Директором у нас работал умный и интеллигентный человек. Зарплату платили вовремя и очень неплохую. Кроме того, не скупились на премии и приличный соцпакет. Офис был уютным и удобным. Те, кому выпало счастье попасть на работу в нашу фирму, по доброй воле не увольнялись. Потому и новеньких принимали крайне редко.
Вадим появился в коллективе позже всех, но вел себя так, как будто работал с нами тысячу лет и просто ненадолго отлучался. Общался с коллегами он запанибрата, отчеств и обращений на «Вы» не признавал и на встречную вежливость обижался. Был, короче, «своим в доску». Добавить к этому внешность и манеры Джеймса Бонда, танцующую походку тореадора и неугасимую улыбку в тридцать два безукоризненных зуба – и портрет готов.
Надо ли говорить, что среди женщин фирмы, особенно одиноких и одиноких в замужестве, сразу развернулась жестокая война - со сплетнями, анонимками, анонимными звонками и принародными и тайными слезами.
Я в войне не участвовала и даже не знаю, удалось ли кому-то из воевавших получить главный приз в безраздельное пользование. На глаз определить это не получалось. Вадим был неизменно ласков и предупредителен абсолютно со всеми претендентками на его сердце, после работы подвозил на своей старенькой, но ухоженной «Ауди» всех желающих, никому не отдавая предпочтения. Так что трудно было понять, то ли он всех влюбленных в него женщин динамил, то ли, наоборот, «дружил» сразу со всеми.
Мужчины на Вадима косились.
Косилась и я. Мне он казался поверхностным, легкомысленным «снимателем пенок», самовлюбленным до безобразия. Одним словом, не тем, кого принято называть «настоящий полковник».
Еще хуже стала я относиться к Вадиму, когда заметила, что он нарезает круги вокруг меня. Внешне все выглядело прилично, он всегда находил убедительный повод, чтобы заглянуть в мой кабинет в углу коридора, где я сидела одна. То это была идея, как улучшить дела фирмы, то просьба налить чайку, так как «с утра у бедняжечки усталого крошки во рту не было». Но я своим женским естеством чувствовала – обхаживает.
Почувствовали это и наши коллеги.
Однажды в моем кабинете раздался телефонный звонок и женский голос, деланно гнусавый, не стесняясь в выражениях, прошелся по поводу моего морального облика, тесно увязав его с частыми визитами в мой кабинет Вадима.
Мой муж ревнив, как десять мавров. Даже без повода подозревает он всех мужчин в мире в подлых планах на мой счет! Можно представить, как он колотился бы, дойди до него озвученные анонимом измышления!
Когда Вадим зашел в мой кабинет в тот день, я встретила его, как разъяренная кошка.
Еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, я прошипела:
- Я не знаю, что там у тебя на уме, почему ты зачастил сюда, но мне сплетни не нужны! Поэтому, пожалуйста, заходи ко мне только по делу и когда приходишь, то на долгие беседы не рассчитывай!
Я выпалила все на одном дыхании и сама тут же испугалась, что получилось слишком грубо и оскорбительно.
Но Вадим не обиделся, а даже, казалось, обрадовался. Очевидно, он ждал повода поговорить откровенно. Не обращая на мои громкие протесты никакого внимания, Вадим закрыл дверь кабинета и повернул защелку. Схватив мои руки и крепко, до боли сжав их, он проговорил сдавленно, с видимым волнением:
- Ну вот хоть убей меня! Ничего не могу с собой поделать! Зацепила ты меня, только о тебе и думаю. Лягу спать, а сам представляю, как ты в ванной моешься, как в постели лежишь, какая у тебя ночная рубашка…
Я с силой дернула руки к себе, торопливо прервала:
- Никакая! Я в пижаме сплю! И вообще! Что ты себе позволяешь?! Открой сейчас же замок! Сию минуту! Иначе вызову охрану!
Вадим как-то сразу сник, даже ростом, кажется, ниже стал. Возникла неловкая пауза. Наконец мой отвергнутый поклонник повернулся к двери, щелкнул замком. Не оборачиваясь, через спину, произнес:
- Прости меня. Действительно, глупо. Позади полтинник, а я, как пацан, бегаю, комбинирую, поводы для встречи придумываю…. Прости. Просто хочется иногда чего-то для души… Не обижайся.
