С самого раннего детства Вовка Алтынцев мечтал завести себе собаку. Неважно какую, лишь бы она была его собственная и больше ничья. Однако Вовкины родители ни о какой собаке и слышать не хотели, и тут уж ничего нельзя было поделать.
Поэтому Вовке только и оставалось, как утешаться дружбой с дворняжками, из тех, что целыми днями слонялись по двору, ласкаясь ко всякому, кто их угостит.
Но дворняжки – они дворняжки и есть, и дружить с ними было сплошное мучение. Они ничему не хотели учиться, а их преданность простиралась ровно до той минуты, пока у Вовки было, чем поживиться. Иногда он приносил им косточки, обрезки колбасы и прочие вкусности и всякий раз надеялся, что, наконец, и они проникнутся к нему преданной дружбой и доверием.
Как же, дождёшься. В действительности же они с жадностью пожирали всё, что он приносил, потом для верности обнюхивали его карманы и руки и, убедившись, что ждать от него больше нечего, отправлялись по своим собачьим делам. А если он шёл за ними или начинал докучать им со своей дружбой, то ещё и припускали рысью. Словом, расстройство одно.
И что только Вовка ни придумывал, на какие только уловки ни шёл, чтобы завоевать их преданность – ничего не помогало. Наконец, он окончательно понял, что надеяться на их преданность - пустая затея, и перестал обращать на них внимание.
Между тем он давно приметил одного медно-рыжего пса по кличке Бурнаш, который целыми днями сидел на цепи, прикованный к дровяной сараюшке. Тут же рядом находилась сколоченная из досок будка, из которой высовывалась засаленная и усыпанная клочками шерсти старая телогрейка. Она, видать, служила ему лежанкой.
Хозяевами Бурнаша были уже немолодые муж с женой, жившие в одной из деревянных лачуг, которые всё ещё ютились вблизи многоэтажных новостроек. Со дня на день их собирались снести, а пока только разобрали заборы да оставили стоять сараи, вокруг которых вся земля была усыпана щепками и угольной крошкой. Как раз возле одного такого сарая и находилась будка Бурнаша.
Всякий раз, проходя мимо, Вовка ненадолго останавливался, чтобы за ним понаблюдать. Уж очень этот самый Бурнаш ему был интересен. Как-то, листая альбом с марками, он наткнулся на изображение собаки, как две капли воды похожей на Бурнаша - такой же поджарой, с длинной медно-рыжей шерстью и с небольшими висячими ушами. Тогда-то он и выяснил, что Бурнаш был, оказывается, из породы ирландских сеттеров. А ещё в одной из книжек Вовка вычитал, что ирландские сеттеры очень хороши при охоте на промысловую птицу и на всякую мелкую дичь.
Да, что там говорить, и так было видно, что Бурнаш - это не какая-нибудь дворняжка, готовая пресмыкаться перед всяким, а пёс благородный, со всеми, какие ни на есть родовыми достоинствами.
Да и с виду Бурнаш был строг, свиреп и неподкупен. А о том, чтобы к нему подойти и тем более погладить, не могло быть и речи. Уж очень острые у него были клыки. К тому же и подозрительные его взгляды и злобные ворчания не обещали ничего доброго.
И всё же какая-то почти сверхъестественная сила тянула к нему Вовку. В тайне он мечтал подружиться с ним и во что бы то ни стало. Правда, мечты так и оставались мечтами, а пока Вовка только наблюдал за Бурнашом издали.
Однажды, оказавшись поблизости, Вовка стал свидетелем поразившей его сцены. Бурнаш, который никого не признавал и при приближении всякого начинал в ярости бросаться на цепи и лаять, вдруг от одного только вида своего хозяина сделался ласковым и покладистым, как котёнок. Он крутился у его ног, лизал ему руки и заглядывал преданно в глаза. При этом он тихо поскуливал и весь дрожал от неистовой готовности ему угодить, тогда как тот даже и не обращал на него внимания.
Это был высокий, болезненного вида человек, очень худой, с бледным, подозрительно жёлтым лицом. Поставив перед Бурнашом миску с едой, он поковылял обратно к дому.
