1943 год. На рынке в Магнитогорске за буханку хлеба люди отдавали последнее, что имели. Старая женщина в потрепанном пальто и валенках предлагала шкатулку со старинными открытками – но никто не интересовался ее «товаром». Она отыскала взглядом обеспеченную, сытую, одетую в теплую шубу даму. Подошла к ней.
-Купите. Это известные актрисы начала века. Больше ста
открыток. Мне очень нужен хлеб… Посмотрите - это Лина Кавальери, это Бета Вальтер, Трефилова, Корсавина, Бороздина…
Холодные колючие снежинки опускались на пышные
прически, обнаженные плечи, длинные платья, на лица молодых женщин. Какими судьбами занесло их из Парижа, Варшавы, Санкт-Петербурга в холодный и голодный уральский город?
Дама в шубе оказалась женой директора одного из
эвакуированных заводов и была не лишена культурных запросов. Она купила у Анны Павловны – так звали владелицу открыток – ее коллекцию. Через сорок пять лет, разбирая старые вещи в своей московской квартире, дама натолкнулась на коробку с давно забытыми почтовыми открытками, пожала плечами и отдала открытки мне. У меня на книжной полке они тоже провели в забытьи немало лет…
Нежный овал лица, капризные губы, лучистый, сияющий взгляд, волнистые волосы, разделенные прямым пробором, стройная фигура, складки старинных кружев на пышном платье. Лина Кавальери! В начале 90-х годов, теперь уже не прошлого, а позапрошлого века, она появилась на сцене шикарных Петербургских кафешантанов - еще совсем молоденькая грациозная танцовщица, исполнительница неаполитанских песенок и легкомысленных куплетов. Но природа наградила ее не только талантом актрисы, но и такой поразительной красотой, что вскоре Лина Кавальери была признана первой красавицей Европы. Став со временем - благодаря своему огромному трудолюбию - оперной певицей, она выступала в Мадриде, Варшаве, в «Метрополитен-опера», Неаполе, Генуе, Палермо. В России публика аплодировала ей в операх «Манон» и «Таис» Ж. Массне, «Травиата» Дж. Верди, «Фауст» Ш. Гуно, и «Богема» Дж. Пуччини.
На обороте карточки коротенькое «открытое письмо», помеченное датой 17 декабря 1903 года. «Многоуважаемый Иван Матвеевич! Посылаю Вам мой искренний привет и вместе с тем m-me Cavalieri в классической позе. Не откажите в любезности передать прилагаемую открытку Анне Павловне». И подпись: В. Кениг.
Коротенькие «сопроводилки», часто с оттенком шутки, легкого юмора, есть и на других открытках. Вот, чуть улыбаясь, смотрит на нас изящная молодая женщина, актриса Уракова. А с обратной стороны мелким почерком: «Здравствуйте, Иван Матвеевич! Шлю Вам через обозначенную на обороте сего особу мой самый сердечный привет».
«Посылаю Вам хорошенькую барышню» - фото актрисы Марии Домашевой.
«Не смотря на зимний холод, я чуть было не растаял при взгляде на изображение, находящееся на обороте (фото Музиль-Бороздиной, представительницы большого и знаменитого семейства артистов). Посылаю его скорей вам».
«Мой итальянский корреспондент (в Бергамо) прислал мне сразу на мою открытку четыре. Посылаю ему тоже четыре, которые должны произвести окончательный фурор».
Впрочем, очень скоро выясняется, что вовсе не Ивану Матвеевичу Пронину, управляющему Российским Обществом транспортов в Нижнем Новгороде, а супруге его Анне Павловне предназначены эти открытки. Это она, горячая поклонница, увлечена собиранием почтовых карточек с портретами известных артисток. К ней в альбом слетаются они из Москвы и Санкт-Петербурга, из Лозанны, Кинешмы и Иваново-Вознесенска - отовсюду, где по долгу «транспортной службы» бывают сослуживцы мужа, где проживают друзья и знакомые. Создается впечатление, что взрослые люди с удовольствием играют «в почту» или в некое артистическое лото, заполняя страницы альбомов, и эта игра всем участникам очень нравится.
Надо сказать, что не меньше, чем сами фото, заинтересовала меня переписка, сохранившаяся на оборотной стороне почтовых открыток. Письма проливают свет не только на тайну старинной коллекции. В них целый срез жизни провинциальной российской интеллигенции начала ХХ века. Они так созвучны чеховским пьесам. Недаром один из адресантов постоянно подписывается «Дядя Ваня». Вот несколько строчек из его письма: «Пишу из Кинешмы, откуда сегодня выезжаю в Шую. Время медленно идет день за днем, повторение того, что было вчера. В моей бродячей жизни, пожалуй, есть и поэзия. Эти скучные вечера, переезды, неудовлетворение, недовольство, все это в частности, а в общем, хорошо. Например, тоска в частности, плохо, а в общем – поэзия».
