Горгулья и Маг
Максим Нольтмеер
http://proza.ru/avtor/maxritter
Давным-давно в одном забытом ныне королевстве жила себе… горгулья. Ну то есть не жила, а стояла изваянием на городской площади, украшая собой фонтан. Когда-то давно она жила в своем племени, но когда ее истинная суть окончательно проявилась – ее изгнали. Изгнали за то, что она… была красивая. Внешне она была похожа на красивую человеческую женщину, только с серыми кожистыми крыльями за спиной и горящими желтыми глазами как у кошки. Но у горгулий были свои идеалы красоты и в племени ее посчитали уродом, ошибкой Мироздания. Она долго скиталась по свету, но нигде места ей не нашлось. Однажды ее пленил маг и, заклятьем зафиксировав в каменной ипостаси, поставил на фонтан, шутки ради…
Прошло много лет. Давным-давно умер маг пленивший горгулью, а она все стояла безмолвным изваянием, не подверженная дыханию времени. Горгулья могла бы освободиться, с годами чары ослабели, но она не хотела. Зачем? Ведь ей все равно нигде не рады! Она никому не нужна. Никто не любит ее. И поэтому она стояла, замерев в камне, погрузившись в сон без сновидений, а голуби оставляли на ней свои следы.
И кто знает, может, стояла бы она так до скончания веков, но… Жил в городе один паренек, самой заветной мечтой которого было стать учеником мага. У него были отличные задатки, но не было денег. А без денег в Академию Магии не брали. По вечерам, когда народ расходился по домам, а стража еще не выходила в ночной караул, паренек любил приходить на площадь с фонтаном и мечтать о том, как он станет могучим магом. "Вот если бы можно было совершить нечто такое… – думал он. - Что-то великое. Подвиг, например! Вот тогда меня бы точно взяли на обучение!".
Но сколько он ни старался ничего такого героического придумать не получалось. Паренек совсем отчаялся и однажды сел у фонтана и просто заплакал от тоски и безысходности. Каково же было его удивление, когда чья-то прохладная ладонь коснулась его плеча, а за спиной раздался тихий, шелестящий шепот: "Отчего ты плачешь?"
Парень обернулся и едва удержал испуганный вскрик. На него, не мигая, смотрели пылающие янтарным светом глаза горгульи. Паренек покраснел - одежды на горгулье, конечно же, не было, но не испугался. Ему вдруг захотелось высказаться хоть кому-то, выплеснуть всю свою боль и печаль. И он рассказал горгулье все. Все чего хочет добиться и почему не может этого сделать. Горгулье стало жалко мальчишку. В нем, таком несчастном и одиноком она увидела себя. И подумав, она сказала: "Я помогу тебе. Давай сделаем вот что…"
На следующий вечер горгулья сбросила с себя каменное обличье и принялась кружить над площадью, делая вид, что нападает на горожан. Тогда паренек выскочил из обезумевшей от ужаса толпы и выкрикнул самое простенькое заклятье паралича. Горгулья, как и было договорено, упала на землю и снова стала камнем, а благодарные люди, только что в ноги не валились своему спасителю.
В тот же день паренек был зачислен в Академию. Он учился там долгих десять лет и покинул ее стены уже будучи магистром. А горгулья все эти годы стояла каменной статуей на прежнем своем месте. Она вновь была одна, но теперь в ее сердце не было печали. Она радовалась тому, что хоть чья-то мечта осуществилась.
И вот однажды в одну ясную лунную ночь, горгулья почувствовала, как спадают каменные оковы. Она выпрямилась, чтобы посмотреть, кто это силой выдернул ее из каменной спячки… И застыла пораженная. Перед ней стоял тот самый паренек, за прошедшие годы превратившийся в красивого мужчину. И этот мужчина протягивал ей руку и улыбался.
"Пойдем со мной" – сказал он.
"Зачем?" – испуганным шепотом спросила горгулья.
"Ты единственная кто был добр ко мне, – ответил маг. – Если бы не ты не было бы и меня. Я хочу тебя отблагодарить и предложить тебе свою дружбу".
Горгулья хотела что-то возразить, но только расплакалась и почти рухнула в объятья мага. Он гладил ее по волосам и шептал на ушко ласковые и ободряющие слова. Они ушли с площади, взявшись за руки. Под покровом ночи покинули город, а затем и королевство. Больше о них никто ничего не слышал. Но среди магов ходят слухи, что дружба этих двоих со временем переросла в нечто большее. И что благодаря им в Ойкумене появилось новое племя крылатых созданий. Конец.
Тук тук, кто в сердце живет?
Наталия Михайлова
http://proza.ru/avtor/nat55
СПЕШИТЕ делать добро, иначе люди НЕ УСПЕЮТ сесть Вам на голову.
Когда я была молодой, мое сердце было большим и сильным. Оно громко и весело стучало – радовалось своему здоровью. Но я считала, что все это в порядке вещей, и не замечала своего сердца. Совсем не чувствуя его, я начала казаться себе бессердечной. Чтобы не ощущать в себе этого ущерба, однажды я повесила на сердце табличку: «Входите, здесь Вам будет тепло и уютно. Мое сердце согреет Вас».
Первым на зов прилетел Комар-пискун.
- Помоги, - запищал он, - все отмахиваются от меня. - А ведь я песни им пою, ночами не сплю, сочиняю. Уже сто штук сочинил – а они не слушают, прихлопнуть стараются.
- А о чем твои песни?
- Как это о чем? – о жизни моей тяжелой, комариной. Спою, потом попью у них крови немного и лечу дальше. Что тут такого? А они за мной гоняются, средства всякие изобретают, чтобы меня извести.
- Может быть, они не понимают твоих песен, и пищишь ты, честно говоря, отвратительно. Да и кому понравится, чтобы у них кровь пили? Занялся бы чем-нибудь другим, полезным.
- Ну, ты в приколе! Не хочу я ничему другому учиться. Знаешь, как это круто – летать и петь.
- Но почему люди своей кровью должны расплачиваться за твои удовольствия?
- Значит, не пустишь, - обиделся Комар. - А зачем звала? Накормлю, обогрею!
И так мне стало жалко это крохотное существо.
- Входи, - сказала я и распахнула свое сердце.
Живем-поживаем. Комарик мне песни зудит, да кровь мою попивает. Ну, да ладно, он ведь маленький, а сердце у меня большое, полное, - прокормлю.
Потом прибежала Мышка-норушка. Крепенькая. Глазки, как бусинки, перекатываются, шкурка потертая, в заплатках, носиком нервно подергивает, усиками шевелит.
- Тук-тук. Пусти меня в сердце – беда у меня.
- Что с тобой случилось?
- Ох, мне бедной, ох, несчастной, – пригорюнилась мышка. - Расселяют нашу коммунальную нору. Соседи у меня неразумные, хоть кого возьми, да жить с ними можно было. Вот, к примеру, Мыш Мышович. Начальником большим служит, а ума-то немного, не-е-т, немного. Как премию какую получит, бонус по-ихнему, так давай всех соседей собирать, угощать, да одаривать. Ох, накопила я его подарочков, когда свой, когда и чужой прихватишь. Все в норку.
- А эта Мышинда? – продолжала мышка сокрушаться. – Совсем бестолковая. Говорю ей, - что ты все для других стараешься, все с чужими мышатами возишься? Думаешь, оценит кто? А в норе – шаром покати. Ничегошеньки не нажила. И взять-то с нее нечего. Разве когда кусочек сыру занесут, да через меня передадут, пока ее нет. Уж тут я не теряюсь. Она-то, дура, все назад отдать норовит, а у меня не пропадет. Нет. Все в норку.
- Или эти труженики придурошные, Мышкевичи, – частила норушка. – Что муж, что жена, что дети ихние – все, как есть, в очках, - интеллигенты. С утра до ночи то работают, то учатся, то учатся, то работают. Не то, чтобы нору обустроить – поесть иногда забывают. Все на языках разных разговаривают, да книжки читают. Сама-то продуктов из магазину принесет кошелку, да тут же, на кухне, и зачитается. Ну, я, мимо проходя, чего и зацеплю хвостом. Все в норку свою ношу, в норку. Тесновата она у меня стала, да, зато, полным-полна. Зернышки у меня одно к одному, ядреные, сырок, еще там чего. Они-то все одно поспустят, а я сберегу, да сохраню, накоплю. Не вороватая я – бережливая.
- А как же мне быть-то бедной? – совсем зашлась мышка, – Вон и шубка поизносилась и зубки поисточились – все обновлять надо. А за все – плати. А теперь беда пришла – по отдельным норам расселяют, с удобствами. И что мне с этих удобств! Привыкла я при обществе – и поговоришь, и прокормишься. Работать-то я уж и забыла как. А у тебя вон табличка приглашательная. Пустишь что ли?
Мне, почему-то, Мышка-норушка не казалась несчастной, но слово есть слово – и я, скрепя сердце, распахнула его.
