Глава 4
Стояли тёплые августовские дни. Прошло несколько дней после неожиданного приезда отца и мамы в Ермак. Шум встреч улёгся, на «острове» стало тихо. «Островом» все называли место на левом берегу Иртыша километрах в трех выше села, где давно жили родители моего отца — бакенщики Масловы.
В этом месте в Иртыш впадала Белая речка: неширокая, но глубокая, преграждавшая путь случайным посетителям в стан бакенщиков. Если кто-нибудь приходил из села пешком, то с берега громко кричал, сложив руки рупором передо ртом: «Лодку!!! Лодку!!! Давайте лодку!!!»
У бакенщиков для перевоза всегда наготове стояла небольшая лодка. И если вдруг слышались душераздирающие вопли с другого берега, то кому-нибудь приходилось идти к лодке и перевозить кричащих. Чаще всего кричали свои: как обычно это были или дети, к выходным приходившие после школы, или взрослые, которые по каким либо делам посещали село и затем возвращались назад. Но бывали и случайные визитёры.
Рассказывали про смешной случай. Слышат, кто-то кричит, вызывает лодку. Пошла Анна и увидела, что стоит незнакомый человек в милицейской форме. Произошёл короткий диалог через речку:
— Чего надо? — привычно крикнула Анна.
— Лодку!
— Вы кто?
— Сотрудник НКВД!
«Может проверка какая,— встревожено подумала Анна,— всё-таки сотрудник милиции». Перевезла. Тот приехал спросить рыбы, сын, мол, женится. На обратном пути, понимая, что лишнее знакомство не помешает, Анна у него осторожно спрашивает:
— Вы кем в милиции работаете?
— Конюхом! — гордо ответил сотрудник.
Конечно, посмеялись дома тогда от души.
Масловы всегда рыбачили самоловами. Утром и вечером отец стал ездить с братом Володей на лодке к самоловам, чтобы их потрусить. Самоловы стояли недалеко в устье Белой речки. Можно было ездить и одному, но, с точки зрения техники безопасности на воде, поездки обычно практиковались вдвоём.
Трусить — означало то же самое, что и проверять самоловы: снять пойманную рыбу и очистить крючки от налипшего мусора.
Устройство самолова довольно простое: длинная прочная верёвка, на ней через небольшие расстояния привязываются тонкие, но тоже крепкие поводки. К поводкам привязываются большие стальные, остро заточенные крючки особой формы, на изгибе которых у самого жала крепятся на коротком поводке пробки. Вся снасть с помощью тяжёлых грузил опускается на дно реки, желательно поперёк течения.
Принцип ловли такой: пробки стремятся всплыть, увлекая за собой крючки, но поводки, привязанные к верёвке, их удерживают. Рыба в поисках прокорма обнюхивает всё, что попадает на пути — откуда ей знать, что это пробки, а не хлеб. А возле каждой пробки — жало крючка. Язя, окуня, щуку острые крючки не брали: их тело защищено скользкой чешуёй. Стерлядь же с налимом, на свою беду, очень уязвимы: малейшая неосторожность — и крючок намертво впивался в незащищённое чешуей тело. Ловить рыбу такой снастью всегда запрещалась, но строгой охраны рек не было, и бакенщики этим пользовались.
Рыбачить с помощью самолова первым научился Василий Иванович Маслов на второй год после приезда на Иртыш и научил остальных братьев. А его научил местный рыбак Камкин, который арендовал до революции у купца Агафонова устье Белой речки и там промышлял. Пару таких снастей ставили теперь Масловы в устье той же самой Белой речки. Тут по-прежнему неплохо ловилась стерлядь, реже налимы, так что свежая рыба к столу имелась всегда.
Были и другие снасти для лова, которые я хорошо знал и которые достойны упоминания только потому, что ими пользовались четыре поколения Масловых. Это: перемёты, острога, сеть, бредень, невод, вентерь. И самые простые: кривда, морда и удочка. При случае о некоторых из снастей упомяну.
