это невозможно. Чуть что – в слёзы.
- Мам, не начинай. Я обязательно поем, но позже. Всё мам. Я же сказал, значит, сказал.
И вот так чуть ли не каждый день. Слово ей наперекор – слёзы тут же градом из глаз. Ну что, спрашивается такого, в том, что я не хочу есть? Разве это преступление? Или в том, что я не желаю надевать свитер, поверх жилета? Мне это просто неудобно. Я и без того не шибко подвижен, а тут…Но ей всё равно. Вдолбила себе в голову, будто мне не нравится связанный ею свитер, и носится с этой бредовой идеей не первый год. Я еле сдерживаюсь, чтобы не нагрубить.
Но я покривлю душой, если скажу, что она всегда такая капризная. Случается, она бывает милой и кроткой, подойдёт ко мне незаметно, обнимет, поцелует с нежностью. В такие минуты мне страшно хочется приласкать её, наговорить много-много тёплых, обнадёживающих слов. Одна проблема: где их взять? Вот я и молчу всякий раз, как дурак. А со стороны мамы начинается мощнейшая стратегическая атака, в ходе которой, она всеми мыслимыми и немыслимыми способами пытается выведать, что у меня на сердце, отчего я угрюм и немногословен. Она уверена, что, это поможет облегчить мои страдания. Весьма наивное предположение, но бросить ей это в лицо я не могу, поэтому и отвечаю на все её просьбы громогласным молчанием. Дальше всё как по сценарию: мама обижается, клянёт себя вперемешку со всем светом и не показывается передо мной до тех пор, пока я сам её не попрошу. Но и после этого она может продолжать дуться, ходить по дому туда-сюда и бубнить себе под нос, что-то, типа: «Вспомнил мать, наконец».
Меня это беспокоит. Я не хочу доставлять маме лишних хлопот. И так их уже вон сколько. Но и исполнить её настойчивую просьбу, я тоже не в состоянии. Как я могу, глядя в глаза матери, рассказать, как равнодушно и без сожаления убивал людей, лишь на основании того, что они, по определению, враги? А ведь в юности, у меня, как и у многих была мечта спасти мир. Меня не назовёшь наивным, поэтому отлично понимаю, что ради ликвидации одного неприятеля, нам порой приходилось стирать с лица земли десятки мирных, ни в чём не повинных людей. Правда, в то время я постоянно оправдывался перед собой: мол, всё это я делаю не по доброй воле, как говорится, ничего личного. Я солдат и мой долг выполнять приказ. В конце концов, война есть война, в ней нет места сантиментам. И тот, у кого в ответственный момент дрогнет рука или защемит сердце, сам станет мишенью. Если не убьешь ты, убьют тебя. Это аксиома, не требующая доказательств. У нас была чётко намеченная цель, и мы шли к ней любыми путями. Даже ребёнок врага – тот же враг, так нас учила жизнь. Но я никак не мог согласиться с подобной трактовкой.
Не соглашался, но всё же убивал. Куда б я не шёл, я оставлял после себя горы трупов, вернее, не я один. Нас было много. Мы вместе шли, вместе рисковали жизнью, вместе давили врага. Ни окровавленные тела, ни земля, настрадавшаяся и почерневшая ни то от огня, ни то от крови – ничего не вызывало у нас сострадания. Мы били, громили и уничтожали врага, не щадя их матерей, жён и детей, и спокойно спали в минуты затишья. Все чувства и мысли следует оставлять за пределами войны и уподобиться камню, так нас учили. Уже потом, значительно позже, я понял, какова цена человеческой жизни. Мне стало ясно, что грех он и есть грех, и нет большой разницы в том, убил ли ты одного или тысячи. Когда я видел как проявившие себя в сражениях бравые солдаты и офицеры оказывались погребёнными под грудами земли и обезображенных тел, я думал, что смерть им в наказание. Теперь, спустя годы, я понимаю – это мне в наказание жизнь.
Тшш…Что это? Слышишь? Пойди, посмотри. Чего развалился, будто калека? Растение здесь я.