Ну до чего идиотская ситуация! При чем здесь «прости»? При чем здесь его возраст и какие-то комбинации? Вообще, мне хорошо жилось без него и его «чувств»! Я так и сказала:
- Да при чем здесь «прости»? Мы с тобой чужие люди. И отношения у нас с тобой могут быть только деловые. Скучно тебе? Хочется волнений? Зайди в соседний кабинет, там на столе, под стеклом, я видела, твоя фотография лежит. И про возраст ты правильно вспомнил. Я ж твоему сыну почти ровесница! А главное, у меня семья! Сегодня какая-то твоя подруга звонила, грозилась моему мужу сообщить, какая я шалава. Спрашивается, с какой стати мне такие «радости» иметь? За то, что тебя чаем поила? Болтовню твою слушала? Не надо мне этого! Так что не обессудь. Пей чай и пересказывай анекдоты в другом месте. А все, что ты мне сейчас говорил – я не слышала. Понял? Не слышала!
Я вывалила все и успокоилась. Вадим внимательно смотрел на меня.
- Слушай, Сонь, это ж ты так испугалась, что до мужа дойдет! Ты что, до сих пор его любишь? И верна ему?! Ты ж вроде сто лет замужем? И ничего, никогда, ни с кем и ни разу?!
Ну вот, прямо вечер вопросов и ответов. Я думала, мы все выяснили.
Я огрызнулась:
- Да не твое это дело, Вадим! Любишь, не любишь, в этом, что ли дело?
Но Вадим упрямо переспросил:
- Нет, ты не увиливай, ты скажи – любишь?
Господи, знала бы я сама ответ на этот вопрос! Я сказала:
- Я живу с ним. Сплю в одной постели, ем за одним столом. Детей его я рожала, наконец! Мы пятнадцать лет с ним прожили, и никогда не вставал вопрос ни о его, ни о моей верности. А теперь из-за тебя и твоих бдительных подружек я вынуждена буду оправдываться перед мужем?
Вадим слушал меня, имея очень удивленный вид. Что могло его удивлять? Мне казалось, я говорила очевидные вещи. Уходя, сказал:
- А ты молодец! Нет, честно, молодец. Уважаю.
С тех пор прошло полгода. В кабинет ко мне Вадим больше не заходил ни разу. Конечно, мы встречались с ним на нейтральной территории, и какое-то время я еще видела его горящие глаза, но скоро заметила, что он успокоился, и была этому несказанно рада.
Но в один из дней Вадим все-таки ко мне зашел. Он, вопреки обыкновению, не улыбался и вид имел встревоженный. Немного смущаясь, он спросил:
- Слушай, Сонь, у тебя среди медиков знакомства ведь должны быть?
Знакомства были, и я уточнила:
- А что тебе от медиков надо?
- Гамма-глобулин нужно. На «Скорой» сказали – нет его в городе.
- Попробуем, - я потянулась к телефонному аппарату. – Да ты не переживай сильно, совсем не факт, что клещ заразный. Где шарился-то?
- Да не я шарился. Жена. На даче. Сколько раз говорил ей не ходить в лес с непокрытой головой, так ведь не слушает. Жарко ей, видишь ли. Вот догулялась теперь.
Я с удивлением оглянулась на Вадима, спросила:
- Это ты такой взъерошенный – за жену переживаешь, что ли?
- Да. А что ты удивляешься? Жена же, не соседка все-таки.
- Ну это-то да, только мне казалось, что ты из тех, кто жену за мебель, за предмет интерьера держит.
На другом конце телефонного провода гамма- глобулин пообещали, и я, предварительно черканув на листочке координаты, отправила Вадима выкупать заветную ампулу.
Кстати, нам, живущим на восток от Урала и невдомек, что все прочее человечество с проблемой клещевого энцефалита знакомо мало. Мы так привыкли, что зелень, трава, березки – это клещи, а клещи – это тяжелая болезнь, энцефалит, воспаление мозга, влекущее за собой последствия в виде тяжелых, до инвалидности нарушений в работе нервной системы, а иногда и смерть, что не представляем себе, как может быть иначе.
