Шумел камыш

               

   До проходной завода из дома, идти ровно двадцать семь шагов. Идти надо осторожно, чтобы не наступить на яблоки.

   Олег собирает их каждое утро. Складывает в старую детскую ванну и эмалированный тазик. В этом году, анис и пепин шафранный дали рекордный урожай! Сажали сад давно,- лет сорок уже прошло. Теперь яблони начали уже болеть, засыхать, и  каждый год  они сбрасывали на землю всё меньше и меньше яблок, и все думали, что это последний год в их жизни, но кому же хочется умирать и наверное, чтобы их не срубили, и не расчистили место для грядок,- они напряглись, налились соком и засыпали плодами весь двор.
Каждое утро, когда Олег выходил во двор, вся земля была усыпана яблоками. Две глубокие ямы были уже переполнены, - а яблоки всё падали и падали…

   Домик окружали не только яблони, но и кусты сирени. Перед входом в дом, в июле,-  перекрывая дорожку и заставляя слегка нагибаться, чтобы пройти, - цвёл жасмин. Сейчас, в начале осени, спасали только яблоки. Олег складывал их в беседку, рядом с домом. Несколько лет тому назад, он соорудил её для вечернего чаепития и просто для отдыха, по просьбе сестры Ольги.

   Теперь, никакого чаепития уже не было, крыша беседки  провалилась: полиэтиленовая плёнка кусками свисала вниз и развевалась на ветру. Когда шёл дождь, Женечка всё-таки вывозила коляску с ребёночком в беседку,- ещё оставались целыми два сектора крыши. И под ними не капало. Мариночке только-только исполнилось шесть месяцев, и яблочное пюре ей ещё не давали, а только специальные смеси. Запас смесей заканчивался и Руслан, Женечкин муж, обещал через два дня вернуться с деньгами, но прошло уже три недели, а он даже не позвонил.

  Ольга вышла во двор в одном халате, зашла в сарайчик, достала две банки прошлогоднего варенья, прижала их к груди и подошла к Олегу, разбирающему старый и сваленный в углу деревянный забор:
- Ты на механическом заводе был?
- Был… был.
- Ну и что?
- Что, «ну и что?»  Ничего, как всегда! Мужик там этот, говорит: « Ничего сейчас нет!». Сами, еле-еле, концы с концами сводят! Как что-то будет,- обещал позвонить.
- Ясно, - оборвала разговор Ольга и быстро пошла в дом.

   Олег поработал часа два. Отрывал старые штакетины, вытаскивал из них гвозди и складывал их ровными рядами под новый забор. Из дома вышла Ольга:

- Иди к телефону, Андрей звонит!

  Олег заторопился в дом, прошёл в комнату Ольги и взял трубку:

- Да, слушаю, Комов! - Он всегда, представлялся по фамилии.
- Алик, привет,- это Андрей!  Я, в течении часа, приеду. Что привезти тебе?
- А ты родственников будешь навещать? Да?
- Ну, и к ним, тоже заеду,- ответил я.
- Сала привези!
- Может и картошки взять?
- Нет! Картошки не надо! Я её здесь куплю. Хлеба ещё, и масла постного…

  Через два часа, я остановился у калитки дома Олега.

- Ну, привет! -  сказал я, пожимая руку и передавая пакет с продуктами.
- Зайдёшь?
-  Нет, давай пройдёмся по старым местам. К сараю сходим. Я в том конце,- сто лет не был!
- Да нет уже никакого сарая! Завалился давно. Следа не осталось!

  Мы медленно пошли к реке.

- А помнишь,- спросил я,- здесь, мы с девчонками, в волейбол играли, - показывая на левую обочину дороги,- И Ольга, сестра твоя, мелочь, с нами была!
- Помню! -  усмехнувшись ответил Алик.
  Мы шли вдоль кирпичного забора механического завода к реке.
- На заводе-то был? Работой интересовался?
- Был!
- И что там?
- Там, пять фирм теперь находятся.  В одной, вроде обещали, но так… вяло.

