1.
Я родился в обычной семье, где мама работает экономистом а папа слесарем. У меня были самые обычные игрушки. Пластмассовые, резиновые, плюшевые. Ещё было много машин, кубики, конструктор. И я любил рисовать. Рисовать машины. Рисовать животных. Рисовать дома. Железную дорогу.
Я спал на кровати с железной спинкой. Это была самая обычная кровать. Я засыпал, сжимая один из прутьев решётки. Просыпался – с одеялом, лежащим на полу. И мама с утра накрывала меня им.
Я сидел на полу и собирал вавилонскую башню из кубиков. Я увидел её иллюстрацию в книге, и загорелся идеей. Мои башни были высокими, но неизбежно рушились. Я изобретал, самостоятельно познавал новые конструкции. А потом вокруг башни был город. С улицами, домами и подземными переходами. А вокруг была железная дорога. Потом я всё убирал в коробку до следующего раза…
Я собирал из конструктора самолёты, корабли и здания. Самолёты были небольшими, а корабли походили на лодки. И ещё мне нравились многоквартирные дома. Я строил их, и представлял, что в каждой квартире кто-то живёт.
Однажды мы с отцом поехали в парк аттракционов, и там я впервые увидел очень много людей. Был дождь. Я стоял и смотрел в перископ игрового автомата «Морской Бой», пытаясь выпустить торпеду во вражеский корабль. Иногда получалось, и тогда я радовался. Я всё ждал, что мне покажут за это мультфильм, но такого не случалось. Ещё я очень хорошо помню сладкую вату и кукурузу. И карусель. Ты садился на спину к большому лебедю, и он катал тебя. И мы ехали домой на электричке. Тогда я впервые понял, что людей много, и что есть места гораздо более живые, чем мой маленький город с его башнями.
Мой папа очень часто слушал музыку. Я это любил. Я надевал шапку и скакал по комнате. Он смеялся, и потом специально включал то, что я любил. Пока я прыгал по комнате, он паял схемы. Я не снимал шапки, пока не потел и не шёл отдыхать, потому что по-настоящему отдавался этим детским танцам.
Мы жили в большом деревянном доме, в посёлке. Но среди жителей не было больше детей моего возраста, и поэтому мои игры всегда были с оттенком одиночества. Где бы я не находился, мои игры были обречены на то, что я вынужден был их начинать. С другой стороны, не было ситуаций, когда кто-то отказывался играть во что-то. Потому что этого кого-то не было.
Как-то я сидел во дворе на скамейке, и катал по земле маленький грузовик, в кузове которого был пучок сухой травы. Я представлял, что водитель везёт сено для коров. Была осень, неприятное для мне время. Я считал, что всё умирает, и каждый раз боялся, что не оживёт. Именно поэтому я любил весну – потому что всё, не смотря ни на что, оживало.
На холодной земле лежали опавшие листья. Мой грузовичок ехал сквозь них, пробивая себе дорогу. Большие разноцветные преграды мешали ему ехать к цели, но моя рука упрямо двигала его к неясной цели, маячившей впереди. Я не знал, куда веду грузовичок. И он не мог знать этого… Также как и я, он просто пытался справиться с осенью и тоской. Может ли человек тосковать в пять лет? Конечно может, если он вдруг почувствует себя одиноким.
2.
Мы с мамой шли в магазин, я держал её за руку. Она была одета в пальто и берет, и была красивой. Я сказал ей это, и она улыбнулась. Сказала, что я тоже красивый и очень умный. Но я-то знал, что я не умный, потому что мне тогда было всего пять лет.
Мама купила два батона и кефир в треугольном пакете. Я очень любил эти пакеты, потому что они казались мне привезёнными с другой планеты, ну или хотя бы из другой страны. Почему именно такая форма? Лишь много лет спустя я узнал, что это была вынужденная мера – экономили материал.
Мы шли по дороге, покрытой лужами, я был в резиновых сапогах. И весело шлёпал по воде. Мама не ругалась за это. Ей тоже было весело.
