А на следующий день, рано поутру, за Крапивиным заехал Геннадий, его личный шофёр. Он посигналил снизу и остался ждать в машине. Крапивин был уже собран; по всей квартире распространялся запах его туалетной воды, а в прихожей стоял чемодан.
- Ну, присядем на дорожку, - сказал Татьяна Николаевна.
Они присели.
- Ну, всё, Танюша, мне пора, - вставая, проговорил Леонид Петрович.
Они расцеловались. Как и ожидалось, глаза жены тотчас утонули в слезах. Она старалась улыбаться, но безуспешно.
- Я только об одном тебя прошу, - проговорила она, шмыгнув носом, - ты всё-таки будь там поосторожней, ладно.
- Ладно, договорились, - улыбнулся он и снова прижал её к себе. - Но и вы смотрите тут без меня, не балуйтесь.
- Пап, пока! – раздалось сонное из комнаты сына.
«Поленился даже встать, проводить отца», - с горечью подумалось Крапивину. Однако, вслух он ничего не сказал и, взяв чемодан, стал спускаться по лестнице.
Жена вышла в лоджию помахать ему на дорожку.
Стояла середина августа. Было свежо; трава и листья на деревьях сверкали капельками росы. День обещал быть ясным и приятным.
Геннадий выскочил из машины и, забрав у Крапивина чемодан, положил его на заднее сиденье. Через минуту они тронулись.
Всю дорогу до аэропорта Геннадий сам себе что-то посмеивался и почти не закрывал рта. Он собирал всё подряд - только бы не молчать. Это был свежий, жизнерадостный парень, умевший, как давно подметил Крапивин, любой пустяк обратить себе в радость, а заодно - и в тему весёлого разговора. Умом он, впрочем, не блистал, но, что в нём было особенно приятно, так это то, что, в отличие от большинства не очень умных людей, он отлично сознавал свой уровень и держался соответственно. Он не амбициозничал, не прятался за надутое молчание, а напротив, всякий раз искренне радовался, отмечая достоинства других, и охотно посмеивался над своими недостатками. Ко всему прочему, он был чрезвычайно исполнителен, безотказен и трудолюбив. Ему никогда и ничего не приходилось повторять дважды и служебную машину он содержал в чистоте и образцовом порядке…
Крапивин слушал его в полуха и сдержанно улыбался, посматривая на пробегавшие мимо берёзовые рощи. Навстречу, одна за одной, проскакивали машины, а в боковое окно врывался ветер, принося с собой пряный запах скошенной травы и медового аромата.
В аэропорту царила толкотня, подъезжали и отъезжали машины, - их тут сгрудилось не меньше полусотни, - а между ними протискивались автобусы.
Выбравшись из машины и вытащив чемодан, Крапивин приказал Геннадию возвращаться в фирму, а сам направился к зданию аэропорта.
Регистрация, а затем посадка прошли без осложнений, и, примерно, через час Крапивин был уже в воздухе.
Самолёт довольно быстро набрал высоту; в салоне сделалось прохладно. Переждав взлёт, пассажиры точно ожили, и, отстегнув ремни безопасности, завозились, загалдели. Кто-то уткнулся в газеты и журналы, а любители пива с треском откупоривали свои банки.
На удивление, рейс шёл наполовину пустым. Вскоре из промежуточного отсека появилась стюардесса, катя перед собой тележку с напитками, шоколадом и прочей мелочью.
Крапивин устроился возле прохода, а соседом его был человек средних лет, довольно грузный, по виду коммерсант. Он, как только сел, сразу раскрыл глянцевый журнал и, перелистывая страницы, тихонько похрюкивал, как бы удерживаясь, чтобы не рассмеяться. Нечаянно заглянув к нему в журнал, Крапивин смущённо отвернулся: там, на фотографии, какая-то полуобнажённая девица демонстрировала свои прелести, развалясь в кресле в пикантной позе.
Продолжая похрюкивать, сосед разглядывал её с видом ценителя. Он остановил стюардессу с тележкой, взял у неё две бутылки пива и пакетик с арахисовыми орешками, которые тут же принялся грызть, запивая их пивом и ни на секунду не отрываясь от журнала.
