Июльский день нарождался ослепительно жарким и сухим. Атмосфера – пронзительно голубая утром – уже белела, не в силах противиться медово-тягучему солнечному свету.
Максим Спицын, инженер-биолог, только что докопал остаток дорожки, над которой уже вторую неделю щедро рассыпал свои скромные запасы профессиональных знаний, и присел под развесистой ивой на берегу пруда. Но не успел он горько задуматься о судьбе молодого специалиста в эпоху сторительства материально-технической базы коммунизма, как услышал визг велосипедных тормозов, скрежет колёсных шин по гравию и бодрый, но почему-то такой занудный, голос Петушковой, координатора и вдохновителя работ по благоустройству Ботанического сада:
- Спишь, Спицын?
У Спицына против его воли взыграл армейский инстинкт и чувство собственного достоинства:
- Никак нет!
Но Петушкова уже увидела свежо нарытую часть дорожки, устыдилась своих управленческих инсинуаций и уже с мягкой ноткой спросила:
- Закончил дорожку?
- Так точно! – отчеканил Спицын, вытянувшись перед Петушковой и глядя в её брызжущие энергией глаза.
- Отлично, Спицын! Идём, нужно срочно прополоть две грядки с саженцами.
- Всегда готов применить силу к врагам советской ботанической науки! – с нескрываемой иронией ответил Спицын, вскидывая на плечо свой скромный шанцевый инструмент.
- Брось кривляться, Спицын, а то лишу прогрессивки, - сурово сказала Петушкова и махнула генеральской рукой, указывая направление предстоящей атаки на сорняки.
Петушкова, искромётно блеснув перед лицезреющим Спицыным загорелыми бёдрами и прочей мелочью, лихо прыгнула в седло двухколёсного представителя научного прогресса. Она твёрдо верила в полную и окончательную победу над сорняками и поэтому стала быстро набирать скорость. Спицын внимательно, не переставая при этом подавлять в своём слабом от многолетнего учения сознании мелкобуржуазную зависть к быстрой езде, смотрел в след улетающего по дорожке координатора. Он вытянул гусиную шею недавнего студента и тотчас запеленговал дивную куртину боярышника, возле которой Петушкова ударила по тормозам и спрыгнула в район предстоящих трудовых будней.
Через пять минут Максим Спицын прибыл на новый объект своей профессиональной деятельности. Петушкова уже укатила по непрерывным делам организации производственного процесса. На двух грядках с саженцами торчали её вехи из двух свежесорванных веток боярышника. А вокруг них уже буйно митинговали жёлтые корзинки одуванчиков. Тонкими, детскими голосками они протестовали против геноцида своего собственного вида. Они обвиняли, исчезнувшую из поля их зрения Петушкову, в излишнем административном рвении. Появление Спицына не добавило им оптимизма. Что хорошего и светлого можно ждать от человека, чьим именем был назван пулемёт? К тому же этот человек весьма не двусмысленно ухмыльнулся и с интонацией заядлого садиста спросил:
- Ну что, сопляки, допрыгались?
После такой краткой, но ёмкой, вступительной речи, Спицын снял с пояса очень симпатичный чехол из натуральной кожи, с не менее красивой надписью «Любимому Максиму от Люси». Из него он вытащил ножовку с тончайшими, но хорошо наточенными зубчиками. Спицын вдруг почувствовал приступ гуманизма, лёгкая поступь которого засуетилась в его размягчённом прекрасным пейзажем сознании, но армейская закалка взяла власть в свои мохнатые руки производственной необходимости.
Спицын рухнул на колени перед первой грядкой, и работа началась. Левой рукой он захватывал пучок тонких шеек одуванчиков, а правой тщательно перепиливал их ножовкой. Он так увлёкся процессом, что даже вспотел. А когда человек потеет, у него закладывает уши, и он плохо ориентируется в пространстве и времени. Что же тогда удивительного в том, что за спиной Спицына вот уже несколько минут стоит залуженный академик развитого социализма Песчанкин и очень внимательно наблюдает за трудовой деятельностью молодого специалиста. Вполне закономерно, что в антикварном сознании академика разместилось на пыльных полках гораздо больше пресловутого гуманизма, который всегда мешал человеку двигаться поступательно, прямолинейно и равномерно в сторону научно-технического прогресса. И, конечно же, от такого неприкрытого садизма молодого коллеги у академика прихватило сердечко. Что же удивляться, что его не менее заслуженный организм, построенный его родителями ещё в прошлом веке, охватила эмоциональная волна благородного негодования.
