ОБ ЭТОМ НИКТО НЕ ДОЛЖЕН УЗНАТЬ
Рассказ Э. Мальц
На начавшем уже таять и местами потемневшем снегу появились прогалины серого асфальта. Косой дождь, словно помогая оттепели, шел еще с середины ночи, но к утру начал стихать, и сквозь грязные лохмотья облаков уже кое-где с трудом пробивались одинокие тоскливые лучики солнца.
Двое беседовавших парней стояли почти вплотную около дверей подъезда, и козырек над дверью прикрывал их от дождя и стекавшей с крыши воды.
– До чего же мерзкая погода, Серега, – сказал один из них. – Вчера – гололедица, хоть коньки одевай, сегодня – дождь.
– Ничего, сейчас все подтает, а потом – видишь, солнце выглядывает – все быстро высохнет, и гуляй себе на здоровье! – ответил тот, которого назвали Серегой. – Ты еще не привык к нашему питерскому климату: у нас оттепелью в канун Нового Года или в середине января, как сейчас, никого не удивишь. Это тебе не твоя Сибирь.
– Ты-то сможешь гулять хоть сейчас. Живешь в центре, около Исаакия. Там будет чисто. А здесь у нас, наверно, еще сутки сохнуть будет…
Резко открывшаяся дверь подъезда едва не задела парня. Вышедший мужчина, дружелюбно похлопав Сергея по плечу, сказал:
– Привет, джентльмены! Зачем мокнем? Что обсуждаем?
– Здрасте, – ответили оба почти хором, а Сергей спросил:
– Игорь, вы не слышали, как вчера «Зенит» сыграл? Да, знакомьтесь: это Кирилл. Недавно в наш институт перевелся, будет учиться в одной группе с Олежкой и со мной. Родители его, кстати, квартиру в вашем доме получили, так что будете соседями.
– Очень приятно, – мужчина коротко тряхнул руку Кирилла и, пожав плечами, ответил:
– Не знаю. Вчера вечером я «Спортивное обозрение» не слушал, а сегодня утром про игру не передавали. Включил телевизор, а там в этот момент рассказывали, что какой-то скот-автомобилист сбил кого-то (кстати, в твоем районе, Серега, на Исаакиевской площади) и удрал. Просят отозваться, кто видел номер машины или хотя бы приметы.
– Да я только что из дому вышел, и сейчас обращение милиции уже не передавали, – заметил Кирилл. Наверно, кто-нибудь уже отозвался и сообщил номер, так что теперь найдут. А вот насчет игры – обидно: жаль, что ты, Серега, не досмотрел передачу.
– Конечно, жаль. Я же вчера вечером у Недды был. А Недда, когда дома, всегда телевизор включает, и я в метре от него сидел. Но как раз в самый интересный момент к Недде пришла ее сестра. Они там о чем-то начали шептаться, – ну я собрался и ушел, чтоб не мешать. Так что теперь надежда на вас, Игорь: узнаете – сообщите. А сейчас, наверно, мне уже пора: дома ждут, там дело для меня есть. Кирюха, если временем располагаешь, проводи – поболтаем по дороге.
–Ну, потопали. – И парни, попрощавшись с Игорем, направились в сторону автобусной остановки, перепрыгивая через лужи.
– Симпатичный мужик. Кто это? – спросил Кирилл.
– Это старший брат нашего Олега. Двоюродный. В вашем же доме живет, через подъезд от Олега, Братья очень дружны между собой. Да к тому же у Олежки со здоровьем не блеск, так Игорь также и поэтому его опекает.
– Он семейный?
– Сейчас нет. Жена несколько лет назад в авиакатастрофе погибла. А мужик он действительно просто отличный. А Олега ты уже, вроде, знаешь?
– Кажется, да. Я ребят из своей новой группы еще не всех знаю, но Олег – это, наверно, тот долговязый блондинчик в очках, которого я пару дней назад в угловом гараже нашего дома видел?
– Он самый. А гараж, знаешь, чей? Неддиной сестры Рэны.
– Ну и имена у сестер: Недда, Рэна… Какие-то нестандартные.
– Да это родители выпендривались: старшую назвали именем героини оперы «Паяцы», а младшую – на английский манер – Ирэн. Да, а предок сестер – папаша то бишь – в прежние времена какой-то номенклатурной шишкой был. Так ему каменный гараж во дворе у самого подъезда отгрохали – чуть ли не дверь в дверь. Вообще мужик был могущественный: старшая дочка – Недда – замуж вышла – так он ей квартиру в том же доме устроил. Муженек в бега пустился – так он тут же его из квартиры и выписал.
– Значит, ты теперь состоишь кавалером при невесте с приданным – с квартирой?
– Да ну тебя. При чем тут квартира – просто она человек хороший. И теплый. Может, действительно женюсь когда-нибудь. На ней, а не на квартире.
– Да я понимаю. Так, пошутил. А женщина, которую я в гараже вместе с Олегом видел, – это и есть ее сестра Рэна? Ох, какая красивая баба! Сдохнуть можно! Но там с ними еще какой-то мужик был.
- Это ее муж. А Олег им часто в гараже помогает. К Рэне он неравнодушен, а она не забывает ему время от времени глазки строить. Вот он и обслуживает их машину: мелкий ремонт, зарядка аккумулятора и все такое прочее.
– Ха! И как на это смотрит ее муж?
– А спокойно. Вадим Петрович работает вместе с Игорем в одной конторе. Он и познакомился-то с Рэной около года назад в этом же дворе, когда он по какому-то делу к Игорю заходил. И, зная о дружбе братьев, он, по всей видимости, полагает, что Олег оказывает ему автомобильные услуги исключительно ради этой дружбы. А Олег робкий: ему дозволено дышать с Рэной одним воздухом – и он уже счастлив.
– Мне, между прочим, рассказывали, что через квартал отсюда во дворе тоже несколько гаражей есть. И при одном из них тоже такой «треугольник» образовался: муж, жена и друг семьи. Только друг семьи был, напротив, не из робкого десятка и однажды решил, что третий, то есть муж, – лишний, а потому вместе с этой самой женой заперся в гараже на вечерок. Потом им, видимо, стало холодно – на дворе же ниже нуля было,– и они запустили двигатель, потому что иначе автомобильная печка не работает.
– А, так об этом уже чуть ли не во всех гаражных кооперативах города рассказывают: они угорели и погибли. Но только я не понимаю: что, они не могли выключить двигатель?
– А тут интересная специфика. Выхлопные газы не вызывают ощущения удушья: человек быстро привыкает к запаху, и он перестает его раздражать. Но появляется апатия, сонливость. Человек просто засыпает. И уже больше не просыпается. Наверно, и они, задремав, даже и не догадывались о том, что умирают.
– Да, печальная история. Но это, слава богу, не про таких, как Олежка.
– Надо полагать. Но, к слову сказать, автомобильчик у этой семейки оч-чень неслабый. Я бы хоть сейчас черту душу продал, чтоб такой «Опель» иметь.
– Я думаю, ты бы в этой сделке не продешевил: машина классная. И дорогая, между прочим.
– Значит, решено: у меня есть лотерейный билет; завтра мне обязательно повезет, и я выиграю много денег и стану богатым, как Ротшильд, а затем пойду к этой семейке выторговывать покупку их машины.
– Ха-ха! Удачи тебе, Ротшильд! Только, купив «Опель», не забудь покатать меня!
В воскресенье утром Игоря разбудил телефонный звонок. Игорь чертыхнулся и снял трубку.
– Игорь, здравствуйте, – зазвенел в трубке вибрирующий голос Рэны. – Вы простите за ранний звонок, но, понимаете, Вадик исчез, я очень беспокоюсь.
– Как исчез?
– Он в пятницу пришел домой поздно, около полуночи, какой-то мрачный, пришибленный. Сказал, что у него все плохо, неприятности. Объяснять ничего не стал. Ушел на кухню. Сидел, курил, пил кофе. Я пошла спать. Утром встала – его дома нет. Ну, такое уже бывало, я не очень удивилась: мог и на халтуру уйти – он иногда на выходные договаривается,– мог и просто по своим делам куда-то отправиться. Вечером у меня голова разболелась, и я спать рано легла. А сейчас проснулась и вижу: он домой ночью не приходил. Вот я и решилась вам позвонить – вы же в пятницу виделись, так скажите: его неприятности – это на работе или что-то случилось?