Я же говорю, мне не могло показаться. Я всегда чувствую мамино приближение. Она часто заходит ко мне, если я засиживаюсь допоздна. Мы с ней поговорим, я успокою её, утешу, сказав, что со мной всё в порядке и только после этого провожаю её до спальни. Но и это не гарантия того, что она не вернётся. Так не раз бывало. Придёт, походит по комнате. Глаза красные. Она их вытирает и думает, что я ничего не понимаю. Но слёзы, их не удержишь. Они – предатели, всё вытекают и вытекают. Уже двадцать лет прошло с тех страшных пор, а она всё не может смириться, успокоиться. Пора бы уже. Вот я, разве мне не больно, разве я не страдаю? Но не могу же я реветь и рвать на себе волосы. Я мужчина. Более того, я – солдат, и не могу позволить себе быть слабым и мягкотелым. Хотя, как знать, может у меня просто не хватает мужества разбить границы и каноны дозволенности, общих критерий и сложившихся веками принципов. Вот ты, можешь мне объяснить, почему это мужчинам не пристало плакать? С чего вдруг такая блажь, будто слёзы, это проявление слабости? Посмотри на мою мать. Она столько пережила, сколького натерпелась, что не каждому мужику под силу. Выходит, она сильная, не так ли? А ведь она плачет и не стесняется этого. Тогда почему я, ещё не пень, но уже трухлявый, прикованный к постели… Не возражай. Инвалидная коляска не многим отличается от постели. Она также безжалостна и ограничивает свободу. Ладно, ладно, согласен. С тех пор, как я встал на колёса, жизнь моя, маленько, изменилась. Я, теперь, бывает, спускаюсь во двор, в год несколько раз совершаю с мамой прогулки по её излюбленным местам. Всё это помогает развеяться. Не мне, маме. Я – инвалид, никчёмный, никому не нужный полуиндивидуум. Так я спрашиваю: почему бы мне не поплакать? Что, если поможет? Ничего не помогает, а это поможет. Кстати, слышал, в Японии собираются конструировать совершенно новые модернизированные инвалидные коляски. Делаешь себе пирсинг на языке, вставляешь вместо серьги волшебную кнопочку и готово. Не нужно никого умолять сопровождать себя. Все команды чудо-машине подаются с помощью собственного дыхания. Одно плохо: нельзя двигаться и говорить одновременно. Машина не человек и плохо разбирается в том, где команда, а где, так, беседа. Для предупреждения неразберихи будут вмонтированы специальные переключатели. Вот до чего техника дошла.
А ведь ноги и впрямь затекли. Во всяком случае, та их часть, что ещё живёт, неприятно покалывает. Нужно потереть их немного. Вот так, смотри, как лампу Алладина. Только вот джина не жди, не появится. Я вот думаю, может это и не плохо, что внизу у меня ещё что-то затекает? По крайней мере, я ощущаю, что состою из двух половинок: одна выше пояса, другая, половиночка, ниже.
Часть 3
Я же сказал, от мамы так легко не отделаешься. Считаешь, я груб? Что ж, какой есть, и исправляться не собираюсь. Поздно уже, к тому же это я уже исправленный. Раньше, очень давно, я был совсем другим. Но сейчас, глупо сокрушаться об этом.
Что ни говори, но с ними, с женщинами, сплошь напряжёнка. Иди, пойми, что у них на уме и чего они от тебя-то хотят. Хорошо ещё, что я не женат. Это как раз тот случай, когда красный свет – во спасение. Ты что, не согласен? Отчего же? Только подумай, сейчас в доме, из женщин, одна мама, но и с ней у меня куча хлопот. А представь, их было бы двое? Крики, шум, междоусобицы. Я б тогда точно рехнулся. Скажешь не так? Так, ещё как так. Имея в жизненном арсенале столько ненужного и недоброго барахла, я могу с уверенностью заявить, что семейная жизнь, это и не жизнь вовсе. Да, на сегодня я в этом уверен, хотя, должен признаться, были времена, когда мысли мои двигались в другом направлении. Когда в шестнадцать лет, я вдруг понял, что влюбился, будущее представало предо мной светлым и безоблачным. Девочку, подарившую мне чудо любви, я боготворил. Она казалась мне самой-самой, одной на миллион. Рядом с ней, я и сам казался себе лучше. О том, что всему этому может прийти конец, я и не помышлял. Я ни на секунду не сомневался в том, что она, именно она уготована мне небесами. Но, жизнь всё решила по-своему. Лишь в одном я не ошибся: девочка, которую я считал феей, оказалось моей первой и, по сути, единственной любовью. А познакомились мы с ней при крайне банальных обстоятельствах. На первом в моей жизни первосентябрьском утреннике, учительница, поставила меня в пару с симпатичной, но ужасно болтливой девчонкой. Она, как балаболка, не прекращала тараторить и при этом так бойко вертела головой, словно та была у неё на резиночке. К тому же, её огромные капроновые бантики неприятно щекотали мне щеку. Но я терпел. Терпел и молчал. А что мне ещё оставалось? Должен заметить, терпение – это то, чего мне не занимать. Творец снабдил меня им, с лихвой. Возможно, это на благо, учитывая, какую жизнь он мне уготовил.
