Украина курс выживания, 1941 год. Глава 1

                                                               

Глава 1. НАЧАЛО ВОЙНЫ

1.

Казалось, это было обычное прекрасное летнее утро. Маня проснулась оттого, что ослепительно яркий солнечный зайчик заставил ее зажмуриться и натянуть одеяло на лицо. Еще было слишком рано, но спать почему-то не хотелось Лето, каникулы…  Поэтому особых забот у двенадцатилетней девчоночки вроде бы и не должно быть.
Мать чуть свет ушла за покупками на рынок, отец уже третий день в командировке по району, младшие братья спят, тихонько посапывая в соседней комнате. Накинув поверх ночнушки  свой любимый голубенький халатик, девочка пошла на крыльцо, сладко потягиваясь. Маня с удовольствием рассматривала окружающую природу: зеленую раскидистую крону акации над головой, цветы в клумбе напротив крыльца, переливающиеся всевозможными красками в солнечных лучах и утренней росе, кудрявые вишенки у забора, прогнувшие свои ветки под тяжестью множества темно красных наливных ягод. Настроение было легким и радостным, однако где-то в глубине души затаилась какая-то смутная неясная тревога. Конечно, мама всегда ругается, когда Манечка вот так выскакивает во двор неумытая и непричесанная, но сейчас матери нет, и поэтому девочка могла себе позволить некоторую вольность. Надышавшись вволю свежего, пропахшего росой утреннего воздуха, Маня пошла к умывальнику приводить себя в порядок.
Скрипнула калитка. Это, скорее всего, пришла мама. Но почему-то шаги ее, обычно такие легкие и уверенные, сейчас были какие-то поспешные и панические. Мать распахнула двери нараспашку и прямо с порога не то прокричала, не то заголосила:
Ой, деточки, что мы делать теперь будем?! ВОЙНА! Германия напала на нас. Ночью бомбили Киев! Включайте поскорее радио!
Заспанные и босые Володька и Ванюшка застыли на пороге спальни, ничего еще не понимая. Маня подбежала к радиоле и включила ее. Когда загорелась зеленая индикаторная лампочка, из динамика послышалась невеселая мелодия, которую вскоре прервал голос диктора:
Внимание! В двенадцать часов дня будет передано важное правительственное сообщение… Повторяю. В двенадцать часов дня будет передано важное правительственное сообщение…
И снова зазвучала прерванная ранее мелодия.
Мать обессилено села на стул, закрыла лицо руками и зарыдала. Притулившись к ней, заплакала и Маня. И только мальчики недоуменно уставились на них:
Почему вы плачете? Спросил шестилетний Ванюшка. – Ведь это так здорово! Папа пойдет на фронт, и ему дадут второй орден!
Дурачок ты еще, Ванечка! - только и смогла ответить мать.
Вдруг резко и тревожно зазвонил телефон. Мать быстро вскочила, утерла слезы и с последней надеждой подбежала к аппарату:
Алло!.. Нет… Хорошо… Передам… Товарищ Лагин! А правда ли, что началась  война?.. Ясно…
Медленно положив трубку, задумчиво произнесла:
Отца нашего найти не могут никак, где-то заехал в какой-то дальний колхоз… Из области уже несколько раз ему звонили… А насчет войны  боятся сказать однозначно, надеются, что это всего лишь очередная провокация фашистов. Лагин тоже посоветовал слушать радио в двенадцать часов.
Маня решила позвонить некоторым своим подругам, чтобы поделиться новостью и, возможно, узнать что-то новое. Люся  Воронова, дочь начальника  районной госбезопасности, только проснулась и ничего не знала о случившемся. Она только сообщила, что отцу позвонили среди ночи, он оделся, ничего никому не сказал, ушел куда-то. Сима Герберштейн, дочка главврача районной больницы, рассказала очень много нового. Оказывается, немцы  бомбили не только Киев, но и Севастополь, возможно, и другие города. А на границе идут ожесточенные бои!!!
Долго колебалась Маня, позвонить ли еще одной школьной подруге – Ильзе Дарм, дочери учительницы немецкого языка из числа немецких колонистов. Так и не позвонила.
Тем временем мама приготовила завтрак: поджарила на сале яичницу, сделала салат из принесенных с рынка свежих огурчиков, сварила какао. Сели завтракать. Каждый ел молча, без аппетита. Маня то и дело с нетерпением поглядывала на настенные часы-ходики и прислушивалась, когда по радио обрывалась музыка, и диктор повторял то же самое. До двенадцати  оставалось еще почти три часа…
Маня! – позвала мать. - Там во  дворе тебя дожидается Ира. Я предлагала ей пройти ив дом, но она не захотела, попросила, чтобы ты вышла.
-Я сейчас мама, отозвалась Маня из своей комнаты, только оденусь.
Ира Захарченко, одноклассница Мани, была ее лучшей подругой. Девочки дружили с первого класса. Маня застала Иру сидящей на скамейке и смотрящей невидящим взглядом в никуда.
-Ты уже знаешь о войне? – спросила Ирина. – Я так боюсь за Виктора! Как он там на границе?
« И за Сергея!» - подумала маня. Как близкая подруга она знала, что Ирочка тайно влюблена в Сережу, друга ее брата. Ребята были призваны в армию осенью прошлого года и служили в танковых войсках у самой западной границы. Из города Измаила, где служили Витя и Сережа, часто приходили письма для Ирины, да и Ирочка большую часть  своего свободного времени посвящала написанию посланий брату и возлюбленному.
-Ты представляешь, - продолжала Ира, - мы здесь сидим, греемся на солнышке, а наши ребята там…(Ира расплакалась) Возможно, они там израненные истекают кровью, а может быть, даже их уже нет…
-Ирочка, дорогая. Не говори глупостей, успокойся, - Маня обняла подругу. – Моя бабушка говорит, что если будешь думать о плохом – оно обязательно случится, сама накличешь беду… А я тебе как-то говорила, что бабка моя – потомственная колдунья…
-И не стыдно тебе, Манька, пионерке, члену совета пионерской дружины. Дочери первого секретаря райкома партии, говорить такую чепуху. Верить в суеверия! Я тебя не узнаю, Мария.
Еще долго беседовали подруги обо всем. Что происходило сегодня. Ира рассказывала обо всем. Что видела и слышала на улицах, об очередях и панике у продовольственных магазинов, об аресте всей семьи немцев Дарм, о задержании возле механического завода якобы немецкого шпиона-диверсанта…
Потом Манина мама позвала девочек в дом слушать радио. Было уже двенадцать часов дня, и с обращением к советскому народу выступил заместитель Председателя Совнаркома СССР и народный комиссар иностранных дел Вячеслав  Михайлович Молотов. С волнением слушали все о том, что немецкие фашисты вероломно, без объявления войны напали на нашу страну, что началась война. «Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда, - говорил Молотов. – Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, Флота и Авиации, чтобы обеспечить победу над врагом… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Теперь все сомнения были развеяны: началась действительно большая война. До этого момента у каждого в душе теплилась хоть маленькая надежда, что все слухи о войне – всего лишь слухи, всего лишь пустые сплетни. Но теперь все надежды рухнули в один миг. Хотя никто, конечно, еще не осознавал, что довоенная жизнь каждого уходит сегодня навсегда в прошлое. Но каждый понимал, что грядут тяжелые испытания, как для всей страны, так и для каждого…

2.