Я выросла под ежесезонные сводки о количестве заболевших клещевым энцефалитом, о количестве смертельных исходов от энцефалита и под лекции о периодах пиковой активности клещей, которые совпадают с самыми золотыми деньками такого короткого сибирского лета.
Когда я первый раз попала в лес на европейской части страны, в Украинском Полесье, я вначале сама не понимала, почему не могу сойти с тропинки и сесть на прохладно зеленеющую траву в тени под огромным вековым дубом, как это сделали мои спутники. Ну не могу и все!
И лишь через минуту- другую, подумав, я догадалась, что мешает мне. Клещи! Я привыкла, шаг вправо, шаг влево с тропинки – смертельная опасность. И это разум знал – на Украине клещи безвредны, а тело, глаза, руки, ноги помнили: зелень, трава, лес – враг! Я пять лет прожила в Европе, но так и не привыкла, так и не научилась в полной мере наслаждаться природой. В подсознании намертво засело чувство тревоги, и избавиться от него я так и не смогла.
Жена Вадима, несмотря на вовремя введенный гамма-глобулин, все-таки заболела. Почти неделю находилась в тяжелом состоянии, высоко лихорадила, металась от раздирающей ее голову боли. Вадим два раза в день, утром и вечером, ездил к ней в больницу на другой конец города, а в обед сломя голову летел домой, чтобы успеть приготовить жене что-нибудь домашнее.
За Вадимом наблюдали с удивлением и сочувствием. Прохвост, прожженный бабник – и вдруг такой заботливый муж!
Закончилось все благополучно. Через месяц жену Вадима выписали домой, и он опять ходил, улыбаясь и пританцовывая, не пропуская взглядом, а то и шаловливыми руками, ни одной юбки.
А в скором времени выпало нам с Вадимом ехать вдвоем в командировку. Дорога была дальняя, в соседнюю область. Решили ехать без остановки. Я иногда меняла Вадима за рулем, но все равно было тяжело, особенно после десяти часов пути.
Я не спала из солидарности. Чтобы скрасить дорожные тяготы, мы болтали. Вначале о пустяках. Потом Вадим спросил:
- Так ты, значит, до сих пор любишь своего мужа?
Мы хорошо разговаривали до этого, атмосфера была добрая и доверительная и я, вопреки своей привычке никого не пускать в душу, ответила:
- Не знаю… Сложно все это. Так подумаю – вроде и нет. Крылья за спиной не шевелятся, голова от его прикосновений кругом не идет. Ночи вот… понимаешь… ночи скучные…. Как у старичков…. Какая это любовь? Но опять же – если что, я из-за него в лепешку расшибусь, горло любому за него перегрызу…. Вот и думай сам. Не знаю я…
Вадим, отвлекшись от дороги, внимательно посмотрел на меня, резко вильнул, выправляя чуть не слетевшую в кювет машину. Произнес задумчиво, повторяя уже однажды сказанное:
- А ты молодец. Правильная баба. Уважаю.
Я не удержалась, поддела:
- А ты? Ты правильный?
Вадим не обиделся.
- А что я? И я правильный. Зла за жизнь свою никому не пожелал ни разу, никому не нагадил. А что по бабам ходок – так что? Я ж по обоюдному интересу. Скольких я своим участием счастливыми сделал? Если с этой стороны посмотреть, так мне медаль во всю грудь надо бы навесить.
Я поддакнула:
- Ага. Орден. Или даже по заслугам – звезду героя. Жена знает о твоем «геройстве»?
- Не-е-ет! Боже упаси! Я берег ее. Зачем ей знать, волноваться зазря? Может, конечно, и догадывалась об чем, но разговора ни разу у нас не было.
- Ну, а любовь? Любишь жену?
- Да правильно ты все сказала – не знаю. Знать бы, какая она из себя любовь правильная, та, которая с крыльями или та, когда и с соплями, и с болячками хорош. Чтоб так, как ты говоришь, крылья за спиной и в голове туман – один раз в жизни у меня было. Но ушел я от нее. К Таньке своей ушел. А от Таньки у меня и в молодости-то голова не кружилась, а уж тем более сейчас. Однако родная она мне. Никто заместо нее не нужен.
Помолчали. Я попросила:
- Расскажи про ту, от которой крылья росли.
