Глава 16 – Тарокканье царство, снова рассказывает Тинчес
Дон Кихот и Санчо под звуки музыки торжественно проехали по главным улицам Барселоны, а толпа народа провожала их удивлёнными взорами…
Сервантес, «Дон Кихот»
1
Стен у города не было. Как это важно объяснил нам один из присоединившихся по дороге чиновников, «мужество граждан должно служить ему защитой».
Впереди процессии, с пером на шляпе, улыбаясь во все зубы, гордо ковылял сеньор Палтус де Лиопсетта, который время от времени поддёргивал штаны, что придавало его походке ещё большую важность.
В конце концов, мне надоело держать его на мушке, да я, наверное, и не смог бы никогда выстрелить в затылок безоружному человеку. Я отдал арбалет Ассамато и поменялся с нею местом в арьергарде нашего небольшого отряда.
Слева и справа нас сопровождали вооружённые алебардами латники. Я разговорился с одним из них, благо тот оказался общительным парнём, совсем не похожим на солдата.
– А мы и не служители армии, – пояснил он. – Мы – актёры. А армия, зачем она нам, если охрану порядка несут омнийцы?
– Не очень-то они его и охраняют, – заметил я.
Действительно, пусть откуда-то из специально огороженных мест и палили холостыми старинные пушки, пусть и группы людей время от времени кричали нам дружно: «Браво! Браво!», пусть девочки в национальных платьицах и бросали нам под ноги россыпи бумажных цветов, однако вскоре я стал выделять в толпе и других людей. Эти ничего не кричали, а если и кричали на своём языке, то в придачу показывали нам какие-то знаки из пальцев, и свистели вслед, а один даже запустил в сэра Бертрана комком жевательной смеси, и комок прилепился к его плащу… правда, потом отвалился, и хорошо, что командор ничего не заметил.
Да, полицейские в касках, вооружённые дубинками и щитами, стояли вдоль дороги. Но был ли им интерес к тому, что происходит?
– А эти высокие здания вдали – это, очевидно, дворцы? – спросил я. Актёр рассмеялся:
– Это продовольственные склады, а также склады одежды и мануфактуры.
– Почему же они находятся в таком месте, где хорошо бы выстроить жилые дома?
– Потому что жилыми домами застроены бывшие поля и огороды. Село и город – вещи разные. По закону Гистрио, те, кто не имеет избирательного права, не имеют права проживать в черте города.
– То есть, ротокканцы?
– О да. Ты видишь эти бумаги, развешанные на столбах и заборах? У нас их называют «голосуйза». Это великое счастье – подавать свой голос на выборах за нашего Отца Нации, маркиза де Блиссоплё.
– А как он выглядит, ваш… Папа, Отец… как вы там его называете?
– Папа очень скромен и не любит бывать на людях. Видишь эти памятники? Все они изображают Папу. Поскольку никто и никогда не видал нашего Папу вживую, то наши художники и скульпторы изобрели новое течение в искусстве, называемое «папургения», то есть вдохновенные поиски наилучшего отображения образа Папы. Полюбуйтесь, вот наш Папа благословляет свой народ. Вот он указывает вдаль, в светлое будущее, указывая нам верный путь. А вот он вдохновенно вычитывает гениальные строки из своей «Книги Книг»: «Любуюсь я в окно, как лето расцветает!..»
– Ага. «Каклета»… А ещё ваш Папа наверняка спит на простой солдатской кровати, укрываясь простой, солдатской же шинелью, – заметил Леонтий.
– Да-да, откуда вы про это знаете?
– Правда, где он достал эту самую шинель, если у вас нет армии?
На этот вопрос алебардист не сумел ответить…
Мы проследовали широкими бульварами, где за оградами стояли красивые дома, окружённые фигурными решётками. Там же, за оградами, били в изобилии фонтаны… и мне показалось немного странным, что в этих местах сеньор Палтус обычно оборачивался, подавал нам рукой знак: быстрее!.. и сам пускался чуть ли не бегом.
Впрочем, при подходе к центру города, он куда-то исчез и больше мы его не видели.