Дальше живем. Только вот Норушка уж очень много всякого понатащила, клапаны позасорила. Сердцу работать тяжелее стало. И с Комариком они не дружат, – она ему все пеняет, что в дом ничего не приносит, а он ее за это кусает, да побирушкой обзывает. Ну, да ничего, пусть в уюте живут, греются.
Здравствуйте, - передо мной совершенно очаровательное существо.
- Где тут у вас сердечно обогревают и оказывают моральную поддержку?
- А-а Вы кто?
- Я – Лисичка-сестричка.
- Чья сестричка? - немного ошарашено спросила я.
- Ох, ну что Вы, это ник такой. Ну, для прикола.
Лисичка сидела в изящной позе, помахивая роскошным хвостом. Она была сказочно хороша. Тонкие лапки в дорогих браслетах, томные глаза. Только белоснежную улыбку портили небольшие клычки, украшенные стразами. Клычки придавали ей немного хищный вид.
- У меня сложились тяжелые жизненные обстоятельства, - грустно вздохнула Лисичка, - я оклеветана молвой. - Понимаете, я устроилась работать на птицеферму, секретаршей, в приемной у заведующего. И все было так хорошо. И заведующий ко мне … хорошо относился. А потом нагрянула эта комиссия. Ну не досчитались они цыплят. Я-то тут при чем, спрашивается? Хорошие были цыплятки, жалко их, конечно, - она мечтательно прикрыла глаза и облизнулась острым язычком, - но почему я?
- А председатель комиссии, эта ужасная Лайка Полкановна, меня почему-то сразу невзлюбила, – со слезами на глазах продолжала Лисичка. – Она, видите ли, на страже, она порядочная, щенков своих в честности воспитывает. Посмотреть-то не на что, шерсть неухоженная, прическа никакая, в общем, никакого гламуру. А заведующий, подлец, то – Лисанька-кисанька, а тут испугался, семьянином примерным заделался. Меня и знать не хочет. Что мне делать теперь, всеми покинутой? Где найти теплое местечко? А тут ваше объявление.
- Но, может быть, вы сумеете найти новую работу? И все опять будет хорошо.
- Разве вы не понимаете, у меня моральная травма, - взвизгнула Лисичка.
- Я в поддержке нуждаюсь, в душевном обращении, - волновалась она.
Честно говоря, она не выглядела покинутой и раздавленной жизнью. Но так горестно вздыхала, так хрупки были лапки, так беззащитна поза, что мое сердце дрогнуло, и я распахнула его.
- Здорово, народ! Кто тут у вас живет-поживает? Принимайте, что ли.
- А Вы тоже несчастный? – томно спросила Лисичка.
- А то, как же. Еще какой! - оскалился молодой Волк.
Вид у него и впрямь был непрезентабельный – хвост облез, глаз заплыл синяком, двух зубов не хватало. Но остальными он щелкал вполне исправно. И под свалявшейся клочьями шерстью проступали рельефы накачанных мускулов.
- А ты кто? – пропищал Комарик.
- Да, Волк я, кто же еще, - невнятно пробормотал пришедший, и уточнил, - Зубамищелк.
- Ах, какая звучная фамилия, – воскликнула Лисичка, с интересом посматривая на нового гостя.
- А ты песни слушать любишь про несчастную жизнь? – зудел Комарик.
- А то?! Я и сам пою. Иногда, – пояснил Волк. - А жизнь у меня, как есть, несчастная. Волчиха моя к Лосю ушла – у того рекорды выше, заработки лучше, ну, и вообще. Не нравится ей, видите ли, что пью. У-у, хищница, ненасытная! И квартиру отщелкала. А Лось-то, друган бывший, мы ж за одну команду выступали. А туда же. Ты должен, ты должен! Ха! Эт-то я пока трезвый всем должен, а как выпью – с-стройся!
- Строгий, - уважительно сказала Мышка-норушка.
- И симпатичный, - добавила Лисичка.
- Входи, - пропищал Комарик и попытался раскрыть мое сердце.
- Постойте, постойте, – заволновалась я. - Как это – входи? Может быть, у меня кто-нибудь спросит? Я, между прочим, терпеть не могу алкоголиков и не собираюсь им помогать.
- А т-ты кто?, - уставился на меня Волк. - Тоже тут живешь?
- Я – хозяйка, - как могла строго, сказала я.
- Хозяйка, - расплылся мой гость, - ну так чего стоишь-то? Накрывай! Ладно уж, закусками не очень озабочивайся, не голоден. - Он благодушно рыгнул. - Встреча у меня была в лесу. Неофициальная. Прошла в теплой, дружеской обстановке. - Он опять рыгнул.
Я почувствовала, как мое сердце похолодело и замедлило ритм.
- А налить обязана! – вдруг зарычал он.
- Нет, - закричала я в ужасе, - в моем сердце для тебя нет места.
- Вот всегда она так, – взвизгнула Лиса, – только о себе думает. - Сиди тут, в ее уюте, парься. Нет бы, нас хорошим обществом развлечь.
- Много о себе понимать стала, – авторитетно заявила Мышь, – а ума-то нет. Он ведь молодой, да здоровый. Обустроиться нам поможет. Ну-к, что ее слушать-то! – вдруг зычно запищала Мышь, – Навались!
И они вместе распахнули мое бедное сердце.
Дальше стало совсем плохо. Жильцы жили вольготной жизнью, а я страдала. Волк до обеда отсыпался, потом принимал «для осознания себя, как личности», и отправлялся по поручению Мыши собирать всякий хлам. Она забивала «закрома» и расплачивалась с ним водкой. К вечеру Волк напивался и выл тоскливые песни. Комар ему подтягивал. Лисица хихикала и зазывно смотрела на Волка.
Сердцу становилось все труднее, оно болело нестерпимо.
Хватит, – решила я. - Почему я должна обеспечивать всем тепло и уют, а обо мне никто не хочет подумать. Да, и что это за обездоленные? – Бездельники с алкогольным уклоном.
И повесила на сердце новую табличку: «Прием несчастных прекращен. Закрыто на обезболивание».
Я попыталась намекнуть своим постояльцам, что больна и что теперь они должны помогать мне, но это не произвело на них никакого впечатления. И только я собралась принять самые строгие меры, как появился…
Он был прекрасен. Огромный и сильный. Сколько звериной грации было в его движениях, как великолепен прищур дерзких, насмешливых глаз.
- Здравствуй, – сказал он, белоснежно улыбаясь.
- Здравствуй, – робко ответила я, чувствуя, как вздрогнуло мое сердце. – Кто ты?
- Медведь я, медведь, - пророкотал он.
- Ты тоже одинок и неустроен?
- Очень.
Он, не отрываясь, смотрел мне в глаза, и я физически ощущала, как рушатся остатки моей воли.
- Но у меня в сердце осталось так мало места.
Медведь с интересом заглянул внутрь.
- Это что за шушера? – спросил он строго.
Мои постояльцы прижались друг к другу и замерли. Сердце билось на пределе.
- Что ты делаешь? – заорал мой разум. - Посмотри в его глаза – они не дерзкие, они наглые и злые. Неужели ты не видишь?
Его никто не слушал. Сердце само широко и радостно распахнулось навстречу Медведю.
Дальше все произошло, как во сне. Как только Медведь попытался протиснуться в сердце, оно разорвалось. Мои постояльцы стояли рядом со мной и молча смотрели, как сердце истекает кровью.
Жаль, - сказал Медведь, зевнул и отвернулся.
Я потеряла сознание.
- Почему ты лежишь тут, вставай, - услышала я чей-то тихий голос. - Люди не должны лежать на земле.
- У меня разорвано сердце, я не могу двигаться, не могу дышать. Я не могу жить.
Пес внимательно и грустно посмотрел мне в глаза и полизал руку.
- Вот моя лапа – обопрись на нее и поднимайся потихоньку. Вот так. Теперь посиди немного, отдохни.
- Ну вот, тебе уже немного лучше. Да?
- Лучше, - с удивлением прислушиваясь к себе, сказала я.
- Ты обязательно выздоровеешь, – сказал Пес и опять лизнул мою руку. – Я помогу тебе.
Я почувствовала, как мое сердце забилось ровнее. Прижалась лбом к лицу Пса и заплакала.
Карельштейн Дора
http://proza.ru/2006/07/17-66
Хотел, не хотел
Царевна – Лягушка
В некотором царстве, в некотором государстве появилась на свет маленькая Царевна.
Все было дано ей от природы: красота и ум, грация, таланты и безоблачное будущее.
Родители в ней души не чаяли, а Боги осыпали ее всеми благами.
Знакомые и незнакомые поклонялись, восхищались и, увы, завидовали ей.
Она, как бабочка порхала по жизни и казалась неспособной на борьбу, подвиги и серьезные чувства.
Да и зачем нужны они ей - подвиги, борьба и серьезные чувства, если жизнь – это сказка, если жизнь – это радость и наслаждение.
Но так не думали Боги...
Кому много дано – с того много спросится...
