Снег

Наталья Сокова
   

Нюша сидит у окна, а на улице снег идет. Нитки птичьих качелей между столбами побелели, согнулись от тяжести. Все теперь белое. Как же Нюше хочется узнать, правда ли снег сладкий. Мальчишки у забора скатали снежные яблоки, аппетитно их надкусывают и бросают друг в друга. «Везет же!  - мычит Нюша сама себе. Она любит мычать вслух почти обо всем, что думает. - А я вот дома сижу, все сижу…». И Нюша вздыхает, пытается взмахнуть руками, как бабушка делала, когда вздыхала, но руки не слушаются, живут своей жизнью, будто каждая рука своим собственным мозгом наделена. «Прямо, как ангелы, - мычит Нюша, - улетели бы, да не могут. Боженька их к плечам пришил». А ее прилепил к этому окну с любимыми бабушкиными занавесками. На них озера, и лодочки все плывут, плывут, а берега нет. Только розовое небо вокруг. Такое же небо было, когда бабушку хоронили.  «Да… - опять вздыхает Нюша, - вот и нет больше бабуленьки. Испарилась, как духи «Красная Москва» из флакончика». Бабушка так и говорила, пока жива была: «Когда в доме не останется моих запахов, значит, я уже у боженьки».
 «Ага, -  теперь горестно мычит Нюша, - говорила. Но рай-то где? Наверху. Вон, на иконках, облака все, облака… А сама в землю легла. Мамка все».
Нюша видела, как та дяденькам заплатила, чтобы они бабушку закопали. Как Нюша плакала, выла. Эх, если б сказать могла! А мамка с отчимом ее связали и уколами обтыкали. И Нюша долго ничего не чувствовала, только видеть и слышать могла и думала, может, то же самое и с человеком после смерти происходит? Неужели никто не понимает, что хоронить людей в земле нельзя - они же задохнутся там. Нужно под небом положить. На третий день боженька придет, так бабушка рассказывала, и заберет к себе.
 Нюша разревелась - за что ж они так бабуленьку? Пироги бабушкины ели, нахваливали всегда. Вареники лопали. Каждое 25 с утра в дверь стук. Разлетится по всем комнатам, сначала с хрусталем наиграется на серванте, потом по вазам бабушкиным, как по ступеням, до потолка пройдется, плафоны на люстрах заденет, утихнет в шторах. И снова стук, по второму кругу, по третьему... Бабушка не спешила открывать. Все ругалась, пока шаркала тапками по линолеуму:
- Опять дочку непутевую Бог принес! Будто пенсией моей по всему городу воняет.
    «Бабуленька моя, миленькая, - всхлипывает Нюша, - прости, что я не спасла тебя. Эх…»
Всхлипнула еще пару раз и успокоилась, все равно никто не слышит. Слова бабушкины вспомнила: плакать одной, что в реку воду лить. Нюша все смотрела и смотрела в окно на снег, и ей начало казаться, что он падает уже и в комнате… Во сне она медленно шла по бесконечному полю, по ромашкам. Наступала осторожно, останавливалась, наклонялась, а лепестки цветов были из снега.

Дверь хлопнула. Нюша дернулась, открыла глаза и никак не могла понять спросонья, куда же делись ромашки.
- Вот и мы пришли, соскучилась? – в комнату вошла мамка Нюши.
 Переваливаясь по-пингвиньи, подошла к девочке, в лицо дыхнула - чужая совсем.
 - Смотри, че дядя Женя тебе принес, - радостно сказала женщина и протянула на ладони стеклянный шарик. Нюша вздрогнула и с опаской покосилась на него.
- Ммм…
 В шарике был домик – маленький-маленький, в крупинках белых. Мамка тряхнула шарик - снег пошел. Надо же! И за окном снег идет, и там, над домиком кружится. Как же красиво! Нюша заулыбалась, но вдруг про бабушку вспомнила, как ее в землю зарыли: бабуленька моя любимая... И еще вспомнила, как на поминках соседка, тетя Дуся, глаза страшно вытаращивала и шепелявила:
- А мать твоя – кукушка. Куда теперь тебя денет? - и пугала: - Смотри Нюша, скоро придут за тобой люди в белых халатах, и будешь пятый угол искать.
И Нюша ждала людей в белых халатах, каждый день ждала. Она, конечно, не знала, что это за люди такие, но явно из чертей, которые в колодце живут и детей в ад утаскивают, про них тетя Дуся часто рассказывала. И чуть только дверь входная заскрипит, девочка от страха задыхалась.

У мамки пузо раздулось.
«Ну, разожралась, - тихо бурчала Нюша. – Холодильником тока и хлопает».
А дядя Женя радостный по дому прохаживается, остановится около мамки, ухо к ее пузу приложит и скажет довольно:
- О как! Папку-то по башке!  Вишь, как твой брательник дерется, Нюш, не хочешь послушать?
А мамка глаза закроет и гладит, то пузо свое, то дядю Женю по голове.
«Оборванцы!» - бабушкиным ругательством мычала Нюша.
А тетя Дуся, когда заходила девочку проведать, говорила:
- Все, Нюш, суши сухари.