   За механическим, сразу,- сползая к реке валунами из белой глины, тринадцать лет назад отметивший  своё столетие, доживал последние дни другой завод - керамический.
Здесь, у самой реки, для хранения глины, из стволов сибирской лиственницы был построен огромный склад-ангар, который, все называли «сараем». Здесь, у сарая, как у  достопримечательности проверенной столетием, давались детские клятвы на верность и дружбу.

- А на керамическом был? Может быть там, что-нибудь есть?
- Был. Там, теперь, всего несколько человек работают. Глиняные кружки разрисовывают.
- Слушай Алик!   Так же нельзя! Надо же что-то делать. Ты уже год без работы! Ты на «фанерке» был?
- Был!
- А на судоремонтном?
- И на судоремонтном , и на камвольной, и на силикатном, и на кислородном. И везде! - громко отчитывался он, жестикулируя руками.
- И что, никому жестянщики не нужны?
- Ни-ко-му! Не нуж-ны! – по слогам ответил Алик.
- Ну, надо же что-то делать! Возьми, напиши объявления, разнеси по домам: что  мол, опытный слесарь исправит и отремонтирует краны, электропроводку и т.д.
- Ты что думаешь,- я один такой?
- Попробуй!

  Я остановился, посмотрел в сторону реки, где должен быть чёрный покосившийся монстр и грустно сказал:

- Да, и следа не осталось от сарая.  Бульдозером прошлись…

    Мы, шли по берегу, вдоль реки,  где когда-то проводили вместе детские годы.  Твёрдого травянистого берега,- где мы играли в футбол, куда взрослые компании, выходили по вечерам с гитарой и аккордеоном, где сидели влюблённые пары,-  давно уже не было: высокий камыш, тростниковой стеной, поднялся из воды и почувствовав свободу подошёл к самой дороге. Некоторые рыбаки пытались пробиться к воде, но проделав проход в несколько метров, возвращались обратно,- настолько густой и плотной была эта стена.

   Теперь, лишь угадывались тупиковые ходы, проделанные в камышах, ведущие в никуда. Камыши, закрыли собой  счастливое прошлое берега  и не хотели впускать посторонних, а те, которых они считали своими,- разъехались по другим рекам и берегам, и жили уже совсем другой жизнью, в другом измерении ; и как брошенный дом в котором никто не живёт, быстро ветшает и разрушается, - так и берег, где никто не играет, не загорает на его травке, не накрывает пиджаком плечи любимой девушки, - дичает. И начинается  обратный отсчёт в сторону первозданности.

 
- На несколько дней тебе хватит, – сказал я, показывая взглядом на сумку с продуктами. -  Денег не дам – пропьёшь!
- Да нет, - ответил Алик,- не пропью! Обещаю!  Да, и после этой операции не кишках, уже не в кайф! А может это потому, что два месяца одними яблоками питаюсь… Иногда, правда, Ольга даёт немного каши. Пойдём, посмотришь мою кухню?
- Я что, не видел вашу кухню ?
- Пойдём - пойдём, покажу!

   За домом, у забора, в тени кустов сирени рядом, с прогнившими скамейкой и столиком, у стены,- стояла наспех выложенная из силикатного кирпича  маленькая печь. Чёрная сковорода и небольшая кастрюлька стояли рядом на старом деревянном стуле.
- Вот,- показал рукой Алик, - здесь и готовлю!
- Погоди-погоди, - спросил я, - а почему не в кухне, дома?
- Кухню, Ольга, на ключ закрывает. Я же ни за что не плачу: электричество,  квартира,  газ…
- Да - а,- протянул я. - И что, совсем не кормит?
-  Кашу даёт иногда. А так…  Я себе здесь готовлю.
-  А холодно будет, что будешь делать?
- А что, холодно! Ничего… Разожгу огонь, да и сварю картошки!
- Слушай, - спросил я, присаживаясь на знакомую с детства скамейку,- а что Женечка, твоя племянница, такая злая? Даже не поздоровалась?!
- Да она вообще, по жизни, злая! Я с ней, почти, не разговариваю. Зять мой, как я его называю, Руслан, похоже не вернётся уже к ней! Говорят, видели его, в городе с красоткой в обнимку!
- Слушай, Алик,- ты же шить великолепно умеешь?!  К тебе же, раньше, очередь была на пошив?  Дай  бесплатное объявление в газету!
- Раньше, - это было «раньше!»  А сейчас, я ни черта не вижу,- это во-первых. Кому теперь это надо, вон,- китайских тряпок… Все магазины завалены! Это во-вторых. А в-третьих, смотри,- он вытянул руку и показал три скрюченных пальца, прижатых к ладони, -  уже не разгибаются!

