I
Кирилл получил аттестат за семь классов. Он – красавец, каких поискать – высокий, стройный, чёрные жгучие глаза, брови – два крыла орла, весь в отца. “Куколка” – ласково прозвали его за красоту.
Чьим мужем будет этот красавец-парень? Ни с кем из девчат, как будто, не дружит, хотя девчата деревенские украдкой заглядываются на него, но у него что-то своё на уме, со всеми ровен, одинаково со всеми дерзок.
– Савелий! – говорили на деревне, – Ты Кирюху-то скоро сватать будешь?
– Успеется, – отвечал Савелий. – куды ему торопиться? Молодой ешшо. Пущай погуляет. В армию скоро, отслужит, тогда пущай женится, препятствиев чинить не буду.
Работал Кирилл на совесть. Старался всегда и во всём быть первым, чувствовалась в нём сила и молодецкая удаль: надо сделать быстрее и лучше других не для того, чтобы отметили, похвалили, а для самоутверждения, не хуже, мол, других могу работать. При хорошей работе он с бригадиром и с председателем колхоза говорит на равных, знает, не к чему придраться-прицепиться, вот и режет правду-матку, как сам понимает.
В одной бригаде с Кириллом работает Нечай, имевший пудовые кулаки да косую сажень в плечах. Он изучающее смотрит на Куколку, почти незаметная ухмылка проскальзывает по его губам. И хотя Нечай старше Куколки, и дружба не связывает их, так, при встречах перекинутся друг с другом парой-другой слов, а в деревне, между прочем, очень многие так и живут.
О Нечае ходили в деревне разные нехорошие слухи, но Кирилл не особо доверял им, знал, если человек оступился, за что-то сидел, его деяния обрастают недобрыми подробностями, тем, что он никогда и не совершал.
Однажды по весне в пасмурный вечер, когда небо плакало редкими каплями дождя, Нечай остановился у калитки куколкиного дома. Кирилл как раз выходил из сарая. Нечай свистнул. Кирилл вскинул глаза и от удивления остолбенел.
– Поди сюды, Куколка, побазарить надо.
– О чём нам базарить? – холодно спросил Кирилл.
– Ты подойдь. Не укушу, не боись, – миролюбиво продолжил Нечай.
– Да я не боюсь. Что мне тебя бояться.
Куколка нехотя подошёл к калитке.
– Чо, Куколка? Хошь пожить в своё удовольствие? А? – с места в карьер начал Нечай. – Гляжу я на тебя, паря, вроде, не плохой, вкалываешь, хрип гнёшь на колхозном поле, а по палочкам получать – шиш с маком!
– Ты к чему клонишь? Что припёрся то?
– А чо так не ласково?
– Мне с тобой детей не крестить. Чего пришёл-то?
– Да о жизни-жестянке побалакать решил.
– Чего это ты со мной о жизни побазарить решил? Вроде с тобой не корешу, живёшь чёрт знает где – на другом конце деревни, и вдруг припёрся, просто побазарить? Чего прикатил, выкладывай. Базарить мне с тобой не об чём.
– Ой ли, Куколка, так уж и не об чём?
– Давай без экивоков. А то мне нет время с тобой баланду травить.
– Ну-ну! – усмехнулся Нечай, решив вести разговор без дипломатии. – Слухай сюда, Куколка. Хошь при грошах всегда ходить? Шмотки покупать, какие и кода захошь?
– Эк тебя, Нечай, заносит! Не пойму я чтой то, чего это ты такой заботливый стал?
– Да вижу, вкалываешь за палочки…
– А тебе что за забота? – прервал Куколка.
– Дай, думаю, подмогну, а то пропадёт пацан.
– С чего такая забота? – насторожился Куколка.
“Гость” поморщился, смекнул – осторожничает негостеприимный хозяин.
– Да брось ты, наслухался сплетней, а таперя несёшь чёрт те чо.
Нечай сплюнул, свернул “козью ножку” самосаду, долго раскуривал.
-Никак в город сманиваешь? На завод, чо-ли? Так у меня паспорта нету. Да и прикипел я к деревне.
- Ха! На завод! – высокомерно изрёк Нечай. – На хрена мне твой завод. Ты, я слышал, поступать куда-то хошь? Академиком хошь быть! А бабки для житья-учёбы в городу у тебя е? Нема! Вот и маракуй. А я тебе дело предлагаю, в долю беру. Секёшь?
