Памирская пастораль

Повесть гор и джигитов.
(К Дню пограничников. Посвящаю зятю Казимиру Казимировичу В., служившему пограничником на Памире в годы ВОВ)

1.  Горы
Горы, горы, горы. За горами горы. Перед горами горы. Справа горы, слева горы. Снизу горы, сверху горы – всюду горы! Это - Памир!  Я поразился виду такого бескрайнего нагромождения скал и хребтов, когда, будучи ещё лейтенантом, впервые оказался здесь с группой офицеров,  инспектирующих южные пограничные заставы. В последствии судьба неоднократно забрасывала меня в эти края, что, в конце концов, привело меня к тому, что я навсегда обосновался на Памире; обзавёлся семьёй, поселив её в Фергане, а сам продолжал бывать в длительных командировках до тех пор, пока не дослужился до звания полковника и не вышел в отставку.
Тогда страсть к перемещениям по стране и желание сидеть на диване долго боролись во мне между собой и, в конце концов, пришли к компромиссу - они привили мне любовь к телевизионной передаче «Клуб кинопутешественников», которая существовала уже  в мои зрелые годы (с  1960-го года) и вёл её известный в то время путешественник и кинорежиссер Владимир Шнейдеров. Тот самый Шнейдеров, который в тридцать пятом  году снял мой любимый кинофильм «Джульбарс». (Бывший бай Абдулло, после прихода советской власти ставший бандитом, мечтает взять в жёны красавицу Пэри, внучку бедного охотника Шо-Мурадф. Чтобы добиться согласия девушки, он захватывает в плен её деда, принуждая его при этом указать тайную тропу в горах, чтобы после ограбления каравана с товаром уйти от преследования советскими пограничниками и перейти границу. На помощь Пэри и её деду приходит Джульбарс, верный пёс, которого они вырастили и подарили советскому пограничнику. Между молодым пограничником и девушкой возникает взаимное чувство). Незамысловатый, в общем-то, сюжет, но съёмки этого фильма проходили как раз в тех местах, в тех горах, где я неоднократно бывал по долгу службы. Каждая извилина реки, очертания каждой скалы в этом фильме до боли в сердце мне были знакомы!
Итак – горы, горы! Конечно есть предгорья и плато, долины и реки, водопады и ручьи. Но есть и палящее солнце – настолько палящее, что механизатор, прежде чем взять, лежащий на солнцепёке гаечный ключ, запинывает его сапогом в траву, чтобы он остыл. Ребятишки, бегая и прыгая по речной гальке и песку, стараются босыми ногами чаще попадать на травяные "островки", которые по сравнению с раскалёнными на солнце галькой и песком, кажутся прохладными. Аксакалы сидят в тени тополей в стёганных чапанах и пиалами пьют горячий зелёный чай – так полуденная жара переносится легче. В посёлках и кишлаках жители стараются на открытом месте работать рано утром и поздно вечером – к полудню жизнь замирает. Замирает для жителей, но не для пограничников! На погранзаставе перерывов нет – служба несётся круглосуточно. На границе парни служат со всех концов необъятной нашей Родины – с Урала, Алтая, Украины, Белоруссии, из Прибалтики, со Средней полосы, с Крайнего Севера. Легко себе представить, как трудно служить и выживать, молодым людям, впервые очутившимся в таком своеобразным климате. Киргизам, узбекам, таджикам  проще – они  дети Памира, они слились... нет – они составляют одно целое с ландшафтом, флорой и фауной Памира. Они не так изнывают от палящего солнца, их не кусают фаланги и скорпионы, змеи проползают мимо – каждый живёт своей жизнью, не мешая друг другу. Они не выживают, они – просто живут. Мужчины спокойно занимаются своим скотом, дети, бегая по горам и склонам, с аппетитом жуют сочный дикий чеснок, другую, известную только им, травку, из  малачая  делают себе жвачку; зимой без боязни перебегают босиком от юрты к юрте по свежевыпавшему снегу; матери лечат их заболевшие животы прикладыванием к ним только что испеченной в казане горячей хлебной лепёшки, впоследствии которую после остывания, разламывают на несколько частей и все вместе дружно с аппетитом поедают, в то время, как «больной» сладко посапывет «в две дырки». Высоко в небе кружат орлы, коршуны, беркуты, высматривая своими зоркими глазами себе и своим детёнышам пропитание – пташек, мышей, сурков, сусликов и другую живность. Дикие бараны, которых здесь называют архарами, дикие козы осторожно, балансируя животами, по извилистым, чуть заметным тропинками пробираются между скалами и хребтами. Форель, стремительна настолько, что вполне способна подняться вверх по невысокому водопаду и пробраться к истоку горной реки для нереста; в заводях она ходит плотными косяками, позволяющими при определённой сноровке, ловить её руками.
В свободное от службы время я любил пешком или на лошади, взятой у местных киргизов «на прокат» за кисет табаку или за пачку «Казбека», исследовать окрестную местность. Горцы очень любили эти папиросы – сам Сталин одобрил их и утвердил рисунок на пачке. Таким образом я обошёл или объездил с десяток аилов и кишлаков, в которых жили в основном скотоводы. Жилища в этих аилах составляли или глинобитные мазанки с глиняным полом, или юрты.
Однажды, путешествуя таким образом, я набрёл на несколько юрт, расположенных на живописном пригорке. Я подъехал к одной из них, вокруг которой стайка ребятишек, без штанишек, но в длинных рубашках, с визгом бегающих за разноцветными бабочками. На фырканье моей лошади из юрты вышел в тюбетейке и лёгком чапане молодой плотного телосложения киргиз. Увидав меня, он, оскалив белые здоровые зубы, с приветливой улыбкой, сказал:
– А, урус! – так киргизы обычно называют русских, – заходи, – кумыс пить будем.
Я спешился, разнуздал лошадь и бросил повод на луку седла. Здешние лошади своим нравом мало отличаются от своих хозяев – никуда не спешат, всюду чувствуют себя как дома, обладая покладистым характером, далеко не  отходят от своего седока. Поэтому я не был обеспокоен тем, что обратно мне придётся возвращаться пешком. Войдя в юрту вслед за хозяином, я увидел чистоту и порядок. Пол юрты был устлан коврами, вдоль стен лежали скатанные ковры, тут же разноцветными пирамидками лежали многочисленные подушки. Всё это свидетельствовало не только о зажиточности, но и о многочисленности семьи. Всем этим заправляла быстроногая хозяйка с лукавыми карими  глазами. Увидав входящих мужчин, она весело защебетала что-то по-своему и стала готовить угощение. Постоянно улыбаясь и искоса бросая любопытные взгляды на меня, она быстро, но бесшумно бегала по юрте и я, не успев моргнуть глазом, увидел перед собой на низеньком столике в чашках дымящейся паром жирный плов. Поскольку я в киргизских семьях бывал и раньше и знал, что этот народ отличается большим гостеприимством, я не стал ждать особого приглашения и с аппетитом принялся за еду, тем более, что после солдатского пайка хотелось за столом разнообразия. Хозяин также ел с большим аппетитом. Как принято в Средней Азии, хозяин ел плов руками – у него это ловко получалось, – мне же, как русскому гостю, хозяйка положила ложку. Затем был кумыс и зелёный чай в больших пиалах. Я же со своей стороны угостил хозяев сахаром. Хозяйка всё это время старалась нам во всём угодить.  На меня смотрела с любопытством, на мужа – с уважением и любовью.
После сытной еды нам захотелось на воздух. Я поблагодарил хозяйку и мы вышли из юрты.  Моя лошадь мирно паслась вместе с лошадьми хозяина, казалось, что эти лошади давно знали друг друга. Мы закурили и разговорились.
– Давно кочуете в этих краях,  Бакытбек – так звали хозяина, –  спросил я.
– Давно. Мой дед и отец пасли скот в этих краях. Здесь хорошее джайлоо – трава большая и сочная. Но дед и отец были бедными – весь скот у них забирали баи. Нас тоже сначала грабили наши бандиты и, приходящие из-за границы, басмачи. Теперь никто и ничего у нас не отбирает. Лишнее продаём на базаре.
– А почему я не вижу у вас овец?
– Мои старшие сыновья пасут отару вон за той горой, – он показал рукой в сторону не очень высокого хребта, – там они будут до снега.
– А много ли у вас детей, – снова спросил я.
– Нет, мало – всего пять детей. Два сына пасут овец, два сына и дочка тут бегают.                «Хорошо здесь» – подумал я, оглядывая окрестности. Подбежала девочка лет семи, дочь видимо, что-то спросила у отца, показывая на меня. Отец ответил, девочка засмеялась и убежала к братьям, которые наблюдали за нами издали.
– Что она спросила? – спрашиваю.
– Она спросила, что у тебя на плечах и для чего. Я сказал, что это погоны – они для красоты и чтобы солдаты слушались, потому что ты старший.
Я подивился лаконичности и достаточности его ответа ребёнку. «Хорошо здесь», снова подумал я. Слева от нас была средней высоты гора с зубчатой вершиной, за которой в синеватой дали проглядывалась скалистая гора с белой шапкой вечного снега на вершине. Стоянка кочевников-скотоводов располагалась на предгорье. Пологий склон сплошь был усеян маком. Вдали склон выглядел полностью алым полем, порывы ветра превращали это поле в волнующееся алое море – на его поверхности явно были видны волны, гонимые ветром. Такие же волны, только другого цвета, я наблюдал в другом месте над пшеничным полем. Я взглянул направо, вниз по склону. Там в дали серебрилась на солнце горная речка. За ней снова возвышалась, хорошо видимая, поросшая травой  гора. И вдруг на вершине этой горы я увидел идущую женщину. Она шла прямо по хребту, никуда не сворачивая, и на вытянутой руке что-то несла. От этого предмета вился чуть заметный дымок.
– Что она несёт? – спросил я у своего собеседника, который тоже следил за идущей женщиной.
– Так кочевники носят тлеющие угли от соседей, когда свой огонь потух, – таков был ответ, – спичек у них нет.
– И далеко ходят?
– Бывает и далеко.
Взглянув в сторону, откуда шла женщина, на самой вершине горы я увидел маленький огонёк костра – он мерцал как звездочка жёлто-красного цвета. Стойбища женщины видно не было. Мне стало как-то неуютно от такого факта. Я зябко повёл плечами и посмотрел вперёд, прямо перед собой и там на маленьком пригорке увидел одиноко стоявшую юрту. Она была в полукилометре от нас.
– А вон там что за юрта? – спросил я Бакытбека, указывая на юрту кнутом.
– А, – это наш Джамбул.
– Как, Джамбул? Тот самый, который всему миру известен?
– Нет, тот Джамбул – казах, а этот – киргиз, как и я. Мы его так зовём, – он поёт нам свои песни.
– А о чём он поёт?
– Обо всём поёт – что видит, о том и поёт. Хорошо поёт.
– Он, что – один?
– Зачем один? – у него есть жена. Она – русская. Он ставит свою юрту всегда далеко. Мы ходим к нему слушать его песни. Хорошие песни.
Я  подумал, откуда в такой глуши акын? Надо познакомиться с ним. Я посмотрел на солнце, которое склонялось к закату. На Памире темнеет быстро, почти сразу после захода солнца, и я принял решение возвращаться на базу. Жеребец, обрадованный скорому возвращению домой, быстро домчал меня до заставы.

2. Делия
Прибыв на место службы, я получил от командира приказ проинспектировать ночные дозоры, которые находились далеко в горах.
– Мы там всё знаем, – сказал мне подполковник, – но ты, Алёша, свежим взглядом может и усмотришь какие-либо нарушения в несении службы, может чего-то мы и не углядели.
И вот мы, два солдата-пограничника, разводящий и я, на верховых лошадях в лучах заходящего солнца устремились в нужном направлении. Преодолев достаточно быстро равнинное место вдоль русла реки, мы достигли подножья скалистой горы. Подъём сначала был не очень крутой и лошади скакали рысью, но постепенно, по мере удаления от подножья, подъём стал круче и лошади перешли на шаг. Достигнув крутизны, пограничники направили лошадей к извилистой, только им известной, тропе между громадными камнями и уступами. Солдаты больше не управляли лошадьми – они сами выбирали дорогу, – для них это был привычный маршрут. Поднимаясь  по крутому склону, мы следовали за лучами солнца, которые с такой же скоростью, как нам казалось, поднимались всё выше и выше по горе. Оглянувшись, я увидел, что низина, откуда мы только что выехали, погрузилась во тьму, только светились вдалеке  окна в некоторых домах покинутого нами посёлка, а для нас солнце всё ещё ярко светило. Настал момент, когда на лошадях удержаться уже было невозможно, и разводящий дал знак спешиться. Оставив лошадей на маленькой, почти горизонтальной, площадке, мы двинулись выше, цепляясь руками за редкие кусты курая, упираясь ногами в камни и уступы. Так мы двигались довольно долго. Наконец, почти у самой вершины, нас остановил негромкий возглас: «Стой! Кто идёт?» Разводящий в полголоса назвал пароль, получил отзыв и мы, поднявшись ещё на несколько метров, оказались на месте. И только тут я увидел двух пограничников дозора, которых хорошо скрывало естественное укрытие из камней и кустов на самой вершине горы. Разводящий наскоро обменялся с пограничниками  новостями, проверил наличие провианта, исправность нехитрого имущества – бинокля, трёхцветного сигнального фонаря, примуса, после чего согласно пограничному уставу произвёл смену постов, пожелал нам благополучной  службы и с двумя сменившимися пограничниками отправился вниз, к лошадям. По давно заведённому распорядку следующая смена должна произойти завтра, в это же время, но мне командиром было предписано пробыть здесь несколько суток до особого распоряжения. Прибывшие со мной пограничники – Володя и Андрей – представившись мне, как-то по домашнему, и нёсшие службу здесь  неоднократно, показали мне место, удобное для наблюдения и отдыха. Я пошутил  по поводу их скудного быта и их бедной утвари.  Володя, широкоплечий сибиряк, как я понял – сверхсрочник, балагур и весельчак, на мою шутку произнёс:
– Однажды Ходжа Насреддин спал с женой в своём доме. Тут  жена трясёт мужа за плечо и шепчет: «Ходжа, проснись – у нас воры». Тот ей отвечает: «Тихо ты, – я вижу, пусть они у нас что-нибудь найдут, а отобрать будет нетрудно», – может  вы, товарищ лейтенант,  хорошо посмотрите и у нас что-нибудь ещё найдёте, тогда поделимся, – добавил Володя.
