Поезд

Александр Ревин
Когда человек пробуждается в брении своего тела и видит духовные реальности, тогда он ощущает, что все материальные реальности реальны настолько, насколько его дух осознает их таковыми.
.....Архимандрит Иустин (Попович), «Философские пропасти»

Теперь то, что было вдохновением, стало ясным, спокойным воспоминанием. Христос подходит и говорит им: следуйте за Мной.
...Вдохновенных людей Христу не нужно. Ему нужны люди, которые живут спокойным, хрустально-ясным, глубоким убеждением, люди, которым Дух Святой может дать вдохновение, но которые не живут своим человеческим восторгом. На этом построить нельзя. И они следуют за Ним.
.....Митрополит Сурожский Антоний, «О Встрече»

* * *
Жил отшельник,
о свободе и истине рассуждая,
приближаясь к ним в мыслях,
формулируя и…
забывая.

Так и жил год за годом:
искал незатейливый смысл
человеческой жизни,
находя и теряя
дорогую
заветную мысль.

Все прошел
и испил свою горькую
чашу до дна.

Понял истину
(так он теперь посчитал):
Жизнь прекрасна, красива
и всего, к сожаленью,
одна.
* * *
Когда человек берет билет на поезд и отправляется в путь, то даже не представляет, сколько загадок и неожиданностей таит в себе всякий раз это путешествие.
* * *
Я спешу потому, что хочу взять лучший билет на поезд.
На поезд, спешащий в Никуда.
В этом поезде должно быть комфортно, а комфортность, как кажется большинству из нас, можно обеспечить только тогда, когда приобретаешь хороший, дорогой билет.
Так и в кино, и в театре, и на концерте: хороший билет — хорошее, удобное место, откуда видно все происходящее на сцене.  А иногда — и происходящее в зале.
Честно говоря, не всегда можно даже думать о том, что самое интересное и удивительное ты увидишь в самом неожиданном месте.
А уж поезд, спешащий в Никуда, — это загадка из загадок.
Это, пожалуй, даже неизвестность, полная неизвестность, в которую попадает каждый из нас.
Кстати, независимо от билета.
Просто хороший билет — это наша привычка.
Хороший билет — это некоторая надежда на хороший, комфортный и радующий глаз уголок, где ты можешь оказаться благодаря ему.
Я сказал «радующий глаз уголок» и совсем забыл о том, что радовать глаз уголок может лишь тогда, когда глаза открыты.
А если они по какой-то причине закрыты?
Или ты просто спишь?
В этом случае «уголок» тебе безразличен.
А кто знает, что может радовать во сне?
Разве что сам сон, который окутал тебя и дает возможность отдохнуть.
Ведь часто бывает, что ты просто лежишь в постели и не можешь заснуть, думая о каких-то событиях собственной жизни, ругая себя за совершенные ошибки, упущенные возможности.
На самом-то деле, возможно, ничего и не было в твоей жизни, да и все, что было, — не больше, чем сон.
Только вот сон может повториться - и не один раз.
А вот все пережитое — никогда.
Ты лежишь и спешно перелистываешь страницы своей жизни.
Страницы с пометками, так как ты уже не в первый раз перелистываешь эту книгу и перечитываешь какие-то моменты.
Где-то видны тщетные попытки что-то переписать.
Потом все написанное заново перечеркнуть.
Значит, снова не удалось.
* * *
Видимо, если обо всем этом думать всегда, заснуть никогда не удастся.
С одной стороны, это хорошо, особенно в поезде, спешащем в Никуда.
Ты еще какое-то время сможешь полистать свою жизнь-книгу, правда, без всяких попыток что-либо переписать и, конечно же, сможешь время от времени посматривать на уютный уголок, который обеспечил себе на время, купив хороший билет.
* * *
Я попытался заснуть на очень удобной подушке, любуясь букетом лилий, на лепестках которых появился серебряный оттенок — под лучами лунного света, падающего через оконное стекло.