- Нечай, а ты за какие такие дела сидел?
- Молод был, глуп, вот и сел.
- А сейчас поумнел, стал быть?
Нечая передёрнуло. Ничего не сказал он на дерзкие слова, но для себя оставил зарубку в памяти. Никому он не позволял так с собой разговаривать, но Куколку давно приметил – хотя и работал Куколка добросовестно, но нет-нет, да и кинет завистливый взгляд на того, кто одет-обут получше. Приметливый глаз приценивался к Куколке, приглядывался.
“Ладно, Куколка, – подумал он, - поерепенься, поерепенься, пока ты мне нужон. Но я припомню тебе, не спущу”.
- Поумнел. - и перекинул разговор в иное русло. - Ну, так как, Куколка? Помаракуй. Там, знашь-ли, город! Кралю заведёшь, в киношку сводить, в цирк там, в теантер, - слово театр Нечай говорил почему-то с презрительной гримасой, - а ежели ветер в карманах, сам понимать должон, не поведёшь! Да и в одёже такой делать в городу неча. Был я в теантре, и ты побываешь, сам не захошь, так краля заставит. Втюришся – поведёшь, никуды не денешься.
- Подумаю, - нехотя процедил Куколка скорее для того, чтобы неприятный собеседник отвязался.
- Дня через два подойду об эту же пору.
- На работе встренимся, там и поговорим, а сюда топать нечего.
Кирилл не придал особого значения приходу нежданного гостя, но слова о “крали” крепко запали в душу. А как же! Знал, что сохнут по нему деревенские девчата – красивый, работящий, за словом в карман не полезет; душа компании на гулянках, в клубе, на праздниках спеть, на гармошке-балалайке сыграть.
Савелий увидел, что с Кириллом долго о чём-то разговаривал Нечай, говорил и всё время оглядывался – никто не слышит разговор? Нечая сторонились не потому, что он вышел из “одсидки”, а шёл слушок, что занимается тёмными делишками, да и взгляд у него бегающий, никогда не смотрит на того, с кем говорит, будто боится чего или ищет что-то, и говорит как-то всё вскользь. Поздно вечером запрягает жеребца и возвращается домой к утру.
Поначалу думали – ну, нашёл какую-то кралю, но, поразмыслив, решили – нет! Тем более, поползли слухи, – то в одном колхозе, то в другом, корову угонят, либо овец; а потом находят где-нибудь на опушке леса следы расправы над животными. Судя по следам – орудует целая банда. Преступления всегда совершались по пятницам, но ни в субботу, ни в воскресенье Нечая на базаре не бывало. Поговаривали, что он по дешевке сбывает мясо перекупщикам, но это были только догадки.
Сколько раз милиция устраивала засаду, но неуловимая банда как будто чувствовала, где будет засада. Приходил участковый к Нечаю с обыском, но ничего не нашёл.
– Чую, твоих рук дело. Но учти – поймаю, не жди пощады.
– Да чо ты! Нет у меня ничо! – осклабился Нечай. – Исправился я, сознательный стал. Вдругорядь на казённые харчи идти хотения нет.
Было такое. А вот теперь к Кириллу пришёл. Не к добру это!
– Кирюха! Об чём этт ты с Нечаем-то гутарил?
– Да так, ни о чём.
– Ты не темни. Нечай так просто не ходит.
– Да ты что, батя?! – начал оправдываться Кирилл. – Просто не с кем ему язык почесать.
–Ишь ты! Язык почесать! Держался бы ты подальше от него, Кирюха. Нехорошее чую. Да и люди зря болтать не будут.
– Да не бери в голову. Делать неча, пришёл поболтать.
- Учи меня! Нашёл годка! Чо этт ему поболтать с тобой втемяшилось? Со мной вот не поболтал, зыркает по сторонам, как всё равно волк. – вскипел Савелий. – Гляди у меня, а то прут выломаю – поучу! – Кирилл опасливо покосился на недавно плетёный забор, ивовые ветки ещё сохранили гибкость. – А от Нечая подальше держись! Ремень мой солдатский, чай, не забыл ещё?
Ага! Забудешь такое. Прошлый год дело было. Отец дал Кирюхе задание – прополоть огород. Возмутился Кирилл, но виду не подал – испугался, отец зря не наказывает, но и по головке не погладит, а в случае чего хворостиной или ремнём поучит. Отец – мужик крутой, на наведение порядка скорый.
