Изредка среди массы туристов я встречал молчаливых Витальку с Наташкой, которые держались вместе, как два хариуса. Виталька думал, что делать. То ли пристать к одной из групп в пеший поход, то ли плыть втроем самим.
Пока Виталька думал, Наташка вставала прямо передо мной, вполоборота, и молча загадочно смотрела в даль! Что-то в ее лице было такое, что тянуло меня к другим девушкам. Еще в поезде я спросил ее, где она учится.
- Я окончила второй курс МАрхИ! – ответила заученно Наташка и задрала свой и без того вздернутый нос.
И с той минуты я не знал, о чем с ней разговаривать: то ли о вздернутых носах, то ли о вторых курсах? Трехлетний и четырехлетний ребенок – это же разница!.. Я тогда еще не умел общаться с девушками ни старше, ни моложе меня.
Да и Наташка была штучкой. Она тоже упросила Витальку взять ее с собой. До этого она в походы не ходила. Она думала, что слет – это бал, куда слетаются все ухажеры, а она – Наташа Ростова.
Но здесь любой флирт автоматически превращался в юмор. Наташка на шутки обижалась. Она расхаживала по слету в обтягивающей тельняшке с закатанными по локоть рукавами, с приподнятым носом, а все вокруг были в штормовках, как во фраках – и ребята, и девушки. Да, Наташка одевалась красиво, но никто не оправдывал ее одежд.
Тогда Наташка нашла группу московских солидных медиков – перешли на четвертый курс – которые на слете отличались галантностью и залысенностью, и стала пропадать у них днями и вечерами. Благо при лунном свете их легко было отыскать.
Ей нравились медицинское внимание, изысканное ухаживание и загадочная латынь…
Однажды, когда я проходил мимо с гитарой, медики зазвали меня к себе.
Попросили спеть, будто на осмотре, а потом завели странный кружной разговор, смысл которого сводился к тому, что, может быть, я серьезно душевно болен, раз я не уделяю должного внимания женщинам. Ведь они – основа интереса мужчин к жизни. И женщина чувствует себя обиженной, если за ней не ухаживают.
Я понял, откуда ветер дует. Вон из того угла, где сидела, прячась за чужими спинами, с настороженными глазами Наташка…
Я женщин не избегал. Наоборот я приходил в восторг от коротких нежданных встреч с добрыми сердечными, веселыми девушками. (Наташка никогда не смеялась.)
Я посмотрел на Наташку и нарочно громко и четко распечатал свою концепцию жизни вообще и о походах в частности. Получилось складно, потому что все молчали. Закончил я тем, что в туризме нет красивых и смазливых, потому что в походах царит дружба. И нарушать этот принцип неуставными отношениями очень опасно. В походе и нормальных добрых отношений навалом, а заводить еще и особое внимание – это только все портить.
Ребята были на три года старше и умнее меня, да и профессия наложила на них уже свое особое отношение к миру. Они знали, что в жизни бывает все, и даже такие лунатики, как я.
Они высказали мне несколько вежливых напутствий. Наташка сидела с надутыми губами (верхняя губа у нее была тонкая и не надувалась), и в наступившей тишине я попрощался и ушел, услыхав за моей спиной тихую загадочную латынь.
Латыни я не боялся. Что латынь! Общеизвестные истины на общенепонятном языке. У меня самого есть кузина, которая работает «балетмейстером в психбольнице», как написала она в больничном листе, когда вывихнула ногу. И от нее я знал, что самый страшный и неизлечимый диагноз - это «олигофрен в стадии глубокой дебильности». Ничего подобного произнесено не было, да и за собой я этого не замечал. Поэтому и ушел, довольный собой.
А тем временем Виталька случайно встретил одну свою знакомую - Иру из Омска, которая готова была ради него оставить свою компанию, и решил пойти своим маршрутом, вчетвером.
И слет закончился. Нас на грузовых машинах по единственной в этой округе дороге завезли подальше в горы, откуда мы расходились в разные стороны, громко прокричав друг другу слова прощания и счастливого пути.
Производит впечатление, когда на тебя орут хором: «Счаст-ли-во-го пу-ти!!.» В груди что-то вибрирует и хочется прокричать в ответ: «До сви-да-ни-я!..»
Мы вчетвером дошли до какого-то крошечного поселка и поставили недалеко от него нашу нежную марлевую палатку с лазом. Аккурат на маленькой полянке на берегу малюсенькой речонки, которая почему-то называлась Большой Он. Ниже нас, с другой стороны поселка, в нашу речку впадал Малый Он, и мне очень хотелось увидеть их рядом, чтобы сравнить!..
И мы с Виталькой проводили время на нашей верфи, рыбалке или охоте, а женщины, как умели, готовили еду, и над всем этим стояла изумительная тихая солнечная погода.
Наташка, несмотря на хорошую погоду, была всегда чем-то озадачена, а Ирка была светла и весела.