   Три недели я не звонил, и не приезжал в городок. Когда уже, стало тяжело дышать от  приступов ностальгии, я сорвался с места и помчался к своему старому дому. Дома, конечно, давно уже не было. На его месте, лет уже двадцать, стоял длинный многоквартирный  жилой дом. Но сначала, я решил зайти к Алику, узнать как у него дела.

  Он лежал на софе, в своей маленькой тёмной комнате и читал газету.
- Не хочешь включать свет? – спросил я.
- Да, - ответил он. – Ольга ругается, что за электроэнергию не плачу.
- Пойдём, пройдёмся – предложил я.
- Пойдём, - вставая сказал он.

   Мы медленно побрели к моему дому по старой железной дороге, которая была проложена давно, ещё в прошлом веке и вела к керамическому заводу. Последние десять лет она не эксплуатировалась, заросла бурьяном и покрылась ржавчиной.
 
- Ну, - спросил я, -  рассказывай!
-  А что рассказывать?
- Как ночь провёл?, - пошутил я.
Алик усмехнулся-  А никак! Вот, две недели отработал, по твоему совету,- и всё!
- Что, всё?
- Уволили и не заплатили!
- Рассказывай!
- Ну, вот. Пошёл я, значит на фабрику. Прознал, что там рабочие нужны. Возген, там такой,- хозяин.  Нужно  было кирпичи от старой кладки, от раствора очищать и складывать. Норма  - пятьсот кирпичей за смену.  Ну, я в первый день двести сделал. Второй,- почти триста  штук. Возген подошёл. Говорит, что мало сделал, надо больше сделать.
У стены, два дружка сидят, курят,- Лёнька и Петька. Два друга, блин! Я спрашиваю у них: «Как, мол, у вас идёт, справляетесь?»  «Да-да -  отвечают они, и смеются.  Вот видишь, даже перекуры устраиваем!» И ушли в свой ангар, работать.
 Я две недели, без перекуров, весь в поту, руки отваливаются! В глазах темно! Не могу норму выполнить и всё! Понимаешь, не мо-гу! Не-вож-мож-но!
Возген пришёл, говорит, -  плохо работаю, руки у меня больные, не нужен я больше!

- А как ты с ним договаривался? -  спросил я, -  договор-то  подписал?
- Какой договор!? Он и паспорта у меня не спрашивал! Я спросил: «Когда за сделанную работу рассчитаетесь?» Говорит, на днях деньги будут, тогда, мол, приходи!
- Понятно, - сказал я.
- Вот смотри, - продолжал Алик, - на каждый кирпич уходит две-три минуты. Раствор к ним присох намёртво! Пятьсот умножаем на два,- получаем  тысячу минут.
Восемь часов умножаем на шестьдесят,- получаем  четыреста восемьдесят минут.
И как это тебе нравится?

   Мы, уже, подошли к моему дому. Теперь, у дорожки, которая вела к дому, осталась только одна берёза. Отец, посадил её в день рождения сестры. Ствол, - уже не охватить руками. Она выросла до пятого этажа. Судя по её состоянию, по здоровой коре, по  тёмно-зелёным листьям и по тому, как ровно и громко под ветром она шелестит листьями,- здесь ей хорошо!  Она хотела уехать в новый дом со мной, сделала  шаг, собираясь идти  следом,  наклонилась вперёд, да так и осталась, так и замерла навсегда, склонив голову.
   Я подошёл к ней, и хотел её обнять, прижаться к ней и замереть, на минуту ощущая как движется сок от её корней до дрожащих листочков, но увидел, как из окон, смотрят на нас живущие здесь теперь люди,- и постеснялся!  Я погладил её рукой:  «Я тебя помню, я тебя жалею, я тебя люблю!»