Не мужская это работа – тяпкой махать, на то бабы есть. Кирилл заставил младшего брата с сестрой исполнять “бабью работу”. За это Савелий и “преподнёс” ему урок. До сих пор на спине видны отпечатки ремня.
Забыть бы Куколке о своём разговоре с Нечаем, рассказать всё отцу, но не рассказал, надеялся, что всё образуется, а может, действительно, работёнка подвернётся.
“Может, куда шабашить зовёт, - теплилась хрупкая надежда у Куколки, – работы везде навалом, а я работаю на совесть, и Нечай это видит. Хотя о нём слушок нехороший по деревне ползёт, но не хочется верить в то, что говорят. – думает Куколка. – Может, образумился человек, а все сторонятся его, как бывшего зэка”.
Через неделю-другую, Марьян, управлявшийся со скотиной, увидел через ограду Савелия, и завёл разговор.
– Здорово, Савелий, – опёрся на плетень Марьян.
– Здорово, Марьян, – сдержанно поздоровался Савелий.
– Савелий, парень то у тебя того. Про Куколку грю, – без предисловий начал Марьян, – никак с Нечаем схлестнулся.
Хотя Куколка и разговаривал с Нечаем около дома всего один раз, но приметливый глаз соседа усмотрел, что между ними был не просто разговор, тем более, что ветер относил слова в его сторону, и, хотя не всё слышал и понял Марьян, но тревога за парня, которого он, и не только он, уважал за весёлый беззлобный характер, за прилежание в работе, да и втайне лелеял надежду, что зашлёт сватов в его хату, так как видел – сохнет его дочка по работящему, весёлому парню.
– Да сам уж замечаю, – с горечью отмахнулся Савелий,– крутит чтой то парень, а чо крутит, уразуметь не могу. Смурной стал какой-то, дёрганый, не спроси его ни о чём… Ночами уходит куда-то. Думал, с девками гуляет, само время, ан нет, домой приходит к утру хмурый какой-то.
– А ты засватать его не думал? – забросил Марьян удочку, в тайной надежде на то, что может и сговорятся. – Молодые ещё глупые, жизни не знают, а женится – остепенится!
– Говорил я этому непутёвому, – с горечью ответил Савелий, – да отмахивается, слушать не хочет!
II
– Кирюха! Запрягай. Поехали в лес по грибы.
Савелий вынес до блеска начищенный самовар, свою заветную затёртую тетрадку в тёмном коленкоровом переплёте. В этой потрёпанной тетрадке записаны стихи, которые Савелий начал писать будучи на фронте. Он с гордостью рассказывал односельчанам, что некоторые из них были напечатаны во фронтовой газете. При этом он, как что-то очень драгоценное, показывал затёртую, ломающуюся на сгибах фронтовую газету, где были его, Савелия, стихи. Но это было сразу после войны, теперь – что ж показывать газету, которую видело добрых пол села! И тетрадку свою он брал не каждый раз, а лишь когда приглашали на свадьбу или крестины, или ещё на какой праздник, да в лес брал – там хорошо думалось.
Местный композитор Кузьма Степанов, работающий простым скотником, подобрал к некоторым стихам мелодию. Получились песни. Когда Кузьма спел их в переполненном клубе, объявив, что автор слов – Савелий Ильин, односельчане просили спеть ещё и ещё, поздравляли Савелия.
Нет-нет, да и вспомнится ему, ещё не старому, несколько раз раненому, контуженному, поседевшему, ссутулившемуся солдату, а теперь колхознику, проклятая война, и в тетрадке появляются написанные карандашом неровные строки стихов о войне, о бомбёжке, о свисте пуль, о зловещем лязге танковых треков и о берёзке, что выстояла в этом аду, о том, что листочки были чуть тронуты огнём, и вот так же как берёзка покрылась свежей зеленью – и наши солдаты выстояли, победили и над Рейхстагом подняли Красный флаг с серпом, молотом и пятиконечной звездой.
Ко дню Победы Савелий написал о Параде Победы, о том, как к Мавзолею были брошены фашистские штандарты, среди них были немногочисленные военные знамёна сателлитов гитлеровской Германии, в том числе и трёхцветная тряпка предателя Власова, которую враги нашего народа называли своим флагом, и которую Савелий сам с отвращением швырнул к мавзолею вождя. Но больше всего Савелий любил писать об этих белокорых берёзах, что-то тихонько шепчущих между собой, об осинке, лепечущей нечто непонятное, о сосне, что выросла на задах, об этих полях, о тихой речке, о нелёгком труде колхозников на полях и фермах.
