Одна за другой звонившие постепенно возвращались в палату.
Верзила пришла много позже – видно, честно отстояла очередь.
С грацией тяжелоатлетки она повалилась на койку.
Я торопливо приподнялась, чтобы еще раз поблагодарить ее:
– Спасибо вам большое, даже не знаю, как вас…
Она лишь отмахнулась и снова безучастно уставилась в потолок.
Мне думалось, что я недостаточно выразила благодарность, и надо бы что-нибудь добавить, но нужных слов не находилось. К счастью, вся палата после толкотни у таксофона затихла, и мое молчание было уместно.
Приближалось время кормления. Мамочки оживились, стали подниматься с коек. Их единодушные действия показались немыслимыми: все снимали с себя рубахи и выстраивались в очередь у раковины. Одна за другой, они обмывали груди, возвращались на места, снова облачались в рубахи, а на головы надевали белые косынки, завязывая их узлом на затылке. Затем усаживались на койках, оставив торчащей из горловины рубахи только одну грудь.
Пока они мылись, открылась загадка, как им удавалось свободно передвигаться с «промокашками» между ног, ведь трусов у них не было. Талия каждой была обвязана бинтом, под который продевались концы прокладки. Подобный пояс-маваси сооружают себе борцы сумо…
– Иди тоже мойся, – неожиданно обратилась ко мне верзила.
Я встрепенулась:
– Да? Спасибо…
– Теперь косынку на голову одень, – подсказала она, как только я вернулась.
– Да, спасибо, – беспрекословно выполнила я веленое.
Вскоре вся палата замерла в ожидании детей.
Было неловко смотреть на соседок – одногрудых, точно амазонки, и, одновременно похожих на доильщиц в косынках. Но никто из них не смущался видом других, и я приняла своеобразную форму одежды для кормления как должное, тоже высунула из рубахи одну грудь.
За сутки намазанные йодом соски потеряли яркость и уже выглядели вполне естественно. Так один повод для осмеяния, обещанный кладовщицей из «приемного», отпал сам собой.
В коридоре послышались звуки.
– Везут, везут! – мигом ожила палата.
Под управлением знакомой «стюардессы» в палату вкатила широкая тележка.
На ней, плотно прижавшись друг к другу, точно батоны на подносе в булочной, лежали туго запеленатые и задиристо голосящие малыши.
Мамочки затрепетали, взбудоражено приподнимались с коек, благоговейно заглядывали в тележку, высматривая в ней один-единственный, драгоценный кулечек.
У меня тоже екало сердце. Но как я ни всматривалась в детишек, узнать свою малышку не смогла: младенцы так похожи друг на друга.
Если все люди – братья, то новорожденные – братья-близнецы.
Вот они, малыши! Стиснуты тесными пеленками. Еще недавно они покоились в утробе матери, словно котята, уютно свернувшись калачиком, а теперь их выпрямили, запеленали по стойке «смирно», так что даже ручонками они не могут пошевелить.
– Это мой, мой кричит! – чуть ли не хором заверяли соседки, безошибочно определяя своих детей по голосам.
«Стюардесса» остановила тележку в центре палаты и, сноровисто подхватывая на руки сразу по два кулечка, с широкой улыбкой стала разносить их по матерям.
– Это не мой, не мой! – вдруг вскрикнула одна мамочка, захлопав руками, точно крыльями. Но тут же спохватилась: – Ах, нет, мой! Куда, куд-куда понесли? Отдайте!
Каждая мать с нетерпением ждала очереди за дитем, вожделенно тянула к нему руки и, получив младенца, расплывалась в блаженной улыбке, теряя всякий интерес к окружающему.
Малыши, почуяв родное сердце, утыкались в материнскую грудь и кротко замолкали.
Очередь за дитем дошла и до верзилы. Она приняла ребенка с такой трогательной нежностью, наличие которой трудно было предположить в ее топорной фигуре.
На ней дети закончились, мне ребенка не досталось.
В шоке разинув рот, я глянула на «стюардессу»:
– А мне?..
– Вам не велено, – сказала она и добавила: – Вам только завтра утром.
– Как утром?! – вздернулась я. – Почему?.. Что случилось?!
– Завтра врач все объяснит.
– Но что с моей девочкой?! – чуть не задохнулась я.
– Мамочка, успокойтесь, с девочкой все в порядке. Но, учитывая долгие роды, врач вынес решение дать вам время для отдыха, набраться сил. Кормление сильно истощает организм, ему надо отдохнуть. За ребенка не волнуйтесь, мы его кормим.
– Кто кормит, чем?… – плохо понимала я, о чем речь.
– Мы кормим.
– У вас есть молоко?!
