- А ты не боишься? – спросила меня мать, когда однажды, вернувшись из школы, я ей объявил, что летом поеду со старшеклассниками в Херсон в так называемый «лагерь труда и отдыха».
- А чего мне бояться? – удивился я.
- Там же будут большие ребята. Всякое может случиться. А ты – маленький.
- Какой же я маленький, мам? Мне скоро четырнадцать лет! Давай лучше в выходной день на базар съездим и купим что мне для поездки нужно.
Так мы и сделали. Поехали и купили рюкзак (который, попутешествовав потом со мной по бесчисленным колхозам, сохранился до сих пор и висит теперь, выцветший и обтрёпанный, в сарае), жёлтую мыльницу с прикреплённой расчёской на одной стороне (тоже помоталась со мной по российским городам и весям, пока не оказалась в воинской части, в которой я обучался на сержанта, и где её умыкнул из моей тумбочки кто-то из старослужащих), плавки с тесёмками на боку, дешёвенькие противосолнечные очки (на Юг ведь еду!)
А ещё мать купила мне тюбик со сгущённым молоком («Может, сынок, в поезде пососёшь. Ты же любишь сладкое»).
И вот настал час отъезда. На перроне вокзала человек пятьдесят старшеклассников – ребят и девушек – с провожающими друзьями и родителями. Я – с матерью. Отец проводить не смог. Он, как всегда, в командировке. Монтирует водопровод и устанавливает канализацию в очередном колхозе.
Гнусавый динамик пробубнил что-то невразумительное, но все поняли, что он объявил посадку. Последние наставления, прощальные поцелуи.
Мы заходим в вагон, укладываем вещи, рассаживаемся. Поезд вздрогнул, и вдоль окон медленно поплыли наши друзья и родители, махающие нам на прощанье руками…
Мы занимаем целый вагон. Я облюбовал себе верхнюю полку, расправил свёрнутый на ней матрас и с удовольствием улёгся.
Путешествие началось. Первый раз в жизни я покидаю родной город. Правда, мать и раньше брала меня несколько раз с собой в Москву, когда ездила туда за продуктами. Но что это за поездка? Всё время под её присмотром. И кроме магазинных очередей ничего в столице я не видел. А вот сейчас еду на юг Советского Союза самостоятельно, если не считать, конечно, надзора четырёх учительниц, одна из которых, Тамара Петровна, преподаёт нам математику. Мы её боимся как огня. Она сначала не хотела включать меня в группу, но я уговорил её сделать для меня исключение. Я ученик старательный, дисциплинированный. И не тупой. По математике у меня одни пятёрки.
Я достаю из рюкзака книжку Конан Дойля “The Case-Book of Sherlock Holmes” и тюбик со сгущёнкой. Читаю и сосу. Кажется, я в нирване.
Вдруг передо мной вырисовывается физиономия Витьки Хорькова из десятого «А». Долговязый чернявый малый с усиками, которые он предпочитает не сбривать.
- У тебя открывалки не найдётся? – спрашивает он.
- Какой открывалки?
- Бутылку с пивом открыть надо.
- Нет у меня такой.
- А что же у тебя есть? Книжек одних понабрал? Эх, ты, Суслик!
Витька исчез.
Суслик… Обидно всё-таки это слышать. Какой я вам суслик? Я – человек. Но кроме девочек почти все ребята так меня зовут. Не знаю почему. Наверное, потому, что я меньше их. Ни с кем не спорю. Со всеми соглашаюсь.
Они ребята почти взрослые. На следующий год их в армию призывать будут. А мне ещё три года в школе учиться…
Поезд проезжает города, на несколько минут останавливаясь в них. Орёл, Курск, Белгород… Для меня эти названия звучат экзотичнее, чем потом, годы спустя, Бейрут, Каир, Хартум.
