Нечистая сила

               
       Расскажите, Александра  Тихоновна, а когда  вы прозрели?

       -А  чего тут рассказывать?! Ладно уж, так и  быть, дело-то житейское…

       –В тот же вечер, когда матушка вернулась с работы, я все ей, как на духу, и выложила – и про коммунизм и про хвост растворенный. Матушка охнула, отругала меня хорошенько и дня через два повела в церковь на исповедь.
   Отец Николай, видный такой старичок, сурово оглядел меня с головы до ног и говорит матушке: «Рано ей еще исповедоваться в таких грехах. Она, несчастная, не ведала, как дитя малое, что творила. Однако нечистая сила в ней уже завелась и надобно ее извлечь и изгнать напрочь». На том и порешили, а через день у меня, как обычно,  месячные начались, и матушка совсем успокоилась, перекрестилась и отошла – мол, слава Богу, не залетела дура моя, это я то- есть! А еще через день к нам, под вечер, отец Николай заявился и говорит матушке: «Поди-ка, Марья, постой за дверью пока я тут с дочерью твоей разбираться буду, а мне велел стать на колени на стуле, закрыть глаза и читать «Отче наш». Ну я и затараторила «Отче наш на небеси, да святится имя Твое, да пребудет Царствие твое…», а отец Николай, чувствую, залез мне под платье и ляжки поглаживает, трусы эдак осторожно стянул и давай ягодицы гладить и все норовит к сберкассе подобраться, к персику то есть. Потом оставил это богомерзкое дело и принялся за сиськи. Пощупал их основательно, вздохнул тяжко и говорит: «Ты, Александра, чиста и невинна, как Ева, праматерь наша, до грехопадения своего. Без пользы искать в тебе нечистую силу, ты сама и есть нечистая сила. На вот тебе гривенник, от греха подальше, в кино сходи пока я матушку твою исповедовать буду».

        Матушку я позвала,  но в кино не  пошла, успела  прошмыгнуть за занавеску так, что они меня и не заметили. Тогда я такого насмотрелась кино, чего ни в одном кино не увидишь и не услышишь.

        Сели они, значит, лицом друг к  дружке и матушка  исповедаться начала. Слушаю я и ушам  не верю своим:

       – Грешна я, батюшка, ох, как грешна! Мысли нечистые одолевают по ночам…         
       –Все  вы, бабы неразумные, грешны и в делах, и в помыслах, ибо  плоть от плоти  праматери вашей  Евы. Рукоблудием  не пробовала заниматься?

        - Что вы, Бог  с вами, батюшка,  у меня дочь  растет…

        – И про похотник  не слышала?

        – Слышала краем  уха, бабы между  собой шептались,  да я особо и  не вникала. Я  уже немолода, батюшка,  скоро семь лет,  как без мужа, пора  бы и угомониться.  Мне скоро 37 стукнет,  а  покою нет,  прости меня Господи!

        – Ты, Марья, дурью маешься. Рано списала себя! При нашей-то жизни от земных радостей отказываться! Посмотри на себя – в самом соку, как яблочко наливное! А от воздержания долгого черная тоска находит, по-научному ипохондрией называется. А от нее, милая моя, все хвори ваши и дурь. Мне самому за 50, однако, как гляну на перси твои, так у меня дух захватывает и под ложечкой холодеет. Жены-то у меня нет, потерял, живу один, как перст Божий, спасаюсь в посте и молитвах.

          А я, значит, слушаю  и в толк не  возьму, кто кого  исповедует. Батюшка-то  хитер оказался, во  мне искал не нашел нечистую силу, сейчас, думаю, у матушки искать будет. Выглянула из занавески – точно, ищет! Сидит, значит, батюшка на стуле, как царь на троне, а матушка стоит перед ним с расстегнутой кофтой и сиськами наружу и, знай себе, как ни в чем не бывало, про фабрику:  « Ко мне, говорит,  наладчик один, Петька, пристает. Недавно в раздевалку заманил и лапать начал. Я оттолкнула его, уж больно противный – маленький, щуплый и пахнет, не разберешь чем». А батюшка поглаживает, значит, матушкины сиськи и гнет свое: «Ты с дочерью своей прямо-таки блаженные какие-то. В похотнике, Марья, вся ваша бабья нечистая сила таится…»

          Гляжу я во все  глаза, а батюшка  уже достает из  широких штанин  своего краснорожего  блудодея. Матушка,  увидев его, ахнула. Ой, говорит, ну точь-в-точь, как у моего Тихона, Царствие ему Небесное! Тут-то я и догадалась, какую штуковину драгоценную запихивал в мою сберкассу Вадька. А матушка, на радостях, недолго думая, сама уселась на этого блудодея верхом и поскакала, и поскакала, как на лошади, сломя голову. Тут уж батюшка взмолился: «Зачем же ты, Марья, галопом понеслась? Не рысь переходи, говорит, на рысь – тише едешь, оно, дальше будешь». А матушка ему: «Вот вы, батюшка, на рысь и переходите, а я, считайте, почти приехала!» «Ты-то приехала, а я еще на полпути».

          Фабричные бабы  за словом в  карман не лазили: «Сидя на стуле,  батюшка, с голой  жопой далеко не  уедешь и коммунизьм  не построишь». «Ты,  Марья, говорит  батюшка, язычок-то  свой прикуси,  а то, не ровен  час, как бы  не пришлось своим веником Колыму подметать!» Осерчал, видать, батюшка, вскочил, прислонил матушку с стенке и сзади орлом налетел на нее и помчался галопом…

          Чем там у них  это безобразие  закончилось –  дело известное,  только я смотреть  не стала, прошмыгнула  за дверь, пока они меня не застукали.

          А месяц спустя  батюшка взял матушку  в услужение, дворничихой  при церкви. Вот  тут-то мы с  ней и зажили, как  барыни!