И в один не самый солнечный день, когда моросил мелкий, назойливый дождик, с небес опустилась тонкая, прозрачная вуаль и окутала нашу замечательную Царевну зеленым шлейфом таинственности, и медленно перенесла ее из царского замка на широкий листик водяной лилии на поверхности уединенного пруда...
Отныне она должна была жить здесь, в образе безвестной лягушки...
Но и на этот раз Боги не поскупились для нее.
Они даровали ей долгую, почти бесконечную жизнь, сконцентрированную под зеленой, неказистой, лягушачьей формой.
Вы спросите зачем Боги так немилосердно играли с ней, попеременно меняя гнев на милость, а милость на гнев?
Но это не было ни гневом, ни милостью.
Это было предназначение.
Это было испытание, это была все та же любовь Богов, которой было отмечено ее рождение.
Они создали ее совершенной и дали возможность испытать счастье и насладиться им.
Это были подарки Судьбы, это был аванс...
А теперь, заключив ее в грубые одежды обыкновенной лягушки, они предоставили ей возможность самой создавать свою Душу.
Станет ее Душа такой же прекрасной, как ее тело, тогда однажды явится к пруду
Иван-Царевич, выстрелит из лука, и она восстанет из, кожи лягушки, прекрасной Царевной.
Станет ли ее Душа озлобленной и сломленной, долгие годы копящей в себе отчаяние и ненависть, тогда все более и более будет она терять задатки Царевны, перерождаясь в обыкновенную жабу, без будущего и без надежды под напором любви и радости, вновь возродиться в своем истинном образе...
Бедная Маленькая Царевна!
Очнушись и оглядевшись, она поняла произошедшую с ней метаморфозу, и от отчаяния и горя, впервые в жизни заплакала и лишилась сознания.
Прошло очень много времени, прежде чем она снова очнулась от оцепенения.
Ее температура равнялась температуре воды в пруду и она мало чем отличалась от, торчащих из воды, прошлогодних веток и прочего хлама.
Но это была весна. Пригревало солнышко, расцветали красавицы-лилии, а в воде резвились разноцветные мальки рыб.
Кругом возрождалась жизнь, после зимней стужи.
Царевна-Лягушка огляделась вокруг, ощутила всей кожей нежную ласку солнечных лучей, и ей, вопреки всему, снова захотелось жить.
Она увидела свое отражение в зеркальной поверхности озера и с радостью обнаружила, что у нее остались коричнывые, с изумрудными прожилками, человеческие глаза, в которых отражались все ее чувства...
Сейчас эти глаза были полны печали и безнадежности...
Ей предстояло ждать, когда к ней явится мужчина, влюбится в нее-лягушку, почувствует в ней женщину, и захочет ее, как мужчина хочет женщину.
Сколько веков предстояло ей ждать?
Ее жизнь не была ограничена временем.
Шли годы.
Она погружалась в сон зимой и снова возрождалась весной.
Она терпеливо ждала. Но со временем, постепенно и очень медленно в ней пробуждался протест.
- Почему, ну почему должна она зависеть от чужой прихоти?
Разве может мужчина хотеть лягушку?
Мужчина хочет женщину!
Да и то не всякую, а красивую!
И в ней постепенно начало созревать страстное желание самой, своими силами, возродить в себе Царевну! И пусть даже ценой жизни, однажды разорвать и сбросить с себя эту, сковывающую, тесную кожу лягушки...
Ее жизнь незаметно изменилась. Она больше не ждала мужчину.
Она собирала в себе силу и энергию.
Но по мере этого накопления, возрастали ее страдания, потому что кожа лягушки все более и более становилась тесной, доставляла боль, и казалась готовой разорваться и уничтожить ее содержимое...
И в тот момент, когда она уже совсем перестала ждать и надеяться, что придет Он – ее Мужчина и своим желанием высвободит ее из зеленого лягушачьего обличья..., он пришел.
Это не был Иван – дурак из известной сказки.
Это был прекрасный, но немного уставший от жизни человек.
У него было все, что он мог хотеть, но он был одинок, потому, что, стоило ему увлечься женщиной, как по мелким, незначительным признакам, он вновь и вновь убеждался, что не он их интересовал, а то благополучие и комфорт, которые он заработал и мог им предоставить.
Однажды он прогуливался возле тихого пруда, покрытого прекрасными белыми лилиями и присел на корточки, протянув руку к воде.
Его внимание привлекла, расположившаяся на широком листе, забавная, изумрудная лягушка.
Не думая, он сложил обе руки ковшичком, а она вдруг, смело прыгнула в этот «ковшичек», удобно расположившись, в нем, как в уютном гнездышке.
Он поднес руки поближе к своему лицу, желая подробней рассмотреть ее, и замер...
На него смотрели коричневые с изумрудными прожилками, человеческие глаза...
- Пойдешь со мной? – смеясь спросил он, и подумал, что сходит с ума, когда увидел радостный блеск в загадочных глазах...
Он принес ее домой, расстелил на своей широкой кровати розовую махровую простынь, и положил на нее свою находку.
Она доверчиво смотрела на него и не проявляла никакого желания исчезнуть.
Вскоре он соорудил для нее у себя в спальне красивый бассейн, заполнил его водой и белыми лилиями из пруда, где она великолепно себя чувствовала.
Каждый вечер он после работы спешил домой, и сразу же отправлялся в спальню, чтобы расстелив на кровати ее розовое мохровое покрывало, на котором она зеленела, как загадочная изумрудная игрушка, лечь рядом, смотреть в бездонные глаза и забывать о всех делах и заботах.
Ей он доверял все свои сомнения, проблемы, радости, мечты.
Он все ей рассказывал, заглядывая в необычные глаза, и ему казалось, что никто его так не понимает, как она.
Вскоре он перестал думать, что сошел с ума и даже научился различать когда она его одобряет, или наоборот сердится.
Шло время.
Он по-прежнему каждый вечер стремительно бежал домой, чтобы уединиться со своей волшебной «собеседницей» на широкой супружеской кровати.
Смотрел ей в глаза и уже не сомневался, что она понимает его так же хорошо,
как он ее...
Он больше не представлял себе жизни без нее, но был в отчаянии и недоумении, потому что понял – он любит ее...
- Но кого? – Лягушку? – гневно спрашивал его разум.
- Не знаю – тоскливо и обреченно отвечало его сердце.
И однажды в нем заговорил Мужчина!
Он решил подчиниться разуму и найти себе настоящую женщину, чтобы его нежность, наконец, нашла естественное выражение в диком, мужском, телесном завершении...
Вскоре он привел домой девушку, с которой расположился на своей широкой кровати, отгородившись легкой ширмой.
Он занимался с женщиной сексом, а она стонала и шептала ему ласковые слова.
Они добросовестно снова и снова доходили до кульминационного момента, когда бурно выражали свои эмоции, достигая физического удовлетворения.
Но его сердце было глухо и к ее стонам, и к шепоту...
Он чувствовал облечение внизу живота, а сердце болело и тосковало по коричневым глазам изумрудной лягушки.
Мыслями и душой он был с ней, двигаясь в такт с женщиной, чтобы достичь половой разрядки.
У него не хватило воображения и веры в чудо...
Он не смог соединить воедино мудрые любимые глаза с интимными желаниями и напряжением, беспокоящего мужского естества...
Он не смог захотеть Лягушку...
Она вызывала в нем много разных чувств, но не вожделение.
.... Когда он отправил женщину, отодвинул ширму, и, расстелив розовое покрывало подошел к бассейну, чтобы принести свою любимую, все понимающую и умеющую слушать «подругу», собираясь все ей объяснить, чтобы прочесть в ее глазах любовь и понимание, бассейн был пуст, и только на полу рядом валялась бесформенная изумрудно-померкшая кожица...
Он кинулся к пруду. Он звал ее и умолял вернуться.
Но осенний пруд был пуст. Даже лилий не было.
И только невдалеке, на скамейке сидела одинокая, очень красивая, но грустная девушка и незаметно поглядывала на безутешного мужчину.
У девушки были необычные лучистые глаза, в которых нет-нет, да вспыхивали изумрудные искорки...
Но мужчина никого не замечал, он, не отрываясь всматривался в черную глубину пруда и кого-то звал...
P.S. По просьбе "безутешных" читателей:
"Но мужчина никого не замечал, он, не отрываясь всматривался в черную глубину пруда и кого-то звал..."...
И вдруг он замер на полуслове....
В зеркальной поверхности озера рядом с собственным отражением, он увидел еще один силует...
Он резко выпрямился и как в первый раз подумал что сходит с ума...
Он снова увидел единственные глаза, на лице прекрасной девушки...
И снова спросил - пойдешь со мной?
Вы догадываетесь, дорогой читатель, какой ответ он прочел в коричнево-изумрудных глазах?
Счастье приходит к нам не всегда прямыми дорогами...
