Валерий Вениаминович КУЗНЕЦОВ, Красноярск
На коробке из-под конфет, где до сих пор лежат письма и открытки, жёнка моя Мария написала: "В запыленной связке старых писем…" Там до сих пор лежит открытка Герасимова, хирурга, героя ее давней военной передачи: "…Желаю здоровья, счастья и живите долго-долго на радость людям — с распахнутой душой".
Через ее распахнутую душу прошли сотни друзей. Все, о ком она писала, были ее друзьями. На ее похороны пришли человек семьдесят. Я дал объявление в газете, но многие просто не знали. Сто друзей? Наверное, так. Наверное… Конечно, иные ее забыли, иные предали. Не без этого. Слаб человек. Мы же все падшие человеки. Иных мы и сами забыли. Вот, например, нашему Кузе почти совсем не писали. Это мой однокурсник Кузнецов, распределившийся в Эвенкийский округ, в Туру. Потом он от бесквартирья стал милиционером, переехал в Красноярск, вышел на пенсию майором. Часто, чуть не каждый год, путешествовал к родителям с детьми и останавливался у нас.
"Мария! Кто обещал дружить и переписываться? Не держишь слова — это не хорошо, не по-советски. Тем не менее поздравляю тебя и всю твою семью с новым 1983 годом. Через год исполнится 20 лет, как я поступил в универ. Столько лет мы знакомы, а вы с Борькой женаты. Видишь, как быстро жизнь идет? Так что пиши, а то опоздаешь. В.В.Кузнецов".
Он писал такие вот песенки, например:
Я сижу за столом,
Как дурак за печкой,
Я инспектор угро — 28 лет.
Обладаю умом и культурной речью,
У меня за печкой сейф, в сейфе — пистолет…
"Спасибо на поздравлении. Аналогичные пожелания в канун нового года примите и от нас. "Сократа" написал, книжку вышлю — тем более, что достал аутентичный экземпляр. Болею зверски. Дети тоже болеют. Одна Нинон здорова. Видимо, все-таки лягу в больницу, иначе получится как с Гришей Добросклоновым — только без громкого имени. На сем будьте здоровы.
P.S. Читал про Марию в "Журналисте".
Кузя иногда сочинял детективы, "Сократ" — его очередное произведение. Он даже затребовал у меня консультацию по поводу "аутентичного" Сократа. У него-то Сократом прозвали, кажется, вора в законе. Или я все перепутал? А настоящий Сократ… Да вот послушайте:
"Вам, верно, кажется, что даром прорицания я уступаю лебедям, которые, как почуют близкую смерть, заводят песнь такую громкую и прекрасную, какой никогда еще не певали: они ликуют оттого, что скоро отойдут к богу, которому служат. А люди из-за собственного страха перед смертью возводят напраслину и на лебедей, утверждая, что они якобы оплакивают свою смерть… И что скорбь вдохновляет их на предсмертную песнь. Им и невдомек, этим людям, что ни одна птица не поет, когда страдает от голода, или холода, или иной какой нужды, — даже соловей, даже ласточка или удод… Хотя про них и рассказывают, будто они поют, оплакивая свое горе. Лебеди принадлежат Аполлону, и потому — вещие птицы — они провидят блага, ожидающие их в раю, и поют, и радуются в этот последний свой день, как никогда прежде…"
В глухой и тяжкой болезни Мария вспомнила одинокого лебедя на реке возле нашего дома. Потом, на исходе души. Она не хотела, чтоб я ее забыл. Чтобы помнил всегда, как лебедь свою лебедушку. Да-да… И после смерти. Обидно, когда тебя забывают, не успевши износить башмаков.