– Нет, на работе все было нормально. Может, что-то, связанное с кем-то из его приятелей? Может, он к кому-то из них поехал и там заночевал?
– Спасибо, Игорь. Вы извините, что так рано. Просто я очень волнуюсь. Но я буду ждать дальше. До свиданья.
– Рэна, если надумаете, что я вам чем-то могу быть полезен,– звоните. Я к вашим услугам.
В трубке послышались короткие гудки. Игорь положил трубку и подошел к окну. На небе радостно сияло солнце, освободившееся, наконец, из облачного плена. Погода была прекрасная, но на душе у Игоря было пасмурно: он не любил врать и выкручиваться. Ему было бы легче, если бы Рэна к нему не позвонила, потому что на самом деле Игорь, хотя и понятия не имел, куда мог исчезнуть Вадим, но зато очень хорошо знал, какие именно неприятности были причиной его плохого настроения в пятницу. Однако рассказать об этом Рэне он не мог так же, как не мог ей рассказать и о том, что сегодня днем, возможно, ей предстоит, войдя в свой гараж, увидеть на крыле автомобиля вмятину, относительно которой Игорь приблизительно представлял себе, когда и каким именно образом ей надлежало появиться.
Дело в том, что в пятницу Вадим, действительно, явился на работу не в духе. Незадолго до конца дня Игорь подсел к нему. И обычно немногословный Вадим вдруг разговорился, рассказав в числе прочего следующее.
– Вчера продуло меня где-то, и я с работы раньше обычного ушел, чтоб совсем не расхвораться. Поворачиваю ключ в замке и чувствую: дома кто-то есть. С чего бы это? Тихонько дверь открываю и слышу, как моя благоверная в кухне с кем-то по телефону говорит и уславливается, когда можно будет гараж и машину посмотреть и какую примерно цену она за то и за другое запросить намерена. Ну, предположим, гараж – черт с ним: ведь это ее отец ей оставил. Но на машину- то денежки я собирал, пока еще холостой был. А она ее за моей спиной на продажу пристраивает! И еще знаешь, такая маленькая пикантная подробность: объясняет она этому своему телефонному собеседнику (ну, будущему покупателю то есть), что деньги ей надо получить на руки не позже, чем в среду. Но понимаешь, Игореха, билет-то у нее на вылет на пятницу – помнишь, я тебе рассказывал, что она заграницу по приглашению какой-то неизвестной мне подруги летит на две недели. Заметим, что деньги дома сейчас есть, и ей на поездку их должно быть достаточно. Но ей почему-то требуется получить большую сумму именно до отлета. И продать она намерена не что-нибудь, а машину – вещь, которой она пользуется почти ежедневно. У меня уж даже мелькнула мысль, не собирается ли она вообще там заграницей остаться. Она как-то раньше один раз заговорила об эмиграции, но я не поддержал. Да и ей-то зачем? Ведь она – обычный средненький фармацевт. Здесь она работает заведующей аптекой, а там что она будет делать? Там таких и своих хватает. А я как подумал о таком обороте дела, сразу вспомнил, что за последнее время из дома стали исчезать многие ценные вещи, в частности, антикварные. Мне-то она объясняла, что они в ремонт сданы. Ну ладно, пусть так, но о машине-то я разговор своими ушами слышал!
– Так не давай ей генеральную доверенность на машину – и все дела.
– Доверенность? Это кто же из нас нуждается в доверенности? Я же машину покупал за две недели до свадьбы. Рядом молодая жена, любимая, обожаемая. И день покупки совпадает с днем ее рождения. Ну, я и кладу ключи к ее ногам и оформляю машину на ее имя. Так что владелец машины –
она, а не я. Вот завтра – в субботу – мне на халтуру идти (я там договорился), а к ней в это время покупатель придет. Я вечером заявлюсь домой, а машина уже тю-тю.
– Ну, так, черт возьми, стукни кулаком по столу…
– Нет, это не для меня. С ней вступать в открытый конфликт нельзя – она выиграет. Я сгоряча могу сказать или сделать что-то не так, а у моей женушки рассудок обладает способностью в любой ситуации сохранять холодную четкость и ясность компьютера. Ее надо как-то очень продуманно обхитрить.
– Обхитрить, говоришь? Ну, хорошо, а Рэна знает, что ты телефонный разговор слышал?
– Не знает. Я дверь тихо закрыл, вышел, а потом минут через двадцать пришел – как будто бы только что. Да не было у меня сил на объяснения с ней: и больно, и обидно, да к тому же, наверно, и температура высокая была. Пришел, выпил кофе и молча лег. А утром на работу ушел – она еще только просыпалась
– Вот и хорошо. А завтра на халтуру как ехать собирался? На машине?
– Зачем? Тут две остановки на трамвае.
– Прекрасно. Значит, Рэна рассчитывает, что ты уедешь на трамвае, а она в это время займется автомобильными делами. А ты возьми, да и поезжай на машине – ведь она рано утром в субботу еще спать будет и не заметит. Днем придет покупатель, но, кроме гаража, ему смотреть будет нечего. А ты завтра, возвращаясь с халтуры, постарайся по дороге неаккуратно задеть крылом какое-нибудь дерево, чтоб заметная вмятинка осталась…
– Ну, Игореха, ты – голова! Ведь тогда автоинспектор продажу застопорит, чтоб выяснить, не является ли вмятина результатом наезда или столкновения.
– Вот именно. И задержка будет уж, по крайней мере, большей, чем время, оставшееся до ее отлета заграницу.
– М-да… До чего ж паскудно! Так и хочется раздолбать машину – да не только крыло, а всю – к чертовой матери, уехать куда-нибудь подальше и удавиться – с размышлениями о жене, которая всегда для меня божеством была…
Мысленно возвращаясь к этому разговору, Игорь подумал, что совет другу он дал, пожалуй, правильный. Но ему было ужасно жаль Вадима, и теперь он пытался сообразить, как же на самом деле развивались события в субботу.
Олег в это воскресенье собирался капитально отоспаться, но проспать ему удалось лишь на три часа больше, чем брату. Ему снилось, что он стоит около церкви, на колокольне которой громко звонят колокола. Он даже не сразу понял, что на самом деле это кто-то долго и настойчиво звонит в дверь. Глаза открывать не хотелось, и он с надеждой подумал, что, может быть, родители разберутся со всеми проблемами без него. Но звонок продолжал тревожно звякать, Олег окончательно проснулся и вспомнил, что в квартире он один, потому что еще в пятницу днем отец уехал в командировку в Москву, прихватив с собой мать, которая взяла на несколько дней отпуск за свой счет, чтобы повидаться с московскими родственниками. Натянув тренировочные штаны. Олег пошел открывать двери. На лестничной площадке стояла Рэна. В накинутой на плечи шубке, с шарфом, наброшенным на шею поверх воротника, она выглядела, как человек, выскочивший из дома в момент стихийного бедствия. Губы ее мелко дрожали.
– Олежек, миленький, мне нужна твоя помощь. Там… в гараже… я сама боюсь войти. Мне страшно… Пойди со мной.
– Зайдите, Рэна, я сейчас. Что случилось?
– Нет, нет. Ты одевайся, я обожду здесь в передней.
Пока Олег торопливо одевался, Рэна, стоя в передней, рассказала, что в пятницу Вадим Петрович пришел домой очень поздно – около полуночи. Был он в каком-то странном состоянии: то ли подавленном, то ли возбужденном. Сначала говорил о каких-то своих неприятностях, а потом ушел на кухню. Он сидел там, курил. Она успокаивала его, сварила ему пару чашек кофе, а он накричал на нее. Тогда она обиделась и пошла спать. Утром проснулась – его нет. Подумала, что он пораньше ушел на халтуру, но вечером домой он тоже не пришел.