Как было на самом деле с Курочкой Рябой
Владимир Яремчук Чук
http://www.proza.ru/2010/06/18/905
ЖИЛИ – БЫЛИ ДЕД ДА БАБА
Да не дедом был он вовсе. Обычный мужик лет сорока.
Была у него роскошная седая борода. Он, почитай, с измальства седой. Вот и была у него кликуха – Седой. Звали то его Егором. Мускулистый был мужик. Шварцнегер ему не чета.
А баба ему женой была. Обычная деревенская баба. Каких пруд пруди.
ЖИЛИ, НЕ ТУЖИЛИ
А с чего бы это им тужить. Если Егор на прииске работал. И была у него там тайнуха. В скале цельная золотая стенка! Приходил он на работу, откалывал от стенки кусок золотишка, и куску этому молоточком придавал форму яичка. Уходя, стенку прикрывал. Отходы (кусочки, песок) после смены отдавал хозяину, а яичко втихаря относил домой. А потому как боялись его обыскивать в силу его комплекции! Выполнял норму и, слава богу.
И БЫЛА У НИХ КУРОЧКА РЯБА
Да какой там курочка! У них с бабой целый курятник был. Вот и баба каждое утро подавалась в город на базар яички продавать. Наложит в корзину яички и топает в город.
А на дне то корзинки - золотые яички, что бы городскому перекупщику продать.
Но однажды произошло вот что. Проходил как-то любознательный сосед мимо их раскрытого окна. И нечаянно увидел у них на столе золотое яичко. Откуда это чудо, спросил он.
А баба, губа не дура, нашлась, как ответить. Это нам одна из куриц снесла. Та, которая рябая. Мы и сами не верим этому чуду.
Сосед, естественно, побежал созывать народ на это чудо посмотреть. Егор с бабой запрятали яйцо куда подальше. А на пол осколочки насыпали. Егор иногда с прииска и осколочки притаскивал.
Когда народ ввалился в избу, только и увидел золотые осколочки на полу. Где яйцо, что курочка Ряба снесла, спрашивают. Так, мол и так, отвечает Егор. Яйцо со стола упало, и разбилась, говорит . Может, мышка виновата, говорит.
Да шучу я, смеется. Осколки я потихоньку с прииска тырил. Брешет сосед насчет яйца.
Надавал народ тумаков любознательному соседу и разошелся.
Но сказка про курочку народу понравилась. Стала сказочка народной. Многие малыши засыпали под эту сказку сладким сном.
Я Смерть
Рия Алекс
http://www.proza.ru/2010/02/27/74
Я смерть. Не удивляйтесь, это моя работа. Она не является ни добром, ни злом, она нужна. Я не одна этим занимаюсь. Зовут меня Льдинка. Вот такое простое и немного нелепое имя.
Сегодня я иду в гости к девушке, которой в скором будущем понадобиться моя помощь. Её имя появилось в скрижалях, я должна узнать, чьей душе я облегчу уход из тела. Сейчас я девушка её лет. Русые волосы перехвачены хайратником, чёрные джинсы, синяя футболка и светло-голубой джемпер, накинутый на плечи. На ногах чёрные туфельки без каблуков. На руках фенечки. Через плечо на одной лямке переброшен рюкзачок. Голубой растерянный взгляд и лёгкий трепет ресниц. Вечер, затерянный полустанок, где-то в средней полосе России. Меня выставил из поезда контролёр, потому что у меня не было ни билета, ни денег. Наверное, я действительно могла бы быть этой светловолосой испуганной девчонкой, что сейчас стоит на перроне и должна направиться вглубь посёлка. Сейчас она единственное моё воплощение и хватит разглядывать его со стороны.
Я тряхнула светлыми волосами и, перебравшись через перила, спрыгнула прямо на дорожку. Английские клёны тянули свои острые листья в мою сторону, ленивый ветерок перебирал своими бесплотными пальцами траву. Жара явно пошла на убыль. К тому же с запада приближалась туча весьма обнадёживающего вида. Скорее всего, я не успею дойти до места прежде, чем начнётся дождь. Впереди хлопнула калитка. В луже у дороги купалась гусыня с гусятами, она зашипела на меня, и я встала, как вкопанная. Тут порыв ветра понёс по улице мусор, справа сверкнуло. Гусыня собрала гусят и направилась к сараю, раскат грома догнал её по дороге. На землю упали первые крупные капли дождя. Я шла навстречу ветру, пока не оказалась у нужной калитки, тут-то дождь припустил сильнее, как будто только и ждал этого момента. Я стряхнула оцепенение и помчалась к дому. Старое, покосившееся строение, казалось, доживало свой век. Здесь должна была ютиться столь же дряхлая старушка. Когда я влетела под козырёк, с меня ручьями струилась вода, в туфлях противно чавкало, а от ветра меня начинало знобить. Простуженная смерть, - это слишком экзотично. Я не успела об этом подумать, как открылась дверь и из дома выглянула девушка лет 20-ти. Бледная, темноволосая, с карими глазами.
-Зайди в дом, не мокни, - предложила она. Я не заставила себя упрашивать. Зашла в сени и остановилась у дверей. С меня всё ещё текло, сразу же образовалась лужа.
-Сейчас я тебе дам полотенце и сухую одежду, снимай всё, мы высушим, - дружелюбно отреагировала хозяйка на мой возмутительный вид. Я скинула рюкзак на табуретку в углу, тут же оставила туфли, а промокший джемпер повесила на верёвку. Девушка была явно не от мира сего. Разве можно в это время пускать в дом незнакомых людей? Она даже имени моего не спросила. В сенях пахло сушёными грибами и полынкой. На скамье стояло два ведра с холодной водой, над скамьёй висели полки, занавешенные чистой занавесью. Напротив стоял рукомойник, рядом, на гвоздике, висело белое льняное полотенце, вышитое крестиком. Из комнаты потянуло дымком, видимо хозяйка растапливала печь.
-Раздевайся, развесь одежду и проходи. Я думаю, ты меня не стесняешься? – весело крикнула хозяйка. Я с трудом стянула джинсы, и вместе с футболкой повесила на верёвки. Прошлёпала босыми ногами по чистому полу с остатками краски и вошла в горницу. Комната была довольно большая: шкаф, стол со скамьями, ножная швейная машинка фирмы “зингер”, полуторная кровать с двумя подушками и рядом с ней книжные полки. Сама хозяйка сидела на маленькой скамеечке перед печкой. За печкой было пространство, видимо, там была дверь на чердак.
-Там на кровати халат для тебя и шерстяные носки, - обернулась девушка ко мне.
-Спасибо, - ответила я и прошла к кровати. Халат был фланелевый, ещё весьма прочный, но по размеру было видно, что он достался девушке от бабушки. Я утонула в его душистом тепле и лишь подпоясавшись осознала, что в нём можно даже ходить.
-Как ты здесь живёшь? – удивилась я, - в такой глуши, одна…
-Как все, - просто ответила она, - работаю на почте. А в свободное время мечтаю стать известным художником.
-Ты рисуешь? – заинтересовалась я.
-Хочешь посмотреть? – улыбнулась хозяйка. Я кивнула, мне действительно было интересно узнать поближе эту странную девушку. Она сняла с полки альбом в странном бархатном переплёте, расшитый блёстками и открыла на первой странице. В моё лицо пахнуло ветром и ароматом незнакомых трав. Я увидела зелёную долину, посреди которой высился замок, наверху одной из его чёрных башен стояла бледная принцесса в богатом платье и с распущенными светлыми волосами. А к ней на огромном красавце драконе стремился прекрасный принц. Я погрузилась сознанием в эту картину и дракон начал снижаться. Принц беспокойно оглянулся в мою сторону, как будто мог меня видеть, и художница перевернула альбомный лист.
Я увидела удивительной прозрачности и красоты горное озеро. На дне его, среди камней, свернувшись клубком, дремал водяной дракон. Высоко стоящее солнце, даже сквозь толщу воды, высвечивало переливы красок на его драгоценной чешуе. Было холодно, пронизывающий высокогорный ветер пригибал чахлую траву и ароматные цветы к самой земле. Дракон дрогнул, развернулся, изумруды его глаз открылись, он всплыл на поверхность. Треугольная драконья голова огляделась вокруг, и внезапно зелёный взгляд пронзил меня насквозь, как булавка стрекозу. Я почувствовала, что не могу даже пошевелиться.
-Она не для тебя, - послышался шипящий голос, - твоя душа гранит, её – алмаз.
В это время и гранит дробят в щебень, мне показалось, что именно это и происходит с моей душой. Меня спасла моя художница, она вновь перевернула страницу. Теперь передо мной была деревенская изба, с горницей, похожая на жилище моей гостеприимной хозяйки. Только на картине посреди комнаты стояла ведьма в красном платье. Её чёрные волосы, словно змеи, разметались по сторонам. Она вытянула руки в сторону двери, словно сдерживая чудовище, что ломилось внутрь. Кинг-конг, по сравнению с этим, был просто декоративной собачкой. Лицо ведьма повернула в мою сторону в безмолвном призыве. Меня изумила глубокая зелень взгляда.