Мы посмеялись и занялись – каждый своим делом. Я огляделся и устремил свой взгляд в сторону предполагаемой границе с другим государством. Я ничего не увидел – всюду царила кромешная темнота.  Андрей, сухощавый, спортивного типа одессит,  протянул мне полевой бинокль.  Подстроив его под себя, я стал обозревать впереди нас расположенную низину. Тут я убедился, что мы не одиноки на этом пространстве – далеко внизу было какое-то «вражеское» селение. Там и сям было раскидано несколько глинобитных домиков, крыши которых были покрыты саманом. Людей видно не было. Малюсенькие окна некоторых домиков тускло светились. Чуть ближе к нам, на пригорке паслась одинокая лошадь. Она щипала траву, изредка вскидывая голову и лениво махая хвостом – видимо отбиваясь от невидимых мне ночных насекомых. По её вздрагивающим ноздрям можно было предположить, что она время от времени фыркала, но этот звук, неоднократно отражённый окружающими горами, затухал внизу и до нас не доходил.  Около домов было пустынно, только у ближайшего к нам домика я обнаружил какой-то предмет. Я, как человек военный и находящийся на границе с другим государством, подумал, что это, возможно, какое-то оружие. Подозвав Андрея, который был ближе ко мне, я  поведал ему о своих предположениях.
– Нет, товарищ лейтенант, этот посёлок мирных земледельцев и этот предмет – примитивный плуг, вроде сохи, – днём его видно лучше, – сказал Андрей.
После этого он спустился немного ниже, в расщелину вроде грота, чтобы на примусе приготовить нам всем ужин. Для скрытности, чтобы никто не мог их обнаружить, пограничники на вершине только наблюдали,  переговариваясь между собой в полголоса. Всё остальное – курили, готовили еду, говорили в полный голос, спали только в той расщелине, где у них хранилась всякая утварь – от примуса до продуктов питания и мест для отдыха. Для связи с соседними дозорами, которые друг от друга находились довольно далеко, но на прямой видимости, у них был  фонарик с обычной плоской батарейкой, но имевший три светофильтра – красный, синий и зелёный. Фильтры легко менялись с помощью специального рычажка.  Зелёный огонёк обозначал «всё спокойно», синий – «внимание!». Одна красная вспышка фонарика обозначала  «тревога!», две – «нужна подмога», три  – «есть раненые».Первые сутки прошли спокойно, без происшествий. Прошли ещё сутки, так же спокойно. Непосвящённому показалось бы, что пограничный дозор в этом месте – напрасная трата времени  и средств. В этом месте, особенно  с противоположной стороны, был очень крутой склон и незаметно нарушить границу было практически невозможно, но командование хорошо знало повадки диверсантов – чаще всего лазутчиками облюбовывались именно трудно доступные места. Так и случилось на этот раз, когда начались третьи сутки моего пребывания на данном дозоре и на дежурство снова явились Володя с Андреем. Мы поужинали и пограничники, зная, что я тут за двое суток уже устал, предложили мне в эту ночь отоспаться. Я отказался, мотивируя тем, что по очереди отсыпаться надо днём, а не ночью, – вот днём я и отосплюсь. На том и порешили. Ночь прошла спокойно и, уже под утро, когда с ущелья повеяло сыростью и прохладой, я решил спуститься вниз к примусу и побаловать ребят горячем чаем. Накачав насосом примус, разжёг его и поставил на него котелок с ключевой водой. Примус по домашнему шумел, испуская многолепестковое голубое пламя. Вскоре вода вскипела и я уже было взялся за котелок, чтобы его нести наверх, как вдруг услышал какую-то возню и шорох сыпавшего песка и звуки падения мелких камушков. Приподнявшись, я осторожно выглянул из расщелины и посмотрел в сторону вершины. И тут, на фоне уже светлеющего неба, ясно увидел три борющиеся фигуры. Я всё понял и без раздумий кинулся на подмогу своим. В этот момент один из пограничников от сильного удара ногой диверсанта в живот кубарем покатился вниз мне на встречу. Это был Андрей. Мне удалось предотвратить дальнейшее падение пограничника вниз и я, не мешкая, ринулся в схватку с противником, который оказался здоровяком. В какой-то момент нам вдвоём с Владимиром удалось подмять под себя верзилу, но тут негодяй извернулся и я почувствовал вхождение в моё тело холодного металла и сразу же у меня по животу заструилась горячая кровь. Некоторое время я  продолжал мёртвой хваткой удерживать противника, но я терял кровь и слабел. В то же время подоспел оправившийся от падения Андрей и они вдвоём с Владимиром скрутили нарушителя. После этого мои ребята подбежали ко мне и…. у меня потемнело в глазах. Очнулся я только в лазарете лишь на третий день. Хирург, уже седой грузин, с усталой улыбкой встретил моё «пробуждение» и сказал:  «Очнулся – значит жить будешь» – больше он со мной не разговаривал – считал излишним тратить на «здорового симулянта» драгоценное время – работы в лазарете было невпроворот! Тем не менее, рана моя считалась опасной и было решено отправить меня в госпиталь города Ош. Везли меня на попутной полуторке, которая с надрывным рёвом преодолевала перевал. В этот раз я не видел, но знал – когда машина достигает самой верхней точки перевала, где атмосферное давление значительно ниже нормального, двигатель, надсадно гудящий, весь окружён облаком масла и гари, которые выбиваются из него из-за большого внутреннего давления. Все звуки в этом месте – не естественно звенящие и со странной вибрацией. Голос человека слышится примерно так, как будто у него в горле перекатываются мелкие камушки, а в ушах слушающего звенят серебряные колокольчики. В такой момент человек не узнаёт собственного голоса. Люди с ослабленным здоровьем или сердечники, на перевале обычно теряют сознание, но, как только перевал преодолён и машина идёт на спуск, люди приходят в себя. Так и я несколько раз на перевале терял сознание и сопровождавшая меня сестричка каждый раз возвращала меня к жизни с помощью кислородной подушки. В госпитале меня разместили в двухместную палату и поручили  молоденькой медсестре. Через несколько дней, познакомившись с ней, я узнал, что она узбечка, что звать её Делия, что ей восемнадцать лет и  она прошла курсы медсестёр и сейчас на практике. По окончании практики она уедет на фронт, выносить с поля боя  раненых бойцов. Этими мыслями она и жила. Всё бы хорошо, но у меня ранение было в таком месте, что она, когда перевязывала мою рану, всегда краснела. Я бы тоже краснел, но в ту пору у меня было очень мало крови и тратить её на окраску моего лица – мероприятие было слишком расточительным, поэтому я всегда был бледным. Мало по малу, мы привыкали друг к другу и впоследствии прикосновения её тёплых и ласковых пальчиков мне стали приятными и она не стала пугливо отдёргивать от  меня каждый раз свои нежные руки. Однажды, в такой момент я поймал её пальчики своими уже почти окрепшими руками и поднёс к своим губам – она не сопротивлялась. Мой сосед по палате спал, а может делал вид, что спит, и мы целый час целовались. В такие дни я не мог насмотреться на неё – она была самая красивая узбечка на всём белом свете! Я ей сказал об этом – она не возражала, а только лукаво и застенчиво улыбалась. Моя мама часто повторяла такую шутку: «У русской – две косички, у узбечки – сорок пять». Я спросил у Делии, сколько косичек ей заплетала её мама – десять? двадцать? Она ответила, что точно не знает, но очень много. Я ей сказал, что она сладкая как виноград «Дамские пальчики» из Андижана – она снова не возражала, только поправила: «Я не из Андижана, а из Чимкента – там мои родители и братья». С фронта были плохие вести. Очень много в госпиталь привозили тяжело раненных, класть их было некуда. Поскольку, я шёл на поправку, руководство госпиталя решило разместить меня на городской, временно пустующей, квартире. Ходить самостоятельно я ещё не мог, поэтому Делию закрепили ухаживать за мной. Но решили так – раз сестринских рук не хватает, то основная работа у неё будет в госпитале, а меня она будет посещать в  определённые часы. Так прошло несколько месяцев. Я окреп, кровь восстановилась и я мог уже краснеть, но причин для этого уже не было. Пора было возвращаться на службу. И однажды, когда я был уже готов объявить Делии о своём решении и объявил его, она грустно опустила свою очаровательную головку и сказала: «А мне пора ехать на фронт. Но…». «Что – «но»? – спрашиваю. Она молча взяла мою руку и, подсунув её прямо себе под халатик, положила мою ладонь на свой живот. «И, что?» – не понял я. А она: «Что-что! Ты, что – дурачок?». Вот тут я совсем побледнел, хотя крови у меня было теперь достаточно.   Потом меня бросило в жар... Я не знал – радоваться мне или огорчаться такому ходу событий. Но я знал точно – Делия теперь будет бороться с фашизмом другим методом, а метод этот – презрение к «коричневой чуме» и преумножение рода человеческого!

3. Братья
Приехав в Н-скую часть, я доложил в штабе о сложившейся ситуации. Поскольку, я был, в некотором роде, герой и мне повысили звание – я стал капитаном, – то я имел, ну, пусть, не абсолютное, но моральное право, выбирать место дальнейшей пограничной службы. Выбор был большой – от Дальнего востока до фронта. Я выбрал … Памир! По приезде на прежнее место службы, мы с  Делией  были поселены в отдельной комнатке казармы. Я был готов продолжить службу. На следующее утро после прибытия в пограничную часть, меня вызвали к командиру для доклада. Войдя в кабинет, я, щёлкнув каблуками, начал докладывать:
– Товарищ подполковник и… осёкся, глядя на его погоны, - товарищ полковник, прибыл по вашему…
Но Виктор Иванович перебил меня:
– Знаю, знаю – всё знаю, Алёша. Садись, – и протянул мне пачку «Казбека», – кури.
– Виктор Иванович, я больше не курю, спасибо.
– Одобряю. Ну, а я закурю.
– Товарищ полковник, простите – я подвёл вас тогда на горной заставе.
Полковник ответил не сразу. Он  не спеша  достал  из  пачки  папиросу,  размял  её,  покрутив
между пальцами, с силой, со свистом, дунул в неё, потом пальцами смял «крест-накрест»  её мундштук. Всё это он делал спокойно, методично – будто бы объяснял солдатам урок, как надо обращаться с боевой гранатой.   Я вспомнил в этот момент – рассказывали, что прибыл сюда Виктор Иванович Лавров ещё в звании майора с фронта после контузии и длительного лечения. А служил он инструктором в разведотряде – вот откуда у него эта размеренная методичность. Полковник сунул папиросу в рот, я предусмотрительно поднёс зажженную спичку и он закурил. С удовольствием затянувшись и выпустив первый клуб дыма, он с загадочной улыбкой, сказал:
– Напротив,– случай с тобой тогда открыл нам глаза на многие наши недостатки, –  и, заметив недоумение на моём лице, продолжал, – знаю, ты тогда сам даже не догадывался ни о чём – уж так получилось.
 Полковник встал изо стола и, прохаживаясь по кабинету, продолжал:
– У нас на горных дозорах тогда много чего не доставало, – подойдя к столу, он сел напротив меня, – ты знаешь, когда тебя ранил этот мордоворот, только благодаря ефрейтору-сибиряку тебя удалось спасти. Он привязал тебя ремнями к себе и так спустился вместе с тобой с горы, а там уже ждали тебя медики. Теперь в этом смысле всё изменилось. Что изменилось, спросишь, – во-первых, там теперь постоянно содержится снаряжение альпиниста, во-вторых,  для несения пограничной службы в горах мы направляем специально подготовленных для гористой местности ребят, в –третьих, для всех пограничников введён обязательный курс рукопашного боя. Есть и другие мелочи, о которых потом сам узнаешь, когда приступишь к службе. Теперь про Ходжу Насреддина другие анекдоты будете рассказывать, – пошутил он.
