Cложно признавать в Человеке то, что не имеет права на существование.
Говорят, что Зверь и Гений живут в каждом.
НО ДО СИХ ПОР, даже зная наверняка, НЕ МОГУ С ЭТИМ СМИРИТЬСЯ!
Автор
Р Е В Е Р С
Посвящение...
Тебе не утолить жажду, значит – и мне.
Бреду за тобой, все больше напоминая бешеную собаку, потерявшую память, привычки, логику движений, их цепь и цель.
Как каучуковый мячик, получивший свободу от притяжения в комнате-кубе - разгоняюсь больше от своих же ударов. А конец может наступить мгновенно – по волшебству невидимого Сильного...
Мне мой шаг нравится: ровный, стильный, в узких лакированных туфлях, по мощеной мостовой. Двести метров от дома с рабочими окнами до офиса.
Ежедневно. Привычно. Без оскомины.
В киоске – знакомый набор, заправленный убийственной улыбкой большеротой продавщицы-студентки в платье – подобии передника.
Угораздило же ее так вырядиться.
Куриные мозги в крошечной куриной головке – у камня разума больше. Приветствует меня - улыбается.
От усердия готовы выскочить зубы.
С удовольствием посмотрел бы на неё - старуху: дряхлую, почему-то кажется, что косматую. С остатком гнилых зубов, и обязательно в объятьях обвисших, с черными точками угрей, щеках. Морщинистых, словно пергамент, и того же оттенка. Вот это будет настоящая улыбка – ОТТУДА, из единственно честного мира. Ему и угрожать нет надобности. И скалиться...
Войтех (Войтович) направился к одиноко стоящему многоэтажному зданию, взобрался на ступеньки.
А мысль ленточкой продолжала биться о края вместилища:
За 100 долларов продаст отца. Или брата – какая разница.
Интересно, а если сказать ей об этом. Вытаращит глаза? Задвигает челюстями, не найдя слов? Начнет перебирать пальцами жидкие волосы?
Жалкие людишки, ничего не знающие о себе...
Дверь холла встретила привычно-приветливо, засосала прохладой кондиционированного воздуха, поглотила в себя - свой.
Он чувствовал себя необходимым. К нему обращались, если расчеты и скрупулезные проверки не давали результатов. Он обладал чутьем свирепого волка-одиночки, сильного своей нелогичностью. Оттого и не пойманного.
Войтеху на днях исполнилось 48.
Он ощущал себя Головой. Давно и плотно набитой. На юношески проворных ногах. Это определение нравилось ему самому. Что может быть важнее? Если только кредитование – когда дают наперед. А спрашивают полной мерой.
Этим занялись когда-то с ним.
Этим, по стечению обстоятельств, теперь занимался он сам. И вполне успешно. Немудрено...
Чашка с кофе «дымилась» на столе.
Он не любил ждать. Все должно работать, как механизм.
Достаточно на мгновение остановиться – и последствия будут непредсказуемы. Все, что выпадает из привычного хода, выпадает из времени, выпадает из пространства. А значит – исчезает. В дыру? Давая возможность родиться сверхновому?
Этого он допустить не мог. Пока не мог. И даже мыслей. Хотелось длиться дольше САМОМУ.
- Мне нужны документы за пятницу, еще не утвержденные. Я отдал их вам, Лиз. Поторопитесь! Принесите. Надо ещё проверить.
На самом деле, проверять было нечего, он принял решение – приостановить... Пока не поздно.
Интуиция кричала, что деньги запрашивались на другие цели. Допустить этого нельзя. Программа пролоббирована два года назад. И никаких ухищрений не должно быть. Иначе поток уйдет на социальные нужды, а чего от этого ждать – неизвестно. О каком кредите может идти речь - о кредите доверия? Доверия к чему?
Кому нельзя доверять, так это самому себе. Больше всего. Это Войтович знал лучше всех, так ему, по крайней мере, казалось. К этому и доверие было полное. Похожее, быть может, на Луну, в минуты своего парада. Он улыбнулся...
К обеду все было закончено. Войтович потянулся в кресле, обязал секретаршу никого с ним не связывать. Пятнадцатиминутный отдых, и лишь потом - тихое кафе – привычка последних лет...
Сидеть на улице, даже в жару – мальчишество. А он вырос. Давно. Для меня стеклянная оболочка обязательна. Они – перед тобой, а ты – почти Бог. И пророк в одном лице.
Мать тянет малыша. От губы к уху – подсохшие тонкой корочкой - сопливые озерца. Хочется встать на коньки, разрезать переливчатую, мерзкую вчерашнюю слякоть. Останется след. Если чертить дальше и дальше – лопнет, и влага выйдет на поверхность. С отвратительным запахом прошлогодней тины...
Он дернул щекой, уперся глазами в пятно на столе – о чем это я?
Соляной столб стоял рядом уже минут пять: бессмысленный взгляд цвета равнодушного неба после пылевой бури. Что ему надо от меня? Ах, да... официант.
- Простите, я задумался...
Ушел, словно тень. Почему я не видел его здесь раньше? Берегли на особый случай?
Какой в его жизни может быть особый случай? Если только переедет грузовик с тухлой рыбой. Может на миг и дрогнет бровь, запульсирует нога.
