Глава 3 – Сэр Бертран де Борн, продолжает рассказывать Леонтий
Бертран (глухо поёт):
"Всюду беда и утраты,
Что тебя ждет впереди?
Ставь же свой парус косматый,
Меть свои крепкие латы
Знаком креста на груди".
Александр Блок, «Роза и Крест»
1
Его шлем, с украшением в виде медвежьей лапы, покоился на луке седла. Выцветший и потёртый, розоватый крест, нашитый на плаще, показывал, что рыцарь побывал далече… и/или направлялся далече. Пластины лёгкого чешуйчатого доспеха огненно отсвечивали красным.
На вид ему было… он был где-то одного возраста с Тинчем… около двадцати – двадцати пяти. Роскошные чёрные усы и длинные волнистые волосы, ниспадавшие на плечи. В волосах запутались сосновые иголки… Огромный франкский меч у пояса…
Увидев нас, он на мгновение остановился, не решаясь: схватиться за рукоять меча или отвесить приличествующий случаю поклон. Внимательно вгляделся в наши лица.
– Нет, на плечах у вас не пёсьи головы. И глаза у вас не светятся в темноте. Вы – люди… Кто вы?
– Не враги, – весело ответил Тинч. – А скорее, друзья всякому путнику, коего судьба занесёт в эти шутливые места.
Этот ответ удовлетворил рыцаря.
– Моё имя – сэр* Бертран де Борн де Салиньяк! – с нескрываемой гордостью провозгласил он. – Недостойные псоглавые служители Святого Категория преградили мне путь на родину, в мой родовой Лимузен!
----------
* В XII веке рыцарский титул «сэр» был принят не только в Англии, но и во всей Западной Европе.
----------
Кого? Какого-такого Категория?
И… Бертран де Борн? Один из знаменитейших рыцарей-труверов?
– Я возвращаюсь из Крестового похода, участники которого покрыли себя скорее позором, чем славой истинных защитников Креста Господня… Странные, не виданные раньше в этих местах разбойники осмелились напасть на меня, обвиняя в трусости! Оба моих оруженосца, с которыми я прошёл весь долгий путь на Восток и обратно, мужественно пали, и лишь мне одному удалось пробиться сквозь толпу нечестивцев, позорящих звание ордена Служителей Господа нашего. Прошу вас, окажите мне приют хотя бы на эту ночь. Я устал… я перебирался через болото… и эти проклятые заросли… Лес наполнен монстрами…
– Бертран де Борн? – не сумел удержаться я. – Вы… были… другом и соратником Ричарда Львиное Сердце?
Странной оказалась его реакция. Лицо де Борна искривилось, как будто его заставили надкусить лимон.
– Король Ричард – негодяй и клятвопреступник, – произнёс он холодно. – Как я могу уважать человека, который, сговорившись с моим братом Констаном, громил мои поместья? Мой замок Аутафорт, что достался мне по праву? Как мне относиться к палачу, отдавшему приказ перерезать две тысячи пленных под стенами Акры? только из-за того, что Саладин вовремя не уплатил контрибуцию!.. Да и слагатель стихов он посредственный, – добавил он, подумав. – А ещё распускает о себе слухи! Низвергатель справедливости и чести, и лжец, лжец, лжец и предатель во веки веков!
– А вы действительно участвовали в третьем Крестовом походе, сэр рыцарь?.. – начал было я, но меня перебил нетерпеливый Тинч.
– Сэр Бертран! – ответил он, выколачивая трубку о ствол дерева. – У нас вы найдёте и должный приют, и гостеприимство. Учтите, правда: мы оба попали в этот лесной овраг примерно при таких же обстоятельствах, что и вы. Нам нечем угостить вас…
– О друзья мои, всё это поправимо! – воскликнул благородный рыцарь. – Дело в том, что в моих походных сумках найдутся и пища, и вино… Жаль только, почти весь мой боевой доспех, включая копьё, пришлось оставить нечестивцам. И я совсем, увы, не знаю, в каком виде мне предстать на турнире перед прекраснейшей Гвискардой де Божё… Вы дворяне?
– Увы, нет… – обмолвился я.
– Жаль… Но впрочем, с другой стороны, я могу взять вас обоих на должности моих оруженосцев. Если вы, конечно, не злые колдуны или оборотни… – покосился он на наши трубку с сигаретой.
– Хорошо, благородный сэр, – не без сарказма откликнулся Тинч. – Темнеет!.. Не соблаговолит ли ваша милость помочь нам в заготовке хвороста на эту тёмную и прохладную ночь?
– Но… заготовка дров для костра – не обязанность рыцаря. Этим занимаются оруженосцы.
