Специфика политического сознания новгородцев

Максим Гуреев
«Специфика политического сознания новгородцев. Взгляды на республику и монархию».

          Говоря о «политическом сознании» новгородцев, следует помнить о некоторой доли релятивности использования данного концепта в историческом дискурсе. «Политическое сознание» – социогуманитарный термин, преимущественно, ХХ и XXI веков; исходя из этого, мы понимаем, что в процессе данного исследования производим определенные проекции, адресуемые средневековому Великому Новгороду со стороны современных научных построений. Весьма спорный вопрос, выработано ли развитое политическое сознание у современных граждан России, за исключением отдельных элитарных представителей культуры; тем более спорно было бы говорить о высоком уровне сознания, связанного с восприятием и ретранслированием властных полномочий, у большинства средневековых новгородцев.

          Изучая политический менталитет наших предков, обитавших на территории Новгорода в средние века, мы, так или иначе, приходим к необходимости выделения нескольких факторов, повлиявших на формирование этого сознания.   

          Во-первых, изначальная относительная самостоятельность, независимость Великого Новгорода, как одного из древнейших городов России, наложила свой весомый отпечаток и на последующие эпохи. Независимость историческая – в силу древности создания города, географическая – в силу его местоположения по отношению к более поздней столице Москве, экономическая – в силу обладания определенными природными богатствами (будь то лесные массивы, пушнина, некоторые виды геологических пород и т.д.), а также выхода к развитой водной артерии и плодотворных связей с европейскими государствами (о роли, например, Ганзы в истории Великого Новгорода уже написано немало работ).

          Во-вторых, независимость от контроля извне, возможность самим выбирать своих руководителей предполагала наличие достаточно для этого развитого демократического самосознания и самоощущения, выработанную способность к самоорганизации. Большинство новгородцев придерживалось республиканских взглядов не просто на идеолого-теоретическом уровне, а на уровне именно практическом, отработанном в социальных действиях не через одно поколение.

          В-третьих, немаловажным моментом явилось то, что власть политическая и власть духовно-церковная в Новгороде были настолько органично между собой переплетены, что говорить о них по раздельности может представляться неким видом абстрагирования от реальных социально-исторических практик. 

          Ко всему прочему следует добавить, что восприятие сложившейся республиканской формы правления в Новгороде не было, как часто представляется, однородным; также не было однородным восприятие и монархии. Отношение к указанным формам правления могло варьироваться в зависимости от принадлежности того или иного человека к определенному сословию, от его личной экономической заинтересованности в поддержании выгодного (на практическом, либо символическом уровне) социального порядка, а также могло быть продиктовано определенными соображениями личной или групповой безопасности (кто-то бунтовал против московского контроля до последнего, кто-то – принимал его как должный исторический ход, с которым нужно хотя бы на какое-то время смириться). Всё это и составляет достаточно актуальную на данный момент область исследований, поскольку те или иные исторические аналогии можно провести и по отношению к современной эпохе.

          Как известно, одна часть исследователей, вслед за работавшими в России в XVIII в. немецкими учеными Э. Байером и Г. Миллером, буквально понимают текст летописи Нестора «Повесть временных лет» о призвании новгородцами в 862 г. варяга Рюрика для устройства государственных дел, который будто бы привел свое племя «Русь», давшее позднее название государству и нации. Сторонники этой, так называемой норманнской, теории делали и делают далеко идущие политические выводы о неспособности русского народа к самостоятельному историческому развитию и образованию государства. Нельзя не видеть в такой трактовке явный расистский подтекст, поэтому с ее резкой критикой уже в XVIII в. выступал М.В. Ломоносов. Несостоятельность этой концепции может быть развенчана тем фактом, что государство – это продукт сложных социально-экономических и социокультурных процессов, постепенного, поступенчатого перехода от первобытнообщинного к классовому обществу, и оно не может быть создано на неподготовленной ментальной почве несколькими сотнями чужеземцев. 

          Вполне объяснимо неприятие этой гипотезы со стороны отечественных историков, которая привела к другой крайности – полному отрицанию какой-либо вообще заметной роли скандинавов в ранней русской истории. Этот подход также не может считаться объективным и полностью аргументированным. Несомненно, государство не может возникнуть спонтанно, тем более, не может быть принесено «из-за моря»; не приходится говорить и о каком-либо культурном превосходстве варягов над восточными славянами в IX в.: уровень развития обоих народов был примерно одинаковым. Однако, таковые факты еще не дают повода сомневаться в значительной роли других народов в формировании русского государства и новгородского княжества в частности.