Мы приехали на место назначения по расписанию. Здесь нас ожидали встречающие товарищи. С вокзала на грузовиках повезли в колхоз. Сейчас даже в голову не придёт, что людей можно перевозить в грузовике. Но тогда так было. Привезли…
Поселили нас в местной одноэтажной школе. Длинное побелённое здание. Классы – слева и справа. Слева заняли мы – мальчики. Справа – девочки (или уже девушки?) Четыре учительницы разместились в учительской.
Каждый из нас получил койку. Ну, и подкоечное пространство, разумеется, куда можно запихнуть рюкзак или чемодан с вещами для временного проживания.
На обед мы пошли в колхозную столовую. Туда идти далеко, минут пять-шесть. Под навесом, пристроенным к кухне, нам подали холодную окрошку (ах, как хорошо она идёт в жару) и по паре нежных котлет (такие я не всегда дома от матери получаю). А ещё мы выпили по кружке ароматного киселя. Хорошо! Потом перед нами выступал мужик, представившийся как колхозный бригадир Василий Иванович Зинченко. С сильным украинским акцентом он долго и уныло расписывал нам красОты Херсонщины и людей, связанных с этим краем. Среди прочих – Денис Давыдов и Максим Рыльский. Я про них что-то в школе слышал. Скука! В заключение своей речи Василий Иванович попросил виноград подвязывать тщательно, не пропускать опустившийся на землю, кушать ягоды вволю, но не швыряться гроздями.
На следующее утро наш отряд вывезли в поле. А точнее, на виноградник. Огромное пространство. Конца виноградного ряда (столбики с натянутой проволокой) - не видно. Мы разбиваемся на пары (ведь виноград с двух сторон подвязывать надо).
- Катюха! Я с тобой! – кричит Витька Хорьков.
Катя Караваева – наша красавица. В школе и других симпатичных девушек много. Но Катя – особенная. Она – высокая, стройная. Кареглазая. Длинные тёмные волосы сейчас в пучок под косынкой собраны. Тайных воздыхателей у неё – без счёта.
- Очень ты мне нужен! – отвечает Катя.
И так получается, что в паре с ней оказываюсь я.
Первый рабочий день… Он показался очень даже трудным. Потому что солнце вскоре поднялось и стало палить нещадно. Пот потёк с меня ручьями. Катя тоже то и дело лоб и шею вытирает. Кроме косынки, на ней только лифчик и узенькие плавки. Я виноград подвязываю, а глаза от Кати отвести не могу. Вся её фигура – сама грация. Подтянутый животик. Тонкая талия плавно переходит в округлые бёдра. Завораживающие линии! Элегантностью форм Катюша посрамит скрипку Страдивари!
Трудно описать, что я чувствую и думаю. Скорее всего, я ничего не думаю. Просто подсознательно, что-то шевелится и волнуется в моём хоть юном, но мужском организме.
Интересно, а она замечает, что я на неё так пялюсь?
Наконец, изрядно уставшие, мы доходим до конца виноградного ряда.
- Давай отдохнём, - предлагает Катя.
- Давай, - соглашаюсь я.
Мы отходим от винограда, устраиваемся возле каких-то жиденьких кустиков. Катя ложится на спину. Я сажусь немного поодаль.
Стараюсь смотреть на небо, но глаза так и тянутся к Кате. Вижу, как из-под узеньких голубых плавок пробиваются чуть заметные волосики…
- Кать, а хорошо, что мы только до обеда работаем, правда?
- Конечно, хорошо. Иначе от жары околеешь.
Вдруг что-то мягкое ударяет меня по голове, и я вижу рядом с собой упавшую гроздь винограда. А из-за кустов Хорьков выглядывает.
- Что, работнички? Приморились? Теперь и полюбовничать можно? – кричит он.
- Хорёк! Пошёл бы ты отсюда! – отвечает ему Катя и переворачивается на живот.
- А ты, Суслик, на чужой каравай рот не разевай, - выкрикивает Хорьков и его физиономия с усиками исчезает в кустах.