И тут я увидел, что на дороге возле старого дома стояла машина. Из машины вышел мужчина, одетый в чёрную широкополую шляпу, плащ, и ещё с ним была маленькая девочка, с белоснежными волосами, примерно моего возраста. Он закрыл машину, и они пошли по направлению к дому.
Мы дошли до нашего дома, незаметно погода ухудшилась, и когда мне я пошёл гулять, мне сказали, чтобы я не задерживался, и возвращался бегом, если пойдёт дождь. Я шёл по дороге от нашего дома к дому незнакомца. Мне было страшно и одновременно интересно – кто же этот странный человек и та девочка.
Я стоял напротив забора, и пытался разглядеть в окнах этих двоих. Но тщетно – в доме не горел свет. Тогда я решился и через дыру в заборе пробрался на участок. Медленно и как можно незаметнее я двигался к окнам. Мне даже не пришло в голову просто постучаться в дверь. Я очень боялся того мужчины, может из-за широкополой шляпы, а может из-за того, что он казался довольно суровым. В любом случае сейчас я хотел просто незаметно заглянуть в окно и увидеть их, конечно, я в глубине души осознавал, что мне интереснее девочка, потому что я ещё никогда не видел девочек со светлыми волосами…
Я подобрался к самому окну. И заглянул. Там, внутри, в комнате, человек сидел на стуле, и рядом стояла девочка. Он держал большой гребень, и причёсывал её длинные белые волосы. Они были похожи на шёлковую ткань, были словно единым целым. И блестели так, как будто внутри каждого из них горела маленькая лампочка.
Я опирался на деревянный наличник и не мог оторвать глаз от того зрелища. Начался дождь, а я всё смотрел. Казалось, мужчина будет целую вечность причёсывать девочку, несмотря на то, что волосы уже лежали безупречно. Но вскоре он поднялся, она отошла на два шага назад. Гребень остался лежать на столе, и они вдвоём вышли из комнаты. К тому времени уже хлестал сильный ливень. Я понял, что опаздываю, и меня могут заругать, поэтому поспешил домой.
В тот день я не захотел есть ужин, и лёг спать. Мне снилось, что я бегу по огороду возле старого дома, и по небу стелятся волосы той девочки. На следующее утро я должен обязательно увидеть её.
3.
Наступило утро. В окно ударило солнце. Я открыл глаза.
Отодвинув одеяло, бросился на кухню. Мама уже встала, я позавтракал, и попросился гулять. Она сказала, чтобы я надел резиновые сапоги, потому что на улице - грязь. Я так и поступил.
Я положил в карман маленький грузовик, и вышел на улицу. Солнце светило и грело меня. Я вышел на дорогу, поставил на неё грузовик. И смотрел на него. Я не знаю, почему я так поступил. Я ждал, что он поедет, и за меня постучится в дверь к незнакомцам. Но он, естественно стоял на месте. Может быть, нет бензина? – спросил кто-то. Я поднял глаза. Передо мной, в двух шагах стояла там самая девочка, одета в голубое пальто, волосы её были сплетены в косу, и заправлены назад. На голове красовалась тёмно-синяя шапочка. Она улыбалась.
Она смотрела мне прямо в глаза, ожидая ответа. Нет... - это единственное, что я смог выдавить из себя. Как тебя зовут? - наконец спросил я. Зови меня Малышка Капельница… - улыбнулась она. А что это означает? - спросил я неуверенно. …- Я болею. Мне нужно ставить капельницу каждый день, иначе организм не сможет бороться. И я решила, чтобы не бояться, я буду называть себя так.
Она подошла ко мне и взяла за руку. Подул ветер. Я смотрел на неё, а её голубые глаза смотрели мне прямо в душу, врывались в неё, трепали на кусочки, дёргали из стороны в сторону, потом бросали, снова поднимали, снова трепали. Затем выходили из меня. Мне казалось, что глаза других людей – всего лишь пуговицы в сравнении с глазами Малышки Капельницы.
