Шелковая рубашка

Андре Барбье
Солнце медленно опустилось за далекую кромку леса на противоположном берегу реки, оставив над ней багровый полукруг, в котором было что-то зловещее и тревожное. Сразу же подул западный ветер – прохладный, влажный, сильный. Я повернулся к нему лицом, растопырил руки, запрокинул голову. Рубашка из темно-синего шелка развевалась на этом ветру, приятно щекоча кожу. Если закрыть глаза, приходило ощущение полета, неровного, опасного, но стремительно приближающего к главной цели. Ветер пролетал по верхушкам кустов, шурша и играя ими, как волнами, стуча ветвями, поднимая облачка пыли и опавших листьев. Он гудел в кронах деревьев, пригибал к земле тонкие травинки. Ветер играл с природой и со мной, с моей шелковой рубашкой, с волосами, с чувствами, он был живой, он был силой, он что-то мне говорил.

Начинались сумерки - самое прекрасное и магическое время суток. Это время искать Силу, это время использовать Силу, это время выбирать Дорогу. Я лег на спину, вытянул ноги, расслабил все тело, почувствовал теплые волны исходящие из земли, почувствовал ветер, влажный и прохладный - сверху. Я смотрел как сквозь гаснущее небо начинают просматриваться далекие загадочные миры - звезды. Я видел, я чувствовал их свет, я слышал их музыку, я впитывал их Силу...

Когда совсем стемнело, я полностью успокоился, обрел ясность мыслей, силу в теле, я вновь был собой – готовый продолжать свою Битву, может быть свою последнюю Битву на земле. Теперь я лежал спокойно и вспоминал: как все это началось три месяца назад в одном из гнуснейших русских городков в верховьях Волги.

* * *

Я ехал на велосипеде по жаркой пыльной улице маленького спящего городка. Путешествуя в одиночку вдоль правого берега Волги, я не раз натыкался на похожие городки, которые вдруг оказывались в середине крупного села, которые состояли из одной - двух улиц, которые опять затем плавно переходили в деревню. В них не было ничего примечательного: почта, магазин, автобусная остановка. Два – три пьяных мужика, две – три горластые бабы, несколько бродячих собак, скука, уныние, разруха, безнадежность.

Мне нужна была только водяная колонка. Я хотел умыться, напиться и наполнить свою флягу. Заметив ее на перекрестке, я слез с велосипеда, прислонил его к дереву рядом и начал умываться. Во время этой процедуры пришло чувство легкой тревоги, как будто что-то не так. Сначала я боролся с ним, старался не обращать внимания, пил, мылся, плескался, но оно не уходило, оно заставило меня резко обернуться. И я увидел ее.

Это было видение. Это была девушка с длинными темно-каштановыми волосами, с огромными темными глазами. Глаза были волшебными, настолько большими и бездонными, что я какое то время вообще не видел ничего кроме этих глаз. Когда оцепенение прошло, я залюбовался ее неброской, не кричащей, не вызывающей красотой. Эта красота была спокойной, чистой, естественной. На ней было коричневое платье из легкого шелка, которое, развеваясь на ветру, играя тенями и бликами, окутывало ее фигуру так гармонично, что казалось неотделимо от нее самой. Это платье подчеркивало необычный цвет ее кожи - какой-то белый, прозрачный, но не бледный. Казалось, кожа излучает неясное сияние.

Наверное, я стоял, выпучив глаза и раскрыв рот, потому что девушка улыбнулась и сразу превратилась из видения в прекрасную девушку. Но приятная тяжесть на сердце у меня осталась, я чувствовал себя не в своей тарелке, я не знал что сказать, что сделать. Я понял, что она пришла к колонке за водой с пластмассовым ведерком, и, молча отошел, давая ей возможность подойти к крану. Я сделал два шага в сторону, с грацией медведя, наступив левой ногой в лужу, поскользнулся, выронил футболку, которую держал в руке, в эту же лужу.

Я готов был провалиться. Я чувствовал себя нелепо с голым торсом рядом с этим прекрасным созданием. Наверное, я выглядел более чем забавно, потому что она вновь посмотрела на меня, улыбаясь, но улыбка эта была не насмешка, это была сама доброта, это было доверие, рушащее все условные преграды, это был зов. Когда ведро ее наполнилось, она просто повернулась ко мне и сказала: "Если хочешь, пошли со мной". И я пошел. Я хотел...
Мы шли по пустынной улице. Она чуть впереди. Я за ней, неся в одной руке ее ведерко, другой, ведя свой велосипед. Мы шли молча. Я помню, что было ощущение, что она меня ведет за ручку, как мама в детстве. Я любовался ею, боковым зрением наблюдая за ней, слыша легкий шелест ее платья на ветру, чувствуя тонкий аромат ее волос, но при этом не испытывал никаких мужских чувств. Я не воспринимал ее как живое существо, я даже не слышал ее шагов...