Я специально не задернул шторки, чтобы ночи лунный свет проникал и освещал купе.
Лунный свет делает ночь значительно светлее, и создается впечатление, что вот-вот наступит новое утро.
Даже если оно не наступит никогда.
Лунный свет — волшебник, всегда являющийся автором яркой увертюры и поистине звездного спектакля, имя которому ночь.
* * *
Человек, желающий и жаждущий быть по-настоящему свободным, безусловно, должен стремиться к этому, но в то же время понимать, насколько это трудно — быть свободным.
Помните? Белка в колесе. Она ведь бежит без устали, стремясь быть свободной, ощутить эту свободу.
И человек всегда смотрел с ухмылкой на бегущую белку.
Теперь в этой роли он выступает сам.
* * *
Интересно, что ни направляясь в кассу за билетом, ни покупая его, ни входя в вагон, чтобы занять свое место, ты даже не подумал спросить у кого-либо: а в Никуда — это куда? Что это за направление, и почему ты никогда до этого не брал билеты на этот поезд?
Ладно, главное — я не забыл купить букет белых лилий.
Я знаю, что в букете они живут очень недолго.
Но их красота необыкновенна!
И потом, может, поезд идет очень быстро, и я совсем скоро окажусь на станции назначения.
Я захотел где-то достать чистую мокрую тряпочку, чтобы обернуть свой букет.
Открыв дверь купе, я посмотрел по сторонам и немало удивился, что вагон пуст.
Двери других купе были открыты, как и дверь служебного купе.
Проводника не было тоже.
И я задал себе вопрос: кому тогда я некоторое время назад показывал, входя в вагон поезда, свой билет?
Потом я положил билет на столик уже своего замечательного купе.
Я помню, что было именно так.
Но теперь и на столике не было моего билета.
Был только букет белых лилий и красивая белая шелковая лента, опоясывающая его.
Я даже не удивился тому, что в купе не было окна.
Просто я подумал в это время о другом: почему я не позвонил тем, кто будет меня встречать?
Я допускал, что они не забыли, что это будет мой День рождения.
Они долгие годы поздравляют меня с этим днем: звонят, приходят, шлют телеграммы.
Они, конечно, меня встретят.
Они помнят.
Вот только цветы, которые они обязательно купят…
Правда, я люблю хризантемы.
Мелкие и любого цвета: белые, кремовые, двухцветные.
В них торжественность, покой и какая-то, присущая только растениям, интеллигентность.
Я надеюсь, что все так и будет...
Просто не знаю еще, где.
Да и узнаю ли когда-нибудь?
Да я и не очень-то хочу, чтобы меня встречали там, где-то там.
Но вот хризантемы.
Если бы сами хризантемы могли встречать меня всегда! Сами.
Я понимаю, что этого не может быть.
Да и мечтать о чем-либо я давно стараюсь себя отучить.
Просто перед глазами ярко пронеслось какое-то облако, с которого вместо множества снежинок падали и кружились в воздухе, теряя разноцветные лепестки, маленькие хризантемы, тысячи маленьких хризантем, кружащихся в каком-то очаровательном танце...
Честно скажу: эта картинка не первый раз предстает перед моими глазами и с каждым разом все ярче и ярче.
Я не знаю, почему.
Просто я очень люблю хризантемы.
Если бы еще и они меня тоже.
Но это, видимо, слишком.
Просто то, что в очередной раз я увидел эту картину в летящем в Никуда поезде, меня удивило больше обычного.
* * *
Поезд, как я уже говорил, казался пустым. Но я понимал, что этого просто не может быть. Что-то во всем этом — сон. Но отделить сон от яви, определить, какие из воспоминаний и эпизодов собственной жизни были не более, чем сон, просто невозможно.
И с каждым прожитым днем понимаешь это все больше и больше.
Собственно, пусть будет так.
Главное — поезд, спешащий в Никуда, лилии и хризантемы.