Наспех одетый Олег вышел из комнаты, накинул пальто, и уже на лестнице, а затем во дворе Рэна продолжала:
– Сегодня утром его все еще не было. И я вдруг вспомнила, что в пятницу он говорил: «неприятности», «беда» и еще было слово: «доездился». И тут меня как обухом по голове ударило; думаю: а вдруг авария какая-то? Посмотрела в ящике стола, а его комплекта ключей от гаража и от машины нет. Схватила свой комплект, побежала в гараж, чтоб посмотреть, машина-то на месте или нет. Подошла к гаражу, а дверь не заперта, только закрыта плотно. Олежек, а вдруг он пошел в гараж, и его там какие-нибудь бандиты… Боже, как мне страшно…
Они почти бегом пересекли двор и подошли к гаражу. Ворота гаража были плотно прикрыты, а навесной замок висел на петле только одной створки. Олег рывком открыл створку, и солнечные лучи осветили заляпанный грязью капот «Опеля». Правая фара была разбита, и на крыле была видна небольшая вмятина. На водительском месте сидел Вадим Петрович. Глаза его были закрыты; казалось, он спал. Рядом с ним на сидении лежали небрежно брошенные его пальто и шапка.
– Боже мой… Мне страшно войти… – Зубы Рэны дробно стучали друг о друга; колени ее начали подгибаться, и она оперлась рукой о стенку.
Олег вошел в гараж, открыл дверцу машины и коснулся плеча Вадима Петровича. Вадим Петрович был мертв. В замке зажигания торчал во включенном положении ключ, и рука Вадима Петровича, холодная, как лед, как будто придерживала его. Олег беспомощно оглянулся на Рэну. Трясущимся пальцем она указывала на разбитую фару и на вмятину. Заикаясь, она выговорила:
– Я т-так и знала…Он кого-то сбил. А потом не выдержал и п-покончил с собой… Бедняжка… Олежек, вызови «скорую». Может быть, еще можно что-то сделать. Пожалуйста. Я не могу, меня ноги не держат.
Олег выскочил из гаража и бросился было бежать к парадной. Наперерез ему в подворотню въехал милицейский «газик » и со скрипом затормозил прямо перед ним.
– Где тут семнадцатая квартира?– спросил водитель.
– В угловой парадной,– ответил Олег. – Но там сейчас никого нет. Живущие в квартире люди находятся в гараже рядом с парадной. Вам что, уже сообщили?
– Сообщили о чем? – подозрительно спросил один из троих выходящих из «газика» людей. – Задержитесь-ка с нами, молодой человек!
– Да мне надо «скорую» вызвать.
– Если надо вызвать, мы по рации и вызовем, это быстрее будет. Задержитесь.
Рэна с ужасом смотрела на приближающихся милиционеров. Один из них взглянул на номерной знак машины. Удовлетворенно кивнул и начал осматривать разбитую фару.
– Она самая, – уверенно сказал он. – Гражданин водитель! – он повернул голову в сторону Вадима Петровича. – Гражданин водитель, я к вам обращаюсь. – Потом он пристально вгляделся в лицо Вадима Петровича, шагнул к нему и заглянул в машину. Секунду он стоял неподвижно, потом изумленно поднял брови и тихо выругался.
– Василий, вызывай нашу медицину, – крикнул он тому, который остался в «газике». – А вы ему кто? – спросил он Рэну.
– Я его жена. А это сосед, наш друг. Машина записана на мое имя, ездим оба: муж и я. Боже, лучше бы он вчера не садился за руль. Ведь я как чувствовала…
– Да, уж лучше бы не садился. А уж если случилось такое, да еще с места происшествия скрылся, так уж лучше бы хоть потом к нам с повинной явился, чем себя травить. Правда, мы бы тоже по головке не погладили бы за двух-то покойников.
– Как за двух? Ведь там только…
– А, так вы уже в курсе, он вам рассказал?
– Д-да не очень… – Рэна испуганно оглянулась на Олега, который стоял поодаль, прислонившись к стене. Голова его была закинута кверху, и к носу он прижимал испачканный кровью платок.
– Олег, что с тобой? Тебе плохо?
– Да пустяки, не обращайте внимания. Пройдет. – Олег отошел подальше за угол гаража. Рэна вздохнула и снова повернулась к милиционеру, который тоном школьного учителя продолжал:
- В пятницу в двадцать часов автомобиль на большой скорости пересекал Исаакиевскую площадь. Была гололедица, водитель не справился с управлением, произошел занос, и автомобиль сбил на пешеходном переходе коляску с ребенком. Мамашу не задел, а ребенка сразу насмерть. Водитель не остановился, а решил скрыться с места происшествия. Делая крутой правый поворот в сторону набережной, автомобиль бортом задел стоявшую на переходе старую женщину. Удар был несильный, возможно, водитель, будучи в возбужденном состоянии, и не заметил его. Но женщина упала и ударилась головой о поребрик. Через два часа она скончалась в больнице, не приходя в сознание. Хорошо, очевидцы номер машины видели, нам сообщили. Ну, и следы автоэмали на коляске остались и осколки фарного стекла. Жаль, что вы его не убедили к нам с повинной явиться, – все лучше, чем травиться.
– Да я… я поняла из его слов, что он, вроде, задел кого-то. Но я не предполагала, что он уехал с места аварии. На него это так непохоже, – и Рэна снова оглянулась, поискав глазами Олега, который в этот момент как раз вышел из-за гаража, неловко запихивая в карман испачканный кровью скомканный носовой платок. Лицо его было бледно, на лбу выступила испарина.
Олегу и в самом деле было скверно. Его мутило. Удары сердца отдавались в висках, не давая собраться с мыслями. А тут еще и кровь носом пошла. Он не помнил, сколько прошло времени до приезда медиков. Врач с бородкой, в старомодных очках что-то недолго делал с Вадимом Петровичем. Потом буркнул:
– Похоже, в этом районе травиться выхлопными газами стало модно, – и велел нести Вадима Петровича в свою машину. Олег бросился помогать, но санитары, видимо, привыкли справляться сами. Тогда Олег попытался подхватить хотя бы ноги Вадима Петровича: ботинки его были мокрыми, и их подошвы оставили на светлом пальто Олега грязные полосы.
– Мы тоже закончили, – сказал милиционер, изучавший поврежденное крыло «Опеля». Документы ваши я запишу. Понадобитесь – вызовем.
Рэна шагнула к машине, но Олег ее опередил. Он вошел в гараж, вынул ключ из замка зажигания и, держа в руке связку ключей, направился к воротам, но остановился и, по-видимому, вспомнив о противопожарной инструкции, вернулся к машине, открыл капот и снял клемму с аккумулятора. Какой-то маленький промасленный обрывок газеты прилип к его пальцам, но он досадливо встряхнул руку, запер гараж и протянул ключи Рэне.
– Проклятая машина! Продам я ее, к черту продам, близко к ней больше не подойду! – проговорила она. И, посмотрев по сторонам, добавила: – Сухо… Такую бы погоду позавчера – ничего этого не было бы…
А погода и в самом деле насмешливо демонстрировала свою капризность и непредсказуемость. В безоблачном голубом небе светило солнце. Было тепло, как будто бы весна решила начаться прямо в январе. Снега на земле почти не было, вчерашние лужи совсем высохли. Три маленькие девочки разрисовали мелом асфальт, расчертили «классики» и, не обращая ни на кого внимания, старательно скакали по ним на одной ножке.
– Счастливые, – вздохнула Рэна, – никаких забот, никаких проблем… А я тут… – Она взяла ключи из руки Олега. – Спасибо, Олежек. Мне сейчас лучше побыть одной, – и, не попрощавшись, повернулась и пошла к своему подъезду.
Олег с минуту смотрел ей вслед, а потом медленно побрел к подъезду Игоря. Уже взявшись за ручку двери, он вспомнил, что Игоря дома быть не должно: еще вчера он обещал кому-то из своих приятелей помочь с ремонтом квартиры и говорил, что в воскресенье утром, как выспится, уедет к нему до вечера, у него же переночует и в понедельник поедет на работу прямо от него. Олег вздохнул, повернулся и пошел домой. Голова его буквально раскалывалась от боли; на душе была какая-то мертвая пустота. Он вошел в квартиру, бросил на стул пальто, завел будильник и, не сняв даже пиджак, плюхнулся на диван.
Будильник поднял его в девять вечера. До предстоящего экзамена оставалась одна ночь. Ночь – это много, если учесть привычку Олега заниматься в основном ночью. Можно было прихватить еще и утро понедельника, если пойти на экзамен одним из последних: в группе Олега студентов было много, а принимавший экзамен доцент Смирнов, человек дотошный и скрупулезный, экзамены затягивал обычно чуть ли не до вечера. А разделаться с экзаменом Олег намеревался во что бы то ни стало: он решил, что должен быть полностью свободным к моменту, когда Рэне, как предполагал Олег, может потребоваться его помощь.