Ты заметил, я всё время отвлекаюсь. Не порядок. Нужно быть собраннее в своих мыслях.
Так вот, я стоял, держал за руку, успевшую породить во мне массу негатива девочку, и ждал. Ждал, когда нас поведут в класс, и у меня наконец-таки появится возможность избавиться от навязанной мне соседки. Так оно и случилось. Очутившись в просторном светлом помещении, я поспешил в конец класса и спрятался за последней партой. Я был уверен, что она ни за что не захочет оказаться в последних рядах. И, на этот раз, я не ошибся. Девочка подошла к распахнутому окну, постояла возле него немножко, отошла, окинула взглядом класс и двинулась к учительскому столу. Постояв немного возле него, почесав затылок и подправив бант, она встала за первую парту и плюхнулась на стул. Груз, тяжёлым камнем упал у меня с души. Я успокоился, предполагая, что моей свободе больше ничего не угрожает.
Чего смеёшься? Прекрати немедленно. Я сказал – заткнись!
Почему ты постоянно выводишь меня из себя, тем самым заставляя грубить? Мне это неприятно. Больше так не делай. Если ты не понимаешь меня, в этом нет твоей вины. Если тебе надоело слушать мою болтовню, так и скажи, я пойму. Только прекрати ухмыляться. Мне это невыносимо. Уясни это для себя на будущее, если оно, конечно, у нас будет. Так, что, я могу продолжать? Спасибо.
Так вот, тогда, в семилетнем возрасте, малейшее посягательство на личную свободу, становилось для меня трагедией. Я казался себе пленником, а девочка – узурпаторшей. Когда прозвенел звонок, и вся ребятня расселась по местам, в класс вошла та самая учительница. Краем глаза, наблюдая за происходящим, я развалился на парте и грелся в лучах солнца, что ласкало меня с окна. И вдруг, словно из-под земли, передо мной вырос силуэт училки. Я вскочил, словно под меня заполз ёж. Дыхание участилось, язык одеревенел. Что это было со мной – не знаю. Знаю только, что я согнулся в три погибели, будто ожидая удара. И он не заставил себя долго ждать. Видимо, учительница не заметила происходящего со мной и продолжала мило улыбаться. Вот с этой невинной улыбкой на лице, она приговорила меня к сидению напротив себя и, незамедлительно, привела приговор в исполнение. Думаю, не нужно объяснять, кто оказался моим соседом по парте?
Что-то в горле пересохло. Долгие разговоры, и болезненные воспоминания вызывают жажду. У тебя так же? Попрошу маму чаю заварить, раз уж она всё равно не спит.
***
А вот и чай.
- Спасибо, мам. Как вкусно! Нет, всё. Иди, отдыхай. Спокойной ночи.
Чаёк и вправду славный, не желаешь вкусить его аромат? Зря. Чай – напиток полезный, особенно в зимнюю непогоду. Он так приятно согревает тело, что и душа, невольно, оттаивает. Странная всё же штука, человеческая память. Вот отпил глоток и вспомнились военные дни. Помню, как в часы затишья, изнуряя от жары, я мечтал о чае, как о чём-то волшебном. Я всегда хочу чай, когда устал или же мне жарко. Он придаёт мне свежести, тогда как вода, наоборот. От неё я вскипаю. Да, в те дни я мечтал, и главной моей мечтой была тишина. Не такая, между боями, тревожная и мучительная. А мирская, полная покоя и умиротворения.
