Господь принимает всех: и тех, кто пришел в первый час, и тех, кто пришел в последний час.
(из пасхальной проповеди)
Когда едешь летом из Клина в Москву, лучше переждать проходящие электрички и сесть в ту, что отправляется из Клина. Хоть и толпа народа, но удается найти место. В этот раз я даже сумел присесть у окна. Электричка ползет медленно, останавливается на каждой станции, но мне торопиться некуда: Наточка на даче, дома никого. Отвернувшись от гама голосов, я гляжу в окно: как красиво – лес, речки, поляны. Эта зелень как-то роднится со мной. Не потому, что я давно знаю эти места, не потому, что настроение под стать ей: спокойное и мечтательное, просто потому, что люблю я наше Подмосковье. Хорошо, что теперь есть дача. Отличная дача. Я помню, как рисовал план, а потом по этому плану строился дом. Замечательный дом получился: из бруса, обитого с двух сторон вагонкой. Все это еще доставать приходилось с трудом, но теперь мы с Наточкой каждое лето там. Сидим в креслах на террасе, во дворе растут яблони, сливы, вишни. Очень удачно привилась груша на бузине. Никто из соседей не верил, а привилась. Потом еще просили, чтобы я им привил. Мне было приятно, когда у них тоже появились груши.
Тук-тук-тук, - стучат колеса. Динь-динь-динь, - издалека, как в школе, звенит забытый колокольчик. Бу-бу-бу, - кто-то ругается или говорит рядом. Никуда не надо спешить. Сейчас приеду в Москву, вымоюсь, возьму денег, куплю продуктов и вернусь к своей Нате обратно на дачу. И будем жить там с ней до октября. Динь-динь-динь, - звенит в голове колокольчик, и гул уставших голосов вокруг стихает, и глаза слипаются.
* * * * *
«Витенька, Витенька, просыпайся». Я еще не открыл глаза, но слышу мамин голос: «Посмотри, какой он кудрявый, посмотри, какие у него волосики, посмотри, какой он красивый». Я ничего не могу сказать в ответ. Мне только что исполнился год, я еще не умею говорить, но я слышу мамин голос и понимаю ее.
* * * * *
Какое веселое, солнечное, беззаботное время. В парках играет музыка. Мы с мамой и папой гуляем, взявшись за руки, а потом едем в Тушино ловить майских жуков.
Детство осталось в памяти хороводом песен из уличных громкоговорителей, мягкой нежностью родительской любви и шуршанием длинных маминых платьев.
* * * * *
У нас прекрасная учительница – Мария Дмитриевна. У нас хороший, дружный класс. Я уже в девятом, а Наташа учится в восьмом. Мы живем по соседству. По-моему, я влюбился в нее.
* * * * *
Счастливая жизнь оборвалась. Началась война. Я перешел в десятый класс, а Наточка в девятый. Скорей бы закончить школу и пойти на фронт. Я хочу воевать, как все.
* * * * *
Я закончил школу с золотой медалью, и меня отправили в военное училище. Через несколько месяцев я получу звание лейтенанта инженерных войск, и тогда на фронт. Скорей бы. Я учусь, но чувствую себя так, будто отсиживаюсь в тылу. Ната с семьей уехала в эвакуацию, на Урал. Мы с ней переписываемся, хотя письма идут очень долго.
* * * * *
Закончено военное училище. Как я ждал этих слов: «Товарищ лейтенант, завтра утром вы отправляетесь на фронт». Как все мы ждали этих слов. А мне сказали другое: «Товарищ лейтенант, приказываю завтра утром прибыть в расположение …» - и назвали местоположение учебного центра в Подмосковье. Было обидно и стыдно. Я пошел к командиру, но он лишь сказал в ответ: «Приказы не обсуждаются. Кругом, шагом марш».
* * * * *
Здесь я уже два года. Учу бойцов и пишу постоянно рапорты с просьбой отправить меня на фронт. Рапорты остаются без ответа. От Наташи нет ни писем, ни известий. Петя, мой однокашник, перед отправкой на фронт, приехал ко мне и рассказал, что она ушла добровольцем и сейчас где-то в Ленинграде. Ленинград в блокаде. Как она там?