Глава 5
К сентябрю у мамы появилась едва заметная беременность, скрытая некоторой полнотой. Однако все взрослые негласно старались оберегать молодую невестку от любой тяжелой работы.
Мама втайне скучала по Белоруссии и, чтобы время проходило быстрее, без напоминаний охотно бралась за любые дела по дому и во дворе. Работы действительно находилось много: шла засолка некоторых овощей. Сентябрь подгонял — на огороде всё жухло на глазах, поэтому спешили.
С особым удовольствием мама готовила пищу. Ртов в доме много и все отличались отменным аппетитом. Пищу готовили первобытным способом во дворе прямо под открытым небом на простенькой печурке, где вместо трубы приспособили старое ведро без днища. Дым разносился по всему двору. Кушали за столами здесь же, под небольшим навесом, который назывался «салкыном» («салкын» - по-казахски «навес»). Уху и супы варили, используя один и тот же закопчённый десятилитровый казан, для жарки служила большая глубокая, наверно, ещё дореволюционная чугунная сковорода с крышкой. Хлеб летом пекли в отдельно сложенной «русской» печи на улице, а зимой — в простой домашней печи.
Летом в питании «островитян» значительное место занимала зелень. С ранней весны на лугах собирали кислицу (щавель), дикий лук, летом собирали ягоды — черёмуху, боярышник, из которых варили кисели, к концу лета вёдрами собирали шиповник, ежевику, а на озёрах — чилим. Осенью, как я упоминал, заготавливали много солений, даже груздей солили большую бочку. И это без преувеличений. К слову сказать, в пойме Иртыша других грибов кроме белых груздей не водилось. Росли они исключительно в осокоревых рощах. (Осокорь - это чёрный тополь).
В пойме Белой речки — в километре от стана бакенщиков — находилось большое озеро, которое называли Щербинским затоном. Славилось оно косяками непуганых карасей и чилимом (рогульником). Собирали водяные орехи прямо с лодки — тоже помногу. Зимней порой любой член семьи, вооружившись ножом и молотком, разрубал с их помощью крепкую оболочку рогульки и лакомился белой крахмалистой сердцевиной, которая имела величину хорошей фасолины. (О чилиме можно прочесть в Интернете).
Когда мы с братом Лёвой подросли, отец несколько раз брал нас с собой за рогульками. Процедура сбора очень утомительная. Эти растения начинали рост со дна водоёма, в котором была стоячая вода, и имели вид небольших кувшинок, плавающих на поверхности воды и занимающих всю поверхность озера. Под листьями каждой кувшинки, прямо у поверхности воды, на коротких черешках торчали зелёные плоды рогульника, которые по форме напоминали маленькую головку чертёнка. Обрывая плоды, мы искалывали шипами свои пальцы до такой степени, что заживали они потом несколько дней. Когда рогульки высыхали, снаружи становились тёмно-серого цвета. Что характерно, как ни ложи рогульку, один из шипов всегда торчал вверх. Случалось, мы наступали на них и пропарывали ноги до самой кости. Однако вернусь к теме.
Бакенщикам при тяжёлой физической работе требовалось хорошее питание, поэтому вполне естественным считалось на «острове» готовить раза два в неделю лапшу или наваристый борщ с петухом или дичью. Преобладала же в питании всё-таки рыба, и значительно: стерлядь жареная или уха из стерляди были обыденными, практически ежедневными блюдами. Мама быстро научилась чистить стерлядку: острым ножом аккуратно удаляла четыре ряда шипов и после потрошения легко резала нежное мясо на части. На запах сырой рыбы мигом слетались осы, — похоже, со всей округи. Угрожающе жужжа, вынуждали маму быстро ретироваться, а то место, где чистилась рыба, тут же плотно облеплялось тучей опасных насекомых. Кроме ос водилось тут много мух и мелких муравьёв. Многие продукты приходилось прятать в ящики, вёдра, банки. Холодильником служил колодец, где при небольшой глубине вода всегда стояла ледяная. Туда на верёвках в какой-либо ёмкости опускали молоко, сметану, масло, мясо или рыбу, но долго старались не держать.