Неспособность Наташки рассмеяться выливалась в постоянные наскоки на меня, как на самого младшего.
Я отшучивался – претензии не ко мне. Давайте все соберемся и обсудим, кто и какого черта появился на этот свет, не посоветовавшись с другими!..
- Вопрос интересный! – говорил Виталька.
Ирка улыбалась, а Наташка опять дула губу.
И я настолько насобачился уворачиваться от Наташкиных укусов, что она все время промахивалась и клацала зубами в воздухе. Ну, прямо будто Виталька специально для смеха взял с собою в дорогу небольшую злую собачку…
И только когда я держал в руках топор, она не подбегала и помалкивала…
А мне было здорово. Я строил первый в своей жизни плот и бренчал на гитаре в свободное время!.. Потому что у меня были свои маленькие переживания, которые я раздувал своими аккордами.
Все время, пока мы строили плот, «МАДИ» мутили нам воду. С утра еще можно было умыться и осторожно поплавать в мелкой чистой речке, но с одиннадцати часов и до вечера вода пропитывалась мертвенной бледностью, и рыба не ловилась.
Сказать по правде - она не ловилась и в чистой воде. Мутную воду житейская мудрость упоминала часто, но, наверное, дело было не в самой воде, а в тех, кто в ней ловит.
Изредка проезжавшие мимо нас по одиночке люди на лошадях и с ружьями - лесники, охотники и просто неизвестно кто - говорили, что эти «МАДИ» где-то вверху «чистят трубы».
И поговорив с нами, не слезая с коней и не подъезжая близко, люди, дернув поводья, степенно ехали дальше.
Позже, в Москве, просматривая подшивку моей любимой газеты, я прочитал, что студенты Московского автомобильно-дорожного института вот уже второе лето прокладывают дорогу вдоль этой забытой богом речки и, наверное, когда-нибудь закончат строительство раньше срока.
А пока мы каждый вечер пили по меткому выражению Витальки «чай с «МАДЯМИ» и ждали, когда поплывем к чистой воде…
Плот у нас должен был быть простой и маленький – деревянная рама для шести автомобильных камер, покрытая сверху настилом из тонких стволов осины. Виталька, как мастер, осторожно и не торопясь, тесал из двух длинных бревен две длинные изящные греби, а я, как подмастерье, возился со всем остальным.
Как только река мутнела, мы с Виталькой делали перерыв, садились на бревна нашей маленькой верфи и с интересом глядели, как известковая вода крадет с берега щепу и быстренько уносит с собой.
Я с удовольствием курил, а некурящий Виталька доставал из кармана конфету, засовывал ее себе в рот, и, не заботясь об испорченной дикции, произносил обширными порциями длинные предложения.
Когда я не курил, Виталька из деликатности конфеты не ел. Однажды я, в конце концов, спросил, почему он не угощает меня конфетой. На что Виталька заявил, что удовольствия должны быть равными – либо куришь, либо ешь конфеты… Иначе будет несправедливо.
Интересно, подумал я, а как бы решил вопросы справедливости на его месте какой-нибудь великий человек? Лучше Сталин – он тоже курил.
- Каждый должен пользоваться любыми благами цивилизации! – сказал бы тот, потягивая трубку. – А кто не умеет, того можно научить. К примеру, ваш Виталька у нас в Бутырках в первый же день раздал бы все конфеты, а на второй уже клянчил закурить!..
Свою речь Виталька, не ведая, куда мог попасть, начинал с погоды. Погода, не спорю, была чудесная – тепло, солнечно, и говорить о ней было приятно. Тем более, очень хотелось, чтобы она сопровождала нас весь сплав, когда мы будем целыми днями мокрыми по пояс – а то и по грудь - от брызг и волн…
Потом Виталька переходил к новостям строительства, сообщая, что уже вот-вот мы закончим плот и торжественно спустим его на воду. Затем слегка касался вопросов рыбной ловли и охоты и выражал надежду, что наши девушки должны скоро научиться готовить, мы перестанем есть отраву, и наша жизнь тогда станет такой же легкой и безоблачной, как это небо…
Я помалкивал. За рыбную ловлю отвечал я и честно все свободное от работы время лазил вдоль реки, то запуская свой «кораблик», то просто ловя на удочку с мушкой – в реке было полно хариуса.
«Кораблик» действовал по принципу воздушного змея, только выглядел как катамаран с тонкими плоскостями. Он быстро разгонялся от берега к середине реки и застывал там под определенным углом, натянув конец толстой лески у меня в руке. От натянутой лески на воду спускались четыре поводка с мушками. (Я хотел сделать пять, но мне сказали, что за глаза хватит и трех.)
Идеально сделанная снасть была для местной рыбы в диковинку. Хариус толпился в реке как публика в театре и с любопытством наблюдал за моими мушками. Иногда какой-нибудь заядлый рыбий муховед, выскакивал из воды, рассматривал на лету мою балерину поближе и в последнее мгновение, махнув хвостом, уходил в воду рядом с ней.