Она жила в странном доме. Он находился где-то на краю, не на улице даже, а между деревней и лесом. Не было вокруг него, обычного для этих мест, страшного неокрашенного забора, сколоченного из чего попало. Живая изгородь из диких, одичавших и культурных растений окаймляла его по периметру. Две ивы образовывали зеленую арку, означающую вход. Между ними была протянута бельевая веревка, на которой висела занавеска из желтой плащевой ткани. Туда вела еле приметная тропинка. Мы прошли в этот вход и очутились в тенистом дворе. Густую тень создавали береза и клен, очень старые, с толстыми стволами. Были там и туи, и розовые кусты, и акации, и сирень, не было только фруктовых деревьев и огорода. Весь этот двор порос густой травой, но не однородной, а очень уж разнообразной. Поражало обилие цветов, которые росли, казалось, сами по себе. Не было там никаких животных и никаких хозяйственных построек, но было там еще что-то, что то неизвестное, чего нигде больше не было. Там была тишина. Не мертвая тишина, нет, это была тишина полная звуков, полная шелеста листьев, полная запахов. Это был особый обособленный мир. Я почувствовал, что он принял меня, этот мир, что он готов открыть мне свои тайны. Мне показалось, что я вернулся, что это то место, где меня не хватало, где я буду счастлив...

Девушку звали Майа. Она была колдуньей. Это был ее образ жизни. Она исповедовала странную, примитивную религию – Викка, поклонялась Богу и Богине, олицетворяющих мужское и женское начала в природе. Она поклонялась природе, она была ее частью. Она чувствовала и понимала природу. Она умела читать Великую Книгу Природы. И природа отвечала ей тем же, она приняла ее и оберегала, как чистую каплю росы оберегает своими лепестками роза, как густая поросль ивы оберегает чистый родничок от посторонних глаз в лесу.

Майа на самом деле была чиста и непорочна как в дедах, так и в мыслях. Мы жили с ней в ее странном доме, как брат и сестра. В доме не было почти никакой мебели: только четыре старых стула с кривыми спинками, стол с такими же кривыми ножками, две кровати и какой-то старинный сундук. Вся одежда Майи аккуратно была развешена по стенам, на плечиках и, вместе с желтыми шелковыми занавесками в черный горошек, создавала в комнате легкое праздничное настроение. В другой комнате было и серьезное место - это незамысловатый алтарь, собранный из камней округлой формы. Там стояли две свечи, чаша, маленький кинжальчик и большая раковина, вроде даже морская. Было много книг, они лежали стопками прямо на полу, были многочисленные баночки с цветами, глиняные горшочки с растениями, вязанки каких-то сушеных трав. В комнате было темновато, приятно прохладно и таинственно. В воздухе стоял неповторимый запах всех этих растений, свечей, древесины и еще чего-то. Наверное, это был запах тайны, покоя и счастья.

Мы проводили все время вдвоем. Она мне открывала свой мир. Она учила меня видеть. Она открыла для меня Силу, научила охотиться за ней и копить. Она обучала меня пользоваться Силой. Она научила меня дышать, ходить и стоять, понимать знаки природы. Она дала мне прикоснуться к астральному миру... Я же старался открыть для нее свой мир, - мир логики, знаний, математики. Мир физических феноменов и проявлений. Я расставлял все точки над i, показывая место ее понятий в системе мироздания, в системе Сефирот, в системе Мирового Динамического Цикла. Нам никогда не было скучно, мы постоянно общались, обменивались знаниями и мнениями, спорили иногда, иногда шутили и смеялись, иногда работали...

До меня она все делала сама, она все, казалось, умела и все знала. Она сама себе шила одежду, не пользуясь при этом никакими выкройками и журналами, она писала статьи для городской газеты, собирала экспонаты для  музеев, изучала практическую магию, лечила больных. Я починил кое-что в доме, залатал протекающую крышу, прочистил печь, зарабатывал немного, посылая иллюстрации знакомому издателю. Да и не материальный достаток был важен в этой жизни. Если есть в уединении гармония, то все остальное не так уж и важно. Вот как символ этой гармонии, как знамя ее, сшила мне Майа шелковую рубашку. Это была волшебная рубашка: когда я ее надевал, то казалось, что она является частью моего тела, что она защищает меня от чего-то вредного. Когда налетал ветер, и рубашка развевалась на мне, это было очень приятно и казалось, что ветер разговаривает со мной через нее...

