Это было в давние времена. На полях Руси Великой тучные хлеба колосились. В реках и озёрах рыбы было столько, что ловили её люди голыми руками. Леса стояли дремучие, а зверья в них водилось – видимо-невидимо. Богатой была земля Русская. От того и зарились на неё чужеземные глаза завидущие. А русичи, едучи на пашню, везли с собой копья да мечи острые, чтоб всегда быть готовыми защищать отчий край. В лихую годину стеной стояли русичи, живота не жалея, но и враг не дремал. Часто пашни превращались в поле ратное. Чёрная земля смешивалась с костьми белыми её защитников, политая то частым дождичком, то кровушкой сынов-защитников. На той земле росли хлеба высокие, колосья усатые, а деревни стояли богатые.
В одной деревне жила вдова с пятью сынами да старым, хромым свёкром. Старик уже ни за плугом ходить, ни меч в руках держать не мог. Зато за гончарным кругом он просиживал целыми днями, а ночи проводил у жаркого горна, обжигая горшки.
Во всей округе он слыл искусным гончаром. Хоть и говорится, будто бы не Боги горшки обжигают, а всё ж непростое это дело и не каждому даётся. А он, кроме горшков и кувшинов, лепил детям замысловатые свистульки да зверушек всяких. И стояли те расписные зверушки почитай в каждом доме на полках, комодах и просто на подоконниках. Зимней порой поглядывала с печи босоногая ребятня на те загадочные зверюшки и грезились им дальние странствия, да Чудо-Юдо невиданное. Просили они своих бабушек рассказать им сказку, да пострашней, бывальщину, да посмешней. Поскрипывало колесо бабушкиной прялки, тянулась от кудели тонкая нить и, не торопясь, ладком, тихим говорком, рассказывались сказки. И уж точно вся ребятня на деревне верила, что все сказки рождаются у деда Макара на вертящемся гончарном круге.
А уж как завидовали они внукам старого гончара!
«Вот уж кто сказки слушает, да чудеса глиняные глядит!..», - думалось ребятне.
Только напрасно они завидовали. Известное дело: сказки вблизи не разглядишь и в руки их не возьмёшь, да не пощупаешь, и петушок глиняный не у каждого в руках поёт. Иной раз и внуки пробовали вылепить из глины петушка или гривастого коника. Только грустными калеками ютились они на лавке, как те полоняники, которых уводили в чужедальние края злые вороги. И тогда внуки старого гончара начали вырезать деревянные сабельки, срубали ими «буйные головы» крапиве да чертополоху. Мать улыбалась, глядя на своих сыновей-крепышей, и приучала их к нелёгкому крестьянскому труду. Этой весной уже старшенький за плугом ходил, другой - коней погонял, третий - кашу варил, четвёртый - свиней пас, а пятый - за гусями приглядывал. Но, как бы ни старались сыны, а всё ж нелёгкая вдовья судьба. Обо всём головушка болит. Хоть свёкор и подбадривал весёлыми шутками да прибаутками, но дом без хозяина – сирота. Побелела вдовья головушка, иссохли рученьки, сгорбилась спинушка. Свёкор хоть и балагурил, а, оставшись один в своей каморке, крутил гончарный круг и невесёлые мысли одолевали и его.
«О-хо-хо! Живёт человек, как тот стебелёк. Кормится землёй, кверху тянется, окрепнет, расцветёт, семя завяжет. И начнёт его Земля-матушка к себе тянуть. Гнётся, бедолага. Ту силушку, что дала, опять отымать, пока и вовсе в свои объятья не затянет. Стало быть, так жизнь устроена. Э-хе-хе! Тут мудри, не мудри, а с этой веками протоптанной дороженьки не свернёшь…»
И затянет он песню старую, протяжную, что ещё мальцом слыхал от слепого старца. Польётся та песня, то нарастая, то затихая, как ветер в степи.
Вдовий век недолгим оказался: не успела мать даже старшего женить. Хоть и пригожими да ладными поднялись сыны, и заглядывались на них девушки, но замуж идти за них не спешили. Да и то сказать: пятеро мужиков в доме и дед шестой. А свои дети пойдут?.. И всех каждый Божий день накорми да обшей, да обстирай. Тут и свету белого не взвидишь.
