Я несколько суток слушал романсы. Во мне все взмокло от внутренних слез и спетых нот. Никаких слов. Во мне напряжение дошло до предела. Я ничего не хочу слышать. Только стук. Только скрип. Только стон. Только силу своего влечения и слабость твоего согласия. Ни тени сомнения. Ни намеки, кивки, грусть. Нет. Не это.
Отвернулась, пустила слезу и наконец, забыла о себе. Шершавой ладонью взял твою мягкую попку, смял ее в такт движению. Ты дрожала и молчала. Сложил твои девичьи, пухленькие ножки, не дал им стыдливо покоиться на сиреневой простыни. Задвигались в такт моему желанию. Ты все еще хочешь мной управлять? Не обманывай себя. Мне лучше знать, что и когда. Шире, дорогая, шире. Здесь сейчас нет тебя, меня. Лишь стук, лишь грохот и настойчивость. Лишь скрежет и падение. Мокро. Все влажное от умиления и нежности. Завернул тебя от коленок, до ушек. Покачал в такт романсу, который выплеснулся толчками в миг и дал нам этот удивительный шанс. Разгулялись руки. Шире, спелая, шире. Ничего не слышу. Только стук. Только скрип. Ах, вот он, крик. И еще также, но глубже. И еще ближе. Ничего не вижу. Только букву «М» сложенную твоими ножками. Только буковку «О» в центре «М», которую я без устали рисую, не даю ей молчать. Шире, сладость моя, шире. Ничего не чувствую. Только как слепой прощупываю пальцами две буковки «Л». Под горлышком. Чем грубее к ним касаюсь, тем тише ты просишь «Еще, еще,е…» Ты задержалась на одной букве, уступила. Дотянулся губами до «тире». Испил его, защекотал недобритыми щеками. Ты приоткрыла «тире» и оно вмиг превратилось в «восклицательный знак». Еще одно «о». Теперь я его слышу. Пальцами шевелю по «Л», наказываю «О» и шепчу «Шире, шире». Не послушалась. Сжала всего, забилась хлопками и отпустила. Лишь рукой провела по спине, словно дописывала романс.