-Помоги же мне! – оглушил меня её крик. Я оказалась рядом. – Подопри чем-нибудь дверь, у меня кончаются силы. – На её лбу проступили капельки пота, подмышки красного платья потемнели.
-Да, я могу тебе помочь, - произнесла я. Оказавшись около двери, я щёлкнула пальцами, и пристально взглянула чудовищу в глаза. Через мгновение он умрёт, но тут лист снова перевернулся, теперь они ещё долго будут безмолвно сражаться друг с другом, и следующего мгновения так и не наступит.
-А это мой воображаемый дом, - сказала вдруг моя художница. Я увидела тёмный коридор с рядом дверей, - это спальня, - коснулась она кончиком пальца первой двери. Дверь открылась. В окно светило яркое солнце и, сквозь розовые занавески в цветочек, тянулось к двуспальной кровати. Гора подушек в его лучах казалась золотой. К подушкам был прислонён большой плюшевый медвежонок. Рядом с кроватью небрежно валялись красные стоптанные детские тапочки.
-Это гостиная, - коснулась художница второй двери. За ней оказался огромный обеденный стол, накрытый для большой семьи. На столе самозабвенно пыхтел самовар, заварочный чайник распространял аромат травяного чая, а посреди, стоял золотистый пирог с яблоками, размером с тележное колесо. Яблоки в нём были прозрачные, сочные, так и просились в рот. Разнокалиберные чашки по кругу ожидали своих хозяев.
-А в последней комнате живёт страх, туда лучше не ходить, - предупредила девушка. Теперь я уже сама перевернула страницу. Следом шёл великолепный натюрморт. На блюде из фарфора лежали пышки, прозрачные от масла, ароматно пахнущие, я проглотила слюну.
-А это мои засахаренные пончики, - засмеялась художница, с какой-то непонятной нежностью взглянув на меня. Видимо, ей очень понравилось воздействие на меня силы её искусства.
-Как это? – удивилась я.
-Ну, бывают же: засахаренные вишни, сливы, абрикосы, - немного смутилась моя хозяйка.
-А вот мы их сейчас попробуем, - я протянула руку в рисунок, раздвинула хрупкое стекло, отделявшее тот мир от этого, и взяла парочку. Потом один из засахаренных пончиков протянула художнице, а второй взяла себе. Доверчивые глаза её расширились. И я ощутила неведомое доселе удовольствие, оказывается, удивлять – это так приятно. Я откусила небольшой кусочек лакомства, растёрла его на языке и во рту у меня разлилось блаженство. На лице самой художницы было написано не меньшее удивление. Оказывается, удивляться самой не менее приятно. Её засахаренные пончики имели вкус сладких каштанов, а в самой сердцевине этого экзотического лакомства лежал кусочек кокосового ореха. Мы обе потрясённые смотрели друг на друга и упивались сказочным вкусом. Я ощутила, как в моё существо приходит осознание счастья. Я была так близко к нему…
-Ой, чайник кипит, - вскочила художница, - я пока чай заварю, а ты дальше смотри. – Моя хозяйка сняла чайник и исчезла за печкой, там загремела посудой, наверное, там стоял кухонный стол. А я не вытерпела, вернулась к предыдущей картинке. Дверь, за которой живёт страх – это интересно. Чей это страх? Самой художницы или тот тёмный, что гнездится в потайных уголках каждого существа и прорывается в ночных кошмарах? Есть ли такой страх у Смерти? Что это за страх? Я вздохнула поглубже и шагнула в этот тёмный коридор, интересно, что бы сказал по поводу подсознания этой девушки старина Фрейд? Если её дом действительно должен быть таким в её представлении, то Зигмунд наверняка нашёл бы патологии в этом её мрачном коридоре. От той, последней двери, шёл сквозняк, я даже поёжилась. Первый раз за долгое время я ощутила лёгкую жуть, задевшую меня своими щупальцами. Это оказалось тоже приятно, у людей это, кажется, называется, адреналин в кровь. Я дошла до последней двери, старательно не глядя на дверь гостиной комнаты, а то бы не удержалась, и обязательно отгрызла кусочек пирога с яблоками, больно он аппетитно выглядел. Я коснулась простой безыскусной ручки, она обожгла меня холодом. Я толкнула дверь и тут на меня набросилась пустота, и боль, и холод, и отчаянье. Единственное, что меня привязывало к реальности, была простая дверная ручка, неистовый ветер пустоты раздул полы фланелевого халата, он словно хотел сорвать и кожу, и всё моё обличие, оставить мне только символ смерти, этакий скелетик с косой. Интересно, это её страх или мой? Это я боюсь потерять своё временное обличие или она? Но проанализировать своё психофизическое состояние не удалось. Внезапно я ощутила, что меня схватили за шиворот и тащат оттуда, это было приятно… На меня смотрели огромные укоряющие глаза.
-Я же попросила тебя не ходить в последнюю дверь. Я уже поняла, что мои рисунки для тебя живые, не надо рисковать, - очень мягко произнесла она. От её узких ладошек на моей спине сделалось так тепло и спокойно, как на руках у мамы. Я давным-давно забыла это ощущение. И маму… почти забыла. Хотелось плакать. Неужели смерть умеет плакать? Что происходит тогда, когда к смерти возвращается память? В жизни, обычно очень много вопросов, которые не имеют однозначных ответов, а иногда не имеют ответов вообще. Это в сказке всё кончается хорошо и всем всё понятно. Неужели, эта удивительная девушка, этот талантливый художник должна умереть так и не явив миру свои вдохновенные рисунки? Неужели это всё сгорит вместе с художницей, и никто так и не поймёт, что за человек жил рядом с ними? Наверное, здесь какая-то ошибка. Ну может хоть раз в жизни произойти ошибка?
-Вот посмотри лучше сюда, - отвлекла меня хозяйка от размышлений, вновь открывая альбом. Я вдруг ощутила себя свежей, молодой, окрылённой. Я стояла посреди сугробов. Сугробы сморщились и истекали звонкоголосыми ручейками. Слева от меня спускался холм, редкие, голые деревья на нём чернели скрюченными стволами. Подобен первому второй холм справа, как зеркальное отражение, смыкающееся посередине, как бёдра женщины. Там, где у женщины должен быть венерин холмик, разлилось озеро неописуемой красоты. Встающее из-за левого плеча солнце осветило стареющую луну, повисшую справа половиной недозрелой дыни. Казалось, кто-то криво положил её в небесах, и она вот-вот рухнет прямо в озеро. А за озером на третьем холме белоствольные берёзки, позолочённые солнцем, словно царская корона. А воздух наполнен свежим дыханием весны.
-Эта картина называется “Подснежник” – услышала я в небе над собой голос художницы, словно сама богиня весны заговорила со мной. Я почувствовала, как мои белоснежные лепестки раскрываются навстречу солнцу. Аж, дух захватило от этого великолепия. И снова она перевернула страницу.
Это было недостроенное высотное здание, вокруг высились такие же стоэтажные иглы, как в Нью-Йорке. Светило солнышко, рабочих не было видно. Я, подчиняясь какому-то импульсу, взяла её за руку и шагнула в этот новый мир.
-Ты была в Нью-Йорке? – спросила я, оглядываясь. Она крепко держала меня за руку, немного побледнела, но на лице не было и тени удивления, как будто она всё поняла, и решила принимать таким, какое оно есть. Я была немного разочарована, хотелось её удивить…
-Никогда, - призналась она, продолжая держать меня за руку.
-Эта твоя картина очень напоминает этот город, - сказала я. Мы вместе подошли к краю и заглянули вниз. По асфальту, как перепуганные тараканы бегали машины.
-А у нас там чай заваривается, - как-то тоскливо произнесла она.
-Тебе здесь не нравится? – опечалилась я.
-Когда мне это приснилось - очень понравилось, а сейчас мне немного страшно, я высоты боюсь, - голос её звучал жалобно, как у маленькой девочки.
-Закрой глаза, - попросила я. Она исполнила просьбу. Беда с этой создательницей дверей в другой мир, придётся самой перенести её. Я наскоро нащупала путь, по которому мы пришли сюда и мы сделали шаг, - открой глаза, - снова попросила я, когда мы оказались в её доме. Она обрадовалась. На столе, покрытом клеёнкой, тут же появились чашки, заварочный чайник, сахарница и вазочка с печеньем, куда затесалось несколько карамельных конфет. Чай у неё оказался с мятой, и мы сели друг напротив друга. Альбом остался лежать на столе, за нашим импровизированным чайным натюрмортом.
-А что ты имела в виду, когда сказала, что этот город тебе приснился, - поинтересовалась я.
-Понимаешь, я очень люблю свои сны. Они у меня яркие, насыщенные. Иногда мне удаётся зарисовать то, что приснилось.
-Ты всегда рисуешь только сны?
-Нет, иногда я рисую то, что придумала, но для меня все мои картины живые, - призналась она, - я даже боюсь их иногда, и мало кому показываю.
