Из писем маме:
«… Сегодня ночью получила от тебя письмо. Господи, как я рада. Я соскучилась, но домой не хочу. Тут дни летят очень быстро. Фактически остался один месяц, мы тут три недели, а всё ещё только раскачиваемся.
В эту ночь, наконец, дали сайру. Будем работать на путинном режиме: неделю днём, неделю ночью, с 22 до 9 утра. Нас буквально заваливают рыбой. Она мелкая и скользкая. Надо укладывать «розочкой». Чем-то напоминает укладку семечек в подсолнух , только без ячеек, если ещё семечки покрыть слизью. С часу до двух (ночью) обеденный перерыв. Можно пойти в столовую соснуть часок. Я сегодня смотрела на работающих: все такие присмиревшие, добрые и сонные и немного жалобные – будто все чем-то немного напуганы или у всех общая неприятность.
Мне всё больше нравится местное население. Народ грубоватый, в том смысле, что матерятся везде и всюду больше, чем говорят нормально, но чуткий и добросовестный. Если б ты знала, какого качества работы от нас требуют!
Взять хотя бы те же «розочки». Если хоть одна рыбка лежит к стенке банки не спиной, а боком – сразу замечание. Если в отходы (для паштета из сайры) попадает, хоть один плавничок (казалось бы, какая разница, всё равно перемелется), тут же выговор и т.д. Чтоб ни одна кишка не валялась на полу, чтоб ни один волосок не торчал из-под косынки.
Работы уйма. Резчики нас буквально заваливают рыбой, мы не успеваем её укладывать, они сидят на скамейках, похрапывают, поджидая нас.
Мы пришли утром с работы и свалились, как мёртвые. Сейчас полдень, все ещё спят, а мне уже не спится, и я со страхом думаю, что через восемь часов опять уходить на ночь.
Вот такая путина. К острову подходят корабли, стоят на воде большие и тяжёлые. Откуда они везут эту массу сайры, тушки которой потом подают нам на стол - будто завёрнутые в мягкую тонкую слизкую материю-фольгу? Говорят, что в путину, если наткнешься на косяк сайры, то веслом греби – не повернешь: кипит вода рыбой. Отсюда не видно, но с корабля. Мы не ходим на корабли – пограничная зона. В портах пограничники.
В ясную погоду видны соседние острова: Кунашир, Итуруп. Почему-то когда стоишь на вершине сопки, океан всё равно выше. Неясно, где вообще искать линию горизонта.
А закаты такие, как если бы радугу перевернуть и выстелить вдоль моря…
Появилось в магазине сливочное масло. А в основном, мы кормимся в столовке.
План выполнить фактически нереально. Мы сидим сегодня, считаем, что если в день получаем по 2 копейки, покупаем на обед перловую кашу за 3 коп., то, если одолжить
30 коп, то можно прожить (2 коп. – плата за лоток, 15 баночек. Норма – 31 лоток)…»
…В ночную смену обед с часу ночи до двух. Очень хочется воспользоваться этим часом, чтоб поспать, но страшно, что потом будет трудно проснуться.
Как то мы с Ирой Снежковой поднялись по лестнице к комнате мастера на второй этаж завода, необитаемый ночью, расстелили на деревянном полу резиновые фартуки, изнанкой наверх, и легли спать. Потом резкий крик Наташи: «Вставайте, вас все ищут!» - а мы не можем поднять головы, потом с трудом открыв глаза, вижу Иру, такую розовую со сна, встряхивает головой, а на щеке пол отпечатался.
Потом мы приноровились в столовой дремать по пол часа за столом.
Иногда даже музыка не бодрит. Нам, стоящим в конце конвейера, достаётся самая мелкая рыбёшка, в отличие от столов «ветеранов» (тех, кто работает хотя бы третий год): они выбирают с ленты самые крупные экземпляры. К тому же они ещё и мастера своего дела. Я наблюдала, как движутся их руки: мелькают, как предметы, когда смотришь недалеко из окна автомобиля на большой скорости. Видно одно движение, но угадываются пальцы. Они уже сейчас делают две-три нормы.
Бывает, трудно дождаться конца смены. Каждые полчаса выскакиваешь на улицу и смотришь на небо. И вот, наконец, небо на востоке белее, над крышей завода, ещё, в полумраке неспешно пролетает чайка, и так небрежно, чуть ли ни презрительно, щелчком сбиваешь кишечку, прицепившуюся к фартуку и радостно вздыхаешь: утро!
А в пересменку (между ночными и дневными сменами) удаётся погулять.
Нам очень весело с москвичами. Моя подруга влюбилась в одного. Ира старается выглядеть эффектней: не расстается с косметическим карандашом и зеркальцем в любых ситуациях, в резиновые сапоги поддевает на ноги тапочки на каблуке, чтоб зрительно удлинить ноги, всё время вздыхает мечтательно и мучительно раздумывает: женатый или не женатый. Мы гуляем компанией, а она стесняется его спросить, а его друзья, к которым она потихоньку обращалась с этим вопросом, говорят, не знают.
Как-то на очередную прогулку Ира одела белые брюки (надо же, взяла с собой!), модную бархатную кепку с длинным козырьком и бледно-жёлтую кофточку. Идём, Миша перед ней изощряется в остроумии. Вышли за посёлок, дорога из чернозёма, по краям высокая трава. На пути большая лужа, длиной метров десять, обойти можно только по траве. Мы стали обходить, а Миша так доблестно подхватил Иру на руки и понёс через лужу. Идут. Вначале по колено, потом глубже, глубже, потом, когда ему было по пояс, а Ирин зад весь в воде, он говорит ей: «Слазь», - и ставит её посреди лужи. Мы смеялись до упада. А он ещё подливает после масла в огонь, глядя на Иру: «Грязная, как свинья!».
Ему 32 года. Он постоянно шутит. Его соратники рассказали, что на стройплощадке пролетавщая чайка «капнула» ему прямо на лысину (Миша немного похож на артиста Казакова). С тех пор, когда он нас «доставал» своими шутками, мы показывали на небо, и он по началу рефлекторно вскидывал голову – мы смеялись.
Часто мы грелись у костра. Они просили нас петь украинские песни. Обычно я играла на гитаре (я знаю несколько аккордов), и мы пели. А то играл кто-то из них.
Как-то я сидела у костра, плотно прижавшись плечом к Ире. Миша, с другой стороны, хотел обнять её. Когда его рука была уже на середине моей спины, он возмутился по поводу того, что не мог понять, когда же «кончится» Ирина спина. Причём, похоже, он действительно был озадачен!
Мы с ними делились, как нам трудно, а они рассказывали, что тоже засыпают на работе (дают знать о себе ночные прогулки) и что один из них, Володя, заснул в бочке, а когда его разыграли, что прораб идёт, вскочил и покатил эту бочку в неведомом направлении.
У меня было сразу два друга: Дима и Коля. И я гуляла то с одним, то с другим. Диме было сорок лет, и он мне рассказывал про свою семью, про дочерей и о том, что пишет сказки и издал книжку. На День рождения жены он послал ей телеграмму: скучаю, люблю, желаю. Нам с девчонками нравился текст.
С Колей мы общались меньше. Он был более скрытный.
А в паспорте у меня была спрятана за отворот обложки маленькая фотография, которую за несколько месяцев до отъезда я нашла на полу в общежитии в Киеве: на ней был изображён мой будущий муж. Правда, тогда мы ещё были знакомы только зрительно.
(Наброски на картоне от консервных банок)