Бэби на снимке

Елена Гохнадель
А сегодня было то, что пришла я в дневную клинику играть в карты. И там стояла Ники. А выглядит она в последнее время плохо: опухшее лицо, мешки под глазами, и все лицо помятое, щеки набрякшие, как будто все лицо в мешках, не только под глазами мешки. А раньше - да еще полгода назад - она казалась чуть ли не девочкой: высокая, тоненькая, любительница принарядиться, с детским голоском. С таким голосом мультики озвучивают.
 
Так вот, возле теннисного стола перед клиникой, в саду, стояли Ники, Рональд, хэрр Фукс и одна из терапевтш (с которой я никогда никаких дел не имела). Подошла я к ним, и Ники показала мне фотографию: "Моя племянница." На фотографии темно-красный младенец. Я мельком глянула и сказала:

- Зююююс, - в смысле, миленькая.

- Она умерла, - говорит Ники.

И я еще раз глянула на фотографию: новорожденный младенец, глаза закрытые, голые ручки - пухлые и такие же темно-красные, как и голова, - сложены на груди. У живых младенцев руки так никогда не лежат. Лежит младенец на белом махровом одеялке (как махровое полотенце), и таким же одеялком накрыт до подмышек.

Спрашиваю Ники:

- Она уже мертвая на фотографии?

- Да.

- А отчего она умерла?

- Говорят, что пуповиной ее задушило.

И тут терапевтша, фрау не помню как ее зовут, сказала, что нехорошо показывать фотографию мертвого бэби, это пугает людей. Ники стала спрашивать, напугала ли она нас. Я сказала, что не напугала, но что это очень печально. Рональд тоже сказал что-то успокаивающее: nicht so schlimm, не так страшно. А хэрр Фукс сказал, что schlimm - плохо, страшно.

- Ты сначала говоришь: вот фотография бэби. И только потом говоришь, что бэби мертвый.

Ники стала извиняться. И сели мы за стол на скамейки в саду, а Ники все продолжала извиняться и оправдываться:

- Это же моя внучка...

Я: Внучка? Ты же сказала, что племянница.

- Внучка, внучка. Моему сыну двадцать один год, и его подруга была беременная. А теперь они все расстроены. И мне нужно одной заниматься похоронами. Вот я и рассказываю всем, а не думаю, что я пугаю людей. А теперь меня фрау Шмидт еще будет ругать...

Я: Не будет, не будет...

И Ники продолжила:

- А я-то еще хотела принести гробик на эрготерапию и раскрасить его.

Хэрр Фукс выпрямился, чуть ли не прокашлялся, прочистив себе горло (хотя у него всегда такая манера говорить, что уж я), и важно произнес:

- Это бесвкусица.

И стала спрашивать нас Ники, не будут ли нас мучать кошмары. И я заверила ее, что не будут. Но жалко мне этого человечка, который совсем не жил, ни одного вдоха не сделал и не увидел белого света.

И вспомнила замерзшего щенка. Мне было лет девять, и мы с соседским мальчишкой гуляли зимой возле барака, и я еще любовалась окнами, где между рамами лежала вата и на вате елочные игрушки. И в снегу увидели мы заледеневшего толстенького щенка - во льду, ставшего льдом. И ведь даже если бы тот щенок прожил полноценную собачью жизнь, то давно бы уже он умер. А вот не забываю я его.

И этот младенец, не подышавший воздухом, - у него не было даже этой щенячьей жизни.

Ники рассказывала дальше. Что внучку ее зовут Дженни-Линн. И как Ники хочет раскрасить гробик. И какую песню они хотят петь на похоронах. И что есть специальные детские кладбища (я не переспросила, но это, наверно, кладбища таких родившихся мертвыми детей), и на могилах лежат игрушки. Фукс стал опять говорить, что это бесвкусица, а я сказала, что ведь ждали ребенка и уже купили ему игрушки, а он и не жил, и не играл.