«Вот уже год, как запретил я себе что-либо писать. Ни писем, ни записок, ничего. Вообще стараюсь не брать в руки никаких пишущих предметов» - так начал свой рассказ наш новый попутчик.
Он подсел к нам недавно, на последней остановке. Ехать нам было не далеко, спать не хотелось, тем более не хотелось просто так валятся на полке, поэтому мы все невольно обрадовались такому удачному случаю, послушать забавный анекдот.
«Я – продолжал он - инженер, вернее, был инженером и говорят, не плохим был. Бывало у испытателей в Бюро, что-то не срастается, узлы какие-нибудь не стыкуются, приходят ко мне. Час, другой и дело сделано. Всё срослось, всё состыковалось. Я в Проектном Бюро работал, ведущим инженером.
И семья у меня была. Жена, дочь, пяти лет. Знаете, такая смешная девчушка. Всё меня вундервудом называла. Это жена её подучила. Не вундеркинд, меня в детстве так обзывали, а вундервуд, ну для смеха, что ли. Вундервуд – машинка такая, пишущая. Сглазила, видно, она меня этим.
Эх! Да, что вспоминать теперь-то!...
И, вот, представте себе, вдруг стал я писать.
Пишу! Пишу всё, что приходит в голову. Слова, предложения, фразы. Что получалось? Не знаю. Не знаю, как это и назвать. Рассказы? Да, нет, не рассказы. Истории? И не истории вовсе. Ну, пусть, скажем – «вещи». Но получалось не плохо, очень даже хорошо получалось. Как-будто всю жизнь только этим и занимался. Вокруг все поражались моим неожиданным оборотам, красочным сравнениям…
Замечательные резенции писали … хвалили …
И, понимаете, пишу без остановки. Только успеваю одно закончить, как тут же другое начинаю. И, так без конца.
С некоторыми, чем-то сильно напуганными, людьми такое бывает. Вы, наверное, встречали таких. Они говорят. Говорят постоянно. Говорят всё, что попало, всё, что им в голову приходит. Говорят, говорят, говорят. Говорят, пытаясь за словами, спрятать свой страх.
Со мной, видимо, нечто подобное приключилось. Хотя никто меня не пугал и не говорил я вовсе, я ... писал.
Но, с некоторых пор, куда не приду, в редакцию газеты или журнала, чтобы показать свои эти «вещи», стал замечать я на себе этакий взгляд. Даже и не взгляд, открытый и прямой, а какое-то подглядывание, как будто из-под тишка, из-под руки будто. Вроде, как следят они за мной? Вроде, как не знают, что им ещё ожидать от меня придётся.
Так люди глядят на что-то чудное, им не понятное.
Как бы вам это объяснить по проще?
Представьте: поймали нечто небывалое, ну, например, скажем, снежного человека. Посадили его в клетку. Все приходят, удивляются. Ученые тычат в него электрические иголки – изучают. А он своими исполинскими ручищами схватился за прутья решетки и давай трясти её. И все посматривают на него этак искоса, а вдруг вырвется? Что тогда будет?
Вот так и на меня смотрели.
Никогда не забыть мне этот взгляд. Очень он меня раздражал, бесил даже. И чувство было такое … такое
Понимаете …
Сидит этот снежный человек в своей клетке, глядит, и в толк не возьмёт. Он пришел к людям, к своим, к собратьям. Хочет поделиться с ними своим знанием. Хочет им рассказать, какая жизнь вокруг них на самом деле, а они не слушают его. Не могут услышать! Мешает им что-то. Может потому, что заняты слишком они, а может ещё почему? Не знаю?!»
Он замолчал. Закурил.
«А, дальше, дальше что было?» - с нетерпением спросил кто-то из нас.
«Дальше? ... А дальше всё кончилось. Пропало. Исчезло. Посреди строки. Отложил я карандаш, я карандашами очень любил писать, и понял – всё, прошло. И ничего-то я не знаю и ничего сказать не могу.
Три года забрало у меня это. Огляделся вокруг, ни семьи, ни работы, ничего нет. Один, в запущенной квартире, тетрадки какие-то везде валяются …
Надо снова как-то жизнь устраивать. Взяли меня на один завод, подсобником. Там же женщину встретил с двумя детьми. Вот, живем. Женщина хорошая. Водила она меня по докторам разным. Кто говорит болезнь, кто - помутнее рассудка было временное, кто - ещё чего …
Еду сейчас к знахарке – обещала помочь, чтобы впредь такого больше не случилось».