К. 40 дней. Собираюсь на кладбище едва ли не впервые в сознательном возрасте. Нервно от неизвестности. И еще от того, что – естественно, так и должно быть – сегодня сдаем сразу два зачета. Надо все совместить, и в душе резкий конфликт: как так, такой день, а какая-то часть мозга занята обдумыванием страшно мелких событий по сравнению с тем, что происходит сейчас и тем более с тем, что произошло сорок дней назад. Почему такая нецельность, такой жестокий спор между величием происходящего и суетой быта? Вспомнить хотя бы Великие дни, предшествующие Пасхе...
Едем на трамвае. Смотрю в окно на улицы, по которым, в разговорах о жизни, шли с подругой по ее делам. Скоро трамвай поворачивает и едет по совершенно незнакомым местам. А Л. они известны, она была здесь в ноябре.
Приехали. Невольно вспоминается Смоленское кладбище. То же прозрачное бесстрастие. Ступенька, чтобы подняться над суетностью того, что обычно называем жизнью и задуматься: какова же она на самом деле? Самое удивительное то, что здесь нестрашно, хотя само слово «кладбище» кажется зловещим.
Снег и высокие деревья, создающие странный спокойный уют. Карканье ворон, которое всегда вызывает ассоциации с другим измерением или с путешествием по времени. И холмики последнего пристанища. Мы прибыли первые, больше никого пока нет.
* * *
Идут – дядя А., тетя Н., Д. и папа. С дядей А. мы в последний раз виделись, когда я училась в девятом классе: на каноне Андрея Критского, в темноте Пыжевского храма. Несмотря на это встреча совершенно естественна, никакого стеснения: крестный – это крестный.
Взгляд людей, потерявших дочь. Говорить об этом - нет ни права, ни дерзновения.
* * *
Снова садимся на трамвай, потом на метро – едем к дяде А. В последнее время в разговорах всплывали темы о том, что пора возобновлять общение с крестными, которое куда-то ушло в период отрочества (переходный возраст, наверное, имеет к этому определенное отношение). Не раз говорили о том, где живут дядя А., тетя Н. и К. – длинный дом в десяти минутах ходьбы от моего института. Помнится, я примерно определила, где он находится, но все же их домом посчитала другой: тот, который стоит вдоль Земляного вала. Общение возобновилось само собой, но в каких обстоятельствах…
Холодно, и что-то льется или сыплется с неба. Идем вшестером (наша семья, дядя А., тетя Н. и Д.) немного растянувшись, как всегда бывает, когда идущих больше четырех-пяти. Периодически звонит мама дяди А., и из одного разговора я понимаю, что о.Владимир, который не успел на кладбище, уже приехал. От этого становится радостно.
Дом. Где-то в далеких уголках памяти всплывают воспоминания об этом старом подъезде. Лифт. Еле поместились, но поехали все вместе. Дверь квартиры. Хозяева отпирают; сердце учащенно стучит. Знакомый, но совершенно забытый за эти годы коридор. Нас встречает мама дяди А. За ней – о.Владимир, высокий, прямой, с благородной сединой и совсем не изменившийся. Свет люстры так же поблескивает в очках, как блестел во время вечерней службы или на уроках ОДК (основы духовной культуры) – больше, чем десять лет тому назад. Все сосредотачивается в миге, когда подхожу под благословление.
Помогаем на кухне. Налаженный, прочный быт семьи. Старая, обжитая кухонька. Посуда, десятилетиями выполняющая свое назначение на обеденном столе; кружки, из которых десятилетиями пили чай. Уютные вечерние чаепития, расслабляющие и вселяющие уверенность в том, что так будет всегда.
Господи, помяни рабу Твою Екатерину!