Круговорот жизни

Андре Барбье
Московский лес ранней весной. Не то лес, не то парк: можно набрести на нехоженый уголок: укромный, скрытый от глаз, нетронутый мирок, а можно посидеть на скамейке, около широко протоптанной тропы, где движение пешеходов интенсивно, как на обыкновенной московской улице. Можно любоваться прозрачным ручейком, играющим солнечными бликами по разноцветным камушкам, или набрести на грязный, маленький, заросший пруд, в котором плавают банки из-под пепси-колы, что больше походит на громадную лужу. Можно быть очарованным тишиной и пением птиц в кронах старых деревьев, или слышать приглушённый гул моторов на шоссе, проходящим совсем рядом; наблюдать дикую, независимую жизнь природы: белок, мышей, насекомых, или быть облаянным чьей-то злобной собакой с ошейником.

Московский лес многолик и многогранен, и называется он уже «лесопарк», или ещё лучше: «зона отдыха». Люди стекаются в эти зоны, из ближайших спальных районов, подсознательно ища тишины, покоя, гармонии, а сознательно отталкивая всё это, собираясь в большие, шумные компании, с водкой, закуской, магнитофоном. Потом, не найдя что искали, устав от собственного шума, от еды и выпивки, устав от себя, они злятся, нервничают, срывают свою злость на окружающей природе, ломают ветки, бросают мусор, задирают прохожих.

Пожилые люди ходят в лес за собственным здоровьем. По двое, по трое, бабки медленно и важно прохаживаются по асфальтированным дорожкам, понося на чём свет стоит всех и вся, начиная от правительства, заканчивая своими родственниками, жалуясь друг другу на здоровье, на жизнь, бросая злобные взгляды вокруг, ругая детей, которые неосторожно проезжают мимо них на велосипедах. Эти тоже не находят, что искали, и по возвращении домой, кроме усталости, разочарования и ломоты в ногах, ничего не чувствуют.

Есть ещё интеллигенты, которые считают, что любят и чувствуют природу, что знают её, что она их вдохновляет. Они как правило, приходят в лес по одиночке, с мольбертом, блокнотом или книжкой. Посредственные художники, а в большинстве случаев и не художники вовсе, которыми изобилует Москва, оттачивают своё мастерство, с выражением крайней сосредоточенности на лицах. Такие же поэты, с такими же лицами, выдавливают из себя чужие, банальные штампы.

Часто встречаются спортсмены, занимающиеся самолюбованием и позёрством, как правило, в наиболее людных местах. У них красивые тела, красивые костюмы, на лицах презрение и высокомерие. По берегам прудов рассаживаются рыболовы с дорогими импортными снастями, они сосредоточенны и неприступны, грязны и молчаливы, они по-своему наслаждаются природой, они по-своему любят её, вылавливая последних микроскопических рыбёшек. Для чего?

Вся эта публика появляется в московском лесу ранней весной, мешая друг другу, раздражая друг друга, действуя, друг другу на нервы. Вся эта публика чужда природе. Вся эта публика, не осознавая этого, губит её, не только физически, но и глубже, засоряя дух леса грязными, злыми мыслями, материальными желаниями, принося в лес свои житейские проблемы, превращая райский уголок в коммунальную кухню...

К счастью, среди этих скучных, серых, постных лиц нет-нет, да и промелькнёт совсем другое лицо. Это лицо будет как лучик света, как капля воды, как дуновение ветра. Это лицо будет светиться изнутри волшебным чистым светом, оно будет радостным, удивлённым, счастливым. Человек с таким лицом знает тайну. Тайна эта проста, слова её каждый слышал не раз, но мало кто услышал, остановился, задумался, чтобы понять. Мало кто понял её. Но если ты готов, если ты осмелишься, если ты открыт душой и сердцем - просто подойди к человеку с таким лицом, поздоровайся, заговори и он поможет тебе. Он обязательно поможет тебе проникнуть в эту тайну. Человек с таким лицом не может отказаться, он поведёт тебя за собой в другой - светлый и прекрасный мир. И если ты окажешься по-настоящему прилежным учеником, то и твоё лицо озарит внутреннее сияние, и ты обретёшь внутренний покой, и ты сольёшься с природой в одно целое. А потом сможешь помочь ещё кому-то, кто будет готов, кто подойдёт к тебе - потерянный и одинокий, и будешь счастлив...


Бывают в жизни такие полосы, когда всё идёт на перекосяк, когда всё складывается не так, когда ничего не получается и ничто не радует. В такое время надоедает жить. Возникает вопрос - для чего я живу? Всплывают воспоминания, сожаления о прошлом, угрызения совести. Поднимается волна раздражения на самого себя, волна злобы, вызванной бессилием против обстоятельств, сознанием того, что не сделал ничего важного в этой жизни ни для себя, ни для других. Сознание своей никчемности и беспомощности подавляет стремления и желания. Душа впадает в оцепенение, она не хочет работать, не хочет радоваться. Она страдает...

В таком настроении нет желания общаться с себе подобными, и я, неожиданно для самого себя, оказался в Битцевском лесу. Это было в апреле. Только недавно стаял снег. В Москве улицы были уже сухими, а здесь, кое где, встречались лужи, почва местами была мягкой от влаги. Некоторые деревья ещё стояли голыми, а на других раскрылись маленькие листочки - чистые, свежие, светло-зелёные. Сквозь пожухлую прошлогоднюю траву пробивались новые ростки – ещё слабые, редкие, но уже весёлые и жизнерадостные.

