Кудряшкин возгордился. Ходил по селу ровный, как доска, нос к верху, глаза в кучу. Все завидовали ему. Мужики в каптёрке пили за его удачу, старухи бубнили друг другу на ухо, наверное, молились за здоровье. Младенцы и те из колясок вываливались, пальцем тыкали, вот он, мол, Кудряшкин идёт. А Кудряшкин лишь усмехнулся, когда в поезд запрыгивал, боковушку свою занял и даже рукой не помахал на прощанье трухлявым шапкам осунувшихся домов.
В вагоне ни с кем не разговаривал, презрительно только поглядывал и, один раз докучливой старухе ответил, что едет в Москву участвовать в телевизионной передаче, угадать букву и выиграть телевизор.
В окне третьи сутки показывали одно и то же кино – лента серых изб, дырявые кишки дорог, голые капиляровидные кустарники, иногда единицами мелькали люди, собаки, автомобили. Были, конечно, большие станции, красивые вокзалы. Там поезд стоял минут сорок. Кудряшкин выходил размяться, встряхнуть кости. Разглядывал продуктовые ларьки, но ничего не покупал, дорого. Питался тем, что собрала в дорогу жена. Варёную картошку съел в первый день с луком и салом. Жареные куриные окорока берег, ел по чуть-чуть, не смотря на то, что с каждым днём они всё больше воняли.
И вот однажды утром, словно кто-то нервный, резко оборвал нудную киноленту, и рябое пыльное стекло запестрило огнями, трассами, высотными домами, забило учащенным пульсом, впустило в душный вагон запах бензина, асфальта и приятной неизвестности.
С телевидения его не встретили, уговора не было. Дали адрес студии и обещание устроить в гостиницу. Зато встретили цыгане, с засаленными космами, золотыми зубами и орущими, замызганными цыганятами. Кудряшкин не отреагировал на их представление, поэтому остался при своем чемодане и зашитых в трусы четырёх тысячах рублей.
Голова шла кругом от бешеного ритма шумного мегаполиса. Справа дворец, слева еще дворцовей. Собаки, отъевшиеся до бараньих размеров, лежали прямо на пешеходной части, икали, потягивались, от нечего делать шастали через дорогу, непременно на зеленый свет.
Рот Кудряшкина постоянно был открыт от удивления. Ишь, ты! - восклицал он, глядя на то, как перед ним распахиваются высокие стеклянные двери торгового центра. И никто на кнопочку при этом не нажимает, за веревочку не дёргает, Кудряшкин проверил. А внутри всё блестит, переливается, светится, отблёскивает, подмигивает, как под носом у его младшего сына. И не магазин, вовсе, а целый город, ну, не город, так уж улица точно. В лифте стеклянном прокатился с первого на седьмой этаж и обратно. Страшно было, но позже все-таки еще раз проехался. Телевизоры под потолком огромные, плоские как скатерть картинками играют, шалоболют чего-то и никто не смотрит, все мимо бегут, торопятся, как при эвакуации. Кудряшкин, конечно, поглазел на экран с видом, чего, дескать, в мире творится. Правда, долго не дали насладиться, толкотнёй отвлекали. Один детина, прилизанный весь, в майке на размер меньше, даже шикнул вопросом – встал посреди прохода, телевизора не видел никогда? Кудряшкин отошел, надувшись. А что ответить, если такого телевизора и, правда, не видел. У него дома тоже не ламповый, с пультом, как полагается, но не такой громадный и тонкий.
Приглядел боты в витрине. Напомаженные, как зеркало, и шнурки вроде выглаженные. Представил, как из вагона спрыгнет в них, сверкнет на солнце носком, рукавом протрёт и все прямо так и помрут от зависти. Но вышел из магазина быстрым шагом от греха подальше, услышав цену. Подумал, что продавщица над ним подшутила, не зря зубы выпячивала в улыбке.
На заборе начитался объявлений, пока трамвай ждал. Жилье дороговатое, конечно, но если получать зарплату, какую предлагают за ничегонеделание, то очень даже можно на Мерседес накопить.