. . . . ……………………………………………
Казалось, долгожданный полдень никогда не наступит… Но он всё-таки наступил, и на приехавших грузовиках мы поехали в село. На обед и отдых.
Из столовой я вышел сытый и разомлевший. Теперь можно идти в школу и отдыхать. Весь остальной день – мой.
Вдоль дороги замечаю деревья, на которых (вот диво!) абрикосы растут. Те самые, которые мне мама на базаре покупает и домой приносит. А здесь они – ничейные, бесплатные!
Я лезу на дерево, срываю плоды.
И тут я слышу: «Зачем ты это делаешь?»
Оглядываюсь и вижу мальчишку, явно старше меня.
- А что? Нельзя? – спрашиваю я.
- Они же мелкие, дикие, - отвечает мальчишка.
- Ну и что? Всё равно сладкие.
- Ты, похоже, сладких не пробовал. Откуда ты только взялся?
- Из Тулы.
- Оно и видно. Слезай. Я тебя настоящими угощу.
Я слез. Мы познакомились. Его зовут Генка. Живёт тут недалеко.
- Давай до моего сада дойдём. Не пожалеешь, - сказал Генка.
……………………………………………………….
Толкнув калитку, Геннадий прошёл в сад и повёл меня за собой.
- А родители не заругаются? – спросил я у него.
- За что? Разве нам жалко?
Он протягивает мне пакет абрикосов. Крупные, бархатистые оранжевые ягоды.
- Сейчас я тебе ещё слив принесу.
- Слив не надо.
Но он меня не слушает. Приносит второй пакет. Там сливы – величиной с кулак. Они какие-то матово-серые, словно пылью покрытые.
Я надкусил одну. Сладка – как сгущёнка.
- Ну и слива! - не смог я скрыть своего восхищения. – В первый раз ем такую.
- А что, в Туле такие не растут?
- Нет.
- А что там у вас растёт?
- Яблоки, груши.
- И всё?
- Почему всё? Крыжовник есть, смородина.
- А арбузы, дыни? Виноград? Персики?
- Нет, это всё привозят.
- Да... Слабовато у вас с витаминным вопросом. Придётся подкормить. Ты когда захочешь – завсегда ко мне приходи. Не стесняйся.
. . . . . …………………………………………………………
Ночью я почувствовал революцию в животе. Еле-еле успел добежать до соответствующего учреждения в виде каменного, побелённого сарайчика недалеко от школы. Долго сидел на корточках и, глядя на луну, со стоном, как ракета из сопла, выбрасывал из себя виноград, сливы и абрикосы…
. . . . . . . . . . . . . . ………………………………………………….
На следующий день моим напарником оказался Борька Широков, невысокий, бочкообразный крепыш. В нашей школьной акробатической группе он работает нижним. Держит на себе ещё трёх ребят. Борька – авторитет непререкаемый. С ним никто никогда не спорит. Странно, что он не побрезговал встать на подвязку рядом со мной.
Работал Борька как трактор. Я не поспевал за ним с противоположной стороны. Когда я стал подходить к концу виноградника, то обнаружил, что намного опередив меня, Борька подвязал ещё и изрядный кусок ряда на моей стороне. Ай да Борис!
…………………………………………………….
Закончился ещё один рабочий день. На обеде в столовой Тамара Петровна сделала заявление.
- Значит, так, девочки. Мы тут на работе, а не на пляже. А потому сеансы секса и эротики прекращаются. Никаких декольте и голых пупков. Завтра все выхОдите на виноградник в сарафанах и платьицах.
Девочки переглянулись, зашушукались.
- Жарко, Тамара Петровна, - сказала одна.
- Кому жарко – пусть обращается ко мне. Я обеспечу охлаждающие процедуры.
- А если у кого сарафана нет? – спросила Катя Караваева.