Я шёл прямо, никуда не сворачивая и не думая, куда иду. Я шёл, чтобы подальше уйти от городского шума, от людей, от себя... Я шёл быстро, как бы убегая. Было тепло, даже жарко от быстрой ходьбы. Воздух становился всё чище, по мере углубления в лес, людей встречалось всё меньше, следы цивилизации попадались всё реже. Я постепенно успокаивался и замедлял шаг.

Теперь я брёл по лесу медленно, не думая ни о чём конкретно, только смотря по сторонам, всюду наблюдая радостную картину возрождения природы после зимнего оцепенения. Это было возрождение к новой жизни, вернее новый этап в бесконечном круговороте жизни.

Я рассматривал набухшие почки, вдыхал их терпкий запах полный жажды жизни, полный стремления жить. Я видел, как растут крохотные травинки, приподнимая и раздвигая большие прошлогодние листья, отжившие своё. Я наблюдал за первыми жучками с полированными спинками, упорно и деловито карабкающимися вверх - к воздуху, к солнцу, к жизни. Воздух был наполнен гомоном и щебетом, жужжанием и стрекотанием, он был напоён загадочными ароматами сырой земли и распускающейся зелени, мокрой коры и древесного сока. Весь лес был наполнен энергией свежего ветра, силой, самой жизнью.

Всюду таяли остатки снега, образуя живописные ручейки и заводи. В них тоже существовала какая-то жизнь, поверхность воды никогда не оставалась в покое: то ветерок пустит рябь, играя солнечными бликами, то ветка упадёт в воду и поплывёт, пуская круги, то шевельнётся кто-то в глубине. Ручейки эти то сливались вместе, то расходились, то пропадали в овражках, то стекали в постоянные ручьи, бегущие по более глубоким руслам. Они весело журчали, играючи перекатывали разноцветные камешки по дну, вздымали песок лёгкими облачками, подхватывали веточки и прошлогодние листья, унося их, прочь, как ненужный хлам, мешающий возрождению жизни.

Я собирал камешки. Вытаскивал их из воды и любовался фантастическими узорами на их боках. Они переливались на солнце яркими красками, искрились, казалось, что они тоже были живыми. Они сами излучали свет, тепло, радость, и я клал их обратно в ручей.

Я припал к воде, встав на четвереньки, не боясь испачкаться, большими глотками пил, окуная всё лицо. Вода была холодная, чистая, свежая, какая-то живая. Она оживила меня. Она разлилась внутри свежей волной. Она притушила пожар души. Она промыла, очистила душу. Я почувствовал сладостную усталость, приятною истому. Пришло ощущение, что не надо больше никуда идти, незачем, что я уже пришёл...

Я лёг на спину, поднявшись немного на пригорок, прямо над ручьём, смотрел на лёгкие, полупрозрачные облака, гонимые тёплым весенним ветром на север. Они гордо проплывали надо мной, как куски ваты на глубоком голубом небе, то бесформенные, то на что-то похожие, но всегда спокойные и мудрые, как будто знали, куда их несёт. Птицы в вышине казались точками, в отличие от облаков, они ничего не знали, хаотично носились в пространстве, весело играя, просто радуясь весне, ветру, воздуху, полёту.

Я чувствовал, как подо мной растёт трава, ощущал силы исходящие из земли, и силы исходящие от солнца, и силы воздуха, воды и ветра. Я видел, как эти силы сталкивались, закручивались, перемешивались между собой, рождая жизнь, движение, радость. Тело моё лежало над ручьём, а душа металась высоко в небе, резвилась, веселилась вместе с этими силами. Я участвовал в этой круговерти. Я забыл, кто я, превратившись в одну из сил. Я был частью этого круговорота жизни...

Из этого состояния сладостного оцепенения, меня вывел неожиданный хруст какого-то сучка под чьей-то ногой. Я не слышал приближающихся шагов, поэтому вздрогнул от неожиданности, и сел, озираясь. Шагах в десяти, я увидел женщину – довольно молодую, невысокую, стройную, в светло-сером плаще. На шее у неё развевался от весеннего ветерка лёгкий крепдешиновый шарфик чёрный в белый горошек. Недлинные волосы, забранные сзади в хвостик небольшим чёрным бантиком, тоже трепетали на этом ветру. Большие грустные глаза смотрели на меня немного испуганно, видимо она не ожидала наткнуться на меня.

Её нельзя было назвать красивой. Мне в её облике понравились по началу только глаза – глубокие, карие, в глубине этих глаз тлел какое-то свет. Одежда её выглядела гармонично, хотя явно была не дорогая, но чистая, опрятная, подобранная со вкусом. Было в ней что-то притягательное, что-то располагающее, что-то необыкновенное. Она казалась одинокой, хрупкой, незащищённой, но в тоже время твёрдой, неприступной уверенной.

Видно было, что она направлялась именно к этому месту. Она остановилась, глядя на меня в нерешительности. Я тоже смотрел на неё, не понимая, как быть, но вставать и уходить мне не хотелось. Мне даже не хотелось с ней заговаривать, я был поглощён самокопанием, созерцанием, но если она останется, то придётся, ради приличия, ведь мы здесь были одни. Как только она не боится в наше время бродить по лесу одна, вдали от дорог, от людей?