А ведь поначалу, всё было по-другому. Война казалась мне чем-то вроде игры. Ну, кто из нас в детстве не играл в войнушки? Даже повзрослев, мы тупо продолжаем воспринимать войну, как развлечение. Видимо также думают все, кто эти войны затевают. Они ведь в своих затеях принимают весьма пассивное участие. Макет войны зарождается у них в печёнках, а после они сидят себе в своих мягких креслах и ждут, пока оловянно-деревянные солдатики в конец не перебьют друг друга. Нет, среди них, конечно, тоже встречаются исключения, но это исключение.
Каким странным образом обстоятельства меняют человеческую сущность. Однажды, в детстве, мне на пути встретился серенький котёнок. У него была повреждена передняя левая лапка (левая, как у того офицера) и он сильно прихрамывал. Помню, я тогда принёс его в дом, обработал лапку, напоил маляву молоком. На сердце у меня при этом было так паршиво. Котёнок так жалобно мяукал, что я еле сдерживался, чтобы не заплакать. А там, на войне, я, вместе с другими пацанами был больше похож на машину-терминатора, нежели на божье создание, из плоти и крови. Чем дольше проходило времени, тем больше я привыкал к бомбёжкам, стрельбе, смертям. Идущий на меня с оружием враг, перестал быть для меня человеком. Он был целью, а я, запрограммированным на её уничтожение.
Надо же, стакан пуст, чаинки осели на дно, а я, вроде как не напился. Ладно, обойдусь. Не стану тревожить маму. Нет, я и сам могу обслужить себя. Однако здесь есть небольшая проблема: мама, наверняка, ещё не спит. Перед сном, она долго молится, а эта чёртова коляска так скрепит, что проехать мимо её спальни незамеченным, просто невозможно.
Скажи, веруешь ли ты в Творца нашего, Господа Бога? Хотя, сегодня что, сегодня быть верующим просто, я бы даже сказал – модно. «Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Иисуса…» Опять неподражаемый Владимир Семёнович. На какую тему не заговори, у него по ней есть строчки. А хочешь, расскажу, когда я впервые, по-настоящему поверил во Всевышнего? Нет, это случилось не на поле битвы, не в разгар сражения. Когда на меня снизошла божья благодать, я был далёк от кошмаров своего будущего.
***
Так повелось, что летние каникулы я проводил в деревне, с дедом. Отец сам отвозил и привозил меня. Я очень любил деревню, её свежий воздух, пение петухов по утрам, кряканье уток. Даже запах экскрементов домашнего скота, и тот не мог омрачить моих ощущений. Всё лучше, нежели вонь от выхлопных газов, разбавленная запахом пота и дешёвой парфюмерии. Да и заняться в городе пацану, вроде как нечем. Суета сует сплошная. Другое дело деревня. Там всё по-другому, счастье не понарошку. Э-э-эх! Сейчас бы туда. Ладно, проехали.
У деда моего была конюшня, на которой я и пропадал день-деньской. Лошади меня уважали. Они признавали меня. И я в них души не чаял, купал, расчёсывал и всё время разговаривал, разговаривал. Они слушали меня, то фыркали, то ржали в ответ и, я уверен, понимали. Это было видно по глазам. А ты обращал внимание, какие у лошадей умные глаза? Да что я говорю, ты и лошадь-то, скорее всего, не видел.
Ещё я балдел от походов в лес. У нас в деревне он был настоящий, тёмный и полный опасностей. В гуще его деревьев встречались не только белочки да лисички, но и кое-что посерьёзнее.