  Длинное пятиэтажное здание перерезало поперёк  три улицы, подмяло под себя двенадцать  крепких каменных домов: с огородами и садами, с сарайчиками и курятниками. С гаражами и будками для собак. И все мы, жители снесённых домов, переместились совсем в другую жизнь…

   Из подъезда вышли две девочки, и уселись на качели, сооружённые между двух клёнов, как раз напротив окна моей комнаты, через которое, забывая про уроки, и положив голову на тетради, я с какой-то щемящей тоской, наполненной любовью и  тягостным, но радостным чувством, и осознанием безжалостного течения времени,- смотрел и ждал,- когда между стволов яблонь, соседа  дяди Андрея, вылезет из конуры немецкая овчарка по кличке Амур, и за планками забора я увижу: как проплывает силуэт мамы, идущей с работы домой. Она проходила в поле моего зрения восемь секунд,- но, даже когда я видел только первый взмах её руки, появлявшийся из-за сарая,- я тотчас узнавал её, и уже становился коленями на стол, и прильнув к окну, - в таком положении смотрел на неё, пока она не скрывалась за домом дяди Андрея. Потом, я бежал в коридор и ждал, пока не послышатся её шаги на крыльце и предупреждая её звонок, распахивал перед улыбающейся мамой дверь.

  - Хочешь, фокус покажу? – улыбаясь спросил Алик.
  - Какой фокус?
  - А вот какой, - сказал он и вошёл в подъезд многоэтажки.

  Я не знал, что этот подъезд можно пройти насквозь, и выйти на другую сторону дома.
- Оп-па! – негромко сказал он и распахнул двери, и был похож на фокусника, сорвавшего волшебный занавес и предлагающего зрителям увидеть чудесную картину!

    В тёмном подъезде, как в старом кинотеатре, с экрана дня позднего лета, на меня обрушился свет моей прошлой жизни!  По обе стороны, оставшегося участка улицы стояли четыре дома. В них жили совсем другие люди. Никого из старых соседей уже не осталось.   Стоящие у домов автомашины, боками подпирали кусты сирени, жасмина, краснеющего барбариса и начинающей желтеть облепихи. Кусты разрослись, вылезли за заборы, те которые посмелее, подобрались к самой дороге и даже сделали ещё один шаг вперёд ,- сужая и без того узкий проезд улицы.
  Всё было очень похоже на ту, прошлую жизнь. Вспоминались запахи. Не хватало звуков: урчания лодочного мотора «Стрела», который постоянно, по вечерам, непонятно зачем  запускал отец Игоря,  прикрепив мотор к бочке с водой; скрежета и плача водопроводной трубы, зажатой в тисках для нарезания резьбы, во дворе у дяди Кости; далёкого грохота сбрасываемых с эстакады  кирпичей силикатного завода; и крика детворы , бросающей мяч высоко вверх с громким криком: «Штандар!»

  Мы прошли  короткий отрезок улицы, поглядывая на чужие  дворы, и опять вышли к реке.

В вечернем небе, уже по-осеннему жёлто-розовое солнце заваливалось за строительные краны строй-двора на другой стороне реки. Одинокие запоздавшие  чайки, чёрными пятнами на фоне закатного  солнца, метались в поисках ночлега. Волна прилива хлюпала под берегом. Камыши дрожали в предчувствии осени, и готовились к наступлению холодов.


 - Алик, - говорил на прощание я, - я тебя, два раза на работу устраивал, ты своей водкой везде себе всё испортил!
- Да, я знаю, - соглашался он. – Я сам во всём виноват. Тебе спасибо, Андрей! Ты мне помогаешь, деньги даёшь взаймы...  Я понимаю,- у тебя совсем другая работа. Меня, к себе, ты не можешь устроить.
- Да какая эта помощь? Так, мелочи! Ты всё же, походи-походи по району поспрашивай!
- Похожу-похожу, – пообещал он и грустно усмехнулся,- понимаешь, я ничего не могу с собой поделать. Я остася в прошлой жизни. И всё здесь, теперь, не для меня... Я живу там, в прошлом. Я никогда не был коммунистом. Я вообще никем не был. Помнишь, у Горького в фильме "В людях", один рабочий говорит ему: "Есть одна песня, секретная, и есть на Руси такие люди, которые знают слова этой песни. Но каждый знает только одно слово. И вот когда они соберутся вместе и сложится вся песня,- вот тогда наступит достойная жизнь!"

