Черный ящик

Елена Забелина
Памяти моего отца

ЧЕРНЫЙ ЯЩИК

Пьеса для чтения в 2-х актах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

АЛЕКСЕЙ, лет сорок
ПОЛИНА, его жена
МАЛЫШКА, их дочь, лет семнадцать
ПЕРВЫЙ СТАРИК, отец Алексея
ВТОРОЙ СТАРИК, отец Полины
ЛЕВАЯ СТАРУШКА (роль без слов), мать Алексея
ПРАВАЯ СТАРУШКА (роль без слов), мать Полины
ФЕЛИКС ЗИГМУНДОВИЧ, лет 70
ДЕНИС, приятель Малышки
ВЕДУЩИЙ (он же -- Энкэвэдэшник)
ВЕДУЩАЯ (она же -- Девица у секс-шопа )

Акт 1

Утро 31 декабря

В центре сцены – комната, образованная одной белой стеной. Слева и справа висят два черно-белых фотографических портрета Первого и Второго стариков крупным планом, между ними -- большая студенческая фотография. Справа у стены стоит столик с компьютером. Слева -- балетный станок.
На заднем плане справа и слева по окну. Пока они темные. Слева на переднем плане -- ярко освещенная витрина секс-шопа. Там выставлены резиновые девушки, резиновые бюсты, еще какая-нибудь атрибутика, книжки в суперобложках. Справа --  елка из серебряной фольги. В оформлении сцены преобладают белый и черный..
У витрины секс-шопа пожилой господин в пальто и кашне (это Феликс Зигмундович) рассматривает резиновых девушек. Рядом с витриной стоит и настоящая девушка (в переливающемся блестками мини-платье, в ажурных колготках). Сначала незаметно, что она живая. Но вот девица отделяется от витрины, жестами и телодвижениями предлагает себя Феликсу, цену показывает на пальцах.
ФЕЛИКС ЗИГМУНДОВИЧ (игриво кланяется): Нет, деточка, покорнейше благодарю. Ты сильно переспела на мой вкус. (Берет ее за щеку, слегка оттягивает, желая проверить упругость кожи. Потом гладит по ляжке, тихонько щипает.) Да у тебя же целлюлит, милашка. Хе-хе. А я надкусываю яблочки зеленые, не тронутые порчей.
ДЕВИЦА С ВИТРИНЫ: Ну, ты крутой, дедуля!
На сцене внезапно возникают (именно внезапно -- возможно, выходят из-за стены комнаты) два старика. Первый — высокий, в очках, в слегка помятом  костюме, который болтается на нем, как на вешалке, второй — короткий, крепкий, в ветровке, кепке и кроссовках. Они прогуливаются, разговаривают (во время диалога Феликса Зигмундовича и девушки беззвучно) и несколько замедленно жестикулируют. За ними чуть поодаль, но неотступно следует молодой человек, перекатывающий во рту резинку. Внешне стилизован под хрестоматийный образ шпика — трость, цилиндр, приталенный сюртук.
Два старика медленно направляются в сторону витрины. При их приближении Феликс Зигмундович и девица исчезают. Старики проходят мимо витрины, сначала вроде бы не обращая на нее внимания. Вдруг Первый старик останавливается как вкопанный.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: Тут раньше, помнится, была «Диета»?
ВТОРОЙ СТАРИК: Да. Славный магазинчик был. Мы покупали там с женой советский сыр и гречку. А иногда и докторскую колбасу. Единственный тогда приличный сорт. Но удавалось крайне редко.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: Это точно. Ну, а теперь здесь что? Как странно... (недоуменно рассматривает витрину) Наверно, магазин игрушек?
ВТОРОЙ СТАРИК (смеется-заливается): Эх, здорово отстали вы от жизни! (что-то шепчет ему на ухо).
ПЕРВЫЙ СТАРИК (не вполне понимая и не очень веря): А... в самом деле?
ВТОРОЙ СТАРИК: Ну, да, вот именно. На Западе волна уже прошла, и девственность там снова в моде, зато у них — самый разгар. Вообще, я посмотрю, вы много пропустили. А сколько всего было! Боже мой! Я удивлялся каждый день. И думал все: вам как историку ужасно интересно было б наблюдать этот спектакль. Инфляция, ваучеризация, приватизация. Путч, наконец.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: Ну, началось-то все при мне. Стену разрушили. И занавес подняли. Империя распалась. И цены подскочили. Все по сценарию. И в полном соответствии с законами истории. (Берет с витрины книжку, листает ее.) «Либидо на закате»…Смотрите, тут моя фамилия! Вот, перевод такого-то…
ВТОРОЙ СТАРИК: У каждого свой способ зарабатывать на жизнь. Ваш сын избрал не худший.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: Ну, и дела!
Старики ненадолго удаляются, шпик тоже. Комната освещается, входит Алексей (в свитере и джинсах).
АЛЕКСЕЙ: У-у, б-бли-ин, пропало утро. И целый день вчера. Весь город обежал — ну, нет ведь елок. То есть не то чтобы совсем — они, как призраки, вдруг возникают на каком-нибудь углу и тут же исчезают. Те, кто урвал и волочет еловый хвост, ужасно счастливы. А если спросишь: где? — молчат, как партизаны.
Малышка и Полина жутко огорчатся. Особенно Полина. Малышке — что, Малышка-то уйдет. Опять встречает Новый год без нас. (У него постепенно меняется интонация. Он начинает декламировать текст, как стихи, подчиняясь внутреннему ритму.) А  мне еще жаль утра. Обычно я приберегаю утро для себя.