– Ладно, – притопнул ногой Тинч, которому начинал надоедать разговор. – Темнеет с каждой минутой. Пойдём, Леонтий!.. Да перестань ты щипать себя! Подумаешь, перешли в другой мир, я слыхал про эти штуки. Не мы первые, не мы последние. Если мы оказались здесь, значит так и нужно…
– Погодите! – воскликнул юный рыцарь. – А что делать мне?
– Вдохновляй нас! – крикнул Тинч на прощанье.
– Хорошо! – отчётливо услышали мы сзади. – Тогда я спою вам песнь, которую я посвятил прекраснейшей из дам, наичудеснейшей графине Гвискарде де Божё, за руку и сердце которой я буду биться на турнире! Это – моё искреннейшее и сердечнейшее послание к ней, несравненной владычице моих мыслей и сердца!
– Хотя, – продолжил сэр Бертран, – вот беда, мне не на чем сопровождать свои стихи. Один из моих оруженосцев, мой лучший жонглёр*, бедняга Папиоль… Он как раз держал в руках лютню, а я пытался на ходу сочинить сервенту о девушке из странного сна. Представьте: девушка-цветок. Мы с нею беседовали, шутили. И только проснувшись поутру, я вдруг понял: какая-то странная девушка, краевые лепестки белые, серединка жёлто-оранжевая, посредине глаз. Но это был не кошмар какой-нибудь, а просто интересная встреча во сне! И я, в чём-то даже предавая несравненную донью Гвискарду, сочинял сервенту о девушке-цветке!.. Как вы думаете… но, по моему, это подло, когда нападают во время твоего пения. О лютня! Наверняка, растоптана ногами этих негодяев!.. А может, моя девушка-цветок – это и есть сама Гвискарда де Божё? И этим сном моим она посылает мне какой-то знак, зовёт к себе: приди, сразись за моё сердце с лучшими из рыцарей королевства… Молчите? Эх! Так слушайте:
--------
* Жонглёром во времена рыцарства называли слугу-музыканта, исполнявшего произведения своего господина. Когда рыцарь-трубадур (он же трувер) желал отправить сервенту (обычно – песню-послание, от лат. «servus», «служебный») другу или любимой даме, роль посланника и исполнителя её в доме адресата исполнял жонглёр.
-------
«Моя сеньора!
Только Вам
Из многих, многих, многих Дам,
Что резво скачут по лесам
И рыцарей пленяют,
Вам первой стремя подаю
И, посылая песнь свою,
В ней рифмы лучшие солью…
Зачем? И сам не знаю.
Здесь, в дальних странах (вот ведь смех!)
Храню я тайное от всех –
Букетик иван-чая,
Что на опушке леса рос…
(Из Ваших выпал он волос.)
Зачем он мне? Не знаю.
Как мне не по сердцу Восток!
Когда б не вероломный Рок,
Когда б не цель благая,
Когда б не воля Короля…
Мне снятся Севера края,
Леса…
Зачем? Не знаю.
И не понять подавно мне,
Зачем, в тумане, при луне
Вас лесом провожая,
Я пел, шутил, играл с огнём,
Стремясь забыть, что мы – вдвоём…
Боясь обмолвиться о том…
О чём? Увы, не знаю…
Прости, Господь Создатель,
Я – не завоеватель…»
Всё это время я без устали перетаскивал к костру сухие ветки и стволы, приносимые из темноты неутомимым Тинчем.
– А она мне отвечает… – услышал я голос де Борна.
«Сеньор!
Быть может, Вам не в такт,
Ответить мне придётся так:
Вольно Вам, постучавши в дом,
Просить неведомо о чём,
Лукавя искренне притом,
Строку с строкой слагая…
И тут же – в дальние края?
Причём здесь воля Короля?
Вы – как дитя, что, нашаля,
Из дому убегает.
Вам сердце молвит: «не молчи!»?
«Ищи слова, ищи ключи,
И рифмы, точны как мечи,
И слоги – пламена в ночи…»
(О Вас ещё расскажут!),
Ваш яркий стиль – победный горн!..
Мой Бог!
Так это Вы, де Борн,
Чьи словеса горьки как тёрн
И точно так же вяжут?
Ах, наноситель горьких ран,
Наивозвышенный Бертран,
Чей язычище как таран
Язвит мои ворота!
Что за слова Вы пели мне
При той, при глупой, при луне?
Осталась я сыта вполне,
И повторенья их – вдвойне
Не хочется чего-то.
Как благородно пылки Вы!
Как избегаете молвы!
Как Вы честны, как Вы правы,
Как праведна дорога!
Ко мне ж… повадился, увы,
Один виконт без головы,
Ах, не блистает он, как Вы
Изысканностью слога.