А Бурнаш, даже не взглянув на еду, провожал его тоскливым взглядом, всё продолжая вилять хвостом.
С того-то дня Вовка и вовсе потерял покой. Конечно, он понимал, что его затея с приручением Бурнаша не только опасна, но и вряд ли исполнима. Но как раз это ещё больше подстрекало его решимость.
И вот, как-то раз Вовка прихватил из дому несколько обрезков колбасы и отправился к Бурнашу. Пёс лежал на земле, возле будки и грелся на солнышке. Зелёные блестящие мушки то и дело лезли ему на глаза, заставляя его вздрагивать и трясти головой.
Набравшись храбрости, Вовка осторожно приблизился к нему, но так, чтобы, если что, тот не смог бы до него дотянуться. Заметив это, Бурнаш поднял голову, потом перевалился с боку на живот и строго на него поглядел.
А Вовка, оставаясь на почтительном от него расстоянии, присел на корточки и достал пакетик с обрезками.
- Бурнаш, Бурнаш, - ласково уговаривал он, показывая собаке принесённый гостинец, - хороший, умный пёс...
Тот с угрюмым любопытством следил за каждым Вовкиным движением, по временам двигая ушами и наклоняя голову то на один, то на другой бок.
- Бурнаш, милый, а посмотри, что я тебе принёс, - продолжал умасливать Вовка. - Ты, наверно, проголодался? Смотри, как вкусно. - Он поднёс один из обрезков к губам и облизнулся.
Бурнаш продолжал сохранять спокойствие, никак не реагируя ни на лакомство, ни на сладкие Вовкины речи. Всё так же, не выпуская Вовку из виду, он поднялся на лапы и крепко отряхнулся. Потом вытянул морду в Вовкином направлении и, принюхиваясь, задёргал ноздрями.
Тут Вовка решил, что пора, и кинул ему один из обрезков. В ответ Бурнаш с яростным лаем бросился к нему, скаля клыки и сверкая глазами. Ошейник сдавил ему горло, но он хрипел и метался, силясь дотянуться до Вовкиных штанов. На колбасные обрезки он даже не взглянул, а в глазах его выражалось столько лютой злобы, что Вовка струхнул и невольно попятился.
Так что в тот день он не продвинулся ни на йоту. Однако, чем невыполнимей ему представлялась задача, тем сильнее крепло в нём желание добиться своего. Он искренне верил, а вернее сказать, хотел верить, что время и терпение не пропадут даром, и они рано или поздно подружатся.
С того дня, лишь управившись со своими делами, Вовка отправлялся в гости к Бурнашу, Там он присаживался на корточки неподалёку и просто разговаривал с ним. Кроме всего прочего, он называл Бурнаша самыми приятными и самыми ласковыми прозвищами, заверяя его в своём искреннем и самом глубоком уважении. Также с Бурнашом он делился своими бедами и огорчениями, которых у него хватало из-за недоразумений в учёбе. Учителя, особенно математичка, всё время надоедали ему с домашними заданиями, тогда как его воротило от учёбы, и он мечтал когда-нибудь отправиться в путешествие. Куда-нибудь подальше от школы и от учителей. О домашних же заданиях он часто либо забывал, либо просто не хотел их делать. Как итог только за последние два месяца он нахватал столько двоек, что в школу, наконец, вызвали его родителей. И там их предупредили, что если их сын и дальше собрался «валять дурака» (это, между прочим, их собственные слова), то его попросту отчислят за неуспеваемость. И тогда пойдёт он либо рыть землю, либо махать метлой.
«Уж лучше махать метлой, - размышлял про себя Вовка, выслушивая отчаянную ругань родителей, - чем каждый день таскаться в эту проклятую школу и слушать там нудную жвачку про алгебраические уравнения или про то, какой «нравственный посыл» следует извлекать из стихов Александра Сергеевича Пушкина. От всего этого сдуреть можно».