Пока не пробудился телефон,
эфир не засорили голоса,
и на экране только собственные мысли.
(Включает компьютер. Пока он загружается, звонит матери, держа телефон-трубку в руке. В окне слева загорается свет. Возникает силуэт Левой старушки.) Мам, как ты? Да? Какой-то мутный день. И елки нет. А ты достала наши старые игрушки? Ну, как же, помню все: и землянику, и часы, и грушу. И красную звезду. (В сторону, зрителям.) Она готова дни и ночи напролет перебирать в душе воспоминания. Ведь прошлое для стариков бездонно. (В трубку) Да, погуляй, но только осторожно. Сегодня очень скользко.
Алексей погружается в работу. Освещение комнаты уменьшается. Старики снова выходят на сцену, движутся по ней кругами. На протяжении их разговора Алексей сидит за компьютером, к зрителям спиной. Он стариков не слышит и не видит.
ВТОРОЙ СТАРИК: Никак тут все же не могу освоиться, привыкнуть. Что не болит нигде, не тянет и не колет. Такая легкость в теле ... тьфу, — ну, просто: легкость необыкновенная. Но самое здесь удивительное, что везде можешь гулять. Хочешь в лесу, а хочешь в парке. Или в садах Семирамиды. Хочешь в Париж — пожалуйста. Тем более в Канаду.
ВЕДУЩАЯ (из-за сцены): Срочная эмиграция в Канаду. 2000-31-12 (Звучать это должно: две тысячи тридцать один двенадцать).
ВТОРОЙ СТАРИК (продолжает, не обращая на голос внимания): Хоть на Луну. Только желаний нет. Я ведь и там охотником до путешествий не был. И не бывал особенно нигде, так, по служебной надобности. О чем мечтал простой советский инженер? Вздремнуть  с газеткой на диване, чтоб телек бормотал. В субботу хлопнуть водочки с устатку… А летом строить деревенский дом да в баньке париться. Рыбачить...
ПЕРВЫЙ СТАРИК: А я, признаться, путешествовать любил. Бывать в новых местах, все время что-то узнавать и видеть. Объездил весь Союз. Любил всегда движение и ветер. (Декламирует нараспев.)
А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер,
веселый ветер, веселый ветер.
Моря и горы ты обшарил все на свете,
и все на свете песенки слыхал.
Спой нам, ветер, про синие горы.
Про глубокие тайны морей,
про синие просторы, про птичьи разговоры,
про смелых и больших людей.
Это теперь — ни нового, ни старого. А только легкость, да ... и просто потрясающее ощущение свободы. Не с чем сравнить. Разве подобное тому, что после лагеря.
ВТОРОЙ СТАРИК (смотрит на него с удивлением): Ведь эта тема там была запретной! Я помню, как вы говорили: закроем ее раз и навсегда, наложим на нее табу.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: Да, не хотелось говорить. Это понятно, да? Там ведь не только помнишь все, но всякий раз переживаешь снова. А здесь — ни горечи, ни грусти. Ни радости, ни слез.
ВТОРОЙ СТАРИК (вторит ему): И никогда не холодно, не жарко. Как будто нет ни снега, ни дождя.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: А мысли есть. И думать можешь.
Старики ходят по сцене кругами и снова оказываются у витрины секс-шопа.
ВТОРОЙ СТАРИК: Еще привычки остаются. Вот почему мы с вами возвращаемся все в ту же точку? Точно слепые лошади, привыкшие ходить по кругу в шахте.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: Или как зэки на прогулке по тюремному двору. А знаете, порой мне удавалось погулять по зоне одному — уже в конце, когда перевели в “придурки”. Такое счастье было побродить по травке, нюхнуть какой-нибудь цветок, на живность посмотреть — кузнечиков там всяких, стрекозок, пауков. На всех, кто мирно копошится на земле. На небо там можно глядеть сколько угодно. Его ничто не заслоняет. Небесный купол над тобой всегда — огромный, серый или голубой.
Старики, двигаясь по кругу, проходят мимо серебряной елки.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: А это что такое?
ВТОРОЙ СТАРИК: Да неужели вы забыли? Это ж елка. Искусственная только, из фольги.
ПЕРВЫЙ СТАРИК (безо всякого выражения): Ну, да, у них ведь Новый год.
На сцену выскакивает Ведущая (та же девица, что стояла у витрины секс-шопа, но одетая иначе, в деловом стиле). Алексей поднимает на нее глаза.
ВЕДУЩАЯ (с напускным  торжеством): И новый век. И новое тысячелетие. До полночи -- одиннадцать часов.
Старики пожимают плечами, безучастно улыбаются, медленно уходят.
АЛЕКСЕЙ. Ну, началось. О, как меня все это бесит. (Зло.) Особый день, грань двух тысячелетий! Да нет в нем ничего особенного, только прокисший снег да сырость под ногами. (Гонит Ведущую, как кошку.) А ну-ка, брысь, пошла.
Ведущая слегка пятится, но продолжает говорить.
ВЕДУЩАЯ (мечтательно): Нас ждет магическая ночь… Ночь торжества, восторга и блаженства…
АЛЕКСЕЙ. Без елки, да.
ВЕДУЩАЯ. О, эта радостная суета! Но вот завершены все хлопоты, накрыт чудесный стол. Икра, шампанское! Бенгальские огни!
Алексей встает из-за компьютера, ходит по сцене.
АЛЕКСЕЙ (декламирует, перебивая и заглушая Ведущую):