Год прошёл, как матери не стало, и другой, и третий. Совсем худо стало в доме без женских рук. Обносились парни, а пошить им новые рубахи – некому. Щей настоящих, наваристых и то давно уж не едали. Им, молодым, ещё так-сяк, а уж старому-беззубому – хоть ложись и помирай. И взмолился старик, упав на колени перед ликом потемневшей от времени иконы. Полились из глаз слёзы горькие. Знать, вовсе невмоготу стало старинушке.
- Пошли нам, Боже Милосердный, в дом хозяйку добрую, девку ладную да пригожую. Нраву кроткого, ласковую да приветливую…
Видать услышал Вседержитель просьбу страждущего, внял его молитвам.
Как-то раз, постучались к ним в ворота странички. Открыл калитку старик и руками развёл.
- Печь холодная. Не печено, не варено, в доме часом бывает и не метено. Не обессудьте, люди добрые. Нечем вас привечать-угощать…
Ничему уже не удивлялись странички. Всего повидали, привыкли. Поклонились старому человеку и дальше пошли. Только одна из странниц, Марьюшка, стоит, не уходит.
- Можно у вас, дедушка, хоть водицы испить?
- А чего ж нельзя? Добрый колодец ребята выкопали. Водичка чистая да студёная. Проходи во двор, девонька, и пей на доброе здоровье.
Вошла девица во двор, оглянулась. Достала водицы из колодца и, не столько воду пьёт, сколько по сторонам глядит. А дедушка к тому времени вернулся к гончарному кругу и занялся привычным делом. Любопытно стало девице поглядеть на работу старого гончара. Стоит, глядит, обо всём на свете позабыла. А статик и рад такому вниманию, поговорить есть с кем и свистульки да зверюшек глиняных показать. Только, слово за слово, видит он, что и девица не простая, сама кое-что разумеет. Глина в её руках послушная, будто на живой воде замешана. Зверюшки, впрямь как живые получаются.
За работой они и о времени позабыли. А солнышко к закату клонится. Пора бы хоть какую-никакую похлёбку сварить, скоро с поля ребята воротятся. Взглянул дедушка на солнышко и заохал.
- Не кручиньтесь, дедушка. Уж с горшками и ухватами я совладаю. Знать бы мне только, сколько едоков за столом сидеть будет?
- А едоков у нас пятеро, я шестой, да ты, стало быть – седьмая.
Улыбнулась девица, закатала рукава и принялась за работу. Вернулись домой братья, а дом не узнать. В доме прибрано, стол выскоблен. Из печи наваристыми щами пахнет. Будто мать в дом воротилась. Стоят парни, озираются, а девица смущённо голову склонила и залилась румянцем. Сидит дедушка в переднем углу, бородёнку поглаживает. Праздник в доме, да и только.
Неделю, другую живёт в доме старого гончара Марьюшка. Вовсе не в тягость ей домашняя работа. Стены выбелила, стёкла оконные вымыла, двор подмела, грядки прополола. Да всё с песнею, да с улыбкой приветною. Будто всегда так было. Дедушка то доченькой, то внученькой её величает и всё дивится её проворству.
«Хоть и пришлая, а любую здешнюю за пояс заткнёт, - думает дедушка. – Надо бы поспрошать внуков: может глянулась она кому из них, да и женить не мешкая. А ну как вздумает уйти?.. Нет, нет! Боже сохрани! Такая хозяюшка – что клад в доме…»
Вечером, будто бы ненароком, и задал смутившимся внукам мучивший его вопрос. А парни стоят, плечами пожимают, друг на друга поглядывают. А самый младший и говорит:
- Гринька у нас старший, так пусть он и женится.
Но, видать, не очень понравились слова младшего брата старшим братьям. Хороша была Марьюшка. Каждый свою думку лелеял. Догадался дед об их сердечных думах: «Как бы не перессорились братья… Нехорошо получится.» А вслух добавил:
- Вот, мы саму Марьюшку и спросим. Пусть она обскажет, чего сердце ей велит.
