Обойди периметр, закрой ворота
На ржавый замок
Отыщи того, кто еще способен
И отдай ему ключ
Не вини себя в том, что все так плохо --
Ты сделал, что смог
А теперь считай, что нынче ты в отпуске
В отпуске
Отпуск – три дня, не считая дороги
Отпуск – три дня, не считая дороги
(О. Медведев, «Отпуск»)
Свернув с улицы, заставленной новыми рядами павильончиков со всякой мелочевкой, торгующих всем, что может понадобиться офисным менеджерам в течении рабочей недели, пройдя мимо раздающих газеты и листовки студентов, приезжих и сомнительного вида личностей, я нырнул в тихий переулок. С момента, когда я был здесь в последний раз, он, похоже, ничуть не изменился. Я проскользнул мимо уютных скамеечек, почему-то не облюбованных бомжами, алкашами и наркоманами, мимо задних подъездов офисных зданий, выездов из подземных парковок, пары кафешек, и оказался у хорошо знакомого здания. Настолько знакомого, что это монументальное двеннадцатиэтажное строение из грязно-желтого кирпича когда-то казалось мне вторым родным домом. Ничто не могло ни пошатнуть его, ни изменить, и, не смотря на все перемены, которые могли, и, наверняка, происходили внутри, фасад его оставался столь же неприступным и незыблимым.
Я приостановился на миг, раздумывая, стоит ли туда идти. Может быть да, а, может быть и нет. Либо я почувствую и пойму что-то, что упускал раньше, либо нет. Почему-то, мне захотелось закурить, впервые за долгое время. Должно быть, сработали оставшиеся глубоко в подсознании рефлексы. Пожав плечами, я прошел через калитку в таком же незыблемом, как и само здание, заборе и подошел к центральной лестнице. На парапете, подпирая спиной стену и отдавая дань вечности и неизменности, курил Сашка.
-- Привет! – сказал я так, как-будто мы расстались только вчера.
-- Привет! – если он и удивился, то не очень: -- А нам сказали, что ты умер...
-- Так и есть, -- кивнул я.
-- А-а-а-а, -- понимающе протянул он, слегка улыбнувшись: -- Надолго к нам? По делу, или так?
-- Так. Отпуск у меня. Три дня, не считая дороги.
Он кивнул, не задавая лишних вопросов. Меньше знаешь, крепче спишь, а у нас в конторе и так мало кто мог похвастаться крепким сном. Здесь быстро отвыкаешь задавать вопросы о чужих делах.
Я тоже оперся о стену, и стал смотреть туда же, куда и он. На дороге два водителя спорили о чем-то, уперев машины мордами друг в дружку. Сложно сказать, сколько раз я наблюдал подобные картины за то время, что здесь работал. Мир не меняется. Есть ты, нет тебя – все идет своим чередом.
Закурив любезно предложенную понимающим Сашкой сигарету, глубоко и с наслаждением затянувшись и едва не закашлявшись, я спросил:
-- Ну как у вас тут?
-- Да все так же, примерно. С тех пор как ты... ушел, особо ничего не изменилось. Леха уволился, Никитин ушел на пенсию. Нина родила. А в целом, все идет своим чередом. Да, Юрик умер, ты слышал?
Я покачал головой:
-- Откуда? У нас там нет «Одноклассников». Давно?
-- Да уж год почти как. Жалко, хороший был мужик.
-- Н-да... Ты все в тех же чинах?
-- Нет, теперь, вместо тебя.
-- Поздравляю! – почти искренне сказал я, прислушиваясь к себе. Нет, все-таки, мне было наплевать.
-- Ну а ты там как? Вроде совсем не изменился, – с любопытством взглянув на меня, спросил Сашка.
-- Нормально... знаешь, по началу странно было. И тяжело. Сейчас привык вроде. Но иногда все равно тоска берет. Как вспомнятся друзья, дети, Машка...
-- Понимаю... Мы с Машкой тоже тебя частенько вспоминаем... – он осекся, и едва заметно смутился. Но достаточно, чтобы я понял, что означало это «мы с Машкой». В груди что-то неприятно кольнуло, где-то в уголке сознания всколыхнулись обида и злость. Хотя... А чего я, собственно, ожидал – четыре года минуло.
-- Слушай, ты... – начал было Сашка.