Правда, нет традиционного стука колес. Я на секунду удивился, но сразу вспомнил, что, еще садясь в поезд, в свой вагон, и предъявляя билет в это замечательное купе Никому, заметил, что у этого поезда просто нет колес.
Да и зачем они всем, спешащим в Никуда!
Пусть царствует музыка тишины.
А вот мы будем терпеть эту музыкальную тишину или восхищаться ей?
Это зависит от нас.
Только от нас.
Очень мало в жизни ситуаций, зависящих только от нас.
Это та, та самая, редкая, дающаяся нам возможность попытаться быть хозяевами своего отношения к чему-либо, которое всю жизнь в нас кто-то «формулировал».
Это что?
Значит, мы на миг стали свободными?
А что это, свобода?
Мы всю жизнь говорили о ней.
В основном, шепотом.
Не из боязни, что кто-то услышит.
Из боязни дать неправильную формулировку, определить понятие «свободы».
Более того, мы боялись и боимся в этом признаться.
В чем?
А во всем, что касается пресловутой свободы, этой отвлекающей привлекательной незнакомки, необходимость которой может быть весьма проблематичной, но притягательность — сильна и вечна.
Так и жили, как птица, видящая из клетки голубое небо и красивейшие картины природы, но боящаяся вылететь из клетки, даже когда ей открывают дверцу.
Почему?
Потому, что в клетку ей еду приносят. А там, на свободе, эти крошки еды и воду ей придется искать.
Значит, в клетке она свободна жить. А там, на воле, она свободна умирать.
Но это — про птиц.
У людей, говорят, иначе, хотя мне кажется, что все очень похоже.
Видимо под влиянием необычной обстановки, царящей в поезде, спешащем в Никуда
* * *
Я разбудил через несколько минут сам себя.
Я кричал во сне.
Вернее, я выкрикнул одну лишь короткую фразу: «Что вы делаете с кошкой? Не смейте!».
Это все, что я выкрикнул во сне.
Я не помнил, что за сцена, увиденная мною во сне, заставила меня так среагировать, так возмутиться.
Но сейчас, по прошествии нескольких минут, глядя в пустоту ночи и яркого звездного неба, как бы замерших на экране небольшого окна, я подумал о другом.
Я начал вспоминать, возмутился ли я так когда-нибудь, видя грубое, несправедливое, хамское отношение к людям?
К кошкам и собакам, к сожалению, люди зачастую добрее…
Увидев что-то из ряда вон выходящее, да еще во сне, я возмутился.
А вот поступаем ли так мы в жизни, сталкиваясь постоянно с несправедливостью по отношению к людям?
Мне было стыдно, но я сразу не смог вспомнить ни одного случая.
Внезапно промелькнула мысль: а не по этой ли причине стали ходить поезда в Никуда и люди стараются взять на них билет?
И всегда билет получше.
Это что же, чтобы хоть в этом поезде ощутить себя человеком?
На этом коротком или даже очень коротком отрезке времени?
Эта мысль не покидала меня, а я, в свою очередь, не делал ничего, чтобы она меня покинула.
Я даже пытался развивать ее.
Все выстраивалось в логическую линию.
Смотрите сами.
Мы живем в водовороте событий, которые зачастую превращают людей в марионеток грандиозного театра, играющих ненавистные им роли, но не имеющих никакой возможности выбрать роль.
Многочисленные нити, веревки, ремни и даже цепи, приводящие в движение всех участников этого бессмысленного спектакля, переплетены настолько, что никто не может сказать, где находятся кукловоды, кукловоды кукловодов и те, кто и тем и другим пишут часть за частью сценарий спектакля, а точнее — определяют движение кукловодов и их взгляд на это беспорядочное с виду действие.
На самом деле, работает целая система.
Она скрипит, чадит, гремит. Одним словом, делает много шума, в котором теряется чей-то призыв, чей-то крик о помощи.