          Весьма примечательно, что в самом начале русской истории, до появления в Новгороде князей, власть была в руках городского веча, своеобразного народного собрания. Изначально, о чем свидетельствуют летописцы, новгородцы сходились на вече как на думу; оно решало практически все дела. Когда появились князья, они стали оборонять землю, и к ним отошли судебная и управленческая функции; но веча остались и при князьях. Если сравнивать новгородское вече с тем, которое было в Киеве и в других русских городах, то мы неизбежно приходим к выводу о том, что обширнее всего развернулась власть веча в Великом Новгороде. Начиная с XII-го и до конца XV века вече в Новгороде имело всю власть; оно начинало войну и заключало мир. Все должности были выборные; князя выбирало вече, и – когда он был не люб – показывало ему дорогу из Новгорода; новгородцы были «вольны в князьях». Князь не мог сам собирать налоги, прибавлять пошлины, а жалованье для себя получал из новгородской казны, какое ему было положено. Новгород был республикой, но республикой аристократической; в его социально-политической структуре преобладали знатные и богатые бояре.

          Что касается представлений о важности самодержавия, то свою лепту в их оформление внесли, помимо всех прочих, татаро-монгольские захватчики. С середины XIII века и до конца XV-го удельная Русь была под татарским игом, и хан Золотой Орды назывался «царем русским», русские княжества были его «улусами» и князья – его «улусниками». Во второй половине XV века татарская власть пала, а Господин Великий Новгород был вынужден подчиниться Москве. В Москве начало слагаться царское самодержавие, и в середине XVI века московский великий князь Иван IV уже венчался на царство [1]. По результатам исследования И.Л. Солоневича, «республиканский» Новгород Великий был жестоко централизованным хищником [2].   

          Как отмечает в своих работах академик В.Л. Янин, наиболее существенные особенности средневековой новгородской государственности сформулированы в договорных грамотах Новгорода с приглашаемыми в него князьями. Древнейший из сохранившихся до наших дней договоров датируется 1264 г., однако исследователи склонны относить начало государственности Новгорода к середине IX века – к исходному соглашению, которое было достигнуто между новгородцами и князем Рюриком. Подтверждения тому были получены, например, Новгородской экспедицией в полевые сезоны 1998 и 1999 гг.

          Мы уже давно привыкли называть «вечевой строй» Новгорода боярской республикой. Однако, что это за республика, если в ней имеется княжеский престол и сама система власти включает в себя князя как обязательное условие своего функционирования? В то же время Новгородское государство невозможно называть и княжеством. В этом можно убедиться, рассматривая особенности государственного устройства Новгорода, в котором вся деятельность приглашенного со стороны князя была поставлена под строгий контроль местного боярства. Например, без участия посадника князю воспрещалось раздавать волости или давать грамоты; он не имел права «держать» волости.

          Князь был связан по рукам и ногам не только традиционными условиями договора, но и гордой формулой «вольности в князьях», – новгородцы были вольны как пригласить князя, так и изгнать его, если его действия не заслужили их одобрения.

          Таковые условия отображены, например, в договоре Новгорода с князем Ярославом Ярославичем, братом Александра Невского. Этот договор, заключенный в 1264 г., считается древнейшим из сохранившихся до нашего времени. Превратности исторической судьбы Новгорода, в том числе гибель его древних архивов, не донесли до нас аналогичных более ранних документов. Те договорные грамоты второй половины XIII-XV столетий, которые уцелели, дошли до нас в составе иных – не новгородских – архивных хранилищ [3].

          Исходя из этого, вопрос о времени сложения государственного строя Новгорода в том виде, как он обрисован договором 1264 г., принадлежит к числу давних исследовательских проблем. Летопись, описывая принесение князем клятвы Новгороду, неоднократно ссылается на «грамоты Ярославли» как на некий прецедент. Что касается его истоков, то посадничий контроль над деятельностью князя по выдаче грамот возникает с учреждением сместного суда князя и посадника в 1126 г.