Здесь, у памятника, что был сооружён, как нам пояснили, на месте разрушенной часовой башни, возвышалась высокая и широкая трибуна. У её основания нас ждала группа граждан. Один из них, более представительный, очень похожий на затерявшегося сеньора Палтуса, но покрупнее размерами и с тремя перьями на шляпе, очевидно, руководил всем этим представлением.
Почему-то с явным неудовольствием поглядев на небо (погода была довольно жаркой и когда тучки время от времени закрывали солнце, на нас снисходила божественная прохлада, что для нас с сэром Бертраном и Леонтием было весьма кстати), чиновник откашлялся, облизал губы и торжественно провозгласил:
– Приветствую вас, о избавители нашего народа! Приветствую вас во имя Отца Нации! Приветствую вас во имя магистрата великого города Барсьей Лоны! Приветствую вас во имя народа великой Тароккании! Никогда в истории мы не испытывали такого душевного подъёма, как в тот день, когда великий Папа, маркиз де Блиссоплё…
– В штанах… – вдруг тихо, но отчётливо сказал Леонтий.
– …своими трудами во благо великой тарокканской нации…
– Без штанов…
– …чьими неустанными трудами и постоянными заботами...
– В штанах…
– … гордимся…
– Без штанов… – повторили мы совместно.
– …и пусть…
– В штанах…
– …никогда не угаснет сей великий пламень, вдохновляющий нас…
– Без штанов…
– …напрасно слепые выродки роттоканцы…
– В штанах…
– …нас, тарокканцев…
– Без штанов…
– И Бог, что посылает нам Своих заступников…
– В штанах…
Но тут, увы, речь альгвасила, сеньора Гиппоглоссуса де Микростомуса (так он себя называл) закончилась. Пришло к концу и наше веселье.
– Послушайте, уважаемый! – обратился к нему командор. – Мы немного устали с дороги и совсем не прочь были бы принять ванну… или, что там у вас имеется. А вообще бы хорошо поесть и испить винца. Как вы на это смотрите?
Тут альгвасил посмотрел на него с таким недоумением и тоской, что я подумал, что у него внезапно прихватило желудок.
– Этого нет в сценарии! – сурово отчеканил сеньор Гиппоглоссус де Микростомус. – Перестаньте заниматься самодеятельностью. Сейчас – стихийный митинг с участием совета Гуммы, затем отправляйтесь на войну, где вас убьют или предадут, а вослед этому, но поздно, вам на помощь придут омнийские солдаты и окончательно разобьют неприятеля. Ваш героический прах со всеми почестями похоронят вот здесь!
И указал на памятник.
Да, о памятнике…
Это было как кисть руки, торчащая из-под земли и обращённая к нам запястьем полураскрытая ладонь, причём мизинец и безымянный пальцы с одной стороны, и большой и указательный с другой были согнуты, и только средний палец гордо и остро указывал в зенит. Немного приглядевшись, можно было догадаться, что пальцы стилизованы под фигуры людей, каких-то воинов, из которых четверо были поражены, а средний в последнем усилии поднимал свой меч к небу.
А вообще, я сразу же узнал тот жест из пальцев, который нам показывали весёлые молодые люди на улицах. Наверное, это их национальное приветствие, подумал я, но промолчал.
– И вообще, вам пора сойти с коней и познакомиться с обслуживающим персоналом.
Мы переглянулись…
– Что ж, – сказал сэр Бертран.
Поводья коней мы передали слугам, шепнув, разумеется, несмотря на возмущенные взгляды сеньора альгвасила, им на ушко, чтобы далеко не уходили, тем более, что вот и сеньора Ассамато, которая на трибуну влезть никак не сможет, конечно же, присмотрит за ними, так что не дай вам Бог… ну, и так далее. В штанах…
Пока мы занимались этими беседами, да разминали ноги, случились два события.
Во-первых, из дверей ближайшего дворца (по-моему, это был магистрат), вынесли членов совета Гуммы.
Их именно вынесли – сидящими на стульях.
Каждого из этих пятерых несли с двух сторон двое служащих. Затащив Гумму на трибуну, они расставили стулья с членами совета позади стола и, кажется, подсоединили каждого к нему особым проводочком.