И зачастую другие просто не слышат этого, а если и слышат, и хотят помочь, не могут этого сделать из-за бесчисленного множества веревочек, веревок, цепей, ремней, спутавших, очень давно спутавших их.
Даже если кто-то возмутится и воскликнет, как я, во сне: «Что же вы делаете с кошкой?» — его тоже не услышат, так же, как и взывающих к помощи.
* * *
Мне просто надоело думать обо всем этом, и я снова обратил свой взор на лилии.
Теперь они лежали на столе в лучах лунного света и, благодаря нежности и прозрачности своих лепестков, казалось, тоже излучали свет.
Лилии я видел перед собой и был спокоен за них.
А вот хризантемы?
Они ведь где-то там, на конечной остановке.
И тогда я несколько заволновался, подумав о том, что на какой-то остановке они могут быть, а вот в Нигде-то — нет!
Если поезд спешит в Никуда, то...
Ситуация с хризантемами мне, честно говоря, стала не совсем ясна, и это не радовало меня.
Среди того немногого, что еще могло радовать, роль хризантем была довольно значительна.
Я их люблю.
Все, что любимо, всегда значительно.
Это я знал точно.
Любимо, желанно, значительно!
Это — слова-понятия.
Они не требовали у меня формулировок и точных определений.
Но сам-то я понимал, что снова стану «перелистывать» свою жизнь и в данной ситуации делать попытку определить все любимое, желанное и значительное.
Вначале я начал со страничек своего детства.
Посмотрев внимательно пару эпизодов, запомнившихся на всю жизнь, я подумал о том, что каждый с возрастом попадает в ситуацию, когда вспоминать «кадр за кадром» свою жизнь становится ненужным лишь потому, что человек уже не в силах ничего изменить или повторить.
С другой стороны, ему, человеку, ничего больше не остается, как «путешествовать» по просторам своей былой жизни, изредка «останавливаясь», чтобы еще и еще раз увидеть любимый «портрет», любимый «пейзаж», а, может быть, и любимый «натюрморт».
Сказать, что это путешествие малоинтересное, — неправильно.
Оно скорее приятное, желанное и мучительное.
* * *
Здесь я отвлекусь на момент.
Я просто вспомнил один «кадр», который трудно охарактеризовать и даже оценить.
Но так было, и это тоже «кусочек» нашей жизни.
Однажды меня неожиданно порадовал какой-то пустяк.
Я даже улыбался по этому поводу и, кажется, что-то напевал.
Какая-то, казалась бы, совсем неожиданная радость.
Беспричинная?
Может быть да, хотя бы потому, что причины этой радости я просто не знал.
Но, значит, она была.
Вернее, неожиданно для меня появилась!
И пусть будет так.
Быть может, это тот редкий случай, когда ты искренне радуешься.
Искренне!
И зачем в этом случае искать ответы на всякие «когда», «почему», «в связи с чем»?
Просто искренне радовался!
* * *
Я еще раз посмотрел в ночное окно, в ночное небо.
Окно — это мой игрушечный телескоп. В нем нет увеличительных стекол, и с помощью него я не собираюсь открывать новые планеты. Пусть это делают другие, те, кто перепутал понятия «открыть» и «увидеть». Если точнее, — увидеть — это совсем не значит открыть. Я и в окно вижу бесчисленное множество звезд, планет.  Вижу сейчас, как часть звездного неба пересекла яркая тонкая линия.
Я вспомнил свои же стихи, написанные когда-то давно о комете, ее полете, так напоминающем жизнь человека — идущего по своей нелегкой жизни и в конце концов — сгорающего.
По ночному,
по звездному небу
летела комета,
хоть и цели полета
не знала.
Любовалась бескрайней
Вселенной
и с каждой секундой…
сгорала.
У человека и кометы очень много общего: комета сгорает, но свет от нее еще льется долгие годы.
Так и память о человеке.
Она существует у живых, знавших этого человека людей, а иногда и не знавших.