-Мало, - я позволила себе улыбнуться, - а кому ты их ещё показывала?
-Ты первая… - смущённо пробормотала она. Я этого ожидала. Показать смерти, это почти не показать никому. Если бы хоть один человек видел бы её картину, это не могло долго оставаться в секрете. Сейчас здесь уже толпилась бы куча прохиндеев, пытающихся скупить картины за бесценок.
-У тебя замечательные картины, я нигде таких не видела. Ты уже известный художник, только мир ещё об этом не знает.
-Иногда мне кажется, что это никому не нужно. Я чувствую себя чудачкой, белой вороной, а иногда изгоем. Люди не любят тех, кто не похож на них. Кто в их понятиях слишком выбивается за рамки нормы. У меня нет, и никогда не будет парня, потому что у нас слишком маленький посёлок, и здесь меня никто не понимает. Я никогда не выйду замуж, потому что пугаю людей. Иногда мне кажется, что мне было бы лучше умереть… - тут художница пронзительно взглянула на меня. Неужели она догадалась кто я?
-Но не рисовать я не могу. Для меня состояние вдохновения, это как летать. Это мои крылья. А птица без крыльев – не птица. Это моё небо, мой рай. За все блага мира я не могу отказаться от этого.
-А хочешь, я научу тебя летать по-настоящему? – спросила я. Лицо её осветилось радостью.
-Конечно, хочу.
Я открыла её альбом наугад. Не ошиблась. На картине была зелёная долина и огромное безоблачное небо. Погода самая, что ни на есть лётная. Я снова взяла её за руку и принудила сделать шаг, но на этот раз с открытыми глазами.
-Ой, здорово! – воскликнула она, когда над нашей головой распахнулись чудесные небеса. Я начала её учить.
-Вот смотри, - показывала я, - разбегаешься, подпрыгиваешь и взлетаешь, - я сильно оттолкнулась от земли и взмыла вверх, сделала полукруг по спирали и приземлилась рядом с ней, - теперь давай ты.
Она разбежалась, подпрыгнула, судорожно замолотила руками и плюхнулась обратно на землю. На её лице появилось расстройство, она чуть не заплакала.
-Не огорчайся. Москва не сразу строилась, - успокоила её я, - давай ещё раз.
Не получилось и со второго раза. Я опять показала, объяснила, что руками махать необязательно, это дисбалансирует полёт. На третий раз она всё-таки расплакалась.
-Ну, ты необычное существо, ты всё можешь, - словно обвинила она меня в каком-то смертном грехе.
-Ты знаешь, кто я? – остановилась я невольно.
-Догадываюсь, - опустила она взгляд, видимо слишком у меня грозный вид получился.
-Ты поэтому даже имени моего не спросила?
-Наверное, - пожала она плечами, - я ведь и своё не называла, но ты его знаешь. А бороться я с тобой не имею ни сил, ни желания, - теперь девушка смотрела даже дерзко. – Мне не для кого жить. Ты подарила мне самый восхитительный день в моей жизни. Кто ещё может похвастать, что на “ты” со смертью?
-Давай ещё раз, - нахмурилась я, - теперь обязательно должно получиться.
Она разбежалась, подпрыгнула. Я подхватила её на кончики пальцев, подняла повыше. Мне это немного напомнило парное фигурное катание. Мы сделали несколько шагов и обе рухнули в траву, покатились по ней со смехом.
-Уже получается, - похвалила я, - главное, думай не о земле, на которую упадёшь, а о небе, в котором будешь парить. Это то же самое, что рисовать.
Она обрадовалась, глаза её засияли, поднялась с травы и подпрыгнула без разбега. Легко взмыла вверх, как будто всё время только этим и занималась, перевернулась и зависла в воздухе.
-Осторожно, - испугалась я за неё, - высший пилотаж оставь на потом. Она спустилась ко мне и осторожно встала на ноги.
-А будет ли это потом? – спросила она, внезапно став очень серьёзной.
-Посмотрим, - отвела я глаза.
-Оставь меня здесь, ведь я умру для своего мира, - тихо попросила она.
-Рано ещё, - невольно проговорилась я и рассердилась. – Ты просто чайные чашки мыть не хочешь! – грубо закрыла глаза ей ладонью и перенесла обратно. Она села на стул и принялась внимательно рассматривать меня. Клянусь, в эти мгновения я почувствовала, что мне здорово не по себе, словно она видела то, что скрывается под моим обличьем. Мне было пора уходить. Я одела полусырые джинсы, футболку и джемпер, аккуратно сложила халат и носки, прихватила рюкзачок и подошла к ней попрощаться.
-Запомни, меня зовут Льдинка.
Мой Удивительный друг
Рия Алекс
http://www.proza.ru/2009/08/09/635
Я даже не помню, когда подружилась с ним. Наверное, очень давно. И поначалу он был небольшой. Золотистый вихрь песка, закрутившийся в столбик. Мы играли в догонялки на морском берегу. То я бегала за ним, пытаясь поймать в ладошки, а он уворачивался, пока я не выхватывала горсть его золота. То он бежал за мной и пятнал меня тем же песком по плечу или по спине.
Иногда я лежала на животе и рисовала на нём песчанные узоры, а он покорно лежал передо мной и лишь изредка вздрагивал, как от щекотки и сбивал весь рисунок. Тогда я хлопала по нему ладошками, а он начинал брыкаться, мог перевернуть меня и уронить на пляж. Мы шутя боролись и бросали друг в друга горсти беззаботности. Мне почему-то казалось, что он тоже смеётся вместе со мной. Я пела ему песни, а он тихонечко подсвистывал мне.
Это было только летом. Уезжая я каждый раз забывала о нём, как будто его никогда не было. Я не помнила и не могла ни скучать о нём, ни стремиться к нему. Но стоило мне только оказаться на этом пустынном пляже и я невольно искала глазами своего удивительного друга. И он не обманывал моих надежд. Как только мы оставались одни, он появлялся, налетал вихрем, кружился и танцевал вокруг меня.
Он рос вместе со мной, когда я танцевала вместе с ним, я видела, что он где-то на голову выше меня. Он кружил меня в объятиях и мы даже разговаривали. Не спрашивайте как... я не смогу объяснить. Я звала его Золотой и он знал своё имя. А он меня называл... не могу перевести. Это было как блик солнца в мельтешащих искорках песка, нежных, как взмах крыльев бабочки, тёплых, как летнее солнце, свежих как утренняя роса на розе.
Вот видите, как громоздко получилось, и непонятно, как это можно выразить взвихрившимся песком. Но я точно знала, что это моё имя и оно было кратким. И он мог окликнуть меня даже тогда, когда я его не видела. Мы не всегда понимали друг друга, но очень хотели понять и иногда получалось, мы учились этому. Он был ветром и песком, но ни разу не засыпал мне глаза, ни разу не застрял в волосах песчинками.
А ещё он мог мгновенно сжаться, как пружина и спрятаться у меня в ладошке горсткой песку. И тогда я знала, что мы не одни. Что кто-то забрёл в наше тайное место. Он тихо щекотал мне ладонь и нетерпеливо шевелился, пока я уносила его прочь от чужих глаз. Однажды я взяла его в город и он весь день провёл в кармане моего платья, пока я ходила по городу и показывала ему мои любимые места.
В 15 лет он открыл мне мир ощущений. Тоненькими струйками он щекотал мне то запястья, то колени, то живот. Сначала было щёкотно, а потом меня словно качало на морских волнах. Было легко, хорошо, но почему-то стыдно. Жаль, что он не мог плавать вместе со мной, для него вода была смертельна. Я пыталась спросить: "А как же дождь? Ты же вымокаешь под ним". Но нам не хватало слов и образов чтобы объяснится.
Зато он умел летать, не очень высоко, но он мог поделиться со мной этим ощущением. Иногда он просто поднимал и кружил меня, а иногда он словно поднимал меня над головой на кончиках пальцев и нёс по пляжу так быстро, что захватывало дух. Не знаю, как он делал так, что я не крутилась вместе с ним. Подо мной было словно вращающееся золотое блюдо, но меня удерживали песчинки и потоки воздуха снизу.
В следующее лето я приехать не смогла. Но в 17 лет я всё же решила отдохнуть на море. Жизнь завертелась, как цветной калейдоскоп. Я здала экзамены и теперь была свободна. Именно в этот год я ощутила силу своей красоты. На меня обращали внимание и безусые юнцы и мужчины более интересного возраста. Вместо одиноких прогулок по пляжу я веселилась в обществе поклонников. Меня катали на водном мотоцикле, на виндсёрфе, угощали экзотическими фруктами и непрестанно говорили комплименты.
Мне это нравилось, спорить не буду, но наступил момент пресыщения. Мне вдруг с такой силой захотелось побыть одной, что я проснулась на рассвете, села на велосипед и уехала на старый безлюдный пляж. Не буду врать, я не вспомнила и никакие предчувствия меня не тревожили. Просто наверное в этот день во мне проснулась та некрасивая девчёнка, которая бродила в одиночестве по пляжу и была предоставлена самой себе.