-- Да все нормально, -- оборвал его я, и добавил: -- ладно, я пойду, пожалуй. Времени мало осталось. Сигаретой еще угостишь?
-- Да-да, конечно. Забирай пачку, у меня еще есть, -- он с видимым облегчением протянул мне наполовину пустую пачку сигарет и зажигалку: -- Ну, счастливо! Бог знает, когда еще увидимся.
-- Бог не знает. Ему наплевать, -- с какой-то непонятной злостью сказал я. Кивнул на прощание, и пошел прочь.
Зато знакомый некогда дворик, изменился почти до неузнаваемости. Новая детская площадка, сверкающая свежей краской, новые скамейки, заметно подросшие деревья. Новый забор, калитка с кодовым замком, внутри стало гораздо чище и уютней. С другой стороны, для детей, наверное, слишком облагорожено. Мне бы в детстве это не понравилось, но не знаю, что поэтому поводу думают современные «завсегдатаи».
Калитка для меня не стала преградой, я прошел внутрь, и, усевшись на скамейке в тени куста акаций, закурил одну из Сашкиных сигарет, наслаждаясь относительной тишиной и безмятежностью. Не думал я раньше, что детский визг может показаться тишиной и безмятежностью.
Метрах в десяти в песочнице возились несколько малышей под присмотром суровой бабуси, то и дело покрикивающей на них. Они строили из песка не то куличики, не то замки. Как и все мы, пока живем. Чуть поодаль по дорожке и кустам, с треском, смехом и визгом носилась стайка ребятишек, игравших в салочки. Еще неуспевшая, а может, и не собирающаяся похудеть после родов мамаша качала коляску с мирно посапывающим кульком внутри. Она одновременно слушала плеер, курила, поглядывала на ребенка и листала журнал.
Я откинулся на спинку, растянув руки во всю длину и запрокинул голову, впитывая звуки, запахи, цвета, солнечное тепло, прохладный ветерок – все то, по чему я так соскучился. Бурая земля, зеленая листва, бело-голубое небо с редкими кучевыми облачками, желтое солнце, красно-синие скамейки, и, почему-то розовая, песочница. Щебетание птиц, шелест листвы, детские голоса, шуршание и топот ног – все это мне казалось таким ярким, таким... Настоящим и живым.
-- Смотри, смотри: папка! – раздался за спиной удивленный мальчишеский голосок, который я моментально узнал. Паренек слегка шепелявил, у него получалось «шмотри, шмотри». Наверное, молочные зубы выпали, а, может быть, его стоит показать логопеду. Я зажмурился, не решаясь обернуться.
-- Папа на работе, ты же сам знаешь, -- ответил ему не по-детски рассудительный и серъезный девчачьий голосок. Его я, разумеется, тоже сразу узнал.
-- Да што ты мне говоришь! Я про наштоящего папку! – безапеляционно заявил малыш. Он обежал вокруг скамейки и встал передо мной. Я не открывал глаз, но знал, что белобрысый мальчуган восьми лет от роду, с детской непосредственностью меня разглядывает, сравнивая с каким-то давным-давно запечатленным в памяти образом.
-- Извините, дядя, он Вас спутал, -- сестренка тоже подошла и встала рядом с ним. Я открыл глаза. Боже, как они выросли... Пожалуй, пару лет назад мне бы захотелось удавиться от тоски. Сейчас же только очень и очень грустно. В уголках глаз стало влажно, и я заморгал. Наверное, от солнца.
Девочка тоже пристально, но более осторожно меня разглядывала. Вообще-то, стоило бы их научить, что нельзя подходить на улице к незнакомым людям.
-- Вы просто похожи на нашего папу... Бывшего. Он давным-давно уехал, – в ее голосе не слышалось ни грусти, ни злости, ни обиды. Вот так вот просто был папа, и уехал. Теперь другой.
-- А меня Андрюха зовут! – гордо заявил мальчуган.
-- Очень приятно. А меня... меня Николай Петрович зовут, -- выдавил я из себя первую пришедшую в голову ложь.
-- А меня Света, – с абсолютно серьезным лицом сообщила его сестра. И, подумав, добавила: -- вообще-то, родители нам не разрешают с незнакомыми разговаривать. Так что мы пойдем.