Однажды она уехала на целую неделю, что бы участвовать в каком-то семинаре, и я понял, что люблю ее. Я понял, что не могу больше обходиться без нее, как не может человек без воды, без воздуха, без солнца... Я бродил по пустому дому, не зная куда приткнуться. Я пробовал занимать себя бессмысленной работой, как производство книжных полок, например. Но перед моим ментальным взором всегда была Майа. Мой мысленный диалог с ней не прекращался ни на минуту. Я почувствовал, что она - женщина. Чувство мое обрело плоть, я тосковал по звуку ее голоса, по запаху ее волос, по складкам ее платья... Я любил ее красоту, глубину ее глаз, белизну и нежность ее кожи. Я любил Майу. Я радовался тому, что я ее любил, просто, как мужчина может любить женщину, радовался и боялся ее возвращения. Боялся своего, как мне казалось, грубого чувства. Боялся, что наша жизнь, не выдержав этого, окончится, растаяв, как ночная дымка утром, как неосуществленная греза.

Майа вернулась внезапно, на закате. Она пришла с последними лучами солнца, осеннего уже солнца, багряного, ленивого. Она сама вся сияла золотистым светом: красивая, тонкая, добрая. Она бросилась мне на шею, так естественно, как будто всегда это делала. Мы застыли в долгом поцелуе, мы растворились друг в друге, мы были вдвоем в целом мире...

Она откинулась на траву, как в колыбель, волосы ее красиво разлетелись, смешались с цветами, широкая белая юбка невообразимыми складками покрывала землю и ее самое, почти не скрывая тела, воздушного, неземного, прекрасного. Над нами проникновенно шелестели листвой береза и клен, пели птицы, летели облака, гулял ветер, начинались сумерки... Мы сидели на ступеньках крыльца, смотрели на сгущающиеся тени под кустами, на зажигающиеся звезды, на вечернюю суету насекомых. Нам было хорошо, и не требовалось слов. И я был счастлив...

Смутная тревога подкатила к сердцу, когда уже совсем стемнело. Кажется, Майа чувствовала тоже самое, она притихла, напряглась. Как что-то чуждое, не нужное в нашем с ней мире, послышался гул мотора. Рядом с домом никогда раньше не появлялись автомобили. Мы вышли на крыльцо и молча ждали. Раздались голоса, еще неясные, едва слышные из-за живой изгороди. Мотор заглох, занавеска на входе колыхнулась и отдернулась. Во дворе появились двое – мужчина и женщина. Они остановились, какое-то время смотрели на нас. Затем переглянулись и двинулись к дому, женщина чуть быстрее, мужчина – не спеша.
– Майка! Не узнаешь меня? Что, я так постарела? А ты – так совсем не изменилась! Ну! Смотри, вспоминай! – затараторила женщина, неприятным, высоким голосом, Вот так подруга! Столько лет с тобой учились, а ты забыла...
– Я помню, – спокойно возразила Майа, – Ты мне только слова не даешь вставить, что бы с тобой поздороваться. Ну, здравствуй Ольга…
– Ты что не рада меня видеть? А я все время тебя вспоминаю! Вот ехали мимо, я сказала Диме, что бы свернул. Очень хотелось тебя навестить, – щебеча подобным образом, она подошла уже достаточно близко, что бы пуститься в объятия и неискренние поцелуи. Длинная, неуклюжая, с обесцвеченными волосами, в дорогой одежде, которая совсем ей не шла, вертлявая и дерганная, с наигранной улыбочкой на невзрачном, сильно перекрашенном лице, она еще более нелепо смотрелась рядом с Майей.
Когда, видимо отрепетированный, прилив ностальгической нежности прошел, улыбку сменило выражение, похожее на верблюжье, перед плевком, которое должно было означать достоинство.
– Позвольте представить вам моего друга, Диму. – сказала Ольга противным носовым голосом.