Ни один из Гуммы не издал при этой процедуре ни единого звука… хотя, если бы, например, меня тащили таким образом, я бы точно чертыхнулся и сказал, чтоб «осторожней, не дрова несёте!» Но они держались на стульях как приклеенные.
Сеньор альгвасил достал из кармана небольшую коробочку и нажал кнопку. Коробочка издала музыкальный сигнал и лица членов оживились. Среди них, как я заметил, было четверо мужчин и одна женщина – в очочках, с короткой причёской, весьма-весьма габаритная… бедные рабочие, как они её тащили…
После этого на трибуну своим ходом взошёл какой-то мускулистый полуголый тип, одетый в шкуру и с дубиной на плече. Шагал он, я заметил, как-то странно, так люди не ходят…
Во-вторых, из группы встречающих навстречу нам выскочил запыхавшийся тщедушный и длинноволосый субъект, весь в кружевах и застёжках. Губы и, особенно, глаза его были накрашены как у женщины. За руку он волоком тащил пухленькую дамочку с растерянными глазками и, указывая ей на Ассамато, кричал надрывно:
– Дорогая! Дорогая! Ты погляди, какое чудо! Ты понимаешь, как это немыслимо! Ведь это, в высочайшей степени, замечательно! Ах, я сейчас умру от счастья!
– Вы кто? – спросил его Леонтий.
– Ах, вы меня так взволновали! Я совсем забыл представиться, я из группы обслуживания, вы можете звать меня месье де Фужере! Я имею честь быть макияжных дел мастером, на мне лежит ответственность за ваш внешний вид и полнейшую сохранность!
Сэры, сеньоры, просто господа… а теперь ещё и месье. В голове у меня путалось…
– На кой чёрт нам макияжных дел мастер? – спросил командор и, поскольку его опять начали подталкивать к трибуне, полуобернувшись, прибавил, взявшись за рукоять меча:
– А если ты, вонючка, посмеешь ещё раз ударить меня по спине…
– Ах-ах, ну зачем же так грубо! – и месье вновь обратился к Ассамато:
– Боже, о Боже, о Боже мой! Я сойду с ума! Какая пластика, какая героически смелая и в то же время целесообразная чистота линий! Ах! Ах! – твердил он, сложив перед грудью ладошки.
– Как на рисунках Ропса? – решился вставить я, припомнив рассказы Леонтия.
– О-о-о! Вы знакомы с работами Ропса?
– Я художник. А вы?
– Я – эстет, жена литературный критик! Знаете, когда омнийские учёные впервые сумели проникнуть к нам через дыру во времени, они привнесли в наш мир столько нового, столько нового! Я занимаюсь эстетизмом всего: кулинарии, архитектуры, театральных искусств…
– А ну-ка, постойте! – прервал его излияния Леонтий. – Что это за дыра во времени?
– О, да, вы безусловно правы, это грубое слово «дыра», я тоже с ним упрямо не согласен. Надо говорить: «отверстие». Когда вы все поляжете на поле брани, через это отверстие в наш мир… Как это всё неэстетично, и повторяется каждый год… Для меня это является таким страшным испытанием… О, о, о!.. – снова завёл он свою песенку, обращаясь к кентаврице.
Ассамато безмовствовала и сжимала губы. Руки её перебирали, терзали чётки – она явно пыталась понять смысл только что полученного предсказания.
– Что там? – спросил я.
– Хагель, Хагель и Хагель. Три раза «Гроза». Не нравится мне это. Слишком гладко всё…
– О гроза, о Боже! – встрял в наш разговор де Фужере. – О ужас!.. Эй, работник, иди сюда, сюда! Я понял, что надо делать! Я попытаюсь спасти вашу красоту. Поживее, поживее же, о работник!
К нему подбежал слуга, державший в руках охапку зонтиков.
– Видите ли, я эстет, жена – литературный критик! Разрешите мне сделать робкую попытку помочь вам, поддержать вашу красоту! Примите его, о, примите! – подскакивал от счастья макияжных дел мастер, открывая и протягивая кентаврице цветастый зонтик. – Быть может, когда-нибудь вы полностью оцените мою невольную поддержку… О дорогая, погляди какая прелесть: кентавр и полевые цветы! О, сегодня я просто сойду с ума!..
