Бахарев любил повторять – хочешь жить, умей вертеться. И следовал этому принципу не смотря даже на то, что еще в роддоме его, вертлявого, обронил акушер и только чудом крошечный хребет не зазвенел разбившимся фарфором.
Впрочем, на Соколовской пекарне не воровал только фикус, стоявший в кадке у входной двери. И то, честность его объяснялась тем, что был привязан тряпичным рваньем к гвоздю, вбитому под потолком. Тараканы тырили крошки, крысы загребали ломти, работники разоряли хозяина на пять буханок каждый за смену.
Соколов давился подозрениями, но никого не мог поймать с поличным. Даже видеокамеру, которую установил в цеху, пекари быстро научились обманывать.
Бахарев доцедил бычок, кинул в топку и попрощался со сменщиком-кочегаром. На улице в утренней морозной тишине дремала полная луна. В ее туманном свете купались крошечные звезды, макушки сухих тополей и белые крыши осунувшихся домов. Откормленная горячим хлебом сумка перевалилась через спину и захрустела, подпрыгивая от перевалочного мужицкого шага.
- Ёп-ту-дей! – от неожиданности изрыгнул Бахарев и остановился.
У ворот тарахтел джип шефа и сеял фарами дрожащий свет. Ноги сами понесли в обратную сторону к забору. Авоська катапультировалась через деревянную гладь, высотой с полтора человека, зацепилась выпуклым боком за колючку и ухнула в сугроб. Так же легко планировал покинуть территорию пекарни и Бахарев. Он разбежался, ухватился руками за доски и побуксовав немного на трясущейся изгороди, рухнул на землю, туда же, от куда стартовал. Отдышавшись, повторил попытку, снова упал, оцарапал ладони. Злило то, что не мог прикатить чурку, и по-человечески взлезть на забор. Чурки дремали, укрытые снегом, прямо рядом с машиной хозяина. Тогда злоумышленник принялся пинками искать слабо прибитую доску. Ровный деревянный ряд не сразу, но сдался. Одна доска скрипнула и отлетела, как выбитый зуб. Он протиснулся в щель, вздыхая и охая выплюнулся в снежную вату.
- Держи свой расчет.
Бахарев уставился на протянутую авоську, набитую хлебом. Шеф стоял на тропинке и курил. Отнекиваться было бессмысленно, и пойманный молча поднялся, и отряхнулся. Потом все-таки не выдержал и гаркнул:
- Платить надо нормально людям, чтобы через заборы не таскали.
- Голодуешь? – ухмыльнулся Соколов.
- Это вы мастера кормить постной кашей и приговаривать, чтобы масло с губ вытирали.
- Сколько скотину не корми, всё равно спасибо не скажет.
Предприниматель обстучал ботинки от снега и бросил сумку к ногам Бахарева.
- Вот я, Бахарев, знаю двоих стопроцентных дураков. Один, тот, кто баночку к мази «Звездочка» придумал, а второй ты.
- Какая звездочка? – фыркнул Бахарев.
- Ну, маленькая баночка такая красная, металлическая. А на ней звезда нарисована. Ведь дурнее не придумаешь упаковки. Ее же открыть невозможно!
- Не знаю, я открываю.
- Значит у вас, дураков какой-то свой метод есть, не поддающийся здравому рассудку. На вот держи наворованное. Шуруй отсюда и помни, как ты стабильные четыре тысячи выменял на три буханки.
Соколов зашагал прочь.
- Не пропаду, не боись! – Бахарев отшвырнул сумку. Одна буханка вылетела и утонула в снегу. В груди всё вдруг закипело. Никогда не было случая, чтобы последнее слово осталось не за ним, и он крикнул: - Ну, держись, Соколов, узнает о твоих подвигах деревня!
Предприниматель остановился и замер. Потом догнал Бахарева.
- О каких подвигах?
Свеже-уволенный работник опешил. Не о каких подвигах он не знал, бросил фразу как последний плевок в спину, не подумав. Однако, глядя, как забегали глаза Соколова, приободрился:
- Сам не знаешь? Памятью плохой стал? У нас дураков, оказывается запоминалка лучше работает. Да что теперь…
Бахарев затянулся папиросой и, задрав нос к небу, заскрипел валенками по дороге.
- Ладно, Бахарев, не буду тебя увольнять.
- Хм…
- Пятьсот рублей к зарплате накину!
- Хм… - сказал Бахарев, а подумал, что не мешало бы еще побыть в позе, выторговать хоть грош.
- В отпуск с содержанием отпущу!
- Хм…- Бахарев остановился, размазав усы в улыбке.
- Хм...- натянуто усмехнулся Соколов, не веря в принципиальность доселе беспринципного кочегара.
- Так и быть, поработаю ещё, - с ленцой протянул уговариваемый. - Хотя тяжело сутки через двое.
- Не борзей! – сдвинул брови Соколов.
На том и разошлись. Худой мир лучше хорошей войны – любил повторять Соколов, искоса поглядывая, как кочегар Бахарев кладет в сумку шесть буханок хлеба, вместо официально разрешенных ему пяти. За какое такое молчание получал прибавку и паёк, кочегар не знал. Не обижали и ладно.