          Древнейший вариант «Русской правды», относящийся к временам Ярослава Мудрого, не знает частной собственности на землю. В южной Руси первые вотчины появляются в третьей четверти XI в., что зафиксировано так называемой «Правдой Ярославичей». В северной Руси сложение вотчинной системы начинается не ранее рубежа XI-ХII вв. [4]. Не существовало в Новгородской земле до XII в. и домениальных княжеских владений. Это настолько ограничивало финансовые возможности князя, получавшего лишь «дар» от волостей, что Мстислав Владимирович, передав новгородский стол Всеволоду, вынужден был из состава своего Смоленского княжества выделить сыну значительный массив земель на условиях обеспечения только прямых потомков.

          В случае, когда в Новгород приглашался князь, например из Чернигова или Суздаля, доходы с этого домена поступали не в Новгород, а в Смоленск[5]. Когда новгородцы в 1136 г. прогнали Всеволода и пригласили на его место князя Святослава Ольговича из Чернигова, ему был выделен массив земель в Заволочье (на Двине). Впрочем, позднее (к XIII в.) и этот район перестал быть княжеским, а для обеспечения княжеского аппарата новгородцы установили особый статус обонежских и бежецких земель, заключив с князем «Обонежский и Бежецкий ряды (договоры)» [6].

          Вышеизложенные обстоятельства делают очевидным, что какие-либо формулы, касающиеся частных прав князя на землю в Новгороде, не могли возникнуть ранее рубежа XI-ХII вв. Однако, именно тогда, как это давно установлено, формируются государственные органы боярского управления во главе с избираемым на вече посадником. Таким образом, контроль над государственными доходами принадлежал местной аристократии Новгорода. В системе княжеской власти она выполняла ту функцию, какая на юге русских земель отводилась князю и его дружинникам.

          Такие находки, как, например, цилиндр со знаком Владимира, датируемый временем до 1014 г., позволяют связать возникновение права новгородцев самим собирать и контролировать государственные доходы с исходным соглашением, каким был договор с приглашенным на новгородское княжение Рюриком в середине IX века. Княжеская власть в Новгородской земле утверждается как результат договора между местной межплеменной верхушкой и приглашенным князем. Договор с самого начала ограничил княжескую власть в существенной сфере – организации государственных доходов. В этом, с точки зрения В.Л. Янина, состоит коренное отличие новгородской государственности от монархической государственности Смоленска и Киева, где княжеская власть Рюриковичей утверждается не договором, а завоеванием.

          Именно исходное условие ограничения княжеской власти в Новгороде заложило основы его своеобразного устройства; остальное – дело времени и успехов боярства в его стремлении к власти. В 1019 г. Ярослав, по-видимому, подтверждает действенность существующих норм взаимоотношения новгородцев и князя. Его грамоты, в отличие от исходного договора с Рюриком, сохраняются на протяжении следующих столетий, когда на них приносят клятву приглашаемые князья. В конце XI в. боярство добилось утверждения посадничества и контроля над движением земельной собственности, а в 1126 г. – сместного суда князя и посадника с реальным приоритетом в нем боярского представителя. Таким образом, формуляр отношений с князем создавался в процессе длительного развития [7]. 

          Такой исследователь смысла и значения политических выборов, как В.Э. Багдасарян, утверждает, что система выборов в средневековых городских республиках, в частности, в Новгородской, мало соответствовала современным представлениям о демократии. Исследования новгородского вечевого строя свидетельствуют о том, что его электоральная система распространялась лишь на 400-500 человек представителей аристократии, а ведь кроме собственно новгородского населения под юрисдикцией вече «господина великого Новгорода» находились огромные пространства русского Севера [8]. Таким образом, если мы говорим о новгородской республике, как об «общем деле», то должны уточнять: общее дело кого?         

          По мнению В.Э. Багдасаряна, «если погрузиться в пласты средневековья, то сопоставление моделей выборной и наследственной власти будет не в пользу первой. При выборных королях Речь Посполита пребывала в перманентном хаосе. Период выборов царей в России, по-видимому, не случайно совпал со Смутным временем. Города, функционирующие по принципам магдебургского права, не могли оказать достойного сопротивления при столкновении с государствами, придерживавшимися режима наследственной монархической власти. Привыкшее к политическим дискуссиям население «вольных городов», вместо того, чтобы сплотиться вокруг власти, погружалось во внутренние распри. Поражение Новгородской республики от Москвы дает тому яркую иллюстрацию. Электорат, в отличие от имперского народа, не имеет привычки к воинской дисциплине, а потому, в итоге, капитулирует перед необремененной псевдодемократическими стереотипами силой» [9]. С данной точкой зрения можно и не соглашаться по существу, но при этом ей следует отдать должное в логической связности.