На Красную площадь сходил. А как же?! Любой уважающий себя понаехавший обязан потоптать брусчатку и поглазеть, как сменяется караул у Вечного огня. Маленькими и тонюсенькими показались Кудряшкину бойцы Кремлёвских войск. Дрожат на ветру как хворостины, а не пошевелятся, не почешутся, как не дразни. Кудряшкин пробовал, пальцы в разные формы выкручивал. В деревне бы уже после первой фигуры нос в платочек собирать пришлось. А здесь, пляши, не пляши, плюнул, ушёл.
Потом купил в легендарной американской забегаловке бутерброд, чуть рот не порвал, пока надкусывал семь этажей начинки. В конце концов, в руке остались два слоя булки с кунжутом. Все остальное шмякнулось на пол, и смелось на совок ответственным уборщиком. Кудряшкин расстроился, что не успел шустрягу опередить, молча проводил взглядом потерю, прожевал булку и ушел, не получив положительных зарядов.
В метро стал ориентироваться более ли менее. По крайней мере, с турникетом или как его называют, не дрался, а купил карточку, приложил куда следует и прошел, не боясь быть зажатым хитрыми, притаившимися железяками.
По студии прогулялся, насмотрелся на операторскую технику, на бегающих осветителей, уборщиц, гримеров. Послушал, как ругаются умные люди – режиссёры, пожал руку какому-то усачу так, чтобы все видели его простецкое отношение к телевизионной кухне. Потом, оказалось, что зря пожал. Усач отправился настраивать свет, в который вошел другой усач, тот, с кем Кудряшкин спутал первого. Но ко второму как-то стыдно уже было подходить.
Получил Кудряшкин неописуемые эмоции и свой телевизор с пультом. Приволок его в номер, распластался на кровати и, уснул с блаженной улыбкой на губах.
Утром взгрустнул от того, что нужно было возвращаться домой. Привык он уже к Златоглавой, да и она ласковой оказалась. Словно о любимой женщине вздохнул Кудряшкин. Как бывает, проведешь сутки с незнакомкой, а потом расставаться больно, будто знаешь её всю жизнь. А она вдобавок держит крепко, в глаза смотрит, не отпускает.
- Э-эх, - выдохнул он, определяя телевизор у кровати, - остаюсь!
И остался. Сорвал объявление со столба, пришел по адресу на работу устраиваться за сказочную зарплату. Там выложил тысячную бумажку за бланки заявлений, которые нельзя было не заполнить. Положил в карман устное обещание о скором звонке с уточненным графиком работы и довольный вернулся в гостиницу. А там с него тоже попросили денег за номер, так как телевизионщики оплатили его лишь на время проведения съемок. Отдал две тысячи вяло, с неохотой.
Через пару дней закончилась последняя тысяча, но гостиничный рэкет требовал оплаты за проживание, бесплатников не терпели, вышвыривали вон. А ожидаемого звонка всё не было. Пришлось снести телевизор в комиссионку. На вырученные деньги протянул еще неделю. Потом собрал узел и ночевал на вокзале. Днём искал работу, вечером бродил по улицам, ночь коротал в зале ожидания.
Москва уже не выглядела такой приветливой и милой на голодный желудок. Наоборот, казалось, скалилась задержавшемуся гостю. Толкала острым локтем под бок, указывала на выход. Вспомнил Кудряшкин, что есть у него где-то далеко-далеко семья, ждущая, любящая. Есть село, где родился, которое всегда обогреет, пригладит пусть мозолистой, но теплой рукой. Запах пыли, лай цепных псов, дребезжание мотоциклов под окнами, сосед – старый дурак, мужики с работы ждали его возвращения. Кудряшкин даже всплакнул. Позвонил жене и виновато попросил выслать денег на обратный билет. Получил перевод и в тот же день покинул столицу.
Москва нисколько не оскорбилась отъездом Кудряшкина. Она, улыбчивой цыганкой уже встречала другой поезд.