Тем временем она отвела от меня взгляд, подошла к ручью и задумчиво уставилась в воду, метрах в пяти от меня. Мне было неловко, трудно сказать что-либо: я не часто знакомлюсь на улице. Вернее никогда. В любом случае нужен повод. Я подобрал из воды первый попавшийся камешек, и, подойдя к женщине, спросил:
– Извините. Я тут бродил. Нашёл вот интересный камень. Не могли бы вы мне подсказать, что это за камень? Как он называется?
Она вновь подняла на меня глаза. В них я не увидел ни смеха, ни страха, только изучающая глубина. Моя собственная улыбка показалась мне идиотской. Она ответила мне после некоторой паузы:
– Извините, я не разбираюсь в этом.
– Жаль, – ответил я, – он такой красивый.
– А разве он менее красив, если вы не знаете его названия? – обескуражил меня её вопрос.
Мне стало стыдно, и я сказал:
– Простите. Мне просто надо было что-то сказать.
– Я понимаю... – ответила она.
– Я просто подумал, что не вежливо молчать, надо что-то сказать. Простите. Я пойду... – я повернулся и пошёл было прочь, но её голос остановил меня:
– А как вы нашли это место?
– Да никак. Просто шёл. Остановился...
– Вы просто гуляли, или шли куда-нибудь?
– Куда здесь можно идти? Просто ходил.
– А почему вы ходили, вам было плохо? – продолжала она настойчивый допрос.
– Да не то чтобы плохо... – отвечал я, удивляясь, зачем я вообще отвечаю, – А что такого в этом месте, что вы меня спрашиваете, как я его нашёл?
Она сделала шаг в мою сторону, и, глядя мне прямо в глаза, пытливо, как бы изучая, тихо произнесла:
– Это моё «место силы»...
Я смотрел на неё, не зная, как реагировать на это заявление. Да и смысл её слов остался для меня тайной. Я пожал плечами, и собрался было продолжить свой путь, как она спросила:
– А вы знаете, что такое «место силы»?
Я не знал, потому и ничего не ответил.
– Есть такие места, где человеку хорошо, комфортно, где ему приятно быть. В этих местах обитает «Сила», благоприятная для данного человека. В таких местах человек приобретает энергию.
– Понятно, – сказал я с глупым выражением лица.
– Эти места каждый человек сам себе находит. Для этого нужно обострённое восприятие. Это бывает при возбуждении, или при тоске, или при стрессе. В любом случае надо отвлечься от обыденного мира. Надо смотреть на него и не видеть, вернее, видеть не только то, что видно...

До меня начал постепенно доходить смысл её слов. Я вспомнил своё состояние, которое обрёл на этом месте, вспомнил, что я чувствовал до прогулки по лесу. Я был согласен с ней, хотя раньше думал, что она издевается надо мной.

Напряжение между нами, как рукой сняло. Она присела рядом, прямо на землю, расправив складки своего плаща и свободно вытянув ноги в элегантных чёрных полусапожках. Разговор наш продолжался неторопливо, спокойно, интересно. Вернее сказать: говорила больше она, размеренным негромким голосом, который завораживал, успокаивал. Речь её была понятна и доходчива, было легко и приятно следить за мыслью, которую она хотела донести до меня.

Не сказать, что мысли эти, были для меня совсем уж новыми. Многое я понял сам, побывав в юном возрасте на войне. Я дошёл до понимания, что человек не ограничен своим физическим телом, что со смертью этого тела не кончается жизнь личности, а значит, кроме чисто материальных целей, есть ещё какая-то сверхзадача, задача с верху, которую человек решает на других планах бытия, в других мирах, в других масштабах времени. Именно там я начал задаваться вопросами: что же есть жизнь, мироздание, Божество, Бог, Судьба...

Я прочитал массу книг по эзотеризму, теологии, философии, магии. Я изучал библию, каббалу, веды. В книгах этих я нашёл ответы на многие вопросы. Вернее нашёл не сами ответы, а формулировки ответов, которые не мог почувствовать. И при этом чувствовал ответы, которые рождались во мне самом в результате опыта и размышлений, но не мог сформулировать их. Я пробовал заниматься практикой, используя труды Папюса, Парацельса и Станислава Гуайты, не из меркантильных побуждений, а из любопытства, но быстро убедился, что у меня недостаёт личной энергии, недостаёт какой-то Силы.

Между тем жизнь моя катилась под гору. Ничего не получалось с работой, не потому даже, что я что-то не умел или был ленивым, нет, просто каждый раз вмешивались какие-нибудь обстоятельства или люди, которые всё портили. Я начинал, было бороться с ними, но только приобретал врагов, ничего не добиваясь и, при этом, не желая никому зла.

Ничего не получалось в личной жизни, не было взаимопонимания с собственным сыном, с собственной женой, которых я очень любил. Я страдал от отсутствия этого взаимопонимания, страдал оттого, что не мог им дать того, что хотел – всё что имел, потому что не имел ничего материального, а что было у меня духовного, было им не понятно и не нужно.

Друзья постепенно оставляли меня один за другим: кто умирал, кто уезжал за границу, кто предавал... Новыми друзьями обзаводиться мне не хотелось. К самому слову «друг» у меня особое отношение: дружба должна быть выстрадана, проверена временем, дружба – это род любви, по-моему. За друга, как и за любимую, можно отдать свою жизнь, не задумываясь, не взвешивая, не рассчитывая на ответ...