Мне с самого утра не нравится
этот предсмертный день.
Вчера нахлынуло тепло,
снег за ночь сник,
свернулся,
как молоко с кислинкой.
И в помутневшем воздухе
отчетливо слышна утрата.

Ведущая в это время отходит на второй план, но остается на сцене. Слышен отдаленный нечленораздельный гул, он постепенно нарастает, в нем проступают отдельные звуки – музыка, шум улицы, стук колес близкого поезда и голоса. Эти волны накатывают на сцену, захлестывая ее, как прибой, и откатываются. Алексей продолжает:

А вдруг проснешься утром,
а снег уже не белый,
а лимонный
или голубой,
или оранжевый
... или кроваво-красный?

Сцена освещается поочередно желтым, голубым, оранжевым, красным юпитерами. Ведущая снова выходит на передний план.

ВЕДУЩАЯ: А я что говорю? Все задают себе вопрос: каким ты будешь, новый век? Что принесешь ты миру, новое тысячелетие? (другим тоном, профессиональным) Во-первых, потепление. Глобальное! В последние сто лет температура атмосферы повысилась почти на градус. Уже поднялся уровень земного океана, и скоро затопление будет грозить прибрежным городам и целым странам.
АЛЕКСЕЙ: А я слыхал, наоборот, Европа вновь может покрыться ледниками.
ВЕДУЩАЯ (строго): Не меньшую опасность представляет разрушение озонового слоя. Над Антарктидой...
АЛЕКСЕЙ: Брысь!
ВЕДУЩАЯ: Озоновая дыра над Антарк...
АЛЕКСЕЙ (не дает ей договорить): В башке у тебя дыра.
ВЕДУЩАЯ (жестко): Ах, так! Тогда еще один прогноз: до середины следующего века нам, женщинам, еще придется спать с мужчинами в одной постели. Но постепенно необходимость в этом отпадет. Зачатие будет происходить в пробирке, ну, а мужчины ... (мстительно) станут просто не нужны!
АЛЕКСЕЙ (угрожающе наступая на нее ): Кыш-ш-ш-ш-ш...
Ведущая удаляется. Алексей возвращается к компьютеру. Входит Полина, высокая  женщина с балетной статью, на пуантах и в белоснежной пачке, сверху накинута короткая шубка. В руках у нее еловые ветки.
ПОЛИНА: Ты знаешь, там слегка похолодало. И сыплет снег. Вот, удалось купить у гастронома. Хотя бы будет запах (ставит ветки в напольную вазу, уходит).
АЛЕКСЕЙ (не отвлекаясь от компьютера): Просто диверсия какая-то — оставить в Новый год без елок целый город.
Из-за стены комнаты выглядывает Ведущая.
ВЕДУЩАЯ: В редакцию все время поступают возмущенные звонки. Мы обращались к начальнику промлес ... горпром ... (в сторону) фу, блин, не выговоришь … но нам все разъяснил старейший депутат городской думы господин... (не успевает его представить, как на сцену выходит Феликс) Феликс Зигмундович, вам слово.
ФЕЛИКС ЗИГМУНДОВИЧ (с чувством, с пафосом): Нынче зеленые красавицы стали ужасно дороги, и многим семьям недоступны. Представьте горе девочки, оставшейся без елки (неожиданно увлекаясь в сторону, мечтательно), горе прелестного ребенка с золотыми волосами (почти поет) … и синими глазами (поет оперным голосом)… исполненными слез! (Опомнившись, другим тоном) Вот добренькие дяди собрались да и решили: понизим-ка мы цены.
ВЕДУЩАЯ (перебивая его): А злые дядьки отказались елки поставлять. Что же вы думали — рыночная экономика!
ФЕЛИКС (ехидно): Но кто по-настоящему хотел, тот елочку купи-и-и-л — вышел пораньше, занял очередь…
АЛЕКСЕЙ (перебивая его): Ну, да! Встать в шесть утра, бежать стремглав и быть хотя бы двадцать пятым. Да ручку б не забыть — чтоб записали номер на ладошке.
Феликс разводит руками и отходит в сторону, к витрине секс-шопа. Ведущая берет его под ручку, они вместе рассматривают товары. На сцену выходит и вмешивается в разговор Ведущий.
ВЕДУЩИЙ (повседневным тоном): Ну что вы, в самом деле, — из мухи сделали слона. Ведь можно же купить искусственную елку. Меньше хлопот и никакого сора (плавно переходя на профессиональный):
Искусственная елка —
для тех, кто не желает
до следующего года
выметать иголки.
Хотите запах? (Вытаскивает из кармана флакон с распылителем, пшикает.) Пожалуйста вам запах. (Распространяется приторный запах хвойного экстракта.)
АЛЕКСЕЙ (передразнивая Ведущего): Покупайте соевое мясо — шницель, фарш, бифштекс. Бесконечное разнообразие вкуса! Без холестерина, красителей и консервантов! (Зрителям.) Однажды мы его попробовали. Сначала — вроде даже вкусно. Ну, а потом — фррр. Как будто бы жуешь наждачную бумагу.
ВЕДУЩИЙ (очень искренне): Я тоже пробовал — по-моему, ничего.
ВЕДУЩАЯ (Ведущему): А может быть, ты сам – из соевого фарша?
Ведущий грубо отцепляет Ведущую от Феликса, оба уходят. Алексей возвращается к компьютеру. Феликс берет из комнаты стул, садится в стороне, у витрины секс-шопа. Достает ручное зеркальце, начинает гримироваться. Входит Полина уже без шубки, встает у Алексея за спиной, сначала читает текст с экрана, а затем декламирует наизусть, танцуя:

Когда впервые входишь
в этот круг,
он светел весь,
как март янтарный.
Дорога впереди —
и это очень страшно.
Зато твои все здесь еще,
и за тобой нет мглы.

(Танцует, кружится)

Ты движешься на свет
по кругу,
не замечая, как сзади
отрастает тень.
Не чувствуя еще, что сам –
не более чем грань
между весенней световой
и дождевой осенней
половиной.

(Очнулась. Остановилась. Смотрит на часы. Говорит негромко, без нажима.) А не пора ли нам сменить пластинку?
Отходит к балетному станку, начинает упражняться.
АЛЕКСЕЙ: Она права. (Совершает манипуляции мышкой: закрывает один файл, открывает другой. С ходу начинает читать не вполне своим голосом.) Его безумно волновал вид девичьего тела. Раньше он просто приходил на пляж и медленно бродил, не раздеваясь, в открытую разглядывая девушек. Теперь же страх быть обнаруженным все чаще заставлял его маскироваться ...
Феликс Зигмундович тем временем наносит на щеки тон, подводит брови и глаза, маскируясь под даму. Достает из портфеля парик, шарф, женскую шляпу.
ПОЛИНА (проносясь мимо в балетных па): Здесь ты неточно перевел … he … well … pretended … он притворялся, будто он …
Раздается звонок. В окне справа зажигается свет, мы видим силуэт Правой старушки у телефона. Полина прерывает занятия, берет трубку. 
ПОЛИНА (запыхавшись): Нет, мам, не слышала. Нет, не включали. Нет. Ужасно, да.
На сцену выскакивает Ведущая.
ВЕДУЩАЯ (сначала просто оживленно, потом самозабвенно): В столице только что произошло убийство. Очередное! Заказное! Буквально накануне нового тысячелетия. Ура! Господин Н. застрелен у подъезда собственного дома! Не дотянул до полночи лишь несколько часов!
ПОЛИНА (в трубку, кротко): Ты ставишь тесто? Вот и хорошо.
Алексей встает из-за компьютера, молча направляется в сторону Ведущей, та исчезает. Он возвращается к компьютеру. Полина вяло продолжает танцевать. Вдруг останавливается, достает платок, промокает глаза.
АЛЕКСЕЙ (заметив, что Полина плачет): Ты из-за елки?
ПОЛИНА: Нет. Малышка вот уйдет. Опять встречает Новый год без нас. Ты знаешь, иногда мне кажется, что мы ей вовсе не нужны. Зайдешь к ней в комнату, она сидит с ногами на диване, а рядом ласково мурлычет черный кот — магнитофон. Если не скажешь ничего, она и не заметит. Ну, выйдешь тихо и закроешь дверь.
АЛЕКСЕЙ (жене): А ты как думала? Пока мы ей неинтересны. Потом это пройдет. (Сам себе и зрителям.) А мне с отцом хотелось быть всегда. И в детстве, и потом. По воскресеньям мы гуляли с ним по городу вдвоем. Я помню наши разговоры. Во всех подробностях. Теперь они на дне. А на поверхности поговорить особенно и не с кем. Ну, разве что с женой.
С интересом наблюдает, как Полина, танцуя, движется по комнате.
ПОЛИНА (останавливается у портретов, улыбается сквозь слезы): Да и вообще сегодня горький, слезный день. (Приближается к портрету своего отца, долго глядит на него.) Ты знаешь, мне казалось все, что он откуда-то безмолвно смотрит на меня. Откуда-то совсем невысоко. И даже голос будто бы еще звучит, а может, просто эхо. Я и сейчас иногда чувствую этот прозрачный взгляд, а голоса не слышу. Пусть бы остался только голос. Пусть без тела.
АЛЕКСЕЙ (сам себе или зрителям): Ей еще долго привыкать к молчанию. А я уже успел смириться с тишиной. Те, с кем хотелось бы поговорить, ушли под воду, в тень,
куда перемещаются
все люди и предметы.
А я легко перехожу
из светлой мартовской
в осеннюю, глухую половину.
Все встречные тебе уже знакомы.
И где-то близко там уже твой дом...