* * * * *
Ура! Командир, морщась, подписал мой очередной рапорт и наговорил множество нелестных слов и в мой, и в свой адрес: «А я что, хуже тебя? Я что, воевать, думаешь, не хочу?»
Когда мы ехали на фронт и уже пересекли границу Советского Союза, Левитан объявил по радио, что война закончена, и мы победили.
* * * * *
Все, кто остался в живых, вернулись домой. Вернулась и Наташа. Я забегал к ней постоянно, а потом мы гуляли по улицам и говорили о войне и о нас.
Как золотому медалисту, мне предложили поступать без экзаменов в любой институт. Я выбрал Московский энергетический. В анкете, при поступлении, я не написал «из дворян», иначе бы не приняли. Написал «из служащих». Проскочило.
Сейчас, оглядываясь назад, думаю, что, наверное, было бы интереснее пойти в институт международных отношений: к изучению иностранных языков у меня всегда была склонность, а теперь больше ценят дипломатов, чем инженеров, но я не жалею. Я ни о чем не жалею, и о выбранной мной специальности тоже. Я ей отдал всю свою жизнь и, по-моему, небезуспешно. Сделал несколько изобретений, написал несколько книг. Значит, не зря.
* * * * *
Я долго ухаживал за Натой, и мы поженились. Теперь у нас двое детей: девочка и мальчик. Мне предложили должность главного инженера в Эстонии, предоставили большую квартиру, и мы всей семьей уехали из Москвы в Прибалтику.
* * * * *
Этот Новый год я запомнил на всю жизнь. Мы его встречали в семейном кругу, а в час ночи, с компанией сослуживцев, нас навестил директор фабрики, на которой я работал. Он был уже пьян и почему-то одет в женское платье. Мне это сразу не понравилось. Вся шумная ватага ввалилась с шампанским в руках в нашу квартиру и едва не разбудила детей. Выпили за Новый год, и директор вдруг приказал: «Все, кто меня любит, целуйте мне руку». И протянул руку для поцелуя. Каждый из пришедших с ним склонился над директорской рукой и поцеловал ее. «Виктор, а ты?» Я могу поцеловать руку только у моей жены или дочки. «Я не буду целовать вашу руку», - сказал я громко. Шумное веселье вдруг захлебнулось и стихло. «Спасибо, мы все уходим», - трезвым голосом сказал директор. А на следующий день вызвал меня к себе в кабинет и предложил написать заявление об уходе с работы по собственному желанию. Он мне был противен, наверное, за несколько лет работы я его еще плохо знал, или плохо разбирался в людях. Не задумываясь о будущем, я написал заявление, и через две недели мы вернулись в Москву.
* * * * *
Сначала мы все ютились в одной комнате у Наташиной мамы – в коммунальной квартире. Дочь уже училась в седьмом классе, сын пошел в первый. Постепенно и с работой все наладилось. Тогда нам дали трехкомнатную квартиру в новом доме.
К этому времени я уже был начальником лаборатории в крупном исследовательском институте. Нам предложили трехкомнатную квартиру на третьем этаже. Мне было неудобно забирать себе лучшую квартиру в доме: я ее отдал рабочим, давно стоящим в очереди на квартиру, и мы поселились на первом этаже. Зато я стал высаживать под окнами смородину, вишню, яблони, и, со временем, мы оказались, будто не в центре Москвы, а в загородном саду. В мае в окна вливался душистый аромат цветущих деревьев.
* * * * *
В свободное время от вечерних занятий с сыном я рисую карандашом: природу, лошадей.
Дочь выросла, вышла замуж и переехала от нас. Наташина мама умерла, моя мама еще раньше. К нам долгое время, по воскресеньям, заходил в гости отец. Мы садились обедать за семейный стол и пили вишневую наливку под закуску и горячее. Водку я не люблю и не пью, разве что вино, когда приходят гости, или коньяк. Гости нас навещают часто: наши школьные друзья. Приходит Додик с семьей или Абраша с женой, и, встав из-за стола, мы играем в шахматы. Как они теперь? Абраша с семьей в Америке. Додик что-то давно не приезжал. К папе, в последнее время, я ездил сам. Пять лет назад он умер.