У самого иллюминатора поместился дедок, с морщинистой шеей и круглой, покрытой пушком головой. Он клевал носом. Услыхав голос стюардессы, он вдруг встрепенулся, помигал глазками и снова уронил голову и задремал.
Крапивин взял себе коробку абрикосового сока, небольшую шоколадку и засунул всё это в кармашек переднего кресла. Ни пить, ни есть ему пока не хотелось. Стюардесса покатила тележку дальше, а он вытянул из-под сиденья чемодан, достал из него книгу и попытался читать.
Но его поминутно отвлекал сосед. Эти его похрюкивания, бульканье пива и громкий хруст орешков раздражали слух. К тому же его рот, по-видимому, имел какую-то сверхмощную акустику, перекрывавшую даже монотонный гул турбин.
Промаявшись так немного, Крапивин встал, положил на сиденье книгу и отправился покурить в хвост самолёта. Там, в тесном закутке, за тяжёлой ширмой, находилась молодая, но с виду уже довольно потрёпанная девушка. На ней были джинсы и какая-то серенькая, невзрачная кофточка. Волосы её были собраны в жиденький хвостик, а лицо её покрывал какой-то изжелта матовый налёт.
Покуривая сигарету, она покосилась на Крапивина, презрительно дёрнула губами и отвернулась. От неё густо разило духами – очень сладкими и приторными. Крапивин закурил и постарался отодвинуться подальше. Девушка продолжала дымить, о чём-то задумавшись.
Поглядывая на неё, Крапивину вдруг подумалось, что, быть может, ещё лет пятнадцать-двадцать тому назад и она была прелестным ребёнком – такою же трогательной, как все дети. И родители водили её гулять, неугомонную, с потешными бантами, и умилялись каждому её жесту, каждому новому слову и любознательному вопросу. Что они, как и все родители, тоже были уверены, что она такой и останется навсегда.
Он почувствовал почти умиление и даже устыдился своего первоначального презрительного чувства. Он выбрался из угла и спросил её о чём-то – так, о каком-то пустяке. Собственно, лишь для того, чтобы дать ей почувствовать своё доброе расположение.
Она удивлённо вскинула брови, видимо, хотела что-то небрежно ответить, но вдруг улыбнулась, и эта улыбка словно освежила, сделала обаятельным её лицо. Они обменялись несколькими фразами и, докурив сигареты, разошлись по своим местам.
Удивительно, но этот эпизод заставил Крапивина с новым чувством посмотреть и на своего соседа, который, по правде говоря, начинал его раздражать. А тот, словно подслушав его мысли, отложил свой журнал и обратился к нему с разговором.
Как оказалось, он действительно был бизнесменом, правда, не очень крупным, а так, с серединки на половинку. Он торговал мужской обувью, имея в городе парочку фирменных магазинов. Сейчас он выкроил себе недельку, чтобы, как он выразился, «подсушиться на южном солнце».
По всему судя, он ставил себя довольно высоко, а в особенности свои познания по части обуви. Со всей дотошностью он взялся объяснить Крапивину, как отличить фирменную обувь от подделки, где и сколько должно быть швов и по каким признакам определять качество кожи, её кондицию и всё такое прочее.
Говорил он вдохновенно, всё глубже погружаясь в тонкости своего дела, и Крапивин слушал его с ненасытным любопытством. Ему были всегда симпатичны энтузиасты своей профессии. Его покоряла эта их одержимость, проникновение в самые тонкие материи, и всё это внушало уважение. И тут уже неважно, о какой именно деятельности идёт речь – был важен самый дух, эта всепоглощающая устремлённость к идеалу. Одно было досадно – это шедший от собеседника запах пива. Впрочем, Крапивин готов был терпеть и это.
Сосед назвался Вячеславом Павловичем Липко. По мере рассказа, он влил в себя обе бутылки пива, а потом сходил ещё за двумя. От пива глаза его покраснели, речь сделалась развязной и напористой. Ещё, что было неприятно, так это его привычка приближаться к лицу собеседника. Крапивину всё время приходилось отворачиваться или отгибаться назад.
