Дорогая моя Сашенька!
Всё никак не удаётся поговорить с тобой толком по телефону, то у тебя французский, то драматическая студия, то урок верховой езды, а то вообще какое-то каратэ. А поговорить с тобой мне очень хочется, особенно потому, что мне как раз кажется, что нам много чего есть сказать друг другу.
Вот теперь всё мечтаю, что, после того, как твоя мама и дядя Саша наконец-то купили небольшой мраморный особнячок в Ницце, может, меня пригласят туда как-нибудь и если, конечно, твой папа даст своё разрешение, что очень сомнительно, то мы, может быть, встретимся там с тобой и длинными тёплыми ночами в тёмной комнате под пенье соловья за окном, может, поговорим и, может, даже поймём друг друга.
Вера эта моя дурацкая, если смотреть на вещи реально, так как с моими детьми - ни с твоим папой, ни с твоей тётей, разговоров по душам никаких и никогда у меня не получается. А если и получается, то очень плохо это для меня заканчивается. Но любая вера - дело дурацкое, а верить во что-то всё ж таки надо.
Ну, вот, сегодня поговорить с тобой хочу о вранье, так как и папа, и мама жалуются, что ты страшная врушка, придумываешь всё прямо на ходу. Тут они едины, что бывает чрезвычайно редко, так как они живут совершенно разными жизнями, да, к тому же, уже несколько лет не разговаривают друг с другом. Я им обоим втолковываю, что дефект этот генетический, что это - в меня, но они плохо понимают.
Солнышко моё, мне всегда казалось, что у меня было трудное, я имею в виду эмоционально, детство, но твоё детство - это просто ужас по сравнению с моим. Ну, вот, зайчик, чтобы убедить тебя, что твоё враньё - это от меня, расскажу тебе один случай из этого самого моего далёкого детства.
Я была младше, чем ты сейчас года на три, четыре, мне было, помнится, около десяти - одиннадцати. Тогда ещё наша семья - мои мама, папа и я жили все вместе. Мы только получили комнату в коммуналке в новом доме. Ты не догадываешься о каком доме я говорю? Папа никогда не говорил тебе, в каком доме он родился? Ну, вот, вот именно, это тот самый соседний дом рядом с домом, где сейчас живёт папа и прямо рядом с метро.
Этот самый огромный монстр с большим двором внутри, где мы с тобой однажды гуляли, когда ты была маленькая. Помнишь? Ты ещё прыгала наверху горки, а я страшно боялась, что ты свалишься, а ты меня всё не слушалась, а я не могла прикричать на тебя - я же была чужая для тебя бабушка, так, изредка наезжающая в гости. Ну, вот, теперь ты представляешь себе о каком доме я говорю, где всё это и происходило. В этом доме есть булочная, помнишь? Она была там и пятьдесят лет тому назад. Правда, странно?
И вот в эту самую булочную то за хлебом, то за пряниками, а то даже за варением из розовых лепестков меня часто посылали родители. Мне надо было выйти из подъезда, повернуть направо, пройти внутри дома вдоль короткой его стороны, выйти через арку на улицу, дойти до угла, где теперь станция метро,а тогда её и в помине не было, завернуть за угол и по длинной уже стороне доме дойти до булочной.
В тот раз я благополучно купила хлеб и шла обратно. А путь этот длинный и скучный для десятилетней девчонки. И вот, пока я шла, в голове у меня сложилась сама самой история, которую я сейчас же, как только и вошла, взахлёб начала рассказывать родителям. А история была о том, что кассирша не додала мне двадцать копеек сдачи. Самое смешное было в том, что врала я безо всякого умысла, совсем не для того, чтобы прикарманить эти двадцать копеек. Я уже отдала всю сдачу целиком маме. А врала я для того, чтобы рассказать, как я - маленькая девочка, вступила в бой со страшной пучеглазой тёткой и как я смело сказала ей:
- Как Вам не стыдно обманывать маленького ребёнка!
И как вся очередь встала на мою защиту и начала громко осуждать противную кассиршу и как уродливая баба с ненавистью выкинула мне в окошко эти несчастные двадцать копеек.
Надо тебе сказать, что ребёнком я была необыкновенно стеснительным, и уж кому-кому, а моим родителям всё сразу стало ясно. Но прореагировали они на это по-разному. Мама с насмешливым презрением взглянула на меня и отвернулась обратно к экрану телевизора. Отец, только что вернувшийся из командировки, кряхтя начал засовывать распухшие ноги в военных галифе обратно в сапоги.
- Юра, ну куда ты собрался, ты же видишь, что она всё наврала, - пробурчала мама.
- Нет, надо пойти разобраться, что там действительно произошло, - спокойно отвечал ей отец.
Он взял меня за руку, и мы вместе опять пошли в этот путь по короткой стороне дома внутри двора, через арку, по короткой стороне до угла дома. Скажу тебе, золотая моя, не преувеличивая, что это был самый тяжкий путь в моей жизни. Ноги мои подгибались, я точно знала, что тянуть дальше нельзя, надо уже сказать отцу, что я всё наврала, но я никак не могла разомкнуть сжатые зубы. При том, что я была очень стеснительной, это как-то не мешало мне быть также ужасно гордой. Ровно на углу я каким-то непонятным образом преодолела себя и призналась. Отец, ничего не говоря, чётко как на плацу, развернулся на каблуках и повернул обратно. Я даже не помню, сказал ли он мне:
- Вот, больше не делай так никогда.
Но слова эти чётко прозвучали в моей голове и навсегда отбили охоту ко всяким выдумкам. Ещё пятьдесят лет своей жизни я вспоминала эту историю с благодарностью к своему отцу за то, что он так легко и просто отучил меня от вранья. И вот только сейчас, когда у меня есть ты и когда я начала писать свои истории - всё враньё моей долгой уже жизни, я взглянула на это совсем по-другому.
Не знаю, дорогая моя Санечка, выйдет ли из тебя великая актриса, как мечтают твои родители. Математика из тебя уж точно не получится, и это очень здорово, как я считаю. Но я хочу тебе сказать: не пропусти этот дар в себе, это желание и умение придумывать истории, это дано далеко не каждому.
Может, если бы мои родители обратили бы на это внимание пятьдесят лет тому назад, из меня получилась бы неплохая писательница, вместо посредственного математика.
И всегда помни, что я очень верю в тебя.
Обнимаю тебя и крепко целую.
Твоя бабушка из Америки.