Андрей Савельевич Легичко, отец Мани, за два дня объездил почти полрайона. Приближалась пора уборки зерновых, и необходимо  было проконтролировать готовность к этому важнейшему этапу сельскохозяйственных  работ в каждом колхозе и на каждой  машинно-тракторной станции.  21 июня Андрей Савельевич в отдаленном большом селе Малиновке, где было  шесть колхозов. В каждом из них состоялись встречи с партийными активами, с работниками полей и ферм, были осмотрены колхозные тока и амбары, конюшни и поля. Не везде все было на должном уровне. Совсем плохо шла подготовка к сбору урожая  в колхозах имени Ворошилова и имени Чапаева, пришлось Андрею Савельевичу повышать голос и справедливо ругать колхозное начальство, угрожая даже исключением из партии и возбуждением уголовных дел.
Последним, где побывал секретарь райкома в этот день, был колхоз имени Сталина. Возглавлял это передовое хозяйство Панас Иванович Чопко, давний и хороший друг Андрея Савельевича. Познакомились они еще во времена коллективизации, когда совместно участвовали в раскулачивании, агитировали и заставляли крестьян вступать в колхозы.
Все понравилось секретарю райкома в хозяйстве бывшего двадцатипятитысячника: и выстроенные в ряд отремонтированные и выкрашенные косилки, жатки и лобогрейки на колхозном дворе, и подметенный, тщательно «вылизанный»  ток, и продезинфицированные, еще не совсем проветренные амбары, остро пахнущие дезраствором.
После посещения полевого стана секретарь райкома встретился с собравшимися в колхозном клубе бригадирами и звеньевыми всех шести колхозов, а также передовиками производства, сельской интеллигенцией и просто всеми желающими жителями села. Новый просторный клуб оказался забитым до отказа, люди сидели даже на подоконниках и приносных стульях и скамейках. Андрей Савельевич выступил перед собравшимися с очень длинной, но интересной речью. Собравшиеся слушали первого секретаря райкома затаив дыхание. Поделившись с селянами своими впечатлениями от посещения колхозных полей и ферм, отметив недостатки и лучшее из того, что пришлось увидеть, Андрей Савельевич остановился также на том, чем живет страна, на международном положении СССР. Рассказывая о ситуации в мире, Андрей Савельевич, как это требовалось указаниями свыше, говорил, что нашими главными врагами на текущий момент являются американские и английские империалисты, а с Германией у нас дружеские отношения, договор о дружбе, сотрудничестве и ненападении.
Когда Андрей Савельевич закончил выступление, колхозники  стали задавать ему множество вопросов. Секретарь райкома  с удовольствием отвечал, отмечая про себя высокую активность селян, их неравнодушие к проблемам колхозного производства, жизни села, страны и мира. Только один вопрос заставил его сконфузиться, и поставил его немножечко в тупик. Поднялся низенький лысоватый мужичонка в застиранной синей рубашке и поношенных латаных брюках. Видно было, что пришел он  сюда прямо с рабочего места где-нибудь на конюшне или на ферме. Так вот этот колхозник с ехидцей, как показалось Андрею Савельевичу, задал следующий вопрос:
Товарищ Легичко! А правда говорят, что Германия в период с 22 по 28 июня начнет против нас войну?
Хотя Андрей Савельевич, вопреки официальным указаниям, и сам был убеж-
ден, что война с Германией скоро начнется, но после вопроса колхозника немного растерялся и чувствовал, что секунды проходят, присутствующие все испытывающе глазеют на него, а он никак не может собраться с мыслями. Выручил председательствующий на собрании Панас Иванович:
Шо это ты, Юхимок, здесь задаешь провокационные вопросы? Может тебя передать в органы, пусть дознаются, откуда у тебя такие вражеские сплетни?
Под смешок, одобрительный гул и жиденькие хлопки Юхимок был водворен
на место и Панас Иванович поспешил  вызвать следующего желающего задать вопрос.
Собрание затянулось до ночи. А ночи в июне так коротки! Когда Андрей Савельевич и Панас Иванович  в окружении множества людей вышли из клуба, было уже около одиннадцати часов. Еще раньше было решено, что Андрей Савельевич на ночь остановится у председателя колхоза имени Сталина. Жена Панаса Ивановича  Антонида по случаю приезда столь высокого и почетного гостя приготовила очень вкусный и богатый ужин и накрыла стол в палисаднике под старой раскидистой грушей. Чего только не было на этом столе! А были здесь и ароматный наваристый украинский борщ с плавающими в нем большими кусками свинины, и пампушки с чесноком, и караси в сметане, и нарезанное толстыми кусками копченое сало, и свежие, прямо с огорода , огурцы и редиска, и вареники с картошкой, с творогом, с капустой, с вишнями, и много-много еще чего. Стояла здесь и обязательная по такому случаю бутылка, но не самогона, как обычно, а казенной водки.
За этим  сказочным столом Андрей Савельевич и Панас Иванович засиделись до рассвета, выпив всю казенку, а затем и принесенную Панасом Ивановичем из погреба бутылку самогона. Как старые друзья, беседовали по душам на различные темы. А тем для обсуждения у них накопилось немало. Вспоминали былую молодость. Беседовали о проблемах сельского хозяйства, о сегодняшних впечатлениях Андрея Савельевича, о положении в колхозе, в районе и еще много о чем.
Вспомнили и о каверзном вопросе, заданном на собрании.
Может быть, действительно, надо сообщить об этом в органы? – спросил Панас Иванович.
Я думаю, не стоит. На собрании было много людей, - найдется тот, кому по долгу службы положено об этом сообщить.
А вообще-то интересно, откуда Юхимок прослышал о готовящемся нападении? Неужели это правда?
Не думаю. Сейчас развелось очень много паникеров, готовых тревожиться по малейшему пустяку. Скажу тебе по секрету, что и моя родная теща уже все уши прожужжала, говорит о множестве примет в природе о том, что якобы скоро начнется очень кровопролитная война. Уж сколько ее образумливал, стыдил, просил не болтать лишнего на людях – все напрасно. Да что тут теща. Ты сегодняшнюю «Правду» читал?
Читал.
А я не успел. В ней ничего не пишут о раскопках гробницы Тамерлана?
Да я обычно читаю только официальную часть. На все остальное времени не хватает.
Вот и плохо. Современный советский руководитель должен быть в курсе всего. А то, что печатает «Правда», нужно знать, как говорится, от корочки до корочки. Так вот. Неделю назад в этой газете сообщалось, что на 19 июня запланировано вскрытие гроба с телом Тамерлана. А в завещании этого самого жестокого в истории человечества завоевателя будто бы говорилось, что если вдруг кто-то посмеет когда-то вскрыть его гробницу, то наступит такая кровопролитная война, которой еще не знало человечество…
Ну и?
В среду в той же «Правде» печатается маленькая заметка о том, что в связи с плохой погодой вскрытие гробницы переносится на 21 июня. Вот видишь, -  Андрей Савельевич рассмеялся, -  Никакой войны сегодня, точнее, вчера, ведь уже за полночь, не наблюдалось.
Как думаешь, Андрей Савельевич, - перевел разговор на другую тему Панас Иванович. – правильно ли мы поступили во время коллективизации, репрессировав и выселив всех кулаков и подкулачников? Я понимаю: мы проводили линию партии, я не сомневаюсь в правильности генеральной линии партии, но не допустили ли мы на местах все-таки  перегибов, выселив не только классовых врагов, но, возможно, ни  в чем не повинных людей? Имею в виду тот случай на хуторе Розовая Долина, ты помнишь. Или того мастера «золотые руки» из Ивановки…
Знаешь, я тоже никак не могу забыть эти два случая. Не раз думал о них. И все-таки считаю, что мы поступили правильно. Раз партия считала, что эти люди представляли хоть малейшую помеху для развертывания коллективизации, их необходимо было изолировать. Ведь создание колхозов надо было провести любой ценой, пусть даже это будет казаться не совсем справедливым.