Позвали Марьюшку. Поклонились ей братья и задали задачу: кого, дескать, она в мужья выберет. Сами стоят, с ноги на ногу переминаются, ответа ждут. А Марьюшка улыбнулась ласково, каждому в ножки поклонилась и, подойдя к дедушке, молвила:
- Как от века водится: младший вперёд старшего не женится. Вот со старшим, с Григорием, и благословите нас, дедушка.
Не долго собирались, свадебку сыграли. Стали жить, как и допрежь, в ладу да в согласии. Только надолго, видать, ослепила красота Марьюшкина глаза братьев. Уже и год минул, а ни один из братьев о своей женитьбе и не заикнётся. Марьюшка сына родила. Да так привыкла к этому дому, будто и не было у неё другого дома. Да и что вспоминать? Где сиротку приветят, там и дом родной. А старик, дождавшись правнука и вовсе от люльки не отходит. Привязал от люльки к ноге верёвочку, знай сидит на лавке, ногой качает и глиняных лошадок лепит. Братья целый день в поле работают. Марьюшка по дому хлопочет, а старому в радость люльку качать да в свистульки посвистывать.
Ранним утром, ещё и солнышко не вставало, братья надели чистые рубахи, косы на плечи и в поле поспешили. Жатва началась. Хлеба в тот год стояли высокие, колосистые. Любо-дорого поглядеть.
- Благослови, Господи! – Григорий, осенив себя крестным знамением, махнул косой. Братья стали в ряд и размеренно замахали косами. Вжик, вжик, - слышалась чарующая песня косовицы. Даже жаворонок затих, прислушиваясь к завершающей песне хлебного поля.
Дойдя до самой межи, Григорий оглянулся.
- Аржаной хлебушка – всем хлебам дедушка! Первый сноп отвези домой, обратился он к младшему брату. – Пусть дедушка благословит первый колосок. А ты, не мешкая, вертайся назад. Время дорого. Постояла б погодка, а уж мы развернём плечо…
Он ловко скрутил перевясло, обвязал им первый сноп, слегка пристукнул его комельком о землю и подал, вскочившему на коня, меньшому брату. Конь резво поскакал по полевой дороге в деревню. Солнышко выглянуло из-за горизонта, радуясь новому дню. Братья вновь взмахнули косами.
Радостно было на душе меньшого брата. Да и как не радоваться? Нынче он первый раз на жатве встал в один ряд со старшими братьями. Больше никто его не посмеет обозвать «мальчишкой». Ведь он везёт первый сноп нового урожая, с его первого укоса! Ему очень хотелось, чтоб по дороге встретились односельчане.
«Эх-ма! Только солнышко взошло, а он уже везёт в деревню сноп!», - предвкушая радость и удивление соседей. Невольно он натянул поводья и оглянулся по стороным. Но, нет. Ни впереди, ни позади, никого не было. Люди ещё вчера уехали в поле и ночевали там, дорожа каждой минутой долгожданно дня жатвы. Но, что это? Вдалеке, у самого горизонта, словно туча чёрная наползала на несжатое поле.
«Кто посмел топтать хлеба некошеные?!» - вырвалось из уст молодого крестьянина. Страшная догадка, словно плетью наотмашь стеганула его. «Беда! Беда! Вороги-грабители пришли на землю родную! Скорей, скорей надо скакать в деревню и поведать обо всём дедушке. А уж он-то знает, чего делать!..»
И он хлестнул коня и, что было духу, поскакал тропинкой напрямик.
- Дедушка! Дедушка! Вороги идут! Как туча чёрная! Топчут поля некошеные…
- Видать горе лютое пришло на нашу землю. Скачи, Ванюшка, на колокольню, ударь в колокол. Скликай народ! – осипшим от волнения голосом, сказал дед. – Скорей, скорей, Ванюшка! - И уже чуть слышно, про себя, добавил: - Знали, ироды проклятые, когда войной идти. В поле все мужики-защитники. В деревне только старики да дети малые. Пока мужики с поля воротятся, пожгут да пограбят нас. В кровушки, кровушки-то невинной сколько прольётся…
В ту самую минуту сидела Марья на лавке у окна и дитя молочком материнским кормила. Услыхав страшную весть, покачала горестно головой, взглянула на потемневший лик иконы, положила дитя в люльку и вышла на порог. Глядь, а у ворот лежит сноп, который Ванюшка с поля привёз. Улыбнулась она своим мыслям. Подхватила она тот сноп, вышла посреди двора и стукнула комлем снопа о землю. Да так, что на треть сноп вошёл в землю. Глядя на это, дед только в затылке почесал.