В понедельник Игорь возвращался с работы почти бегом. Днем он дважды пытался позвонить Вадиму, но телефон не отвечал. А обзаводиться мобильным телефоном Вадим еще давно не хотел по каким-то непонятным принципиальным соображениям. Незадолго до конца рабочего дня начальнику отдела позвонили и сообщили о случившемся, и через несколько минут печальная новость стала известна уже всем.
Игорь, не заходя домой, направился к Рэне. Она сухо рассказала, что с Вадимом случилась беда и он покончил с собой, будучи не в силах простить себе произошедшее. Она сообщила, что за свидетельством о смерти ей предложено приехать во вторник, и тогда только ей потребуется помощь в организации похорон. Поговорив с ней и почувствовав, что ей тяжело быть на людях, Игорь ушел. Затем он направился в магазин купить что-нибудь на обед: вот-вот должен был придти с экзамена Олег, и Игорь хотел позаботиться о нем, зная, что родители Олега в отъезде.
Но наступил уже вечер, а Олега все не было. После нескольких безуспешных попыток дозвониться брату Игорь сел обедать один, не испытывая особого беспокойства за Олега, ибо в его памяти еще свежи были воспоминания о том, как он сам когда-то проводил вечера после последнего в сессии экзамена, являясь домой не просто поздно, а иногда даже под утро.
Во вторник Игорь пришел с работы раньше и, как обещал Рэне, ждал ее телефонного звонка. Неожиданно раздался звонок в дверях. «Почему она решила придти сама? – подумал Игорь, – ведь у меня телефон был не занят». Он открыл дверь. На лестничной площадке стоял Олег. Его лицо было совершенно белым; он был без шапки, пальто было застегнуто только на одну пуговицу.
– Игорь… Игорь… Рэна… ее нет, она покончила с собой…
– Что? – Игорь почти силой втащил Олега в квартиру, стянул с него пальто и усадил на диван. – Что случилось?
– Недда… Недда только что мне позвонила. Они должны были встретиться, но Рэны все не было, а ее телефон не отвечал. Недда забеспокоилась: ведь Рэна очень пунктуальна. У Недды был ключ – ей Рэна оставила, чтоб цветы поливать, когда она уедет. Открыла квартиру, а Рэна… Рэна лежит в кресле. Уже не дышит. На столе кусок газеты, на нем крупно написано: «я вдова». На столе чашка с недопитым кофе. Недда вызвала «скорую» и милицию. Те приехали. Сказали, что умерла, наверно, ночью или поздно вечером. В мусорном ведре нашли упаковку от какого-то наркотика, кажется, битурата…
– Барбитурата, наверно.
– Ну, барбитурата, не все ли равно. И этот же битурат нашли в остатках кофе. Ну, те сразу поняли, что самоубийство, раз даже записку оставила. А Недда не верит, говорит, что ее убили и все это подстроили. Говорит, что Рэна Вадима Петровича не любила так сильно, чтобы из-за него… Даже сказала такое, что Рэна, случалось, к ней – к Недде – обращалась с просьбой подтвердить, что у нее была, когда на самом деле отсутствовала. Недда думает, что это все как-то связано с обстоятельствами смерти Вадима Петровича. Потому она и позвонила ко мне – ведь в воскресенье Рэна именно со мной вместе его в гараже нашла. Просила вспомнить все до подробностей и ей вечером рассказать – может, какая-нибудь важная мелочь была. Потому что, говорит, милиционер ее даже слушать не стал: записка, говорит, есть, значит, все однозначно. Самоубийство и все тут.
– А Недда-то где сейчас?
– Не знаю. Я после телефона сразу к Вадиму Петровичу… то есть к Рэне… ну, в общем, туда побежал, а там закрыто, никого нет. Наверно, увезли уже. Побежал к Недде – тоже никого нет – она, видно, не из дому звонила… Оттуда к тебе…
– Да… два самоубийства в одной семье за три дня – не многовато ли. И, действительно, все странно как-то. Она ведь и в самом деле не любила Вадима так сильно, чтоб из-за его смерти на себя руки наложить. Я знаю, что последнее время они вообще очень отошли друг от друга. И записка… Когда человек обдуманно с жизнью расстается, он записку не будет писать наскоро на обрывке газеты. В одном Недда, точно, права: сегодняшние наши сыщики будут в своих действиях руководствоваться принципом наименьших затрат усилий и минимальным риском получить нераскрытый «висяк ». Так что на них рассчитывать не приходится. Думать надо самим. Расскажи-ка сейчас мне, как и что было в воскресенье.
Выслушав рассказ Олега, Игорь задумчиво сказал:
– Хоть убей, но я не могу представить себе Вадима, бросающего на улице сбитого им человека, чтобы спасти свою шкуру. Да и с Рэной мне не все ясно: ведь она в воскресенье и мне звонила. Наверно, на пару часов раньше, чем пришла к тебе. И понимаешь, мне об отсутствии Вадима она рассказала чуть-чуть не так, как тебе. Начинает казаться, что в промежутке между этими двумя моментами она узнала что-то дополнительно. – Но от кого? И что?
– А что она тебе говорила?
– Ладно, об этом потом, а сейчас лучше скажи-ка: ты ее после того, как вы заперли гараж, видел?
– В том-то и дело, Игорь, что видел. И это очень важно, потому что, может быть, это я подтолкнул ее к мысли о самоубийстве.
– Ты?? Рассказывай. Только постарайся очень подробно и очень точно. До мелочей.
– Ладно. Ну, я пришел когда из гаража домой, мне здорово не по себе было. Решил до вечера поспать, а к экзамену заниматься ночью. Вечером встал, а башка все равно, как чугунная. Ну, я кухонный стол к окошку пододвинул, форточку настежь, чтоб в сон не тянуло. Ночью около часу… нет, вру; у нас фонарь во дворе в половине первого гасят – так он еще горел – глянул случайно во двор и вижу: из парадной Рэна выходит. Вышла, оглянулась по сторонам и к гаражу. Я подумал, что-нибудь случилось, и решил пойти к ней. Но только пока я спускался вниз, она уже машину из гаража вывела, гараж заперла и как раз в тот момент, когда я вышел из парадной, села в машину и выехала со двора. Куда, зачем – непонятно. И где-то у меня в душе какое-то недоумение появилось, а отчего – сам понять не могу.
– А когда она вернулась, ты случайно не видел?
– Видел. Я услышал звук машины, Фонарь во дворе опять горел, значит, это было после половины шестого утра. Смотрю – подъехала, открыла гараж, поставила машину, вышла, заперла и пошла к парадной. Я хотел сразу побежать к ней. А около гаража – я забыл тебе сказать – еще днем детишки в «классики» играли. И вдруг вижу: она, как маленькая, по этим «классикам» на одной ножке пропрыгала туда и обратно. Ну, тут у меня от удивления челюсть отвисла, и никуда я не пошел: ведь днем говорила, что к этой машине близко не подойдет, а тут подошла, да еще как подошла! Днем из этой машины мужа мертвого вынули, а ночью она резвится и в «классики» играет! Ну, полный обвал, голова кругом идет, и никакой уже сопромат и в голову не лезет. Ну, корче, на экзамен я пошел уже, как говорится, под самый занавес. Сдавал последним. Это часов около семи вечера было. – Я ж тебе о нашем Смирнове рассказывал: у него всегда экзамены заканчиваются под вечер…
– Да, я же забыл спросить: как ты сдал?
– Пять баллов. – Я же тебе обещал.
– Молодец, мужик! Ну, давай, рассказывай дальше.
– Ну, я в институте еще минут на пятнадцать задержался. Потом вышел, смотрю, а Смирнов со своим автомобилем мучается. В этом деле он разбирается похуже, чем в своем сопромате. Он раз, другой попробовал – не заводится. Открыл он капот и стал бензоподачу проверять. А ключ зажигания в замке во включенном положении оставил. Я и говорю ему: «Зажигание-то пока выключите, а то аккумулятор разряжается». Сказал – и сразу вдруг понял, что у меня тогда за недоумение было, когда Рэна машину заводила: ведь она же не должна была завестись, понимаешь, не должна!
– Это почему же?