          Специфика политического сознания новгородцев, связанная с восприятием феноменов монархии и республики, наложила свой отпечаток и на правовую культуру города.

          Как отмечает Н.Б. Безус, для Новгорода было характерно деление суда между республиканскими органами и княжеским аппаратом. Кроме   монастырского   суда здесь существовали три формы суда: посадничий, тысяцкий и владычий. Суд посадника представлял собой организацию, в которой осуществлялся раздел юрисдикции посадника и князя, он рассматривал дела новгородцев [10]. Ю. Г. Алексеев анализировал тесную связь княжеского (наместничьего) суда с посадником, что отражено в Новгородских княжеских «докончаниях», и в Новгородской Судной грамоте (ст. 2). Однако, по Новгородской Судной грамоте, заседание высшей судебной коллегии, по боярину и «житьему» с каждого конца происходило «во владычне комнате» без участия как наместника, так и посадника, что указывает на большую роль боярства в управлении республики [11].

          Суд тысяцкого ведал вопросами торговыми, гостиными, а также связанными с взиманием торговых пошлин. До 1385 г. между владычным и митрополичьим судами также осуществлялся раздел в юрисдикции, но отказ митрополиту в суде привел к уничтожению раздела, и вся юрисдикция  сосредоточилась в руках  владыки [12]. В. Л. Янин, анализируя две свинцовые буллы XIII-XIV вв., пришел к выводу о принадлежности этих печатей княжеским тиунам и выдвинул предположение о существовании в Новгороде еще одного тиунского суда, который должен был противостоять суду тысяцкого и защищать интересы князя в очень важной для него области,   причем  после  реформы 1385 г. тиунский суд был преобразован. Если ранее здесь утверждался приоритет республиканского тиуна, то теперь, с появлением великокняжеского тиуна, на что указывает его печать, судебная пошлина шла княжеской администрации [13]. Таким образом, на протяжении всего существования новгородской республики действовала сложная система судов,   которая  постоянно  изменялась.   

          Большой интерес представляет деятельность митрополита Филиппа I по противодействию антимосковским устремлениям Новгорода. В связи с центробежными тенденциями вольнолюбивых новгородцев данной исторической персоналией было направлено два послания к новгородцам с целью убедить их не переходить в подданство польского короля, а затем было осуществлено ходатайство к великому князю – с просьбой о помиловании потерпевших военное поражение новгородцев [14].

          Первые два послания относятся ко времени обострения противоречий в самом Новгороде, когда правящий слой олигархизировавшейся новгородской республики выразил откровенно антимосковские (а, следовательно, и сепаратистские по отношению к объединяемой вокруг Москвы на началах политической централизации русской земле) политические тенденции. В этой связи Д.С. Лихачев, пытаясь подчеркнуть сугубо материальный стимул новгородского сепаратизма, отмечал, что «объединительная политика Москвы встретила чрезвычайно сильное сопротивление новгородского боярства, опасавшегося потерять свои обширные земельные владения, и крупного новгородского купечества, боявшегося конкуренции Москвы в торговле с Западом» [15]. 

          Послания к новгородцам были написаны митрополитом Филиппом с целью мирного решения назревающего военного конфликта. Они адресованы, в первую очередь, духовенству, затем правящей новгородской аристократии, боярам, купцам и прочим новгородцам – «мужем волным, всем христоименитым Господним людем, живущим по закону Божию», но при этом подчеркивается, что Великий Новгрод – «отчина господина и сына моего Великого Князя» [16]. Политическое главенство русских великих князей понималось митрополитом как исторически исконное для Руси, причем неоспоримая законность их властвования связывалась, в первую очередь, с Православием.

          Убеждения митрополита были основаны на мысли о единстве Русской земли, имеющей общего властителя – великого князя, являющегося христианским государем, игнорирование верховенства власти которого по этой причине неуместно. Вопрос о власти, как основной для общественного устройства христиан, религиозное сознание которых не может не охватывать и область государственно-властных отношений, не исключалось святителем из религиозно-нравственной сферы [17]. Новгородцы выдвинули идею допустимости союза с иноверной властью, полагая договорным путем обязать короля ставить только православного посадника («а держати тобе, честному Королю, своего наместника на Городище от нашей веры от Греческой, от православнаго хрестьянства...» [18]).