В своей записной книжке, где синей типографской краской запечатлено: "ВАЖНЕЙШИЕ ДЕЛА ГОДА", она написала:
Вниз по морю,
вниз по морю,
Вниз по морю — морю синему
Пловет стадо,
пловет стадо,
пловет стадо лебединое,
лебединое повинное…
Одна лебедь,
одна лебедь,
одна лебедь оставалася —
середи моря на камушке,
середи моря на беленьком…
"Здравствуй друг нашей юности Валерий Кузнецов! Мы тут с товарищами посоветовались и решили, что последнее твое сообщение относительно архивной работы не совсем ясно для нас, и поскольку больничный лист позволяет пространную переписку (время-то куда девать?), мы и задаем тебе наш недоуменный вопрос: ты что, ушел из милиции? Или занимаешься в милиции архивной работой?
Не помню, писала ли тебе, что сделан фильм "Колыбельная с куклой". ЦТ его замыливает, хотя и приняло — и даже, говорят, в тираж, то есть по местным студиям. Но что-то не кажут… Правда, у нас есть копия, и если хочешь, то можешь приезжать на сеанс, мы тебя пустим без билета.
Кузя, недавно перебирала журналы и наткнулась на твой "Енисей", на твой детектив про голубей. И очень меня вновь — уже в который раз! — взволновал вопрос о твоей гражданской зрелости. Ты смотрел климовский фильм "Прощание" (по Распутину, по "Прощанию с Матерой")? У нас перед фильмом (о самом фильме я уж и не говорю) шла документальная лента "Лариса" — о Шепитько. Не видал? Она ведь 1000 раз права, когда говорит, что есть обман в самоуверениях: "Пусть я сегодня делаю не то, что могу и хочу, завтра я уже не буду торговаться с совестью", — что-то в этом роде сказала Лариса.
Кузя, послушай меня внимательно. Несколько лет назад Боря сдал в один присест кандидатский минимум. Но я его отговорила защищать диссертацию. Отговорила, понимаешь? Покажи мне такую жену! И он, я думаю, мне благодарен за это: он получил возможность, НЕ ОТКЛАДЫВАЯ, НЕ САМОУВЕРЯЯ "ЗАВТРА, ЗАВТРА" ДЕЛАТЬ ГЛАВНОЕ ДЕЛО СВОЕЙ ЖИЗНИ. Свою Логику. Кузя, мы ведь совсем уж не такие молодые и полные сил, чтобы про голубей сочинять, нам ведь осталось-то не так много. Ты может быть на меня обижаешься, скажешь: вот ещё, учить меня будет. Не обижайся…
Как-то ты в одном из давних писем меня спрашивал про ансамбль "Зеркало". Разбилось "Зеркало". А всё по тому же. Суетились много. Хотелось и того, и этого. Сергей, руководитель, решил, что дело, которое он начал, вполне совместимо со строительством кооперативной квартиры. А оно несовместимо, потому что никакое ДЕЛО ЖИЗНИ не совместимо ни с чем, кроме этого дела. В общем, подробности долго выкладывать, но всё там развалилось из-за жизненной суеты, из-за неумения довольствоваться малым. Сейчас ходят все с постными мордами, хотя и при квартирах: жись-то пуста!
Кузя, я ведь тебя не воспитываю, я просто сожалею — и совершенно искренне. Ты понял, Кузя, какие мы положительные, и ты должен брать с нас пример? Ну и хорошо, что понял. А когда начнешь пример брать? Ну и хорошо, что завтра. А вообще-то без твоих писем грустно. И хотя у нас совершенно нет времени их читать, мы всё-таки постараемся его (время) выкраивать.
У нас вроде близится размен квартиры. Но я с течением жизни на многие вещи научаюсь смотреть без присущей мне прежде трагедийности: так — значит так, и хрен с ним. На работу это, ясное дело, не распространяется, туда я направляю всю тяжелую (и легкую) артиллерию — лишь бы добиться своего.
Кузя, если бы ты знал, как мне уже надоело водить ручкой! Я уже месяц её в руках не дярживала, даже устала. Боря лежит на кушетке с газетой — пришедши с работы и поемши. Устал. Писать не хочет, но изобразить посредством рисунка мою трагическую судьбу не отказался, так что прилагаю.
