Спаси нас Господи от людей,
которые в тебя так верят...”
из надписи на доме г.Нью-Йорка после 11.09.2001
Это был четырнадцатый полёт...
И сейчас, идя к машине, он почему-то ощущал себя постаревшим. Хотя всё вроде бы было нормально. Но в середине сидела какая-то тяжесть. Он гнал от себя эту тяжесть, гнувшую его к земле. Гнал как что-то ненужное, неприятное, липкое. Но оно увлекало его, давило на грудь, не давая расслабиться. И не уходило. Пряталось поглубже, подальше, но не уходило совсем...
Четырнадцатый раз он будет патрулировать по маршруту “A”. Ему нравилась эта база, нравилось её расположение, даже маршрут “A” был по душе. Но что же тогда было не так? Он задавал сам себе вопрос и в который раз не находил ответа.
Лето... Это время года как раз находилось в своём зените, апогее.
Легкий ветер гонит через огромную, песчаную пустыню крутящиеся колючки, пересыхает рот, на зубах появляется хруст мелких, противных песчинок. Но сейчас и этого не было. Раннее, свежее утро пока ещё сглаживало эту грустную картину и держало воздух в нежной, ранимой прохладе.
“Да-а-а...” -подумал протяжно он и взобрался в машину по приставной алюминиевой лестнице. На стекле кабины, прямо перед его глазами, сидел паук. Большой, некрасивый. Он уже успел свить паутину за какие-то сутки. Паук сидел неподвижно, выражая всем своим видом что-то недоброе, пугающее.
“Что бы это значило?” -подумал пилот. Но махнув рукой, он заставил себя об этом не думать. Только протянул ладонь и постучал пальцем по стеклу. Паук сделал короткое, неторопливое движение и замер опять.
“Настырный!” -подумал лётчик и включил зажигание. Двигатель взвыл,
слегка содрогнув при этом весь самолёт. Его звук заглушил все остальные шумы и человек в кабине почувствовал себя увереннее.
Когда на приборной панеле высветились привычные цифры, он запросил разрешение на вылет. Глаза невольно опустились вниз, на паука. Насекомое сидело грозно насупившись, как будто ожидая чего-то. Лёгкий холодок пробежал по спине.
“Может отказаться от дежурства?” -пронеслась в голове навязчивая, странная мысль. Но самого себя спросил: ”С чего бы это? Нет. Надо лететь, моё время.”
В ушах прозвучали монотонные, отчётливые слова старшего. И после них, машина начала набирать обороты, сначала завывая соплом, а потом вся дрожа и вздрагивая, понеслась по взлётной полосе. Быстрее, быстрее, быстрее и... Всё сразу смолкло. Машина замерла и как-будто повисла в воздухе, уже стремясь вверх и набирая высоту, всё дальше и дальше оставляя собственный звук, собственного двигателя. Земля внизу. Ощущение тяжести стало ощутимее. Лёгкая нега перегрузки, приятно щекотала внутри тело.
Пилот глянул на место паука. Членистоногое исчезло. Мужчина усмехнулся:
“Бежал с корабля.., как крыса бежал...”
Невольно вспомнилась жена. Разговор с ней на повышенных тонах. Он уже и не помнил с чего всё началось. Но помнил, что тоже встал и ушёл, убежал как этот паук. Исчез. И потом бродил весь вечер где-то. Да и можно ли это назвать “бродил”? Шатался! От безделия, от безысходности, от усталости жены, которая не имела возможности работать здесь, в этом маленьком городе. А ей так хотелось вырваться к людям.
Пилот тяжело вздохнул. Машина уже легла в курс и он оторвалсяот приборной приборной доски.
Внизу Земля! Величавая в своей голубоватой дымке и гордая своей красотой.
“Видела бы ты это! Люси, если бы ты только видела эту красоту! И зачем эти ругательства? Зачем? Как это всё надоело. Как это глупо! Ну что я делал не так? Что? А-а-а...” Пилот махнул рукой.
“Всё так. Наверное.., всё так.” Откидывая от себя всё ненужное, сказал он сам себе заключи тельной фразой. Проверил все маршрутные приборы, данные о машине, сверился с полётным заданием. Всё было в норме.
Глаза опять опустились вниз, разглядывая землю. Прожилки рек, островки деревьев, облака, несущиеся где-то на горизонте самой земли. Казалось, планета мило улыбается, играя своей красотой и мощью.
“Да, глупо жаловаться на природу. Она восхитительна! А на мир?” -зазвучали неизвестно откуда прилетевшие слова. Что-то неуютное опять поселилось в середине.
