Вряд ли кого удивишь мальчишеской любовью лазить по деревьям и не только по ним. Куда только ни заносила нелёгкая и откуда меня ни снимали-стаскивали с самого раннего детства! Всё норовил повыше забраться. Не обходилось и без досадных последствий, причём, намного чаще доставалось от матушки за сам факт содеянного, чем от падения с высоты.
Однажды весной возвращался я из школы почему-то не короткой дорогой вдоль кирпичного забора, ограждающего военный городок (чаще - по забору), а окружной - по асфальтированному шоссе, идущему через весь городок от одной проходной до другой.
Повстречалось мне дерево акации, крона которой была сплошь покрыта белыми цветами. По обе стороны дороги хватало цветущих кустов жёлтой акации, и без особых хлопот можно было полакомиться "кашкой" - медовыми её цветками. Но чем недоступнее плод, тем он кажется привлекательней. К тому же, цветы белой акации и впрямь были крупнее и вкусней - оставил я полевую сумку с тетрадками-учебниками у подножия дерева и вскарабкался по стволу до самой его кроны.
Кормился я себе, как та обезъянка, за неимением хвоста держась одной рукой за ветви, и любопытно обозревал окрестности с высоты, пока внимание не привлекла ветка на самой верхушке акации, особо густо усеянная цветами. Ветка метра полтора ниже её, идущая наклонно до середины шоссе, показалась достаточно толстой, чтобы выдержать мой вес - к ней я и устремился.
Не бывает добра без худа, и очень уж досаждали длинные и острые шипы акации, которые не только больно кололись-царапались, но и норовили продырявить штаны-рубашку, что грозило куда более серьёзными неприятностями, чем пустяшные уколы-царапины. Тем не менее, добрался я до намеченной цели без особого ущерба, и, стоя лицом к дереву (чтобы в случае опасности ловчее было обниматься со стволом), продолжил кормёжку.
Пятился я шажок за шажком, пока из жадности не решил ускорить процесс - уравновесившись, отпустил ветку, за которую держался, и второй рукой потянулся за лакомством. Тут же ветка у меня под ногой хрустнула, и я, хватанув пару раз воздух поднятыми вверх руками, стал валиться навзничь...
Мгновенно исчезли все звуки, время замедлилось, перед глазами проплыли вниз ствол и ветви акации надо мной, мелькнуло ярко-голубое небо. Плавно появились в поле зрения сначала берёза на другой стороне дороги, начиная с верхушки и заканчивая виднеющимися у её основания корнями, а потом и серый асфальт дороги. Картинка замерла, поплыла в обратную сторону - я очнулся, покачиваясь маятником вниз головой между небом и землёй, и жёсткие концы пионерского галстука, наглаженного с мылом, мельтешили кумачом на ветру, щекоча мне нос и щёки.
Подобное ощущение - восприятие всего происходящего и себя самого как бы со стороны, в полной тишине, с небывалой, до мельчайших деталей, точностью, в замедленном темпе и при этом с кратковременным не параличом даже, а полным исчезновением всего организма - позже не раз ещё меня посещало. И было в этом смутно знакомом ощущении что-то ещё, невыразимое словами, недоступное в обычной жизни и чрезвычайно притягательное.
Мимолетное видение, не пойми чего, улетучилось, уступив место куда более прозаическим заботам. Пятка ботинка угодила в развилку ветки, что уберегло меня от падения с приличной высоты на асфальт дороги, но при этом так надёжно в ней застряла, что высвободить её никак не удавалось, сколь я ни извивался.
Повис я неподвижно, вконец обессилев и уповая лишь на постороннюю помощь. Как назло, время было обеденное, дорога и обозримые сверху окрестности были безлюдны.
После долгого виса вниз головой у меня уже и кровь стала тюкать-пульсировать в висках, руки и свободная нога повисли бессильно, когда на пустынном шоссе появился, наконец, спаситель - спешащий на обед старшина-сверхсрочник, служивший в расположенной рядом КЭЧи (квартирно-эксплуатационной части - аналоге гражданского ЖЭКа).