Память не зависит от тех дел, которые когда-то совершил человек.
Их могут ценить или не ценить, могут оценивать по-разному.
Память существует в сердцах и душах людей, просто способных помнить.
А вот как раз на это способны не все.
Помните выражение «короткая память»?
Это как раз о том.
* * *
Я заснул всего на несколько минут, думая о комете, людях, ночи, звездах.
Сон иногда просто охватывал меня как будто большим темным одеялом. Очень мягким и каким-то добрым.
Доброе одеяло.
Бывает же такое.
Почему бы и нет…
Почему нас не удивляют сочетания: злые собаки, злой перец, злой человек?
По-моему, «доброе одеяло» гораздо приятнее и как словосочетание, и как предмет, дающий тебе возможность немного отдохнуть.
Я же сопротивлялся, хотя хотел, очень хотел спать.
Я не знал и нигде не мог узнать время прибытия на конечную станцию.
Прибытия в Никуда.
Я понимал, что проспать и проехать ее невозможно.
Но известно же, что всякий раз, когда поезд прибывает на конечную станцию, человека охватывает какое-то особое волнение, ожидание чего-то нового, неизведанного.
Ожидание Встречи.
Это особое ожидание.
Я не мог, не хотел пропустить этого момента.
И все-таки я заснул еще на какой-то момент.
Мне ничего не снилось, мне постоянно приходили в голову стихи, написанные когда-то.
Я повторял их во сне несколько раз и потом почему-то сразу просыпался и смотрел в окно. Так было и в этот раз.
Вот этот стих:
Темный, узенький
щель-переулок.
Ночь.
Тяжелый безрадостный сон.
В тишине,
неизвестно откуда возникнув,
зазвучал саксофон.
Когда я проснулся и в очередной раз посмотрел в окно, я по-прежнему увидел ночное звездное небо.
А саксофон продолжал звучать где-то далеко-далеко, но я явственно слышал его.
Кто-то играл прекрасную медленную мелодию.
Я не знаю, как долго, так как времени я не ощущал и совсем не знал, как долго мы уже находимся в пути и сколько еще до нашей станции, к которой поезд так неистово спешил.
А вот пассажиры не очень.
Никто из них не представлял, что такое ехать в Никуда.
Да и не были уверены, зачем.
Будет ли там лучше?
Все хотели, чтобы — да, но немножко боялись разочароваться.
Да какое там немножко!
* * *
Ночью в поезде вспоминаешь многое, причем зачастую то, что в суете не вспомнишь никогда.
Думаешь, задаешь себе вопросы, ответ на которые прост.
Но его нет.
Скажем, зачем покупать цветы, чтобы бросить потом?
Зачем начинать какое-то дело, зная, что завершить его не хватит сил и даже жизни?
Сегодня завявшие, погибающие цветы, незавершенные дела смотрят на нас с укором.
И у них есть на это основания.
Однажды я купил три красивых цветка в небольших аккуратных плошках. Каждый день поливал, протирал листья, любовался ими, переставлял с окна холодного на более теплое и, конечно же, радовался каждое утро, видя их, встречающих со мной новый день и успевших выпустить новые веточки и бутончики.
Потом, по разным обстоятельствам, я не смог уделять им время.
Я не то чтобы забыл о них, меня просто определенное время не было рядом с ними.
И я до этого знал, что такой период наступит, и я вынужден буду на достаточно долгий срок их оставить.
Я своими руками погубил их.
Я не знаю, как рассказать о том, что я чувствую по этому поводу, но себе-то я уже все рассказал.
Рассказал себе про себя, убийцу цветов.
И выслушал себя.
До конца.
Я когда-то сделал фотографии этих цветов.
Здесь, в поезде, спешащем в Никуда, этих фотографий со мной нет.
Но есть бескрайнее пространство, усыпанное ромашками, которое я вижу в окно.
И эта величественная картина постоянно напоминает мне о моих трех красивых цветах.
Я очень люблю их.