Грузовичок стоял на дороге. Мы держались за руки. – А это твой отец? – спросил я, наконец. – Нет, у меня нет родителей. Это мой дядя, мы приехали сюда, потому что здесь чистый воздух, это хорошо действует на меня, – она улыбнулась, одновременно грустно и по-доброму. – А… ясно – я тоже попытался улыбнуться. Старался не думать о том, что она может болеть. Даже если она и болеет, то это скоро пройдёт, ведь здесь и правда очень чистый воздух.
Мы шли по дороге. Малышка Капельница рассказывала мне о том, что её родители отдали многое, чтобы она была жива. Ещё она каждый день засыпала под Моцарта. Спросила, какую музыку люблю я. Мне было очень стыдно признаться, но всё же я сказал, что иногда танцую под русские песни и никогда не слышал Моцарта. Она улыбнулась, заметила, что это очень здорово, что я люблю танцевать. А Моцарта я ещё услышу.
И я напрягся, чтобы услышать Моцарта в своей голове. Зазвучали фортепьянные аккорды, и я поверил, что это был Моцарт. Она засмеялась. Она пела в тот момент, когда я закрыл глаза, пела мелодию из его композиции.
Снова пошёл дождь. Мы спрятались под дерево. Водяные шарики, маленькие, быстро падали на землю и разбивались. Воздух наполнялся запахом сырости, но запах этот был приятным. Я смотрел на Малышку Капельницу и думал, что она очень похожа на мою маму, только вот не знал чем. Он обняла меня. Я тоже обнял её. Люди бежали в свои дома. – Они такие дураки, эти взрослые. Ведь дождь – это как душ, только он умывает не тело, а саму душу, такой душ для душ, - улыбнулась Малышка. Мы стояли, а водяные шарики продолжали падать на землю.
4.
Мы уезжали на день в город, нам нужно было купить одежду, посуду и ещё много всего. Меня было не с кем оставить дома, именно поэтому я ехал с родителями. Я очень сожалел, что не смогу увидеть Малышку.
Мы ехали на электричке. Я смотрел, как папа читает газету, купленную на станции, но потом мне надоело. Мама предложила поиграть в игру дракончики, мы поиграли, но мне быстро надоело, и я стал смотреть в окно.
Пролетали деревянные дома, столбы линий электропередач, реки, мосты, люди.… Всё это было как будто сквозь серую призму. Я знал, что в каждом маленьком доме сидят люди и пьют чай, смотрят телевизор, читают газеты. И у каждого из них есть свои мысли. Но, тем не менее, создавалось ощущение, что вне электрички мир стал безрадостным и грустным. И что мы едем в ещё более безрадостное и грустное место – город с лужами, грязью и толпами спешащих людей. Я начал видеть это по-другому. Раньше большое количество людей вызывало восторг, а теперь – досаду и некий страх смешивающийся с отвращением.
Наконец поезд прибыл на вокзал, мы вышли, и с нами ещё очень много людей. И всё это множество потекло к турникетам. Теперь нам нужно предстояло ходить по магазинам. Меня ещё дома предупредили, что игрушку мне купят только одну, и не очень дорогую. Но я не думал об игрушках. Я думал о Малышке Капельнице. Её дядя причёсывает её несколько раз в день. Ах. Как бы я хотел быть сейчас на его месте. Просто прикоснуться к этим волосам, а потом смотреть ей прямо в глаза, прямо в глубину, туда, где все звёзды начинают свой свет.
Меня отдёрнули от брызг, вырвавшихся из-под колёс грязного грузовика. Мы дошли до большого магазина, и внутри было душно. Папа шёл впереди, и мы двигались за ним, к вешалкам с детской одеждой. Значит, сначала будут одевать меня. Может это и правильно, ведь это самое тяжёлое – я ненавижу, когда на меня меряют одежду, и маме не нравится то одно, то другое, в результате на меня надевают ещё и ещё, пока не совпадут все параметры.
Наконец, всё закончилось. Мне купили куртку и брюки, то же самое купили папе, и я уже не помню, сколько всего купила мама. Я выбрал себе небольшой пластмассовый автомобиль скорой помощи.