- Пусть приходит ко мне в учительскую. Я выдам колхозные халаты.
- В них запаришься
- Ничего! Замороженных видела, запаренных - нет.
Поутру все девочки были на винограднике в сарафанах и лёгких платьицах.
……………………………………………………………………….
Мы хоть и молодые люди, но всё-таки устаём на винограднике сильно. Тем более, что все мы – выходцы из центральной, более прохладной России. И поэтому после полудня мы валяемся на своих койках в классах. Отсыпаемся, приходим в себя с перегрева. Вечером жара спадает, и мы выходим на сельскую улицу. Чаще всего направляемся к сельскому клубу. Здесь с местными ребятами знакомимся. Мы их легко понимаем, хотя говорят они не совсем так как мы. Наши ребята, оглянувшись – нет ли поблизости учителей – угощают местных своими сигаретами.
Среди сельских ребят явно выделяется длинный белобрысый Васька, уже взрослый парень. Его трудней всех понимать, так как в речи его преобладают слова украинские.
При первом знакомстве, окинув меня оценивающим взглядом, он спросил
- Ты откуда?
- Из Тулы.
- Это где?
- От Москвы недалеко.
- Москаль, значит?
- Это что такое?
- То же, что и кацап.
- А кацап – это что?
- Я – хохол, а ты – кацап. Я насрал, а ты – цап. Зразумел?
- Нет.
- Эх, ты, несмышлёныш. Ты хоть яблоки бачил?
- Не знаю. Есть – ел. Но не бачил.
Этот ответ приводит Ваську в полный восторг.
- Хлопцы! Дивитесь! Он яблоки ел, но не бачил! Эх, ты! Кацап!
Не нравится мне Васька. А Генка нравится. Он подходит к Ваське и бросает ему несколько непонятных мне фраз на украинском, от которых Васька прекращает смеяться.
Тут вдруг Хорёк появляется.
- Ребят! Мы вам сейчас с Сусликом продемонстрируем русский фокус. У вас на Украине такого не увидишь. Хотите?
- Давай, - говорит Васька.
Хорёк объясняет.
- Я буду держать во рту незажжённую папиросу. Суслик на неё подует и она загорится.
- Не может быть! – говорит Генка.
- Может! – утверждает Хорёк.
Вокруг нас собираются в кружок наши и местные мальчишки. С интересом наблюдают.
Хорёк мне подмигивает: «Всё будет нормально! Сейчас мы им покажем!»
Он берёт в рот папиросу. Подходит ко мне и говорит:
- Дуй на кончик. Только осторожно и аккуратно.
Сделав губы трубочкой, я потихоньку дую на его папиросу. И в этот момент он с силой выдыхает её мне прямо в рот!
Грохнувший смех возвестил о том, что фокус удался. Я выплёвываю табак, выхаркиваю прилипший к глотке… Вмиг начинает тошнить, появляются слёзы. А вокруг меня смех и веселье.
- Что вы делаете, дурачьё?! – обращается к ним Генка. Он подходит ко мне, берёт за плечи.
- Не плачь. Пошли ко мне…
……………………………………………….
Ночью я долго не мог заснуть. Всё думал и думал о том, почему Хорёк так поступил. Ну чего в этом хорошего – сделать кому-то гадость и этому радоваться. Да и другие ребята тоже хороши. Вон как смеялись. И вообще не упускают случая, чтобы покуражиться надо мной. Мальчишка, я не знал тогда, что жестокость – совсем нередкий элемент человеческой натуры. Видно, забыл уроки детского сада, где сильный всегда топчет слабого. Да, но вот Генка-то не такой! Я сидел у него в саду и плакал. А он мне говорил, что надо уметь не обращать внимания на дураков типа Васьки и давать отпор хамам как Хорёк. Да, попробуй с Хорьком свяжись! Здоровый лось, на две головы выше меня. С ним только Борька Широков сладит…
За этими размышлениями я заснул. И спал какое-то время, пока не почувствовал жжение на лице. Я открыл глаза, сел на койке. Не пойму – почему горит лицо. Погладил себя по щекам и обнаружил, что они испачканы зубной пастой. Кто? Зачем? Огляделся. Мне показалось, что из другого конца комнаты с койки Хорька донёсся сдавленный смешок…
Пачкание зубной пастой Pomorin повторялось неоднократно. Я ни разу не застал фокусника в действии (спал крепко), но не сомневаюсь, кто это был…
……………………………..