Дима подплыл к нам, переваливаясь из стороны в сторону, задрав в верх нос, приспустив веки, походкой хозяина жизни. Он был одет в пиджак, темно-зеленого цвета, который был ему явно широк в плечах, как минимум на два размера, но, тем не менее, туго обтягивал фигуру в районе живота и зада, широченные черные брюки, сморщенные уродливыми складками между ног и внизу, из-под которых торчали маленькие носки лакированных туфель. Дополнял этот ансамбль широкий галстук красного цвета с золотой нитью. Он протянул мне свою бесформенную руку, где среди складок жира на пальцах, помещалось три золотых перстня. Его рукопожатие оставило ощущение соленых подосиновиков, если вынимать их из банки руками.
– Андрей. – представился я, стараясь быть индифферентным, поскольку не обладаю достаточным артистическим талантом, что бы казаться радушным. Мне вообще не понравилась эта пара. Они не должны были показываться здесь... Мы прошли в дом. Дима и Ольга чувствовали себя не в своей тарелке: они презрительно оглядывали обстановку, брезгливо принюхивались, непрерывно болтая какие-то банальности насчет жизни на природе. Они привезли с собой большую сумку, набитую жратвой и бутылками. Выложили ее содержимое на стол, сопровождая этот процесс комментариями, касательно стоимости и редкости продуктов. Майа уныло достала рюмки, стаканы и тарелки. Все уселись вокруг нашего маленького стола, но праздника не получалось: атмосфера была скованная и натянутая, мы не понимали друг друга, да и не хотели этого.

Через некоторое время, Ольга увлекла Майу в другую комнату, как будто посмотреть что-то, Дима выплеснул на меня исповедь о том, как он крут, как много у него денег, связей... Мне стало скучно, и я хотел было выйти покурить, как в комнате появилась Ольга, с рыбьими выпученными глазами, и истерично сказала:
– Она не хочет нам помогать!

Дима сжал свои пухлые губки, побледнел слегка и пробубнил:
– Не волнуйся, она поможет. Позови ее, я сам поговорю с ней о цене.
– Не надо со мной говорить о цене, – сказала Майа спокойно, но твердо, показавшись в комнате, – Я не могу этого сделать. Это противоречит моим принципам и законам природы.

Это противоречит моей религии и заповедям моего отца.
– Все противоречия на свете можно компенсировать... – многозначительно процедил Дима.
– Нет, не все.
– Скажи прямо – сколько, и закончим этот разговор.
– Разговор уже закончен. – резко сказала Майа.

Дима опешил, он, видимо не привык получать отказ, особенно в такой форме, особенно от людей, стоящих ниже его в имущественном отношении, как он полагал:
– Знаешь, что я с тобой могу сделать? Ты знаешь, с кем ты разговариваешь? – он задохнулся от возмущения, тряся жирными щеками. Вскакивая с места, как ему казалось, резко, он опрокинул стул и разлил водку. Он разразился непечатной бранью...

Мое терпение иссякло. Я схватил его за шиворот и вытащил на середину комнаты. Он упирался и извивался, как боров, которого тащат на бойню, он покраснел словно собственный галстук... После недолгой борьбы, Дима слетел с крыльца, угодив мордой в куст туи. Как ураган, сбежала со ступенек Ольга, наскоро собрав остатки трапезы в сумку. Брызгая кровяной слюной и угрозами, они быстро покинули наш с Майей мир.

Взревел двигатель джипа, шуршание шин, треск ломаемых сучьев, резкий запах выхлопных газов. Затем все стихло. Все стихло, но не так как было раньше, все как будто затаилось, замерло, напряглось и ожидало. В комнате стоял непривычный резкий запах какой-то импортной еды, алкоголя, косметики. Майа терпеливо и спокойно убирала со стола грязную посуду. Я подошел поближе и заглянул в ее огромные любимые глаза – они были полны слез. Обняв ее, бережно и ласково, я вышел с ней на крыльцо. Мы сели на ступеньки. Мы просидели довольно долго. Я старался принять в себя ее боль, как она сама меня учила. Но она не отдавала, она была сильнее меня.

Далеко за полночь Она успокоилась и рассказала, в чем было дело. Ольга, никакая ей не подруга, а просто одноклассница, жила какое-то время недалеко по-соседству. Она знала, про то, что Майа занимается магией, про это ходило много разных сплетен среди окрестных баб. Затем Ольга уехала жить в какой-то городок, и они больше не встречались. В городе она связалась с Димой, сыном бывшего зав. нефтебазой. Теперь он был фирмач, и вместе со своим старшим братом, контролировал продажу бензина в районе.

И все шло хорошо, пока брат не зарвался и не погорел на слишком крупной махинации. Да и это бы еще пол беды, но начальник районной службы внутренних дел, которому была выплачена завидная сумма и который обещал освободить брата, неожиданно слег с приступом диабета. А суд на носу... Тут то и вспомнила Ольга о своей знакомой, и решили они с Димой обратиться к Майе с просьбой "заколдовать" прокурора, хотя бы на время, до выздоровления начальника милиции.