Тем временем появляются Малышка и Денис. Оба с плэйерами, в наушниках. Качаются каждый в такт своей музыке. За ними крадется Феликс Зигмундович в женском обличье. Все трое совершают круг по сцене и удаляются. Входят Ведущий и Ведущая, останавливаются перед портретами, рассматривают их.
ВЕДУЩИЙ (с укоризной): А в новом веке эти двое были б живы.
АЛЕКСЕЙ (зло): Ну, все, опять прорвало.
ВЕДУЩАЯ (обращается к Алексею, развязно): Ты представляешь, там будут такие крошечные роботы — размером разве что с бактерию. Они достигнут с током крови любого капилляра и растворят все тромбы. И мы забудем об инфарктах и инсультах.
ВЕДУЩИЙ (обращаясь к Полине, читает по бумажке): В новом тысячелетии (видя ее печальное лицо, чуть запинается. С новой силой и энтузиазмом..) … в новом тысячелетии диагноз «рак» ни для кого уже не будет смертным приговором. Врачи научатся уничтожать любую опухоль, не нанося больному вред.
ВЕДУЩАЯ (перебивает): Для каждого с рождения будут храниться запасные органы — клонированные из его же клеток! Чтоб заменить больную печень или мочевой пузырь.
АЛЕКСЕЙ: Ага, как лопнувшее колесо. Фантастика! Ура! Только авария случится все равно. И приведет к летальному исходу.
ПОЛИНА (продолжая свою тему): Как хорошо, что мы похоронили их в одной ограде. Когда наступит лето, они, наверно, будут выходить наверх по вечерам. Сидеть на лавочке, беседовать, просматривать газеты…
АЛЕКСЕЙ: Ты думаешь, у них там есть слова?
ВЕДУЩИЙ (читает по бумажке): А кладбища в конечном счете упразднят. Не могут же они все время разрастаться! Кремация — самый  цивилизованный сегодня способ ... утилизации отходов. О-о, простите, это из другого текста. ... Вот, нашел: …и урну с дорогим вам прахом вы сможете захоронить в особом месте, в памятной стене. А можете … (удивленным тоном, но все же дочитывает текст) … оставить даже дома.
АЛЕКСЕЙ (очень мрачно улыбаясь): Чтоб пепел стучал в сердце, если оно есть.
Полина танцует. Звучит какая-нибудь волнующая музыка, например, “Such a lovely place”. Алексей некоторое время смотрит на нее, затем присоединяется. Они танцуют, почти не касаясь друг друга, но при этом очень сексуально. Раздается звонок. Одновременно в окне слева зажигается свет. Возникает силуэт Левой старушки.
АЛЕКСЕЙ: Да, мам. (Разговаривая с матерью, продолжает танцевать, держа трубку в вытянутой руке.) Ты встретила сегодня Феликса? В женском пальто и шляпе?
Снова появляются Денис и Малышка, за ними следует Феликс Зигмундович. Достает из кармана черные очки, цепляет их на нос. Молодые люди целуются, не снимая наушников. Расходятся. Молодой человек исчезает за углом (стены комнаты, например). Феликс расстегивает штаны. Он стоит позади Малышки, совсем рядом. Почувствовав его присутствие, она оборачивается. Он распахивает пальто: штаны расстегнуты, оттуда торчит огромный резиновый член.
МАЛЫШКА (громко вскрикивает): Ой! Мама!
Она бежит, наушники соскальзывают, наружу вырывается несколько строчек из песни «Машины времени»:
Не стоит прогибаться
под изменчивый мир,
Пусть лучше он
прогнется под нас.
Однажды он прогнется под нас.

На крик выбегает Денис, приятель Малышки, догоняет Феликса, обращает к себе лицом и отшатывается. Медленно разворачивает обратно.