Кузя, как твои ребятёшки? И вообще можно найти массу вопросов, которые ты должен осветить. Вот и освети — тем более, если все равно сидишь в архивах и никто за тобой с обрезом не гонится. Ждем, как соловьи. Твои Маша и Боря, друзья юности и более позднего возраста". Письмо написано где-нибудь в феврале 1985 года.
"Кузя, ну почему ты такой грустный сидишь на полу? Уже пора работать. Мы отгрустились. Я уже сделала "Однополчан", завтра эфир. Знаешь, кто у меня в "Однополчанах"? Ребенок! Мальчик Митя из детского сада №357! Понял? Кузя, надо душой работать, а ты на полу сидишь. Хоть бы отписал, как долетели. Ты же обещал!
Кузя, передавай привет своей Нине, скажи ей, что мы ею как твоей женой довольны: ты непьющий хороший отец. И даже очень трогательный. Надька Медведёва сделала бы классный портрет "Отец". Я без слёз не могу вспоминать вашу троицу. А ведь меня растрогать очень трудно!
Приходил к нам на днях Хайдар (ты его может быть помнишь — такой толстый кудрявый таджик, твой тезка, исполнитель блюзов, у Люськи Кудряшовой как-то выступал). Так вот, пришел в сиську пьяный и сообщил нам, что мы с Борей почему-то святые, а он хочет повеситься, так как ничего путного не совершает, а одно г…но и халтуру. Тут к нам приезжал знаменитый космонавт, он возле него два дня ласточку делал, какой-то сценарий ему писал, кирял и т.д. И сделал вывод, что от всего этого надо повеситься.
Видишь, как плохо, когда человек в разладе с собой. А ты не в разладе, Кузя! И хорошо, что не в разладе…"
"Здравствуй дорогой и в общем-то любимый нами Кузя! Обычно я веду свои репортажи из лечебниц (хрена ли тут еще делать?). Вот и сейчас я в ней с проколотым носом, из левой ноздри торчит резиновая трубка, которую я без конца хапаю и поправляю. Сам понимаешь, Кузя, уж теперь-то конец совсем близок, и если только ты не засидишься "как дурак за печкой", то мы ТАМ скоро свидимся. Другой надежды свидеться нет, потому что ты не едешь и не едешь.
Кузя, мне уже письмо тебе писать надоело, тем более Борис в данный момент уже помирает. Вот уже последние предсмертные хрипы (диктует он мне), вот уж я приложила ко рту зеркальце (продолжает он) — никаких симптомов. А как дружно мы жили, и вот всё кончилось. Кузя, приезжай срочно на наши похороны (ты не забыл, что я тоже уже умерла?) Захвати с собой колбасы (у нас только по талонам). Венки можно достать здесь. Ну всё, Кузя, уже нету сил, хотя кажется, что что-то главное не досказано… Ну, ничего, ты и так всё поймешь и простишь. Кузя, в каком ты сейчас звании? Если всё ещё майор, то на похороны не приезжай — и не надо нам ни твоей колбасы, ни твоих венков. Понял? А если уже подполковник, то едь.
Ну ладно, ты уже нас, покойничков, так забодал, что сил никаких нет, как говорит Люся Кудряшова. Кстати, ты знаешь, что сейчас она начальник? А почему ты её до сих пор не поздравил? Приезжай ее чествовать с колбасой и венками — она зам главного редактора.
Кузя, ещё осталось очень много незаполненной бумаги. Какое слово ты больше всего любишь? Наверное, гонорар. Хочешь, я тебе его размножу на всю оставшуюся страницу?
Гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар, гонорар…
Кузя, ты меня забодал. Разве гонорар — самое главное в жизни? Важнее, чтобы все мы хоть изредка виделись. Как у тебя дела? Пишешь ли ты свои прекрасные (я серьезно!) песни. Лена Камбурова тебя вспоминала.
Боря очень много работает (в стол), сын разошелся с женой, дочь заканчивает десятый класс. Кузя, сколько всего в жизни, а ты не пишешь и даже не едешь. С первого июля мы будем в Кашине (но дома будет Мария Михайловна). Пиши о своих планах. Обнимаем тебя, твои старые друзья Маша и Боря". Это 1983 год.