Я рассчитывал с радостью смотреть время от времени на эти фотографии.
Я буду возвращаться к этим фотографиям и теперь.
Хотя бы для того, чтобы чувствовать и сносить укор брошенных мною цветов, взирающих на меня со стареющих фотографий.
* * *
Время шло медленно.
Обычно ночь пролетает быстро.
Но это — во сне.
Бессонная ночь тянется очень долго.
Она изнуряет, но и дает человеку возможность о многом подумать.
Ночью никто не мешает.
Мчится поезд, мчатся мысли, воспоминания, картины, лица ...
Но в этом поезде многое иначе.
Ты знаешь, что едешь от любимого дома, двора, от магазинчика, куда заходишь по пути с работы, от городка, наконец, далекого от архитектурного совершенства, но родного.
И любишь-то его потому, что он не самый красивый в мире, а ведь хочется, чтобы он таким был.
И не в мечтах.
Потом хочется вернуться к какому-то моменту жизни, потому что только сегодня знаешь, что, скажи те или иные слова тогда, давно-давно, соверши какой-либо иной поступок, нежели совершил тогда, и многое было бы потом иначе.
Но иначе — не всегда лучше.
Да и лучше — это как?
А главное — зачем эти «иначе»?
Всякая жизнь — это гармония. Правда, оцениваешь это потом. И ничего не надо менять, даже если бы появилась такая возможность.
А уж думать о каких-то изменениях в собственной жизни, находясь в вагоне поезда, идущего в Никуда, это просто мальчишество, по меньшей мере.
А скорее — напрасное занятие, забирающее у тебя ограниченное и без того время ночи.
Ночи тихой, загадочной и очень короткой.
Все ночи одинаковы.
Почти все.
За исключением новогодней.
Хоть я и не люблю новогодний праздник и собственный день рождения, но надо признать, что новогодняя ночь особенная.
Это та ночь, которую ждут.
Уже это делает ее особенной.
* * *
Я снова заснул на несколько минут.
Засыпая, я думал о новогодней ночи.
Мне и приснился «новогодний» сон — короткая история, которую я расскажу.
Жил человек, который всегда ждал новогоднюю ночь. Вернее, предшествующий ей вечер.
У него была традиция, которую очень трудно охарактеризовать, назвать доброй или какой-то еще.
Накрыв маленький стол «на одного» и удобно расположившись в кресле, он надевал очки, бережно брал в руки старую деревянную шкатулку, в которой вместе с кое-какими дорогими ему вещицами лежала старая новогодняя открытка.
Он написал ее очень давно.
Написал дорогому ему человеку.
Но обстоятельства сложились так, что он ее не отправил.
И вот уже много лет, в последний вечер года, он перечитывал все, что было написано на той открытке, и вспоминал.
Иногда он перечитывал текст, снимал очки, закрывал глаза и думал. Думал не только об истории этой новогодней открытки, а обо всем, что этому предшествовало и следовало за тем далеким днем, когда он ее написал.
Он мог при этом улыбаться или неожиданно заплакать.
Но это не были ни радость, ни грусть.
Это были спокойные переживания, почтенное смирение седого человека, вспоминавшего свою молодость.
Однажды он подумал: пройдет еще год, два, может быть больше, и кто тогда новогодним вечером будет бережно брать эту открытку и читать написанные им когда-то слова?
Есть вопросы, ответы на которые человек знает, но по многим причинам не желает сие произносить и принимать.
Этот вопрос был одним из них.
* * *
А эта мысль пришла совершенно неожиданно.
О грустном можно писать и говорить, только находясь в хорошем настроении.
О грустном невозможно писать грустя.
В радости же можно писать и о радостном, и о грустном.
При этом радость творчества будет сохраняться в любом случае.
* * *
Я проснулся оттого, что услышал голоса людей, снующих около вагонов.
Поезд стоял уже, видимо, давно.
В окно я видел бескрайнее белое поле. Белое оттого, что все оно было покрыто ромашками.