Вадим долго не отвечал. В машине было темно, только разноцветные лампочки на приборной доске бросали на лицо Вадима таинственные блики, делая его незнакомым. Блестящий в свете фар асфальт все убегал и убегал под колеса машины, как бесконечный конвейер жизни, и я начала уже клевать носом, задремывая, когда Вадим заговорил:
- Двадцать лет прошло, а все трудно вспоминать, все не отболит никак.
Я тогда работал на «нумерном» заводе инженером по снабжению. По всему Союзу делали комплектующие для наших изделий, а мы, наш отдел, за своевременные поставки отвечали.
Самое главное, двигатели, делали для нас в Москве. И кто-то один из нашего отдела по очереди жил шесть месяцев в Москве, выбивая лимиты, организовывая доставку и так далее. Я был самым молодым, меня долго в эту козырную командировку не пускали. Но, наконец, повезло и мне.
Я от счастья был сам не свой. Шутка ли, полгода в Москве, по-холостяцки, без бдительного ока нашей грымзы - начальницы! Красота!
И вот живу я в Москве две недели. И дружков себе завел веселых, и подружек. Время понапрасну не теряю.
Как-то утром еду в метро. Глаза с похмелья мутные, в голове тяжело так. И вдруг! Женщина! Обычная, много таких. Но встретились мы с ней глазами – и все. Пропал я. Затянуло меня в ее глаза, как в омут затянуло. Никого вокруг. Никого. Только она. Только ее глаза.
Я потом уже думал – говорят, у каждого человека есть на белом свете своя половинка, такая, чтобы по каждому излому, по каждой трещинке совпадало. Вот это была она. И я ее сразу узнал.
Короче, стою я, глаз от нее отвести не могу. Она вышла. Я, как привязанный, за ней. Перешла на другую ветку. Я следом. В поезд – и я за ней. На «Каширской» вышли, она идет, не оглядывается, я, как под гипнозом, за ней иду, ничего не помню, ничего не понимаю. Дошли до каких-то ворот, пропускная система, вахтер строгий сидит, пропуска смотрит. Она, прежде чем через вахту пройти, обернулась ко мне, посмотрела так в самую душу, потом достала из сумки ручку, книжечку записную, что-то написала, подает мне листок. Молча. Подала и ушла за проходную. А я стою.
Посмотрел на листок. Номер телефона и имя. Евгения. Спрятал. И дальше стою. Так весь день и простоял, не сходя с места. И заметь, я ж не телок неопытный был, тертый уже мужик, все повидал и все испробовал, к тридцати годам дело шло. Вечером, в пять часов, повалил народ через проходную в обратном порядке. Вышла и она. Подошла ко мне, говорит: «Идем». И я пошел.
Стал я у нее жить. Она разведенная была, мальца трехлетнего родители ее в Малаховке растили, она одна жила. В институте иммунологии лаборантом работала.
Вадим открыл окно, долго щелкал зажигалкой, пытаясь прикурить. Курил неторопливо и обстоятельно, глубоко затягиваясь и выпуская из себя мощную струю дыма. Выбросив окурок, заговорил снова:
- Как в сладком сне прошли эти пять с половиной месяцев. Любил я ее безумно. Было б можно, я б ее за пазуху спрятал, чтоб ни дождь, ни ветер, ни плохой человек злым словом не обидел. Делать ей ничего не давал: и в магазин сам, и прибраться, и ужин приготовить. Она все спрашивала: «Ты настоящий? Ты мне не снишься?», а я с ума сходил от счастья, что хорошо ей со мной.
Понимал я ее не то, что с полуслова – с полумысли. Она бровью шевельнет, а я уже знаю, что она подумала. Знаешь, я потом вспоминал, когда я рядом с ней самое – самое счастье чувствовал… Ни когда постельные эти дела, ни когда разговоры задушевные или еще там что, а вот когда ночью я просыпался, а она рядом спит… Точно тебе говорю, от одной души мы с ней откололись.
Вопросов она мне не задавала. Ни о жене не спрашивала, ни что я дальше делать думаю. Что командировке конец скоро наступит, знала, но не мучила меня расспросами. Я сам себя мучил. Вот что делать-то было, скажи?! Эту люблю больше жизни, больше света белого, а там сын.