"Здравствуй, Кузя! Придется мне нанести сокрушительный удар по твоему оптимизму, возросшему на почве легкомысленного восприятия информации о состоянии здоровья друга твоей незабвенной юности. Дали мне звание, ради которого я славно потрудилась — инвалид второй группы. С работы уволена 11 февраля 1986 года, когда состоялся областной ВТЭК. Положат мне теперь пенсион (размеры его мне пока не известны, очевидно 75-80 рэ), и буду я пребывать в новом качестве. Впрочем, за эти шесть месяцев, которые сидела на больничном листе, я уже освоила это состояние. Потихоньку строчу на машинке (одна страничка в день), потихоньку вожусь на кухне, потихоньку караулю внучку — вместе с Юлей. Словом, жисть вполне удобоваримая. Может быть, надумаю ехать оперироваться в Новосибирск. Там, люди говорят, какой-то хирург хорошо придумал оперировать на сердце. А может и не рискну, пока не решила.
Вот ведь как жизнь-то устроена: сейчас бы только и делать передачки…" Письмо обрывается…
"04.02.82 г. "У меня тут идет перманентная борьба с августа прошлого года. Началось все с передачи на ТВ (я вам писал, кажется). Теперь пишу рапорт на перевод. Правда, справедливости ради следует признать, что, кабы не моя слабость, можно было еще потянуть резину. Но я рад, что все так кончилось. Единственное, что нервирует: еще все-таки не совсем кончилось. Ищут мне замену и не могут найти, хотя любую собаку, которая знает сигналы "на место" и "фас", можно смело ставить на должность (при условии высшего педагогического или юридического образования и минимум пятилетнего милицейского стажа).
Борины рассказы прочел. Читать интересно, но — мало. Ты совсем не хочешь придумывать. Тебе нужно отделяться от того Бориса, который в рассказе. Пробовать его, совать в ситуации (или размышления) непредвиденные, экстремальные (красивое слово). В общем, надо двигать дальше. И не стесняйся использовать услышанное или увиденное другими. Художница с катарактой из Алапаевска, этот немец, придумавший Пешеград, — у тебя бездна материала. Пусть они заговорят от первого лица, как говорил ты в этом рассказе. Письмо твое (или разъяснение) так и надо припечатывать к рассказу.
Я ничем не занимаюсь. Не пишу, не работаю (прихожу узнать, подписан ли приказ о переводе; обещают подписать со дня на день — какая тут работа?). Написал мстительную песню — прощание с конторой. Видимо от злости не могу подобрать приличную мелодию. Написал песню про Илью Муромца. Петь некому — пою каждый день сам себе, чтобы запомнить. Больше ничего не пишется.
Нинон трясется, что меня выгонят с работы ("Как это ты не ходишь на работу, выгонят же из милиции!" — "А ты что — уйдешь от меня?" — "Нет, не уйду, но денег жалко…"), но втайне довольна: то мяса накручу, то квартиру уберу, то выстираю (не систематически, но все же…) Словом, дома мир. Дети вроде не болеют, веселы. Вот и все дела. А что у вас? Почему не пишете, кто родился у антоновой жены? Жду ответа. Привет всем".
Кузе я тогда послал первоначальный вариант вещи, которая называлась "Небо, корова, крыша и океан". Современный миф. А "немец, придумавший Пешеград" — это Лев Артурович Эппле, художник, о котором Мария соорудила сюжет в телевизионный журнал. И радиопередачу.
Есть и такое вот письмо от него -- про Лену Камбурову и мою Марию:
"Ты просил вспомнить что-нибудь про Машу. Помню, как она меня готовила к первому концерту Лены. Это был, кажись, 1982 год. Крепко-накрепко запретила даже думать о выпивке, велела принять ванну, надеть свежую рубашку, сходить в цветочный магазин (кажется на Малышева, у реки) и купить две корзины (непременно красивые корзины) цветов. А потом после концерта подвела к Лене и опарафинила по своему обыкновению, но у неё это вышло не обидно, хотя и ядовито.