Загадочно улыбнувшись, Виктор Иванович, продолжал:
– К стати, мы тут посоветовались и я решил – негоже сейчас твоей жене в её положении находиться здесь. Ей нужен уход, хорошее питание и внимание матери. Поезжай, отвези её к родителям в Чимкент. Да, ещё, – мы тут  узнали, – они сейчас не в Чимкенте, а временно живут в одном из кишлаков под Чимкентом – вот туда и отвези её. Мы даём тебе недельный отпуск по семейным обстоятельствам.
Потом, провожая меня, задумчиво посмотрел на меня и произнёс, вроде бы про себя, в полголоса: «Эко, парень, куда тебя занесло – жениться на узбечке». Я, было открыл рот, чтобы оправдаться, но он не дал мне говорить:
– Иди, иди – знаю!
Придя домой, я объявил Делии эту радостную весть. Она вскрикнула от радости и спросила, когда мы едем. Я ответил, что прямо сейчас. Она захлопала в ладоши и стала, весело щебеча, собирать свои вещи. Потом, вдруг остановилась, примолкла и спросила:
– А куда мы едем, –  в Чимкент?
Я сказал, что нет, что её родители сейчас живут в каком-то кишлаке недалеко от Чимкента.
– Я знаю, в каком, – сказала она и приуныла.
– Вот туда и поедем, – ответил я, ничего не замечая, – шофёру дорогу покажешь.               
Я собрал свои и её вещи и мы пошли в гараж, где нас уже ждал американский пикап. Делию я посадил в кабину рядом с солдатом-водителем, сам сел в кузов, заботливо устланный шофёром ароматным сеном. Когда мы выехали, уже смеркалось, и большую часть пути мы ехали в темноте – только фары двумя жёлтыми пятнами света освещали дорогу впереди машины. Я лежал на спине в кузове на сене, пахнувшем клевером и ещё какой-то ароматной травой. Я, заложив за голову обе руки, смотрел вверх. При движении машины по извилистой дороге, то слева, то справа маячила скалистая вершина какой-нибудь горы, а прямо надо мной было чистое небо, сплошь усеянное крупными слабо мерцающими звёздами.  Вдруг, машина остановилась и передо мной предстал шофёр:
– Товарищ капитан, я дальше дорогу знаю. Вашей жене будет удобней и приятней ехать рядом с вами в кузове. Не успел я ничего ответить водителю, как рядом с собой увидел Делию. Я устроил из ароматного сена гнёздышко для нас обоих и мы поехали дальше. Бездонное ночное небо со звёздами и Млечным путём навеяло на меня странное беззаботное ощущение счастливой и бесконечной жизни.  Казалось – в мире ничего и никого больше нет – только я, Делия и этот, быстро меняющийся, пейзаж и ветер навстречу. Делия, уткнувшись своим курносым носиком мне в плечо, всю дорогу молчала. Я это отнёс на счёт её усталости.  Под утро мы были на месте. Выбравшись из  машины, Делия взяла меня за руку и как маленького повела  к крайней юрте. Чем ближе мы подходили к ней, тем медленнее шла Делия. Мне показалось, что она дрожит и её волнение передалось мне. У самой юрты она остановилась. Мы стояли чуть дыша, не шелохнувшись. Из юрты с радостным лаем выбежала дворняжка, за ней вышла женщина в цветном национальном халате, очень похожая на мою Делию – «мать», – догадался я. Она что-то сказала собаке и та успокоилась. Атласный халат на матери переливался всеми цветами радуги. Мать взглянула на дочь, потом на её живот, а потом уже на меня и всё поняла. Молча взяла дочь за руку и увела в юрту. Я остался снаружи, не зная, что делать. Через минуту из юрты вышел юноша, кивнул мне и сказал:
– Пойдём со мной.
Проходя мимо юрты, в которую ушла Делия, я услышал строгие и укоризненные голоса мужчины и женщины и чьё-то всхлипывание.  «Это, наверное, отец с матерью делают внушение своей дочери» – подумал я.   Парень завёл меня в юрту, расположенную на другом конце кишлака и сказал:
– Здесь будешь жить. И ушёл.
Оставшись один в пустой юрте, я только теперь понял серьёзность своего положения. И только теперь я понял, почему Делия всю дорогу была такая грустная. Я вторгся в чужую жизнь, в чужие обычаи и привычки – я вторгся в чужой мир! И тем самым, подверг опасности саму Делию. Я подумал, каково теперь там ей – без меня, без поддержки! У меня сердце разрывалось от тоски и жалости. Что делать?! В юрту, не здороваясь, вошла какая-то женщина и на низенький столик поставила большую чашку с молоком и положила несколько лепёшек. Зашла – молча и вышла – молча. Тут я вспомнил, что не ели мы с самого вчерашнего вечера и почувствовал сильный голод. Я ел, но не чувствовал ни вкуса, ни сытости. Поев, я стал ждать своей дальнейшей участи. Долго ждать не пришлось – в юрту вошли двое, – уже знакомый мне, юноша и мужчина постарше, похожие друг на друга. Два молодых джигита-узбека и я, русский парень, стояли друг против друга, выжидая не понятно, чего. Старший, изучив, видимо, меня уже достаточно, сказал:
– Мы братья Делии и у неё есть жених. Поедем сейчас в горы, будем разбираться, – пошли.
Выйдя из юрты вслед за братьями, я увидел трёх лошадей. Братья вскочили на своих жеребцов, я – на третьего. Быстрой рысью мы ехали около получаса. Братья осадили своих лошадей среди гор на горизонтальной площадке, сплошь поросшей мелкой колючей травой. Спрыгнув с лошади по примеру братьев, я огляделся: глухое, тихое место – сюда не прорывается даже ветерок – идеальное место для разговора серьёзных мужчин. Под ногами шуршала жухлая трава.
С пригорка мимо нас, весело журча, протекал ручей с родниковой водой.
– Стой тут и думай пока, – сказал старший. И они отошли от меня шагов на двадцать за ручей. В их руках были длинные бичи. Я понял! Я знал! Я видел! – Джигиты с помощью длинных кнутов, не дотрагиваясь до тебя даже пальцем, способны или полностью содрать с тебя шкуру вместе с одеждой, или засечь на смерть – кому как повезёт! Да, я стоял и думал. Они, тем временем, переступая с ноги на ногу, разминали свои руки – играли бичами. Да, я – один, их – двое! У них бичи, в их руках они – смертельное оружие. Я вспомнил про свой спасительный табельный револьвер «Наган». Что – убить двух человек?! – Я не промахнусь! – а, как же Делия?! И как тогда жить дальше? Ведь я, по уставу и совести, – защитник этих людей! Время шло. Надо было принимать какое-то решение. Я пока не знал – какое. Вдруг, над моей головой что-то просвистело и моя форменная фуражка с зелённым околышем отлетела от меня на несколько метров в сторону. Это был устрашающий акт со стороны моих противников. Я знал – многие горцы на расстоянии нескольких шагов могли кнутом погасить пламя свечи, не дотрагиваясь до неё. Глядя на них, своих противников, я понял – теперь слово за мной. Тогда я придал своему лицу безразличное выражение, молча повернулся к ним спиной, медленно расстегнул кобуру, достал револьвер, взвёл курок. Спиной почувствовал нервное напряжение в стане врагов.  Впереди меня, шагов за тридцать, чуть левее, я высмотрел несколько кустов верблюжьей колючки.  Я вскинул руку с наганом и, почти не целясь, отстрелил верхнюю метёлку соцветия одного куста, затем сразу же – отстрелил метёлку  второго. Затем молча и спокойно водворил наган на его законное место и застегнул кобуру. Медленно повернувшись к братьям, я засунул пальцы рук за ремни портупеи на груди, натянул их с силой, «попружинил» своё тело на носках своих, до блеска начищенных,  хромовых сапог, как это часто делают молодые офицеры, красуясь перед девчатами, – братья молча наблюдали, – затем медленно расстегнул ремни портупеи, снял её с плеча и резко отбросил вместе с кобурой в сторону от себя; смело и дерзко посмотрел в сторону своих «врагов». Секунды шли – ничего не происходило. Странное дело – я на волоске от смерти, а чувствую и вижу чётко и трезво всё вокруг – вот по спине под гимнастеркой бежит струйка пота, вот отбежала от моего сапога  ящерица, вот в припрыжку куда-то поковыляла фаланга, а небо – ясное и голубое! – и в вышине кружится коршун – выслеживает своим птенцам живое пропитание. И никак не укладывается в голове, что сейчас всему этому может наступить конец! Но тут в «стане врагов» я заметил какое-то движение. Я оторвал взгляд от коршуна и увидел, что братья идут ко мне, бичи у них намотаны на рукоятки. Подойдя ко мне, старший сказал:
– Дай мне руку, русский джигит. С такими мы не воюем. Да и не собирались мы тебя убивать, мы просто проверяли  – мужчина ты или нет. Видим – мужчина! Забирай свою Делию – родители тоже не будут против – мы им расскажем. Ты достойный муж, ты сможешь защитить нашу сестру. Ну, что не весел?
Всё это я выслушал, не проронив ни слова.  Я не был готов к такому повороту. Оправившись от неожиданности, я сказал:
– Мне ещё с женихом предстоит объясняться.
– Не думай о нём – мы сами дело уладим. Да и калым он ещё не заплатил.
– Так и у меня нет калыма, – разводя руками, сказал я.
– Это теперь не важно, – опять старший из братьев сказал мне с улыбкой, а младший в это же время подобрал мою фуражку, бережно стряхнул, прилипший к ней сор, и подал мне,– мы знаем русские обычаи и уважаем их –  и быть по-твоему, – продолжал Самат. –  К тому же у нас, у узбеков, по договорённости сторон можно обойтись и без калыма – он у нас необязателен. Только жаль, что на  вашей  свадьбе  нам с  братом погулять уже не придётся  –  уезжаем на фронт.
Тут джигиты молниеносно вскочили на своих лошадей и с гиканьем ускакали прочь. На прощание младший брат успел крикнуть мне:
– Теперь эта лошадь будет твоей! Не бойся заблудиться –  Абрек  дорогу знает!                И скрылся за поворотом.
И тут я почувствовал страшную усталость во всём теле. Я обессилено опустился на колючую траву – она пахла мятой. Жучки-паучки беспокойно засуетились вокруг меня. Я ни о чём не мог и не хотел  думать. Не знаю, сколько времени я так просидел под знойным солнцем, слушая трескотню кузнечиков, как вдруг почувствовал чьё-то прикосновение к своему плечу – это мой жеребец бережно трогал моё плечо своими мягкими прохладными губами. И тут невольно из моих глаз выступили слёзы. Я встал, ладонью ласково погладил красивую ухоленную морду жеребца, потом, раздевшись до пояса, встал над ручьём. Через полчаса я снова представлял из себя бравого, молодого офицера Красной Армии.  Привычным броском я вскочил на лошадь и предоставил ей свободу действий. Жеребец сразу же, но не спеша пошагал по знакомому ему пути. Казалось, он понимал, что мне, прежде чем попасть на место, надо  крепко обо всём подумать.