Сколько-то дней назад пришли незнакомые люди, сначала все на крыльце топтались – Нюша из окна видела – большущий дядечка, а за ним малюсенькая тетка. Дядечка все что-то говорил, у него еще изо рта пар шел, а тетка за локоть его хватала, молчала и в землю смотрела. Ну, точно паровоз с вагончиком. Нюша напугалась, замерла, слушала – вдруг это за ней люди в белых халатах пришли. Когда отчим открыл им дверь, она завопила от страха свое: «Ммм…» – все, что могла. Мамка заорала в ответ:
- Да заткнись ты, дура, покупателей напугаешь!
Дядечка с теткой зашли в бабушкину комнату, мамка и дядя Женя с ними, и дверь за собой закрыли. Потом они что-то обсуждали, греметь стали. Дверь открыли и потащили бабушкин комод. Бабушка говорила, что он ей от прадеда достался. Черный такой, с резными ящичками, деревянными лепесточками по бокам. Еще диван выставили, кожаный, с высокой спинкой и зеркалом в ней. Как же Нюшу пугало это зеркало! Оно все в пятнах рыжих было, как руки у тети Дуси, мутное, не разглядишь ничего. Бабушка рассказывала, что в нем живут отражения людей, которых нет уже на свете. Нюша хоть и боялась, но любила прежде напротив зеркала сидеть, все вглядывалась, вдруг кого увидит. И страшно было – жуть!
Паровозный дядечка пыхтел, тащил буфет из бабушкиной комнаты, а дядя Женя им помогал, кряхтел, словами нехорошими плевался. Бабушка за такие слова по губам бы залепила! И так Нюше стало жалко мебели, до слез. Разве ж бабушка разрешила бы ее выносить! А вдруг она все видит, разозлится и начнет по ночам приходить, житья всем не давать? А особенно внучке за то, что не углядела, чего мамка натворила, да хахель ее.
Как Нюша дернулась, как качнулась и на пол свалилась, лбом ударилась о доски на полу: «Ммм…» - мамочки, больно. Заворочалась, как в кино Ихтиандр, но тот в море был, а она, словно рыба, которую бабушке сосед Сергеич приносил с рыбалки. Он кинет рыбину в раковину, та в воздухе бултыхается и смотрит страшными глазами. Только что не кричит.
Нюша плечами заворочала, раскачивалась, чтобы доползти к прихожей и покусать этих чужаков.
- Это кто у вас там? – испуганно спросила тетка у мамки.
- Да не обращайте внимания, это дочь моя, дурочка, - доложила мать и дверь в  комнату захлопнула.
«Бабуленька, прости», - громко плакала Нюша.
И ночью не спала. То форточка заскрипит, то холодильник заворчит, точно голодная дворняга у миски с костями. А Нюша боялась, прислушивалась  - уж не бабушка ли заявилась.
«Не ко мне, бабуленька, я тебя любила. Иди вон к этим… они в твоей комнате. Слышь, как храпят»!

Снег все сильнее за окном, там вдалеке, где поле, тучи с землею срослись. Бабушка говорила в такую погоду: «Вон как у Госпожи Метелицы перина запылилась, весь день ее вытряхивает и вытряхивает»…
В августе бабушка, бывало, вытащит внучку на улицу, на крыльцо посадит, лето ветерком по голове гладит, по плечам, рукам. Солнышко коленки пригревает ласково так. А зимой никогда на улице Нюша и не была. Бабушке тяжело с внучкой приходилось – одеть еще ладно, а потом раздеть – все равно, что капусту потрошить.
Только однажды зимой приехала за Нюшей врачиха на белой горбатой машине, помогла одеться, и повезли их с бабушкой в поликлинику. По дороге к машине, у бабушки на руках, Нюша захлебывалась жгучим воздухом, и будто угольки невидимые щеки жгли.
- Хорош морозец-то нынче! – выкрикивала врачиха.
В поликлинике Нюшу по кабинетам разным носили, раздевали, одевали, на табуретку без ножек сажали.
-  Двадцать один килограмм, - сказала врачиха бабушке.
- Двадцать один килограмм моего несчастья, - потом часто говорила бабушка, когда, кряхтя, брала внучку на руки.
В тот день тоже шел снег, но уже потом, когда Нюшу домой привезли. Так она и не узнала, какой он на вкус.

Во дворе, Нюша в окно видела, пучеглазый жук надымил - мамка и дядя Женя опять куда-то на машине поехали. Но вскоре вернулись, затопали, загремели. Ветер заколыхал занавески – это улица дыхнула холодом в распахнутую дверь. Затем что-то зашуршало.
Дядя Женя и мамка довольные в комнату зашли и поставили посреди комнаты санки, самые настоящие, большие, полосатые. А затем мамка сверток бумажный на кровать положила, развернула, а там куртка, шапка вязаная с ушками и помпонами, да еще валенки.
- Вот, Нюш, теперь гулять пойдем. Дядя Женя тебя на санках покатает. Хватит, насиделась чай дома-то, - хлопнула она в ладоши. - А потом еще бабушкину мебель продадим, она старинная, за нее хорошо дают. Купим к лету братику твоему коляску. И тебе. Будем гулять все вместе. А, Нюш?
Они так счастливо улыбались – и дядя Женя, и мамка.  Наверное, и братик Нюшин у мамки в пузе тоже улыбался.
Вечером  все отправились на улицу. Как же красиво там было! Снег плясал на небе, в сугробах росли и светились большие одуванчики, мороз щипался. Санки летели вслед за дядей Женей – ух, как быстро и страшно до радости! Нюша запрокинула голову и ловила ртом снежинки, такие холодные, но зато сладкие-пресладкие.