“А что на него жаловаться? Сами его создали!”- властным предложением отрезал он свои холодные размышления. Взявшись за штурвал привычным движением, сделал боевой разворот. В такие минуты он любил ощущать себя лётчиком. Именно пилотом. Потому, что только в эти минуты чувствуешь машину, осознаёшь её как себя. Ты чувствуешь кончик крыла, как мочки своих пальцев, хвост машины это твой затылок, её брюхо - ступни ног. И когда это серебристое чудо послушно поворачивается и делает это именно так, как ты этого хочешь, это незабываемо, это восхитительно!!! И ты ловишь себя
себя на мысли - что ты властелин, ты король, тебе повинуются и ты... Ты
просто нужен. Нужен этой машине. И это успокаивает, это приносит радость и делает значимее тебя в твоих собственных глазах.
Теперь солнце слепило глаза. Пилот опустил защитные стёкла.
Опять установившейся автопилот, принёс расслабление. Дежурство проходило спокойно. Он слышал только чужие позывные. Его никто не вызывал. В кабине становилось жарко от светящего навстречу солнца. Пилот снял кислородную маску и глубоко вздохнул. Но лёгкие не наполнились. Воздуха в кабине не хватало.
“Странно...” -подумал он. Ведь он не раз посещал эту высоту и на ней, на автопилоте, всегда снимал маску. Теперь ему пришлось вернуть её на место. Пилот опять вспомнил жену. Её глаза стояли прямо перед ним. Они были полны слёз от его слов, именно от его. Или же будет правильнее от его безмолвия. Он всегда недопонимал, что ей не хватает? Ведь он с ней, они вместе. Почему она стремится отдать малышей какой-нибудь няньке, а сама выйти на работу. Почему? Этого он понять не мог. Ведь у них было всё, и он никогда не ограничивал её в деньгах. Что же тогда не так?
“Может это от скуки?” -посетила его мысль. “Неужели не может понять, что я по-другому не могу. Я-пилот и должен летать. Иначе... А что иначе? Что?..” Да, действительно - что иначе? Что-то изменится, что-то произойдёт, что-то будет не так?
Ему стало её жаль. Но одновременно и себя. Себя даже больше.
Он не представлял себя на другой работе. Он не мог по другому. И от этого становилось неприятно, что она, его жена, его женщина и не может этого понять.
Машина вздрогнула. На табло мгновенно высветился индикатор
неисправности левого двигателя. Самолёт медленно начал крениться на сторону.
“Что за чёрт? Этого только не хватало.” -подумал он и выключил
автопилот. Потянув штурвал на себя с надеждой выровнять машину. Самолёт медленно, медленно слушался и входил в норму. “Ещё чуть-чуть.” Сказал он себе, глядя на датчик горизонтальности полёта. В это время машину сильно тряхнуло и резко перевернувшись, она устремилась вниз своим серебряным носом. Крылья начали медленно и плавно заноситься друг к другу, заставляя самолёт всё больше и больше вращаться вокруг собственной оси. Теперь ещё и горел индикатор бортового компьютера, оповещающий ошибку в системе.
У пилота на лбу мгновенно выступил холодный пот. Руки стали липкие, непослушные. Пересиливая себя, он доложил на базу о случившемся. “Покинуть машину.” -последовал ответ. “Да, да... сейчас...” -произнёс он, всё более и более тупея от усиливающейся перегрузки и экстремальной ситуации. Пальцы не слушались, голова жалась назад, всё сильнее и сильней. Создавалось впечатление, что она, голова, уже существует отдельно от туловища. Из груди готовы были вырваться все внутренности. А сердце раздавало громкие звуки по всему, уже казалось сплющенному телу.
“К чёрту всё!” -произнёс он вслух и потянулся к рычагу катапульты. Отжав голову от спинки сиденья, глазами начал искать нужную кнопку с блокиратором. Зрачки глупо блуждали по приборной доске. Невольно обхватилась земля прямо в лобовом стекле, перед носом. Машина неслась на маленький город. Он отчётливо увидел постройки домов и сооружений, нитки дорог, связывающие отдельные предметы. Всё было ещё крошечным, величиной со спичечные головки.
У мужчины вырвался тяжёлый, измотанный, сдавленный перегрузкой вздох. В горле запершило. Мозги отрезвели. Память мгновенно принесла воспоминания Нью-Йорка, двух рушащихся больших небоскрёбов Манхеттона.
Он тогда был в отпуске. И сделав посадку именно в этом символе Америки, решил воспользоваться случаем и побродить по городу ранним утром.
Это был солнечный, нежный, со всеми запахами осени день. И именно утром пилот и находился в самом дорогом и престижном районе города -Манхеттоне. И вдруг такое... Два самолёта, как в мягкое масло нож, въехали в небоскрёбы... В небоскрёбах начало рабочего дня, люди, много людей... Картина этой катастрофы, этой чудовищной провокации, тогда настолько его потрясла, что он думал об этом весь последующий месяц. Думал обо всём, воспроизведя в памяти всё до мельчайших подробностей.
