У Вечного огня

   

В нашей семье с войны никто не вернулся. Поэтому праздник Победы всегда шел мимо нас. Орденов никто не надевал. О войне рассказывать было некому.

Нам доставалась только Минута молчания.

Для меня, как для всех людей советского поколения, война – это не только 41-й – 45-й год. А это еще и четыре года до и восемь после. Эпоха-мельница, жернова которой легко перемалывали человеческие кости.

Наша огромная и шумная когда-то семья сократилась до двух человек: мамы и меня. Мы стали близкими подругами. Я узнавала много историй, которые не знали мои брат и сестра. Просто потому, что до 88-го года о многом лучше было молчать.

1949 год. Моей маме 19 лет. Она только что окончила педагогическое училище, устроилась на работу в школу.

Школы тогда были вечерними. Двенадцатилетние мальчишки днем работали на полях и заводах, а вечерами учились. Занимались при свете коптилок, сделанных из гильз.

Мальчишки во все времена были одинаковыми: на уроке всегда находили для себя дополнительное развлечение. Вот и слышала молодая учительница в темноте непрерывные плевки. Это шли соревнования на самый меткий выстрел. Стреляли из бумажных трубочек бумажными же патронами. Кто стрелял, куда, в темноте она не видела.

А утром открыла класс и обмерла. Высоко на стене, где сейчас обычно висят портреты писателей, висели портреты вождей, и один портрет, лысого дядьки в очках с холодным неприятным взглядом (фамилию Берии она тогда еще не знала), был весь утыкан приставшими пыжами.

Схватила мама стул: следы ночной дуэли нужно было срочно убрать, - и надо же, именно в этот момент в класс заглянула другая учительница.

- Я сейчас все смою, - с мольбой в голосе проговорила мама. Но та уже бежала по школьным коридорам.

А потом пришла машина НКВД. Подвальная сырость, холод, и крысы, крысы.

- Тебя били? - спрашиваю я.
- Нет. На допросы вызывали по 5-6 раз в день и обязательно каждую ночь.

Заключение продолжалось две недели. Ограничились публичным собранием и исключением из комсомола. Маму спас ее отец, мой дедушка, герой гражданской войны, дважды орденоносец. Не знаю, были ли тогда у него ордена, но помню, что до конца его жизни все жители города здоровались с ним за руку. Когда началась война, он добровольцем хотел уйти на фронт, но его не взяли, ему было 50, отправили служить в милицию.

 Вам кажется, две недели это мало? Потерпите пять минут зубную боль.

Сейчас я думаю, хорошо все-таки, что случилась эта история в маленьком, далеком от столиц, городке, где все друг другу соседи. Ведь по-настоящему досталось Москве и Ленинграду. Вся семья ушла бы в лагеря, и не спас бы никого  героический отец.

Мама потом двадцать лет не здоровалась со своей бывшей коллегой. И если их встреча случалась при людях, последняя говорила: «А Лидия Ивановна со мной не здоровается. Я знаю, почему».

Недавно я была в городе своего детства. Там в историческом центре в живописном месте уже много лет горит Вечный огонь. У подножия памятника огромная мраморная плита и на ней имена, имена. Вот мой дядя, мамин брат, погиб под Смоленском в сентябре 41-го. Ему было 17. Он только что с отличием окончил школу. Его мать, моя бабушка, получив похоронку, ослепла от горя и слез, в прямом смысле. Вот мой дедушка, отец отца, подполковник, погиб в Белоруссии в июле 41-го. Вот мой орденоносный дед, умер в 1972-м году. Его я знала мало, но очень любила.

Стоя у Вечного огня, я почему-то думала, что сюда можно было бы вписать и имена тех, кто валил лес, кто круглосуточно стоял у станка, тех мальчишек, которые просто хотели еще немного побыть детьми, той 19-летней девочки, по которой танком прокатилось непростое время. Прокатилось, случайно не раздавило. А могло бы раздавить и не заметить.

Простила ли мама ту женщину? Я не знаю. Мамы давно уже нет.

Не наше дело, ныне живущих, судить тех, кому досталась неправедная вера.

Бог им судья, хотя не знаю, возьмется ли он судить.

(Графика с сайта Дом солнца)