* * * * *
У меня уже три внука и маленькая внучка. Ната плохо себя чувствует в последние годы, и я их навещаю один. Времена изменились не к лучшему. Растерзали на кусочки государство. Теперь каждый вечер я вижу по телевизору ряху в виде буквы «Е», и мне хочется плюнуть в нее через экран, так, чтобы хоть какая-то малость в него попала. Я пропускаю мимо ушей доводы моего сына, что так лучше: все развалить, а потом построить заново. Когда-то давно я это уже слышал. Как я был коммунистом, так им и остаюсь. Теперь это бранное слово, но мне стыдиться нечего: я никого никогда в своей жизни не предавал.
Пьяный дирижер руководит оркестром. Его окружают разбогатевшие в одночасье, босоногие бездари, неизвестно откуда взявшиеся, а в оркестровой яме мается и топчется, переминается в ожидании с ноги на ногу народ.
Мы уже на пенсии, и только наша дача спасает от жуткого зрелища вакханалии на костях погибшей страны.
* * * * *
Я много читаю в последнее время: на русском, французском, английском, немецком. Когда я еще работал, мне нравилось перед командировкой за границу выучить новый для меня язык. Я покупал словари, самоучители и, когда меня понимали в чужой стране, я радовался, как школьник, самостоятельно решивший трудную задачу.
Недавно сын дал мне почитать книгу «Жизнь после смерти». Странно, но она меня увлекла. До этого я думал о смерти, как о чем-то неизбежном и пустом, как темнота и тлен. А, на самом деле, мало об этом задумывался. А теперь, неожиданно для себя самого, согласился внутренне с мыслью о том, что, если жизнь не заканчивается нашим мирским существованием, то и материя переходит в иную, духовную оболочку. А если так, то Бог есть. До этого времени я никогда не думал о Боге. Мне с детства говорили: «Бога нет», - и я вырос с твердой убежденностью в материальности мира. А сейчас вдруг пожалел, что никогда не ходил в церковь. Я вдруг понял, что можно и нужно верить в, казалось бы, совершенно разные идеалы: в светлое будущее на земле и в жизнь после смерти, в коммунизм и в царствие небесное, в то, что ты сумел и успел создать при жизни, и в Бога.
* * * * *
Будто трескотня отодвигающихся после окончания спектакля стульев в голову ворвался нарастающий гул голосов и шорох поднимающихся со скамеек одежд.
Я открыл глаза и узнал перрон Ленинградского вокзала.
* * * * *
Захотелось увидеть сына, и я ему позвонил. У него вечно дела, но в этот раз он приехал неожиданно быстро. Отношения у нас с ним неровные. Может быть, потому, что он похож на меня. Мы оба вспыльчивые, но оба не можем долго держать обиду в себе. Из-за перемен, произошедших в стране, мы готовы накричать друг на друга, отстаивая свое мнение, а потом садимся рядом и говорим на нейтральные темы: о его детях, о книгах.
Этот вечер мы провели вдвоем, спокойно, не вникая в политику и в болото заоконной жизни, будто отгородившись от нее занавесками.
Я позвонил дочке: слава Богу, у нее все в порядке. Позвонил Додику. Почему-то захотелось поговорить со всеми, кого я помнил и любил. Внук Андрюша спросил: «Деда, ты завтра едешь на дачу? Давай я тебя на машине отвезу». «Спасибо, Андрюша, не беспокойся. Я сам потихоньку доеду».
* * * * *
В Клину надо было подняться по крутой лестнице, спуститься и выйти на площадь, где останавливались автобусы.
Мне вдруг показалось, что наступило солнечное затмение, только наоборот: солнце слепило и резало глаза, а вокруг все потемнело. Я присел на ступеньку, не стесняясь толпы, захотелось передохнуть и стрясти из головы подступившую черноту. «Наточка меня заждалась», - успел подумать я. Солнце теплом прожигало мои закрытые веки, и я в последний миг сказал про себя: «Прости меня, Господи».