Наконец, от темы сугубо профессиональной, он соскользнул на разговор вообще. И тут его понесло. Козыряя своими связями и умением ловко поставить дело, он дошёл до такого грубого хвастовства, что стало уже выходило за все рамки. Но это бы ещё что. Узнав, что Крапивин направляется в командировку, он взялся припоминать свою поездку, кажется, во Владивосток.
Вот тут-то, из одержимого исследователя профессии, он словно переродился в тупого, пошлого развратника. Со смакованием почти возмутительным, он расписывал свои утехи с девушками, которых зазывал к себе в номер, заставляя Крапивина брезгливо морщиться и мрачнеть.
Крапивин вдруг отметил, насколько омерзительно у него трясутся щеки, как похабно он кривит рот, и что глаза у него водянистые и пустые. Опять же этот запах изо рта - он сделался совершенно нестерпимым.
Дремавший рядом дедок, несколько раз просыпался. Он пробовал прислушиваться к разговору, а, прислушавшись, как-то судорожно встряхивал головой и, сверкнув глазками на Липко, отворачивался и утыкался в иллюминатор.
Наконец, прервав соседа на полуслове, Крапивин встал и отправился покурить. Тот, желая всё-таки досказать, потащился за ним. Он тоже втиснулся в закуток, где, кроме них, поместилась дама, ожидавшая туалет. Не стесняясь её присутствия, Липко с азартом продолжал...
- Послушайте, как вас там? – резко перебил Крапивин, несколько даже побледнев. – Мне это всё неинтересно, понятно вам?
- Да, но вы послушайте, - похохатывая и ёжась, не унимался Липко. – Я вам ещё не рассказал, как однажды в Питере...
- А я вам говорю, к чёрту! – рассвирепел Крапивин. – Катитесь вы к чёрту, со своими мерзостями!
Тот онемел, испуганно выпучив глаза. А Крапивин затушил в баночке окурок, отодвинул его с дороги и вышел из закутка. Он сходил за своими вещами и перенёс их на задний ряд, который как раз пустовал. Его трясло.
Устроившись с книгой, он пробовал читать, но мысли его разбегались. В конце концов, он отложил книгу, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Самолёт монотонно гудел. Крапивину начало казаться, что где-то у него в голове звучит протяжный, как стон, мотив.
Видимо, он задремал, потому что не слышал, как стюардесса подкатила к нему свою тележку. Она помогла ему укрепить полочку и стала выставлять на неё обед. Другая стюардесса хлопотала тут же, раздавая завёрнутое в фольгу горячее.
- Желаете чего-нибудь ещё? – мило улыбнулась стюардесса.
- Нет, спасибо, - ответил Крапивин, поправляясь в кресле. - А впрочем, если можно ещё стаканчик кофе.
- Конечно, можно, - Она снова улыбнулась, подала ему запечатанный стаканчик и покатила тележку по проходу.
Крапивин машинально взглянул на её ноги – стройные, хотя и несколько суховатые - но тут же спохватился, нахмурился и занялся едой.
Покончив с обедом, он принялся за кофе. Стаканчик скоро опустел. Крапивин откинулся на спинку кресла и снова прикрыл глаза...
Кажется, он опять задремал. И вдруг ему представился морской берег. Вокруг никого, только он один. К самым его ногам подбегают волны, а над головой носятся чайки. Они кричат, разрезая воздух, и ему тоже хочется кричать и летать вместе ними. Стаканчик выпал у него из руки и покатился под ноги – он вздрогнул, открыл глаза.
Пока он дремал, стюардесса освободила его полку. Он поднял её, защёлкнул на вертушку и, наклонившись, нашёл стаканчик. Его он засунул в кармашек переднего сиденья, над которым выглядывала седая голова мужчины, по-видимому, тоже дремавшего.
Крапивин перебрался поближе к иллюминатору и посмотрел вниз, но вид тяжёлой, зеленоватой глыби, подействовал на него неприятно. Он пересел на прежнее место, и так просидел до самого конца, отлучаясь лишь за тем, чтобы покурить.
(Продолжение следует)http://proza.ru/2010/05/19/187