Разгорячённая поездкой я спрыгнула с велосипеда, сбросила сарафан и прыгнула в воду. И плавала, пока не почувствовала себя чистой, как слеза младенца, лёгкой, как пушинка и спокойной, впервые за прорву времени. Все тревоги и неразбериха с поклонниками остались далеко позади, в душе моей воцарился мир. Я вышла из воды, с меня струились потоки воды и тут увидела ЕГО.
Мой Золотой вихрился мне навстречу, сияя на солнце золотом песка. И дыхание перехватило от радости встречи и на глазах выступили слёзы. Он замер в нерешительности передо мной, словно боялся, что я забыла его за 2 года. Но я протянула ему навстречу руки и он закружил меня в объятиях, облепил меня каждой песчинкой. Я закрыла глаза и ощутила на быстро сохнущем лице его горячие песчанные поцелуи. А он рассказывал, как скучал и боялся никогда меня не увидеть, как бежал за велосипедом, мечтая об объятиях.
Мы обнимались до боли, почти, как люди, которые после долгой разлуки стискивают друг друга в объятиях до хруста. Только ему было больно от воды, а мне... В этот миг я больше всего на свете хотела, чтобы он тоже был человеком. Чтобы я могла встать рядом с ним, отвергнув всех поклонников, отодвинув всю их смешную суету за его блестящую спину. Либо самой стать песчанным вихрем - вечным золотым существом и никогда больше не расстаться с ним, не терять память...
А потом было то, чего не должно быть. Светила полная луна и белая яхта качалась на волнах. И я качалась от выпитого. А тип в белых брюках всё чего-то от меня хотел. Я взвилась, прыгнула в воду и поплыла к берегу. Тип не отстал. Он тоже был нетрезв и плавал лучше. Догнал меня в воде и вытащил на берег больно хватая за руки и за волосы. Я кричала и отбивалась, но было только больнее.
И тут я увидела, как в лунном свете поднимается серебрящийся столб песка. Это был тяжёлый и немного сырой песок, он был очень высокий и грозный. Я никогда не видела его ночью и очень удивилась. А вихрь поднял того нахала в белых брюках, закрутил его и отбросил в воду. Взметнулся веер брызг и попал на мой вихрь. Он тяжелел, он опускался всё ниже, касаясь воды, он терял силу и песок оседал на дно.
Я поняла, что он умирает, бросилась к нему, но успела лишь выхватить из воздуха горсть песку. Как последний вздох, как прощание и признание в любви часть осела в моих волосах.
Я пришла домой и собрала все песчинки до единой, вычесала их из волос, собрала с мокрого платья, но его всё равно было очень мало. А потом я сидела и плакала, сжимая в кулаке горсть мёртвого песка. Плакала потому что мой удивительный золотой друг умер. И пусть никто в мире мне не поверит, но дороже его у меня никого не было. Плакала, потому, что забуду его, как только уеду отсюда. Плакала, хотя знала, что мы бы всё равно не были вместе...
***
Пять лет спустя маленькая девочка с длинными волосами залезла в шкаф. Там стояла шкатулка с мамиными бусами. И там же лежал мешочек с морскими ракушками.
-Ой, мам, песочек! - из самой большой раковины высыпалась тонкая струйка почти невесомого песка. Не такой, как в песочнице - крупный, грубый, а мягкий, нежный. Он заиграл золотистыми искрами в луче солнца и вдруг свернулся маленьким вихрем.
-Что? - из кухни выглянула мама. Стройная, улыбчивая, тоже с длинными волосами и зелёными, как море глазами.
-Ничего, - девочка вдруг спрятала вихорок в ладошке, где он шевелился и щекотал, как живой.
-Можно я твоими ракушками поиграю?
-Только потом на место убери, - строго сказала мама и ушла обратно.
-Я буду тебя беречь, - прошептала девочка в ладошку горсточке песку.
Сказка о Правде и Кривде
Семерикина Валерия
http://www.proza.ru/2009/03/21/608
Когда-то очень-очень давно
на свете был изумительный остров,
на котором была удивительная жизнь.
Удивительно было то,
что жизнь на острове была
совсем-совсем без бед.
Хотя на самом деле нет ничего удивительного
в том, что на изумительном острове
была такая удивительная жизнь.
Ведь на острове миром правила истинная Правда.
А там, где правит истинная Правда, –
царит любовь, гармония, и порядок.
Потому как истинная Правда
никогда не позволит менять между собой
два разных свойства жизни – добро и зло.
Поэтому все обитатели острова очень хорошо ведали,
что есть добро, а что есть зло, были честными,
добрыми, весёлыми и талантливыми людьми.
У них были светлые души, и они не знали страха, зависти
и, уж тем более, злобы. От этого на изумительном острове
никогда не было болезней, войн, катастроф,
бедных и богатых там тоже не было.
Жизнь на острове была долгой, радостной и лёгкой.
А если короче – без бед.
Понятное дело: если есть истинная Правда,
то пренепременно должна быть и
обычная Кривда, то бишь ложь.
На удивительном острове тоже была Кривда,
ну а как же на свете и без неё. Но островитяне
очень хорошо знали о коварстве и зле Кривды,
и ещё давным-давно изловили и
заточили злодейку в самый глубокий колодец,
который только был у них на острове.
Хорошенько закрыли стопудовый
железный люк на сто замков, а
ключи утопили в глубокое море.
И всё и всегда было бы хорошо
на изумительном острове,
если бы не это, если бы…
Если бы однажды, холодной зимней ночью, коварная Кривда
не отыскала малюсенькую щёлочку в железном люке,
и не выбралась из неё на волю.
Когда ложь стала свободной – она сразу же занялась
своими пакостными делишками. В начале она ловко
облачилась в личину истинной Правды и
убедила всех, что истинная Правда – вовсе никакая не правда,
а близкая родственница той самой коварной Кривды,
которая сидит у них в заточении.
Потом ложь перемешала белое и чёрное, от чего
жизнь на острове сразу же стала серой и скучной.
Затем она и вовсе доказала всем научно(!), что
если не делать добра, то не получишь зла…
И пошла и поехала куролесить всё в этом духе...
Люди совсем запутались в понятиях добра и зла,
они перестали отличать правду ото лжи.
Про истинную Правду все забыли,
зато выдумали свою непререкаемую истину.
От этой нелепой путаницы –
в головах и душах людей поселился
страх, зависть, жадность и злоба.
Конечно же, в их изумительной жизни
исчезла любовь, гармония, порядок,
а поселился хаос.
В мире, в котором живёт хаос, нет Жизни,
ведь как-то нелепо называть Жизнью тот мир,
в котором постоянно происходят войны, катастрофы,
где умирают не от глубокой старости,
а молодыми от неизлечимых болезней.
Беды стали самым привычным делом
среди островитян. И в конце концов
их удивительный остров с изумительной жизнью
стал самым-самым обычным островом на свете.
… Ну вот, пожалуй, и всё. Хотя, да, конечно,
можно было бы придумать какой-нибудь
счастливый конец, как и полагается в сказках.
Этак насочинять страниц на двести или триста,
типа: на острове появился супер-герой сильный, умный,
который разоблачил коварную кривду,
потом изловил, потом заточил … ну и всё в этом духе. Но,
во-первых – так никто и не заметил ту малюсенькую щёлочку,
из которой коварная Кривда выбралась на волю.
Поэтому, во-вторых – никто эту щёлочку так и не заделал.
Ну, и в-третьих – счастливый конец окажется обычной Кривдой.
… Если честно, мне что-то и лень писать об обычном
Как было на самом деле с Машей и Медведем
Владимир Яремчук Чук
http://proza.ru/2010/06/21/959
В начале эта сказка называлась совершенно по-другому:
«Медвежонок и сторож зоопарка»
Дело было так
Вышел как-то медвежонок из лесу. Да и заплутал в городских джунглях. Народ его поймал и посадил в клетку в зоопарке.
Просил, просил медвежонок сторожа отпустить его в лес. Ничего не получалось. Потому что медвежонок был незаменимым помощником. Медвежонок про зверей зоопарка все рассказывал.
Тогда медвежонок от еды стал оставлять хлебушек. И стал из хлебушка сухарики сушить.
Что ты делаешь, спросил как-то сторож.
Хочу отослать посылочку родителям, которые в лесу живут, ответил медвежонок.
Ты не отвезешь посылочку в лес, плача, спросил медвежонок.
Дрогнуло сердце сторожа. Согласился.
А медвежонок добавил: «Только учти. Я залезу на шею жирафа, и буду смотреть, чтобы ты не грыз сухарики.
Положил сторож сухарики в багажник своего запорожца и пошел открывать ворота зоопарка.
Пока он открывал ворота, медвежонок забрался в багажник.
Выехал сторож из города и углубился по проселочной дороге в лес.