В выходные дни мы не работали. Всё-таки лагерь был не только с трудовыми буднями, но и с компонентами отдыха.
В один из выходных нас отвезли на Чёрное море. Почти все мы увидели настоящее море первый раз в жизни. Мне оно не понравилось. Бескрайнее водное пространство. Разве сравнишь его с лесом, где каждое дерево – неповторимо, как человек, и где прохладно даже в самый жаркий день. А здесь солнце жарит как газовая плита. А вода, тёплая и горько-солёная, совсем не освежает… Правда, в море видно корабль. Настоящий.
- Ребята! Поплыли на корабль! – крикнул Хорёк и широкими сажёнками начал резать воду.
- Почему бы и нет? – поддержал его Борька Широков и последовал за ним.
Я потихоньку зашёл в воду. Пусть я меньше их, но я им не уступлю! И я поплыл. Поплыл своим путём. Я плыл и плыл. Плыл долго. И, наконец, у меня хватило благоразумия обернуться. Берег еле-еле виднелся, а корабль был всё на том же месте. Надо было возвращаться… Я поплыл обратно. Сил не было. Но не плыть нельзя! Дома меня ждёт мама! И я, вытягивая остатки энергии из каждой клеточки организма, продолжал работать руками и ногами.
Не помню, как я добрался до берега. Упал в изнеможении на песок, но сделал вид, что я просто разомлел… Дурачок! Мог бы навсегда остаться в море…
Вспомнилось, как отец в гостях или принимая гостей, после употребления нужного количества водки, начинал петь:
«Есть море, в котором я плыл и тонул,
Но на берег выплыл я к счастью»…
Я выплыл. И урок этот выучил. Годы спустя урок пригодился на Балтийском, Красном и Средиземном морях.
……………………………………………….
И снова виноградник. Как же он надоел! Когда же домой? Я вяжу и вяжу виноград, мечтая поскорее дойти до конца ряда, выполнить норму и свалиться где-нибудь в кустах. Вдруг мимо уха пролетает гроздь винограда. Это опять Хорьков кидается (а ведь запретил Василий Иванович виноград разбрасывать).
- Витёк! Кончай кидаться? Тебе что? Делать нечего?
- Ага! Нечего. Скучно мне.
И тогда я ответил ему, так как говорит моя мама в таких случаях.
- А ты музыку найми.
- Нет тут музыки, Суслик. Может, ты споёшь?
- Я тебе что? Шаляпин?
- Да ты просто песен никаких не знаешь, кроме детсадовских.
- Отчего ж не знаю?
- Оттого, что ты – маменькин сынок.
Стало мне за «маменькиного сынка» обидно. Ну, думаю, покажу я этому хорьку, что и я не лыком шит. Я – мальчик из лихого рабочего посёлка, где блатного хулиганья – как песка в Сахаре. Я хоть сам не хулиганю, но блатной фольклор мне хорошо знаком.
Набрав в грудь воздуха, я гнусавым голосом затянул похабную песенку, которую часто напевал во дворе недавно освободившийся Валерка Лукашкин.
Сегодня шум в квартире дяди Зуя.
Сам дядя Зуй сияет, словно кот.
За Ваньку рваного – буржуя.
Маруську замуж отдаёт.
Хорёк преобразился.
- Ну, ты, Суслик, даёшь! Жги дальше!