– По моему, нам нельзя всем вместе идти на трибуну, – сказал Леонтий. – Мало ли что…
– Тогда пойду я один! – кивнул сэр Бертран.
– А я, пожалуй, удалюсь от вас… на время, – сказала Ассамато неожиданно.
Это действительно было неожиданно и мы одновременно смотрели ей в лицо, ожидая объяснений.
– Может случиться что-то ужасное. Я видела кровь, кровь… много крови… Сегодня вечером… или, быть может, ночью. Я постараюсь обернуться вовремя.
– Что случилось?
– Не скажу. Пускай это будет предчувствие… и я, кажется, догадываюсь, что может выручить всех нас. Не ждите, не скажу, боюсь сглазить. До встречи. Гуи-гн-гн-гн-гм!..
И она, не сказав более ни слова, раздвигая толпу, вихрем помчалась прочь по дороге.
– Куда же вы… О несравненная! – только и сказал ей вслед месье де Фужере.
2
Тем временем, сеньор альгвасил, устав дожидаться и, судя по всему, полностью смирившийся с многочисленными нарушениями сценария, нажал одну из кнопочек в своей коробочке.
Сэр Бертран на трибуне в это время поднял руку, призывая толпу к молчанию.
– Альтарийцы! – хрипло начал он. – Да, я называю всех вас альтарийцами, то есть, тем именем, которое вы носили много лет!..
Собравшиеся на площади затихли, но тут сэр Бертран закашлялся и человек в красном протянул ему кувшин. Рыцарь одним махом выдул половину содержимого и хотел бы продолжить речь, но опоздал – тут с места поднялся один из членов совета Гуммы. Лицо его было красно и выражало недовольство, как будто ему только что недодали сдачу в хлебной лавке.
– Сограждане! – закричал он. – Братья и сёстры! Мы ждали этого и готовились к этому, но – вот он, стоит перед вами и ухмыляется! – это он прибавил, указывая толстым пальцем на полуголого в шкуре. Тот действительно стоял и действительно ухмылялся.
– Я хочу спросить его и посмотреть ему в лицо! Зачем вы пришли на нашу землю? Зачем?
– Гр-р! – заревел полуголый, вращая дубиною. – Мы сокрушим вас! Мы убьём ваших стариков, детей и женщин! А оставшиеся будут нашими рабами! Мы разрушим ваши храмы! Мы надругаемся над вашими памятниками, особенно над памятниками Папы Блиссоплё!
– Я не понял, это кто? И откуда он сбежал? – спросил у альгвасила Леонтий.
– Как это «кто»? Не видите? Это ротокканский посол. Вы помните сценарий, надеюсь?.. А вон там, внизу, у трибуны, видите, во-он, человек в красном. Это ваш предатель, он вас отравит или предаст в самую последнюю минуту… Куда это направилась ваша героиня?
– Как это куда? За помощью. Ведь ещё должны вот-вот прибыть трое…
– Как вы надоели с вашими изменениями в сценарии! То семь, то четыре, то снова семь! Скорей бы вас наконец пришибли!
– Гр-гр-гр! – продолжал бесноваться ротокканец.
– Ну, хватит, – сказал сеньор Гиппоглоссус де Микростомус и переключил что-то у себя в коробочке.
Краснолицый плюхнулся на своё сиденье, взамен ему поднялся другой член совета, какой-то желчный тип – я знаю таких хорошо, для них лишь бы изругать кого-то – и повёл свою речь, указуя на человека с дубиной:
– Ублюдки без стыда и совести, лжецы и подлецы, предатели, клакеры, элементарные негодяи, без чести и совести, тайные агенты террористов, замышляющие…
– Может быть, вы и мне дадите слово сказать? – недоумевал, всё ещё не понимая, в чём дело, сэр Бертран.
Альгвасил переключил что-то в коробочке. Желчник заткнулся, но вскочил другой член совета:
– Но так ведь тоже нельзя! Надо предоставить слово и представителям оппозиции! Сеньора Лиманда!