Взяв брата за руку, она повела его в сторону, что-то тихо ему выговаривая. Мне захотелось броситься за ними, обнять их, расцеловать, рассказать все и остаться с ними, но я не шевельнулся с места. Я прекрасно понимал, что не могу этого сделать, и что им станет только хуже. Пусть уж «был папка и уехал». Ни тоски, ни обиды, ни воспоминаний.
Я шел по улице, снова хорошо знакомой дорогой, тихо напевая любимую когда-то песню из прошлой жизни. Не то, чтобы мне было хорошо, но грусть чуть-чуть развеялась. Хотя, я и знал, что это ненадолго.
«След слепой слезы на соленом слайде, а море ушло.
Истин сизые гвозди - в сырые доски серых дождей.
И тебе остается три выхода: сдохнуть или встать на крыло,
Или просто считать, что нынче ты в отпуске, в отпуске...
Отпуск - три дня, не считая дороги,
Отпуск - три дня, не считая дороги...» *
-- повторял я единственный куплет, который сохранился в памяти. Наверное, зря я сюда вернулся. Лучше бы попросился на море. Хотя, может быть, именно для того чтобы это понять, и стоило вернуться.
Пока не расправишься со своим прошлым, пока не поймешь, что оно уже прошло и никогда не вернется, пока оно не перестанет иметь для тебя хоть малейшее значение, не сможешь двигаться дальше. Оно будет мертвым грузом, ражвым якорем висеть на твоей шее. Прошлое мертво, его не существует нигде, кроме собственного сознания. Простая истина, на осознание и принятие которой уходят годы.
Я подошел к дому со счастливым номером 13, нырнул в третий подъезд и стал медленно подниматься по ступенькам. Стены перекрасили в новый, но не менее тошнотворный, чем раньше, цвет. Последовательность разбитых и целых лампочек изменилась, но общее соотношение, по-моему, осталось прежним.
Мне оставалось самое сложное и неприятное, но необходимое. Я чувствовал, как в моей голове бьется какое-то существо, то угрожая, то умоляя, уговаривающее не делать этого, не ходить туда. Оставить ему пропитание в виде воспоминаний, боли и тоски, грусти и жалости к самому себе. Оно рисовало картины то счастливого упоения собственным несчастием, то пучины самоуничижения, уныния и отчаяния. Оно пугало меня болью, заставляло остановиться страхом, манило покоем, тормозило не желанием что-то менять и ленью. Я поднимался вверх, с каждой ступенькой перешагивая через себя. Шаг, еще шаг, еще один. Сначала будто через невидимую пленку, будто таща на ногах кандалы, а на плечах – всю тяжесть земли и человеческой скорби. Потом с каждым шагом легче и легче, будто освобождаясь от цепей. И все же я знал, что самое сложное – впереди.
О, новая железная дверь, новые замки, новый коврик на пороге. «Новая жизнь, посидим, помолчим ни о чем. Новая жизнь, никогда не дается даром» -- пробормотал я, проскальзывая за дверь.
Маша была на кухне. Играло радио, она что-то готовила, тихонько напевая под нос ту же песню, что и я минуту назад:
«Новая жизнь, разбежалась весенним ручьем,
Новая жизнь, разлилась по ларькам, по вокзалам.
Новая жизнь, посидим, помолчим ни о чем,
Новая жизнь, никогда не дается даром» **
Надо же, как я угадал... А может не угадал, просто мое настроение совпало с чем-то там еще в мироздании. Все чертовски сложно увязано между собой, и тому, кто это придумал, однозначно стоило бы поставить высшую оценку. Если бы не несколько несущественных, но очень важных для людей «но». Хотя, кого волнует чужое горе?
Она была все такой же, как я ее запомнил. По крайней мере, со спины. Все такая же стройная талия, такая же красивая фигура, такая же прямая и гордая осанка.
-- Привет... – тихо сказал я. Маша вздрогнула и резко обернулась, выронив из рук лопатку для овощей.
-- Господи! – выдохнула она, инстинктивным, тысячелетиями отрабатываемым жестом, приложив руки к груди.
Я разглядывал ее лицо. Оно тоже почти не изменилось – все такое же прекрасное. Лишь вокруг глаз стали заметны пока еще легкие морщинки, а уголки губ слегка опустились вниз. Все та же женщина, которую я любил, только постаревшая на четыре года.