На хуторе Розовая долина стараниями местных сельских активистов в число кулаков была зачислена вдова бывшего красноармейца Холода. Вернувшись с гражданской войны без ноги, он развернул в своем середняцком хозяйстве бурную деятельность, и за несколько лет нэпа это хозяйство стало процветать, хотя кулацким его в полном смысле этого слова его назвать было нельзя. Холод нанимал двух батраков, но разве он сам, не имея ноги, мог выполнить, например, вспашку волами своей земли? Однако этот крестьянин оказался отменным организатором, хотя и чрезмерно требовательным к себе, жене, четырем малолетним детям и, конечно же, к батракам. Один из бывших его батраков, бездельник и пьяница, но член сельского актива, припомнил эту «нещадную эксплуатацию» и настоял на раскулачивании этого хозяйства, где, как он говорил, «все было полито его потом и кровью». К тому же формально, если хозяйство держало батраков, его можно было считать кулацким и внести в списки для раскулачивания. Но к моменту раскулачивания сам Холод уже умер, его жена тяжко болела, старшему из сыновей было всего пятнадцать, и поэтому хозяйство было в запустении. Поля частично не возделывались, частично сдавались в аренду, скот распродан, усадьба была неухожена. К тому же за хозяйством числились огромные долги  по продналогу. Пришлось тогда Легичко и Чопко конфисковывать все имущество «кулаков», а больную женщину и четырех ее перепуганных детей грузить на телегу и везти на железнодорожную станцию, куда свозили раскулаченных со всей округи для отправки куда-то в Сибирь.
Совсем по-другому было в Ивановке. Там жил Александр Краузе – немец, уроженец соседнего немецкого села. Это был человек, каких довольно мало на белом свете, о которых говорят, что они «мастера на все руки». И действительно, Александр мог починить любую вещь: от бензиновой зажигалки до парового локомобиля, от карманных часов до автомашины. Кроме того, как говорили местные крестьяне, это был довольно бескорыстный человек. Он почему-то считал, что ремонт любой вещи – это увлечение, а не работа. Поэтому он стыдился брать плату за отремонтированную вещь. Но, к чести сказать, он выполнял подчас такую сложную и безнадежную работу, что благодарные клиенты чуть ли не насильно вручали мастеру кто деньги, кто мешки с мукой, бочоночки с медом, в общем, кто чем был богат. А кто был беден – сами напрашивались выполнить в его хозяйстве любую работу. В итоге за восемь лет нэпа Краузе стал таким популярным не только в ближайших селах, но и за сотни километров, что времени на ведение собственного хозяйства у него совершенно не было. Десятки посетителей с раннего утра на подводах, пешком и даже на автомобилях ждали от этого человека чуда. А он не отказывал никому: с одинаковым усердием тут же в домашней мастерской ковырялся в старинных швейцарских часах, ехал на железнодорожную станцию смотреть поломку на маневровом паровозе или на завод настраивать новенький импортный токарный станок, на который заводские умельцы и дышать-то боялись… А в это время на полях Александра работали… нет не батраки, а благодарные бедные клиенты. Но хозяйство Александра Краузе было настолько процветающим, что его без колебаний включили в список для раскулачивания…
-  Какая прекрасная ночь! – задумчиво произнес Андрей Савельевич. – Тихо, тепло, звездно…
Только на западе нет звезд, собираются тучи. Дождя бы не было, пока все сено не свезли на фермы…
А я в последние годы очень редко могу себе позволить вот так просто посидеть, помечтать… Тем более, что в нашем руководстве выработался такой стиль, что нужно ежедневно до глубокой ночи сидеть на работе. А товарищ Сталин может позвонить даже среди ночи в любой обком, директору любого крупного завода, даже, говорят,  иногда какому-нибудь секретарю райкома по какому-то вопросу, спросить мнение или потребовать отчитаться. И тогда товарищи созывают  починенных, срочно среди ночи собирают планерки, собрания для того, чтобы решить вопрос, поставленный товарищем Сталиным…
А ты давно его последний раз видел? – спросил Панас Иванович.
Давно… Еще в прошлом году на совещании в Кремле, хотя в его приемной был месяц назад, когда ездил вместе с секретарем обкома в Москву.
А я так ни разу и не видел. Хотелось бы посмотреть на вождя хоть бы издалека.
Когда мы ездили в Москву вместе с Найденовым из обкома и директором нашего моторного завода, то боялись, что домой не вернемся… Хотя дела у нас шли лучшим образом… Обошлось… Вообще-то в Кремле очень жестко могут спросить, и не только за то, что сделано, но и за то, что по их мнению нужно было предусмотреть и сделать…
Ну, хватит об этом. Расскажи лучше, Андрей, о личной жизни, о семье, о детях…
Да что тут рассказывать. Катерину ты мою знаешь еще с начала тридцатых. Отличная модистка, работает в мастерской по пошиву и ремонту одежды. Если бы не мое положение, то на дому у нее клиенток было бы навалом. А так дома шьет одежду только для своих детей, близких родственников и хороших подруг, в основном жен райкомовских и райисполкомовских работников. Заочно учится в техникуме легкой промышленности. Кандидат в члены партии. Так что в недалеком будущем из нее получится, я думаю, неплохой руководитель. Не выдвигаем ее пока на руководящую должность, чтобы спокойно закончила учебу, да и дети, надо, чтоб немножко подросли.
А моя Антонида, как я ни пытался, никуда от домашнего хозяйства ни на шаг. А в колхозе только рядовой колхозницей в огородной бригаде. Даже звеньевой не хочет быть.
Каждому свое. Это с другой стороны неплохо, что она чувствует, где она на своем месте. Мы знаем сотни примеров, когда люди поступают как раз наоборот, не имея таланта и призвания, из кожи вон лезут, выслуживаются, подхалимничают, а иногда даже идут на откровенную подлость только для того, чтобы занять руководящую должность, тепленькое или прибыльное местечко.
Даже в моем колхозе такие есть. Посмотришь: дура дурой, а желает выслужиться, талантливую звеньевую на каждом шагу подставляет…
А доченька моя, Манечка, в школе круглая отличница, умничка. Тринадцатый годок уже пошел, но надо сказать, умна не по годам, да и в общественной жизни очень активна, член совета пионерской дружины. Уже твердо выбрала свой жизненный путь: хочет поступить в учительский институт, стать преподавателем немецкого языка. Изо всех учителей она больше всего  любит немку Марту Карловну…
Сынкам твоим сколько-то уже?
Володе пошел десятый, а Ванюше только шесть…
Ничего! Скоро вырастут. Орлы!
Пока еще только орлята… Ну а твои как?
Ирина в Днепропетровске, учится в медицинском институте. Уже два курса закончила. Годика через три приедет к нам новый доктор… - Панас Иванович усмехнулся. – А Николай окончил курсы трактористов при нашей МТС, там же и работает на ЧТЗ. Этой осенью в армию будем провожать…
Ну, там ему прямая дорога в танковые войска! Тем более, что работает на самом тяжелом тракторе.
И он так считает. И мечтает стать танкистом. Даже книжки и журналы, смотрю, читает в основном о танках.
Так за непринужденным разговором засиделись два друга до той поры, когда по всему селу вовсю уже кукарекали петухи, а небо на востоке уже заметно стало светлеть. Спать положились не раздеваясь тут же в садочке на кушетках, заботливо постеленных Антонидой. Панасу Ивановичу, несмотря на воскресенье, через три часа необходимо было присутствовать в колхозной конторе на наряде (летом колхозники работали без выходных). Андрей Савельевич же в это воскресное утро особо никуда не спешил: он за последние дни посетил все то, что запланировал и поэтому мог поспать чуть подольше. Все же он попросил друга разбудить его вместе  с ним.
… Очнулся Андрей Савельевич от того, что кто-то трясет его за плечо. Это Антонида:
Проснитесь, товарищ Легичко! Беда!
Что у вас стряслось? – пробормотал спросонку Андрей Савельевич.
Не у нас… - запнулась Антонида. – Я хотела сказать: не только у нас, но  и у всех. Прибыл посыльный из сельсовета, разыскивает Вас, чтобы передать какую-то важную телефонограмму… А на словах сказал, что возможно началась война с Германией. Так сказал ему дежурный по сельсовету, да и репродуктор в центре села транслирует только музыку и через каждые несколько минут голос диктора объявляет о том, что в двенадцать часов дня будет передано важное правительственное сообщение…
Где этот посыльной? – вскочил как ошпаренный Андрей Савельевич.
Дожидается во дворе.
В телефонограмме второй секретарь райкома Лагин сообщал о звонке из области и просил Андрея Савельевича немедленно приехать в райком, чтобы лично держать под контролем ситуацию в районе.
Хотя Антонида  настаивала на том, чтобы Андрей Савельевич позавтракал, тот  ничего не захотел есть, попросил только кружку огуречного рассола. Перед отъездом поинтересовался, как давно ушел Панас Иванович.
А он и не спал. Лег с Вами для приличия, а как только увидел, что Вы заснули, то сразу же поехал проверять колхозных сторожей. Где сейчас не знаю.
«Вот так и проспал я начало войны! – думал Андрей Савельевич по пути в райцентр. – Пропьянствовал… Проспал… Проср… Век себе этого не забуду!»
И совсем не думал Андрей Савельевич, какие испытания ему уготовила судьба. Потому что надо было думать о том, какие проблемы и как ему предстоит решать немедленно,  сразу же  по возвращении в райком.