Когда он оказался прямо подо мной, я тихонечко его позвал:
- Дяденька.
Старшина остановился, как вкопанный, присел и стал испуганно озираться по сторонам.
- Дяденька, я здесь, - ещё раз позвал я его.
Старшина медленно поднял голову и, увидев меня, перепугался ещё больше. Опасаясь, как бы он не ушёл, обратился я к нему со слёзной просьбой:
- Дяденька старшина, снимите меня отсюда.
Дяденька старшина ожил, засуетился, зачем-то снял с головы фуражку, словно собираясь ею меня поймать при моём падении (при этом обнажилась лысина на голове, которую он всегда старательно скрывал), и сказал, заикаясь:
- Мальчик... Ты это... Не шевелись...
Суетливо перемещаясь подо мной, он оглядел с разных сторон ветку, на которой я висел, подошёл к стволу акации, безуспешно попытался по нему взобраться. Ещё раз оглядел ветку, недолго подумал, оценивая ситуацию, сказал мне: Я сейчас, - и приняв старт стоя, рванул бегом в сторону КЭЧи.
При всей серьёзности ситуации очень смешно было наблюдать его удаляющуюся фигуру, бегущую вверх тормашками.
- Ага! А я всё видела! - раздался вдруг знакомый противный голос, и над кустами жёлтой акации неподалёку появилась голова Люськи из параллельного класса.
Рыжая и конопатая, словно всё лицо ей краской забрызгали, была она не только завзятой ябедой, но и подлой вруньей - кроме того, что регулярно докладывала родителям о реальных детворячьих деяниях-проступках, она ещё и выдумывала-приписывала несотворённое. За что потерпевшие, в том числе и я, таскали за косы и колотили её при первой же возможности.
Пользуясь моей беспомощностью и чувствуя себя в безопасности, она гнусаво протянула:
- А я твоей маме расскажу, что ты с дерева разбился на этот раз.
Месяц назад слямзил я охотничьи латунные гильзы у соседа по ДОСу - лейтенанта-холостяка и заядлого охотника, навтыкал их себе под отцов ремень от портупеи и в таком виде сверзся плашмя спиной с невысокой детской горки, на верхней площадке которой играл "в охоту". Первой, кто обнаружил меня лежащим навзничь возле горки в состоянии "ни вздохнуть ни охнуть" и доложил об этом матушке, была конечно же Люська. Матушка, убедившись в полном моём здравии после того, как "скорой" доставили меня в рентгенкабинет медсанчасти, всыпала мне по первое число.
Услышав её угрозу-обещание (уж не знаю, "вдруг откуда взялось столько силы в руках"), не только освободил я пятку, но и не помню сам, как эвакуировался с дерева и очутился на земле.
Люськи и след простыл, а к месту происшествия подъехал грузовик - бортовой ГАЗ-51. Из кабины на подножку выскочил дяденька старшина и, пыхтя, как паровоз, шустро залез в кузов. В кузове он поднял вертикально вверх длинную деревянную лестницу, задрал голову вверх и позвал:
- Мальчик!
Я и не думал отзываться, затаившись от греха подальше в зарослях кустарника.
Долго старшина, открыв рот, обшаривал глазами крону акации. Потом снял фуражку, достал из кармана носовой платок, вытер им вспотевшие лицо, шею и лысину и протёр фуражку изнутри. Спрятал он носовой платок в карман и прежде, чем надеть фуражку, оглянулся украдкой по сторонам и перекрестился.
Когда машина уехала, закинул я полевую сумку, как ранец, за плечи и побрёл домой короткой дорогой. На этот раз по земле, а не поверху забора, и пребывая в глубокой задумчивости - очень уж необычным было испытанное недавно состояние.
Но вид поспешающей на всех парах навстречу матушки (успела-таки Люська наябедничать) сразу же вернул меня к реальной действительности.