- Скотина! – тоненьким голоском крикнул Песчанкин. – Ты что здесь делаешь?!
Наверное, кто-то из родителей Спицына был в своё время хиромантом, потому что он каким-то чудесным способом услышал голос верховного начальника и даже успел вздрогнуть от неожиданности. Спицын вскочил на ноги и резко повернулся лицом к академику. Они оказались нос в нос друг перед другом. И Спицыну друг ужасно захотелось бросить через себя этого дохленького старичка. Вот как глубоко упали у нас нравы на сегодняшний момент! Но это ещё что. В извращённом сознании Спицына промелькнула секундная мечта: академик падает своей заслуженной физиономией прямо на заросшую одуванчиками грядку и пусть в такой позе наслаждается своей гуманной принципиальностью! Но Спицын во время вспомнил ротного старшину с его волевым и громоподобным голосом, вытянулся по стойке «смирно!» и громко отчеканил:
- Занимаюсь уничтожением сорняков на вверенном мне рубеже!
- Халявщик и садист, - пискнул Песчанкин, эмоциональные ресурсы которого были невелики и уже пенились.
- Никак нет! – гордо ответил Спицын.
- Смотрите-ка, он даже вспотел от своего маразма, - удивился Песчанкин, только сейчас рассмотрев, лоснящуюся от пота физиономию инженера и добавил: - Ножовкой пилишь одуванчики. Ты что, шизик?
- Никак нет. Но в работе люблю эстетику и порядок. Ножовкой одуванчики срезаются ровно и красиво.
- Эстетика, - скептически скривил синюшные губки Песчанкин, - а все корневища остаются на грядках, и через несколько дней на них снова будут буйствовать жёлтые корзинки одуванчиков. Кому нужна такая прополка? Мне не нужна.
- Но это же ещё не семена, а мы не дадим созреть семенам, мы будем постоянно и плодотворно срезать эти жёлтые головки, и одуванчики со временем отощают и отомрут, победа будет за нами. В конце концов, мы уничтожим их как класс.
- Эх, юноша, - покачал головой Песчанкин, - прыти у тебя много, а толку мало. Во-первых, одуванчик – это не класс, а вид, по латыни: тараксакум оффицинале, его ещё в древней Греции патриций Линней описал. Во-вторых, этот одуванчик уже миллионы лет пытается уничтожить наша матушка природа, но пока безуспешно. А почему? А потому, что этот жёлтый зверь имеет крепкое и мощное корневище, в котором он заначил столько продовольствия, что его ему хватает на долгую, плодотворную жизнь, которая может исчисляться веками.
- Но как же так, вы, заслуженный академик республики, и вдруг стоите на мелкобуржуазной накопительной платформе?! – удивился Спицын и даже слегка присел от высокой напряжённости политического негодования.
Но давно опробковевший душой от постоянных политических баталий Песчанкин ничуточки не вздрогнул от таких инсинуаций, тем более от какого-то мальчишки, который даже не знает научно-исторической подоплёки жизни простого одуванчика, что уж тогда говорить о высших материях человеческого общества? И всё-таки Песчанкин счёл необходимым дать вполне конкретные и политически верные пояснения:
- Нет, уважаемый товарищ, ты меня не правильно понял. Я всегда стоял, стою, и впредь буду стоять на бессмертных позициях диалектического и исторического материализма. И тебе я также настоятельно советую бросить эту буржуазную ножовку, взять наш, рабоче-крестьянский совок и полоть так, как полет всё наше трудовое крестьянство на полях колхозов и совхозов всей страны!
После такого славного словесного и политически верного финала академик Песчанкин счёл возможным достойное удаление собственной персоны с инспектированной производственной территории. Удаляясь, он был полон духовного неудовлетворения настроением и деятельностью молодого поколения строителей будущего. Ему было страшно подумать, что будет с этим поколением после его смерти. И вдруг ему пришла в его расслабленное сознание простая и ясная мысль, что для предотвращения такого апокалипсиса ему надо жить, жить и ещё раз жить.
А солнце пригревало уже достаточно сильно, настроение было испорчено, и Песчанкин принял решение вернуться в свой прохладный кабинет и за чашкой ароматного чая продолжить осмысление так быстро бегущей по стране действительности.