Меня понесло. Я запел о том, что Маруська – баба в теле, при фигуре. И была она не какая-то ****ь, а честная давалка.
При слове «****ь» Хорёк просветлел мордой.
- Серёга! (кажется, впервые он меня назвал по имени). Ты - молоток! Давай ещё.
И я дал. Я пел о том, как собралась блатная компания на малине. Как пришли авторитеты со своими шалавами и воры в законе. Как всё было честь по чести, но вдруг вбежал малец и заявил, что идёт с облавой ГПУ.
Описать дальнейшее нормальным русским языком невозможно, ибо последний куплет – сплошная нецензурщина. Максимально перефразировав, я всё-таки попытаюсь тот куплет представить.
Все гости как сидели – охренели.
Сам дядя Зуй совсем остолбенел.
Сидел он в тюлевом ажуре
И членом по столу гремел.
- Молодец, Суслик! – Воскликнул Хорьков. Захлёбываясь в смехе, он скрылся за кустами. Мне показалось, что там ещё кто-то рассмеялся.
…………..
На обед к нам заглянул Василий Иванович.
- Ребята, мы вас каждый выходной развлекаем. Может, и вы нас позабавите? Не слабо вам выступить для нас с концертом самодеятельности?
- Конечно, выступим, - сказала Тамара Петровна. – У нас есть превосходные артисты. Вот, например, мальчик отличные песни поёт. Она указала Василию Ивановичу на меня.
- Я не умею петь, Тамара Петровна, - смущённо сказал я.
- Как же не умеешь? Про дядю Зуя у тебя прекрасно получается.
- Про какого дядю Зую?
- А который в тюлевом ажуре. Я же рядом с Хорьковым за виноградом сидела. Всё слышала.
Я покраснел до ногтей на пальцах ног. Вскочил с лавки и вылетел из столовой. Стыд сжигал меня. Ведь я – её любимый ученик...
С тех пор прошло более сорока лет. А мне по сей день больно и неприятно вспоминать свою серенаду на винограднике. Спасибо тебе, Хорьков.
……………………………………………….
В один из выходных нас привезли в Херсон на экскурсию. Я отпросился для самостоятельной прогулки. Долго бродил по улицам, разглядывая здания. Вот очень старая аптека, работающая ещё с царских времён. Зашёл в книжный магазин. Купил путеводитель по городу на английском языке. Вышел к порту, посмотрел на корабли. Подумал, как было бы здорово встретиться здесь с моряками из Англии или Америки. Интересно было бы проверить свои знания в английском. В продуктовом магазине увидел бутылку с красивой этикеткой. Вино «Лидия». Купил. По моему возвращению отец, конечно, выпьет водки. А мать я угощу вот этим вином. В уличном ларьке сувениров купил деревянную статуэтку в виде орла, сидящего на скале с поднятыми крыльями. Сейчас этот орёл стоит у меня на книжной полке, напоминая, что всё, что я описываю – не продукт фантазии.
… Вечером, когда мы перед сном лежали в классе на койках, кто-то из ребят пожаловался.
- Тоска! Хоть бы анекдот кто рассказал.
- Анекдотов не надо, - сказал Широков. – Сейчас бы сказочку хорошо послушать типа «Спокойной ночи, малыши». Слышь, Суслик! Ты вроде книгочей у нас. Какую-нибудь историю поувлекательней не расскажешь?
- Про Шерлока Холмса хотите?
- Валяй!
И я стал пересказывать недавно прочитанную книжку Конан Дойля, сдабривая её собственными фантазиями. Через некоторое время в классе послышались мерное сопение и похрапывание. Поняв, что публика погрузилась в объятия Морфея, я умолк и, перевернувшись на бок, тоже заснул. С тех пор мне по вечерам вменялась функция «сказочника». Я рассказывал, а сам думал о том дне, когда, наконец, вернусь домой, увижу мать, мы сядем за стол, а ей протяну бутылку с красивой этикеткой.