А Майа была чиста сердцем и мыслями. Она мне не раз повторяла, что никто не имеет права использовать Силу во вред кому-то, нельзя использовать ее и себе на пользу. Силу мы заимствуем у Природы, дабы направить ее во исполнении добра, на облегчение страданий ближнего, на просвещение и осознание. Запрещено применять Силу и в наказании зла, ведь зло - это тень добра, зло необходимо добру для борьбы, для познания, для укрепления в этой борьбе. Зло само по себе уже наказано... Но, к сожалению, не в этой жизни и не в этом мире!

Прошло около месяца с того злосчастного вечера. Я ехал на своем велосипеде по проселочной дорожке. Стоял великолепный денек бабьего лета. Солнце светило ярко, но не пекло, как летом. Воздух был пропитан красотой и негой. Лес, уставший от летних трудов, просвечивал золотом и готовился к зимнему сну. Непостоянный ветерок, налетая порывами, срывал первые листья и гнал их по дорожке, играя, за одно с моими волосами и с шелковой рубашкой, которую мне сшила Майа. Я спешил, не потому что торопился, а просто по привычке к быстрой езде на велосипеде. Я наслаждался чистым воздухом, свежим ветром, свободой и скоростью. Я был влюблен, любим и счастлив...

Проезжая мимо водяной колонки, где мы с Майей встретились впервые, я обратил внимание, на автомобиль, со слишком большой скоростью, выехавший из проулка, где стоял наш дом. Мной овладела тревога, я прибавил "газу"...

Но не успел... Застать Майу живой... Она сидела у стены дома с аккуратным красным отверстием во лбу... Я знал, что она умерла быстро... Мне, почему-то не плакалось.
Хорошо, что я машинально запомнил номер этого автомобиля. Почему сегодня это случилось? Любовь не убить... Так просто...

Я заметил дым. Он валил из дома, медленно, как в кино. В голове гудело... Заставил себя встать. Поднял Майу. Я еле поднял ее, так тяжела была ноша. На чугунных ногах поплелся в лес. В лесу у Майи была полянка, для магических обрядов. На этой поляне я просидел над ней весь остаток дня и всю ночь. Мы говорили с ней...
Там я ее и похоронил...

Я поклялся не снимать своей шелковой рубашки, пока не отомщу за мою Майу. Я остекленел, застыл. Я забыл уроки доброты, преподанные мне Майей. Во мне не было злобы, было намерение. Я не задавал себе вопросов: плохо ли, хорошо ли, я просто сделаю это...


Туманным, хмурым утром, я нашел ту машину. Сделать это было не трудно, я ведь запомнил номер, а город был маленьким, грязным, криминальным. Запуганные обыватели старались не появляться  на  улицах  после   захода  солнца. Уголовные группировки и милиция, та же по сути банда, оставались полноправными хозяевами города. Вся эта мразь, покатавшись по улицам, позанимавшись мелкими трусливыми разборками, "пощипав" запоздавших прохожих, рассеивалась по злачным местам, которых в этом, богом забытом городе, было всего несколько штук.

У одного из таких мест, я и нашел эту машину, да и джип, знакомый мне, тоже был здесь. Охранник в милицейской форме, с автоматом за спиной, гордо прохаживался вдоль фасада ресторана, приглядывая за стоянкой. Он насвистывал что-то, предвкушая оплату "за труды" и скорый отдых, потому и не услыхал, как я, пригнувшись, подобрался к нему между машинами. Я бросил камень в стекло автомобиля, стоящего в стороне. Звон стекла в тишине утра привлек внимание мента, он резко повернулся в ту сторону, застыл, как трусливая дворовая собака, отвесив нижнюю челюсть. Короткий удар под ухо, заставил его "уснуть". Пока он оседал, обмякнув, я резким поворотом, вывернул ему голову вправо, с удовольствием услыхав характерный хруст.

Затащив труп мента под машину, сняв с него автомат, предварительно, я открыл крышку бензобака, отвернул пробку снизу. Бензин потек на асфальт, образуя лужу под стоянкой. То же я проделал со всеми автомобилями. Затем вернулся к первой машине, на ходу проверив наличие патронов в магазине автомата, и зажигалкой поджег бензин. Быстро перебежав улицу, я встал в заранее выбранное место в кустарнике и стал ждать.