Савелий любил читать свои стихи на природе, под аккомпанемент птиц, когда его слышит только своя семья.
В этот раз Савелий не написал ни одной строчки. Муторно у него на душе, неспокойно.
– Кирилл, чтой то с тобой происходит? – далеко не сразу, с болью в голосе, спросил Савелий, когда все разбрелись по лесу. – Ты хочешь учиться. Это хорошо. Но ты какой-то стал не такой. И куда по вечерам то уходишь? Компания у тебя какая-то, прямо скажу – нехорошая. Беду чует моё сердце. Не нравятся чтой то мне твои дружки, тревожно у меня на сердце. Ты, никак, с Нечаем компанию водишь? Не ладно это. Худой он человек, Нечай. Войну прошёл, а не было так тревожно, как щас. Ты, Кирюха, не таись, расскажи, чем смогём – помогём.
Кирилл угрюмо молчал. Не поднимая глаз на отца жевал какую-то травинку.
Савелий с минуту подождал, потом с горечью произнёс:
– Разговора, как вижу, у нас не получится. Ты хошь итти на ветенара учиться. Иди. Стипендию получать будешь или не будешь, подмогнём. Учиться – дело стоящее. Вот я всего полтора класса проучился. Отец мне сказал: “Хватит, Савельюшка, учиться, старш;й ты в семье, мне, грит, скоро на погост, ты хозяином будешь. И правда, скоро преставился, а ишшо молодой был, надорвался, работая с темна до темна, да простыл шибко, лихоманка его и скрутила. А ты, Кирюха, учись, я вот мечтал учиться – не получилось.
Но Кирилл не слушал, рассеянный взгляд уставился в какую-то точку, он был где-то далеко-далеко. Савелий заметил, что говорит в пустоту и горестно замолчал.
III
Кирилл распряг и стреножил лошадь. Рядом о чём-то тихо шептались берёзы. Сегодня – отвлекающая поездка. Надо наметить, из какого колхоза в ближайшую пятницу вывезти мясо на продажу. Все сели на бричке, расслабились.
– Нечай! – произнёс Куколка. – Я хочу учиться на зоотехника. Так что завязываю с этим – готовиться к экзаменам надо.
–Ого! Наш Куколка в начальство хочет лезть! – прошамкал Фрол.
Фрол – Фролов Онисим. Мужик крепкого телосложения. В драке по пьяни выбили у него почти все зубы.
Нечай кольнул Кирилла взглядом.
– Та-а-к! – протянул Нечай. – Уходить от нас думаешь? – в его голосе послышалась угроза.
– Значит сдашь нас ГПУшникам!
– Нет. Насчёт этого не беспокойся. Я никого сдавать не собираюсь. Сам завяз в этом дерьме.
– Значит, наша компания для тебя – дерьмо! – изрёк Фрол.
– Конечно, никого не сдашь. Я тебе верю, Куколка. Последний раз сходишь с нами на дело, и я как раз рассчитаюсь с тобой – денег на всю учёбу хватит, – в голосе главаря слышалась еле скрытая угроза.
– Да я и пошёл к тебе, чтобы на учёбу деньжат наскрести, не хочу у родичей просить, а стипешка, сам знаешь, на неё особо не разбежишься, – не обратил внимания на явно прозвучавшую угрозу, а потому и не насторожился.
– Так, так, Куколка! Будешь у нас зоотехником. Учёным! – вставил ядовито Фрол.
– Ну, зачем ты так, Фрол! – укорил Куколка. – Я хочу учиться. Сам ведь знаешь, люблю я живность. Вот птичка поёт, послушай, как хорошо поёт! Посмотри на коня!…
- Да ты поэт, как твой батя! – перебил Фрол.
– Ты моего отца не трож! – вспылил Кирилл. – За отца я глотку любому порву. Он жизни своей не щадил, воевал, чтобы мы жили хорошо.
– Хо-хо-хо! Вон колхозники как хорошо живут!
– Да что ты понимаешь! Такую войну вынесли, сколько городов и сёл разрушено, сколько предприятий уничтожила проклятая война, сколько погибших, изувеченных. Восстанавливать промышленность надо, сельское хозяйство, а мы…
– Ладно, Куколка, не кипятись, не на митинге, – успокоил его Нечай, – а ты, Фрол, привяжи язык покрепче!
