Чужие женщины. Глава 6. Слет

 
На слет и сплав я еле успел. Я очень хотел уехать из Москвы. Этот несносный муравейник, где все бегали, толкались, а большие даже могли и переехать маленьких, к лету изводил своим постоянством.
Хотелось в безделье и тишину! Там я мог снова увидеть себя значительным и уникальным. Чем дальше от дел, тем легче все решать…
С 25-го по 30-ое июля на Саянах проводился Всесоюзный туристский слет, и я хотел попасть на него, а между мной и ним, ощетинившись, встала двадцатидневная практика по геодезии!..
Преподаватель стал разбивать нас на группы по четыре человека, и я объявил, что, те, кто хочет закончить практику раньше всех, пусть записываются ко мне! И в ударную бригаду записались одни лодыри!
Ребята были хорошие. Один красиво играл и пел на гитаре, другой, присев на корточки, мог визжать как «Биттлз», третий всегда о чем-то глубоко думал и если заговаривал, то уж не о геодезии… И четвертый – то есть я – решил:
«Ничего! Я поработаю немножко больше других, зато мы закончим раньше всех!..»
Но мы почему-то все еще возились посреди поля с теодолитом, когда остальные ребята уже ушли в лес прокладывать нивелирный ход.
Теодолит - что пьяный студент: никак не хотел становиться на свои разъезжающиеся ноги. Причем, у студента было две ноги, и установить их было не так уж сложно – студент пытался помочь сам, то у теодолита их было целых три, и каждую надо было поставить и закрепить самому, а теодолит только сопротивлялся!..
Руководитель практики, понаблюдав за нами всласть, в конце концов помог нам установить строптивый прибор и подсказал, что делать дальше. И на следующий день мы помчались догонять другие, неударные бригады…
«Битлы» бегали с рейками, будто больше в жизни ничем не занимались, молчун возился с нивелиром, а я занимался самым важным – оформлял полевой журнал. Когда я указывал нашему молчуну-измерителю на нестыковки и ошибки, он в сердцах вздыхал:
- Легче семерых зарезать, чем одного измерить!..
Мы ушли с полигона последними, под нудным моросящим дождем, которой начался с того самого дня, когда все остальные группы закончили свои работы и покинули полигон.
Но это испытание нас сдружило - у меня появились три брата - соплеменники, как метко заметил один из нас, когда от сырости у всех начался жуткий насморк...
С тех пор, когда я проезжаю Сходню и вижу это поле и лес, мне мерещатся мокрые от дождя лица и носы моих товарищей.

И вот он - зачет, и вот она – поездка! Стоит передо мной и сияет глазами. Она встряхнет меня и излечит, она научит и подскажет... И все вокруг станет по-другому! Новые люди, у которых ты на всю жизнь останешься в памяти, и новые дела, про которые ты потом поскорее захочешь забыть…
Институтский друг-турист Коля Тумка познакомил меня с Виталькой из архитектурного института. Виталька хотел сплавляться по реке.
- Возьми человека. Хороший парень! – представлял меня Тумка.
Виталька сидел в тесной комнате туристского клуба с одной девочкой из его института и не верил в хороших парней. Он сказал, что надо будет узнать, согласятся ли другие ребята. Но потом он позвонил мне и сказал, что других ребят, кроме меня, у него не будет: никто поехать не смог. И проблема разрешилась.
Я сказал, что из-за зачета по геодезии опоздаю на один день и догоню их в Свердловске самолетом. Виталька вежливо улыбнулся, мол, и не такое слыхивал.
Сам Тумка меня с собой не брал, потому что у них был очень сложный и тяжелый поход.
- Ты там помрешь! - весело говорил он мне. – И еще с похоронами возиться!..

Вечером я пришел проводить отъезжающих на вокзал. Мы вошли с Тумкой и еще двумя его приятелями в здание Ярославского вокзала, и они, сбросив свои огромные рюкзаки на чистый мраморный пол в середине зала, сказали:
- Пойдем, поищем своих.
- А как же рюкзаки? – поинтересовался я.
- Да кто их подымет! – воскликнул Тумка. – Там же в каждом больше сорока килограмм!..
Коля был украинец, но в его литой стокилограммовой фигуре не было ни грамма сала.
И мы уши на платформу, нашли множество ребят в туристкой форме и среди них Витальку. Я пожелал им с девчонкой, которую звали Наташей, счастливого пути и сказал, что завтра увидимся.

Да, все было именно так. Хотя, когда река жизни, как сказали бы в Хакассии, впадает в озеро воспоминаний, события, шедшие одной чередой отпускают руки и становятся отдельными фрагментами. И тебе остается только смотреть, как медленно появляются из глубины твои же собственные поступки, запутавшиеся в поступках других людей. А ты, зачарованный, смотришь на них, и думаешь, что так и было на самом деле...