          Это, по-видимому, было связано с постоянно отчужденным восприятием идеи княжеской власти, непризнанием ее властью верховной, что составляло характерную черту политического мышления новгородцев, проявившегося затем и в их отношении к королю как к государю, призванному в качестве власти исполнительной[19], в обязанности которого входила и война с Москвой в случае необходимости. Этим же договором новгородцы решили оградить и сферу своей религиозной свободы: «А у нас тебе, честны Король, веры Греческие православные нашей не отъимати; а где будет нам Великому Новугороду любо в своем православном хрестьянстве, ту мы владыку поставим по своей воли, а Римских церквей тебе, честны Король, в Великом Новегороде не ставити, ни по пригородом Новогородцким, ни по всей земли Новогородцкой» [20].

          Митрополит Филипп полагал недопустимость наличия таких тенденций в контексте своих представлений о деле устроения общерусской государственности, и приводимая им аргументация позволяет считать святителя носителем иного политического сознания, ставшего идейной основой слагающейся власти русского самодержца. Русский властитель должен быть православным, невозможно христианам находиться под управлением еретика, ведь святыми отцами заповедано не иметь общения с католиками, поэтому следует, чтобы и при богослужении «в поминанье бы иныя веры Государя имени в октеньях не было, а держали бы ся есте своея старины» [21].

          Естественно, что «латынский господарь» вообще не является христианским государем. Обличая новгородцев, святитель писал им: «...от своего господина, отчича и дедича, от християньскаго Господаря Рускаго, отступаете, а старину свою и обычаи забывши, да приступаете деи к чужему к Латыньскому Господарю к Королю»[22], причем игнорируя практику прежних новгородских правителей: «...А как до вас дошло, на конци последняго времени, как бы надобе душа своея человеку спасти в православьи, и вы, в то время все оставя, да за Латинскаго Господаря хотите закладыватися» [23]. Измена русскому христианскому властителю понимается как измена Православию, и, в данном случае, это – идеологическая ориентация на католицизм, что несовместимо со спасением души, идея которого является основным элементом христианской онтологии.

          Исходя из этого, казалось бы, сугубо внешний политический вопрос входит в предмет пастырского попечения как самого митрополита Филиппа, так и новгородского духовенства, о чем святитель напрямую указывает им в своих посланиях. Вызывало серьезные опасения и то, что новгородцы могли, отложившись от московского митрополита, признать зависимость от киевского митрополита, но последний был ставленником еретика Исидора.

          Что характерно, вечевое решение вопроса о политической принадлежности Новгорода для митрополита значения не имело. Аргументом было то, что новгородцы все равно проявили наказуемое своеволие, за что и поплатились от власти, имеющей божественное основание и предназначение: князь, по слову апостольскому, – Божий слуга. Представления о религиозно-политическом статусе русских князей нашли отражение в послании митрополита Филиппа в Новгород, написанном еще в 1467 году, о неприкосновенности церковных и монастырских имуществ, на которые посягали новгородцы (святитель полагает здесь их исключительное корыстолюбие, они «мудрствующе себе плотскаа, а не душевнаа»).

          Доказываемая новгородцам законность церковных владений, установленная вселенскими соборами и подтвержденная православными царями, связывалась и с практикой княжеского властвования: «...Святии вселеньстии сбори узаконаположиша и православнии царие подтвердиша, и вси благочестиа држателие, приснопамятнии велиции князи, еже непременнаа быти никакоже препорученнаа святей Божии церкви, да даемаа в помяновение душ православных ни от когоже не обидима, ниже порушена будут, в веки неподвижна» [24].

          Подводя итог всему вышеизложенному, следует отметить то, что невозможно говорить о политической культуре Великого Новгорода, как о чистом образце вечевой республики. Бесспорно, что новгородское политическое сознание имело большие возможности и перспективы для своей реализации в вечевых формах и республика, как «общее, общественное дело» по определению, имела немаловажное место в контексте социально-политической структуры города. Однако, представляется необходимым говорить именно о синтетическом политическом сознании новгородцев, объединявшем в своих представлениях как склонность к социокультурному состоянию, условно обозначаемому, как демократичность, так и перманентную потребность в «твердой», упорядочивающей руке князя, монарха.

 




[1] Халипов В. Ф. Кратология как система наук о власти. – 1999. – Глава 6. Комплексные области кратологии. – Режим доступа: Дата обращения: 29.05.2008.