3.

Сима Герберштейн проснулась среди ночи оттого, что вдруг тревожно и резко зазвонил телефон. Симе всегда казалось, что ночью телефон звонит намного громче и тревожнее. На самом деле звонки были абсолютно одинаковыми, что днем, что ночью. Просто ночные звонки в семье врача-хирурга почти всегда были связаны с вызовом в больницу, где чья-то боль, чья-то тревога заставляла Меера Моисеевича, Симиного папу, срочно облачаться в белый халат и готовиться к экстренной операции.
Громкий разговор отца по телефону в прихожей, затем возня, приглушенный шепот отца и матери, - это все, что Сима слышала перед тем, как снова заснуть. Когда девочка снова продрала глаза, уже светало, хотя солнце еще не взошло. Внимание Симы привлек приглушенный разговор на кухне. Разговаривали определенно не мать, не отец и не бабушка, точнее не только они. В доме явно находились посторонние люди.
Как ни старались они разговаривать тихо, время от времени возникал спор, и тогда кто-то из них непроизвольно повышал голос. Сима вскочила, быстро оделась и пошла на кухню. Там она застала отца, мать, бабушку и еще довольно большую группу людей. Все это были родственники  и знакомые из числа евреев, проживающих по соседству. Увидев Симу, все враз замолчали, испуганно посмотрев на девочку.
Что-то нехорошее произошло на операции? – напрямик спросила Сима.
Нет, там как  раз все благополучно, - угрюмо ответил отец, - помогли появиться на свет еще одному человечку…
Тогда почему вы все такие озабоченные и невеселые?
Война, детка, - сказал Натан Соломонович, работавший мастером на телефонной станции. – Немецкие самолеты ночью бомбили Киев и Севастополь. Мы узнали из междугородних переговоров с коллегами-телефонистами, что где-то на границах идут бои, а со многими приграничными пунктами вообще нет связи.    
Что же теперь с нами всеми будет! – заголосила тетя Элла. – Говорят, что немцы уничтожают всех евреев!
Успокойся, Эллочка, - сказал дядя Иосиф, -  неужели ты правда считаешь, что война докатится до наших краев. Как говорил товарищ Сталин, мы будем вести боевые действия исключительно на территории противника. Наши войска им покажут!..
Не будь таким наивным, Иосиф. Фашисты завоевали почти всю Европу, их так просто сразу не остановить.
Зато нашим отступать есть куда: территория большая, хоть до самого Дальнего Востока драпай…
А оттуда могут японцы – их союзники.
Вы как хотите, а я сегодня же иду в военкомат, записываюсь добровольцем…
Ты чего, Соломон!  Тебя же не возьмут из-за зрения…
А я попытаюсь! И добьюсь!
Неужели кроме тебя не найдется кому воевать?
Но и я тоже, - сказала медсестра Неля Соломоновна, - по своей профессии – военнообязанная. Если прикажут – обязана идти хоть на передовую.
И  я, - отозвался отец Симы, -  Буду проситься во фронтовой госпиталь.
Боже, только не это! – вскрикнула Симина мама.
Вы бы лучше подумали сейчас о тех, кто служит там, на границе, - тетя Геся чуть не заплакала. – У меня, например, брат – старший политрук…
А наш Давид – интендант второго ранга…
Ну это далековато от передовой…
И все же…
Эти хоть кадровые военные, а у Сары сыночка забрали два месяца назад куда-то  под Брест, в пехоту. Он же и винтовку, наверное, в руках всего пару раз держал…

4.