4. Абрек
Мой жеребец – умница. Тронувшись от ручья спокойным, размеренным шагом, он часто оглядывался на меня, кося то левым, то правым глазом.  Я бросил повод на луку седла и предался своим невесёлым мыслям. Постепенно мои мысли приходили в порядок. Я не заметил, как моя лошадь через какое-то время, перешла на скорую рысь. Я не вмешивался. И вот мы приблизились к кишлаку. Жеребец  точно подвёз меня к той юрте, от которой мы отбыли утром. Сойдя с него, я прежде всего побеспокоился о нём – расседлал, осмотрел его круп, копыта, потрепал его гриву и чёлку на голове. Всё было в порядке. Я занёс лошадиную амуницию в юрту, положил её у входа с левой стороны. Тут увидел ведро с водой и торбу с овсом. Понял – это для лошади. Напоил и накормил Абрека и предоставил его самому себе. Он, не долго думая, отбежал в тень тополей, которые росли поодаль от юрты, лёг на траву и принялся кататься на спине, переваливаясь с боку на бок. Я задал себе вопрос, почему семья Делии решила мне его подарить? Это предстояло выяснить. Абрек! Наличие клички говорит о том, что это – не табунная лошадь, –  азиаты лошадям в табуне кличек не дают – там их слишком много! Значит, этот жеребец особый. Я присмотрелся, наконец,  к нему по внимательней. Это был рослый, плотного телосложения  жеребец, –  скорее всего, степной киргизской породы тёмно-гнедой масти. Волосы на туловище шоколадно-чёрного цвета, яркие чёрные подпалины на морде, чёрные подпалины на холке. Грива, хвост, ноги чёрного цвета. Упитанный – шерсть на нём так и лоснилась на свету. Это была очень хорошая лошадь! И дорогая. Мне не понятно было одно – за какие заслуги этот жеребец  достался мне? Я продолжал наблюдать за ним, а он шаловливо катался по траве, иногда косясь на меня. И я подумал: «Да, чувствую, что сегодняшний день – это исключение, это ещё не дружба. Если судьба решит нас с тобой не разлучать, то ты покажешь ещё мне свой крутой нрав! Но, не надейся! – я тоже не подарок! Ладно, поживём – увидим.» И тут, как будто, прочитав мои мысли, жеребец разом упруго вскочил на ноги и промчался мимо, обдав меня своим горячем дыханьем. Выгнув шею дугой, распушив на ветру свой длинный красивый хвост и отбрасывая копытами землю далеко назад, он скрылся из виду. «Да, с тобой не заскучаешь!» – подумал я. После этого мне ничего не оставалось делать, как только войти в предоставленную мне юрту. Войдя в неё, я заметил кое-какую перемену – на столике была еда из национальных блюд, у стены – постель на одного человека. И ничего более! Воочию меня никто не посещал. Я понимал, что мне надо терпеливо ждать и не торопить события. Я так и решил. Перекусив без особого аппетита, я вышел из юрты и пошёл к ближайшим горам. Жара спала и идти было не так утомительно. По пути попадалась всевозможная растительность – полынь, клевер, малачай, кусты курая. Из под сапог то и дело выскакивали юркие ящерки. Кружились осы, пчёлы, порхали бабочки и стрекозы. Опустившись на округлый тёплый камень среди скал и валунов, я осмотрелся. Горы жили своей жизнью. Наблюдая эту жизнь, я никак не мог выбросить из головы мысль об Абреке – я чувствовал: в глубине  моей памяти что-то подсказывает о нём, но – что? Я стал вспоминать, как мы познакомились с Делией, как она сначала робко, стеснительно, а потом посмелее и весело обращалась со мной. А потом, через какое-то время стала рассказывать о себе, о своих родителях, о братьях. И тут я вспомнил её рассказ о том, как отец приучил её садиться на коня с трёхлетнего возраста и что она уже в шесть лет могла самостоятельно пасти табун лошадей. А когда ей исполнилось шестнадцать, отец подарил ей двухгодовалого жеребца. Вот тут я вспомнил – Абрек! – Вот он чей, этот Абрек! Она рассказывала, что её старший брат объезжал молодого, резвого скакуна. Они скоро подружились и постоянно были вместе, пока Делия не уехала в Ош на курсы медсестёр. Потом ей писали, что Абрек скучал и долго бродил по горам и долинам в поисках её. Потом успокоился, отчаявшись найти. Всё ясно! – Семья не подарила мне этого жеребца, а дала на время, чтобы он  не скучал и был при деле со мной до поры до времени. Что ж, пусть будет так. С такими мыслями я и не заметил, как солнце скрылось за горами и стало быстро смеркаться. Подойдя к юрте, я опять никого не встретил. Войдя в неё, я увидел на столике зажженную керосиновую лампу, фитиль которой был прикручен и огонёк под стеклом чуть тлел. С помощью винта я приподнял фитиль и в юрте стало совсем светло. В тот же миг вокруг стекла оживились мотыльки и ночные бабочки. Утром я встал бодрым, свежим, с полной жизненной энергией, готовым к любым неожиданностям. Вдруг я почувствовал, что я здесь не один. Выглянул из юрты, – так и есть – рядом стоял Абрек! Я вышел, он не шелохнулся. Я обнял его за шею, легонько потрепал гриву. Он стоял смирно, лениво отбиваясь хвостом от назойливой мошкары. Моё решение созрело мгновенно! Я вынес из юрты сбрую и быстро оседлал его по всем правилам   джигита. И не долго думая,  вскочил в седло и направил его   в сторону того ущелья, где мы были вчера. Он повиновался. Когда аил скрылся из вида, я решил  скакуна испытать на всех видах аллюра. Мы начали с малого, потом ускорили бег. Так мы с ним «дошли» до самого быстрого галопа. Вот тут он показал класс! Я давно не встречал такого быстрого скакуна. Таким галопом Абрек мчался минут пять. Казалось, усталость у него никогда не наступит. Подбежав галопом ко вчерашнему ручейку, вдруг, резко, как вкопанный,  остановился. От неожиданности я кубарем полетел вперёд. Но уроки, полученные мной от моего отца, служившего когда-то в Первой Конной Армии Будённого, не пропали даром – я, пролетая над шеей  Абрека, успел обхватить обеими руками его голову и, с силой оттолкнувшись ногами от земли, снова оказался в седле. И тут между нами началась настоящая война! Он применил все мыслимые и немыслимые приёмы, чтобы скинуть меня. Становился на колени, вставал на дыбы, сам падал, катаясь по земле, но тут, извините меня, я знал, что делать! –  Пока он катался на спине – я стоял рядом, он вскакивал – и я успевал вскочить в седло. Я знал, что не мог отступить, не имел права!  – Отступив, я навсегда бы потерял авторитет у этой лошади. Я обязан был доказать строптивому жеребцу – я сильней! Мы боролись друг с другом минут сорок. Абрек был в мыле, на мне тоже от пота не было нитки сухой. И тут он успокоился, остановился, тяжело дыша – бока его ходили ходуном. Я соскочил с него, не отпуская уздечки, подошёл к ручью. Он было потянулся, чтобы попить, но я отдёрнул его, сказав: «Нельзя!» Сам наскоро умылся одной рукой, хлебнул водички пару раз из пригоршни и мы спокойно отправились в кишлак. Подъезжая к своей юрте, я около неё увидел обоих братьев Дили. Они обеспокоенно смотрели на нас. Приглядевшись, они всё поняли и молча удалились, младший при этом, кивая на Абрека, озорно мне подмигнул. Скакун остыл, отдохнул и подошёл ко мне – я всё это время наблюдал за ним, время от времени выходя из юрты и видел – он беспокойно топтался на месте, фыркал, тряс головой, изредка искоса поглядывая на меня. Я привёл его в порядок – почистил щёткой его тело, почистил морду, убрал загрязнения вокруг глаз. Особое внимание уделил копытам и подковам, которые после моей чистки пришли в полный порядок. Потом я накормил и напоил его. И он спокойным шагом направился к любимым тополям. Успокоившись за лошадь, я занялся собой. Так прошло незаметно около трёх часов. После завершения всех дел, я присел на стульчик около стола и стал думать, чем заняться дальше. Вдруг кошма входа юрты открылась и я увидел входящих братьев. Я встал им навстречу. У них был деловой вид. Я понял – будет серьёзный разговор. Старший сказал:
– Алексей, пора нам познакомиться. Меня зовут Саматом, а моего брата – Эрмеком, – мы пожали друг другу руки, – но это ещё не всё, – продолжал Самат, – в этом кишлаке есть человек, который тоже желает с тобой познакомиться.
– Кто он, – спрашиваю, – и почему не пришёл сюда?
– Видишь, ли – это бывший жених Делии – Дахияр – и знакомиться со своим соперником по нашему обычаю хочет на поле битвы.
– Ну, что ж, – говорю, – если так, то у русских тоже есть традиция так «знакомиться», но у нас есть правило: «один на один и до первой крови». Я знаю, – продолжал я, – у вас есть несколько способов, и со многими я знаком, – какой же он выбрал для нас?
– Он предлагает состязание в двух этапах – джигитовка и улак. Но право выбора по традиции он оставляет за тобой – как ты скажешь, так и будет.
Подумав, я сказал:
– Хоп, на джигитовку я согласен хоть завтра, а вот с козлодранью… у меня отпуска осталось пять дней, а его надо готовить.
– Он сказал, что это он знает и что за три дня он с друзьями всё подготовит, – так что у тебя ещё два дня останется «для зализывания ран» – он так сказал.
Я подумал: «Смело сказано и, может быть, преждевременно», а вслух добавил:
– Ладно, передайте ему –  пусть готовит.  Братья попрощались и ушли. Эрмек тут же вернулся и сказал мне:
– Забыли сказать – джигитовка послезавтра в полдень, а улак – ещё через день. Завтра вечером место покажем.
Мне нужно было продумать план подготовки лошади к такому испытанию. Тщательно всё продумал и через час составил план. Времени было в обрез, поэтому уже вечером этого же дня приступил к первым тренировочным упражнениям.  Жеребец, видимо, наскучавшись за многие месяцы без «настоящей» работы, с готовностью выполнял все мои задания. Ежедневно – утром и вечером – мы с ним тренировались и я наделся, что к исходу третьего дня он уже приобретёт достаточную спортивную форму – это был удивительно сообразительный и выносливый жеребец! О спортивной амуниции, моей одежде и о питании побеспокоились братья – мы ни в чём недостатка не знали. От Делии по-прежнему не было вестей. Спрашивать о ней братьев, было как-то не по-мужски, а они молчали. Я ждал и был уверен, что её семья всё продумала до мелочей. И вот настал последний вечер перед состязанием. Мы с Абреком по заведённому графику сбегали на тренировку, которая прошла как обычно с успехом. Вернувшись к юрте, я встретил братьев, которые пришли ко мне, чтобы посвятить меня во всё. Для джигитовки и козлодранья выбрана одна и та же долина вдоль горной реки, где есть простор для всадников и хороший пригорок для зрителей. Судьями назначены семь уважаемых аксакалов со всех соседних аилов. В состязанье, кроме нас двоих, будут участвовать более сотни других джигитов разных народностей – узбеков, киргизов, казахов. Из русских – я один.
– Имей ввиду, – сказал мне Самат, – соревнования начнутся в полдень, но тебе завтра с утра надо будет познакомиться с долиной и препятствиями. Дахияр с друзьями всё это готовил и уже тренировались немного, а ты увидишь впервые и Абрек ничего не видел. Будь готов – мы приедем за тобой завтра с первыми лучами солнца.
Утром я встал пораньше, чтобы успеть подготовить Абрека и к восходу солнца мы были готовы. Братья подъехали и мы отправились к долине по незнакомой мне дороге. Некоторое время мы ехали по извилистому ущелью. Вдруг среди скал открылось широкое светлое пространство. Мы остановились. Слева серебрилась река с быстрым течением, шириной метров пятьдесят. Присмотревшись, я почти на середине реки увидел какую-то плывущую по течению изогнутую палку. Но эта «палка» шевелилась – то была змея! По-моему, это был уж. Вдоль реки, прямо перед нами, простиралась довольно-таки длинная равнина, сплошь покрытая речной галькой и песком; среди гальки местами пробивалась мелкая трава. Справа я увидел крутой, с уступами пригорок. На первом уступе, как я понял, будут места для зрителей, по второму уступу проходила автомобильная дорога, на которой мы сейчас стояли. Да, – это было идеальное место для состязаний. Далее правее было какое-то селение, состоящее из большого числа домов и домиков. Юрт я не увидел. Впоследствии я узнал, что именно через этот посёлок, населённый русскими, и именно по этой дороге меня везли тогда в Ош после ранения в горах, но я тогда этого ничего не видел. Самат предложил проскакать на лошадях по линии препятствий. И мы поскакали. Ничего нового для себя я не увидел, даже проще, чем когда обучают начинающих кавалеристов – те же рвы, заполненные водой, те же барьеры, через которые надо было перепрыгивать, те же низкие «ворота», под которые надо «подныривать» умеючи, иначе перекладина сбросит тебя с лошади. Дальше на воткнутых шестах по обе стороны тропы были привязаны  прутики ивы. Кавалеристы такие прутики на полном скаку обычно срубают шашками. У нас ни шашек, ни сабель нет – значит плётками сшибать будем. Всё это я «проходил» в своё время. А вот напротив центра «трибун», где будут сидеть основные, «именитые» зрители, мы  увидели  на склонившемся над тропою карагаче, хорошо заметные отовсюду, привязанные два синих флажка – их, видимо, тоже надо было срубать. Я проскакал под ними и убедился – они, хотя и высоко, но вполне досягаемы для моей короткой плётки, если чуть-чуть при этом привстать на стременах. После осмотра препятствий и пробного пробега по наиболее трудным местам, мы решили вернуться домой, чтобы отдохнуть и потом вернуться сюда вовремя.
Расставаясь перед своей юртой, Самат сказал мне:
– Понимаешь, Алексей, что-то тут не так: уж очень простые задачи Дахияр ставит перед тобой – это подозрительно. Я знаю его хорошо – он хитрый и должен подготовить какой-то подвох и, может быть даже, не один. Подумай об этом и будь внимательным.
Я пожал плечами и мы расстались.  Оставшись один, я подумал, что тут  действительно что-то не так – то, что Дахияр называет «джигитовкой», это – пародия на неё. Участвовать в этом состязании, это значит  позорить себя и лошадь. Но здесь я не хозяин и поэтому посмотрю, что будет дальше. Может, он думает, что я слаб, как наездник? Ну, посмотрим. Через два часа в мою юрту вошёл Эрмек и произнёс только одно слово:
– Пора.
5. Джигитовка
На место мы прибыли вовремя. Сбор всадников и зрителей был в полном разгаре Мы не стали проезжать в массу людей, а остановились в начале долины, в том месте, где я утром видел плывущего ужа. С дороги мы свернули влево и подъехали прямо к реке. Я сильно волновался. Шум воды на перекатах действовал успокаивающе и настраивал на философский лад – «Всё в мире вечно, только переживания временны». Но от этого мне легче не становилось. Самат заметил моё состояние и решил отвлечь от тревожных мыслей:
– Посмотри вон туда, – показал он направление плёткой.
На этом же берегу реки, но на другом конце долины я увидел группу всадников, окруживших кого-то плотным кольцом.