Ждать пришлось не долго. Машины загорались одна за другой, наполняя воздух вонючим черным дымом. Утренней мертвой тишины как не бывало: слышан был гул пламени, хлопки лопнувших стекол, взрывы баллонов. Грандиозный пожар, радуя мою душу, отбрасывал зловещие красные отблески на фасад ресторана, на окна соседних домов. Двери открылись. Показались тупые рожи владельцев автомобилей. Глаза их были выпучены, они еще ничего не соображали. Они не представляли себе, что такое вообще может произойти. Толпа у дверей росла, в их глазах начал появляться смысл и страх. Я решил – пора...

Я расстрелял весь магазин за считанные секунды, почти не останавливаясь. Я опустил горячий автомат и увидал на противоположной стороне улицы однородную слабо шевелящуюся массу из окровавленных тел. Кровь была везде – на земле, на стене, на листьях кустов. Кровь поблескивала, отражая гигантский костер на стоянке перед рестораном. Это походило на радостное пиршество смерти, на жуткое искупление, на празднество мести. Это было жертвоприношение...

Бросив автомат, я прошел сквозь кусты, спустился с небольшой горки, попал в сквер, где забрал свой велосипед, сел на него и выехал на улицу, спускавшуюся к Волге. Из-за противоположного берега показался край солнца, туман начал рассеиваться, подул легкий утренний ветерок. Он нес свежесть, он успокаивал, он охлаждал разгоряченную голову, он играючи развевал мою шелковую рубашку...


Быть в курсе событий русского маленького городка очень просто. Надо подойти к любому пивному ларьку. У пивных ларьков, в течение дня, бывает практически все население подобной дыры. Там я и узнал: что непосредственные исполнители убийства Майи мертвы, но главные виновники не пострадали. У грязного вонючего мужика, которого я угостил кружкой сильно разбавленного пива, я выведал, где стоит дом этого "нефтяного магната".

Дом стоял в живописном месте на крутом берегу Волги, километрах в десяти от города. Фасадом он выходил на шоссе, по другую сторону которого виднелись похожие строения, огромные и безвкусные в архитектурном и эстетическом плане, все окруженные высокими сплошными заборами. Эти дома можно было назвать трехэтажными халупами. Весь этот поселок производил гнетущее впечатление чего-то холодного, неживого, ненастоящего. Не видно было ни людей, ни детей, ни даже животных. Зелени и той практически не было, только крапива и бурьян по обочинам шоссе, да пыль. Малейший ветерок поднимал облака сухой пыли, гнал вдоль заборов эти облака вместе с какими-то бумажками, тряпками, не известно откуда, взявшимися сухими листьями. Поселок выглядел, как плешь, на фоне пологих холмов, поросших лесом, изумрудным с золотыми проблесками осенних мотивов, на фоне весело сверкающей голубизной, извилистой реки, и белоснежной церквушки на противоположном ее берегу.
Мне понадобилось много времени, что бы найти подходящий наблюдательный пункт. Его пришлось устроить в ветвях дерева на опушке леса, да и то далековато от дома. Там я просидел весь день.

Наконец, когда солнце коснулось горизонта и окрасило округу в красноватый цвет, к дому, за которым я наблюдал, подъехала машина. Из нее вышли четверо, сверкая на солнце бритыми головами, одинаковыми и круглыми, как яйца. Они позвонили у ворот. Во дворе послышался неистовый двойной лай собак, но их самих не было видно, они сидели на цепях. Из дома вышел еще один, такой же яйцеголовый, но у него в руках было какое-то оружие, не разглядеть из далека – какое. Он подошел к воротам, открыл одну створку, один из приехавших прошел во двор и начал говорить по мобильному телефону. По его знаку, из троих, оставшихся на улице, двое пошли вдоль забора в разные стороны, а третий – к шоссе.
В это время на окраине поселка показались милицейские "Жигули". Машина снизила скорость и, медленно проехав по поселку, остановилась в конце. Спустя несколько минут, к дому, резко взвизгнув тормозами, подлетела черная "Вольво". Обе створки ворот мгновенно распахнулись, автомобиль заехал во двор. Люди, успевшие пройти вдоль забора метров на тридцать в обе стороны, бегом пустились обратно, милицейская машина развернулась и умчалась, откуда приехала, подняв облако пыли. Ворота закрыли.