Еще в конце 1940 года, в дождливый, слякотный вечер в окно дома секретаря Михайловского сельсовета тихонько, но настойчиво, постучали. Будто взбесившись, залаяли цепные собаки. Дочь хозяина Сталинка, думая, что, как обычно, пришел какой-нибудь посыльный из сельсовета, выбежала на крыльцо. Но под домом стоял незнакомый высокий мужчина.
Здесь проживает Алексей Иванович Никитин?
Да, это мой папа…
А дома ли он изволит быть?
Конечно! Я сейчас его позову.
Сделай милость…
В это время Алексей Иванович сидел у жарко натопленной печки и занимался ремонтом пчеловодческого инвентаря. Его супруга, Ольга Семеновна, тут же перемывала с дочерью посуду после ужина. Сын Октябрик сидел за столом, выполняя школьные домашние задания. Каждый занимался своим делом молча, чтоб не мешать друг другу. Когда залаяли собаки, и послышался стук, побежала открывать Сталинка. Остальные продолжали свои занятия – к частым посетителям в этом доме давно привыкли. Но этот был не такой, как все. Вернулась Сталинка:
Папа, иди, к тебе пришел какой-то незнакомый дядя.
Это было неожиданно, так как в селе все всех знали. Недовольный, что отрывают от работы, Алексей Иванович пошел во двор. И был несказанно удивлен, а потом и напуган, узнав в незваном госте Ваську Фигурнова – друга детства, с которым не виделись еще с 1920 года, когда обоим было едва по четырнадцать. Они жили тогда в опаленном гражданской войной Екатеринославе, не однажды переходившем от белых к красным, от петлюровцев к махновцам. Отец Васьки, белый офицер, забрал тогда всю свою семью в эмиграцию. С тех пор о них не было ни слуху, ни духу. И вот  вдруг Васька появился в Советской стране и каким-то чудом нашел друга детства в далеком селе, находящемся в Северном Приазовье.
«А ведь мне это так не оставят, - мгновенно соображал Алексей Иванович, если узнают, что я встречался с человеком оттуда». В то же время изобразил на лице несказанную радость, встретил друга с распростертыми объятиями и обнял его. Жизнь не баловала Алексея Ивановича в последние два десятка лет, да и с начальством приходилось постоянно лавировать, поэтому этот человек научился мастерски хитрить, изощряться и, что греха таить, обманывать. Будучи по природе немного застенчив, но, имея незаурядный дар артистизма, Алексей Иванович довел свое мастерство нетеатрального актера до такого совершенства, что хорошо знавшие его сослуживцы и родственники диву давались, когда видели очередные проделки и перевоплощения Алексея Ивановича при приезде очередного проверяющего или начальника.
Вот и сейчас, увидев Ваську, Алексей Иванович мгновенно решил, что надо немного подыграть. Так подсказывала ему интуиция, а интуиция Алексея Ивановича редко подводила.
Здравствуй, дорогой Васек! Как я рад тебя видеть!
Здравствуй, Лешик! Мы могли бы с тобой где-нибудь поговорить, чтоб не под дождем, и чтоб нас никто не слышал и поменьше кто видел?
Немного подумав, Алексей Иванович ответил:
Сейчас пойдем в мою мастерскую, там растоплю печку, согреешься, обсохнешь.
Он проводил гостя к третьей двери своего длинного старого добротного дома, каких еще немало осталось в нашей местности и в начале третьего тысячелетия. Этот дом, доставшийся Алексею Ивановичу как приехавшему в это село работнику Советских органов, ранее принадлежал одному из сельских богатеев и был крыт красной черепицей, в отличие от большинства сельских домов с камышовыми крышами. Планировка дома была обычной для того времени, или, как бы сейчас говорили, стандартная. Два окна со стороны улицы принадлежали самой большой и чистой комнате, зале. Далее вглубь усадьбы находилась тоже большая комната с большой плитой, окнами во двор, служившая и кухней, и столовой, и комнатой для приема гостей. Из нее вела дверь в спальню с окном в сторону, противоположную двору. Далее в сторону двора находился коридор с подвешенным  в углу на уровне груди ведром с питьевой водой и висящими ковшиками и кружками для питья. С этого коридора расходились пять дверей. Главная – во двор – была из двух половинок, одна примерно на высоту пояса, другая – свыше. Не понимаю, почему сейчас не делают таких дверей: ведь они так удобны! Каждая половинка имеет свои ручки и засовы, крючки. Но если выходишь из дому, то тянешь нижнюю ручку – открываются обе половинки. Если пришел кто-то ночью, кого боишься впускать в дом, то приоткрываешь только верхнюю часть. Летом обычно верхняя половинка раскрыта настежь, а нижняя закрыта, - чтобы в коридор не заходили куры, гуси… Другие двери из коридора вели: в общую комнату, в еще одну комнату, служившей летом кухней, а зимой сепараторной, комнатой для приготовления кормов. Здесь же находилась большая русская печь, в которой раз в неделю пекли хлеб. Четвертая дверь из коридора вела в кладовую, а пятая в сарай, где находились стойла для коровы и телки (а когда-то и для лошадей), станки для свиней, овец, клетки для зимнего содержания кролей. Через эту дверь в непогоду зимой можно было пройти для обслуживания животных в сарай, не выходя из помещения. Другие двери из сарая, во двор, также были из двух половинок.
Третья дверь со двора в дом вела, как я уже говорил, в мастерскую. Были еще четвертая и пятая двери, соответственно в погреб и курятник.
Алексей Иванович открыл мастерскую, зажег спичку и прошел с ней вглубь помещения, где приятно пахло свежей сосновой стружкой. Когда хозяин зажег огоньки в двух фонарях типа «летучая мышь», гостю стало видно, что мастерская представляла собой довольно большую комнату, где у окна стояли столярный и слесарный верстаки, было много полок и стеллажей с разнообразнейшими приспособлениями и инструментами. Посредине помещения стоял низенький столик, на котором располагался почти готовый пчелиный улей. В углу была печка, в открытой дверце которой виднелись обрезки древесины и стружка.  Алексей Иванович тут же поднес спичку, - и веселый огонь заиграл в топке, разнося желанное в такую слякоть тепло. Здесь, у печки, было несколько стареньких табуреток и низеньких скамеечек, стоял небольшой столик. В зимние холода хозяин часто работал в этой мастерской, а когда приходили друзья, то тут же у печки иногда устраивался своеобразный фуршет, подальше от жены. Ольга однажды пыталась устроить по поводу этих пьянок скандал, но Алексей Иванович с ней провел такую «разьяснительную работу», что она с тех пор никогда не вмешивались в эти мужские посиделки. Вот и сейчас Алексей Иванович был полностью уверен, что увидев свет в мастерской, Ольга подумает что пришел обычный мужев «собутыльник», и ни за что не войдет в мастерскую.