– Это Дахияр с друзьями, сказал Самат, – они готовятся к состязанию. Не смотря на большое расстояние, разделяющее нас, я заметил, что Дахияр хорошо слажён и физически крепок, кроме того он выглядел крупнее свои товарищей. Тем временем к нам подъехала группа всадников. Это были друзья Самата и Эрмека.  Мы познакомились. Условившись с ними о чём-то, Самат сказал мне:
– Я и мои друзья не будем участвовать сегодня в этом состязании, потому что они нам не интересны,  мы будем только следить за ходом скачек. Так решил наш отец. Ты же отказаться не можешь.
– А, что – отец тоже здесь, – встрепенулся я.
– Да, здесь. Здесь вся наша семья, – и он показал мне рукой в центр смотровой площадки.
Там я увидел много людей и в центре плотным кружком восседало несколько человек. Я увидел среди них Делию. Она, видимо, давно наблюдала за мной и как только увидела, что я смотрю в их сторону, замахала цветным платком. Я ответил ей несколькими взмахами своей форменной фуражки. Бегло осматривая зрителей, я среди них заметил много русских, и отдельно в сторонке увидел группу военных в зелённых фуражках – это, видимо, были пограничники с соседней заставы. Чуть правее центра сидели в ряд в белых чалмах аксакалы-солимчи, то есть судьи. Тут Самат дёрнул меня за рукав и показал в сторону моих противников. Там происходило, что-то непонятное – несколько всадников энергично махали своими кнутами и что-то кричали Дахияру. Некоторые из них смотрели в нашу сторону. Тот, как я понял, выражал недовольство. Покричав некоторое время и помахав кнутами, эта группа быстро отделилась и рысью помчалась в сторону общего отряда джигитов. – Они поссорились с Дахияром и покинули его, – объяснил мне Самат.
– А из-за чего? – спросил я.
– Наверное, есть веская причина для этого, – резонно рассудил он.
Тем временем мы заметили оживление среди зрителей и в руках одного из джигитов оказался рожок. Это был глашатай. Он стоял рядом с солимчи. Те что-то ему объясняли, он внимательно слушал. Затем кивнул в знак согласия, выпрямился и затрубил в рог. В долине воцарилась тишина. Глашатай, перестав трубить, подошёл к самому краю откоса и громко заговорил, сначала по-узбекски, потом по-русски:
– Первым на правах хозяина выступит Дахияр. Потом выступит русский джигит. После этого выступят все желающие джигиты. Дахияр, – начинай!
 Тут Дахияр быстро отделился от своей группы и галопом направился в начало долины, которое было рядом с нами. Сразу же остальные джигиты ринулись в сторону тропы и выстроились вдоль неё на всём её протяжении напротив зрителей, находящихся на уступе, и тоже превратились в зрителей. Их примеру последовали и мои новые друзья. Дахияр, достигнув начала долины, осадил свою лошадь и развернул её в нужном направлении. Постояв несколько мгновений, он резко пришпорил жеребца и с гиканьем ринулся по тропе. Его лошадь, не смотря на некоторую грузность своего седока, с лёгкостью преодолевала все рвы и барьеры. Поднырнув под «ворота», Дахияр недостаточно низко нагнулся и потерял свою шапку. И здесь ко всеобщему рёву и свисту добавился хохот зрителей. При его габаритах надо было больше жеребца прижать к земле, да и самому надо быть порасторопней. В это время я решил подъехать к месту старта. Оглянувшись на скачущего Дахияра, я увидел, что он стремительно приближается к месту, где на карагаче утром висели синие флажки. Но, что это?! Там я ничего не увидел! Тем временем Дахияр в этом месте, слегка пристав на стременах, с силой и вверх взмахнул своим длинным кнутом и … зелёный! флажок, покачиваясь как осенний лист, упал в толпу зрителей. Весь народ ахнул! Это выглядело очень эффектно! – Ничего не было и – вдруг!... Тут подскакал ко мне один джигит из бывших друзей Дахияра и сказал мне, что перед началом соревнований, когда здесь никого ещё не было, Дахияр заменил флажки – вместо синих повесил два зелённых – «как фуражка у русского» – сказал он, смеясь, и повесил так высоко, чтобы можно было их достать только длинным кнутом. Он знал, что у русского нет длинного кнута. Джигит ещё добавил, что многие его друзья не были согласны с такой заменой, говорили ему, что это не честно, что настоящие джигиты так не поступают, но он никого не слушал. У меня после таких слов на лбу появилась испарина. Но к этому времени Дахияр прошёл всю дистанцию и спокойно, с видом победителя, возвращался к центру. Рожок прозвучал ещё раз и настал мой черёд. Уже не было времени что-либо предпринимать и я пустил Абрека во весь опор. Он давно уже рвался в бой и я его с трудом сдерживал. Но теперь я дал ему волю. В моих ушах засвистел ветер и хлястик моей форменной фуражки, застёгнутый под моим подбородком, натянулся.  Проскакивая рвы и барьеры, я смотрел вперёд и в один момент увидел, как Самат по пути моего следования бросил на землю свой длинный кнут. Приближаясь к нему, я привычным приёмом на полном скаку подхватил его. Но приближаясь к злополучному дереву, я понял, что длинный кнут мне не поможет – я, сидя в седле на стремительно скачущей лошади, не различу зелёного флажка среди зелённой листвы на такой высоте. Раздумывать времени не было. Я отбросил бесполезный для меня в этой обстановке длинный кнут, снова взял свой короткий и на полном галопе встал обеими ногами на седло и … в последний момент увидел флажок и рубанул его плетью! «Трибуны» взревели! Но я этого тогда ничего не слышал и никого не видел – мне после рассказали обо всём. Дальнейший путь для нас с Абреком был пустяковым. Закончив бег по тропе, моя лошадь спокойно развернулась и тихим шагом пошла в обратном направлении. Поравнявшись с группой зрителей, я увидел Делию с её родителями и  заставил Абрека поклониться, что он сделал мастерски и изящно три раза – аксакалам, потом зрителям, затем, развернувшись, поклонился джигитам. После этого я повернул Абрека в сторону дома. И тут, чертёнок! – мой Абрек – я не знал, где он этому научился –  столь грациозно и кокетливо, своеобразным шагом, красиво виляя крупом, крутя своим длинным и пушистым хвостом, пританцовывая, перемежая иноходь с обычной мелкой рысью, выгнув шею дугой, удалился гордо и элегантно «восвояси», завершив все эти чудачества переходом в самый быстрый галоп, что «трибуны» снова «взревели». Удаляясь от зрителей по воле Абрека, я слышал и свист, и хохот, и  восторженные возгласы. Но, как только долина скрылась за поворотом ущелья, жеребец, как ни в чём не бывало, перешёл на обычный равнодушный шаг. – Ну, хитрец, ну, пройдоха! – Ты где этому научился?! – спрашивал я его, теребя его гриву, но он молчал, а только стриг ушами, вертя ими во все стороны, и хитро поглядывал на меня. Я свернул вправо к самой воде, чтобы напоить его. И тут увидел интересное место – прямо у воды, справа, нависала скала, между ней и рекой был узкий проход. Я спешился и на поводу провёл лошадь в этот проход. Мы кое-как протиснулись в него, чуть не свалившись в воду, и я увидел дальше маленькую и ровную площадку, она со всех сторон была закрыта скалами. Площадка была покрыта зелёной травой. Вот здесь мы будем отдыхать, решил я. Присмотревшись, я увидел, что самая большая скала преградила ход реке и в результате образовалась большая заводь и в её середине вода, образуя воронку, уходила куда-то под скалу. Я бросил в воду сучёк карагача, он покрутился вокруг воронки и исчез в ней – где он потом всплыл, я не видел. Подойдя вплотную к воде, я не увидел дна, хотя вода была изумительной прозрачности. Я расседлал Абрека и полностью освободил от сбруи. Потом разделся и нырнул в обжигающе холодную воду, сторонясь, однако, водоворота. Абрек последовал моему примеру. Теперь я понял – мы стали друзьями! Я выбрался из воды и с удовольствием растянулся на траве. Жеребец, покрутившись по заводе и поборовшись с  воронкой – тут я с тревогой наблюдал за ним, но что с ним сделается – он большой! – тоже вскарабкался на берег.  Энергично встряхнувшись, он спокойно и обыденно стал щипать траву. Я лежал на полянке и думал. Сегодняшним состязанием я не был удовлетворён, даже наоборот – он вызывал во мне обиду и разочарование. Мы с Абреком не показали и малой доли того, на что были способны - я, ведь в своё время, прошёл курс классической джигитовки, а Абрек многое уже умел и, кроме того, был сообразительным «малым». И, самое главное, неприятный осадок в моей душе оставил неблаговидный поступок моего мстительного и неблагоразумного соперника. Я знал горцев достаточно хорошо и уважал их и был уверен  – в их среде он получит достойное осуждение. Я решил быть безучастным ко всему происходящему вокруг. Меня одолели скука и безразличие. Так пролежал я до самого вечера. Время от времени я слышал спокойное пофыркивание Абрека, который не отходил от меня. На протяжении всего дня мы слышали со стороны дороги, топот копыт, тарахтение телег, ржание лошадей. Мне было всё равно и жеребец не обращал на эти звуки никакого внимания. Я видел – ему было хорошо со мной. Дома мы были только к ночи. Я расположился на ночлег. Абрек спокойно бродил вокруг юрты и не нуждался в моём внимании. Уже засыпая, я услышал приближающийся топот копыт, потом радостное ржание Абрека. Я поднялся и вышел из юрты. Самат и Эрмек – это были они – уже спешились и мы втроём вошли в юрту. Мы расположились на ковре. Я зажёг свою керосиновую лампу. Братья принесли мне такие новости. После того, как мы с Абреком так эффектно покинули  долину, аксакалы вынесли своё решение по нашему с Данияром поединку. Поскольку, о зелёных флажках не знал не только я, но о них не знали и аксакалы, в состязании этот вид препятствий решено было не учитывать. А из-за упрощённых условий всей джигитовки, призовые места не были присуждены ни кому. Аксакалы, посмеявшись, предложили эту тропу с препятствиями использовать для обычной тренировки молодых джигитов и лошадей-двухлеток. А самый младший из аксакалов из соседнего кишлака – ему восемьдесят лет – сказал, что Дахияр плохой джигит, даже хуже русского. И добавил, что у русского джигита Дахияру надо поучиться смелости и честности.
– Алексей, ты не обижайся на аксакала за его первые слова о тебе, – попытался успокоить меня Самат, – мы ведь, горцы, в первую очередь болеем за свой народ, а вы, русские…               
Он не договорил. Но мне и без его слов было понятно – я здесь чужой. Глядя на мой удручённый вид, Самат продолжал:
– Ты успокойся и не переживай – с твоей стороны не было никакого промаха. Ты на нашего отца произвёл очень хорошее впечатление. И ты бы видел, как наша Делия радовалась, смеялась и хлопала в ладоши, когда ты так ловко и неожиданно для всех вышел из трудного положения с флажком и показал себя настоящим джигитом. Считай, что подлость Дахияра сыграла не ему, а тебе на руку. Сейчас многие его друзья отвернулись от него. А у тебя, кроме нас с Эрмеком, поклонников добавилось. А после того, как Абрек показал свои «фокусы», вообще все покатывались со смеху. Делия сквозь смех и слёзы сказала, что она его научила всему этому. Вот было у неё веселья! Даже отец наш хохотал. И русские все тебе хлопали в ладоши и кричали, а пограничники даже свои фуражки бросали вверх с гордостью за тебя.
После таких слов у меня отлегло от сердца и улучшилось настроение. Самат, заметив  во мне эту перемену, улыбнулся и сказал:
– Вот и  якши, что ты всё правильно понял, но не забывай, – продолжал он, – главный бой у тебя впереди. Я советую тебе – завтра с Абреком отдохните. А послезавтра с утра разогрей его – с полудня у вас с ним будет тяжёлая работа.
После этих слов Самата, братья поднялись с ковра и пошли к выходу. Самат, уже отведя кошму, чтобы выйти, обернулся и сказал:
– Алёша, помни – Дахияр не успокоится на этом, он ещё «выкинет какое-нибудь коленце». И братья ушли. Последние слова Самата я выслушал как-то беспечно. Успокоенный предыдущим разговором, я вскоре уснул богатырским сном….

6. Улак
Ночь прошла спокойно. Утром я проснулся с восходом солнца. Первым делом я выглянул из юрты, чтобы убедится – тут ли жеребец. Он стоял под тополями безучастным ко всему окружающему, додрёмывая свой чуткий и часто прерывающийся сон. Очнувшись и увидев меня, он встряхнул головой, фыркнул пару раз и пошёл гулять вокруг юрты. Позавтракав на скорую руку и попоив лошадь, я стал думать, где нам с Абреком провести сегодня долгий день. Вдруг я увидел Эрмека, ведущего на поводу навьюченного ишака. Поздоровавшись с Эрмеком, я спросил, в чём дело. Он молча снял с ишака перемётные мешки и вывалил на землю их содержимое, потом сказал:
– Улак – дело серьёзное и ты должен к нему подготовиться как следует.