– Да это же очень просто. Аккумулятор ведь не только для стартера нужен, но и для цепи зажигания. А зажигание, между прочим, порядка пяти ампер кушает. Правда, когда двигатель уже работает, то от него крутится и генератор, – ну, динамо-машина то есть. Ток генератора и на подзарядку аккумулятора идет, и на зажигание.
– Ну, и что?
– А то, что, когда Вадим Петрович погиб, двигатель работал до тех пор, пока не кончилось горючее. А потом заглох. А зажигание-то осталось включенным, и, значит, аккумулятор должен был начать разряжаться. А аккумулятор был у них совсем хиленький – я-то знаю, ведь мне не раз приходилось его заряжать. Значит, часа за два или три, да еще при низкой температуре, он неминуемо должен был полностью разрядиться. И завести от него машину было бы невозможно, он бы стартер даже и не провернул.
– Подожди, так тогда получается, что и заводить было нечего: ведь бензобак должен был быть пустым!
– Вот именно! Но Рэна-то машину завела! И, думая об этом, я вспомнил: когда я закрывал гараж, я отсоединил клемму аккумулятора, и тогда к моим пальцам прилипла откуда-то взявшаяся маленькая полоска газеты. И, вспомнив, я вдруг представил себе, как кто-то, знающий о том, что в гараже умирает Вадим Петрович, терпеливо выжидает несколько часов, а потом приходит в гараж, открывает настежь его ворота, чтобы гараж чуть проветрился и в нем можно было хоть как-то дышать. Затем этот «кто-то» подходит к Вадиму Петровичу и, убедившись, что он уже мертв, выключает двигатель. А потом этот человек снимает клемму с аккумулятора, подкладывает под нее полоску газеты и, поставив клемму на место, снова поворачивает ключ зажигания во включенное положение. И снаружи даже незаметно, что из-за этой полоски газеты аккумулятор отключен и поэтому разряжаться не будет. И картина самоубийства настолько очевидна, что никому и в голову не придет посмотреть на установку клеммы или поинтересоваться наличием в баке бензина, который израсходован не весь, а только в таком количестве, которое было необходимо, чтобы Вадим Петрович задохнулся. И теперь, позаботившись о том, чтобы Вадим Петрович ушел из жизни с наименьшим материальным ущербом, не оставляя после себя лишних хлопот, этот «кто-то» спокойно вышел из гаража, плотно закрыв за собой ворота.
– То есть ты хочешь сказать, что наезд совершил вовсе не Вадим, а самоубийство его было инсценировано, чтобы свалить вину на него?
– Да, я тогда подумал именно так. Меня на эту мысль навело мое пальто.
– Пальто?
– Да. Когда Вадима Петровича вынимали из машины, я об его ботинки испачкал свое пальто: ботинки были абсолютно мокрые. Кстати, и его верхняя одежда, лежавшая рядом с ним на сидении, была влажной. И костюм его не был сухим. Но как могла быть мокрой обувь и одежда человека, если он до этого ехал в машине?
– Картинку ты нарисовал страшную. Но, если самоубийство инсценировано, то как можно было заставить Вадьку просидеть в машине хотя бы минут двадцать, чтоб одурманивающее действие выхлопных газов началось?
– Ну, когда я так подумал, я решил, что у него, возможно, было что-нибудь вроде сердечного приступа, что он потерял сознание, и этим воспользовались.
– Да нет, это чушь. Вадим был здоров, как лошадь, на нем пахать можно было. Это человек выпивал по семь – восемь чашек крепкого кофе в день. Такое можно себе позволить только при очень здоровом сердце. Так что сердечный приступ у Вадика вероятен не более, чем у меня – роды. Хотя подожди…Кофе… Менты в разговоре упомянули, что у Вадика в желудке обнаружили кофе со снотворным. Правда, доза снотворного не смертельная, и поэтому наши пинкертоны сразу отбросили мысль о покушении на убийство и предположили, что Вадька сам выпил снотворное, чтоб не так страшно было уходить из жизни. Их-то это предположение удовлетворило, а мне странно: Вадик – очень сильный духом человек, и, если бы он решил уйти из жизни, он бы это сделал резко, не облегчая это дело снотворным. Но, если прав ты, то тогда это могло быть сделано просто: его могли угостить кофе с добавкой снотворного, а уже потом, одурманенного и ничего не соображающего, отвести в машину. Под руки. Прямо по лужам – лишь бы скорее, пока совсем не свалился. И тогда еще одна деталь становится понятной. Ведь Вадька был ужасным мерзляком, а в твоем рассказе промелькнуло, что его пальто лежало рядом с ним. – Да не стал бы он сам снимать пальто в холодную-то погоду! Следовательно, его вели не одетого из какой-то квартиры. То есть это где-то близко отсюда. А уже потом дополнительно поднесли пальто и положили рядом… Но только из какой квартиры? И кто этот таинственный «кто-то», этот мистер Игрек, такой умный и такой хладнокровно-жестокий?
– Я не анализировал эти подробности. Но все равно все было как-то странно, и из института я пошел не домой, а к тебе. Но тебя еще не было дома.
– Мы, наверно, разминулись буквально на несколько минут: я выходил в магазин за продуктами.
– Вот. А оставаться наедине со своими мыслями я уже не мог. И я пошел прямо к Рэне.
– И выложил ей все свои умозаключения?
– Выложил. Я сопоставил свои мысли с тем, что видел ночью, и подумал, что я чего-то не знаю, а, узнав, может быть, мы вместе с ней догадаемся, кто мог быть этот третий человек, которого ты только что окрестил мистером Игреком.
– И свою теорию о разряженном аккумуляторе изложил?
– Изложил. Ведь, раз она смогла завести машину, значит, она могла об этом человеке что-то знать. Но теория не потребовалась. Я только о газетной бумажке под клеммой заикнулся, как она мгновенно поняла меня – она же автомобилист, не то, что ты.
– И что она ответила?
– Знаешь, даже вспомнить горько. Ведь мне даже в голову не пришло бы в чем-то подозревать или обвинять ее. Она святая, она чистая, она никогда не смогла бы совершить хоть какой-то нечестный поступок. А она, понимаешь ли, все мои слова приняла сразу за свой счет. Ну, и обиделась, конечно, по-страшному. Она сидела совершенно неподвижно и смотрела на меня широко раскрытыми глазами. А из глаз лились слезы. Нет, она не рыдала: просто слезы лились и все. Огромные такие. А потом заговорила. Каким-то тихим бесцветным голосом. « Да, – говорит, – Вадима, значит, это я убила. Нет, теперь уж не перебивай меня. Убила, а самоубийство инсценировала. Зачем? – а затем, чтоб свалить на него наезд, который совершила, конечно, тоже я. Ты ведь, Олежек, так думаешь, правда? » Я попытался ей объяснить, что я не ее в чем-то обвиняю, а просто хочу выяснить подробности, понять, что же произошло и как, а она даже слушать не стала. «Не выкручивайся, – говорит, – я все отлично поняла. Очень стройная теория у тебя получилась. Только один пунктик не сходится: в восемь вечера, когда, как сказал милиционер, авария была, я сидела у сестры. Мы пили чай и смотрели телевизор». Отрывает она от лежащей рядом газеты длинную полосу и что-то пишет на ней большими печатными буквами (ты же знаешь, у нее манера такая странная есть: все записки только на газетных полосках писать, как будто бы дома другой бумаги нет). «Вот, – говорит, – название передачи, которую мы смотрели. Иди к телефону, позвони Недде, проверь».
– И ты позвонил?
– Нет, конечно. Я даже читать не стал, что она на этой бумажной полосе написала; так и остался этот кусок газеты лежать на столе. – Я же верю ей, так с чего же мне ее проверять? Да и от слез ее мне не по себе стало. А она продолжает (это я тебе почти дословно воспроизвожу): «А кусок газеты на аккумуляторе мог из-за меня остаться – я аккумулятор за день до этого газетой протирала, чтоб тряпку не пачкать. А ездила я этой ночью в свою аптеку. Мне из милиции позвонили, что поздно вечером кто-то, взломав замок на двери аптеки, проник вовнутрь – наверно, наркоманы. А я ведь зав. аптекой, стало быть, за все отвечаю. Ну не на трамвае же мне было ночью ехать. Ах да, как я завела машину? Вадим пару дней назад купил новый аккумулятор, но еще не переставил. Я, когда гараж открыла, сообразила, что аккумулятор полностью разряжен, и переставила новый. И из канистры в бак бензин долила.