Надо заметить, что хозяйство у бакенщиков выглядело почти натуральным. То есть, муку, крупу и сахар приобретали зимой в обмен на налимов, которых ловили в большом количестве, а другие продукты производили для себя сами: из молока получали сметану, творог, масло и даже сыр, который оказывался не хуже, чем из магазина. Плавала в те времена летом по Иртышу специальная баржа — плавлавка (плавучая лавка), которая снабжала бакенщиков продуктами и одеждой, но бывала она очень редко.
Кроме коров, дед и бабушка держали баранов, уток, кур. В огороде (благо, вода всегда рядом) садили всё, что годилось к столу. Картофель, помидоры, огурцы, свёкла, морковь, лук — это само собой разумеющееся. А в специальных больших лунках, типа клумб, садили ещё арбузы, дыни, тыквы. Земля на заливных лугах песчаная, всё росло, как на дрожжах. Некоторые картофелины достигали размеров литровой банки, арбузы вызревали так, что от лёгкого прикосновения ножа с треском раскалывались пополам, а тыквы по осени нередко использовались вместо табуреток.
И никто не знал таких терминов, как гербициды (ядохимикаты для уничтожения сорняков) или инсектициды (то же самое, только для уничтожения вредителей). Вместо гербицидов применялись простые тяпки или мотыги, а с вредителями, — которые если и были, то не часто, — боролись с помощью простой золы: посыпали ею, к примеру, молодые капустные листочки и бабочки-капустницы улетали, это дело они не любили. Правда, позже для уничтожения вредителей стали применять дуст (ДДТ).
Сильно досаждали грызуны, особенно рыжие хомяки. Это сейчас горожане разводят хомячков, держат их в клетках, ухаживают за ними, такими милыми. А тогда хомяки грызли на огороде всё, что только можно было грызть, да ещё и норок накапывали, повреждая корни овощей. Особенно любили они огурцы и действовали как диверсанты: приходили, бывало, хозяева собирать урожай, а на грядках не оставалось ни одного целого огурца — все были посечены. Бабушка однажды сильно расстроилась из-за того, что хомяки погрызли семенник — породистый огурец, предназначенный подольше полежать на грядке, полностью созреть и дать семена.
Чтобы хоть как-то уберечь овощи от потравы, возле грядок обычно устанавливали небольшие капканы величиной с ладонь взрослого человека. Капканы привязывали проволокой к забитым в землю колышкам, которые указывали, где стояли капканы и не позволяли эти капканы утащить пойманными грызунами. Можно только догадываться, сколько их расплодилось, если они каждый день попадались. Обычно кто-то из старших снимал хомяка с капкана и отдавал ещё полуживого на истязание Пирату, и все это воспринимали как должное из-за неприязни к маленьким вредителям.
Пират появился у деда с бабушкой ещё, наверное, до моего рождения. Это был большой сеттер коричневой окраски, злой, как цербер. На привязи никогда не сидел, поэтому «остров» охранялся, как хорошая застава. Если к берегу причаливала лодка с чужими людьми, Пират не выпускал их, пока не появлялся кто-нибудь из хозяев.
И вот, когда у Пирата в зубах оказывался несчастный злодей, начиналось жестокое мщение за урон, нанесённый хозяйским грядкам. Пёс хватал грызуна и начинал носиться с ним по траве как торпеда, потерявшая управление. Наигравшись, бросал его, бездыханного, на дорожке и шёл отдыхать до следующего родео.
Глава 6
Стояло бабье лето. Мама настороженно наблюдала за жизнью большой странноватой семьи мужа. Многое ей казалось здесь необычным, а кое-что просто непривычным. Поначалу никак не могла привыкнуть к комарам, которые ближе к вечеру поднимались стеной и начинали нещадно грызть всех, в ком имелась хоть капля крови. Днём комары притихали, зато начинала докучать мелкая надоедливая мошкара. От гнуса бакенщиков спасал диметилфталат — бесцветная маслянистая жидкость с приятным запахом, которой смазывали открытые части тела.