-- Ну что ты, милая... Это всего лишь я. Ничуть на него не похож, -- мягко улыбнувшись, попытался пошутить я.
Машка, не отрывая от меня глаз, на ощупь подвинула себе табурет и рухнула на него. Она пыталась что-то сказать, но получались только нечленораздельные звуки. Я достал из шкафчика стакан, плеснул в него воды из графина, который нам подарил Сашка на свадьбу и протянул ей. Ирония судьбы: семь лет назад он его подарил нам, а теперь каждый вечер наливает из него воду. Бог вообще редкостный шутник.
Маша выпила стакан в два глотка, смущенно и как-то испуганно-заискивающе улыбнулась. Наконец, справившись с собой, она произнесла:
-- Привет... Это значит я... я тоже...?
-- Нет, не бойся. Я просто зашел в гости.
-- Но как такое может быть? Ты же... я же... ты же... – на лице растерянность и страх поочередно сменяли друг друга. Только растеряяность и страх, все слезы уже были выплаканы, любовь похоронена и забыта.
-- Да, я знаю, -- спокойно ответил я: -- иногда такое бывает. Мы это называем «отпуск».
-- Зачем?! Зачем, Господи? – всхлипнула она, уткнувшись лицом в ладони. Я легонько коснулся ее плеча, попытался обнять и прижать к себе. Она поначалу поддалась, но потом резко оттолкнула меня, вскинула уже мокрое от слез лицо.
-- Не надо! Ты умер, -- зло прошипела она: -- умер! У меня другая жизнь, у меня... Четыре года прошло, зачем, зачем ты вернулся?!
-- Так было нужно.
-- Тебе, или мне?! – вскричала она.
-- Мне. И, может быть, тебе, -- я пытался говорить спокойным голосом, но мне хотелось биться головой, руками и ногами о ту стену, что была между нами. Я знал, что ничего не вернуть, но как же это больно. – Знаешь, там...
-- Нет! – резко оборвала меня Машка. По щекам ее катились крупные слезы, но голос был полон решимости: -- Не надо. Прошу тебя, уходи. Я любила тебя, видит Бог, любила. Но тебя больше нет. Все проходит. Уходи, пожалуйста!
-- Ладно, -- помедлив, ответил я. Я чувствовал, как трещат цепи, еще связывающие меня с этим миром. – Ладно, я ухожу. Прощай, и прости.
Все прошло. Того, что еще жило в моих воспоминаниях, оказывается, больше не существует. Мир не остановился, жизнь не застыла, все идет своим чередом. Любовь умерла, да здравствует любовь! Природа не терпит пустоты. Мне больше нечего здесь делать, мое место все равно занято.
Она не отвечала, снова уткнувшись лицом в ладони. Я встал и медленно направился к двери. Цепи рвались с каждым шагом, с каждым шагом я становился легче и свободнее. Шаг, еще шаг. Тяжесть с моих плеч исчезла совсем, спина выпрямилась. Короткая прихожая, вот она дверь. Шаг, еще шаг и я уже за порогом. Я вешу шестьдесят киллограм. Уже пятьдесят. Шаг, еще шаг – сорок, тридцать. По лестнице вниз, с каждым шагом чувствуя приходящую невесомость и прозрачность. Двадцать, десять, я ничего не вешу.
Еще час, неделя, месяц, год или три в серой безмолвной пустоте, наедине с собой, со своим прошлым, со своими призраками. Еще сколько-то размазанной в безвременьи вечности, прежде чем ничего не останется от меня прежнего, прежде чем я сам перестану быть призраком, прежде чем окончательно освобожусь от своей жизни. Жаль сигареты с собой не утащишь. А, впрочем, они мне не нужны. Мне больше ничего не нужно в этом мире. Легкость в теле переросла в ощущение полета. Я тихонько запел, всплывший в памяти последний куплет:
«Ничего не останется после неба на казенном листе,
Ничего не останется в этом мире после нее,
Только три этих вечных выхода - сдохнуть или жить в пустоте,
Или просто считать, что нынче ты в отпуске, в отпуске...
Отпуск - три дня, не считая дороги,
Отпуск - три дня, не считая дороги...» ***
______________________________________________________
* -- текст песни Олега Медведева «Отпуск»
** -- текст песни группы ДДТ «Новая жизнь»
*** -- текст песни Олега Медведева «Отпуск»