Ноги, какие у него ноги... Вероятно, его пороли в детстве и однажды... он убил отчима прямо на своей матери. Это, конечно, была самая яркая полоса в его жизни: кровяная челка, через щеку, подбородок, шею - на грудь, по облезшей бретельке. А они «любились». Надеялись быть людьми? Жалкое подобие...
А он, их мальчик, испугался своего откровения перед миром.
Стоит теперь передо мной. С подносом...
Войтех взял нож и вилку в руки. Это искусство есть так, как ел он. От соседнего стола потянулась молодая пара, залюбовалась элегантным, уже немолодым человеком: движением его локтей, кистей, пальцев. Он и сам собой любовался...
Прогулка. После обеда по набережной, возрожденной ярилом: мы с тобой братья, только ты - старший, а я - младший.
Диафрагма в ход шагу.
Когда-то Войтех пробовал петь. С тех пор осталась привычка уважения к пространству. Схватить бы его за ухо – скрутить. Но я этого делать не буду. Пусть - раб, но не самоубийца...
В стороне завизжали тормоза, легкий удар, звук, словно лопнула струна. Велосипедист? Спасал свою шкуру и сбил сестренок-близняшек с бантами-шарами? Самое вероятное...
А кто из нас не любит самого себя? Кто до последнего не будет защищать свою слюнявую сущность. Будь она блевотиной на асфальте или дерьмом на траве. И кристальный уровень сознания в этом случае обеспечен.
Пойду через парк. Пусть дольше, не гнаться же за толпой: броуновское движение, бессмысленное, в другом конце от разума, в другом конце большого Города, в сети запутанных улиц. Где местонахождение площадей известно только Одному...
Он вздрогнул, проснулся – звонила мать. Просила за племянницу. Девчонка растворилась в просторах, пусть небольшого, но живого города. Родители обещали все что угодно за покой и информацию. Конечно, успокоил, как мог. Не стану же объяснять, что закружилось юное создание в потоке дыхания молодых Феев - «аристократов», «банкиров», «ученых» и «режиссеров». Так и должно быть. Сильнее мечты нет ничего! Призрачнее, глупее и обманчивее – тоже. Поищу девочку, а не найду, значит, процесс "образования" еще не закончен.
Жалко мне женщин - серьезно их никто не воспринимает.
Хотя и мужчины, в большинстве своем, видят только в темноте. Фишки, создающие наполненность. Силос. Остальное назначение мне неизвестно. Может, эту тайну можно раскрыть. Но чем я должен расплатиться за нее? Жизнью?
Нет, не согласен. Я готов быть слепым, глухим и бесполезным. Как все... Не больше!
2.
Ночь была трудной: громоздкие стрекозы с человечьими ликами обещали донести до волшебного города, говорили, что там живет настоящая сила.
- Кто это Сила? – спрашивал я, крутя головой во все стороны.
Они стрекотали по-своему, о чем-то договаривались. Видно было, что прийти к согласию им не удается. Потом они и вовсе бросили меня.
Потоком закинут на черный, бесконечный по размерам, «ковер-самолет». Он уносит меня все дальше и дальше.
Наконец показались очертания земли: лес, просека, огороды, водонапорная башня.
Что-то знакомое было во всем.
Свой дом я не узнавал до последнего, лишь беседка, обвитая виноградником, была родной, как часть меня: и физического, и воздушного, неосязаемого. Твердая почва под ногами, голоса.
Стайка мальчишек и одна девочка врываются в калитку, опускаются рядом со мной.
Я слышу каждое слово. Я вспоминаю каждое слово!
Смех, потом спор и снова смех...
Нет, я не могу дважды оказаться в одной точке! Не могу дважды уколоть в нее! Мне нужно совсем другое! И я хочу улететь отсюда!
А ноги плотно прикреплены, привинчены: и к этой беседке, и к этим голосам, и к этому небу - мыслями. У ног есть мысли, конечно! Кто же несет нас, переворачивая и вытряхивая последние силы...
Я отталкиваюсь, понимая, что в этот рывок вложены остатки моего мышления, удали, данной матерью при рождении, все мои «хочу» и «могу», все мои «бешусь» и «ненавижу».
Не было в этом только моего «люблю», оно куда-то запропастилось, заплутало в первом десятке лет.
А рука, наблюдаемая мною откуда-то сверху и сбоку одновременно, продолжала траекторию в воздухе. Движение локтей, кистей, пальцев. (Сам собой залюбовался).
Пальцы впились в тесак, оставленный отцом в колоде, полет хищной птицы вверх - и камнем вниз...
Машина остановилась!
Ушла пелена, ушли шумы, ушли глаза - голубое небо - осталась правда, окровавленная по локоть...
ОНА ЗАДАВАЛА СЛИШКОМ МНОГО ВОПРОСОВ.
ОНА, ЕДИНСТВЕННАЯ ДЕВОЧКА СРЕДИ ДАЧНЫХ ПАЦАНОВ...
ОНА МЕШАЛА, ПЕРЕВОРАЧИВАЯ И СМЕШИВАЯ РАЗНОЦВЕТНЫЕ КАРТИНКИ: ПИСТОЛЕТИКИ, НОЖИ, САМОХОДКИ...
ОНА БЫЛА ЛИШНЕЙ. Я НЕ ЗНАЛ, КАК ЕЕ ОСТАНОВИТЬ...
Я просто НИЧЕГО не знал тогда.
Ничего не знал о себе.
Как все...