«Эх-ма! Да тат так земля утоптана, что и лопатой не копнуть!.. Ох и баба!...»
А Марья перевясло развязала и себе, вместо пояса повязала. Выпростала пышные груди, нажала пальцами на соски и брызнули на сноп струйки материнского молока. Раз, другой и третий окропила она колосья белыми брызгами. И зашевелился сноп, поднялись усатые аржаные колосья. А она стоит и приговаривает:
- Что ни колосок, то земли Русской сынок!
Брызнула молочком в четвёртый раз и проговорила:
- Что ни капля, то острая сабля!
И в пятый раз брызнула.
- Где рос листок, вырасти кольчужка и щиток.
Почесал старик затылок. Глядь, где был сноп, стоит солдат целый полк. Русы волосы на ветру развеваются. Кольчужки медные, щиты крепкие, сабельки булатные на солнышке сверкают.
- Эка силища! – изумлённо воскликнул старик.
А невестка расставила ноги, задрала подол и села голым задом посреди двора. Сняла с себя перевясло и согнула его у себя промеж колен дугой. Сама, что есть силы закричала:
- Земля – Матушка! Посади сына аржаного на коня вороного!
Из-под подола, да через перевясельную арку стали выбегать лошадки величиной с котят. Но уже в нескольких шагах от её ног вырастали в гривастых богатырских коней. Глаза их огнём горят, уздечки побрякивают, солдатушки в сёдла вскакивают, сабельки из ножен вынимают. А как все добры молодцы были на конях, поднялась Марья с земли, побежала на огород и сломала самый большой кукурузный початок. Забежала в дедову каморку, схватила самого большого глиняного коника да самую звонкую свистульку и вышла вперёд аржаного войска. Воткнула кукурузный початок комельком в землю, рядом с ним коника глиняного на ножки поставила и дудочку перед ними положила. Сняла с головы платок и накрыла их. Сама притопнула правой ногой и промолвила:
- Где початок кукурузный, вырасти военачальник русский!
И в тот же миг, появился богатырь на белом коне. А в руке его Марьин платок. Поцеловал он тот платок, сунул за пазуху и махнул острой саблей. Заиграла походная труба, задрожала земля от топота лошадиного. Поскакали сыны-ратники во чисто поле, стали стеной супротив войска басурманского – силы чёрной, глаз завидущих да рук загребущих. И грянул бой! Застонала Земля-матушка, закачалось небо синее, побледнело Ясно Солнышко.
А тем временем услыхали набатный звон колокола крестьяне. Отложили до поры косы и взялись за припрятанные в снопах мечи. Вскочили на добрых коней и помчались к полю ратному. Только, что же это? Чудо-чудное, диво-дивное. Поле всё повытоптано: знать была тут битва страшная. Но не видать нигде воинов-русичей, ни живых, ни мёртвых. Нет ни коней их или хотя бы уронённой сабельки. А лежат колоски усатые, и разбегаются по норам мыши хвостатые. Посреди поля ратного, на сырой земле-матушке, лежит платок Марьюшки. А по белу полю этого платка кровавые пятна алыми маками расцветают. Подбежала тут Марьюшка, подняла платок, к груди прижала, оросила алые лепестки росою слёз материнских. Взглянула на мужа своего, Григория, с родными братьями, да на соседей своих и промолвила:
- То не колоски аржаные, то братья наши родные, что сложили головушки на ратном полюшке. То не мыши в норы прячутся, то наши вороги от страха корячатся. Слезайте с коней, крестьяне-пахари. Соберите колоски все до зёрнышка. Не оставим их на поживу врагу ненасытному!
И с тех самых пор, стали люди в поле собирать хлеб весь до зёрнышка. Собирая колоски, Земле-Матушке кланяются. А в какой стороне поселятся Лень да Раздоры, туда бегут злодеи и воры. Так было и так будет! Так не забывайте же сей сказ, люди русские!
2000 год.