А ещё Маша собрала к её приезду домашний концерт. И были там ребята из "Зеркала". Они чудесно пели, у меня есть старая кассета… Жаль, нет той записи; по-моему, её не делали.
Потом помню – Лена приехала с больным горлом, Маша ходила озабоченная и сообщила мне, что Лена решила финалировать "Парусом". Я был в ужасе, там высокое и сильное начало. Первое отделение страдал в зале. Лена подобрала спокойные вещи, не требующие большого напряжения. Во втором она стала разогреваться, и я почувствовал, как ей трудно. Не выдержал, ушёл из зала (там, если помнишь, в филармонии нет дверей), стоял возле сцены, в коридоре возле какой-то запертой двери и со страхом ждал "Паруса". Вот слышу: начала, допела до конца – и раздался такой ор и рёв в зале, что стало ясно: она спела отлично. Я ринулся к сцене, оттуда уже выходила Лена, музыканты и прорвавшиеся поклонники. Последней прошла мимо меня Маша и прошипела: "Дурак, ты бы ещё в гальюне спрятался!"
Потом, через несколько лет, уже в Красноярске я спросил Лену, как это она сделала. У меня даже где-то есть плёнка с этим разговором. Она ответила, что научилась, поскольку часто болела, выискивать уже на сцене такие "ходы", которые позволяли бы держать ноту, несмотря на больное горло. Примерно так.
…Хорошо помню, как познакомились с Машей. В университете, ещё на улице 8 марта, она сама подошла ко мне и стала объяснять, что наконец-то разводится с мужем, от которого давно уехала. И ты на ней женишься, но там за какую-то фигню в ЗАГСе (в смысле, за развод) надо уплатить 30 рэ, а у вас их нет. А жениться надо срочно. А развестись – ещё срочнее. Я отдал ей эту тридцатину и был горд, что она подошла именно ко мне. Она же была на курс старше, а, кроме того, другой такой эффектной девушки на факультете просто не было. Наши девчонки в сравнении с нею выглядели просто неприлично. И совершенно искренне был рад её выбору.
(А я-то был тогда уверен, что она давно развелась, и ни про какую тридцатку, естественно, не знал. Только недоумевал, чего она тянет с походом в ЗАГС. Чего-то бормотала про паспорт, которого у неё почему-то нет. – Б.П.)
Помню, как её мама, когда я приезжал, и мы оставались одни, играла на рояле и пела мне романсы: "Ямщик, не гони лошадей" или ещё что-нибудь. Помню, очень удивлялся, что она знает мои песни и даже посылает их своей подруге в Ленинград. (Людмиле Николаевне Соколовой, кажется Николаевне, если я не перепутал. Мы жили когда-то недалеко друг от друга – на Лермонтова и Жданова, недалеко от нынешнего Святого квартала; её муж оперировал плечо у юной Маши – какая-то бяка вылезала, остался шрам. – Борис.)
…Главное дело, жизнь моя практически прошла, Маша оставила в ней глубокую борозду. И хорошее, и печальное – всё равно всё это составляет мою жизнь. А помимо того – Кулибина (моя преподавательница английского в университете), Примаков, ты, Кудряшовы… Юля верно заметила: была бы Маша – всё снова бы крутилось. Но это невозможно.
Твой друг и маиор в отставке, а также федеральный ветеран труда, бард и журналист, старый больной агностик…"
Недавно видел Кузю во сне. Он был там совсем молоденький. А в предпоследнем письме он написал: вдруг что-то со мной случилось, стали совсем неважными ранее ценимые ценности… Вэй? На Британских островах так называют предсмертное духовное перерождение, дарованное Богом. Я перепугался. Он мне не пишет уже четыре месяца.
(Написал всё-таки и даже позвонил.)
+++
6 мая 2014 года он умер от рака лёгких.
Упокой, Господи, душу Валерия.
К сожаленью, он не верил в Бога и не был крещен...
Мои словеса его не убеждали.
+