– Постой, Олежка, ты же говорил, что она в гараж вошла и выехала на машине почти сразу же. – Сразу же!
– Не перебивай, слушай дальше. «Так вот, - говорит, – сделав это, я потом спохватилась, что забыла дома ключи от сейфа. Вернулась за ключами, потом вышла снова, завела машину и поехала».
– То есть, когда ты ее в окно увидел, она, получается, вышла уже во второй раз?
– Получается так.
– Кстати. мне сдается, что в подобной ситуации должны были не ее вызывать телефонным звонком, а должны были за ней приехать на милицейской машине. А что же оказалось с аптекой?
– А ты слушай. И не перебивай, мне и так тяжело рассказывать. В аптеке оказалось все в порядке – взломщиков, видимо, вспугнули. Рэна все проверила, произвела опись, запечатала, подписала милицейский акт. Аптеку заперли, и она поехала домой. А когда машину в гараж поставила, ей сразу на душе так легко стало оттого, что все обошлось. И она вдруг вспомнила тех девочек маленьких, что утром в «классики» играли, и ей захотелось на секунду забыться и вот так же попрыгать, как они. – Это она мне так сказала. А потом вздохнула и говорит: « Наверно, ты прав в одном: я бы вряд ли могла бы так забыться, если бы Вадима сильно любила. Но мы последнее время недружно жили. У него, мне кажется, кто-то был; а я это и не переживала особенно, потому что уже давно в тебя влюбилась, в твою чистую душу». Понимаешь, Игорь, так и сказала! А я со своей этой чистой душой – этакий пинкертон новоявленный – нечаянно заставил ее подумать, что только что в убийстве ее обвинил. Ее! А она – как будто в ответ на мои мысли – продолжает: « И вот, от этого человека, которого я в мыслях считала самым близким, я не только выслушала обвинение в преступлении, но еще и узнала, что я, оказывается, такая гадина, способна, глядя на умирающего мужа, заботиться о сохранности аккумулятора. Как это горько!» – Ты ведь помнишь, Игорь, у нее губы, как у ребенка, пухлые. И вот смотрит она на меня широко раскрытыми глазами, и в этих глазах такая боль! И слезы текут. А эти пухлые губы дрожат, как у обиженной девочки! Бросился я умолять ее простить меня, понять, что совсем не ее я подозревал, а она встала из-за стола, подошла ко мне, обняла за шею и осторожно так, как спящего, поцеловала в лоб. И говорит: « Не надо, Олежек, не мучайся, не переживай. Я совсем-совсем не сержусь на тебя, потому что я тебя люблю. Только больно мне это очень, горько». И вдруг ткнулась лицом мне в грудь и разрыдалась взахлеб. Я в жизни не видел, чтоб так сильно рыдали. Она вся дрожала, она прямо задыхалась от рыданий. А потом у не вдруг начали подгибаться ноги, и она буквально повисла на моих руках…
Олег замолчал и уставился невидящим взглядом куда-то в угол. Потом он попытался что-то сказать, но судорожно поднес руку к лицу и сжал зубами край своей ладони. Игорь подошел к нему и ласково провел рукой по его волосам.
– А дальше что было?
– Что было, что было… - Все было! Понимаешь, все! Ты только не думай, Игорь, что я сознательно воспользовался ситуацией. Я даже сам не могу понять, как это произошло. Я ее пытался успокаивать, гладил по волосам. А она рыдала все сильнее и сильнее. И ноги ее уже не держали, она совсем уже падала. Я взял ее на руки и перенес на диван, а потом вообще все пошло кувырком… Я понимаю, я виноват, нельзя было этого, но я же не каменный! И она тоже живая… была…
– Понятно, Олежка. Но только давай, рассказывай дальше. И обязательно подробно: кроме нас разбираться не будет никто, а мы разобраться – обязаны. Продолжай.
– Ну, короче, пришли мы в себя, а она снова плачет. Я потянулся к ней – поцеловать хотел, – а она резко так отстранилась. «Не надо, – говорит, – я страшная грешница. Муж еще даже не похороненный где-то лежит, а я ему изменила. Ужас!» И тут, понимаешь, черт меня за язык дернул, Я хотел просто отвлечь ее от этих мыслей и поэтому сказал: «Рэна, ты машину продавать будешь, так ты старый аккумулятор не выбрасывай – я тебе его восстановлю». И что тут с ней сделалось! Она посмотрела на меня таким долгим-долгим взглядом, и в глазах прямо какой-то огонь вспыхнул – как будто бы лампочки там зажгли. А потом опять как начала рыдать! «Ты прав, – говорит, – я такая гадина, которая способна на второй день после смерти мужа переспать с другим. У меня вместо души камень, и со мной можно тут же при этом обсуждать материальные выгоды от продажи имущества мужа. Нет, – говорит, – молчи, не надо ничего объяснять, я знаю, что у тебя душа чистая. Это я, – говорит, – такая мерзкая гадина, каких убивать надо!» И понесло ее. Никак было не успокоить. Потом вдруг сама перестала рыдать и говорит: « Господи, гадина-то ведь я, я! Зачем же я тебя то мучаю? Нет, я должна, я обязана успокоиться. Знаешь, – говорит, – давай выпьем по чашечке кофе, может быть, это мне поможет немножко взять себя в руки».
– Впервые слышу, чтоб кофе действовал как успокаивающее, – усмехнулся Игорь.
– Да и я тоже так подумал и попытался ее отговорить, а она грустно улыбнулась и сказала: «Понятно. Мне теперь и руку-то подаст не всякий, а уж за один стол со мной сесть…»
– Разумеется, после этих слов, Олежка, ты отказываться от кофе уже не стал.
– Естественно. Согласился мгновенно. А она говорит: « Я приготовлю тебе такой кофе, какого ты не пил никогда. С медом, коньяком и лимоном. Вадим такой очень любил». А меня, пока она заваривала кофе, она попросила пойти в ванную и очень тщательно привести себя в порядок, чтоб никто по моему виду бы не догадался бы о том, что между нами было.
– Итак, вы выпили кофе, и ты ушел? Или что-нибудь было еще? Кстати, пока ты у Рэны был, ей никто не звонил по телефону?
– Звонили один раз. Мы только за стол сели – телефонный звонок. О чем Рэна говорила, я не слышал – телефон ведь в кухне. Говорила совсем недолго– минут пять, может быть. Потом вошла в комнату, сказала, что звонили насчет продажи машины. Больше, пожалуй, ничего не было. Только прощание с ней у меня оставило очень тяжелый осадок.
– А как она с тобой попрощалась?
– После кофе (кофе, действительно, был очень вкусный) она сразу же попросила меня уйти. Почему-то сразу же. Все говорила, что она страшная грешница и что, по крайней мере, сейчас между нами ничего быть не должно. И обратилась ко мне со странной просьбой. «Ты, – говорит, – не иди сразу домой, а пройдись по улице хотя бы кварталов пять – шесть. Ты должен придти домой как будто бы с прогулки, чтоб никто даже не догадался, что ты пришел от меня». – Ну, она-то не знала, что дома и догадываться некому, поскольку родители в отъезде, но я и обсуждать это даже не стал. А она даже слово с меня взяла, что я не пойду домой сразу. И потом в передней уже говорит: « Как я устала от этих ужасных дней! Ноги подкашиваются, глаза слипаются. Это, наверно, реакция. Сейчас только уберу со стола и лягу». Потом вдруг в дверях схватила меня за плечи и шепчет: « Ты обещаешь, что прогуляешься прежде, чем идти домой? Бедный ты мой мальчик, должен из-за меня страдать. А я такая гадина, такая гадина – убивать таких надо». И вдруг поцеловала меня как-то горько-горько, как будто бы прощаясь навеки. Знаешь, Игорь, я как эту сцену вспомню, так мне сразу начинает казаться, что это я ее к самоубийству подтолкнул. Тем более, эта ее записка: «я вдова». Ну вот, а больше рассказывать нечего.
– Насчет записки ты сам себе противоречишь. Из твоего же рассказа следует, что ее переживания по поводу вдовства – не самые главные. Уж если бы ее самоубийство было бы связано с тем, что произошло с тобой, она бы написала что-нибудь вроде: «я – гадина», – то есть то, что она говорила тебе. Нет, это явно не предсмертная записка, это что-то другое. Кстати, который час был, когда ты от нее ушел?