Мне было девять. Самый подходящий возраст для того, чтобы ходить на охоту и добывать себе пищу. Нет, мы не голодали. Охота и сбор ягод – это вроде опиума для души. В тот день, мы с дедом как обычно, чуть свет, отправились в путь, прихватив с собой мешочек с провизией. Дорога была недлинная и уже через час мы были на месте. Деду предстояла охота на пернатых братьев наших меньших, а мне кропотливый и изнуряющий труд: заполнение корзины ягодами. День был ясный, и это предвещало удачную охоту, да и мои дела в паре с солнцем всегда шли лучше. Ничего, никакая мелочь не указывала на приближение опасности. Вдруг, откуда-то из-за кустов, до нас донёсся глухой рёв. Дед резко остановился и крепко схватил меня за запястье. Лицо его было белым, будто саван. Я почувствовал физическую боль и леденящий душу страх. Поведение деда было нетипичным. Он фронтовик и его так просто не проймёшь. Что насторожило его? Через мгновенье ответ лично предстал пред нами. Это был медведь. Мне он показался огромным. И эта мохнатое чудовище шло своей шаркающей походкой прямо на нас. Я ясно видел как сверкают его клыки. «Не шевелись», – шепнул мне дед, и мы замерли на месте. Несмотря на нашу неподвижность, медведь продолжал надвигаться. Я дрейфанул и наделал в штаны. Ты зря усмехаешься. Побудь в моей шкуре, потом посмотрим. Огромный зверь продолжал наступать и в том, что намерения его были далеки от добрых, сомневаться не приходилось. «Всё, – подумал я – каюк». И вот тут, в самый неподходящий момент, силы покинули меня, колени предательски согнулись, и я плюхнулся на землю, потащив за собой и деда. Крепко зажмурив глаза, я лежал и ждал неизбежного. В голове вертелось лишь одно: «Боженька, спаси». Не помню, сколько прошло времени, но очнулся я оттого, что дед со всей силой тряс меня за плечи и что-то наговаривал. Неспешно, я открыл глаза. Поочерёдно, один за другим. Чудовища нигде не было. Оно испарилось. Позже, дед рассказал, что как только мы рухнули наземь, медведь застыл на месте. Постояв, словно что-то обдумывая минуту-другую, он развернулся и ушёл обратно в дебри. Много лет деда пересказывал всем эту историю, но только я знал причину случившегося тогда чуда. Да, да, это и в самом деле было чудом.
Много воды утекло с тех пор. Я повзрослел, даже перерос. Жизнь предстала передо мной во всей своей «неписанной красоте». Но, несмотря ни на что, всякий раз сталкиваясь на пути с человеком, отвращённым от веры, я оправдываю его тем, что на его пути не встретился медведь. Вот и тебя подобный кошмар обошёл стороной. А между тем, иногда достаточно просто поговорить со Всевышним, чтобы прозреть. Именно во время одной из таких бесед, я поклялся, что не возьму в рот спиртного. У меня перед глазами был наглядный пример отца, из которого я узнал, во что может превратиться человек, впавший в зависимость от алкоголя. И даже в тот прощальный, полный скорби и печали день, мои уста не ощутили вкус спиртного. Горечь, обжигающая мне губы и сердце, была совершенно иной консистенции. То была горечь материнских слёз, которую я запомнил на всю жизнь. Да и другие события того дня и ночи хранятся в моей памяти. Их не стереть и не выковырять. К примеру, мне не избавиться от воспоминаний о том, как моя любимая, та самая неугомонная девчушка с бантиками, клялась мне в вечной любви. Мне не забыть её дрожащий ангельский голосок, испуганные, как у ребёнка, глазки. И что сам испытывал в тот миг, я также ясно помню. Помню, как колотилось терзаемое болью и страхом сердце, когда сидя в парке на скамейке, я пытался вырвать у неё обещание, что если со мною что случится, она не станет долго горевать и попытается быть счастливой, хотя бы в память обо мне. Видел бы ты, как она возмущалась, впадала в истерику, била меня кулаками в грудь. И веришь, мне этого хватило. Хватило, чтобы бесстрашно, даже с гордостью принять тот выбор, что ранее был принят за меня судьбой.
Часть 4
Холодно. Снег не прекращается уже битых три часа. Он упрямо не желает прервать свой неторопливый шаг. Небо заволокло белым туманом, а это значит, осадки будут осыпаться снегом ещё не один час. Бедные, несчастные деревья. Они просто прогибаются под довлеющей тяжестью снежных головных уборов. Юные натуралисты, специальными острыми ножницами, остригают с деревьев самые тонкие, легко обламывающиеся ветки, и таким образом предупреждают серьёзные повреждения. Сегодня ты снова напросился в слушатели. Неужели я столь харизматичен, что даже выплёскиваемый мною негатив и тот привлекателен? Или же в твоей жизни просто не хватает остроты ощущений. Если так, тогда ладно.
О чём поговорим сегодня? Может, о кибернетике? Тише, кажется, мам идёт.