Щёлк-щёлк. На этот раз речь закатила толстуха в очках:
– С точки зрения демократизма и высшего гумманизма… так ведь тоже нельзя… Они, ротокканцы, они же как дети… Им негде жить и нечего есть… Неужели мы будем столь бессердечны? Пускай возвращаются откуда пришли, а мы будем посылать им гумманитарную помощь…
– Гм… Сеньора, я бы попросил…
– Да-да, разумеется! – снова заорал, перебивая рыцаря, краснолицый. – Но пусть они тогда идут обратно и не испытывают более нашего терпения!
– Гррррррр! – кричал полуголый.
– Сэр Тинчес! Сэр Тинчес! – кто-то упорно тыкал меня кулаком в бок.
Это был Шершень. Рядом с ним стояли высокий темноволосый бородач в чёрных одеждах и несколько стрелков.
– Откуда ты взялся? – спросил Леонтий.
– Тс-с-с! Мы всё сделали так, как просил сэр Бертран. Мы захватили тех, настоящих «героев» и, как было приказано, принялись поить их вином. Но вот незадача, в тот же миг…
Шершень протянул руку и раскрыл ладонь.
На широкой ладони его лежали какие-то шестерёнки, ржавые болтики, пружиночки…
– Это всё, что от них осталось!
– Меня зовут Дар, – представился чернобородый. – Я возглавляю тех, кого они называют ротокканцами. Наши люди уже в городе, наши семьи растянулись по дороге, они тоже скоро будут здесь. На этот раз никому не удастся разгромить наш осенний поход бедных!
– Постойте, так вы жители сёл…
– Сёл и рабочих посёлков. В течение года нас заставляют работать – за еду, а вся продукция оседает здесь, на складах. Мы, со своими семьями, снова пришли потребовать справедливой оплаты труда и своей доли еды…
– То есть, – подвёл итог Леонтий, – работяги пришли за своим жалованьем?
– За эти годы мы многому научились…
– Погодите, погодите! – Шершень указывал на трибуну.
– Вы мне дадите, наконец, вставить хотя бы полслова?! – поставив руки в боки, взывал сэр Бертран.
– Слово предоставляется… – не обращая на него ровно никакого внимания, словно рыцаря и не было, продолжал тем временем краснолицый.
– Ч-чёрт… – в очередной раз поперхнулся сэр Бертран. – Дай ещё хлебнуть!
Человек в красном как-то не очень уверенно протянул ему кувшин.
– Благодарю…
– Почему вы не падаете и не умираете? – изумлённо спросил человек. – Я же отравил вас!
– По-моему, это просто вода, – пожал плечами рыцарь.
– Тем более, вы должны были умереть сразу же после первого глотка! Разве вы…
Сэр Бертран ещё не понял ситуацию окончательно, но до него что-то начинало доходить. Последним глотком он довершил опустошение кувшина и, сунув его человеку в красном, пробурчал:
– Ладно. Иди отсюда, пока я не разбил этот кувшин о твой червивый лоб!
И странная тишина воцарилась над площадью. Пользуясь всеобщим недоумением, Леонтий крикнул:
– Берт! Ты разговариваешь не с живыми людьми! Возле тебя находятся куклы!
Вслед за тем, он выхватил коробочку из рук альгвасила и начал жать на кнопки.
И Гумма тотчас оживилась. Члены совета стали один за другим забавно подпрыгивать и выкрикивать последовательно:
– Сограждане! Братья и сёстры!..
– …ублюдки без стыда и совести, лжецы и подлецы!..
– …мы ждали этого и готовились к этому…
– …элементарные негодяи, без чести и совести…
– …так ведь тоже нельзя!..
– …мы сокрушим вас! Мы убьём ваших стариков, детей и женщин!..
– …Неужели мы будем столь бессердечны?..
– …Гррррррр!..
– Что вы… что вы делаете… этого нет… в сценарии… – сеньор Гиппоглоссус де Микростомус то хватался за сердце, то безуспешно пытался отобрать у Леонтия коробочку.
Шершень отпихнул его локтем, мол: шёл бы ты домой, старик…
А я…
А я вдруг вспомнил кое-какое искусство, которым когда-то в детстве владел в совершенстве.
Я вложил указательные и средние пальцы в рот, да как свистнул!