Весь ужас, крики, боль, непонимание в глазах людей. Женщина лет шестидесяти, подбежала к нему, вся в пыли, перепуганная, схватила его за рукав и страшными, непонимающими глазами глядя, прокричала прямо в ухо:
-Что это? А? Объясните? Что это? А? Да... -махнула рукой, спохватилась и побежала дальше. А он стоял в оцепенении и смотрел на место, где ещё пол-часа назад красовались два высоких, стройных небоскрёба. И вместо них - огромное облако пыли, покрывшее добрую часть города.
Хотя навязчивые, жаждущие сенсации журналисты, ещё долго крутили ролики по телевизору об этой катастрофе, но то, что пилот увидел своими глазами, было намного страшнее и запоминающееся. Бетонная пыль, грязные, насмерть перепуганные и израненные люди, лица на верхних этажах зданий, на которых уже написана смерть и страшное, бессмысленное отчаяние... И всё это в миг, в секунду, в мгновение вспомнилось сейчас.
Рушащиеся небоскрёбы, бегущие в панике люди, старуха сжимающая своими костлявыми пальцами его рукав. И глаза, глаза, глаза... Кругом глаза. Большие, бессмысленные, полные боли и отчаяния людские глаза. И это вспомнилось именно тогда, когда его же собственные глаза, выхватили крохотный городок с населением тысяч в 10-20. И это его машина неслась прямо в середину. В это людское гнездо с радостями и печалями, с неожиданностями, волнениями и вместе с тем с жизнью. С великим значением этого слова.
Непослушным, сжатым перегрузкой телом, он старался управлять рулями движения полёта и оставшимся двигателем. Хладнокровие приходило больше и больше. Волнение сменилось острым желанием отвести самолёт от этого кусочка жизни. От детей, от людей, от чьих-то любимых глаз и рук...
Самолёт плохо и очень медленно, но всё же начал снижать вращение. И его кривая постепенно отступала в пустыню. В то место где не было никого. Там песок и камни. Всё, больше ничего. Вот туда он и стремился.
Вспомнилась Люси. Вспомнилась старшая дочь и маленький, совсем ещё крошечный сын - Джордж... Вспомнилась с каким-то непонятным волнением и жалостью. Эти черты лица жены, любимой, нежной и чуточку непонятной. Хвост старшей дочурки и горшок младшего сына.
Вспомнил дом, в котором они жили сейчас... И последний разговор с Люси.
“Господи! Зачем!? Зачем?..прости Люси, прости меня... За всё прости...”- пронеслось у него в голове краткой, но такой ясной мыслью.
Прозрачная капля, отражающая в себе всю глубину яркого солнца, выкатилась из под стекла и медленно поплыла по кислородной маске. Но он её даже не почувствовал. Приближалась земля.
“Ещё чуть-чуть, ещё немного”. -стучали слова в висках. Ему хотелось ещё дальше, ещё глубже в пустыню отвести машину. Отвести это разрушающее, серебристое чудовище от жизни. От людей, которых он даже не знал. Да он даже никогда и не был в этом городе. Но разрушенный Манхеттон Нью-Йорка, заставлял его сейчас находиться на каждой улице этого провинциального города, в каждом его парке, в каждом ресторане и кафе.
Пилот словил себя на мысли, что перед глазами не проносится жизнь, как все рассказывают.
“Странно... Совсем ничего и теперь уже и не страшно. Господи, прости меня, прости грешного...” -произнёс он мысленно, не отрывая глаз от приближающейся земли.
Земля была близко. Такая нетронутая и нежная сверху, такая властная и добрая внизу, сейчас была ужасающе-надвигающейся. Машина неслась прямо в подножье небольшой скалы, заросшей каким-то кустарником. И тут пилота пронзила мысль. Он резко повернул голову и глянул на оставшийся в стороне городок.
“Не достанет...” -убедился мужчина. Глянув перед собою, он ясно увидел различающиеся большие ветки на кустарнике. И убрав руки со штурвала, дернул катапульту.
Самолёт резко дёрнулся, тряхнул всем своим железным телом, почувствовал волю свою без человеческой руки и резко изменил траекторию прямо под себя.
Кресло выстрелило вверх. Лётчик закрыл и сразу открыл глаза. Его машина уже въехала носом в землю и её охватил огонь. Но звука он не услышал. Острая боль пронзила всё тело. Она, как десятки больших и мощных стержней впилась во все уголки, невыносимо сверля руки, ноги, туловище, голову. Кресло из кабины самолёта вместе с лётчиком, лежало на самом склоне скалы. Парашют раскрыться не успел. Нервы человека не выдерживая такой боли, заставляли туманить его сознание. Глаза, глянув ещё раз на горящий самолёт, медленно закрывались.
В голове мужчины медленно прокатилась последняя мысль. Дочка бегущая на заднем дворе, широко раскинув руки, кричала:
-Папа-а-а, папа-а-а! Смотри, я тоже лётчик, как ты! Смотри па-а-ап!
Он еле-еле улыбнулся , потеряв сознание...
Март 2002