Пока Алексей Иванович доставал из инструментального шкафчика бутылку самогонки, гость быстро освоился в новой обстановке: снял и разложил сушиться пальто, сапоги с портянками. Хозяин достал из навесного шкафчика зеленую литровую бутылку, закоркованную сердцевиной кукурузного початка.  В качестве закуски сорвал из висевших тут же над головой вязанок несколько бычков и таранек.
Сейчас я дам тебе для согрева, сказал Алексей Иванович, вытирая какой то тряпицей граненные стаканы.
Это очень даже кстати. Не рассчитывал на такой теплый прием.
Какой же это теплый прием. Вот если бы в доме…
Ни в коем случае! Я хочу, чтобы о нашей встрече никто не знал…
Понимаю. Ты, наверное, скрываешься от органов?
Не совсем так. Буду говорить прямо: я нелегально прибыл из-за границы…
И чего ты хочешь от меня? – нервно вскрикнул Алексей Иванович и почувствовал, как холодок пробежал по спине. – Ладно, объяснишь потом, а сейчас давай выпьем за встречу, расслабимся…
Налив два почти полных стакана, хозяин преподнес один из них гостю.
Ну, давай за встречу!
После выпитого начался сначала немного напряженный, а затем почти задушевный разговор. Васька признался, что служит в немецкой разведке, сюда прибыл со специальным заданием, что через несколько месяцев начнется война, и эта территория станет немецкой, что он не забыл старого друга, и будет содействовать тому, чтобы Алексей занял высокий пост в новой местной администрации. Особо удивился Алексей Иванович, когда незваный гость рассказал, что они давно за ним наблюдают, знают, что отец и мать Алексея умерли в голодовку 1933 года, а дядя был незаконно репрессирован как священник, что сам Алексей в 1938 чуть было тоже не был арестован.  Поэтому, делал вывод Василий, Алексей никак не может быть сторонником советской власти, и сам Василий за него поручился перед своим начальством.
Хитрым своим умом Алексей Иванович понимал, что противоречить гостю не только бесполезно, но и не безопасно. Кто знает, что предпринял бы Васька, если бы после всех признаний услышал категоричное «нет». Детская дружба дружбой, но вряд ли агент немецкой разведки  стал рисковать, оставляя в живых такого важного свидетеля.
Решено было  вместе пойти на хутор Хитрый, где проживала Алексеева теща, и где Василий смог ба несколько дней прожить, не привлекая к себе внимания, покуда Алексей через свои связи не устроил гостя на постоянное проживание и работу в райцентре.
Алексей Иванович не был трусом, но страшно любил перестраховываться, за что его не очень любили односельчане. Однако большинство из них понимало, что  у того должность такая, когда при составлении каждого документа требуется особая внимательность. В данной ситуации  Алексей Иванович решил проявить чрезмерную предусмотрительность.
«А вдруг, - думал он, - Васька приехал не один, и тот второй остался наблюдать за каждым шагом  Алексея Ивановича. Да и откуда такая осведомленность о его жизни в этом селе. Может кто-то из их агентуры живет или работает рядом». Поэтому в ту ночь Алексей Иванович не стал ничего предпринимать, а решил дождаться утра. О том, сдавать или не сдавать гостя органам госбезопасности Алексей Иванович и не колебался. Боялся за другое: а вдруг за Васькой уже следили, арестуют, а он, получается помогал укрываться врагу.
Еле дождавшись следующего дня, почти не сомкнув за ночь глаз, Алексей Иванович наспех управился по хозяйству, без малейшего аппетита позавтракал и побежал на работу. В конторе, как всегда, толпилось много народа. Плохо было то, что у Алексея Ивановича не было отдельного кабинета, как у председателя. Для остальных работников сельсовета была одна большая комната  со столами и сейфом. Здесь же на длинной скамье вдоль стены располагались частично и посетители, дожидавшиеся очереди, остальные ждали в коридоре и на улице. Когда появился участковый милиционер, Алексей Иванович затащил его в кабинет председателя, благо тот незадолго до этого вышел. По пути, на глазах у толпы плел какую-то чепуху о том, что участковый сегодня едет в райцентр и надо передать бумаги в райисполком. А за дверью шепотом объяснил всю ситуацию с Васькой и попросил срочно проинформировать об этом товарищей из госбезопасности, поделился своими опасениями, что Васька не один и если товарищи нуждаются в его помощи, то чтоб имели ввиду, что он может находиться под пристальным наблюдением врага.
Через несколько дней пришла из райцентра телефонограмма, которой Алексей Иванович Вызывался на какое-то совещание. Совещание действительно было, однако присутствие на нем секретаря Михайловского сельсовета было необязательным.  Алексея Ивановича пригласили в какой-то кабинет рядом с залом заседаний райисполкома, где двое чекистов из Киева  детально его обо всем проинструктировали.
Ваську устроили работать на строительство нового цеха моторного завода, дали место в общежитии, стали регулярно снабжать дезинформацией, похожей на правду. Алексей Иванович тоже стал работать якобы на германскую разведку, даже подписал соответствующие бумаги, стал получать от Васьки небольшие шпионские задания, которые выполнял при непосредственном участии и под контролем чекистов.
Вот так простой сельский служащий оказался втянутым в серьезную политическую интригу, противостояние двух разведок. Но это было еще в конце 1940-го года. А осенью 1941-го Алексею  Ивановичу пришлось стать поистине настоящим разведчиком-подпольщиком.