– Что-нибудь около полуночи. На часы я, конечно, не смотрел, но, когда я, прогулявшись, как обещал Рэне, вернулся, фонарь во дворе уже погас. Я как раз подумал, что она будет рада тому, что никто не увидит, как я вернулся.
– Знаешь, Олежка, какое-то двойственное впечатление у меня от твоего рассказа. С одной стороны, некоторые детали как-то настораживают, тут явно где-то подводные течения. А с другой стороны, поскольку жертвой оказалась она, говорить о какой-то ее заинтересованности в результатах событий тоже нелогично.
– А что тебя настораживает?
– Да так, кое-что. М-м-м-да, скажи-ка мне, кстати, любезный братец, а где был ты в пятницу между восемью и девятью вечера?
– Да черт его знает. Не помню… Игорь, да ты что? Ты что, психанулся, что ли?
Игорь быстро встал, подошел к Олегу и, взяв его за плечи, жестко повторил:
– Олег, я спрашиваю, где ты был в пятницу вечером. Ответь, пожалуйста.
Олег, побледневший и растерянный, резко рванулся, но мгновенно как-то обмяк и тихо проговорил:
- Да, все правильно, и напрасно я дергаюсь. Если именно по моей вине Рэна подумала, что в чем-то можно заподозрить ее, то какое же я имею право удивляться, когда подозревают меня? И поделом мне. Тем более, что ты прав, Игорь. Ведь они очень часто оставляли мне ключи от машины, когда я с машиной возился. А дубликат ключа от гаража они давно уже мне дали. И водить я умею. А если у водителя нет документов, то это ли не объяснение того, что с места происшествия он старается смыться поскорее? Нету у меня алиби, Игорь; я не помню, где я тогда был – столько времени прошло. Но только я никогда на их машине дальше двора не выезжал.
– Не помнишь, значит. Зато я помню. Ты проводил родителей, уехавших в Москву дневным поездом, вернулся домой, сообщил мне, что с сопроматом ты, в основном, разобрался и мои консультации тебе не потребуются, и завалился спать до полуночи, потому что ты имеешь дурацкую привычку работать именно по ночам, когда нормальные люди сны смотрят. И никто тебя, братишка, ни в чем подозревать не собирается.
Игорь сел рядом с Олегом на диван и обнял его за плечи.
– Так чего же… чего же ты меня так спрашивал? – проговорил Олег.
– Для того, чтобы ты вместе со мной задумался над одной деталью. Тебе показалось, что тебя подозревают, и ты, растерявшись, не смог вспомнить, где и когда ты был, хотя сообразить можно было запросто. А вчера ты пришел к Рэне и вывалил ей на голову страшную, я бы сказал, чудовищную гипотезу. И Рэна, подумав, что обвиняют ее, мгновенно представила тебе алиби. Даже на бумажке записала для пущей убедительности. Ты заикнулся о газетном клочке на аккумуляторе, – и она поняла тебя с полуслова. Да можно десять раз быть автомобилистом, но, прости, какому нормальному человеку в голову придет идея думать о сохранности аккумулятора в такой ситуации? Ведь тебе – автомобилисту – эта мысль пришла в голову отнюдь не мгновенно – только когда ты увидел своего Смирнова, копошащегося с автомобилем. Понимаешь, иметь наготове алиби и объяснения может только тот, кто уже ждет предъявления обвинений и готовится к защите. И еще вспомни: когда она пришла за помощью в воскресенье к тебе, она уже, похоже, знала, чего ожидать в отношении Вадима. А двумя часами раньше, позвонив ко мне, она только интересовалась, не было ли у него неприятностей на работе. Согласись, не сходится. И эти бурные сцены, которые ты мне описывал, меня тоже настораживают. Я помню, Вадим не раз говорил мне, что всегда поражается ее потрясающему хладнокровию, ее способности всегда, в любой ситуации сохранять полный контроль над собой и полную ясность и логичность мышления. Тут явно что-то очень-очень не вяжется.
– Игорь, не надо так. Ведь ты ее сейчас почти обвиняешь в чем-то. А она… ее нет, она даже не может себя защитить. Тебе будет потом очень горько и стыдно. Если б ты знал, как мне сейчас больно, что из-за меня она, чистая и светлая, подумала, что ее в чем-то обвиняют. Ну, что тебе надо, чтоб ты ей поверил? Я понимаю, вот если бы Серега не провел вечер у Недды, а гулял бы по улице вокруг своего дома около Исаакиевского Собора и вдруг увидел бы проезжающий мимо «Опель» Вадима Петровича, а за рулем бы сидела женщина…
– Постой, постой. Серега, говоришь… Ты знаешь, что я вспомнил? Как раз в субботу утром Серега досадовал, что. проведя весь вечер у Недды, не смог прослушать «Спортивное обозрение», потому что перед самой передачей к Недде пришла Рэна. А это означает, что Рэна пришла к сестре где-то около двадцати трех часов. Получается, что алиби у Рэны весьма сомнительное. Особенно, если вспомнить что Недда сегодня тебе проговорилась, что ей случалось и ранее прикрывать Рэну, когда та находилась где-нибудь в другом месте… Олег, ты чего?
Олег, торопливо вынув из кармана носовой платок, прижимал его к носу, из которого текла кровь.
– Да пустяки, кровь опять пошла.
– Что значит: опять? У тебя что, это часто бывает?
– Бывает. Я просто рассказывать никому не хотел. Мы тогда в этот дом переехали, а я только что в институт на первый курс поступил. Вышел как-то во двор, а навстречу она идет. Рэна. Я посмотрел – меня как обухом по башке стукнули. И мне уже ничего больше не надо было: ни дискотек, ни подружек. Только она перед глазами. Но я к ней даже подойти боялся – ты же меня знаешь – у меня в этих делах опыт фиговый. А она к тому же чуть старше меня, взрослее. А она как будто чувствовала: при встречах улыбается. Но повода подойти не дает. А потом Вадим Петрович появился, твой друг. Ты же помнишь, он и месяца за ней не ухаживал – очень скоро поженились. А я тогда как с ума сошел – неделю или две вообще спать не мог. Потом они автомобиль купили, а ты как раз меня с ними познакомил… А мне бы только около нее быть, видеть ее – вот и стал их гараж для меня вторым домом… Нет, третьим: второй дом – это твоя квартира. Со сном у меня постепенно относительно наладилось, а вот с носом началось.… Как разнервничаюсь – из носа, как из недорезанной свиньи, хлещет.
– Ну, я о твоих чувствах приблизительно догадывался, не знал только, что это так серьезно. А спрашивать не хотел, ждал, когда сам расскажешь. И частые у тебя кровотечения? Когда было последнее?
– Последний раз, когда Вадима Петровича в гараже нашли. Тогда здорово кровь пошла – я даже из гаража вышел, чтоб Рэна не видела. Хотя, подожди, вру. Последний раз вчера было у Рэны. Но там было не сильно. Правда, на стол я все-таки накапал.
– На стол? Представляю, как бы удивились милицейские пинкертоны, если бы они все же начали расследование и обнаружили бы на столе следы твоей крови.
– Не обнаружили бы. Стол был полиэтиленовой скатертью покрыт. А когда из меня закапало, Рэна как раз по телефону говорила. Ну, я быстренько, пока она не видела, все платком вытер. А потом еще повторно протер кусочком газеты – оторвал от той полосы, на которой она название телевизионной передачи написала.
– Значит, теперь где-то в пепельнице можно найти кусочек газеты, испачканный твоей кровью. Что ж, это даже лучше сохраняется, чем следы на полиэтиленовой скатерти.
– Да пепельницы на столе не было, так что я газетку в карман сунул. Так там и лежит.
– Это уже веселее. Постой, а ты вчера в этом же пиджаке был? А ну, выворачивай карманы. Может быть, удастся разобрать, какую передачу она там написала.
Пошарив в карманах. Олег протянул Игорю кусочек скомканной газеты. Игорь развернул поданный клочок, с минуту смотрел на него, потом вдруг присвистнул и, опрокинув по дороге стул, выскочил в переднюю.
– Игорь, ты чего это?