Мне кажется, что Наталия, так звали мою новую знакомую, почувствовала всё это, не почувствовала даже, а просто знала, просто думала, как я. Глаза у неё были печальные и бездонные, когда я ей рассказывал всё это по её просьбе. Может, и она переживала нечто подобное. Но она, в отличие от меня, была сильная. Она была сильная и мудрая. От неё исходила Сила. Я чувствовал эту Силу, как тёплую, добрую волну, что захлёстывала меня, убаюкивала, успокаивала и будоражила в тоже время, вызывала восторг, тот трепетный внутренний восторг, что вызывает открытие. Её слова прямо через сердце проникали в сознание, даже не в сознание, а прямо в душу, оставаясь там простыми и ясными истинами, не требующими облачения в слова.

Я впервые за долгое время был не одинок. В Наталии я почувствовал того человека, которому я мог бы рассказать всё про себя - и плохое, и хорошее, правдиво и без утайки. В ней я встретил того, кому будет интересно, что я расскажу, кто будет чувствовать также как и я, слушая мой рассказ. Я и сам хотел всей душой проникнуть в её жизнь, услышать её рассказ, пережить её переживания.

Мы долго беседовали на берегу ручья. Солнце медленно опускалось за верхушки сосен. Лес стал наполняться тенями и холодком. Весеннее возбуждение затихало. Всё вокруг замирало до завтрашнего дня, когда возобновится танец возрождающейся жизни. Но этот день я не смогу забыть никогда. Наталия объяснила мне очень важную вещь: я - тоже часть «Общей Жизни». Я - часть Природы, маленькая песчинка в мироздании, вынужденная жить по Законам Природы, то умирая, то возрождаясь, но возрождаться уже в новом качестве, приобретая в смерти мудрость, а в жизни силу...

Мы вышли из леса когда было совсем темно. Мы говорили и говорили всю дорогу. Во время этой дороги мне было открыто столько, что казалось, я не в силах вместить в себя. Мне казалось, что я могу взорваться от переполнявших меня мыслей и чувств. Я вышел из леса рождённым заново - здоровым, энергичным, сильным. Наталия показала мне Силу, я чувствовал эту Силу, я знал где её искать, как на неё «охотиться». Я вновь хотел жить. Жить! Я знал теперь зачем жить!

Мы вместе ехали в метро, но она отказалась от моего предложения проводить её до дома. Мне было неловко настаивать. Я просто спросил:
– Мы с вами встретимся когда-нибудь ещё?
– Это не от нас зависит, – услышал я странный ответ, – если «Сила» приведёт нас в одно место одновременно, то встретимся.
– А если не приведёт? – разочарованно сказал я.
– Значит, не встретимся...

Двери вагона распахнулись. Наталия легко поднялась с места и вышла на платформу. Она оглянулась. Я снова увидал её печальные, глубокие, карие глаза, лёгкую ироничную улыбку. Мелькнул шарфик в горошек, светло-серый плащ... И всё...


С той встречи жизнь моя удивительным образом изменилась. Дела пошли в гору. Нашлась хорошая интересная работа, которой я всецело с наслаждением отдавал всё своё время, стараясь узнать как можно больше нового, как можно большему научиться. Жена смягчилась, когда я стал приносить в дом стабильную зарплату, а я терпеливо, по-капельке вводил её в свой мир, на свой путь, по которому очень хотел идти вместе с ней, вдвоём, взявшись за руки. Постоянное «вспоминание» своего детства и юности, помогало понимать чувства моего сына, его стремления, интересы, мы постепенно начали сближаться. Солнце опять засияло, расцвели цветы и деревья, свежий ветер хороших перемен дунул в мою жизнь.
Духовные искания перестали для меня быть мучительны, нужные книги, как будто сами приходили ко мне, и в каждой из них я находил для себя нечто новое, интересное, но каждый раз, казалось, будто об этом мы уже говорили с Наталией. Мне казалось, что она легонько, нежно, как-то даже по-матерински, подтолкнула меня по нужной тропинке, а сама стоит где-то сзади и смотрит, как я, с каждым шагом всё твёрже и твёрже, иду по ней в жизнь, к свету и радости.

Мне очень хотелось встретить её вновь, поговорить, рассказать ей о переменах, произошедших, благодаря нашей встрече. Обретя уверенность и силу, я всем сердцем желал, вспоминая её печальные, бездонные глаза, выслушать и её историю, может быть помочь. Я иногда приходил на то памятное место, на берегу лесного ручья, сидел там подолгу, перебирая вынутые из воды камешки, вспоминая наш разговор, серый плащ, шарфик в горошек, ждал, что вот-вот хрустнет ветка под её ногой...

Так промелькнуло лето, самое, пожалуй, лучшее, светлое лето в моей жизни. Лето полное открытий, деятельности и счастья, лето полное жизни. Наступила осень. Я всегда любил осень. Эта пора всегда была созвучна моей угрюмой душе - пора увядания, умирания, подведения итогов. Теперь мне совсем по-другому открылась суть этого времени года, отчего я не стал любить его меньше, а даже наоборот. Теперь это было философское время, время замедления, отхода к отдыху, ко сну. Теперь для меня осень стала порой любования красками, порой осмысливать прошлое, передышкой перед будущим. И вот я опять в Битцевском лесу. Я пришёл прощаться с лесом до весны, прощаться с тем местом. Теперь уже неспешно, внимательно вошёл я в лес и медленно направился к ручью.