Захотелось вскоре сторожу на пеньке посидеть, сухарик погрызть. Остановил машину, что бы багажник открыть.
Вдруг слышит голос медвежонка (как бы издалека) : «Вижу, вижу. Не садись на пенёк, не грызи сухарёк»
Ничего не оставалось сторожу делать, как дальше голодным ехать.
И так было несколько раз. Пока он не встретил медведей, родителей медвежонка.
Хотели, было медведи на части сторожа разодрать. Но когда увидели, как их сынишка выбирается из багажника, да еще с сухарями, отпустили сторожа живым восвояси.
Сторож приехал в город и рассказал эту историю.
Народ, передавая историю из поколения в поколение, всё исказил до неузнаваемости.
Баба Яга Пластиковая нога
Рия Алекс
http://www.proza.ru/2009/08/12/542
Иван-Царевич шагал по лесу и ругался на чём свет стоит на эти «сказочные» законы. Чего ради, он должен плестись через эту чащу пешедралом, ежели флайбутсы… ой, сапоги-скороходы доставили бы его сюда быстрее и эффективнее? Ну ладно-ладно, конечно, он понимал, что эти дебри те самые «лёгкие планеты» и должны оставаться в неприкосновенности. Потому и силовые поля, питающие технику здесь отключены. Но уж «Джип-фантастик» могли бы выделить для поездки по этим заповедным местам, типа Конёк-Горбунок по-местному. Так нет же – зажабили. С непривычки хотелось жрать с силой окаянной. Уж Марья-искусница могла бы и снабдить его завалящей скатертью-самобранкой из синтеволокна*. А то, как сетку наладить, программы обеспечить, так искусница, а как накормить мужика, так куда что девается?
Эх, ведь только ради неё он и ввязался в эту авантюру. Вот ведь послала в сказку, расчадрить её через дешифратор! Да и он тоже… прямо скажем, Иван-дурак, согласился на эту «прогулку». Хорошо ещё, что лягушек целовать не нужно, Василиса-Прекрасная пусть пока попрыгает, он из другой сказки.
Иван вдруг понял, что сбился с тропы. Вот только была и пропала, а вокруг одни кусты колючие, как мешок с кошками. Да… по сетке в симуляторе такие неприятности, как колючки и комары, он отключал. Один раз забыл, думал, что свихнётся. Лучше бы он свихнулся тогда, сейчас было гораздо хуже.
Ваня изодрал дорогущие посконные**, штаны, продираясь через кусты, споткнулся о подлый корень и шлёпнулся носом вниз. Высокая шапка из оптоволокна с вентилятором съехала на нос, закрывая обзор. Иван ругнулся вслух и поправил громоздкий головной убор – свою маленькую победу над сказкой.
И вдруг узрел, что он на поляне. Посреди неё высилась посадочная капсула на всего двух компенсационных шасси, неприлично широко растопыривших «пальцы», чтобы уравновесить шаткое положение. Двери не было, окон не было, зато была крыша с трубой, из которой шёл дымок. Он забыл, что надо сказать и только ошеломлённо пялился на это «чудо». Так вот она какая – избушка на курьих ножках.
Сооружение закачалось, как живое, заскрипело и Ванечка чуть не рванул задним ходом обратно в кусты, так и не поднимаясь с четверенек. Избушка села, Ваня судорожно сглотнул. Огромной пастью открылся вход в жилище и, словно собачий язык, наружу вывалилась дверь. Теперь это была лестница.
На пороге высилась здоровенная фигура роста метра два и квадратная в плечах. Черты лица вполне человеческие, но одна нога была явно металло-пластиковой. Киборг – понял Ваня!
-Чё припёрся? – вопросил киборг хриплым, прокуренным голосом.
-А… а где бабуля? – Ваня впервые в жизни заикался.
-Да я, вроде, на дедулю не похожа, - киборг одёрнул… одёрнула юбку, поправила платочек и достала из кармана очки.
-Ну давай знакомится. Я – Баба яга, а ты, стало быть, Иван-царевич?
Ваня молчал
-Или Иван-дурак? – ещё раз уточнила бабуля-киборг.
А Ваня завис, как глюк системы. Он не мог вспомнить, зачем Марья-искусница его сюда послала.
-Видно второе, - заключила Баба Яга, - может, хоть из лужи встанешь?
-Иван Торопыжкин! – уточнил обиженный Ваня, мигом вскакивая из унизительного положения и отряхивая заляпанные колени. Впрочем, без успеха, грязь ещё больше измазала колени локти и лицо. Сейчас бы душ…
-А ты меня это… напои, накорми, баньку истопи, а потом уже… вопросами издевайся, - вспомнил Ваня что-то из детства. Видно залежи памяти хорошенько встряхнуло последним падением.
-Та-ак, - протянула Баба Яга, соображая, принять ли такой ответ, - ладно, уболтал, прыткий мой, потом расскажешь, по делу пытаешь, аль от дела лытаешь.
Баба Яга подхватила Ванечку подмышки и поставила на ступеньки.
-Сейчас ты у меня помоешься, - Бабуля легонько подтолкнула рукой оцепеневшего Ивана Торопыжкина сзади, и тот чуть не влетел головой в стол.
-Послушай, бабушка, - возмутился Ваня, потирая ушибленное место, -нельзя ли поаккуратнее?
-С тобой нельзя, - язвительно ответила Яга, - иначе проторчишь тут с тобой до морковкиного заговения.
Через пару часов чистый Ваня, закутанный в полотенце, пил чай. Мыться в лоханке ему даже понравилось. А уж борщ со сметаной у Яги был бесподобный. Парень неудержимо изливал душу старушке. О Марье-искуснице, которую то любит без памяти, то побить хочет. Покаялся, что напрочь забыл, зачем та его сюда послала. Яга слушала не перебивая, подперев щёчку ладошкой и сопереживая.
-Ладно, дам тебе клубочек, возвращайся к своей Марье, уточни, что она просила и возвращайся.
-Система навигации? Глонасс или Джи Пи Эс? – оживился Иван, ощущая себя гораздо лучше. Чистый, сытый, да ещё и образованный, не чета этой старушке, которая за древностью и забыла насколько она человек, а насколько метало-пластиковая конструкция.
-Клубочек, система надёжная, древняя, временем проверена, - усмехнулась старушка.
Спасибо, Бабуля за хлеб-соль, - не поленился поклониться на прощание Ваня. Стиранная одежда высохла быстро. В руках нетерпеливо подёргивался серый клубок с шерстяными нитками. На вид ничего особенного, да и на ощупь вроде. Ваня привязал к пальцу нитку, бросил клубок под ноги и радостно зашагал следом.
-Ума бы тебе, Торопыжкин, - тихо сказала вслед Баба Яга, - да своего не вложишь…
На опушку Иван выскочил на удивление быстро. И сразу увидел тоненькую светловолосую девчонку-одногодку. Синие джинсы, белая футболка, на голове «хвостик».
-Маричка, я забыл зачем ты меня посылала, - он радостно бросился ей навстречу.
-Дурачок ты мой, - она взлохматила ему волосы, - ты же не дослушал зачем. Мне нужны были позитронные платы, мы старого робота восстанавливаем. А такие вещи сейчас можно только у неё достать или заказать.
-А зачем же я в это наряжался? – Ваня с досадой развёл руками, показывая кафтан и красные сапоги царевича, - да ещё и только билиберды учил? «Избушка, избушка, встань ко мне передом, к лесу задом» - очень кстати вспомнил он Марьины наставления.
-А иначе бы не дала, - пожала плечами Маша, - гении имеют право на причуды.
И тут её взгляд упал на клубок, к которому за ниточку всё ещё был привязан палец Ивана.
-А это что у нас такое? – заинтересовалась Марья-искусница, вынимая тонкую отвёртку из заднего кармана джинсов. Клубок задрожал, судорожно дёрнулся и, оборвав нитку, пустился наутёк. Маша вздохнула.
-Завтра сама пойду. Ничего тебе доверить нельзя, - сказала она. Но в глазах её горел такой огонёк любопытства, что было понятно, не только за позитронными платами пойдёт и отвёртку не забудет. Много там интересных «игрушек». Ну а что? Самое лучшее занятие в 12 лет!
11.08.09
* не синтетическое волокно, а синтезирующее.
** конопляные.
Как на самом деле заканчивается сказка про Колобка
Владимир Яремчук Чук
http://www.proza.ru/2010/06/23/444
В этой сказке рассказана чистая правда. Так оно и было на самом деле.
Заяц, волк и медведь остались несолоно хлебавши. Одна лисица сыта, хитрюга.
Только цензура вырезала концовку этой сказки.
Как говорится, хвост отрубила.
А концовочка такая:
Заяц, волк и медведь, злые, как черти, что Колобок их песенкой обмишурил,
ворвались в избу.И поколотили Деда с Бабой.
Чтоб впредь неповадно было испекать таких Колобков.
А что бы впредь пекли нормальных Колобков, без голоса и музыкального слуха.