Акт 2

31 декабря, ранний вечер

Алексей сидит за компьютером, спиной к зрителям. Вместо витрины секс-шопа появились полки с книгами, рядом столик, за ним расположились старики. Первый старик держит перед собой развернутую газету, громко ей шуршит. У Второго старика в руке граненый стаканчик с портвейном. Он потихоньку из него отхлебывает. Первый старик достает из нагрудного кармана пиджака карандаш, вернее карандашный огрызок, что-то подчеркивает, обводит кружками и про себя бормочет. Второй старик смотрит на него с улыбкой. Тот замечает его взгляд, откладывает в сторону газету и возвращает карандаш в нагрудный карман.
ПЕРВЫЙ СТАРИК (как бы оправдываясь): Ну, что поделаешь — меня уже не отучить читать газеты и слушать новости с утра.
ВТОРОЙ СТАРИК: А ведь я помню, что это за карандаш. Вы мне его показывали там когда-то.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: Да-да, всю жизнь его хранил. Как талисман. Я им писал оттуда письма. Выписывал цитаты из разных книг. Там ведь была отличная библиотека — из конфискованных томов. Я все прочел — русскую классику, Шекспира, Гете, Данте, титанов мысли — Платона, Гегеля. Ну и, конечно, Маркса. Подчеркивал карандашом, что нравилось. Изречения разные и афоризмы. (Улыбается чуть снисходительно по отношению к себе тогдашнему, но говорит безо всякой иронии.) Ну, например, вот это, чеховское: «в человеке все должно быть прекрасно: и душа, и мысли, и лицо, и одежда». Или из Горького: человек — это звучит гордо.
АЛЕКСЕЙ (отвечает из-за компьютера, не задумываясь, кому): Я бы сказал, пожалуй: «человек — это звучит Горько». (спохватывается, что вроде бы кому-то отвечает, озирается).
ПЕРВЫЙ СТАРИК (чуть ностальгически): Или из Маркса, помните: “Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя”.
ВТОРОЙ СТАРИК: Ну, как не помнить, висело на всех стенах. (С усмешкой.) Еще: свобода — это познанная необходимость.
Входит Полина (в черных свитере и джинсах) и тоже, сама того не замечая, вступает в разговор.
ПОЛИНА (вполголоса, про себя): Свобода — это когда все время покупаешь яблоки и апельсины.
Соображает, что кому-то отвечает, оглядывается, прислушивается, обходит комнату. Потом замирает у стены с портретами и стоит неподвижно на протяжении всего разговора стариков.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: А я ведь только в зоне понял, что это такое. Свобода. Вы думаете, потому что там ее лишился? А вот и нет, как раз наоборот. Свобода — то, чего лишить нельзя. Не более чем внутреннее чувство. Или оно есть, или его нет.
АЛЕКСЕЙ (из-за компьютера): Согласен. Да.   
ВТОРОЙ СТАРИК (встает, ходит по сцене): О, вы для меня всегда были героем, идеалом. И настоящим праведником, хоть и неверующим, да. Но и загадкой! Пожертвовать всей жизнью, юностью, дарованной нам Богом — ради чего? Ради идеи? Ведь это надо же додуматься – отправить Сталину письмо! (очень деликатно, с горечью) Ха-ха! Три первокурсника надеялись открыть вождю глаза! А вдруг для него новость, что у каждого второго кто-нибудь сидит. Колхозники, как крепостные, живут без паспортов. И жрут одну картошку.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: Конечно, здесь это смешно. Здесь все смешно… Ну, а письмо … оно не вышло даже за пределы города. Да что там! Его изъяли сразу же, на нашем же почтовом отделении. А впрочем, это было все равно. У них уже лежал донос. Этот прохвост записывал все наши разговоры. (После паузы.) А знаете, ведь мы готовились к аресту. Я просыпался по ночам, все представлял, как это будет, прислушивался к звукам. Особенно к шипенью тормозящих шин.
ВТОРОЙ СТАРИК: Да… а они явились к девяти утра, прямо к дверям аудитории. Я помню этот день. Мой день рождения, восемнадцать лет. Родители купили мне велосипед. И не было ведь больше радости, чем оседлать его и мчаться за город, на комариные болота — за червяками да жуками для рыбалки. И никакой там жажды справедливости, стремления к правде. Я любил жизнь, что называется. (Говорит как бы в скобках.) (Поэтому не заслужил у Бога легкой смерти.) И только под конец прозрел.
АЛЕКСЕЙ (встает из-за компьютера, ходит по сцене): Я тоже не герой. А кстати, кто я? Бог его знает. Может быть, поэт.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: А я так и не смог, представьте, научиться ездить на велосипеде. Все время падал. А может, просто не успел. Все нужно было что-то делать. Сначала самому учиться, потом учить других.
ВТОРОЙ СТАРИК: Но как же это вы – вы, умница такой, -- могли настолько ошибаться в людях! Ну, ладно еще в юности. Простительно, пожалуй. А после-то, когда вернулись? Всю жизнь встречались с ним, дружили. А он на вас стучал. И докторскую из-за этого не защитили. Да неужели же у вас не возникало подозрений? Ведь он гулял себе на воле, пока вы отбывали срок!
ПЕРВЫЙ СТАРИК (снимает очки и смотрит близорукими наивными глазами): Нет, как ни странно, нет. Мы думали – случайность, просто повезло. Ведь так бывало. А после лагеря я рад был встретиться со старым другом. Ведь больше никого из наших в городе уж не осталось.
Алексей и Полина слушают их разговор незаметно друг для друга. Каждый думает, будто слышит он один.
ПОЛИНА (спрашивает сама себя): О ком это они?
АЛЕКСЕЙ (отвечает с закрытыми глазами, как во сне): Я знаю. Мне даже кажется, что знал всегда. Прекрасно помню, как он приходил к нам в дом.
Входит Феликс Зигмундович, приближается к столику стариков. Первый старик при появлении Феликса надевает очки, берет газету, снова начинает читать. Второй старик поднимается из-за стола.
ВТОРОЙ СТАРИК (крестится): Свят-свят-свят…
Пятясь, уходит со сцены.
ФЕЛИКС ЗИГМУНДОВИЧ (в сторону Алексея): Пионерам-комсомольцам -- физкультпривет.
АЛЕКСЕЙ (продолжает свой рассказ с закрытыми глазами): И говорил, как радио, не умолкая. Рассказывал какие-то истории, двусмысленные анекдоты. (Феликс прогуливается по сцене, рассматривает полки с книгами. Первый старик не обращает на него никакого внимания.) Вдруг мог прервать себя на полуслове, потом спросить:
ФЕЛИКС ЗИГМУНДОВИЧ: Вот я все думаю – ну, неужели ты действительно марксист? Или, как все мы, только с виду? Скажи, как на духу. (Первый старик продолжает читать газету, не поднимая головы). Шучу, шучу. Ну, что ты, юмора не понимаешь?
Разводит руками. Уходит. Возвращается Второй старик.
ПЕРВЫЙ СТАРИК (откладывает в сторону газету): Наверно, я всегда думал о людях слишком хорошо. Особенно о женщинах. О Лизе, например. Смешно, но ведь она действительно казалась мне возвышенной, небесной, чистой. Мне было страшно на нее взглянуть, не то что прикоснуться. Так, подержаться за руку, чуть клюнуть в щеку. Я был уверен, что она все эти годы будет меня ждать. Писал ей романтические письма. О том, что мы должны быть близкими духовно. Я и сейчас так думаю. Я очень старомодный.
ВТОРОЙ СТАРИК: Да-а-а, наша с вами внучка повеселилась бы над нами от души. Сказала бы: “Быть девственником в восемнадцать лет — позор”.
Старики поднимаются из-за стола, заходят в комнату к Алексею и Полине. Прохаживаются, осматривают все, трогают предметы. Улыбаются безучастно. Алексей и Полина при их приближении осторожно отступают.
ВТОРОЙ СТАРИК: У них тут хорошо. Я знаю, моя дочь умеет навести уют.
Первый старик останавливается у компьютера. Прежде он его как будто не замечал.
ПЕРВЫЙ СТАРИК (довольно оживленно): Вы там не научились с этой штукой обращаться?
ВТОРОЙ СТАРИК (равнодушно): Да толком нет. Да и вообще — ну, не люблю я эту технику, предпочитаю ручку и бумагу.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: Эх, темные мы с вами люди. А я бы научился. Так увлекательно. Наверно, очень экономит время. (Садится за компьютер, неуверенно водит мышкой, щелкает, читает открывшийся текст.) Он долго выбирал очередную жертву. Но, выбрав, отступиться от нее уже не мог. Фу, что за ахинея?!
Алексей, стоя у старика за спиной, находит нужный файл, и сам зачитывает свои слова.
АЛЕКСЕЙ:
Я будущего не боюсь.
Я его просто не люблю.
Оно ведь никакое.
Пустой,
слепяще белый
лист.
Я люблю прошлое.
Вот у него есть запах,
цвет и вкус.