– Молчу, Нечай, молчу.
– Ты, Куколка, никак за палочки хошь работать? Живые дензнаки тебя уже не интересуют. Идейным стал. От хорошей жизни отказываешься. Чем тебе не нравится наша компания? А? Жрёшь от пуза, пьёшь сколько влезет, шмотки берёшь какие хошь. А в колхозе, на палочки, может лапу сосать придётся, палочка – она и есть палочка. – растолковывает Нечай. – Жалко, если уйдёшь. Такого, как ты, поискать надо!
– Нет, Нечай, я уже решил – пойду учиться. А так – рано или поздно, всё равно поймают, если не расстреляют, отправят куда-нибудь далеко-далеко за казённые харчи лес валить.
Глаза Нечая сузились, кулаки сжались.
– Вон ты как заговорил! Ты, я вижу, идейный стал. Нехорошо-о! – протянул он. – Сам допёр, али подсказал кто? – Нечай встал, подошёл к Куколке. – Говори, сволочь, выдал нас, али собираешься?
– Да ты что? – выкрикнул, вскочив, Куколка.
Сильный удар сбил Куколку с ног.
– Бей его! – в бешенстве прорычал Нечай.
Нечай и Фрол начали яростно бить Куколку.
– А вы чо сидите? Тоже хотите драпануть в ГПУ? – ядовито рявкнул Нечай Хвостову Серёге и Безденежных Яшке, новичкам в банде, со страхом взирающим на избиение подельника.
Хвост и Деньга нерешительно поднялись.
– Чо стоите, как истуканы? Хотите, чтоб и вас поучили? Бейте! – приказал Фрол. Глаза его налились кровью, сумасшедший взгляд внушал ужас. Куколка, поняв, что его живьём не выпустят, сопротивлялся. Нечай на один глаз ослеп – синяк закрыл глаз. У Фрола текла из разбитого носа сукровица. Здоровенный кулак Фрола угодил Куколке под дых. Куколка согнулся. Нечай и Фрол вошли в раж. Хвост и Деньга, боясь, что и им достанется, вступили в драку, сначала неохотно, а затем вошли в азарт и уже били и били изо всей силы. Нечай вынул нож, каким резал скот, ударил Куколку, и как хищник, почувствовавший кровь, опьянённый её видом с остервенением колол и колол уже обмякшее, неживое тело. Последнее, что видел Кирилл – высоко-высоко в раскалённом почти добела небе редкие перистые облака и огромный солнечный диск, наплывающий на него, слышал неестественно громкий стрекот кузнечиков, откуда-то издалека слышалось пение жаворонка, почувствовал острую боль в области сердца. “Как больно! – пронеслось в погасающем сознании. – Никогда я не чувствовал такой боли”.
Хвост и Деньга, пришедшие в себя, с ужасом смотрели на распластанное тело бывшего подельника, осмелевшего говорить о выходе из банды.
В сумерки затарахтели по дороге колёса брички, и вскоре на всём скаку выброшенное мёртвое тело упало к воротам дома, где жил Куколка.
IV
Запричитала, навзрыд заголосила мать. Упала на грудь бездыханного сына. Заревели брат и сестра Куколки.
Савелий осторожно поднял с земли тело сына, занёс в избу, положил на кровать, где не так давно тихонько посапывал его непутёвый сын.
“Вот и пришлось мне хоронить тебя. Да где же справедливость?! Разве отцы должны хоронить детей?”– тягостно думал Савелий, скупая слеза скатилась по щеке, упала на лицо мёртвого сына.
Савелий ещё больше ссутулился, как-то сгорбился, прибавилось седины в волосах.
Три дня Куколке предстоит пробыть в родном доме, но уже не живому…
Никого не оставила равнодушным смерть Куколки. Село гудело, как растревоженный улей – старожилы не помнили, чтобы в деревне кого-либо убивали. Нечай заставил идти на похороны Хвоста и Деньгу, сам не пошёл– испугался, да и куда он пойдёт с таким украшением на глазу – сразу подписать себе приговор. Люди не глупые, догадаются, что смерть Куколки – его рук дело. Подельники Нечая держались в стороне, боялись поднять глаза, им казалось, что подними они глаза и на них покажут: вот они, убийцы!
Люди возмущались дерзости и безнаказанности бандитов.
Вскоре сбылось предсказание Куколки – банду накрыли.