Из тех он, кто в слепом бреду,
Весенним соловьём в саду
Готовит яды на меду,
Кому в аду сковороду
Назначат не от Бога…
Он замешает на ходу
Посконных слов белиберду…
(Вам хватит рифм на это «ду»?)
Шепнёт он мне: «Пойдём?..»
Пойду.
Нам надо так немного.
И – не судите строго…»
– Кому это «ему»? – спросил Тинч, выходя к костру. – Пожалуй, довольно, Леонтий. До утра дров точно хватит, а там… поглядим по обстановке. Уф!..
Мы присели к огню. Сладкий, дурманящий запах мяса со специями тянулся от костра.
– Да ты, прекрасный сэр, оказывается, мастер не только вирши складывать! – с радостью удивился Тинч.
– Олений бок с зеленью, – прищёлкнул языком молодой рыцарь. – А еще половина бурдюка с прекраснейшим басконским.
– Скажи, Бертран, – спросил его Тинч, присаживаясь и протягивая к огню ладони. – А эта… твоя Гвискарда… я не понял. Твоё послание и учтиво, и не навязывает ей никаких обязательств. Она же отвечает тебе столь невежливо…
– Это не она отвечает, – объяснил сэр Бертран. – Это я, за неё отвечаю сам себе.
– То есть, как?
– Видите ли, друзья мои. На самом деле (не враньё!) я не видал, друзья, её, и даже на портрете. Хотя, конечно, верьте мне, я с вами искренен вполне, прекрасней этой пэри мне не отыскать на свете.
Он никак не мог расстаться со своими рифмами.
– Хм… А как же… Ну-ка, ну-ка. Какова она, хотя бы внешне?
С этими словами Тинч вынул из кармана плаща самый настоящий журналистский блокнот и карандаш:
– Её лицо?
– М-м-м… У нее, должно быть, прямой красивый нос…
– Женщина для тебя начинается с носа. Так. Высокий лоб? Огромные голубые глаза?
– Тонкие властные губы… Ими она отдаёт приказы своим верным слугам…
– Разумеется. Само лицо её… круглое или вытянутое, черты его изысканно тонки или приятно округлы?
– Тинчес! – настало время вмешаться мне. – Видишь ли, для его эпохи считается вовсе не обязательным знать в лицо предмет своей любви. И наоборот, преодоление всяческих препятствий, в том числе своих предубеждений, считается подвигом.
– Великолепно! Великолепно! – рассмеялся Тинч, закрывая и пряча блокнот. – Стало быть, у нашего костра собралась замечательная компания: чокнутый художник, чокнутый писатель и не менее чокнутый поэт! Потом появится чокнутый редактор и все мы станем основателями журнала «Вестник Тёмного Царства»… Только, кто же будет нашим читателем?
И вдруг как будто смутный гул прошёл по лесу, словно зазвенели сотни, нет, тысячи голосов… Нетопыри появились среди веток и – пропали так же сразу, как возникли.
– Странно. Ветра нет… – впервые по-настоящему удивился Тинч. – А впрочем! Нам остаётся приобщить нашего хозяина (ведь мы оба отныне, вроде бы, его оруженосцы!) к нашему замечательному обществу. Отглотни-ка, сэр рыцарь! Да не забудь заветное желание!
– И оно… действительно исполнится? – засомневался де Борн. – Простите, но… не чаша ли это Святого Грааля?
– Боишься – можешь не пить, – развёл руками Тинч.
– Тогда… я загадаю такое желание… – рыцарь приподнялся со своего места. – Я… Я желаю, чтобы предо мной немедленно предстала наипрекраснейшая женщина в мире, наипрекраснейшая во все века, и времена, и народы… И… И ещё желаю, чтобы мы с нею…
– Да ты пей, пей, – поторопил его Тинч. – Одно желание!
На это сэр Бертран мотнул головою, прифыркнул как боевой конь и сделал глоток из злосчастной фляги…
– Быр! Крепота, однако! – сказал он. – Помню, как однажды, это было после сражения при Арсуре, мы с сэром Ульрихом…
Шум прошёл по ночному лесу. Ветра не было, только шум и шелест сухих прошлогодних листьев. И шелест этот неотвратимо приближался…
Она приближалась к нашему костру, отгибая ветви и раздвигая кустарник, неотвратимая и гордая, закинув за плечи россыпи иссиня-чёрных, искрящихся отсветами костра волос. Глаза её, синие, сверкающие как небо… и т.д.
Её копыта мягко, мягко, очень мягко ступали по опавшей листве.
И здесь мы, так и быть, поведём своё повествование от лица непосредственно автора…