– Вы что, в самом деле, где находитесь?
– …Где? – проваливалась я в преисподнюю.
– Забыли? В роддоме, и молоко здесь – не дефицит.
– …Хотите сказать, мою дочь кормят чужим молоком?
– Не чужим, а общим.
– …Общим?!
– Да, общим. Вы сейчас тоже будете сцеживаться, вот, держите миску. Пока все кормят, разрабатывайте грудь.
Она пихнула мне в руки тару под молоко – белую эмалированную миску и, оставив пустую тележку в центре палаты, удалилась.
Я застыла, будто меня окатили ледяной водой из проруби, и минуту-другую была неспособна что-либо соображать.
С миской в руках вместо ребенка, я ошарашено таращилась по сторонам, будто искала на стенах палаты опровержение приговору неведомого врача-врага.
Ошалело наблюдая упоительное счастье на соседних койках, я почувствовала себя изгоем, наказанной девчонкой, одной-единственной лишенной драгоценного подарка в разгар всеобщего празднества.
И впала в полусознательное, близкое ко сну наяву, состояние. Отчетливо увидела хор девушек на сцене из мучительных сновидений в «дородовом». Этих горемычных певуний с красными косынками на головах и лысыми куклами на руках. Увидела и себя среди них, в хоре, одну-единственную без куклы…
Мистическое совпадение повело голову. Палата, кормящие матери, младенцы – все поплыло перед глазами в замедленной съемке.
Блаженно улыбающиеся лица кормилиц исказились, превратясь в бледно-мертвенные маски, а младенцы, прильнувшие к грудям, – в алчно присосавшихся к телам уродцев.
За меня стали действовали ноги. Они подняли тело с койки и понесли его в коридор. На ходу руки успели пихнуть миску на тумбочку.
Коридор был пуст. Ноги несли тело, куда глаза глядят. Руки кое-как удерживали прокладку. Сдавленные хрипы, схватившие горло, пугали безмолвное пространство и нестерпимо рвались наружу.
Только свернув за дальний угол, глаза, наконец, заметили, что одна грудь так и торчит из горловины рубахи – точно вымя. Руки наспех упрятали ее, по ходу размазав по щекам слезы.
Наконец, тело рухнуло на корточки у окна, и, припав к стене, зарыдало. Завыло нечеловеческими звуками, похожими на завывание кошки, понапрасну зовущей котенка, уже утопленного заботливыми хозяевами из соображений контроля над численностью домашних питомцев.
Руки принудительно затыкали рот, в сопротивлении им зубы кусали ладони, вынуждая руки зажать «кляп» еще сильней. Тело было на грани самоудушья...
Неукротимый плач – этот почти рвотный позыв отчаявшейся души, омыл душу. Несчастен тот, кто, очерствев, утратил способность очищаться слезами.
Выплеснув из себя все или почти все, тело замерло тишиной морга.
На душе зияла смертельная пустота, островком жизни в которой маячило свидетельство «стюардессы»: с моей девочкой все в порядке! Губы беззвучно стали повторять его, точно зазубривали правило.
Легкие выдохнули, ноги подняли тело с колен, голова прильнула лицом к оконному стеклу, охлаждая пылающие щеки и лоб.
За вечерним окном падал редкий снег, медленно и вяло покрывая бурые прогалины на земле. Неторопливый ритм вальсирующих в воздухе снежинок усмирил до предела натянутый нерв.
Заплаканные глаза отрешенно смотрели за окно. Там, за забором роддома, обхватив руками ствол высокого тополя, косолапым медведем на снегу топтался подвыпивший мужик. Задрав голову к кроне тополя, он распевал:
– Что стоишь, качаясь, белая береезаа...
Отпрянув от окна, ноги понесли тело в обратный путь.
Ошеломительная, полная неожиданности находка вынудила остановиться. Эврика! На полу у дверей кабинета без какой-либо надписи, аккуратно прижавшись друг к другу, стояли тапки – казенные, грубой коричневой кожи, с сильно замятыми задниками.
Замерзшие ноги втиснулись в чужие тапки и поспешили прочь. Тапки, на гладких, как у утюга, подошвах, были очень сильно велики ногам. Идти в них нормальным шагом невозможно.
Я буквально скользила по полу, как на лыжах. Ноги то расползались, то запутывались сами в себе, рискуя уронить тело.
Кое-как поддерживая прокладку, со всей прытью, на которую только была способна, я спешила убраться с места кражи. И бегство это так захлестнуло меня, что на время я забыла обо всем прочем! Удрать и унести тапки – больше ничего не занимало, ведь я приобрела незаменимую вещь – средство передвижения по роддому – роскошь в создавшемся положении!