Мы ехали обратно, это был уже поздний вечер. В окне электрички ничего было не разглядеть, и я заснул. Папа с мамой обнялись, мама спала, а папа следил, чтобы мы не проехали нашу станцию. И мы не проехали.
Дома мы поужинали макаронами по-флотски. Я их очень люблю. Я смотрел в окно своей комнаты на улицу, и казалось, что видел горящий огонь в доме Малышки Капельницы и её дяди. Значит, он причёсывал её. Не понимаю, зачем так часто это делать. Хотя, наверное, именно поэтому у неё такие волосы.
5.
На следующий день я вышел из дома, но забыл гидросамолет. Честно говоря, я о нём и не думал. Думал я о ней.
Я шёл к её дому, надеясь, что она заметит меня и выйдет сама. Но, простояв пятнадцать минут возле калитки, я понял, что придётся заходить. Я осторожно вошёл во двор. Прямая тропинка вела к двери. Я откладывал каждый шаг, желая, чтобы она открылась и Малышка вышла сама. Я боялся дядю. Я боялся, что он больше никогда не разрешит ей видеть меня.
Дверь открылась. Там стоял дядя. Он сказал ровным, нейтральным голосом – А, это про тебя рассказывала Малышка? Хорошо, заходи. Я повиновался. Он закрыл за мной дверь. – Она в комнате. Ждёт тебя. Я прошёл в комнату и увидел её лежащей на кровати. Из её руки торчал маленький шланг, который вёл к капельнице над кроватью. – Значит это, правда? А я думал это ты придумала – я осёкся. – Да, это правда. Но сейчас ей будет лучше, - из-за спины ответил дядя. – Ты будешь чай с пряниками? Я не мог отказаться от угощений в гостях, так меня воспитывали, - Да, с удовольствием. И он ушёл.
А я смотрел на неё. Она лежала, и тоже смотрела прямо мне в глаза. – А чем ты болеешь? – наконец спросил я. – Это какая-то очень редкая болезнь. Я не помню, как она называется, дядя знает. – Малышка была слаба. В её голосе чувствовался надрыв. Лекарство словно не лечило, а напротив вредило ей. Мне так казалось. Она была очень бледной. Я подошёл и взял её за руку. Она была холодной и мягкой. – Я очень скоро встану и смогу с тобой погулять, - улыбнулась она. – Нет, ты не должна. Тебе плохо. – Нет, сейчас всё будет хорошо. Мы должны погулять сегодня, с тобой.
И я стоял возле её кровати и держал за руку. Она заснула. Наконец пришёл дядя и сказал, что чай готов. И я пошёл за ним.
- Послушай, как тебя зовут? – спросил, наливая мне заварку. – Ладно, не важно. Я не хочу, чтобы ты дружил с Малышкой. Не потому, что я плохой. А потому что мы скоро, очень скоро уедем отсюда. И ты не должен привыкать к ней. Она очень больна, но болезнь излечима. С трудом. Но излечима. Туда, куда мы едем нельзя добраться на обычной машине, поезде. Только на вертолёте. Мы приехали сюда и я всё это время пытался найти вертолёт. Это стоило мне не малых усилий. Мы полетим в заброшенную деревню, где живёт отшельником мой отец. Он – единственный кто смог справиться с этой фамильной болезнью. Единственный, кого он почти успел вылечить, была моя мать. Почти – мать умерла. И он ушёл. Как ты понимаешь, раз я её дядя, значит она дочь моего брата. Брат – родной. И он очень не хотел дочь. Он был готов умереть, чтобы родился сын. Потому что болезнь передаётся по женской линии. Это не важно, где они сейчас. Знаешь,… скрываю от неё… Я делаю всё, чтобы она была счастлива и верила, что может победить. Ты видел её волосы? Я расчёсываю их по несколько раз за сутки. Для того, чтобы она верила, что они у неё есть. Они начали выпадать примерно год назад. И выпали все. Но я ночью собирал их с её подушки и сделал парик так, чтобы она не могла почувствовать. Это не гласная, обоюдная договорённость – она верит, что это её волосы, а я – верю, что она в это действительно верит. Так и живём. Прости, парень, что вывалил всё это на тебя. Не серчай. Мне ведь тоже тяжело, а ей ещё больше.