По тексту писем густо рассыпаны крупные и мелкие приметы времени. Тут и буквы i, еръ и ять, тут и вышедшие нынче из употребления старинные вежливые обороты речи «Её Высоко Благородию Анне Павловне Прониной», «не откажите в любезности…» А вот и стихи, отражающие либеральные настроения общества: «Вы живете во мраке, в оковах, в аду… Я вас к свету, к свободе вперед поведу!» И те же надежды в прозе, в рамках реального времени апреля 1906 года: «С открытием думы!»
Тревожный, бесславный 1904 год. «Всё похоже на то, что война эта затянется надолго, а уже и теперь она отразилась на общественных делах, что же будет дальше? …На днях отправляется целый полк добровольцев-черкесов – это отчаянный народ, куда смелее наших казаков, и несомненно, их предназначат для атаки».
Очень интересны приметы быта, повседневной жизни. Как проводили длинные вечера в «дотелевизорную эпоху», чем увлекались, чем болели, куда ездили, как любили и как расставались…
«Здравствуйте, Иван Матвеевич! Надеюсь, что вы приехали благополучно. Анна Павловна сообщает, что вы привезли стереоскоп. (Прибор для получения объемного изображения картинки). Меня уже начинает разбирать любопытство. Если в гости никуда не поедете, то в воскресенье явлюсь посмотреть. А в винт сыграем? Давненько мы не сражались».
«Многоуважаемый Иван Матвеевич! Поздравляю вас с наступающими праздниками и желаю вам провести их как можно счастливей и приятней. Я надеюсь, что когда вернусь из Москвы, услышу от вас об исполнении этого пожелания. Мне, по всей вероятности, придется совершенно неожиданно покататься в это Рождество на резиновых шинах, так как в Москве до сих пор нет снега»
19/Х1 – 1903г. Многоуважаемый Иван Матвеевич! Посылаю Вам сердечный привет из полярной страны, отдаленной в настоящую минуту от Европейской России льдами. Мое путешествие в эту страну закончилось вполне благополучно, и я ожидаю каждый день Депутацию от Академии Наук, которая привезет мне неминуемо золотую медаль.
Дорогой мой, золотой, милый «Дядя Ваня», пишу на скорую руку, всего несколько слов. Тороплюсь на лекции. Дело в том, что я сегодня ночью видела во сне Мурку в дурном для значения сна виде и очень беспокоюсь – не больна ли она ? Будь, родной, добр спросить хотя бы по телефону, что с ней.
Взглянув на себя утром в зеркало, я поразилась своей худобой, выгляжу просто селедкой. Подумав, что ты теперь меня не узнаешь, я решила не ехать к тебе пока не поправлюсь. Обнимаю, крепко-крепко, мой добрый, славный, ласковый котик.
« У нас в банке двое больных: Александр Михайлович (текущие счета) и мой коллега Карл Карлович. У последнего - брюшной тиф. Если прибавить меня с моими почками, то будет «нас трое». Меня, положим, считать нечего, так как при строгой диете я чувствую себя совершенно здоровым и еще месяца через два от болезни, надеюсь, и следа не останется. У бедняги же Карла Карловича болезнь из разряда смертельных, и по слухам, в сильной степени.
.
Но самым интересным мне показалось письмо молодой женщины по имени Фаина, адресованное, по всей видимости, подруге. «…Сейчас сдала анатомию, выдержала на 5, отвечала хорошо. Приходилось много и усиленно заниматься. Не успела кончить одно, как начались работы по физиологии. В лаборатории приходится задерживаться до 8 часов. Дня вообще мало, но пока есть желание и энергия – ничего не страшит.
Тебе передавал И.Ф. о вторично откладывающейся свадьбе. До перехода на третий курс я не могу быть замужем, причин больших нет, а кой-какие найдутся. И время у нас сейчас тревожное…» Казалось бы, что особенного – сдала анатомию, пропадает допоздна в лаборатории, замуж не торопится? Но письмо-то ведь от 4-го декабря 1904 года! Какое мужество, силу воли надо было проявить женщине, какие жертвы принести, какие предварительные «экзамены» сдать, чтобы в то время стать врачом!
Я прячу в коробку последнюю открытку и вслед за Поэтом повторяю вслух:
Не говори с тоской: их нет.
Но с благодарностию: были.