От мошки имелось ещё одно средство: брали лоскут марли, пожирнее пропитывали его дёгтем и как платок надевали на голову. Спали всегда под большими марлевыми пологами, натянутыми над кроватями. Не щадили комары и животных. Здесь тоже был способ защиты: к вечеру разводили дымокуры на кизяке, густой дым которых отпугивал гнус. Если коров доили при дымокуре, молоко от этого всегда приятно пахло дымком. В безветренную погоду дым шлейфом стелился над землёй и водой, создавая красивое зрелище.
Маме хотелось узнать, что же это за работа такая — бакенщики? Свекровь, Ульяна Егоровна, часто и подолгу разговаривала со своей снохой. Больше рассказывала о себе, о детях, о родных. В душу с расспросами не лезла. Потом рассказала и о нелёгкой работе мужа, который теперь работал старшим начальником (старшиной) большого участка реки и в подчинении у которого на перекатах находилось больше тридцати бакенщиков.
— Раньше мы обслуживали перекат вдвоём, только с Иваном, — говорила она моей маме, — участок большой, почти три километра. Каждый день под вечер садились за вёсла, брали с собой фонари и ехали зажигать бакены. Утром пораньше опять на речку — тушить бакены. Керосин за ночь почти весь расходовался. Погода или непогода, а ехать надо по два раза в день — утром и вечером, без выходных и праздников, с начала навигации и до самого ледостава. Бывало, вёслами кровяные мозоли набивали. Когда Ваня пошёл на повышение, стало полегче. А бакенщиком на этот участок поставили Алексея Кораблёва, он раньше стоял в верховьях, а сейчас, когда у него подросли дети, попросился поближе к селу. Дом его стоит здесь же на «острове», недалеко от нас.
Мама так и не поняла, как это «зажигают» или «тушат» бакены? Спросила у мужа.
— Ну, чего здесь мудрёного? — удивился он. — Помнишь, я тебе показывал на реке плавучие знаки: белые, красные? Днём их видно издали. А ночью как? Пароходы-то идут круглосуточно. Вот бакенщики и устанавливают по вечерам на эти плавучие знаки специальные фонари, внутри которых зажигают керосиновые лампы. Ты, наверно, заметила, что отец неделями на перекатах пропадает? Он контролирует работу бакенщиков. Не дай Бог какой пароход на мель сядет — судебное дело!
Действительно, Иван Иванович почти постоянно находился в разъездах. Перемещался по реке на лодке необычным способом. Если надо было подняться вверх по реке, ждал попутный проходящий пароход. Капитанам пароходов, скорее всего, давалось распоряжение содействовать речникам. Пароход замедлял ход, дед Иван с гребцом Юрием Кузнецовым подплывали к нему на лодке, выходили на палубу, а лодку крепко цепляли сзади на буксир и она покорно волочилась до места назначения.
Но были и казусы, переросшие в речные байки. Однажды зацепились за пароход, лодку надёжно привязали, пароход дал ход. Всё шло нормально, но после встречного парохода лодку неожиданно захлестнуло волной. Ситуация очень неприятная: некоторые вещи вымыло из лодки, остальные вымокли. Особенно жалко было спички, пятьсот коробков, пришедших в полную негодность. Даже трудно представить что могло быть, если бы бакенщики, жившие, как робинзоны, в глуши и отдалении от других людей, вдруг остались без спичек, без огня.
В тот раз Ивана Ивановича выручил капитан парохода: выделил из своих запасов сотню коробков. Когда судно сбавило ход, из лодки пришлось долго вычерпывать воду. Вниз по течению потом спускались не спеша, проверяя судоходное русло и заезжая к бакенщикам, чтобы узнать, как обстоят дела и выдать кое-какой инвентарь: цветные стёкла для фонарей, стёкла и фитили для ламп, краску, дёготь, спички. Если заставала ночь, то оставались на ночлег и вели долгие разговоры, часто под водочку.
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2010/07/31/405