ПЕРВЫЙ СТАРИК (поднимается из-за компьютера): Как странно... А я всегда мечтал о будущем. Оно меня так вдохновляло. Казалось светлым и зеленым, как весенняя листва, или, как небо, бездонно голубым.
Снимает очки, и у него появляется характерный близорукий взгляд, устремленный не на предметы и не вглубь себя, как у Алексея, и даже не в пространство, а именно – никуда.
ПЕРВЫЙ СТАРИК (тихонько поет):
Кто весел, тот смеется,
Кто хочет, тот добьется,
Кто ищет, тот всегда найдет.
Оглядывает комнату уже без любопытства. Оба старика совершают по сцене круг. Алексей и Полина стоят неподвижно. Раздается звонок, в окне у Правой старушки зажигается свет, виден ее силуэт. Полина берет трубку, недолго слушает, отвечает:
ПОЛИНА: Ну что ты, мам, какое здесь землетрясение. У нас и гор-то настоящих нет. Ты вспомни, сколько уже было этих предсказаний!
Из-за стены комнаты выплывает Ведущая.
ВЕДУЩАЯ (мечтательно): Что Англия уйдет под воду. Америка исчезнет с лица земли.
ПОЛИНА: Да просто выключи ты этот телевизор. Вынь из розетки шнур. Ты помнишь, папа говорил…
ВТОРОЙ СТАРИК: (проходя мимо, сам произносит свои слова): Ну что ты смотришь в этот черный ящик.
Полина протягивает к нему руки, он деликатно избегает ее объятий. Оба старика медленно уходят со сцены. Полина застывает с распростертыми объятьями. На секунду гаснет свет.

31 декабря, поздний вечер

АЛЕКСЕЙ (ходит по комнате):
Нездешний житель я,
хотя расстаться здесь
со многим слезно жаль.
Особенно с листвой,
с деревьями, с водой
струящейся.
Со снежным светом из окна.
Со всем, что не возьмешь…

Входит Полина. Она в очень простом и стильном платье, сером или черном, в зависимости от внешности актрисы. За ней следует Ведущая.
ПОЛИНА (смотрит на часы): Наверное, пора.
АЛЕКСЕЙ: А? Да…
… Со всем, что не возьмешь
с собой в дорогу.
ВЕДУЩАЯ: Пора, пора! До конца света …ой! …до конца века осталось… (смотрит на часы) … сорок минут 11 секунд!
АЛЕКСЕЙ: Да-да. Минуточку! Сейчас.
Полина начинает сама потихоньку разбирать декорации, снимает с полок книги. Входят Малышка и Денис, оба в наушниках. Малышка делает приветственный взмах рукой, Денис кланяется. Алексей кивает, продолжая что-то набирать. Полина тоже кивает, заискивающе улыбается.
МАЛЫШКА: Ой, мы на пять минут. Мне только быстренько переодеться.
АЛЕКСЕЙ (с некоторой досадой): А, ладно, все равно сегодня не успеть (закрывает файл, выключает компьютер).
Алексей и Полина вместе разбирают декорации. Снимают с полок и уносят книги. Алексей отключает компьютер, убирает его. (Столик остается.) Тем временем Малышка усаживается под фотографиями на оставшийся стул, подкрашивается, глядя в маленькое зеркальце, включает плойку в розетку для компьютера, завивается. Денис подходит к портретам. Он просто смотрит, ничего не спрашивает. Малышка комментирует по мере того, как он переходит от одной фотографии к другой:
МАЛЫШКА: Этот мой дедушка -- папа папин. А этот -- папа мамин. А это фотография их курса, 50-й год. Ой! Надо же! (произносит по слогам) Пя-ти-де-ся-тый — ужас как давно. Смотри, у них совсем другие лица. Ну, не такие, как у нас. Серьезные, торжественные…
ДЕНИС: На них написано: готовы к подвигу, к труду.
МАЛЫШКА: А знаешь, мне без дедушек на свете очень грустно.
АЛЕКСЕЙ (проходя мимо, абсолютно без пафоса, просто в подтверждение ее слов): Без стариков мир пуст.
Малышка заходит за стену комнаты. Денис, ожидая ее, нацепляет наушники. Алексей и Полина снимают со стены портреты стариков. Вносят другие: Маркса, Ленина, Сталина, Гитлера, Фрейда.
АЛЕКСЕЙ (вешая портрет Маркса): Вы первый в галерее, доктор Маркс. Отец вас уважал. А мне вы просто малоинтересны. Кто-то сказал про вас: пожар ума. Не помню, кто, но прямо в точку. (Вешает Ленина.) И этого отец пытался защищать. Он просто мало знал. А у меня один был только аргумент – расстрел невинных женщин и детей, элементарный школьный факт. (Вешает Гитлера и Сталина) Без этой сладкой парочки никак не обойтись. Близнецы-братья. Вы скажете, набор банальный? В общем, да. Зато все знают их в лицо. (Вешает портрет Фрейда.) За исключением этого, пожалуй, господина. А вот ему про нас известно было все. Про темные мотивы. Про тайные желания. Про Эрос и Танатос.
ДЕНИС (зрителям): Ну и компания у них тут! (сдерживает зевок). Скулы сводит.
АЛЕКСЕЙ (уходя со сцены за очередной деталью декорации, поясняет):
Он черно-белым был,
Двадцатый век.
Денис забегает за стену, через минуту возвращается, держа в руках огромную фотографию группы «Битлз». Вешает ее над портретами. На минуту снимает наушники, звучит фрагмент песни «Let it be». Входят Алексей с мотком колючей проволоки и Полина с веревочной паутиной. Останавливаются и слушают “битлов”. Улыбаются. Из-за стены выходит Малышка в длинном белом платье невесты.
МАЛЫШКА: Ну, все, мам-пап, пока!
ДЕНИС (чинно): До свидания. (Вежливо, но несколько иронично.) С Новым годом, с новым счастьем.
АЛЕКСЕЙ и ПОЛИНА (грустно вторят им): С Новым годом!
Денис и Малышка, уходя со сцены, говорят уже только между собой.
ДЕНИС (серьезно): А между прочим, там, на фотографии, и мой дед Феликс есть. У нас такая же. Где-то в альбоме старом.
МАЛЫШКА: Он тоже умер?
ДЕНИС: Нет, зачем.
Оба нацепляют наушники и удаляются, покачиваясь в ритм.
Алексей бросает в угол моток колючки, Полина развешивает паутину, помещает в нее  бумажного паука-свастику. Красное знамя с серпом и молотом пионерским шагом вносит Ведущая. Ставит его в углу. Грузно усаживается на оставшийся стул, с трудом забрасывает ногу на ногу. Закуривает сигарету.
ВЕДУЩАЯ (вяло): Внимание. Колготки антицеллюлитные. Эффект мгновенный. Вот, убедитесь сами – идеально гладкие (подходит к Алексею, демонстрирует ноги), ну, глянь же! -- ляжки.
Достает бутылку с пивом, отхлебывает из нее. Входит Ведущий. Вносит в декорацию свою лепту -- резиновую девушку. Ставит в углу рядом со знаменем.
ВЕДУЩИЙ (скороговоркой, на ходу): Отдых на Кипре. Рождественские скидки.
ВЕДУЩАЯ: О, Господи, когда же это кончится! На Рождество -- в Сахару. На лето -- в Антарктиду. Я так устала. Какой там на хрен Новый год. Да у меня одна мечта: сесть, наконец, в свой “ауди”, примчать домой и завалиться спать.
ВЕДУЩИЙ (забирает у нее бутылку с пивом): Напьешься пьяной, въедешь в столб — костей ведь не собрать. Сегодня гололед.
ВЕДУЩАЯ (кокетливо): У-у, злой.
ВЕДУЩИЙ: Нет, просто я — в отличие от вас, мадам, — смотрю на вещи трезво.
ВЕДУЩАЯ: Ну, ладно, значит, не поеду никуда. Просто включу в салоне печку и буду сквозь стекло смотреть на падающий снег.
Звучит песня “Наутилуса”:
падал теплый снег
она включила свет
он открыл гараж
он завел мотор
она сняла пальто
падал теплый снег
струился сладкий газ