- Мам? Входи, конечно, что спрашивать. А чем я могу таким заниматься, я же один, ну или почти. Да шучу я, шучу. Кто у меня может быть? Как видишь не за компьютером. Точно не знаю. Может, позже. Да так, думаю, вспоминаю оттуда-отсюда. А отчего я должен быть расстроен? Нет, не волнуйся, со мной всё в порядке. Ага, лучше кофе, горький такой, бодрящий.
Ох, мама, мама. Ни минуты покоя у этой женщины. Она постоянно о чём-то волнуется, переживает. Натура у неё такая, неспокойная. Последнее время у неё появилась ещё одна причина для беспокойства. Дело в том, что у меня появился как бы друг – компьютер. Мне отдушина, а маме новая головная боль. Она очень не любит, когда я засиживаюсь за монитором. Всё переживает, что я испорчу себе зрение. Смешно, не так ли? Одной немощью больше, одной меньше. Какая разница?
Компьютер подарил мне дядя. Он же помог нам приобрести эту вот машину. А чем не машина? Сидишь себе как бронзовое сооружение, а она тебя возит. Всё, всё, понял, сказал, не буду, значит, не буду. Вернёмся к дяде. Он вообще многое сделал для нас. Когда со мной случилось несчастье (довольно щадящее определение случившегося – ты так не думаешь?) именно он поддерживал мою мать. А ведь он ей не брат, а деверь. Мне даже страшно предположить, что было бы с ней без его участия. Это я сейчас стал таким разговорчивым. Если ты заметил, я даже шучу. Видел бы ты меня раньше. Первые полгода, я вообще, как воды в рот набрал. Максимум, чего от меня можно было добиться – это краткие «да», «нет», «не знаю». И это был не каприз. Просто слова для меня потеряли цену. Как, впрочем, и всё остальное. Целыми днями я, как бревно, валялся в постели и отказывался от всего: есть, пить, говорить. Я только лишь опорожнялся и то потому, что это происходило независимо от меня. Лежишь себе и… Мерзость какая! Но самым страшным для мамы был не вынос утки, а то, что я отказывался от назначенных мне процедур. Реабилитация – процесс сложный, но как уверяют врачи – возможный. Главное – это желание больного выздороветь, стать, так сказать, полноценным человеком. Но как раз этого-то у меня и не было. Я не видел будущего, я просто не мог его видеть. Сегодня многое изменилось, и главным образом во мне, точнее в моём отношении к жизни. Теперь я понимаю, что от нас, по сути, ничего не зависит, и моя тяга к смерти вовсе не гарант того, что она придёт и заберёт меня. А если на лбу написано «жить», стоит ли сопротивляться, и причинять этим боль родным и близким? Вот поэтому, когда после пяти лет непробудного существования, я проснулся и услышал пение птиц за окном, я твёрдо решил – будь, что будет. Видно таков мой удел. Я перестал спорить с жизнью и всячески пытаюсь сохранять с нею доверительные отношения. Удаётся мне это или нет, не мне судить. Главное – я стараюсь, и старания мои искренни. Я научился жить, никого ни в чём не обвиняя, не тая в душе обиды, не кляня судьбу и не клянча от неё милости. Я и любимую свою простил, веришь? Скажу большее, я даже рад, что всё так разрешилось. И тут нет ничего удивительного. Сам посуди, ну дождалась бы она меня, и что дальше? Что я мог ей предложить, жалкое, ничтожное существование, в объятиях калеки? Ты бы пожелал такое своей любимой? Не думаю. Странность тут заключалась в другом. Когда я, совершенно случайно, узнал, что моя любимая, услышав о случившемся со мной несчастии, поспешила выйти замуж, я ничего не почувствовал. Абсолютно ничего. Веришь? А ведь я всем сердцем и душой любил её. Впервые коснувшись её руки, я всю ночь не мог заснуть, и как последний идиот, целовал свои ладони, поскольку мне казалось, что они хранят её тепло, её запах. А после нашего первого поцелуя, я шатался по квартире и покрывал поцелуями всё что ни попадя, желая на всём оставить отпечаток её божественных губ. При этих воспоминаниях на моём лице появляется улыбка, но не оттого, что я кажусь себе смешным. Любовь – это безумие, которому нужно отдаваться полностью, не сдерживая эмоций и желаний. Невозможно любить наполовину. Кто из нас способен дышать в полвдоха, жить в полжизни? Мне просто интересно, куда всё подевалось? Ведь там, под вражеским обстрелом, я продолжал думать о ней. Заметь, не о матери, а о ней. Кто знает, возможно, за это меня Господь и покарал.