Было тихо. Деревья стояли в оцепенении, медленно сбрасывая последние листья. Они отрывались от веток, и медленно, беззвучно совершали свой последний, грациозный и величественный полёт к земле. Ковёр из этих листьев, отливая всеми оттенками жёлто-золотого и коричневато-зелёного, шуршащий, чуть влажный, казалось, сам светился под ногами. Кусты, ещё зелёные, трепетали, жадно ловя лучи низкого солнца. Какие-то крупные мухи, тяжело жужжа, вились около них. Мышь деловито прошуршала в опавшей листве. Белка, хрустнув веткой, замерла вниз головой на стволе сосны.

Вот и ручеёк. Он течёт теперь как-то неторопливо, лениво. Вода кажется густой, задумчивой. Она прозрачна и холодна, плавно несёт опавшие листья, покачивая их и кружа, как будто убаюкивает, усыпляет. Я достал со дна камешек, но он не подвластен переменам, также весело блестит в лучах солнца. Присев не своё обычное место, на бугорке, вдыхая запах сырой земли, опавших листьев и холодной воды, я всё также ощущал Силу, присутствующую в этом месте. Но качество этой силы изменилось. Если раньше она давала мощный поток физической энергии, то сейчас энергия эта стала более духовной, более тонкой. Она питала душу, заставляла более плавно и упорядочено течь мысли. Само течение мысли стало похоже на течение ручья: неспешное, плавное, уносящее прочь всё лишнее, отжившее, как прозрачная, спокойная вода уносит опавшие листья.

Я перестал думать и погрузился в состояние созерцания. Появилось желание переосмыслить прошедшее лето, подвести итог, разложить по местам, то, что приобретено. Природа помогала мне в этом. Неспешное течение ручья, молчание деревьев, сонное солнце, тишина, всё это настраивало на меланхолический, задумчивый лад. Лишь четыре утки, время от времени, пролетая где-то в вышине, нарушали спокойствие шумом крыльев. Да ворона, пролетев низко надо мной, вдруг каркнула громко, так что эхо проснулось в тёмном лесу среди голых деревьев и повторило несколько раз этот неприятный на слух, но очень гармонирующий с самим лесом, звук. Ворона это всегда знак. Я насторожился.

И вдруг я услышал отчётливый хруст. Сердце моё замерло, это точно был хруст ветки под чьей-то ногой.
– Неужели, – подумал я, – вновь встречу Наталию! Как бы я хотел сейчас с ней поговорить!
Не вставая с земли, я перекатился на живот и стал внимательно осматривать лес вокруг. Вскоре я заметил одинокую фигуру, медленно бредущую между тёмных стволов. Но это была не Наталия. Судя по всему, это был какой-то молодой человек, явно моложе меня. Он брёл как-то странно, как будто был придавлен чем-то, голова низко опущена, раскачивалась на расслабленной шее. Он смотрел только себе под ноги, безвольно волочащиеся по опавшей листве.

Я продолжал наблюдать за ним с тревожным сердцем, что-то в нём было не так, какая-то тревога исходила от него. А этот человек, не замечая меня, вдруг остановился около толстого дерева, прижался лбом к чёрному стволу и застыл, как будто дошёл до конца своего пути. Плечи его начали понемногу вздрагивать, он тихо плакал. Мне стало неловко, появилось чувство, что я подглядываю, было желание отвернуться или уйти. Но, незаметно для себя, я проникся участием к нему, он стал мне не безразличен, что-то заставило меня продолжать наблюдать. Некоторое время ничто не менялось в его позе. А перед моим мысленным взором вдруг отчётливо появился образ Наталии, она смотрела на меня своими глубокими карими глазами внимательно и испытующе.

Проплакав довольно долго, парень вытер глаза, распрямился, видимо на что-то решившись, и стал оглядываться вокруг. Потом, как во сне, он медленно полез на дерево, у которого стоял и плакал. Я сразу понял, в чём было дело, и когда он, поднявшись метра на три от земли, достал из кармана верёвку, я уже приближался к нему.
– Это дерево не подходит, – крикнул я ему, – тебе нужна старая осина, или сосна, а лучше дуб, стоящий на открытой поляне.

Он вздрогнул от неожиданности, чуть не упав с дерева. Его красные, затуманенные глаза, широко смотрели на меня. Он с трудом возвращался из себя в действительность. Когда во взгляде его отразилась реальная мысль, он быстро убрал верёвку в карман, и спустившись с дерева, повернулся ко мне. Вид его приобрел враждебность.
– Для чего не подходит? – спросил он вызывающим тоном.
– Для того, что ты собрался сделать, – ответил я, уверенно глядя прямо ему в глаза.
– Я ничего не собирался. Я просто... – он запнулся, опустил глаза, не выдержав моего взгляда, поняв, что я всё понимаю и юлить со мной незачем.