 
5.

Несмотря на то, что было воскресенье, и что продолжались каникулы, Ильза Дарм встала еще до восхода солнца  «Кто рано встает - тому Бог дает» - этой пословицей Ильза решила руководствоваться еще год назад.  Кроме того, тогда же она решила серьезно взяться за свое самовоспитание, самосовершенство и достигла в этом значительных успехов. Но большинство  из ее многочисленных  школьных подруг воспринимали эту работу над собой как простую причуду. Только Маня Легичко и Надя Русева серьезно отнеслись к этому и даже пытались подражать Ильзе, однако только у Мани хватило силы воли и терпения заставить себя вставать чуть свет, делать утреннюю зарядку, обтирание холодной водой, да и то всего на несколько месяцев. А у Ильзы со временем эти занятия вошли в привычку, в потребность.
Вот и сегодня Ильза встала пораньше, чтобы встретить восход солнца. Осторожно, чтобы не разбудить спящих родителей и младшего братика, девочка вышла воо двор, решила сначала полюбоваться своими  «владениями», как она любила говорить. Дело в том., что Ильза вот уже несколько лет серьезно занималась комнатным цветоводством и овощеводством. Она не представляла своей жизни без растений, без того, чтобы постоянно за ними ухаживать, пересаживать, поливать или подкармливать. В тол время, когда другие девочки зачитывались повестями Гайдара, и Фраермана, на столе у Ильзы постоянно лежали книжки для юных натуралистов Плавильщикова, Кожевникова и Зуева, а также совсем недетские тома Тимирязева, Церевитинова, Мичурина. После окончания школы девочка твердо решила поступать в город Мичуринск, в институт плодовых культур имени И. В. Мичурина.
Ильза гордилась тем, что ее предки, переселившиеся в Приазовье еще в начале девятнадцатого века, принесли в эти края передовую европейскую культуру земледелия, доказали, что в этих ранее диких нераспаханных степях можно с успехом  выращивать неслыханные урожаи пшеницы, кукурузы картофеля и других культур.
«А было бы интересно, - думала Ильза, заняться изучением возникновения и развития земледелия в наших краях». Она знала, что передовые приемы выращивания овощей  принесли сюда в 19 веке и болгары, потомком которых является Ильзина подруга Надя Русева. Ильза несколько раз просила Надю разузнавать во время поездки в болгарское село к бабушке  все о болгарской системе овощеводства, но Надю это все мало интересует, потому что ее стихия кулинария и рисование. Какими вкусными национальными блюдами – милинами и банницей – угощала Надя  несколько недель назад! А как красиво она рисует! Настоящая художница!
Не боясь замочить босые ноги в росе, Ильза пошла по дорожке, поросшей спорышем к грядкам, где ее заботливыми руками выращивались помидоры пятнадцати разных сортов, среди них вишневидные, персиковидные, Микадо шарлаховый, Алиса Рузвельт  и Джон Бер. На многих кустиках уже завязались плоды. А огурцы уже плодоносили вовсю, здесь были и коротышки Муромские и Вязниковские, и длинноплодные Нежинские и Неросимые. Уже созрела ранняя капуста сорта Номер первый, а поздняя –Амагер – еще даже и не завязывала кочаны. Зато полно было редиса. Здесь были и ярко красный Вюрцбургский, и чисто белый длинненький Ледяная сосулька, и Розово-красный с белым кончиком. Росли на грядках у Ильзы и малораспространенные в этих краях овощи, в основном из Германии: рапунцель, эндивий, мангольд, физалис, шпинат. Все эти овощи еще с вечера были заботливо политы и ухожены, приятно было смотреть.
Проведала Ильза и выставленные на лето под навес свои комнатные цветы. Здесь были и огромные, в кадках монстера и фикус, и несколько десятков небольших горшков с пеларгонией самых невероятных расцветок, агавой, столетником, кактусами…
Аккуратно сделав  утреннюю гимнастику, и проделав водные процедуры, Ильза вынесла из сарая тяпку и пошла пропалывать цветник. « Кстати, - вспомнила Ильза, недавно случайно узнала, что тяжелую полукруглую тяпку привезли в наши края именно болгары. И все сейчас пользуются только такими тяпками, потому что они больше всего подходят для наших грунтов. Надо бы завести отдельную тетрадь и все такие интересные сведения записывать».
За работой Ильза и не заметила, как прошло несколько часов. Отец и мать до сих пор спали, наслаждаясь тем, что сегодня воскресенье. Братик Отто выскочил из дома и куда-то побежал играть с мальчишками. По переулку то и дело проходили прохожие, обычно в это время на базар и с базара. Вот возвращается домой соседка тетя Даша, неся тяжелые авоськи с овощами.
Тетя Даша! Доброе утро! – поздоровалась девочка.
Но соседка в ответ что-то невразумительно проворчала себе под нос и отвернулась. Другая женщина, шедшая позади тети Даши, плюнула в сторону Ильзы и тоже отвернулась. Потом из глубины переулка послышался душераздирающий плач Отто, избитого мальчишками.
Это последнее, что запомнила Ильза из той, мирной, довоенной жизни.

6.

Воинская часть, в которой служили Сережа и Витя, дислоцировалась недалеко от румынской границы. Надо сразу отметить, что войска Одесского военного округа из всех наземных войск Советского Союза были готовы к внезапному нападению противника, пожалуй, лучше всех остальных. В чем здесь причина: в высоком профессионализме командующего округом, высоком уровне ответственности и дисциплины, начиная с рядового и командира отделения и кончая командующим, мы не будем здесь выяснять. Но факт остается фактом: округ встретил внезапное нападение врага как положено, самолеты с приграничных аэродромов были заблаговременно передислоцированы на запасные аэродромы и почти не пострадали в первый день войны, зенитная артиллерия благодаря полной боевой готовности сбила над городами округа несколько вражеских самолетов.
Еще в конце мая Сергей и Виктор после окончания сержантских курсов попали на совещание офицерского и сержантского составов части, где перед ними выступил командир 44-й танковой дивизии полковник В. П. Крылов. Было четко, хотя и секретно сказано, что в период с 22 по 28 июня начнется война, что против их дивизии по ту сторону границы стоит дивизия Гофмейера, с которым многие офицеры части знакомы, так как его приглашал  и несколько месяцев назад на парад. Вообще же против Одесского военного округа стоят в полной боевой готовности 11-я немецкая армия и 4-я румынская.
Ребята вышли в толпе из зала,  где закончилось совещание, подавленными. Не верилось, что действительно против них стоит такая огромная группировка противника, что так скоро начнется война, не представлялось, что на эти цветущие сады и луга вдруг начнут падать снаряды и бомбы! Но никто и не подумал тогда, обманутый пропагандой и доктриной  воевать только на чужой территории, что придется отступать, терпеть горечь поражений, что война придет в их дома, доставляя слезы ит горе самым близким им людям.
И вот вечером в субботу, 21 июня у танкистов было свободное время, которое они по привычке6 проводили возле своих машин. Ребята любили проводить время вместе всем экипажем, как одной семьей. Правда, служили Виктор и Сергей в разных экипажах, но их машины чаще всего находились рядом. У них были новенькие танки КВ («Клим Ворошилов»), которых в части и было-то всего восемь единиц, остальные машины – это устаревшие танки Т-26 и Т-28, которые скоро собирались заменить новыми КВ и Т-34.
Командирами экипажей у Виктора и Сергея были молоденькие лейтенанты, недавно окончившие Казанское высшее танковое училище. Лейтенант Дорофеев был холост, он в это время сидел в густой траве под деревом недалеко от танка и что-то писал, подложив под лист бумаги планшет. Командир же Сергея, лейтенант  Трояновский, привез с собой в часть молодую жену Марину и теперь побежал в офицерское общежитие проведать ее.
Красноармейцы занимались у своих танков кто чем: ремонтом одежды, чтением, написанием писем домой. Рядовой Петругин, например, играл на гармони и негромко пел для товарищей самые популярные среди танкистов мелодии, в том числе «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой…»,  «Если завтра война, если завтра в поход…». Некоторые ребята подпевали Петругину. А Саша  Федченко, по прозвищу «Ходячая военная энциклопедия» рассказывал Вите о технических характеристиках немецких полевых пушек.
Солнце уже начало заходить, когда у дальних машин прозвучала команда и начала передаваться от танка к танку: «Командирам экипажей собраться  в штабе! Командирам экипажей собраться в штабе!..».
Красноармеец Пазенко! – чересчур официально обратился Сергей к своему другу Мише ( в отсутствие командира Сергей был старшим экипажа).
Я!
 Давай гони в общагу за лейтенантом, - уже не так официально сказал Сережа и снова углубился в написание письма девушке, которой была отнюдь не Ирина, так страстно влюбленная в него, но по сути, для него еще совсем ребенок, хотя Сергею и приятно было проводить время вместе с ней и получать от нее весьма наивные письма, на которые Сережа изредка отвечал.
Наверное, накроется наш сегодняшний культпоход в кино, недовольно произнес Витя.
В эту субботу в часть привезли всеми обожаемый художественный фильм «Если завтра война», одноименная песня из которого была в те годы любимой песней советской молодежи. Да и сам  фильм прославлял доблестную Красную Армию. В нем рассказывалось, как вымышленные враги, похожие на немецких фашистов (только свастика у них не с четырьмя, а с тремя концами), напали на Советскую страну, как они в конечном итоге были быстро разгромлены на их же территории. Показывалась непревзойденная мощь Красной Армии, у которой много самой современной техники и вооружения, и даже самолеты быстро по тревоге поднимались в воздух из замаскированных подземных аэродромов.
Виктор уже четыре раза смотрел этот фильм, еще до армии, и ему очень хотелось посмотреть еще, теперь уже как бы соучастником его главных героев. Теперь он молил Бога, чтобы командиров собирали по какой-то незначительной причине. Но все понимали, что просто так командование части не затеяло бы этот сбор именно накануне культурной субботней программы.
Через полчаса танкисты получили приказ дозаправить баки горючим, принять полный комплект боеприпасов и к двадцати двум ноль-ноль передислоцироваться северо-западнее местечка Тарутино. Еще через несколько минут взревели танковые моторы. А фильм ребята так и не увидели: ни в этот вечер, ни в следующий, никогда.

