Марионетка Ханумана

Издательство его грез обанкротилось. Он везде был, все видел, все - картон. Мир в картонной коробке из - под обуви. Месяц назад Олег и Ирина вернулись из Франции. Париж Олега не поцеловал:
- Ну как? Как ты можешь не понимать? Тот Париж умер.
- Париж - это праздник, который всегда с другими.
У него защемило сердце. Он как будто обнищал глазами и не узнавал ее. Будто выглянул весной в окно и увидел обрубки тополей:
- Ты просто бегаешь вслед за тенями великих. Но ты не отбрасываешь тень,- он ходил по номеру отеля короткими упругими шагами каратиста.
- Мне достаточно чужой тени. Я могу посидеть на стуле, на котором сидел Бродский.
- И что?
- Все. Этого хватит.
Его душа стояла лбом к стене. Какая она? Его Ирина. Она опрятная. При первой встрече сказала: «Мы созданы по образу и подобию Его. Надо быть опрятными». За розово-кирпичным фасадом маски Ирины истомленные одиночеством глаза.  Он хмыкнул и не отвернулся. Ставки были велики:
- Ирина, я пойду пройдусь.
- Иди, любимый.
Укол ненависти. Много-много уколов. Олег вынырнул из отеля, поплелся  вниз по мелкой улочке, свернул за угол и всплыл на Горе святого мученика. Монмартр, задушенный рукоблудием  деловитых художников и мировым потом туристов отправил его выше. К молочно-розовому храму Сакре-Кёр. Олег задрал голову.  Сакре - Кёр  грозно смотрела на него сверху, выкатив длинный серый язык широких ступеней.   
Блаженны нищие духом.
- Легенда гласит, что в начале нашей эры холм Монмартр, - стрекотала рядом гид, - был свидетелем кровавого события. Во времена преследований христиан при императоре Домициане первый епископ Парижа – Дионисий был обезглавлен перед храмом Меркурия. Именно здесь он принял мученическую смерть. И именно здесь  произошло чудо.
- Это какое же?- насмешливо спросил Олег и оглядел пыхтящую кучку, восходящих к храму соотечественников.
Не удостоив его взглядом, похожая на тюльпан в целлофане, заалевшая девушка рапортовала оплатившему экскурсию контингенту:
- Дионисий встал, поднял собственную голову, обмыл ее в ближайшем колодце и, только пройдя несколько километров, упал замертво. В память об этом чуде построена церковь Сен-Дени.
- Эта?- ткнул начальственным перстом турист.
- Нет. Это церковь Сакре - Кёр, буквально переводится как базилика Святого Сердца.
- Святого сердца?
- Сердца Христа.
В самом темном углу храма Святого Сердца Олег думал  о наследстве. Наследников было двое. Ирина и он.  Они уехали в Париж сразу после похорон ее отца.
- Ты же мечтал побывать в Париже.
- Не сейчас.
- Если не сейчас, то когда?
Он  мечтал убить ее. Отравить. Да, вот так вот по-бабски, отравить да и все. Он презирал сложности.
Блаженны нищие духом.
Его мать, как  многие деревенские изработаные женщины, ходила, как хромая утка; враскачку, не стесняясь своей усталости. Мечта о Париже приютила ее в молодости, но выгнала под забор в старости. Мать давно перестала мечтать. Он, избывая вину перед ней, купил три билета.
- Ты хочешь испортить мне встречу с Парижем?- похожая на надменное мраморное надгробие,  спросила Ирина.
- За деньги твоего отца,- перевел он.
- Именно.
"Ты для меня умерла", - ответил взглядом.

В темном углу памяти, в храме во Франции, жена ожила, перегнулась через перила балкона и заорала во все горло:
-Или я или она! Или я или твоя мать!
- S’il vous pla;t. ..,- священник наклонился над ним и протянул руку.
- В чем дело?
- Comment ;a va?
- Je suis originaire de … de... рюси,  -невпопад ответил он, встал и вышел на воздух.