Свернув за угол, еще раз оглянувшись – нет ли погони, я вкатила в палату.
Кормление детей закончилось, тележку увезли. Склонившись над эмалированными мисочками, мамочки сосредоточенно доили себя.
Только все отслеживающая верзила заметила мое возвращение и не преминула поздравить:
– С покупкой!
Глаза ее были полны насмешки.
– Спасибо, – буркнула я, торопясь припрятать «покупку» под койку и поскорей улечься.
Я все еще опасалась, что в коридоре хватятся тапок и отыщут виновницу пропажи. Еще некоторое время я находилась в напряженном ожидании, что дверь палаты распахнется, начнется обыск, и меня возьмут с поличным.
Но все обошлось: тревогу никто не поднял, тапки остались при мне.
Конечно, нехорошо, что я совершила кражу, но коль в роддоме общее даже молоко, то какие-то тапки – тем более! Я пыталась оправдать свой проступок, но приступ совести кусался. Я старательно душила его, словно змею, угрожающе поднимающую голову, но справиться с приступом совестливости вполне не удавалось.
При мысли, что ни в чем неповинная бывшая владелица тапок, выйдя из кабинета, обнаружит пропажу и будет вынуждена шлепать босиком, становилось не по себе. Я представляла ее, босоногую и возмущенную… Справедливо возмущенную, черт побери!
– А ты находчивая! – неожиданно обратилась ко мне «верзила», упаковывая грудь в рубаху.
Я вздрогнула, опасливо глянув на нее из-за тумбочки.
– Да ладно, не бойся, не заложу, – шепнула она и спросила: – Тебя как зовут-то?
Я учтиво представилась. Мы познакомились. Соседку звали Василисой.
Имя ее было необычно, да и внешность никак и не увязывалась со сказочно-василисовским образом.
– Как тебе имечко? – с усмешкой спросила она, будто прочитав мое недоумение.
Я зарделась, но нашлась:
– Редкое имя… сказочное.
Мне хотелось польстить ей, ведь я все еще считала, что не вполне выказала свою благодарность за внеочередной звонок домой.
– У меня еще и фамилия сказочная, – снова усмехнулась она, подмигнув. – Сказать, какая?
Я неопределенно пожала плечами.
– Того, – покрутила она пальцем у своего виска.
– …Кто того? – опешила я.
– Кто-кто? – передразнила она. – Не врубаешься? Фамилия у меня Того, только с ударением на первый слог. Василиса Того. Смешно?
– …Да нет, – покривила я душой. – Нормальная фамилия. И имя красивое. Только редкое.
– Ладно, не выслуживайся, – махнула она рукой. – Знаю, что имя не в тему. Но кто выбирает, правда?
– Правда, – поддакнула я.
– А ты где работаешь-то? – поинтересовалась Василиса.
– В службе быта.
– Торгашка, что ли? – явно заинтересовалась она.
– Ничего и не торгашка, – обиделась я. – В химчистке работаю.
– Прачкой, что ли? – усмехнулись ее глаза.
– Ничего и не прачкой. Приемщицей заказов.
– А-а-а, – многозначительно потянула она, что-то прикидывая про себя. – Слушай, а почистить перышки у тебя по дружбе можно?
– Можно, конечно.
Ее глаза заинтересовано блеснули:
– А скидку своим можешь сделать?
– Если вещь чистить без аппретирования, то дешевле выйдет.
– А аппретирование – это что за хрень?
– Пропитка такая специальная, обновляющая основу ткани, – разъяснила я.
– А если без пропитки, не хуже будет? – испытывающе глянула она.
– Возможно… – задумчиво потянула я. – Вещи для чистки на фабрику отвозят. Я теперь думаю, может и там все в одном котле варится, независимо от цены…
– А сколько стоит почистить пальто зимнее с норковым воротником? – спросила Василиса.
– Два рубля, девяносто восемь копеек. Только воротник придется отпороть, воротники из натурального меха чистке не подлежат. Их отпарывают, а потом пришивают.
– А ты за сколько сможешь оформить?
– Если без аппретирования, то на рубль с лишним дешевле выйдет.
– Ого! – присвистнула Василиса. – Да ты находка века, я с тобой дружу! Значит так, коль мы теперь подруги, можешь звать меня Вассой, ну как эту, помнишь, Железнякову?
– Железнову? – смущенно уточнила я.
– Ну да, не суть, – подхватила она. – Или лучше зови Ваской. Но не перепутай средние буквы имени, и не обзови Васькой. Я таких кликух не приемлю. Усекла?
– Угу, – кивнула я, тут же мысленно переставив местами средние буквы ее имени и получив из Васки Ваксу.