[2] Солоневич И. Л. Народная монархия. – М. : «Феникс» ГАСК СК СССР, 1991 . – 512 с.

[3] Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV-XV вв. Т. 1. – М.-Л., 1948.

[4] Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. (Историко-гемалогическое исследование). – М., 1981.

[5] Янин В. Л. Новгород и Литва. Пограничные ситуации XII-XV веков. – М., 1998.

[6] Древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. – М., 1976. – С. 147-148.

[7] Янин В. Л. У истоков новгородской государственности // Вестник Российской Академии Наук. – 2000. – Том 70, № 8. – С. 675-680.

[8] Багдасарян В. Э. Феномен квазидемократии: критика процедуры политических выборов в исторической ретроспективе. – Режим доступа: http://www.rusrand.ru/public/public_16.html Дата обращения: 07.07.2008.

[9] Там же.   

[10] Безус Н. Б. Судебные исполнители в Новгороде 11-15 веков по материалам берестяных грамот // Новгород и Новгородская земля. История и археология. – 1998. – № 12.

[11] Алексеев Ю. Г. Псковская Судная грамота. Текст, комментарий, исследование. – П., 1997. – С. 59.

[12] Янин В. Л. К вопросу о роли княжеского аппарата в Новгороде на рубеже XIII-XIV вв. // Сб. Вспомогательные исторические дисциплины. – Вып. V. – Л. 1972. – С. 118.

[13] Янин В. Л. К вопросу о роли княжеского аппарата в Новгороде на рубеже XIII-XIV вв. // Сб. Вспомогательные исторические дисциплины. – Вып. V. – Л. 1972. – С. 119.

[14] Горячев В. Апология русского самодержавия митрополитом Филиппом I в условиях московско-новгородских отношений времен великого князя Иоанна III // Фонд имперского возрождения. Исследовательский аналитический центр. – Режим доступа: http://www.fondiv.ru/articles/227/ Дата обращения: 18.08.2008.

[15] Лихачев Д. С. Новгород Великий. Очерк истории культуры Новгорода XI-XVII вв. – М., 1959. – С. 64.

[16] Грамота митрополита Филиппа новгородцам с убеждением их не отлагаться от великого князя и не вступать в союз с королем польским // Акты исторические, собранные и изданные археографической комиссиею. – Т.1. – СПб., 1841. – С. 512.

[17] Горячев В. Апология русского самодержавия митрополитом Филиппом I ... – Режим доступа: http://www.fondiv.ru/articles/227/ Дата обращения: 18.08.2008.

[18] Договорная грамота Новагорода с польским королем Казимиром IV // Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи археографической экспедициею. – Т. 1. – СПб., 1836. – С. 62.

[19] Пассек В. Новгород сам в себе // Исследования в области русской истории Василия Пассека. – М., 1870. – С. 17.

[20] Договорная грамота Новагорода с польским королем ... – С. 64.

[21] Грамота митрополита Филиппа новгородцам с убеждением их не отлагаться от великого князя и не вступать в союз с королем польским // Акты исторические, собранные и изданные археографической комиссиею. – Т.1. – СПб., 1841. – С. 514.

[22] Грамота митрополита Филиппа новгородцам с убеждением их не отлагаться от великого князя и не вступать в союз с королем польским // Акты исторические, собранные и изданные археографической комиссиею. – Т.1. – СПб., 1841. – С. 513. 

[23] Там же. – С. 514. 

[24] Послание митрополита Филиппа к новгородскому архиепископу Ионе и новгородцам о неприкосновенности церковных и монастырских имуществ // Русская историческая библиотека, издаваемая императорской археографической комиссиею. – Т. 6. – Памятники древнерусского канонического права. Часть первая (памятники XI-XV вв.). – СПб., 1908. – С. 716.


Впервые опубликовано в:
Гуреев, М. В. Специфика политического сознания новгородцев. Взгляды на республику и монархию // Новгородика – 2008. Вечевая республика в истории России: материалы Международной научно-практической конференции 21-23 сентября 2008 г. Ч. 2 / сост. Д. Б. Терешкина, Г. М. Коваленко, С. В. Трояновский, Т. Л. Каминская, К. Ф. Завершинский ; НовГУ им. Ярослава Мудрого. – Великий Новгород, 2009. – 352 с. – С. 191-201. (0,6 п.л.).