дети любви
мы заснем в твоих мягких лапах
дети любви
нас погубит твой мятный запах

Ведущие нехотя целуются, молодой человек вяло пристает к девице.
АЛЕКСЕЙ (проходя мимо Ведущей, чуть касаясь рукой ее зада): А знаешь, ты права. Есть, есть сегодня что-то в атмосфере.
ВЕДУЩАЯ (громким шепотом, язык заплетается): Срочная эмиграция на Марс. 2001-1-1 (Звучит: две тысячи один-один-один). В новый век – без целлюлита!
Ведущая пьяна. Ведущий уводит ее со сцены. Алексей помещает над портретами часы, напоминающие кремлевские куранты.
Итак, все атрибуты недавнего прошлого налицо. Алексей и Полина вносят в картину последние штрихи и ненадолго исчезают. Появляется Феликс Зигмундович. Снимает женскую шляпу, пальто. Шляпу нацепляет на голову резиновой девушке. Остается в угрюмом коричневом костюме. Садится за стол лицом к зрителям, достает из ящика револьвер. Сидит  и ждет. Оружие направлено в зал.
Слева входят Алексей и Полина. На протяжении монолога Феликса в правом углу сцены, у елки собирается молодежь, среди них Денис и Малышка. Все танцуют. Их освещают разноцветные лучи. В левом углу за столиком, где давеча сидели старики, расположились старушки, пьют чай. На столе у них маленькая искусственная елочка. Когда Феликс начинает говорить, они прислушиваются, через некоторое время замирают, сидят неподвижно.
ФЕЛИКС ЗИГМУНДОВИЧ: Что, все готово? (удовлетворенно оглядывает декорации). Вот вместе и проводим старый добрый век. Или не добрый, а? Да, кому как. (Алексею) А я тебя давно уж поджидаю. Как пионер, всегда готов. Что ты придешь взглянуть в мои злодейские глаза. Ха-ха! А что, мне тоже интересно ведь с тобой поговорить. Ты, верно, думаешь, я фантастический подлец? Монстр? Дьявол? (тонким голосом). Ой, какая чепуха! (обычным тоном) Я не хотел им зла. Тем более ему. Ну, твоему отцу. Его я уважал. Конечно, в глубине души. Я просто (кланяется Полине) … вы, мадам, простите уж за грубые слова – я просто его девку хотел трахнуть. Ну, глаз я положил на эту Лизу. Да. Уж если приглянулась мне девчонка — все. Как у Высоцкого: уж если что решил, так выпью обязательно. (Денис отделяется от танцующих, подходит, встает позади Алексея и Полины.) А-а-а … вы удивлены? Не понимаете, о чем я?  Значит, так. У твоего отца была любовь. Лилейное лицо. Глаза-фиалки. И называлась Ли-и-за! У них такие трогательные были отношения. Ну, встретиться глазами и друг на друга издали смотреть. А у меня все мысли были только об одном. Хотелось всюду и всегда. (Подходит к резиновой девушке, обнимает ее, нежно гладит по ягодицам. Громко вздыхает.) Это теперь вот только и могу – потрогать, посмотреть. Что делать – старость. (После паузы.) Когда  его забрали, я пришел ее утешить. На ней было такое платье миленькое, с кружевным воротничком. И много-много пуговок. Расстегивать устал! Глядите-ка, все помню. Все!
Здесь Алексей порывается что-то сказать. Вообще-то, за исключением этой попытки, он молчит на протяжении всей сцены, только курит одну за другой сигареты. И остальные себя никак не проявляют. Они тут только наблюдатели, зрители.
ФЕЛИКС ЗИГМУНДОВИЧ (останавливая Алексея довольно властным жестом): Нет, погоди-ка. Дай уж мне сказать. И так всю жизнь молчал. Засунул в задницу язык. Так вот … а после я ничем ему не навредил. Просто писал отчеты каждый год. Мол, так и так, товарищ Н. вполне благонадежен. А отказаться было невозможно. Они ведь про меня все знали, все. И, между прочим, даже потакали моим слабостям. Однажды шеф вручил мне книжку к празднику, к 7 ноября. Крамольную «Лолиту»! Вы про нее тогда и слыхом-то не слыхивали. А у меня она была! Да, кстати, у меня тут и твои книжонки есть – ну, что ты переводишь. Так, недурное чтиво. (Берет красное знамя брезгливо, за уголок.) А вот скажи: тебя ведь это тоже никогда не волновало — социализм там, коммунизм, капитализм. Отец твой был идейный, это да. Хотя, по-моему, так просто дурак. Променять молодость на лагерный барак! Мечтал и там, небось, о светлом будущем, я знаю. Но и с тобой я тоже не согласен. Ты говоришь, мол, будущее — белый лист. Ха! Нет, дорогой мой, будущее — черный ящик. А прошлое тем более — большая черная дыра. Тоннель... Воронка... Гул и свист. И темнота … Может, я выдумал все это. А?