На миг почудилось, она догадалась, что я проделала: уж больно выразительно усмехнулась. Казалась, соседка читает мысли. И хоть с ней, похоже, устанавливался добрый контакт, она по-прежнему не вызывала во мне особой симпатии.
– А ты как без тапок-то осталась? – спросила Василиса уже совсем по-свойски.
Я коротенько рассказала.
– Все свое надо носить с собой! – деловито заметила она. – Сама не хватишься, никто не позаботится. Надо было держать халат и тапки при себе, не пришлось бы босой шлендать. Но ласты ты, вижу, купила. Осталось дело за теплом.
Я пожала плечами, не поняв, о каком тепле речь.
– Ладно, рассмотрим вопрос, – кивнула Василиса. – Я вот что хочу сказать... Смотрю, ты по ребенку извелась? Из общага при кормлении вылетела, как полоумная, и теперь вон заплаканная вся.
У меня аж коленки затряслись от такого поворота, и слезы снова подкрались к горлу.
Василиса жалостливо покривилась, задумалась и заговорщически шепнула:
– А хочешь, я тебе свиданку с ребенком организую?
– …А разве можно? – потерянно спросила я.
– Да как сказать, – ушла она от прямого ответа. – Чистить шмотки за рубль, когда стоит три, – можно? Так что сама понимаешь, все на свете можно, если осторожно. Короче, у тебя цифры при себе?
– Какие цифры? – расширила я глаза.
– Ну, бабки, деньги? – разъяснила она.
– Нет, – призналась я. – Не думала, что в роддоме они понадобятся. Разве только что двухкопеечные монеты… домой звонить.
– Запомни на будущее, – наклонилась она к моему лицу, назидательно выпятив указательный палец, – деньги нужны везде, даже в тюрьме! Без них – зола.
– Но мы же не в тюрьме, – слабо возразила я, – да и медицинское обслуживание у нас бесплатное.
– Тюрьма у нас тоже бесплатная! – прыснула она смешком. – Пока еще бесплатная, имей в виду. Так что, если вздумаешь туда закатиться, поторопись! Сэкономишь!
Хоть шутка ее и покоробила меня, я издала беззвучный смешок.
– Короче, – продолжала Василиса, довольная тем, что развеселила меня, – юмор у тебя, как видно, есть, а денег нет, но ребенка видеть хочешь?
– Хочу, – сдавленно шепнула я, – так сердце ноет…
– Это я понимаю, – кивнула она, – могу организовать. Только вот что, – подозрительно прищурилась она, – ты, случаем, не девятка?
– …Что? – не поняла я.
– Да, ладно, вижу, какая из тебя девятка! Но язык, надеюсь, за зубами держать умеешь?
– Да, – нешуточно заверила я.
Василиса пристально всмотрелась в меня. Я с трудом выдерживала ее напористый взгляд.
– Ладно! – решительно хлопнула она себя по коленям. – Помогу тебе еще разок. Дам рубль в долг – заплатить за свиданку с ребенком, а завтра ты мне вернешь с процентами два рэ. Идет?
– Идет, – сходу согласилась я. – Только... как можно… ребенка… за деньги… в роддоме? Это… нарушение?
– Ты что?! – крякнула она. – Правильная, или вперед ножками родилась? Конечно, нарушение! Но пока до утра будешь наблюдать, как другие со своими подснежниками милуются – крышу снесет! По себе знаю. Я на это долго смотреть не смогла, организовала встречу. Свои люди везде имеются – только свистни. И здесь у меня тоже клинья подбиты. Конечно, за все надо платить, но если ты пас, мне в подельники впрягаться ни к чему. Сиди, жди утра.
– Нет, нет, – испугалась я, что она передумает помочь мне. – Я, конечно, боюсь нарушить, но вам доверяю.
– Не вам, а тебе, – поправила Василиса. – Усекла?
– Да… тебе, Василиса, – послушно повторила я.
– Не Василиса, а Васка. Усекла?
– Да, простите… то есть прости… Васка, – исправилась я.
Она удовлетворенно кивнула:
– Тогда я пошла за твоим?
– …Угу, – не слишком уверенно кивнула я.
Она достала кошелек, вытащила рубль и, зажав его в кулаке, направилась в коридор.
Сердце мое стучало пулеметной очередью. От ощущения, что совершаю что-то непозволительное, во рту все пересохло. Хотелось пить, но смочить горло, кроме собственной скудной слюны, было нечем. Напиться сырой воды из раковины я не рискнула. Так и стала дожидаться Васку, сидя на койке и нервно теребя край пододеяльника, то скручивая его трубочкой, то распрямляя…
Продолжение: http://www.proza.ru/2010/05/28/1456