– Да подожди ты… Кажется… Черт! Где же у меня телепрограммка за предыдущую неделю? Ага, вот. Ну, конечно. Я так и подумал. Знаешь, какая передача была непосредственно перед «Спортивным обозрением»? Как раз с восьми вечера? – Оперетта Ференца Легара «Веселая вдова». А теперь возьми свою кровавую газетку и прочитай вслух, что там начертано!
Олег посмотрел на обрывок газетной полоски. На ней крупными печатными буквами было написано: «ВЕСЕЛА».
– Значит, ты говоришь, Олежка, на столе была предсмертная записка «Я ВДОВА»? – Так никакая это не предсмертная записка, просто название оперетты, от которого ты оторвал кусок.
Игорь возбужденно заходил по комнате.
– Теперь, Олежка, я определенно разделяю сомнения Недды. Смотри. Рэне позвонили по телефону. И вскоре после этого она торопливо выпроваживает тебя из дому. Она уничтожает следы твоего пребывания у нее – Недда ведь сказала, что на столе была чашка с недопитым кофе. Заметь: одна, а не две. Делает это она второпях: чашку убрала, а о газетной полоске не подумала. Тебя она попросила пойти прогуляться, – может быть, она опасалась, что, придя домой, ты будешь с нежностью и с тоской смотреть в окно на ее подъезд и можешь увидеть, входящего туда человека. А этим человеком мог быть тот самый мистер Игрек. Как я теперь начинаю думать, это именно он убил Вадьку, предварительно напоив его кофе со снотворным. Если так, значит, это он совершил наезд на Исаакиевской площади. И получается, что этот человек был хорошо знаком им обоим. И, может быть, кому-то из нас – тоже. И Рэна – мы с тобой это уже увидели – знает о его делах больше, чем мы с тобой. И она его, вероятно, побаивается. А он идет к ней чтобы убить и ее, потому что она знает слишком много. Вероятно, он решает инсценировать ее самоубийство. Газета со словами «я вдова» здесь как нельзя более кстати. И здесь он допускает маленький прокол, на который наши пинкертоны второпях и внимания не обратили.
– Какой прокол?
– На столе чашка с недопитым кофе, в который добавлен барбитурат. Но ведь, если самоубийца задумал отравиться, то свою последнюю чашу он опустошит до дна! И я начинаю задумываться: а был ли вообще этот барбитурат в том кофе, который она пила? Может быть, было какое-то выяснение отношений, и уже после этого барбитурат был ей введен каким-нибудь другим способом, а в недопитый кофе был добавлен уже потом – для пущего правдоподобия? А ее кофе, когда она его пила, не содержал ничего лишнего, ну, разве что, несколько капель твоей крови, которая могла туда попасть, пока ты вытирал стол.
– Но кто, кто был этот проклятый мистер Игрек? А с кровью кофе она не пила. Я, действительно, капнул нечаянно в ее чашку, но я сразу же чашку заменил.
– То есть… то есть как это заменил?
– Да очень просто: взял и заменил. Сказать Рэне, что я туда кровью капнул, мне было бы стыдно. Поэтому, пока она не вошла в комнату, я аккуратно поменял чашки: ее и мою. Чтоб она не заметила, я даже блюдца не трогал и ее ложечку положил поперек чашки, как было. Только переставил сами чашки…
– Что-о-о? Ты поменял чашки? Олежка, ты хорошо понимаешь, что ты сейчас сказал? – чуть ли не заорал Игорь.
– Чего ты раскричался? Что же, я – совсем законченный подонок? Мало того, что она приняла на свой счет мои дурацкие умозаключения, так я еще должен был предоставить ей пить кофе с моими соплями? – Конечно же, я ее кофе себе взял.
– Олег, Олег, ты все-таки не понимаешь. Дело не в том, что ты выпил ее кофе, а в том, что она выпила твой. Понимаешь? Она выпила ту чашку кофе, которую она приготовила для тебя, пока ты из комнаты выходил.
Олег молчал, и лицо его постепенно становилось серого землистого цвета. Наконец, с трудом выдавливая из себя слова, он проговорил:
– Игорь, ты хочешь сказать… ты хочешь сказать, что Рэна…
– Я не хотел бы это сказать, но это, к сожалению, понятно со стопроцентной очевидностью. И вообще теперь все, абсолютно все становится на свои места и оказывается ясным, как божий день. Она выпила, ничего не подозревая, тот роковой напиток, что она приготовила для тебя. Почувствовать посторонний привкус в этой многокомпонентной смеси, конечно, было невозможно. Встав из-за стола, она поспешно тебя выпроводила, чтоб ты еще успел отойти от ее квартиры, и попросила тебя прогуляться, чтоб ты свалился где-нибудь на ночной улице, где некому было бы ни помочь тебе, ни спросить, откуда ты идешь. Когда она тебя выпроваживала, наркотик уже начал на нее действовать – ведь она рассчитала дозу примерно на твою массу, а ее масса раза в полтора меньше твоей. Закрывая за тобой дверь, она уже, наверно, почти не держалась на ногах, но она думала, что это просто усталость, и в ее мутнеющем сознании пульсировала только одна мысль: вымыть и убрать твою чашку, чтобы уничтожить все следы. Она сделала это и с трудом добралась до кресла, даже не догадываясь, что проснуться ей уже не суждено…
– Бедная девочка!
– Бедная девочка? Эта бедная девочка, между прочим, вчера хладнокровно оформила тебе путевку на тот свет. А значит, ей было необходимо, чтобы ты не дожил до утра.
– Но почему? Ведь я же вчера понял, что она меня любит!
– То, что ты имеешь в виду, – это еще не доказательство любви. То, что произошло, во-первых, заставило тебя забыть не только о том, что она, может быть, знает что-то, тебе еще неизвестное, о преступлении, но и вообще перестать задумываться о том, что это мог быть отнюдь не несчастный случай. А во-вторых, после разговоров, о которых ты рассказывал, усадить тебя за кофейный стол можно было только на резком пике положительных эмоций: в противном случае ее предложение выпить кофе звучало бы дико и противоестественно. А как без этого угостить тебя барбитуратом?
– Но зачем? Зачем ей убивать меня?
– А давай проанализируем твой рассказ. Ведь ты сам обратил внимание на ее очень заметную реакцию на твое предложение восстановить старый аккумулятор. Скажи, а новый аккумулятор ты в гараже видел?
– Н-нет… Ты думаешь, что его и не было?
– Думаю, что не было. Ведь ты в этом гараже бывал чаще, чем его хозяева. И маловероятно, что за несколько дней ты бы его не заметил. И канистры в гараже, я думаю, ты раньше не видел.
– Похоже, нет. А почему ты так думаешь?
– Я только что вспомнил, что за пару дней до смерти Вадьки у него один из наших любителей хотел канистру одолжить. А Вадик ответил, что канистры у него нет и покупать ее он не собирается: заправляться на колонке куда удобнее, чем пачкаться с переливанием, и надо просто следить, чтоб бензобак всегда был залит не меньше, чем наполовину. И все это означает, что на следующее утро, то есть сегодня, ты со своим ключом пришел бы к Рэне в гараж, а ей надо было бы к этому моменту добыть новый аккумулятор, поставить его на машину, а старый – разрядить. Да еще раздобыть и положить рядом пустую канистру из-под топлива. И все это надо было сделать незаметно для тебя. А как, если ты от нее на шаг не отходил? Вот тогда-то она и пришла к окончательному решению, что ты до утра дожить не должен, потому что в противном случае для тебя станет неоспоримым фактом ее виновность в смерти Вадима…
– Так ты думаешь, она и Вадима Петровича…
– Получается, так. И Вадькина смерть решала сразу две проблемы: глобальную, то есть избавление Рэны от ответственности за наезд, и частную, то есть избавление от задержки из-за вмятины при оформлении продажи машины. А из всего из этого следует, Олежка, прискорбный вывод: никакого мистера Игрека не было. Мистером Игреком была она же – Рэна… Олежка, у тебя опять кровь из носа. Ложись на спину, голову назад закинь. Я сейчас еще платок принесу, твой уже мокрый. Братишка, не надо так плакать. Родной мой, мне очень за тебя больно, но здесь ничего уже нельзя изменить.
– Да. Ничего. Я прошу тебя, Игорь, об одном: об этом никто не должен узнать. Ведь изменить ничего нельзя. Ни для кого. Так пусть она… пусть Рэна останется светлой в памяти других людей… Об этом никто, никто не должен узнать.