7.

Примерно в это же время на другом берегу реки Прут рядовой вермахта Ганс Химмель  тоже писал письма, своим отцу и матери с сестренкой. Сначала он принялся за письмо отцу, служившему в данный момент в Норвегии. Когда 9 апреля 1940 года немецкие войска начали вторжение в эту страну, в составе передовых частей вермахта находился и Пауль Химмель, отец Ганса. Норвежский народ оказал захватчикам самое отчаянное сопротивление, но несмотря на отчаянность защитников и помощь Англии и Франции, великолепно вооруженные и вышколенные войска вермахта довольно быстро оккупировали всю страну. При этом отличился и Пауль Химмель. Бывший рабочий пекарни из Гамбурга получил Железный крест и был произведен в фельдфебели. Но Ганс был крайне удивлен, когда отец прибыл в отпуск и вместо того, чтобы расхваливать перед родными свои заслуги и войну, ни с того, ни с сего заявил, что очень устал от войны и хочет вернуться поскорее домой.
Ганс достал из сумки авторучку и почтовую карточку.
«Мой дорогой отец!» - написал он на карточке и задумался. Конечно, он не мог написать о предстоящем вторжении их армии на территорию СССР. Но и обойти молчанием этот факт не хотелось. Надо было написать о чем-то таком, чтобы отец понял, что затевается что-то серьезное.  Можно, например, сообщить, что их роту перевели на усиленный режим питания и выдали двойную порцию сигарет. Хотя, с другой стороны, пока письмо дойдет до адресата, все и так уже будет всем известно. А сам Ганс (у парня мороз пробежал по коже!) может быть убит в первые же минуты вторжения.
Это было только второе письмо Ганса из Румынии. После учебного лагеря девятнадцатилетний Ганс попал служить в один из самых прославленных полков вермахта, основная часть солдат и офицеров которого участвовала в завоевании Польши, Бельгии, Франции и Греции. Новичков в роте, вроде Ганса, было немного. С некоторыми из них Ганс быстро подружился, особенно с Ферди Ремелем и Францем Фюрстом. Да и старослужащие приняли молодое пополнение благодушно, не так, как рассказывают, в некоторых частях, с издевкой и враждой.
«О чем бы можно было написать», - думал Ганс, сидя в густой, еще вовсю зеленеющей траве. Когда отец был в отпуске, то строго предупреждал Ганса, что ни в коем случае нельзя писать в письмах с армии ничего лишнего или сомнительного. У них в роте двоих солдат забрали полевые жандармы именно за недозволенные высказывания в письмах.
«Не писать же мне, - думал Ганс Химмель, - о том, что у нас в роте имеется группа солдат, которая держится очень нагло и вызывающе, потому что они члены нацистской партии. Вилли Отто, Иозеф Куффанг и Альберт Шварц дерзят даже капитану Оснабрюку и тот, не будучи членом партии и, имея в прошлом какие-то политические грешки, остерегается загрызаться с этой шайкой. А что же тогда говорить о рядовых вермахта, таких как Ганс! Единственная надежда – что Куффанг и Шварц скоро должны перевестись служить в войска СС, и тогда с одним Вилли  разговаривать будет проще».
Ганс  отвлекся от письма и посмотрел на проходящего мимо Августа Бюринга. Тот с удочками направлялся к протекающей рядом речке. Говорят, Август с детства помешался на рыбалке и даже в армии умудрялся везде, где стоял полк, ловить рыбу: в живописных прудах Польши, в Ла-Манше, в стремительных горных речушках Греции. Для этого у Августа в вещмешке был первоклассный набор лесок, крючков, поплавков и прочих снастей, а удилища он всегда присматривал в близлежащих перелесках или зарослях. Маттеус Унгер в шутку называет Августа «находкой для местных партизан», намекая на то, что очень опасно одному сидеть на речке, тем более выбирая самые глухие уголки.
Еще когда Ганс только прибыл в роту, Август, узнав, что тот из Гамбурга, предложил вместе заниматься рыболовлей, но Ганс только пару раз неохотно сходил с Августом на речку и то больше для завязывания дружеских взаимоотношений, чем для развлечения. Ганс ненавидел рыбалку с малых лет, когда семья очень бедствовала во время кризиса, а покойная бабушка умоляла или заставляла мальчика каждый день ходить на рыбалку, чтобы поймать хоть какую-то рыбешку в суп. Августу проще, он сын преуспевающего адвоката, никогда не знал, что такое голод и лишения. Рыбалка для него всегда была спортом или развлечением.
Пока  Ганс писал письма, большая часть роты была на импровизированном стадионе, в который превратился сельский выгон для коз. Одни солдаты  играли в футбол, другие с большим интересом азартом наблюдали за игрой.
Таким запомнился этот последний мирный день рядовому немецкой армии Гансу Химмелю.