Визг тормозящих шин. На белую стену проецируется тень «воронка». Раздается двенадцать ударов.
ФЕЛИКС (беззлобно и лукаво): Ты, верно, думаешь, что это бьют кремлевские куранты. Шампанское! Ура! Нет, дорогой мой, это за тобой. Я сообщил на всякий случай куда следует. Не потому, что я тебя боюсь. Упаси боже! Нет! Так, для порядка. Да и по привычке.
Входят люди в форме НКВД. Молодой человек, жующий резинку (Ведущий), — в штатском. Алексей и Полина медленно пятятся к стене, думая, что это за ними. Но вошедшие не обращают на них никакого внимания. Энкэвэдэшник делает знак Феликсу — мол, брось оружие. Феликс послушно опускает револьвер. Недоуменно пожимает плечами. Помощники открывают ящики стола, наскоро роются в бумагах, по сцене разлетаются белые листы. Как из-под земли появляются старики.
ЭНКЭВЭДЭШНИК: Понятые, подпишите протокол.
Старики оба подписывают. Феликс встает, не дожидаясь, пока его поднимут, и, вздев руки, смирно проходит с людьми в форме.
ДЕНИС (когда Феликса проводят мимо него): Что ж, дед, прощай.
ЭНКЭВЭДЭШНИК (цинично): Давно пора. Пускай сыграет в ящик.
Феликса уводят. Денис собирается уйти, спохватывается, снимает со стены фотографию «битлов», уносит, затем уже присоединяется к танцующим.
ЭНКЭВЭДЭШНИК (Алексею и Полине): Так, ваши документы. (Они достают свои паспорта. Тот просматривает их, кивает.) Вы можете идти.
Визг шин. С белой стены исчезает тень «воронка». Алексей и Полина стоят неподвижно.
ЭНКЭВЭДЭШНИК. Ну, что такое? Вы свободны. Да! Чему тут удивляться? Что зло наказано? А как же! (говорит по слогам, как маленьким детям) Зло на-ка-зу-е-мо все-гда. Это обратное неверно. Насчет вознаграждения за добро.
Энкэвэдэшник еще раз бегло оглядывает комнату, хлопает резиновую бабу по ягодицам, после секундного колебания прихватывает ее, уносит со сцены, потом возвращается и присоединяется к танцующим.
Старики безучастно наблюдают за происходящим и говорят между собой. На протяжении их разговора Алексей и Полина окончательно разбирают декорации. Снимают со стен все портреты, уносят знамя, паутину и колючку. Старушки убирают со стола чай, уходят. Алексей выносит столик. Танцующие исчезают вместе с елкой. На сцене остается только белая стена, по полу разбросано несколько белых листов.
ВТОРОЙ СТАРИК: Теперь-то что с ним разбираться. Он к нам на полпути.
ПЕРВЫЙ СТАРИК (очень жестко) Не думаю. Мы с вами пребываем между небом и землей. А его место — там. (Указывает вниз.) Да-да. Хоть здесь-то уж должна быть справедливость!
ВТОРОЙ СТАРИК: О, вы не правы, нет. Не нам его судить.
ПЕРВЫЙ СТАРИК: Пусть так. Но я уж точно не подам ему руки. (Сам себе удивляясь.) Как странно: остаешься даже здесь самим собой. А я всегда, наверно, был максималистом. И Лизу не простил. (Безжалостно): Пускай ее ваш Бог простит. (После паузы): А знаете, чему б я в самом деле удивился на Земле? Если б узнал. Что вы под конец жизни окрестились. Ходили в церковь. Исповедовались батюшке. И стали даже верить в чудеса! Вы – физик, инженер, естествоиспытатель! Не  по-ни-маю!
ВТОРОЙ СТАРИК: А вы — не верите? И здесь не верите?
ПЕРВЫЙ СТАРИК: Да нет.
ВТОРОЙ СТАРИК: Но как же? Как тогда вы это объясните?
ПЕРВЫЙ СТАРИК (без особой убежденности): Ну, может быть, другая форма бытия. Иное измерение. (Помолчав. Очень смущаясь.) А знаете, я и сейчас, пожалуй, верю в коммунизм. И в справедливость. Да. И в разум. (Разводит руками.) Вы можете себе представить? А? И в то, что впереди у человечества дорога в миллионы лет.
Старики медленно удаляются. Алексей и Полина смотрят им вслед. Танцуют вдвоем под томную и гибельную музыку, какой-нибудь вальс 30-х годов. Алексей запинается, подбирает один из листков и сначала зачитывает, а потом произносит наизусть свой текст -- очень обыденным тоном. Полина зажигает бенгальский огонь, подносит к бумаге. Алексей держит горящий лист в руке, пока пламя не начинает жечь ему пальцы.

АЛЕКСЕЙ:
Наверно, где-то в мире
этот новый день
зеленый, голубой. 
А здесь он будет
белым без изъяна.
Хрустальный звон.
Алмазные снега.
Взойдет над горизонтом
ледяное солнце.
И прошлое исчезнет.
Теперь уж навсегда.