Из "Вольво" показались те, кого я ждал: справа вылезла неуклюжая длинная фигура Ольги, а слева вывалился бесформенный Дима. Он даже не вывалился, а как бы вытек, медленно, с трудом, как кисель из опрокинутой кастрюли. Они, даже не посмотрев по сторонам, чуть ли не бегом, кинулись к дому. За ними, тщательно озираясь по сторонам, поспешила вся их стая.
И опять все замерло на пустынном дворе, в пустом пыльном поселке, и на шоссе не было ни одной машины, и никакого движения, и ни какого звука, даже собаки заткнулись, только ветер шелестел листьями в кроне дерева, на котором я сидел. Ветер раскачивал ветви, и они, словно руки, ободряюще мне махали. Ветер был со мной, он меня опекал, он со мной говорил, он приятно колыхал мою шелковую рубашку...

Я уже был почти доволен. Я видел их страх. Жуткий страх, который делает бессмысленной жизнь, существование, он не дает покоя, он съедает заживо. Он выворачивает наизнанку, открывая отвратительнейшие закоулки души. Он обесценивает богатства. Страх. Он превращает человека в собаку. Но мне этого было мало. Я знал, что в дом мне к ним не пробраться, но время у меня есть.

Спустившись с дерева, я спрятал велосипед в кустах и пошел в глубь леса. Мне многое надо было решить, о многом подумать, многое спросить у себя. Мне необходимо было подготовиться, вспомнить Майу, ее уроки жизни, доброты и магии. Я должен быть готов, ибо решил, что настал момент моей решающей битвы. Это будет не только битва за Майу, за любовь, это будет битва за жизнь, за жизнь по законам добра, по законам великой любви. Может быть, это будет моя последняя битва на земле...


Я лежал на спине, глядя в небо, на большой поляне, просторной и свежей, стараясь слиться с природой, как учила меня Майа, стараясь прикоснуться к ее силе, напитаться ее мудростью. Я смотрел на звезды, ловя их свет и внимая их спокойствию. Я приветствовал, нехотя встающую из-за леса, полную луну, подставляя руки ее свету. Я вдыхал полной грудью лесной воздух, насыщенный ароматом трав и ночных цветов. Я забыл о себе. Забыл кто я. Я впал в какой-то транс. Я уже был не собой, а частичкой этого мира. Я был сам этим миром. Был травой, деревом, ветром, лунным светом. Я был легким и сильным... Мной овладел восторг, иначе не назовешь это чувство, казалось, что я все знаю, все вижу и все чувствую...

В этот миг со мной оказалась Майа. Она появилась и моментально и, как-то неспешно, одновременно, казалось, что она всегда была здесь, но не видима мною. Мы и говорили и не говорили, но общались как-то, чувственно. Она, как и я, была вокруг меня, во всем, везде, но она была конкретна. Я мог разглядывать ее глаза, волосы, фигуру в развевающемся платье, мог прикоснуться к ней, мог вдыхать ее аромат. Мы резвились, носясь в пространстве, и серьезно беседовали, и застывали в объятьях, и медленно гуляли, взявшись за руки - и все это одновременно...

Это был миг счастья. Тот, кто пережил такой миг, может спокойно умереть, – ничего лучше быть на земле уже не может. Но Сила начала покидать меня, видно я не достаточно обладал ею. Я чувствовал, что отяжелел, что земля притягивает меня. Майа постепенно таяла, растворялась в пространстве. Она смотрела на меня своими огромными бездонными глазами и улыбалась, как бы, не прощаясь, ободряюще, говоря, что она – со мной, что не оставляет меня...

Я вновь видел звезды на темном небе, луну, слышал ветер и шелест листьев, вновь лежал на спине и вдыхал запах травы. Но это был уже не прежний я, и не тот мир, что я знал. Все было другое, наполненное смыслом. Все имело свой порядок, свое место в мироздании. У меня не было больше вопросов. Я все знал – свое место в этом мироздании, свою роль и свое назначение. Я был счастливейшим из людей, потому что точно знал, зачем я родился на этой земле...

Луна заливала поляну таинственным светом, помогая мне выполнить свое предназначение. Из тени деревьев наблюдали за мной существа живущие в этом и астральном мирах, сопереживая мне. Ветер ободрял меня и направлял, шепча мне знаки и играя моей шелковой рубашкой. Я собирал ветки для костра и камни для магического круга.

Когда все было собранно, я выложил из камней ровный круг, обратился к четырем ветрам, чтобы придать ему силу. Соорудив алтарь на северной стороне круга, я положил на него пантакль и шпагу, которые всегда носил с собой, изготовил прямо на земле талисман своего действа, и освятил его заговоренной водой силы из лесного родничка. Когда все приготовления были закончены, луна была как раз в зените. Время начинать свою битву...