А ведь я уверен, что знаю, когда моё сердце перестало петь серенады. Это был страшный день. В тот день мой боевой товарищ, да что там товарищ, мой друг, брат, на собственной гранате подорвал себя, вместе с кучей врагов, прочищая тем самым нам дорогу. Помню, как сердце моё издало бешеный крик, разорвав себе все связки. А после, когда я в своих руках нёс его ногу, единственное, что хоть немного уцелело, оно замолчало навеки. Последующие события, может, и были не менее трагичными, но не касались моего сердца. Оно оставалось безучастным. И в тот момент, когда вооружённый до зубов неприятель, словно полчище мерзких тараканов, угрожающе надвигался на нас, предвещая смерть, сердце продолжало молчать. Оно, казалось, даже не билось. Таким же оно оставалось и тогда, когда я собирал в холщовую ткань перемешанные с грязью куски тел моих, подорвавшихся на мине товарищей. Родителям этих ребят сообщали, что их сыновья погибли, как герои, защищая честь своей Родины. А где погибли, как, где тела – никто не пояснял. Многие из них по сей день ждут возвращения своих сыновей. Представляешь? Прошла целая вечность, но то, что им не довелось придать тела своих детей земле, вселяет им слабую, но надежду.
***
Устал я. Болезненные беспорядочные мысли не дают мне передохнуть. Разрозненные ошметки воспоминаний. Вспомню об одном, тут же всплывает другое, часто никаким боком не связанное с первым. Вот сейчас вспомнился самый вожделенный из запахов пустыни запах дождя и запах мокрой земли, от которой поднималось будоражащее испарение. С чего бы вдруг? Сложно акцентироваться на чём-то определённом. В такие минуты я и обращаюсь за помощью к компьютеру. Он помогает сконцентрироваться, а иногда и отключиться. Но покой, насколько ты понимаешь, скоротечен. Первое время я даже записывал свои мысли. Но, всякий раз перечитывая, всплывали новые и новые воспоминания, и приходилось всё переделывать. Под конец мне это осточертело, и я взял и просто стёр всё до основания. Если бы можно было с такой же лёгкостью стереть всё из собственной памяти. Просто нажать на кнопку «Delete» и начать всё с чистого листа. Можешь себе представить, я даже не могу предугадать, как сложилась бы моя жизнь, не будь в ней войны. Войны, в которой каждый из участников явился пострадавшим, независимо от результата. Радуйся! Радуйся, что всё, о чём я тут кумекаю незнакомо тебе. Это огромное счастье. Если сможешь, сбереги его. Точнее, если тебе позволит жизнь, или кто-то там ещё.
Ты тоже считаешь, что, несмотря на произошедшие со мной по сравнению с недавним прошлым изменения, я всё же остаюсь мрачным нытиком и занудой? Мама, например, то и дело ставит пессимизм мне в укор. Она утверждает, будто жизнь многогранна и многоцветна, и кроме белого и чёрного, в ней имеется ещё масса разных цветов и оттенков. Я не спорю, скорее всего, так оно и есть. Только что делать, если я не могу заставить своё зрение их различать? Не то, чтобы я вообще не вижу их. Нет, я вижу, просто они кажутся мне бледными и расплывчатыми.