Мне показалось, что я исчез. Исчез. Исчез. Исчез.
6.
Я стоял под дождём. Мои ботинки намокли. Я смотрел на то, как дядя и ещё один мужчина на носилках заносят Малышку на заднее сиденье скорой помощи. Я уличил момент и заскочил внутрь. Они сели вперёд, и, похоже, не заметили меня. Тронулись с места.
- Я вколол ей успокоительное, думаю, поспит ещё несколько часов. Ей нельзя волноваться сильно, бояться, а вертолет – это не шутки, - сообщил дядя.
- Вы молодец, честное слово. Я как услышал вашу историю – ушам не поверил. Таких, как вы, мало осталось, – отвечал сидящий за рулём.
- Брось, он мне как дочь. Витька, отец, забросил её в больнице, запил с женой. А потом и случилось. На машине ехали ночью и в кювет. Оба насмерть. И что мне оставалось? Это лейкоз, брат. Причём редчайший. Только отец мой может. Только он. Угораздило его.… Залезть в такую глушь.
- Слушайте, а, почему вы её Малышка Капельница-то называете? Даже забавно.
- Это я так её приободряю. Мы с ней так сроднились, у нас уже и игры, и истории всякие. У меня детей нет. А она мне… как дочка уже стала.
Дальше ехали молча. А я лежал на полу, и держал в своей руке холодную руку моей бедной Малышки Капельницы. Она была рядом. Я чувствовал её. Старался мысленно оберегать от каждой кочки на дороге.
Машина ехала по просёлочной дороге. Я старался мысленно представить, куда именно мы двигались, но потерял направление.
Тряска усилилась, и я услышал шум. Мы приехали. Я держал её руку. Моё сердце сжалось в комок.
Задние двери открылись.
- А ты, что тут делаешь? – водитель смотрел на меня вытаращив глаза.
- О, парень! Да ты с ума сошёл! Ладно, слушай. Я тебе адрес свой почтовый оставлю. Ты письмо мне отправь со своим. Когда Малышка выкарабкается, напишет. И вы погуляете, хорошо? Вот настырный – дядя улыбался. На глазах у меня наворачивались слёзы.
- Хорошо, - я вылез из машины. Дядя написал на бумаге адрес. Лопасти вертолёта раскручивались.
- Пиши, парень! Бывай!
Носилки отнесли в вертолёт, водитель взял меня за руку. То ли для того, чтобы я не бросился вслед, то ли потому чтобы поддержать. Слеза текла по щеке. Лопасти раскручивались. Мы отошли дальше. Поднимался ветер. По траве пошли волны. Винтокрылая машина медленно и неуклюже начала подниматься. Я смотрел ей вслед. Малышка капельница была внутри, моя любимая, моя. Её волосы… они были по-настоящему её. Её платье. Курточка. Всё.
Вертолёт превратился в точку на небе. – Пошли, парень. Всё у неё будет хорошо. Выкарабкается, водитель пошёл к машине. Я стоял. Прошло пять минуты. – Ну, ты едешь, нет? – крикнул он. Я побежал к машине.
Когда я пришёл домой, я начал писать письмо. Попросил у мамы конверт. Она сказала, что завтра купит на почте. И поинтересовалась, зачем. Я ответил, что мне нужно написать одной очень хорошей девочке.
Я лёг спать. Мама пришла в комнату и попросила рассказать о той девочке. Я рассказал ей всё. Он слушала меня внимательно. И про грузовик. И про то, как я бегал смотреть в окно. И про дядю. И про капельницу. Про родителей. Про дождь. Про то, что взрослые бояться душа для душ.
Мама погладила меня по голове. А потом улыбнулась и сказала – Какой же ты у меня выдумщик, мой маленький. А я попросил – Только, пожалуйста, завтра отправь письмо. Это очень важно.