Перед поездкой Олег ходил каяться в русскую церковь. Батюшка погладил его по голове:
- Смирись. Детки будут. Бог спасет.
- А спасет  Бог Россию? Или надо драпать в Париж?
- Уже спас. Помиловал. Будущее у России есть.
 «И у меня будет», - решил Олег. Он вышел, перекрестился и поклонился закрытым дверям белого храма. "Будет, будет. У меня все будет. Здесь и сейчас. Только по-умному сделать надо". Олег через две ступеньки пошагал вниз с французского холма. "Яд пролонгированного действия. Она умрет на полосе в Шереметьево».  В отеле жены не было. На желтом диване ухмылялась пепельница с окурками. "Симонов"? - ожгла догадка. - "Скотина". Он подошел к окну. Глаза, на лице особнячка напротив, заросшем шерстью вьюнков , вспыхнули лимонным светом.
Симонов в их жизни взялся ниоткуда. Зашел с улицы в офис переждать дождь. Олег, перехватив взгляд жены, ощутил в груди льдинку, как от ночного крика во дворе. Еще неясно; убивают кого или пьяный песни орет, но разбуженный мозг покалывает тревога.
- Я от него ушла и ампутировала память о нем, - врала  Ирина.
Симонов докладывал Олегу о каждой встрече с его женой. И получал за это зарплату. Влетал он в копеечку, но не прикасаясь к жене, Олег мог дышать. Пьянея в ресторане, где у них была "явка", Симонов говорил куражливо, месил слова.
- Бее-е-э,а-а-а.
Пьяный вдрабадан пускался в пляс с закрытыми глазами. За столом впадал в гнев, в такси его одолевала смешливость. У ее любовника походка ленивой дерзкой бабы. Разговаривал ее идол, щурясь:
- Чего-о? Ну-у, сказа-а-ал. И что-о?
Ирину "мучила мигрень", а Олега ненависть.
Но ставки, ставки.
- У тебя  вовсе не царская осанка,- наблюдая, как Ирина ночью прошла в номер, села на угол кровати в спальне и потянулась, как выспавшаяся кошка, сказал он.
-Quoi?
- Мадам, так держатся старшие горничные в нашей гостинице.
- Это неправда.
- Правда.
- Я видел в отеле Симонова.
- Переста-ань меня -а му-учить.
- Так это я тебя мучаю? Зачем ты замуж? Почему за меня?
- Отец тебя выбрал.
Крадучись подступал гнев. Олег сцепил зубы. Ставки высоки. Успокоился. Украдкой оглядел жену. Симонов, как договорились, всыпал Ирине яд в дрянной уличный французский кофе еще утром. Завтра утром в кафе на Монмартре добавит еще. Аромат преступления вплывал в комнату вместе с запахом принесенных ею жареных каштанов. Эти деревянные глаза на бело-розовой кирпичной стене, похожие на заколоченные окна в доме, где произошло убийство. Эти пальцы, похожие на вареные щупальца кальмаров. Эта вена на лбу. Целая неделя ненависти! Он Хануман. Ее любовь, ее мечта, ее любовник Симонов - марионетка Ханумана. Олег вышел на трап в Шереметьево, оглянулся на жену. Трупный холод обжег спину. Вниз головой  медленно поплыл с холма. Взял свою отрубленную голову, омыл ее в колодце и, улыбаясь, умер. Над ним склонился Симонов:
- Я знаю, что ты хочешь мне сказать.
- А-а-а-а!
- Не волнуйся, милый, у тебя был инсульт. Уже все хорошо,- с облака сходила, закрыв солнце темными крылами, Ирина.
- А-а-а-а!
- Не волнуйся, ты дома, любимый. Мы с тобой будем жить долго-долго и умрем в один день.
- А где Симонов?
- Он уехал.
- Я тебя отравил.
- Глупости. Не думай больше. У тебя был инсульт. Все восстановится. Ты научишься говорить.