Он брал в руки вещь за вещью и объяснял их назначение:
– Вот сапоги из прочной кожи с толстой подошвой и шаровары хлопчатобумажные, чтоб ноги оберегать, вот чапан, вот папаха – это обычная одежда для купкари – иначе нельзя.
Из других мешков он вытряхнул лошадиную амуницию – сбрую без металлических украшений, седло мягкое, стремена специальные, плеть. Я знал – нельзя к сопернику применять силу, кнут применять можно только для понукания своей лошади. И много ещё, чего нельзя. Судья и его помощники должны строго следить за порядком и удалять с поля джигита, нарушившего правила. Но я знал, так же и то, что в пылу борьбы, когда соперники смыкаются в единое кольцо, бешено крутящееся, за всеми не углядишь и бывает всякое, вплоть до тяжёлых травм и увечий. Улак – дело сильных, ловких, мужественных и честных джигитов. Побеждает тот, кто вместе со своей лошадью обладает такими качествами. Седок и лошадь должны представлять собой единое целое – любое движение, любое слово седока лошадь должна чувствовать, понимать и выполнять без промедления. Цель джигита завладеть тушей козла, вес которой достигает пятидесяти-шестидесяти килограммов, потом бросить её в круг, начертанный в центре поля – это финиш. Победителя ждёт приз. Пока мы с Эрмеком перебирали вещи, на своём жеребце приехал Самат, следом пришла лошадь Эрмека. Из одежды я выбрал только сапоги и шаровары, от остального твёрдо отказался. Самат не стал возражать.
– Хоп, тебе виднее, – сказал он и спросил, – А как же с седлом?
Я ответил:
– Амуниция лошади – не только моё личное дело, поэтому я беру её как и положено в улаке. Тут Саламат, вздохнув, озабочено продолжал:
– Алексей, я ещё тебе не всё сказал. Понимаешь, в этот раз участников будет меньше, чем бывало обычно. Раньше участников было две-три сотни, зрителей – несколько тысяч. Мы, узбеки, не зря называем улак по-своему – «купкари», что по-русски обозначает – «дело многих людей». Теперь же участников может только сотня наберётся. В нашем крае  обстановка тревожная. Почти каждый день в кишлаки приходят похоронки – на фронте большие потери. Многих джигитов мы уже не досчитались. Скоро и мы отправляемся  на фронт. В Оше формируется эшелон и через два дня он уходит на Запад. И мы, честные джигиты, должны быть в нём. Мы этот улак проводим, чтобы ещё раз порадовать и подбодрить уходящих на фронт джигитов. Имей ввиду, что дух горцев таков, что они будут бороться до конца и никому и никогда не уступят своей добычи. Не жди от них поблажки и сам никому не делай снисхождения – ты этим нанесёшь им кровное оскорбление.
Мне не хотелось прерывать Самата, который наставлял меня от чистого сердца, проникшись, видимо, ко мне глубоким уважением – он сообщал известные мне «прописные истины» – я ведь, не первый год на Памире, но виду не подал: он – хозяин, я – гость. Я спросил:
– А как же,Дахияр?       Самата тронула моя заинтересованность соперником.
– Дахияр вместе с нами едет на фронт, – сказал он, – но ты всё равно не уступай ему и остерегайся его и его друзей – их натуру не переделаешь. Будь спокоен – я с друзьями будем оберегать тебя, если понадобится.
Тут я взорвался:
– Только не это! Я не школьник и пора мне самому перед человеком нести ответ, хотя я ему боль причинил неумышленно. Никакой поддержке от вас я не потерплю. Ты сам себе противоречишь!
Самат ничего не ответил на мою пылкость. Эрмек  побледнел. Я понимал, что выступаю против сильного и коварного противника, поддерживаемого такими же «оторви-да-брось» товарищами и что я подвергаю себя смертельной опасности. Но что делать? – Сдаться? Я видел, что родители Делии упорно бойкотируют меня из-за того, что я влез без спросу в их мир, в их обычаи, нарушил многовековую традицию. И только неимоверными усилиями с моей стороны, своей непреклонностью я смогу перегрузить чашу весов в свою сторону.
– Режьте меня – я свою Делию никому не уступлю, – твёрдо сказал я после длительного и тягостного молчания.
Самат после моих слов ещё больше помрачнел, у Эрмека блеснуло в глазах. У меня ходили желваки на скулах. Установилась вокруг тревожная тишина. Только лошади наши молча общались между собой – тёрлись шеями, иногда взлягивали и фыркали  друг другу в уши – у них был такой разговор. Им ни до кого не было дела. Братья посчитали, что дело сделано. Эрмек собрал в мешки оставшиеся вещи, обратно накинул их на ишака. Мои гости вскочили на своих лошадей и отправились к своим юртам. Ишак мелкими шашками засеменил следом. Абрек подошёл ко мне с немым вопросом, – «что будем делать дальше?». Я посмотрел в его озорные глаза и меня осенило. Я тут же оседлал его в новую амуницию, в юрте быстро собрал провизию для себя, захватил торбу с овсом для него, и через минуту мы уже мчались с ним по  знакомому маршруту в сторону нашего грота у реки. Полдня я решил не снимать с него седла – пусть привыкает к нему. Потом пожевали каждый свою пищу, потом я снял с него его амуницию, взобрался на него без седла и направил его на другую сторону реки. Он резво и бесстрашно ухнулся в бездну с головой – мне тоже изрядно досталось холодной «купели». Противоположный берег был пологий и жеребец без труда вышел на него. Я оглядел окрестность. На этом берегу была масса валунов и больших камней, которые, по всей вероятности, когда-то скатились вот с этой крутой горы. С горы местами ниспадала вода, образуя небольшие, затуманенные водопады. Я посмотрел на  вершину горы и, если бы на мне была фуражка, она свалилась бы. Лавируя между громадными камнями, мы отправились по берегу вниз по течению. И почти сразу же за правым берегом перед нами открылась, как на ладони, долина, на которой мы уже были вчера и на которой завтра ещё раз придётся побывать. Вернувшись обратно на своё место, мы купались, с аппетитом ели, пили кристально чистую воду. На ночь мы вернулись в юрту. Утром, как и советовал мне Самат, я оседлал жеребца в спортивную амуницию и сгонял его в то ущелье, к тому ручью, где мы все в первый день хорошо познакомились. Остаток дня до полудня мы снова придавались отдыху. И вот настал решающий час. Я снова оседлал жеребца, но теперь уже основательно – расправил аккуратно все ремни, чтобы случайно не перекрутились, подогнал подпругу так, чтобы лошади она сильно не давила, а седло держалось надёжно, проверил стремена, уздечку. Сам облачился в широкие шаровары и сапоги с широкими голенищами и толстыми подошвами – они надёжно будут держаться в стременах. Решил остаться в гимнастёрке – чапан для меня – вещь непривычная. Проверил хлястик своей зелёной фуражки – надёжно ли будет держать при ветре и в сутолоке. Я был готов. И, ещё до полудня, мы с Абреком спокойным шагом отправились в сторону долины. Вскоре нас догнали братья Делии с несколькими джигитами. И мы, рысцой проскакав несколько минут, оказались на месте. Там собралось уже много народу. Джигиты собирались со всех концов долины, некоторые спускались с противоположной горы и переправлялись через реку. Зрители тоже собирались отовсюду. В этот раз и русских зрителей было значительно больше. Увидел я также и много пограничников. Наконец, глашатай, тот самый, который был в первый раз, объявил начало улака. Всадники сгрудились плотной толпой в центре долины напротив судьи в ожидании туши козла. И вот, один из рослых  помощников судьи, взял обеими руками тушу козла и во всю силу бросил в самую гущу всадников.  Туша, крутясь и мелькая конечностями, прямо угодила на голову одного коня, который совсем не ожидал так быстро получить трофей, и от неожиданности и встряски резко отпрянул в сторону. Седок этого коня, до этого момента сжатый со всех сторон чудовищной силой, вдруг с одной стороны совсем потерял опору, а с другой – получил большую её добавку, не удержался и провалился в образовавшуюся брешь между своей лошадью и другими. Но брешь через секунду закрылась. Но мгновеньем раньше, чья-то сильная рука схватила, наконец, козла и вся толпа с этого места испарилась. Упавший всадник остался лежать на земле. Тут же несколько зрителей подбежали к нему, подхватили под руки и быстро утащили к себе. Его лошадь, расставив ноги, энергично помотала головой во все стороны, очухалась и устремилась вдогонку за толпой, но, вспомнив, что она без седока, остановилась и стала разглядывать людей вокруг себя и, не найдя никого, похожего на своего хозяина, махнула хвостом и спокойно пошла к берегу реки и там стала щипать травку. Тем временем толпа всадников, достигнув одного конца долины, развернулась и устремилась в обратную сторону. Азарт, бешенные скорости, рёв, свист, улюлюканье всадников и зрителей на постороннего подействовали бы ошеломляюще. Толпа снова приближалась к нам. Я представил себя в центре этой толчеи и мне стало жутко. Мне вторгаться в неё прямо сейчас, сломя голову – самоубийство! Я был зрителем улака много раз, но участником – ни разу. Теперь я должен уповать на силу, скорость, выносливость моего преданного хвостатого друга, на свою смекалку, выдержку, находчивость, а, может, и на волю случая и везение. Абрека я кое-как удерживал на одном месте и джигиты, сопровождавшие меня, тоже крутились на своих конях, как на ужаленных осами. Я пристегнул хлястиком фуражку и чуть приспустил повод. Жеребец тронулся. Самат подскочил ко мне:
– Ты пошел?
– Да, – коротко ответил я.
Самат вернулся к своим друзьям, о чём-то поговорил с ними и они все вместе последовали за мной. Мой жеребец уже скакал параллельно толпе всадников. Я видел, как туша козла несколько раз переходила из рук в руки. «Трибуны» ревели. Перемещаясь с толпой несколько раз то в одну, то в другую сторону мимо зрителей, я каждый раз видел Делию – она постоянно мне махала своим платком и что-то кричала. И мои коллеги-пограничники, завидев меня, махали своими зелёными фуражками и кричали: «Лёха, давай!» Толпа всадников была настолько плотной, что протиснуться внутрь не было никакой возможности, да и смысла я в этом не видел. Так мы, в общей сложности в разных направлениях, проскакали не один километр. Не все кони могли так долго держать этот бешенный ритм. Толпа из округлых очертаний, стала продолговатой. Она по форме напоминала каплю жидкости в свободном падении, но движущуюся вперёд не тупым, а острым своим концом – остриём был джигит с тушей козла,  всеми силами стремящийся оторваться от самой «капли». Но никто не сдавался. Теперь я уже мог различать, у кого конкретно в данный момент находится туша. Всадники при длительной бешенной гонки всё больше и больше растягивались в цепь – «капля» удлинялась.. Мой Абрек имел ещё достаточно сил, чтобы бороться и я чувствовал, если я отпущу повод, он рванётся ещё быстрее. Но я берёг его силы. Вскоре я увидел, что Дахияр нагоняет лидеров. С ним вместе – ещё пятеро друзей – остальные, видимо, отстали. Поравнявшись, мы обменялись недобрыми взглядами. Я решил ещё выждать. Дахияр продолжал наращивать скорость. Его жеребец мчался как вихрь, широко раскрыв глаза и раздувая ноздри. Группа Данияра быстро обошла меня и вплотную приблизилась к лидерам. Улучив момент, могучий Дахияр выхватил козла из рук соперника и прибавил скорость, но нашёлся джигит, который решил перехватить у Дахияра его добычу. Бешенная гонка продолжалась, цепь всадников всё больше растягивалась. Я ещё приспустил повод, Абрек понял и через мгновенье мы оказались рядом с двумя борющимися между собой джигитами за желанный трофей. Ухватившись за козла, каждый рвал его в свою сторону. Их жеребцы, притянутые друг к другу этой силой, скакали рядом нога в ногу. На помощь Дахияру подоспел один из его друзей и Дахияр резко выпустил тушу козла из рук в пользу подоспевшего друга, противник при этом, потеряв равновесие, чуть не упал со скакуна, хватку козла ослабил и козёл оставался какое-то время «ничьим».  Друг Дахияра рванулся вперёд, чтобы захватить трофей, но Абрек оттеснил его коня своей мощной грудью и козёл оказался в моих руках! Вот тут я отпустил повод! Тысячи проклятий посыпались на мою голову. Абрек превратился в смерч, но невольно стал притормаживать – здесь кончалась долина и надо поворачивать назад. Нас догнали наши соперники. «Капля» снова стала приобретать округлую форму. И тут на  нас со всех сторон посыпались удары плетьми. На крупе и шеи моей лошади появились продолговатые вздутия от ударов плетьми. У меня на спине и на плече лопнула гимнастёрка, тело стало жечь сильнее крапивы. Я понял – ещё несколько секунд и мне конец. Скорость была ещё достаточно большой, козёл «уютно» лежал между гривой Абрека и седлом и я, закрепившись понадёжней левой ногой за стремя, спустился с правого бока жеребца под его живот, ухватившись руками за подпругу, и скомандовал Абреку: «Назад!». Абрек моментально на ходу развернулся, при этом одна встречная лошадь не успела увернуться, «срикошетила» от корпуса Абрека и на полном скаку вместе с седоком налетела на скалу, находящуюся справа. Я чётко услышал сильный удар двух тел о камни и треск ломающихся костей. Но Абрек уже скакал навстречу основной массе джигитов, которые опешили, увидав одинокую лошадь, скачущую галопом им навстречу. Они невольно расступились и, когда мы были уже далеко, они сообразили, в чём дело. Развернувшись, они устремились за нами. «Капля потекла» обратно. К этому времени сюда же прибыл и Дахияр с друзьями и другими джигитами. Но мы уже были недосягаемы. Я выбрался из под Абрека и вернулся в седло. Бег жеребца был стремителен! Он летел, как стрела, выпущенная из арбалета. Его морда, шея, хвост представляли собой почти прямую линию с его корпусом. У меня в ушах свистел ветер. Вот тут только до меня дошёл  истинный смысл поговорки горцев: «Бог не дал человеку крыльев, но дал ему лошадь»! И так, на полном скаку я подлетел, как птица к центру долины, увидел круг, в который я должен был бросить добычу, но я проскочил его, нарушив тем самым условия улака, – поравнявшись с Делией, бросил к её ногам тушу козла. «Трибуны» взревели! И так, не сбавляя хода, описав крутую дугу, при этом Абрек сильно наклонился к центру дуги, как это делают велосипедисты на крутом вираже, я направил Абрека к реке. Он, зная это место и поняв меня, не сбавляя скорости, врезался в воду. Река здесь была ему по колено. Я оглянулся – за нами поднялись мириады  водяных брызг, скрывающих нас от всех глаз и освежающих приятной прохладой. В этом серебристом облаке засветилась радуга. Через секунды мы затерялись между валунами и скалами и ещё через минуту, переплавившись через реку снова, но в другом месте, мы оказались в своём гроте.