Года три назад во мне вдруг проявился талант художника. Честно, я не шучу. Окрылённая свалившимся с небес счастьем мама, накупила мне акварели, гуашь, масляных красок и огромное количество полотна. Я даже не спрашивал, где она взяла на всё это денег. Наверняка, ей их дал дядя. Сначала всё шло хорошо, я бы даже сказал – замечательно. Мне с одинаковой лёгкостью давались как человеческие физиономии, так и прекрасные сказочные пейзажи. Какой-то момент, рисование поглотило меня полностью, и я даже поверил в то, что излечился от чёрно-белого заболевания. Но я ошибался. Болезнь не исчезла, она только прогрессировала. В этом легко убедиться. Нужно просто посмотреть мои рисунки. Я не могу называть эту мазню картинами, даже рисунки для них много. Вот они, все до одной. Мама неоднократно пыталась выбросить всё, но я не позволяю. Зачем? Пусть себе стоят, я ведь потратил на них уйму времени. О материальных затратах, я молчу. Хочешь посмотреть? Смотри. Все, все посмотри, и тебе всё станет ясно, не нужно будет ничего объяснять. Что? Страшно? Вот и маму они пугают. А ведь в своём первозданном виде, они выглядели весьма и весьма оптимистично: яркие цвета, радужные лица. Это уже потом, значительно позже, я вдруг взял и искромсал их все чёрной краской. Спросишь, зачем я это сделал? А не знаю. Просто нашла на меня такая блажь, и всё тут. Рука сама, многократно макая кисть в чёрную краску, уничтожила всё, ею же сотворённое. Можешь себе представить, что было с мамой, когда она увидела всю эту благодать? А хочешь знать, что чувствовал я, любуясь своим злодеянием? Опять ни-че-го, кроме, разве что стыда. Мне было стыдно, за то, что я в очередной раз стал причиной страдания самого близкого и родного мне человека.
Не так должно было всё быть. Каждый ребёнок, достигнув определённого возраста, обязан стать опорой своим родителям. Когда я об этом думаю, мой чёрный становится ещё чернее. Ты только посмотри на меня. Какая из меня опора?
***
Коварная всё-таки штука эта жизнь. Она выделывает с нами такие выкрутасы. Видимо, поэтому многие из нас становятся чёрствыми и не способными на сострадание. Нет, я не говорю о тех, кто как я прошёл все ужасы военных реалий. Я о других, обычных людях. О людях, не разучившихся мечтать. Вспоминаю, как однажды я рассказал обо всём, что со мной произошло своему школьному товарищу, человеку, по всем параметрам, вполне положительному. Знаешь, что он мне сказал, после того, как выслушал? “Сам виноват”. А почему, в чём моя вина-то? Это был первый и последний раз, когда я решился с кем-то поделиться. С той минуты, я перестал с кем-либо общаться, с корнем обрубил все прежние связи. Я понял, что здоровому, счастливому, самореализовавшемуся человеку просто не дано понять мою боль и мои чувства. Да и ни к чему ему это. Я только рад, что на свете ещё остались счастливые и беззаботные люди. Если их станет больше, возможно, вращаясь среди них, и я сумею, наконец, пересмотреть свою жизнь, взглянуть на неё новыми глазами. Вот только что делать с памятью? Воспоминания владеют мной всецело, имея эффект разрывной пули. Они так больно бьют в виски, что те седеют.
Почему я всё это тебе рассказываю? Ведь я зарёкся: никому и никогда. Может ты особенный? А как же. Ещё какой, особенный. Ведь тебя нет. Ты мой мнимый, вечный слушатель. Может, тогда подскажешь, как избавиться от всего, что следует забыть или хотя бы намекнёшь? Ведь каждый раз, глядя на эти бесполезные колодки, ошибочно именуемые ногами, я с новой силой переживаю страшные события своего последнего боя. Боя, лишившего меня сна и перекрывшего вход в будущее. Почему? Скажи, почему я не умер тогда? Почему враг не обнаружил меня первым и не прикончил? Почему сердце моё не разорвало потоком хлынувшей крови? Столько «почему» и ни одного ответа.
Господи! Это невыносимо. Стоит мне вздремнуть и передо мной вновь встают глаза. Именно они, перепуганные глаза мальчонки, оказались для меня роковыми. Я не сумел убить ребёнка. Не смог, у меня дрогнула рука. Молчавшее столько времени сердце, вдруг больно кольнуло, шепнув что-то на ухо. Я опустил оружие и тихим шагом направился к своим, оставив малыша, стоящим за спиной. Разве я мог предположить, что этот самый мальчишка с ангельским лицом, достанет автомат и со спины изрешетит меня всего? Помнишь: «Ребёнок врага, тоже враг»? Я забыл об этом, и о том, что война – есть война, в ней нет, и не может быть места сантиментам и жалости.
Что и тебя пробрало? Видишь? А мама ещё обижается, что я с ней не делюсь. Разве таким поделишься?
***
Ну, всё, я окончательно устал. Так хочу спать, что аж глаза слипаются. Я попросил бы тебя уйти, но ведь ты всё равно не послушаешь. Что ж, оставайся и расскажи мне…сказку.