Но вино моё скоро исчезло. Однажды, заглянув под койку, я не обнаружил там заветной бутылки.
- Ребята, где моё вино? – спросил я.
- Тебе вредно пить вино, - отозвался Хорёк со своей койки. – Ты ещё маленький.
- Так это ты что ли выдул?
- Почему это «выдул»? Просто употребил для поднятия настроения.
- Я Тамаре Петровне пожалуюсь.
- Иди, жалуйся, дядя Зуй.
Я жаловаться не стал. Но Тамара Петровна всё равно про это узнала. И через несколько дней под моей койкой неожиданно появилось вино с этикеткой «Букет Абхазии».
Всё когда-то кончается. Закончился и наш срок пребывания в лагере. На прощанье колхозное руководство решило устроить нам нечто вроде банкета с номерами художественной самодеятельности. В сельском клубе был накрыт богатый стол с южными фруктами. На столе – колхозное вино из тех сортов винограда, который мы подвязывали.
Настроение у всех волнительно-праздничное – ведь завтра мы уезжаем домой.
За столом бригадир Василий Иванович берёт слово. Благодарит нас за большую помощь. Приглашает приезжать на следующий год.
Мы угощаемся отборными персиками. Пробуем вино. Это был самый первый глоток вина в моей жизни.
Потом были выступления. Катя Караваева пела. Борька Широков ходил на руках. Хорьков вышел с аккордеоном, заиграл «Полонез Огинского», но сбился, скомкался и сошёл со сцены.
Мне тоже очень захотелось выступить (видно, вино делало своё дело). Зайдя на сцену, я начал читать монолог деда Щукаря из «Поднятой целины» Шолохова о том, как его в церкви крестили. Под воздействием допинга я был в ударе. Смеялся весь зал. В конце монолога, я почувствовал, что ноги уже не держат меня, и, выкрикнув, что поп с дьячком были пьяны, как сукины дети, я упал. Что было дальше – я не помню.
Помню, что очнулся я в классе на своей койке. Слышу голоса ребят. Среди них выделяется басок Борьки Широкова.
- Зря мы Суслика докоряем. Это особенно к тебе, Хорёк, относится. В принципе, он нормальный пацан, хоть и маленький. И сусликом надо кончать его обзывать. У него имя есть…
……………………………………………………
Всё… Мы едем домой. Тук-тук-тук стучат колёса поезда. И с каждым туком мы всё ближе к дому. Я стою в тамбуре, смотрю в окно на пролетающие мимо поля и деревеньки.
В тамбур выходит Хорьков, достаёт сигареты.
- Ты что пригорюнился, Суслик? Взбодрись! Скоро маменьку свою увидишь. Соскучился, небось?
Я промолчал.
- Может, ты саечку хочешь?
- Ничего мне от тебя не надо.
- Как же не надо. Очень даже надо.
Он вытянул руку и, приложив ладонь к моему подбородку, резко дёрнул её вверх.
- Вот тебе саечка.
Я почувствовал солёный вкус крови. Наверное, прокусил язык.
И тут что-то со мной произошло. Без размаха, тычком, я бью Хорькова в скулу. Отлетает сигарета.
Он изумлённо смотрит на меня. И через секунду наносит мне ответный удар. Но я ничего не чувствую. Собрав все силы, я бью его куда-то в грудь. Должно быть, попал в солнечное сплетение, так как Хорьков качнулся и, опираясь спиной о стену тамбура, сполз на пол. Я запрыгнул на него, схватил за горло.
Но в этот миг кто-то сзади в кителе и форменной фуражке сгребает меня и тащит в сторону. Я порываюсь освободиться, извиваюсь, и пытаюсь уже ногой достать эти ненавистные усики.
- Ты что? С ума сошёл?! – кричит человек, охвативший меня сзади. - Разве так можно? Ну что за мальчишка! Сущий зверёныш!