Странно, но при подобных обстоятельствах у меня не было жалости к нему. А выглядел он в тот момент жалко: опущенные плечи, растрёпанные волосы, уголки губ скорбно загнулись вниз, высоко поднятые, неуверенные брови, впалые щёки. Но когда он бросал на меня короткие, нерешительные взгляды, я замечал в глубине его глаз затаённые искорки. Было видно, что страдание его - не блажь изнеженного юнца, а настоящее горе, что оно не сразу сломило парня, а победило после долгой, изнурительной борьбы, после многих атак на одинокую душу.
Я сам впал в какое-то странное состояние, как во сне: всё говорил и делал как бы по велению сердца, не думая об этом, не решая, что хорошо, а что нет, что правильно или не правильно. Как будто был управляем изнутри или извне какой-то силой, кем-то мудрым, кем-то сильным. Я сказал:
– Пойдём, посидим. Покурим. Я тебе покажу кое-что, а потом уйду. Не буду тебе мешать, и ты сам решишь что делать.

Парень пожал плечами, и на негнущихся ногах побрёл за мной. Мы уселись на бугорке, над ручьём, именно на том самом месте, где когда-то я беседовал с Наталией. Я достал сигареты. Мы закурили. И я постепенно, капля-по-капле, повинуясь своему внутреннему голосу, начал раскрывать перед Алексеем тайны красоты увядающей природы, тайны перерождения, тайны круговорота жизни.
– Ничто в природе не умирает просто так, чтобы умереть раз и навсегда. Нет смерти в мироздании. - медленно, убедительно говорил я, - Всё умирает для нового возрождения, для того только, чтобы дать толчок новой волне жизни, более прекрасной и совершенной.
– А как быть, если чувствуешь, что загнан в тупик, что все усилия напрасны? – тихо спрашивал он.
– Нет тупиков в жизни! Оглянись вокруг, посмотри, где тупики? Ты видишь лист, который несёт ручей. Жёлтый, пожухлый лист, он кажется мёртвым. Вот его прибило к берегу, кажется, что это тупик. А на самом деле это просто завершение очередного этапа в жизни целого дерева. Напитав его солнцем, воздухом, дав возможность вырасти и дать плоды, он отмирает, падает и разлагается, снабжая почву своими веществами, которыми по весне будет питаться тоже дерево, или другое, не важно. Ну можно разве это назвать смертью, тупиком?
– У человека всё сложнее...
– Нет! И у человека тоже самое. Человек, как лист, является частью одного большого организма, – Адама Кадмона, человека коллективного. И жизнь человека на земле, – это как жизнь листа на дереве: он рождается в материи, воплощая форму, приобретая опыт познания себя в проявленном мире, взаимодействуя с другими людьми, потом умирает его физическое тело, рождая тело духовное, но уже обогащённое знаниями, приобретшее новое свойство формы, питает Адама Кадмона опытом и восприятием, давая возможность совершенствоваться, а за тем, набравшись энергии, вновь произрождается в материи, но уже в другом качестве, с другими задачами. И это, – Великое Вращение Кватернера, Колесо Жизни индусов. Это просто – круговорот жизни!

Убив своё физическое тело, ты не лишишься жизни, ты просто уйдёшь от решения своей задачи, нарушишь порядок круговорота, задержишь развитие Адама Кадмона, ведь и через тебя он познаёт себя, за это тебе будет дана ещё более сложная задача при следующем рождении.
– А как же те, кого убивают, на войне, например? – спросил Алексей уже заинтересованно.
– Там всё иначе. Там умирают, уже решив свою задачу, выполнив своё предназначение. На войне время идёт по-другому, там иногда можно за один день прожить всю отведённую тебе жизнь, и умереть при этом не зря. На войне вообще зря никто не умирает, даже тот, кому не удалось убить ни одного врага. Только на войне можно понять, почувствовать, что смерть - это продолжение жизни, что смерть - это шаг в другое бытие, в другую форму, и, потому, как встретить её, с какими мыслями, с какими стремлениями и понятиями, с какой душой - это единственно существенный вопрос.
– А как быть, если не видишь выхода, если чувствуешь, что проиграл?
– Жить дальше. Ждать, смотреть, думать, бороться, воевать: с противниками, с врагами, с собой. Надо учиться быть сильным, не только физически, но и внутренне. Надо познать Силу, научиться искать и ловить её, копить и пользоваться ею. Надо осознать себя не как индивидуума, а как маленькую частичку жизни...

Во время нашего разговора Алексей «ожил», подобрался, в глазах загорелись искорки. Мне удалось заразить его интересом к непознанному, к сокрытому, желанием проникнуть в тайну. Мне удалось помочь преодолеть ему минутную слабость, которая могла привести к непоправимому. Мне удалось спасти душу, причём хорошего человека. Я был очень рад этому, и всё время вспоминал Наталию, чей урок не прошёл для меня даром.

День близился к концу. Холодное солнце уже коснулось горизонта. Всё замерло, затаилось вокруг, не было слышно ни звука, ни шороха, ничего. Мы встали, оглядели, напоследок, ставшее обоим нам дорогим, место и пошли сквозь вечерние тени к городским огням, к городскому шуму, к людям...