Самолет сам быстро долетел до Свердловска и сел куда надо и точно по расписанию. Аэрофлот! Это я к тому, как здорово все получилось. Внутренний голос сразу посоветовал мне не жадничать рублем, а воспользоваться такси, хотя у меня был благоразумный час в запасе. И я без возражений втиснулся четвертым в уже отъезжавшую машину.
На вокзале первое, что я заметил - это поезд, стоящий на путях, а вокруг него массу туристов, будто начался их отлов и эвакуация. Я не учел часовой разницы! В самолете было время московское, а здесь уже нет!.. Поезд вот-вот должен был уйти!  Бежать за билетом было просто некогда!..
- Что делать!?.. – воскликнул я, и тут же рядом со мной возникла небольшая знакомая фигурка.
- Э, батенька! – сказала она. - Главное – не отставать от масс! А уж с билетом или нет – это дело десятое!..
И мы побежали с ним вдоль поезда.
Я сразу увидел Тумку, Витальку, и они потащили меня в вагон, а мой спутник, с любопытством поглядывая по сторонам, бежал в голову поезда, к паровозу…
- Зачем? – крикнул я вдогонку.
- Чтобы ехали, куда надо!.. – картаво ответил он. - А то опять напутают!..

С проводницей проблем не было, потому что вокруг были только туристы в одинаковых штормовках, и отличить одного от другого было невозможно.
Тумка представил меня молоденькой красивой проводнице, и она мило сказала, что если будет ревизия, то соберет нас, всех безбилетников, и запрет у себя в купе.
А все и так не хотели уходить из ее купе и наперебой ухаживали за ней. Та была счастлива.
Я прошел к своим: Витальке и Наташе, сел у окна и стал изучать Сибирь – дальше Волги я не был.
После Урала все почтовые поезда двигаются не торопясь и с открытыми настежь тамбурными дверями, потому что в них стоят солдаты и матросы и курят папиросы. Что толку смотреть в грязные размытые окна? А тут перед тобой вся Сибирь! Она была такая низкая, что с высокой железнодорожной насыпи ее было видно из конца в конец.
По пути в поезд садились все новые и новые туристские группы. Нас уже было подавляющее большинство, и другие пассажиры, прижатые к дальним концам вагонов,  затравленно смотрели на нас из своих углов, а мы, несмотря на все увеличивающуюся разницу во времени, единым хором орали до 12-ти ночи по Москве: «Связал нас черт с тобой! Связал нас черт с тобой! Связал нас черт с тобой веревочкой одной!..»

В Абакане все вышли и до отхода местного поезда мы пошли смотреть на Енисей. Это была не река – а невиданный могучий электрический поток двухсотметровой ширины, который бесшумно посверкивая несся мимо, еще успевая на ходу покручивать струями.
К вечеру мы сели на другой поезд и поехали вверх вдоль притока Енисея – Абакана. Я думал, что всегда найдется еще более забытое богом местечко, куда можно уехать, но дальше Абазы рельсов не было.
Это не был еще конец света, но дальше шла только грунтовая дорога, которая постепенно терялась в горах.  А мы пошли тропой до большой прекрасной поляны с большими красивыми деревьями. Рядом неслышно и быстро скользил широкий Абакан.
Это было отделение местного рая. Это были Саяны.

Забора вокруг рая не было. Их не ставят вокруг раев, а то бы все раюющиеся перестали наслаждаться, прильнули бы к щелям между досками и только и смотрели бы, что там…
Погода нежила нас. Мы удивлялись: «За что?», а она смеялась и говорила: «Просто так!..» И мы легко ее понимали, потому что сами многое делали так же.
Поставив под деревьями десятки палаток, мы ходили среди них с такими лицами, будто наконец-то нашли то, что всю жизнь искали!
«Туризм – микрокоммунизм!» - говорил Тумка. И действительно: микрокоммунизм на глазах расцветал сотнями малюсеньких коммунизмов. И никуда от этого не денешься, если даже толстошерстных олигархов кусают блохи микрокоммунизма.
А здесь все были братья! Не такие братья, которые в каждой семье свои, а общие, на весь слет… Они ненавязчиво, а иногда и наоборот, усаживали тебя у костра, угощали оставшимся обедом, а когда обеда не было - то песнями… И ты начинал быть уверенным, что где-нибудь обязательно да пригодишься!..
Были братья построже, были повеселее, были позадумчивее, но все – твои родственники. А уж сестры!..
Одетые в одинаковые штормовки, они сразу расцветали своей яркой индивидуальностью. Сестры искали по лагерю, кого бы вылечить, кому бы что-нибудь зашить, кого бы постричь и потом вместе весело посмеяться....
Под каждым большим раскидистым деревом стояла палатка, перед каждой палаткой горел костер, перед каждым костром кашевар исполнял свой особый танец приготовления пищи, от дыма размахивая половником.