Сперва я медленно ходил по кругу, по часовой стрелке, вбирая в себя силу круга и предметов находящихся в нем, ритмично дыша и напевая. Я представлял, как Сила вливается в меня, как я всасываю ее порами кожи, вдыхаю носом и ртом, втягиваю ее глазами. Я чувствовал, как Сила наполняет меня. Я чувствовал эту Силу, эту жизнь и мощь внутри меня. Я чувствовал, как вся Природа помогает мне: Луна и Звезды посылают лучи, полные Силы, Земля снабжает меня Силой через голые ступни, Ветер наполняет мои легкие Силой.

Когда мне показалось, что я лопну от Силы, что скопилась внутри меня, я собрал всю свою волю в последнем неимоверном усилие и выплеснул весь заряд Силы наружу. Теперь главное было – не потерять контроль за ней. Своим вторым зрением я увидал эту силу: она походила на огромную шаровую молнию, испускающую снопы искр и светящиеся фонтанчики. Я взял свои руки, не те руки, не физические, а длинные, сильные, всепроникающие астральные руки, сжал ими этот сверкающий шар, сделал из него живой горящий жгут. Этот жгут извивался, переливался разноцветным огнем, старался вырваться из рук. Я молниеносным броском проник в тот дом, где находились мои жертвы. Я проник туда только руками, но видел все с какой-то ясностью, все было освещено непостоянным, переливчатым светом, который был по цвету гораздо белее белого. Жертвы выглядели, как тускло светящиеся желеобразные яйца, одно сероватое, другое грязно-коричневое. Яйца трепетали, тряслись, Дрожали, внутри них неясно просматривались физические тела Ольги и Димы.

Эти двое не спали. Они вжались в просторную кровать с периной, глаза широко раскрыты, – в них ужас. Что они видели, мне не было времени разбираться. Я накинул свой "жгут" им на шеи. Я несколько раз обмотал их этим светящимся лассо и стал затягивать его, что было сил. Оно накалилось, казалось до предела, оно гудело, оно извергало снопы искр, – красных, сверкающих. Искрами покрылись и яйца – астральные тела моих жертв, они трескались, сквозь трещины изливались какие-то флюиды, похожие на грязную воду. Сила, свернувшаяся в жгут, уже была не подвластна мне, она действовала сама. Она еще туже обвила коконы, она напряглась, на свечение, исходящее из нее, уже не было сил смотреть даже астральным зрением, она бала страшна...

Вдруг раздался звук, ни на что не похожий. Казалось, взорвался мир. Он был внезапный, но в то же время и долгий, протяжный, как гул лавины в горах. Светящийся хаос множества разноцветных искр. Вспышка, не сравнимая ни с чем, даже воображаемым. Острая боль от головы до середины спины. Падая, я увидал краем глаза, свой магической костер...


Я открыл глаза. Солнце стояло уже довольно высоко. Пели лесные птицы весело и беззаботно. Листья трепетали на ветру, который гнал по чистому синему небу белые редкие облака. Все тело ныло. Я еле поднялся с земли, посередине своего вчерашнего круга. В голове гудело, хотелось пить. Ноги были слабыми, ватными, руки болели.

Я брел по лесу, плохо соображая, куда надо идти. Машинально вышел на опушку леса, к своему наблюдательному пункту. Найдя свой велосипед, я не стал на него садиться, – не было сил, покатил его рядом. Оказавшись на шоссе, повернул к дому Димы и Ольги.
Ворота были настежь раскрыты. Во дворе стояли две машины "скорой помощи". Я задержался против ворот. Вскоре из дома вынесли двое носилок. То, что лежало на этих носилках, было покрыто простынями, полностью, с головой...

* * *

Я ехал на велосипеде под горку, по дороге, красивым изгибом спускающуюся к Волге. Впереди на солнце, как ртуть играла на ветру речная вода. Я был пуст, легок и пуст. Меня больше не интересовали ни крики чаек, ни желтизна прибрежного песка, ни ветер, развевающий мою шелковую рубашку... Я выполнил свое предназначение, и меня больше ничего не волновало в этом мире.

Я ехал на велосипеде, не зная куда, не зная зачем, да и не беспокоясь об этом. Я стал мудр. Я стал частью этого мира. Теперь он потерял для меня смысл и интерес. Теперь я буду ждать, когда он отпустит меня, что бы я мог соединиться с моей Майей. А ветер продолжал, играя, рвать на мне мою шелковую, темно-синюю рубашку...

А. Барбье 1998