А так хотелось рыбы, что хоть зверем вой! И положив перед собой на колено только что прихлопнутую муху, я тщательно разглядывал помятый оригинал и старался понять, чем он лучше моих красивых крючков, обмотанных волосками и цветными нитками?
Еще на слете проезжий охотник посоветовал мне достать клок шерсти бурого медведя или волосы рыжей девушки. Я отправился на поиски. Девушки, конечно.
Набравшись храбрости, я остановил одну очень симпатичную с медными волосами и высказал ей свою просьбу. Та обрадовалась. Она считала, что здесь на слете каждая девушка должна кому-то помочь. Мы пошли к ее палатке, и она, взяв ножницы, перед зеркалом отрезала свой самый красивый локон.
А я от восторга обладания локоном даже еле поблагодарил ее!.. О чем я думал!? О мухах!..
Я любовно изготовил их целый рой – но все было тщетно!.. Красивее моих изделий в мире не было!.. Но не красота правит миром, а способность ловко сделать замаскированный крючок…
Виталька отвечал за дичь, и дичи у нас тоже не было.
Не знаю, как заповедь «Не укради», а заповедь «Не убий» в природе выполняется сама по себе, за исключением нелепых промахов.
Деревья в тайге, в основном, не стоят, а лежат. И один раз Виталька взял меня с собой, чтобы я, как и он, испытал наслаждение от лазания по бурелому в постоянном громком треске сучьев и тихой ругани.
Звери уходили от нас подальше, а птицы садились на деревья повыше. В конце-концов Виталька подстрелил какую-то ворону на большом кедре прямо над нами и назвал ее кедровкой…
Вид убитых всегда жалок, но когда они уже ощипаны, помыты и сварены в кастрюле… В общем, я обсосал до бела все косточки с крылышка, которое мне досталось на обед.
Вот жизнь! Сожрал другого, и мне радостно! Я думаю о нем с симпатией, какой он был мясистый, нежный!..
Потом судьба улыбнулась нам еще раз, но чтобы самой посмеяться. В нашей заводи мы увидели утку. Она была небольшая, но нам с Виталькой она казалась крейсером.
Виталька, шепча какие-то заклинания, помчался в палатку за ружьем и патронами. (Виталька и ночью, и днем держал ружье разряженным. «Мало ли что кому приснится или привидится, когда кто-нибудь из нас протискивается на четвереньках в наш узкий лаз и то ли рычит, то ли улыбается!..» - говорил он.)
Виталька осторожно появился на берегу. Утка медленно гребла против течения, делая вид, что не смотрит в его сторону.
А на него стоило посмотреть. Передо мной был человек, который так хотел мяса, что хорошо, что рядом была утка... Виталька незаметно поднял ружье, аккуратно прицелился… но точно в момент выстрела утка нырнула и секунд через десять, показавшихся нам вечностью, выскочила на поверхность совсем в другом месте. Виталька выстрелил из второго ствола – утка с удовольствием повторила маневр. Она не улетела, а требовала дальнейших развлечений. Виталька безвольно опустил ружье.
«Вот так бы и мне пред господом», - уважительно глядя на утку, подумал я. – «Чтобы он вот так же опустил руки и сказал: «Ну и черт с ним!..»
С тех пор, из уважения к более высокому интеллекту живой природы, мы перестали ловить рыбу и стрелять дичь. Девочки стали собирать простые плоды: грибы, ягоды, орехи… Те тоже были не без ума, но все-таки попроще…
Поэтому в делах мы с Виталькой сосредоточились на плоте, а в разговорах перед едой - на отвлеченных темах, потому что наступало время обеда, а девушки на берегу все еще таинственно колдовали вокруг костра. И только когда все желудочные соки уже скопились и отошли, на берегу появлялась Наташка и с опаской говорила:
- Мальчики! Обедать пора!..
И мы с Виталькой, тяжело вздохнув от работы, натружено поднимались на берег и садились к импровизированному столу, вокруг которого уже нервно двигались Ирина с Наташкой, стараясь не столкнуться горячими мисками…
По ночам мы с Виталькой ложились по краям палатки, защищая девушек от возможных и невозможных хищников. Ирка спала с Виталькиной стороны. Ни у кого, кроме Наташки, спальников не было, поэтому Наташка одна демонстративно разматывала и расстилала рядом со мной теплый индивидуальный спальник. Громко жужжала блестящей молнией, и передо мной уже лежала кукла-полено с торчащим из него гордо задранным носом… А я отворачивался к марлевой стенке и смотрел в шевелившуюся за марлей тишину…
Наташка в спальнике молчала, пока не начинала сопеть в потолок. Во сне она не ворчала, а поскуливала…
А мы с Виталькой еще долго шепотом определяли, кто из нас сколько одеяла подвернул под себя – мы спали по краям, и по ночам нам было холодно…