После завтрака и до обеда на большой солнечной поляне устраивалось такое же большое представление. От желающих отбоя не было. Ведущие только и успевали объявлять исполнителей: песни, пародии, сценки… да вообще черт-те что!..
Одна группа разыгрывала короткую пантомиму, а другая должна была по ней угадать куплет известной туристкой песни. Фантазии и спрятанного смеха в пантомимах было столько, что когда объявлялся зашифрованный куплет, мы, как медвежата, катались от хохота по мягкой зеленой траве. Попробуйте представить пантомимой слова песни:
А в тайге по утрам туман.
Дым твоих сигарет.
Если хочешь сойти с ума –
Лучше времени нет… 
Заканчивался праздник туристским боем на ринге: скрученными спальными мешками, с завязанными глазами, где в финале победил всех Тумка, махая мешком во все стороны, пока не попал своему сопернику по затылку…
Вокруг было столько удовольствия, а ведь впереди был еще выбранный тобой собственный маршрут!..

Но даже от смеха надо отдохнуть.
Я уходил к Абакану, располагался на большом, нагретом солнцем камне, обдуваемом прохладным ветерком, и разбирал рыболовные снасти.
И я был рад, что снова уехал от Маринки.
Каждую весну усиливалась активность Солнца. И каждую весну от Солнца до Земли протягивались невидимые мощные нити и приподнимали плиту безмятежности у меня под ногами. А там, под плитой, начинал мерцать мрак беспокойства.
Лед таял, и мы, так мирно простоявшие бок о бок пол года в нашей тихой и спокойной гавани, теперь начинали вдруг шевелиться независимо друг от друга.
Я распускал все паруса и несся, куда глаза глядят – лишь бы увидеть побольше - а Маринка пыталась угнаться за мной, но всегда отставала, потому что была, конечно, слабее… И я часто видел у себя над головой ее белых почтовых голубей.
А потом, осенью, она ловила меня на другом конце света с опавшими парусами и уводила в нашу бухту, где мы снова стояли рядом до следующей весны…
Как-то к зиме она сама попыталась отправиться поплавать. Но кто же плавает в такую погоду!.. Она вернулась мокрая, тихая, незаметная и ласковая.
А этой весной взяла с меня клятву не делать больше 12 узлов и надела на меня, как на зарегистрированную перелетную птицу, кольцо – на левую лапу – и сказала, что это – помолвка.
Я промолчал – кольцо, так кольцо, орлы не спорят!.. Но когда она тихо заснула у меня на плече и неосторожно отпустила во сне руки, я невесомо поцеловал ее в щеку, встряхнулся… и полетел.
Я пролетал вокзалы, аэропорты, рестораны и уборные, пока не добрался сюда, на Саяны… И что тут будет со мной, я еще не знаю…
Вот приеду и скажу ей, что больше так нельзя мучить друг друга. Она спросит, почему. А я гордо отвечу, что прошел маршрутом четвертой категории сложности!.. И многое понял!..
- Какой сложности!? - спросит она. – Четвертой?.. У меня с тобой каждый день пятая!..
И я не найдусь, что ответить…

Когда солнце пряталось, а камень остывал, я возвращался на нашу поляну. А она уже превращалась в волшебную страну, из которой заранее попросили убраться всех хоббитов и прочую импортную нечисть, чтобы остались одни красивые молодые люди… Костры из объектов пищеварения превращались в очаги просвещения. Кашевары, кончив плясать, валились рядом, будто сваренные. Огонь освещал все лучшее, что в нас было – руки, лица, волосы… Ну, иногда что-нибудь еще… И почти у каждого костра пели…
Я тоже, прихватив гитару, ходил от костра к костру, спотыкаясь в темноте о  низкие пеньки, ибо костры слепили глаза, а песни завывали к себе...
Иногда, пристроившись к какой-нибудь компании, я даже пытался спеть одну-две из своих любимых песен, которые у меня хорошо получались. Тумка, ходивший вместе со мной, и видя, что я беру гитару в руки, приходил в ужас и громко шептал на ухо: «Умоляю, не надо!», а я уже смело брал первые аккорды. Все смолкали и слушали мой иногда приятный голос, и когда мы шли к другому костру, Тумка мне откровенно говорил:
- Слушай, а я думал, что ты провалишься!
Он успевал напеваться в нескольких местах так, что возвращался в палатку охрипшим и сразу валился спать.
Вокруг было взаимно и заранее обговоренное царство трезвости, и от этого было удивительно странно и легко!.. С души свалился тяжелый, грязный камень, пропитанный алкоголем… Утра стали чистыми как в раю, и все вокруг  ходили как блаженные…
Палатка Витальки для слета не подходила - она была сшита из марли с круглым небольшим лазом-клапаном вместо входа (это от комаров).  Поэтому Виталька и Наташка, спрятав нежную палатку в рюкзак, ночевали где-то у знакомых, а Тумка взял меня в свой большой 10-местный дворец, который он брал на Карпаты.
- Ложись, где хочешь! – гордо объявлял он, широко показывая рукой на спавших в ряд человек семь.
- А где спишь ты? – спросил я.
- Я ложусь по правилу буравчика! Ввинчиваюсь туда, где потеплее.
Я посмотрел на спящих и устроился с краю. Правило буравчика я уже знал по нашему зимнему походу в Карпаты.