7. Признание
Оказавшись в «своём» гроте, я сразу решил, что в первую очерёдь надо оказать первую медицинскую, то бишь, – ветеринарную, помощь моему самоотверженному другу. Он всё ещё шумно дышал и был возбуждён от пережитого. Он дрожал всем телом, ясно – не от холода. Предусмотрительность ещё никогда человеку не приносила вреда – я в последнее посещение грота  в одной его расщелине спрятал медицинский пакет пограничника. Йод, перекись водорода, белый порошок стрептоцида, жёлтый кристаллический, резко пахнущий йодоформ  –  всё это я отверг, а вот нафтолановая мазь – то, что надо. Она очень эффективна в таких случаях, правда, запах у неё неприятный  – отдаёт нефтью, – но с этим приходится мириться. Я распечатал ёмкость и подошёл к Абреку. Вздутых рубцов у него было достаточно. Он не отпрянул от меня, но насторожено наблюдал за моими действиями. Прежде чем мазать рубцы, я решил его успокоить. Взял шприц из аптечки и сделал ему укол  в «лошадиную» дозу морфия. Через несколько минут он успокоился и стал смотреть на мои действия абсолютно равнодушно. Только кожа его рефлекторно дёргалась в тех местах, где я прикасался ватным тампоном. Я израсходовал на него весь запас морфия и мази – ведь аптечка была рассчитан на человека. Я чувствовал себя так, что впору и мне уколоться. Кровавый рубец на плече я присыпал йодоформом, а вот что делать со спиной?  –  Она неимоверно горела, да и летающие насекомые досаждали. У моего друга – четыре копыта и  –  ни одной руки. Я понял, что мне надо продвигаться в кишлак, к людям. Абрек, как всегда, легко повиновался. Я пустил его по маковому полю и остановил там, где много было созревшего мака. Наломав больше десятка созревших и объёмных головок, их содержимое отправил в рот. Мак – тот же наркотик. Через несколько минут меня потянуло ко сну, но мы были уже у юрты.  Встретив у юрты братьев, я нисколько не удивился. Мы вместе с Саматом вошли в юрту, а Эрмек остался рассёдлывать моего жеребца. В юрте я заметил перемену  –  около входа было несколько курдюков с водой, у стены была застелена широкая постель, на столике лежали фрукты. Я был полусонный. Посмотрев внимательно на меня, Самат сказал:
–  Алексей, ты пока приляг. Скоро придёт Делия и обработает твои раны.
–  А как же Абрек? Я не могу оставить его, – пытался я протестовать, преодолевая сон.
–  За него не беспокойся  –  мы заберём его с собой и отец его будет лечить.
Все разошлись. Я провалился в сон. Мне снился госпиталь и молодая медсестра-узбечка, которая ласковыми мягкими руками мне перевязывала рану на плече. Вдруг она стала удаляться. Я протянул к ней обе руки, пытаясь удержать, но не смог  –  мои руки наткнулись на невидимую стену. Я кричал ей что-то. Сквозь сон я слышал: «Алёша, проснись  –  я здесь». Я открыл глаза и… увидел … Делию!...
Утром пришли все… Мы с Делией давно уже не спали и сразу же поднялись навстречу дорогим гостям. Я понял  –  будут смотрины. Мы с Делией встали бок о бок, около меня  –  Эрмек, по другую сторону рядом с Делией  –  Самат. Напротив нас  –  родители  –  отец и мать  –  и тётя Делии  –  Джамиля,  – которая в первый день моего пребывания, принесла мне в юрту молоко. Да и позже, как я понял, она бывала в моей юрте в моё отсутствие. Отец, уже немолодой, но довольно крепкий мужчина. Глаза внимательные и насквозь всё видящие. Лицо строгое, волевое. Мать  –  полная противоположность отцу. Помоложе, мягкая, улыбчивая, ласковая, но полностью подчинённая главе семейства. Была длительная пауза и тишина. Отец пристально меня разглядывал. Все настороженно молчали. Я не отводил глаз от его строгого взгляда. Я вспомнил рассказ Делии, ещё в госпитале, о своём отце. Он многие годы возглавлял колхоз, был депутатом. В своих решениях был строг и справедлив. Теперь устный рассказ Делии для меня приобретал материальную сущность. Наконец, он сказал:
–   Ну, что ж, Абрек?!
На эти его слова я поднял брови. Все со страхом притихли. Даже дворняжка, пришедшая с ними, перестала вилять хвостом.
–  Я так сказал, – продолжал он, – потому что ты, Алёша, такой же разбойник, как и твой жеребец.
Тут все облегчённо вздохнули и собака заскулила от радости – все распознали замаскированную шутку в строгих словах отца.
Дальше он, немного смягчившись, продолжал:
–  Но мы все поняли, что у тебя добрые помыслы. Мы с матерью решили  –  будешь нашим третьим сыном. И пусть вас и нас в дальнейшем рассудит сам аллах. Сейчас наши женщины приготовят нам угощения в знак признания тебя членом нашей семьи. Свадьбы пока не будет. Мы не можем праздновать, когда наши земли в огне, а народы в горе. Завтра Самат уезжает на фронт, Эрмек  –  годом позже,  –  пусть ещё подрастёт. Ты  –  офицер Красной Армии и завтра же отправишься на свой пост защищать свою и нашу Родину.
И тут я вспомнил слова Дахияра, о том, что мне останется два дня «для зализывания ран». Он оказался во всём прав, за исключением одного: мне оставалось не два, а один день. Отец, тем временем, снова став строгим, продолжал:
–   Хватит без дела крутить хвосты лошадям и миловаться с женой  –  ты и так бездельничаешь вот уже пять дней. Дома должны оставаться старики, дети и женщины. Долг каждого джигита сегодня  –  быть там, где нужны настоящие мужчины. Я всё сказал.
После этого он подошёл ко мне и обнял. Обнял сдержано, чисто символически, как это принято на Востоке – слегка прикасаясь грудью. Наши русские мужчины по такому поводу обнимаются, аж кости трещат. Женщины, наблюдая за нами, утирали слёзы. Потом ко мне подошла мать. Я обнял её, она поцеловала меня в лоб. Тётя подошла, обняла и поцеловала в щёку. Самат и Эрмек пожали мне руки. Они тоже по примеру отца проявляли свои чувства сдержанно. Отец повёл бровью и женщины бросились накрывать стол.
Наша семейная беседа затянулась далеко за полночь. Было о чём поговорить. Родители Делии расспрашивали меня о моих родителях. Отец рассказал, как они все внимательно в эти дни присматривались ко мне и с каждым днём всё меньше и меньше укоряли дочь за её выбор и поступок. А сегодня Самат от отца получил выволочку за то, что он оставил меня на улаке без поддержки в самый критический и опасный момент. Но, оказывается, Самат с друзьями неотступно следовали за мной, но, когда я совершил резкий рывок вперёд и завладел козлом, они не сразу меня догнали и как раз в это время всё и произошло – Абрек моё спасение «взял на себя». Почти всё это время, пока родители у нас гостили, разговор то и дело возвращался к улаку. И я узнал, что много дней во всех аилах и кишлаках будут говорить только о нём – у киргизов, казахов, узбеков, таджиков  –  это любимый вид соревнований. И я по воле случая оказался в центре внимания многих людей. Делия с гордостью смотрела на меня и постоянно подкладывала мне самые вкусные угощения и подливала кумыс. Все улыбались, наблюдая за этим, но никто не возражал, а только по доброму, с улыбкой переглядывались.
Утром джигиты, отбывающие на фронт и провожающие их родные и односельчане, собрались на краю кишлака. С ними было много детей. Мы с братьями присоединились к джигитам. Прощание с родными было кратким и суровым. Наш маленький отряд тронулся в путь. Ребятишки, которые побольше, некоторое время бежали за нами, махая руками и что-то крича. Их босые ноги по щиколотки утопали в пыли, выбитой колёсами повозок и копытами лошадей. Пыль при этом из под ног бегущих детей брызгала как серо-жёлтая водичка во все стороны. Эрмек, пожелавший проводить нас до входа в ущелье, на своём жеребце был рядом. У входа в ущелье он тепло попрощался с нами и, с трудом сдерживая слёзы, повернул лошадь обратно. Преодолев многокилометровое извилистое  ущелье, мы выбрались на простор, где наши пути расходились: джигитам в сторону Оша, мне – по направлению пограничной части. Отряд остановился. Вдруг я увидел, что Дахияр направил свою лошадь прямо ко мне. Все насторожились,  я  –  тоже. Он, подъехав ко мне, сказал:
–   Джигит, не держи на меня зла  –  всё пройдёт. И не обижай свою женщину.
–  Я согласен с тобой, Дахияр. У каждого из нас ещё много чего впереди. И кто знает, как повернёт жизнь.
Я подал ему руку, он ответил твёрдым пожатием своей мощной руки. Затем круто развернул коня, стеганул его плетью и вихрем умчался. В ту пору мы и предположить не могли, что нам с Дахияром суждено будет не только встретиться через полтора года, но и подружиться. После тяжёлого ранения во время конной атаки на врага, он был комиссован, после чего вернулся в родной кишлак и трудился бок о бок со мной по воспитанию молодых пограничников и дрессировки их лошадей. Его глубокие знания лошадей, умение с ними работать и его личные качества – изобретательность, хитрость, изворотливость, находчивость, дерзость, умение выходить из самых трудных ситуаций оказали неоценимую услугу советским пограничникам не только в подготовке новобранцев, но и в поимке и разоблачении скрывающихся лазутчиков-диверсантов. Но это будет потом. А сейчас отряд джигитов, помахав мне рукоятками кнутов, пришпорил своих лошадей и устремился за Дахияром. Мы попрощались с Саматом и направились в разные стороны. На ходу я оглянулся и увидел, что Самат сделал то же самое. Мы ещё раз помахали друг другу кнутами и Самат скрылся за поворотом. И я подумал: «Каждого из нас ждёт своя неповторимая судьба».
Подъезжая к части, я пошевелил плечами и мышцами спины и остался доволен – рубцы на наших с Абреком телах (в кишлаке нас все стали называть «два Абрека») заживали как на собаках. Делия со знанием дела обработала мои раны, отец – жеребца. И утром, собираясь в этот поход, я надел на себя аккуратно заштопанную и выстиранную Делией гимнастёрку.
Войдя в кабинет полковника, я заметил некоторое оживление в его глазах:
–   Наконец-то!  –  Мы тут тебя заждались.
–   Так, товарищ полковник, у меня же ещё один…
Он перебил:
– Знаю. Но хорошо, что прибыл досрочно – дел не в проворот! Всё. Иди. Некогда. Инструкции получишь у майора.

8. Чабаны и акыны
Итак, продолжилась моя служба на границе. Так прошло несколько моих, вроде бы, спокойных смен. Но «в воздухе» стояла какая-то тревожная и напряжённая тишина. Я не видел улыбок и  не слышал смеха. И так прошло много дней. И однажды у меня выдался свободный день. Я решил отвлечься от серых будней. Я оседлал, обрадованного таким случаем, жеребца и направился на нём в горы. Подумав о маршруте поездке, я вспомнил про Бакытбека и решил навестить его. Я без труда нашёл его аил и через какое-то время подъехал к его юрте. Спешился, подошёл к ней, тронул рукояткой плётки кошму у входа. Вышла женщина, выбежали дети. Я узнал её – это была жена  Бакытбека. Но её, как будто, подменили – то же лицо, те же волосы, но не было того весёлого щебетания, как в тот раз, и глаза были подёрнуты печалью. Я поздоровался и спросил:
– Что нового, хозяйка? Узнаёшь меня?