По дороге Алексей сам поведал мне свою историю, о которой я намеренно не спрашивал. Но он теперь доверял мне, и ему надо было освободиться от этого. Ему было трудно говорить, но, видя, что я внимательно слушал, и вроде бы всё понимал, как он того хотел, Алексей повёл свой рассказ:

В начале лета он бросил институт, куда поступил после армии. Поступил не просто «лишь бы поступить куда-то», а хотел учиться именно в этом институте. Он мечтал о нём, готовился, помня свой провал, сразу по окончании школы. А, поступив, учился с удовольствием, с интересом, думая уже о выбранной профессии. Ему нравилось учиться, ему нравился сам процесс. Он любил делать курсовые проекты, лабораторные работы, любил копаться в книгах, находя дополнительные сведения. А на четвёртом курсе начал задумываться об аспирантуре.
Но жизнь распорядилась иначе. Умер его отец. Умер внезапно, ещё полный сил, не дожив и до шестидесяти, и Алексей вдруг оказался в ответе за семью – мать и сестру, которая ещё училась в школе. Он не был готов к этому, все мысли его были заняты учёбой и совершенствованием знаний. Он никогда ещё не зарабатывал по большому счёту. А теперь, когда два родных человека зависели от него, надо было что-то делать.

Ночная работа сторожем не принесла достаточно денег, а учиться стало заметно тяжелее: хотелось спать, трудно было заставить себя внимательно слушать лекции. Постепенно пришло решение оставить учёбу, «до поры, до времени»: тешил себя мыслью Алексей. И вот, взяв справку «о незаконченном высшем», он начал искать работу.

Это оказалось непросто. Долго он мыкался по агентствам, перелопачивал газеты с объявлениями, ездил в разные фирмы, разговаривал, заполнял анкеты: всё было напрасно. А между тем положение становилось просто катастрофическим: нечего было есть, нечего было носить, тяжёлая тревога, безысходность повисла в семье. Мать начала тайком продавать наиболее ценные старые вещи. Алексей уже был на грани отчаяния, ему было стыдно приходить домой, смотреть в глаза своим родным, когда случайно повстречал на улице своего одноклассника – Мишку Сергеева.

Поговорили, попили пивка, вспомнили школьные годы. У Мишки всё шло «полным ходом», он и не думал поступать в институт, и сейчас работал в одной торговой компании, причём на руководящей должности. Когда он узнал о бедственном положении Алексея, предложил ему работать с ним. Лёша, не думая, с радостью согласился.

Фирма занималась торговлей, не всегда честной, скупая что-то в одном месте, продавая что-то в другое, часто ворованное, часто бракованное, иногда просто опасное. Алексей, стиснув зубы, втягивался во всё это, понимая, что сейчас другого пути у него нет. Работа была скучная и неинтересная, но денег было достаточно. Мать и особенно сестра вздохнули свободно. А Алексей мучился на работе. Он добросовестно старался исполнять свои обязанности, но работа не захватывала его, он с нетерпением ждал окончания рабочего дня. Люди на фирме все были, что называется «не его круга», поговорить было не с кем - ограниченный, бескультурный народ, на уме только деньги, деньги и ещё раз деньги. Деньги были превыше всего, для них деньги были - святое, деньгами мерилось всё: положение человека, уважали по их количеству, ценили по способности «доставать» деньги, дружили по способности тратить деньги.

Алексей с удивлением обнаружил, что в мире, где он оказался, всё держится на лжи. Все старались друг друга «надуть»: начальники подчинённых, подчинённые продавцов, продавцы покупателей. Все друг другу врали, врали без конца и постоянно, по-мелочам и по-крупному, когда надо и когда не надо. Алексей сам не раз попадался на их ложь. Он очень удивлялся, когда рассказывая об этом Мишке, не находил в нём сочувствия, а сами факты обмана не вызывали у того возмущения, наоборот: он свысока начинал отчитывать Алексея за «неумение жить».

Алексею быстро опостыло всё это. Он поник, отчаялся, собрался, было уходить. Но в это время на работе появилась она…

Как только она в первый раз вошла в комнату своей неспешной походкой, какой-то светлый луч озарил всё вокруг. Она была не похожа на других женщин фирмы: одевалась неброско, не имела дорогих туалетов, но всё что она носила удивительным образом гармонировало с её фигурой, лицом, походкой, казалось было сделано именно для неё, она почти не красилась, из-за чего её необыкновенные, тёмные глаза резко выделялись на бледном лице. В этих глазах была пленительная глубина, там тлела мысль, они казались умными и знающими. Давно Алексею не приходилось видеть таких глаз...

Она, как и Алексей, тоже стала «белой вороной» на фирме, хотя и работа у неё пошла довольно успешно. И ничего удивительного не было в том, что они сошлись, подружились, сблизились. Алексей влюбился. Влюбился первый раз в жизни по-настоящему: беззаветно, страстно, всем своим существом. Она снилась ему по ночам, только о ней он грезил наяву, только с ней были все его мысли.

Они много времени проводили вместе, вне работы, гуляя по вечерам по улицам Москвы, по паркам, заходя в недорогие кафе, ходили в театры, в музеи. Они много разговаривали на различные темы. Алексею было интересно и легко с ней. Она была немного старше, но её живой и непосредственный ум ставил их на один уровень общения.

Прошло немного времени, а Алексей уже не представлял себе жизни без неё, и когда однажды, заболев, она не пришла на работу, он еле дождался конца рабочего дня. Он несколько раз звонил ей домой, справиться о здоровье, и настоял на том, чтобы навестить её. Он купил фруктов, конфет и приехал к ней. Она была прекрасна в своём жёлтом шелковом халате, с распущенными чёрными волосами, с глубокими карими глазами на бледном лице, и Алексей рассказал, как он любит её, как обожает, боготворит и не может жить без неё. Она ничего не ответила ему в тот раз, но всё её поведение, говорило о том, что и Алексей ей не безразличен. Он остался на ночь...