Бурнаш слушал его жалобы, и временами Вовке даже начинало казаться, что тот на него посматривает уже не так сердито, как раньше. Но, видимо, ему только так казалось. Потому что всякий раз, когда он делал робкие попытки хоть ненамного к нему приблизиться, тот моментально наклонял голову и, обнажив острые зубы, принимался злобно ворчать. А если и это не действовало, и Вовка не возвращался на прежнее место, то он с лаем бросался к нему и потом долго бесновался, силясь разорвать цепь, чтобы до него дотянуться. В такие минуты он бывал просто страшен в своём неистовстве.
Так проходил день за днём, а Вовка всё топтался на месте. Он был в отчаянии - никогда в жизни ему не приходилось иметь дело со столь недоверчивой и злобной собакой. Получалось, что он ухлопал на неё почти месяц - и всё даром.
Возможно, что прошло бы ещё сколько-то времени, и Вовке пришлось бы всё-таки смириться со своим поражением, но случилось непредвиденное. Хозяин Бурнаша, тот самый болезненный жёлтолицый дядька, которого, судя по всему, давно уже точила тяжёлая болезнь, внезапно умер. После него остались жена, высокая сухопарая тётка со злым морщинистым лицом, и ещё сын, совсем уже взрослый парень, который, впрочем, здесь почти не показывался.
Со смертью же хозяина на Бурнаша стало просто больно смотреть. Целыми днями он лежал на боку возле миски с нетронутой едой, с тоской смотрел в одну точку и только вздыхал. Он и раньше не отличался особой упитанностью, а теперь от него и вовсе остались только кожа да кости. Шерсть на боках поблекла, свалялась и висела неряшливыми клочками. Казалось, что и самая жизнь едва теплится в этом жалком, истощённом теле.
И всё равно каждый раз, как только Вовка пытался подойти к нему поближе, он, хотя и с трудом, однако поднимался и, оскалив клыки, начинал рычать. Правда, в нём уже не было ни прежней ярости, ни энергии, да и самый лай его сделался каким-то хриплым, надсадным и больше походил на кашель. Все же Вовкины угощения, как и прежде, оставались нетронутыми.
Правду сказать, Вовка и сам с тех пор переменился. Азарт дрессировщика в нём совершенно угас, и к Бурнашу он теперь приходил не иначе, как только из сострадания.
Не желая понапрасну его тревожить, Вовка всегда оставался на одном и том же месте и, всё так же сидя на корточках, говорил ему слова утешения и призывал его не падать духом. А Бурнаш тем временем либо просто дремал, либо поднимал голову и слушал его, печально вздыхая.
Так прошла ещё неделя. И вот, когда в очередной раз Вовка пришёл к Бурнашу, тот неожиданно вдруг поднялся и, покачиваясь и осторожно ставя лапы, сам поплёлся к нему. Он дошёл до того места, докуда позволяла цепь и остановился, едва заметно помахивая хвостом. Он с грустью смотрел Вовке в глаза и тихо поскуливал.
Забыв и про страх, и про прежние свои устремления, Вовка шагнул к нему и, глотая подступавшие к горлу слёзы, стал гладить его по голове и приговаривать:
- Бурнашка, милый мой Бурнашка! Если б ты только знал, какой ты хороший пёс... Ты не горюй, слышишь. Вот увидишь, всё ещё наладится. А я… я, как и раньше, буду приходить к тебе каждый день, и мы будем с тобой разговаривать. И не думай, я никогда тебя не брошу…
В ответ Бурнаш лизнул Вовкину руку, и потом они ещё долго были вместе, награждая друг друга знаками любви и доверия.
А на другой день, едва дотерпев до конца уроков и даже не заходя домой, Вовка помчался к Бурнашу. Однако, ни возле сарая, ни в будке его почему-то не оказалось. Только валявшаяся на земле цепь да расстёгнутый старенький ошейник, ещё напоминали о нём. Дурные предчувствия заставили Вовку сжаться.
- А, опять заявился, - услыхал он ворчливый голос хозяйки Бурнаша. Она развешивала на верёвки бельё. - И чего, спрашивается, ходит? Вот уж кому нечего делать… Чего таращишься? Нет больше твоего Бурнаша. Издох он, понятно тебе. Прямо этой ночью и околел, проклятый… А ты, чем попусту-то болтаться, лучше б за уроками побольше сидел...
Ничего ей не ответив, Вовка заплакал и поплёлся домой.