 
 
    Оставалась ещё одна, последняя надежда,- на той стороне реки в тумане зимнего утра, словно сломанные загнутые пальцы просматривались строительные краны бывшего строй -двора,- там ,недавно, заработала фирма по производству бетонных плиток  для садов и огородов. Олег подошёл к берегу.  Немного постоял, достал из кармана бутылку, сделал несколько глотков, повернул голову и посмотрел на старый покосившийся сарай.

   Огромные тёмные сваи, с трудом удерживая остатки крыши, как Парфенон, возвышались в своём величии  над грешной землёй. Уровень реки поднялся и теперь  несколько крайних свай стояли в воде, окружённые вздыбленным льдом. Сила и мощь этого простого старого деревянного строения  была такой, что даже высокая труба керамического завода казалась услужливым атрибутом к старому, натруженному прошлому. Чёрная громадина сарая окутанная туманом поглотила буксир и теперь, на повороте реки, через скользкие и редкие сваи он казался экспонатом музея выставленным в большом павильоне.

  Алик шагнул на лёд.  Прошёл несколько десятков метров и поравнялся с небольшим островком. Камыши, покрытые снежным инеем потрескивали сухими стеблями под нежным ветерком. Крепкий лёд  был усыпан крупинками снега. На  той стороне реки, в легком морозном тумане просматривались стальные силуэты кранов.  Слева, за поворотом реки, недовольно ворчал буксир, взламывая лёд на фарватере.

   Буксир, медленно подходил всё ближе, ломая перед собой  лёд.  Иногда, он не справлялся сразу, а наползал на него , и на секунду зависая, опускался вниз, продавливая лёд корпусом, и  рисовал перед собой паутину чёрных трещин, которые опутали соседние островки и концами своих щупалец подбирались к камышам, которые миновал Олег. Он оглянулся назад: льдины разошлись  и до островка уже было не добраться. Он поднял воротник, когда-то сшитой его руками куртки, и не останавливаясь уверенно пошёл вперёд.
«Ну и пусть! - говорил он себе –, Пусть! Каждый должен делать свою работу!»

  Весной, льды вытолкнули на берег труп мужчины. Открыв страницу местных новостей, я наткнулся на просьбу полиции дать какие-нибудь сведения о найденном теле. Тело нашли на триста метров выше по течению. У меня не было никаких сомнений, что это был Олег. Я снял трубку телефона:
- Алло, здравствуйте! Я могу подтведить личность найденного мужчины на берегу реки.
- Здравствуйте! Следователь Ирина Бергман. Я Вас слушаю.

 Я, быстро пересказал ей историю жизни Олега.

- Вы уверены, что это он? Течение реки довольно быстрое, а его нашли в нескольких сотнях метров выше?

Я действительно был уверен. Даже, если бы он бросился в воду на километр дальше, какие-то неведомые силы всё равно притащили бы его на "нашу поляну", на которой мы проводили летние месяцы с гитарой.

- У вас есть описание найденного тела?
- От него практически ничего не осталось. Ёщё, здесь "поработали" бродячие собаки. Я только, могу Вам сказать, - она зашелестела страницами, листая дело,- что у него: "ярко выраженные надбровные дуги",- сказали мы с ней в один голос.
- Здесь у меня много людей подано в розыск,- продолжила следователь,- Я запишу Ваш телефон. В любом случае надо делать ДНК.

  Через полгода, анализы взятые у Ольги подвердили мою уверенность.

  Мне, он оставил CD диск с переписанным сюжетом турпохода снятым когда-то кинокамерой. Десятый класс с рюкзаками за плечами, переходит по шаткому мостику бурную речку.
Олег с гитарой за спиной, замыкает цепочку.
  Когда на плёнке появляются засветки, и кассета вот-вот закончится, Олег успевает оглянуться, и на прощание помахать мне рукой.