Да и Танька не заслужила, чтоб ее бросали. Она хорошая баба, верная, преданная. Я у нее первый и, думаю, единственный. В армию уходил, у меня девушки постоянной не было. Отслужил пару месяцев, вдруг письмо приходит, от Таньки. В соседях мы жили. Взяла у матери адрес и пишет: «Люблю, буду ждать». Посмеялся я. Ей тогда пятнадцать лет было. Думаю, блажь детская. Ан нет. Два года аккуратно каждую неделю по письму от нее получал. К матери моей ходила, на дачу с ней ездила, помогала. Вернулся, а она уже девушка хоть куда. Мать в ней души не чает. А моей матери угодить – это надо уметь. Маманя у меня та еще штучка. Год мы с Танькой так жили, потом, как она забеременела, расписались.
Хорошая она мне жена была: и обиходит, и приголубит. Ни за что не попрекала: ни за деньги, если спускал по-дурному или принес мало, ни за пьянки, ни за норов игривый. Всяк я ей был хорош. Так и жили. И думал я, что лучше жены и быть не может, пока Женю не встретил.
Ох, Женя, Женя! Мука моя, боль моя вечная! Веришь, на животе бы к ней полз, если б знал, что простила, что нужен я ей! Все думаю, с кем она, каково ей без меня, помнит ли? О-о-о!!
Вадим опять судорожно зашарил по карманам, доставая сигареты и зажигалку. Я уже не рада была, что задала свой вопрос. Я-то спросила из праздного любопытства, да даже и не из любопытства, а чтобы время убить. Теперь же сидела и смотрела, как мучается, как корчится от старой, но не отболевшей боли Вадим.
Я не могла его прервать, ему хотелось говорить о тех далеких счастливых днях, оживляя в памяти дорогой образ. Но старая вина перед любимой, а может быть бесплотность, неуловимость ожившего образа мучила, терзала его, и он скрипел зубами, стонал и хрипел, пугая меня.
- Не буду врать, как мне Таньку ни жалко было, а не конкурентка она Жене была. Я ведь, скотина, ей, Татьяне, и не позвонил ни разу за шесть месяцев. А вот сын… Сын все и решил.
Я, было, надумал совсем уже остаться с Женей. И ей об этом сказал. Засветилась она глазами, посветлела лицом…. Но приснился мне аккурат дня за два до конца командировки сон. Страшный сон. Что похороны, Сашку, сына, хоронят. А я за изгородью кладбищенской будто стою и подойти не могу. Нельзя, прячусь я. И мочи нет, хочется мне поцеловать его, взглянуть на него последний разочек, а никак.
Проснулся весь в слезах и в поту. Лежу, в темноту глаза пялю. Рядом она, радость моя, голубка моя, тихо так дышит…. Вспомнилось мне, каково самому-то без отца было расти, вспомнил, как завидовал пацанам, которые при отцах жили. И дошло до меня, что я ж теперь Сашку своего на такое же обрекаю.
Короче, собрался я в темноте, постоял на коленях у ее кровати, как в церкви, мысленно прощенья попросил и ушел…
Пол-Москвы я в ту ночь бегом пробежал, бежал и боялся остановиться. От себя бежал…
Больше я ее не видел. Знал, если вернусь, не найду больше сил уйти.
Танька, как приехал, обрадовалась, как будто и не исчезал я на полгода, как будто я на Антарктиду командировался, откуда ни позвонить, ни написать. Да я не больно на ее реакцию и смотрел. Не до нее мне было. Свое болело.
Веришь, полгода я с женщинами спать не мог. Вообще, ни с одной! Даже с женой. Не мог ни с кем! И не хотел. Одна она во мне жила.
Да потихоньку жизнь свое взяла. Но помню ее всю жизнь. Каждую минуту, каждый миг помню! Помню и люблю.
Вот тебе и вся история. Какая любовь главнее, какая правильнее – кто разберет, кто рассудит? Я не знаю. Да и ты, по всему, не знаешь. Как говаривал наш Гарант, дай Бог ему здоровья, такая вот загогулина получается.
Тяжело, со всхлипом, вздохнув, Вадим замолчал. А дорога все убегала под колеса машины серой лентой, и ровно гудел мотор, и нахальная луна, не отставая, бежала рядом, подглядывая за нами. Но спать уже не хотелось. И мы слушали мерный голос мотора, думая каждый о своем.