– Узнаю, – с трудом по-русски сказала она, – дети здоровы, муж на войне.
Мы вместе молча погоревали. И чтобы как-то нарушить неловкое молчание, спросил:
– Вон там была юрта вашего Джамбула – где она?
– Она там, за горой, – сказала она. Далее решила, что тема разговора исчерпана, забрала детей и ушла в юрту.
Абрек быстро понёс меня в указанном направлении. Обогнув крутой холм, я увидел одинокую юрту и подъехал к ней. Из тундука юрты вился сизый дымок. У юрты сидел молодой киргиз, как-то странно поджав под себя ноги. Я поздоровался, он – кивнул. Из юрты вышла молодая и красивая хозяйка. Вижу – русская. Мы поздоровались, улыбнувшись друг другу. Мне было приятно среди гор встретить, наконец,  русскую душу. Я назвал себя. Она ответила:
– Мама меня звала Алёной – здесь я Алтынай, мужа зовут Рысбеком.
Хозяин поднялся и пожал мне руку. Я понял, почему он так сидел – у него одна нога была короче другой.  Помолчав минуту, он сказал:
– Ты тут посиди пока, а я проведаю овец, а ты, жена, угости гостя кумысом, – и свистнул два раза.
Через мгновенье раздался скорый приближающийся топот копыт и мы увидели оседланного коня.  Рысбек проворно вскочил в седло и лошадь быстрой рысью унесла его в ближайшее ущелье. Я проследил за взглядом хозяйки и понял, что Алёна здесь не просто так. Усевшись прямо у юрты поудобней и приняв из рук хозяйки чашку с кумысом, я сказал:
– Алёна, расскажите мне о муже и как получилось, что вы вышли за него замуж.
Я понял, что мой вопрос для неё не оказался неожиданным и услышал такую историю. Она – дочь пограничника. Её мать умерла, когда ей было десять лет. Через некоторое время погиб отец при задержании басмачей. И она осталась одна. Её приютила киргизская семья. Родители в то время были уже старыми и вскоре умерли один за другим. Она осталась с двумя братьями. Со временем, когда Алёна подросла, Рысбек сделал ей предложение.
– Алексей, вы не думайте, что я так поступила от безысходности. Хотя киргизы и говорят: «Той, которая долго выбирает, достаётся старик» – я не поэтому. Мой муж – прекрасный человек и он очень талантлив.  А ногу он повредил ещё в детстве – он пас овец, его лошадь чего-то испугавшись, понесла, а он был без седла и не удержался, в падении ударился ногой о камень.
Выслушал я всё это и тут пришла моя очередь вспомнить другую киргизскую пословицу: «Красивая молодая женщина украшает дом, и украсит собой и рядом сидящего уродца». Вслух, конечно, сказал другое:
– Алёна, а расскажите, в чём заключается талант вашего мужа – в аилах его называют акыном, это – правда?
И Алёна рассказала мне другую историю, но уже про Рысбека. У него имеется два комуза: один большой, сделанный из цельного куска урюкового дерева и имеющего три струны, на нём играют как на обычной лютне, и маленький – ротовой – длиной около семи сантиметров. Его делают или из металла, или из кости и вместо струн у него язычок тоже, – из металла или кости. При игре комуз  зажимают между губами или зубами, а его язычок дёргают пальцем. Ротовая полость служит естественным резонатором. Им так же могут служить гортань и лёгкие. При этом получаются довольно громкие звуки, тембром напоминающие мягкое и нежное воркование голубя и получается красивая музыка. В горах эти звуки слышно очень далеко. Игра на комузе может вызывать состояние транса, могут возникать эффекты ясновидения и яснослышания. И у Рысбека была история, связанная с малым комузом. Пропала однажды его большая отара овец – видимо, заблудилась. Рысбек на лошади в горах овец искал целый день. И, уже отчаявшись, решил дать своему коню отдохнуть и пощипать траву – присел на камень и стал играть на комузе. И, вдруг, через какое-то время в горах возникли странные звуки, и ещё через несколько минут он услышал радостное блеяние овец, потом увидел их, бегущих со всех ног к своему хозяину. Хозяин удивился такому чуду, когда увидел всю отару в сборе. Он ещё больше удивился, когда со всех сторон стали сбегаться к нему и чужие овцы. Он и в третий раз удивился, когда на него с плётками и угрозами налетели чабаны других отар. С тех пор в поисках своих овец у него не было трудностей. И каждый раз прибегали к нему и чужие овцы, чтобы послушать чарующие звуки комуза. Приходили чабаны этих овец, ругались. Он говорил: «Ваши бараны – забирайте, – мне не жалко.
Рысбек вскоре вернулся. Жена ему подала в чашке кумыс. Я, вспомнив про его брата, спросил:
– Есть ли брат у тебя и где он?
– Есть, Жюжян. Он тоже не служил, – угадав мой следующий вопрос, сказал он.
– Почему?
– А, пришёл военный русский, сказал: «Надо служить, Жюжян, айда в армию». Жюжян сказал «Хоп» и ушёл далеко в горы. И не вернулся.
– И, что – не нашли?
– Не искали. В горах искать нельзя – чужих горы не пускают.
– Умер, наверное, Жюжян, – предположил я.
– Зачем умер! Кумыс присылал. Брынзу присылал. В гости завёт – хорошо живёт.
Он немного отпил кумыса, вернул чашку жене, потом взял в руки большой комуз, который, как я заметил, у него всегда был под рукой и, глядя, не мигая, прямо на белое солнце своими карими глазами, стал петь под звуки комуза. Он довольно искусно владел этим инструментом, я бы даже сказал, – виртуозно. Но посмотрев на то, как смотрит на мужа и как слушает его песню его жена, я понял,  музыка здесь – не главное. Его жена, тем временем, ушла в юрту заниматься своими женскими делами, а я сидел и слушал. Потом спросил его:
– О чём поёшь, Рысбек?
Отвечает:
– О многом. Вот коршун летит. Коршун убивает, чтобы накормить своих птенцов. Лишнего не  берёт, потому что умный. Человек человека не ест, но убивает. Потому что ума нет.
Помолчав, добавил:
– Много о чём пою. Жена у меня красивая. Скоро к Жюжяну поеду, – так же неотрывно глядя на солнце, мечтательно добавил он, – может уруса с собой возьму – тебя, значит.
Больше мы не виделись – когда я оказался здесь в следующий раз, его юрты уже не было. Соседи сказали, что он давно разобрал юрту и уехал к брату.

9. Момент истины
При возвращении в часть я был срочно вызван к полковнику. Увидав меня, входящего  в кабинет, быстро подошёл ко мне и тревожно сказал:
– Алёша, передали по рации, у вас в Чимкенте что-то случилось. Быстро бери мою машину и поезжай без промедления!
У меня внутри всё оборвалось. Но я сказал:
– Не надо машину – у меня есть Абрек!
– Дело твоё, поезжай. Я радирую, что ты уехал.
Через пять минут я был уже в дороге.
Я не понимал, что там могло случиться! Видимо, что-то с Делией. Когда я уезжал, она была в порядке. Моя тревога передалась Абреку. Я пришпорил его так, что он удивился, но «принял к исполнению». У меня засвистело в ушах от встречного ветра. Хлястик фуражки натянулся. Подковы копыт так громко цокали о каменистую дорогу, что мелкая живность, обитающая вдоль дороги заранее разбегалась и расползалась в разные стороны. До меня суть беды всё ещё не доходила. Я наблюдал себя, как будто со стороны. Только шумное дыхание Абрека и энергичное движение его тела подо мной показывало, что это происходит со мной. Через какое-то время жеребец покрылся потом. Я впал в сомнение – правильно ли я сделал, что отказался от машины. Такой длинный путь, двигаясь галопом, Абреку не выдержать. Если я буду и дальше принуждать его к такому бегу, то загоню его. Мне вспомнился Печорин из «Героя нашего времени» М. Лермонтова, который из-за чрезмерного эгоизма и бездумности, убил коня и не догнал любимую женщину. Так я поступить не имел право и,  притормозив жеребца, который сразу же перешёл на лёгкую рысь, решил положиться на расчётливость и ум самого Абрека, и понял, что не ошибся – Абрек стал чередовать скорости аллюра по своему усмотрению, соизмеряясь со своими силами, и на рассвете мы были в пригороде Чимкента. У первого километрового столба я заметил одинокого всадника, он тоже заметил нас и направился   нам  навстречу. Это был Эрмек. И только теперь я сообразил, что в спешке допустил глупость – я, не узнал адреса родителей! Если бы не Эрмек… Но самобичеванием заниматься времени не было. Эрмек, поравнявшись со мной, с волнением в голосе, сказал:
– Скорей за мной – она в больнице!
И мы поскакали. У больнице нас встретила Джамиля. Я с ходу соскочил с жеребца и вмиг оказался на крыльце. Эрмек остался с лошадьми. Джамиля быстро повела меня по белым коридорам больницы. У дверей одной палаты стояли мужчина и женщина в белых халатах. Джамиля  сказала:
– Это врач и акушерка.
Мы быстро подошли к ним. Врач обеими руками взял меня за плечи и произнёс с горечью в голосе, глядя прямо в глаза:
– Крепись, парень, – роды были тяжёлые и нам не удалось их спасти.
Я рванулся к двери, но шесть рук остановили меня. Врач сказал:
- Нельзя туда – там её родители.
Я снова ощутил себя чужим в этом мире! Вот как распорядился их аллах! Я почувствовал у себя под сердцем большой кусок льда, выронил кнут из рук, который до сих пор был у меня, повернулся и пошёл к выходу. Там меня встретил Эрмек, посмотрел на меня и всё понял. У него брызнули из глаз слёзы. Как лунатик, я побрёл дальше, за мной – Эрмек. Наши лошади, по давней привычке, как ни в чём ни бывало, тёрлись между собой шеями. Мы сели в сёдла и тронулись в обратный путь. На выезде из города, у первого километрового столба, я вплотную подъехал к Эрмеку, обнял его и сказал:
– Прощай!
Пришпорив жеребца, я стал быстро удаляться от ненавистного теперь мне города. Через минуту, оглянувшись, я увидел вдали, всё ещё стоявшего и смотревшего мне вслед, Эрмека. Я помахал ему фуражкой – он ответил взмахом кнута и, только после этого, он повернул лошадь в сторону города. Проскакав километров пять, я свернул в сторону от дороги и направил Абрека на зелёную лужайку, через середину которой тихо протекал небольшой ручей. Вот здесь мой жеребец мог вдоволь отдохнуть и подкрепиться. Я лёг на траву. Мне ничего не хотелось, я никуда не спешил. Для меня всё было в прошлом.
Мимо нас иногда кто-нибудь проезжал – то на лошади, то на машине, то на ишаке. И каждый раз проезжавшие с любопытством и недоумением смотрели на меня, праздно отдыхающего. А однажды прошёл караван верблюдов. Верблюды несли свою поклажу с гордым видом выполнения сверхважной миссии всего человечества. Мне даже показалось, что один из верблюдов посмотрел на меня свысока, с надменным видом, и с презрением отвернулся. Караван долго маячил перед моими глазами, покачивая своими бесценными тюками, потом медленно растворился в дымке знойного дня. Это обстоятельство как будто окатило меня холодной водой. Я вспомнил восточную поговорку: «Собаки лают, а караван идёт». Вот он – момент истины! Горе и беда, невзгоды и трудности, рождение и смерть – всегда и везде сопровождают человека! А жизнь продолжается!... И человек должен жить в своих реалия и не искушать судьбу. И каждый должен пахать своё поле.
Утром следующего дня я был у полковника. По моему удручённому виду он понял, что случилось самое худшее. Он исподлобья наблюдал за мной и не задавал вопросов. Я сел на стул у приставного стола по левую руку от командира и сказал:
– Виктор Иванович, я больше здесь не могу. Отправьте меня на фронт – я хочу воевать.
Полковник пружинисто встал и грозно проговорил:
– Ты что, товарищ капитан,  – с луны свалился или белены объелся?! Какой фронт?! Какая война?! Ты что думаешь, здесь легче и безопасней? А ты знаешь, молодой человек, пока ты полутора суток отсутствовал, мы здесь на маленьком участке – «на пяточке» – шестерых пограничников потеряли! Они ценой своей жизни задержали фашистских диверсантов! – И он энергично заходил по кабинету. Потом, закурив свой любимый «Казбек», немного успокоившись, сел напротив меня и, более миролюбиво, но озабочено, продолжал:
– Ты знаешь, Алёша, вдоль границы на нашем участке сосредоточено несколько групп диверсантов. Особенно тревожное положение на Н-ской заставе. По данным наших разведчиков, работающих за рубежом, именно на этом участке в ближайшие дни враг планирует массированный переход нашей государственной границы. А ты знаешь, каких бед могут натворить эти нелюди, если прорвутся в глубь нашей страны! Вот туда ты и отправляйся. Назначаю тебя командиром пограничной заставы. Там тебе будет и фронт и война. И о своём горе тебе некогда будет думать. Беда и горе сейчас у каждого. Но жизнь продолжается! Иди в штаб, – принимай дела.
Моя служба на Памире продолжалась…