На работе они вдвоём попали в изоляцию. Как все недалёкие и малокультурные люди, сотрудники на фирме не выносили, когда рядом с ними кто-то счастлив, причём непонятным им образом. Они отторгали всё то, что недостижимо для их скудного умишка. Началась неприкрытая травля двух «белых ворон», со сплетнями, наговорами, подлостями и враждой. Алексей, витая в облаках своего счастья, мало обращал внимания на это, а она пыталась бороться, как могла, иногда упрекая Алексея в том, что он ей не помогает. Тогда Алексей, ради любви, тоже ввязался в эту войну. Но, неприученный к подобному крючкотворству, он терпел поражение за поражением, понимая, что эта борьба бесполезна, никчёмна, что надо просто уйти, поискать другую работу. Они часто говорили об этом вечерами, мечтая, как будут работать вместе, рука об руку, как вместе пойдут по жизни, как вместе добьются успеха. Но для осуществления этой мечты нужны были деньги, хотя бы не много для начала, но деньги. Эти проклятые деньги...

Вскоре подвернулся подходящий случай. Они заключили очень удачную крупную сделку, и поскольку всё строилось на полулегальных расчётах, появилась возможность не ставить в известность руководство фирмы о сумме сделки, большую часть прибыли, положив в свой карман. Алексей никогда не делал ничего подобного, не хотел он так поступать и в этот раз. Но она настояла, приведя массу аргументов, припомнив все унижения, обиды, несправедливость, которые они терпели на фирме. И он, скрипя сердце, уступил.

Они вмиг разбогатели. Они пошли в ресторан, в шикарный ресторан отпраздновать победу. Всё сверкало, сияло, светилось, но Алексея не покидало тревожное чувство, на душе лежал камень. И, как оказалось, не зря...

Сделка расстроилась. Кто-то где-то подвёл, не выполнил условий, вовремя не заплатил. Фирме предъявили претензии, и общая сумма стала известна руководству.
Мишка вёл себя как оскорблённая добродетель, как бескорыстный благодетель, огорчённый чёрной неблагодарностью, хотя сам часто вставлял «палки в колёса» и принимал участие в травле. Разговор кончился тем, что он дал Алексею три дня, чтобы вернуть сумму, бессовестно украденную у фирмы.

Алексей с тяжёлым сердцем приехал к ней, так как их деньги хранились у неё, а на работу она больше не ходила. После праздника в ресторане, они не виделись два дня. Алексея поразила перемена, произошедшая с ней: она как будто не обрадовалась его приходу, на ласки реагировала сдержанно и нетерпеливо. А когда он поведал ей о разговоре с Мишкой, принялась его стыдить и упрекать, обвиняя в трусости, в мягкотелости, в предательстве. Она закончила разговор тем, что Алексей - не мужчина, что деньги она не отдаст, и знать его больше не желает, с грохотом захлопнув дверь за ним...

Снова тупик. Снова край. Снова нет выхода. Так Алексей и оказался в лесу, на том самом месте, где мы с ним встретились.


Я молчал, когда он закончил свой рассказ. Мы уже вышли из леса. Сумерки плавно перешли в ночь. Мимо нас неслись машины с весело сияющими огоньками, торопливо пробегали редкие прохожие. Никому не было до нас дела, оно и к лучшему. Мы спустились в метро и поехали по направлению к центру, как когда-то с Наталией. По дороге я спросил:
– А велика ли сумма?
– Пять тысяч долларов... – безнадёжно ответил он.
Я заметил, что Алексей опять теряет веру в себя, опять окунается в безысходность ситуации. Но я уже знал, как ему помочь:
– Всё будет в порядке, поверь мне! – сказал я, постаравшись придать своим словам значимость и весомость.

Он поднял на меня глаза, полные муки и надежды:
– Каким образом?
– Я тебе помогу...

Он сразу поверил мне. Лицо его осветилось светом жизни, желанием жить, готовностью к борьбе. Теперь я был спокоен за него. Я возвратил в круговорот жизни, потерявшуюся было частичку, отчаявшуюся было живую душу. Я был счастлив и вспоминал с благодарностью тёмные глаза и тихий, спокойный голос Наталии.

Алексей на глазах воспрял духом, снова стал самим собой. Но, вдруг, лёгкая тень пробежала в его глазах. Он потупил взгляд и сказал:
– Одна только просьба, давай не будем трогать её, пусть себе живёт...
– Обещаю, – коротко ответил я, – А нет ли у тебя её фотографии?

Алексей внимательно взглянул на меня и полез во внутренний карман. Он достал бумажник, бережно развернул его. С трепетом и благоговением вынул небольшую карточку, сам посмотрел на неё, замерев на мгновение, и протянул мне, как какое-то богатство, как что-то очень дорогое.

Я взял у него фотографию. Дыхание у меня перехватило на миг. Вагон метро, пассажиры, огоньки за окнами – всё завертелось, перемешалось в каком-то вихре, в центре его была фотография, с которой на меня смотрела своими глубокими карими глазами Наталия...

А. Барбье 2001