Вернее, так мне показалось вначале, в темноте, уже не такой кромешной, как несколько часов назад, но еще властвовавшей над миром в предрассветные часы и минуты.
Солнце еще не взошло, но становилось уже явно светлее.
Люди сновали взад и вперед за окном с традиционно озабоченными лицами.
Отрывки фраз, которые мне удалось услышать, тоже это подтверждали: спрашивали друг друга, который час, ругали поезд и высказывали разочарование по поводу поездки, хотели вернуться назад и тут же сомневались, может быть, завершить маршрут, а потом…
Кто-то спешил вернуться на работу, у других возникли заботы по хозяйству.
Глаза всех суетившихся у вагонов выражали какую-то неуверенность и даже страх.
Солнце еще не вышло из-за горизонта, но я неожиданно увидел в лучах невечернего света, что бескрайнее поле покрыто не ромашками и даже не хризантемами.
Это были нежные белые лилии!
Вдалеке я увидел фигуру Странника, уверенной поступью направлявшегося навстречу Солнцу и рассвету.
Он шел уверенной походкой знающего узкий и трудный путь ко входу в тесные врата.
Знал, шел Сам и вел за Собой в великой тишине всех готовых идти вместе с Ним.
Я вышел из вагона.
Многие из пассажиров разбрелись по своим купе, чтобы продолжить путь в Никуда.
Кто-то возвращался обратно, теша себя надеждой успеть ко времени и месту, к чему-то, представлявшемуся по-прежнему важным.
Тут я заметил, что первыми за Странником устремились дети.
Они веселой гурьбой бежали по полю за Ним, легко касаясь ногами лилий и даже не нарушая красоты их лепестков.
Один из мальчиков, круглолицый, в черном берете и коротенькой куртке, обернулся и посмотрел на меня, будто приглашая идти с ним.
Лицо мальчика мне показалось очень знакомым.
Я видел его на фотографии.
Своей детской фотографии.
Это же я!
Но как может быть два меня одновременно?
Что происходит?
Почему я так изменился с тех пор?
Почему все меняются и забывают свое детство, стараясь быстрее стать взрослыми?
Я постоял несколько секунд и даже не сразу заметил, что иду рядом с мальчиком, что мы вместе идем, взявшись за руки, за Великим Странником.
Он шел в величественной тишине, и невесть откуда лившийся свет освещал путь Ему и нам, следовавшим за Ним.
Мальчик время от времени посматривал на меня взглядом, в котором скрывалась какая-то тайна.
Но это была наша общая тайна, раскрывать которую было совсем не обязательно.
Мы шли светлым и очень трудным путем.
Мы выбрали его и знали об этом.
Мне было радостно оттого, что впереди нас — Странник.
Он уверенно шел вперед, опираясь на посох, но в какой-то момент резко отбросил его и пошел быстрее и еще увереннее.
Все шедшие за Ним и верившие в Него тоже пошли быстрее.
Я шел и был уверен, что это тот путь, который я искал всю жизнь.
Дети бежали впереди.
Они придут к цели первыми, и Странник был уверен в них: в том, что они смогут преодолеть трудности пути, в том, что дети — это надежда и Его, Странника, и идущих следом.
Странник вел нас.
И шел я, зная, что это и мой путь.
И это — единственный путь, единственная правда.
Я посмотрел вокруг.
С разных сторон к нам спешили некоторые из тех, кто сначала вернулся в поезд. Тот самый, на который у всех были билеты: поезд в Никуда.
Их было немного, но становилось больше по мере наступления рассвета и нового дня.
Правда, в этот раз, впервые в жизни не солнце выходило из-за горизонта, а мы, ведомые Странником, шли туда, за горизонт, к Солнцу и Невечернему дню, Невечернему свету.
Странник по-прежнему шел впереди и вел за Собой: уверенно и смело.
Мы шли за Ним.
Стараясь не отставать.