Мересьев лежал на снегу, всматриваясь в скисшее молоко зимнего неба.
Снегири, смешиваясь со снежинками в морозном воздухе хвойного леса, пикировали над ним, словно мессершмидты, и, снижаясь, радостно чирикали, предрекая неминуемую ампутацию.
Ног он не чувствовал, впрочем, они его тоже.
Однако, передохнув, Александр вновь настойчиво пополз вперед, ибо чутьё ему подсказывало, что где-то неподалеку должен быть населенный пункт.
Он переспрашивал своё чутьё и оно, клятвенно заверяло:
- Клянусь! Аборигены должны быть совсем неподалеку! Ты только газку поддай!
Громко матерясь, он полз дальше, проклиная немцев, снегирей, лес и товарища Сталина лично.
Силы были на исходе и, казалось, сам исход тоже был поблизости, но Александр боролся уже не за свою жизнь, а просто потому, что смерть внушала ему отвращение еще большее, чем его экзистенция.
Зачитываясь, ещё будучи пионером, трудами Камю и Хайдеггера, он выработал у себя некое особое отношение к жизни.
Любя ее до самозабвения, он, тем не менее, ненавидел её.
"Нет любви к жизни, без отчаяния в ней" - этот императив месье Альбера подпитывал его декадентский стоицизм.
Внезапно мимо него, промчалась безумная стая голодных и закамуфлированных под цвет окружающего ландшафта, словно фашистcкие лыжники, эротически озабоченных зайцев-беляков, куцые хвосты которых мелькали между стволами поседевших от инея высоких елей.
"Зайцы! Это не к добру... - устало ворочалась его мысль, - ноги будто не мои...даже, если выживу, с ними придется, кажется, расстаться."
Короткие, как бы обрубленные любящей рукой, заячьи хвосты, по фрейдистки интимно, намекали на возможное лишение конечностей.
Последнее, что он увидел, перед тем, как потерять сознание, был пьяный в хлам охотник, справлявший на морозе большую нужду, но забывший снять с себя ватные брюки.
"Наши....", - улыбнулся отважный лётчик и его слабый стон чуть ли не насмерть перепугал незадачливого мужика. 2
Александр начал приходить в себя весьма некстати, прямо на операционном столе, и услышал, сквозь пелену забвения, интеллигентный диалог двух хирургов.
- Бл..ть! Петя! Тебя нельзя ни на минуту оставить что ли?! Я ж сказал тебе: Режь по щиколотку! Только стопы ! Ты на фига ему ноги по колено отфигачил?
- А я знаю, бл..ть, где эта щиколотка?! Неужели нельзя было обойтись без изъё..ов и сказать нормальным языком? Приморил своей латынью уже!
- А переспросить тебе в падлу было, да?
- Да какая разница?! Выше, ниже...Чего ты до меня сегодня с утра по пустякам доё..уешься?
- Эй, смотри! Он глаза открыл! Сестра! Маша, ё.. твою мать! Наркоз, бл..ть!
- Сергей Юрьевич, его марфой двигать или промедольчиком? - нежно осведомилась операционная медсестра.
- Не богохульствуй, стервоза! Оксибутират с релашей забодяжь и пусти вдоль по веннецкой! Только быстро, бестия моя полногрудая! 3
Нестерпимая боль в отсутствующих конечностях мешала Мересьеву замечать доброжелательные выпады медсестер.
Они ласково потешались над его беспомощностью и шутя советовали передвигаться теперь на трех членах, благо, "теперь они все почти одинаковой длины".
Когда, спустя уже пять дней после операции, Александр пожаловался своему лечащему врачу на свои страдания, тот, философски заметил:
- Это фантомные боли, Саня. Скоро они пройдут сами собой. Это как жена, которая тебя бросила...Ее нет, а боль осталась.
- Но от меня не уходила жена, - возразил Мересьев.
- Дело наживное. Ноги ушли, глядишь и жена подтянется, - успокоил его доктор.
- Я не женат, - сухо проговорил лётчик.
- А вот это не хорошо! Жениться надо. Это великолепный институт жизни. А сколько абсурда! Измены, ругань, взаимные упрёки....мммм....прекрасно...Так скучаю за всем этим, ты не представляешь, - и седовласый доктор, вздохнув, смахнул украдкой скупую слюну(слезу).
- Да не тоскуй ты так! После войны мужиков мало...найдешь себе жену. Ты из медсестер выбирай. Они такие бл..ди - днём с огнём не сыщешь круче, - добавил он, внезапно приободрившись.
- Зачем же мне потаскухи, доктор? - удивился Мересьев.
- А ты им зачем, военный? - и, видя, растерянность собеседника, который тщился подыскать ответ на его вопрос, мудрый врач, прибавил, - Запомни, сынок: ничто так не учит жизни, как влюблённость в бл..дь.
- Мне по душе кьеркегоровщина и его влюбленность в одиночество, - парировал отважный боец.
- Прежде, чем понтить Кьеркегором, переспи хотя бы с четвертью самок из того числа, которые побывали в его постели , - назидательно заявил врач.
- Не думаю, что теперь мои шансы резко подскочили.
- Не унывай, парень! Есть у меня знакомый один....соорудит тебе новые протезы и будешь еще кадриль танцевать!
- Кадриль? - хмыкнул Мересьев и, после небольшой паузы, задумчиво протянул, растягивая гласные, - Мне лааамбаада нравится....
С почти религиозной тщательностью смешивая махорку и каннабис прямо у себя на коленях, доктор лихо готовил самокрутку, используя для этого лист бумаги, небрежно вырванный из папки с историями болезней и собственную слюну, но последняя фраза пациента заставила его вздрогнуть от негодования:
- Твою мать, боец! Ты патриот или где?! Какая такая ламбада? Не расстраивай меня! Что сказал бы на это товарищ Сталин? 4
Во сне же Александру стал всё чаще являться Карлос Кастанеда.
Загадочно улыбаясь, он, то молча протягивал ему ладонь с притягательно зеленевшим на ней сушеным пейотлем, то, наклонясь к самому уху, задушевно сообщал:
- Тебя нет, Сашка. Ты знаешь об этом или нет? Ты - вымысел. Тебя Борис Полевой придумал.
- Как же могло оказаться, что у меня, вымышленного, ампутировали настоящие ноги? Боль-то была всамделишная, настоящая. Значит и я - настоящий.
- Боль настоящая, ты прав. А вот ты - выдуманный, - хитро улыбаясь, тихо вещал перуанец.
- Противоречие какое-то и несоответствие.
- Путь война соткан из преодоления и противоречий, а также из преодоления противоречий. Борись с Борисом. Совершай реальные поступки и, тем самым, оттесни его на второй план. В памяти потомков(подонков) должен остаться именно ты, а не тот, кто тебя придумал.
Просыпаясь, Александр терзался вопросом: кто же, собственно, этот загадочный Борис Полевой, который его придумал?
Бог, или шишка посолиднее шутника Иеговы?
Эти, представлявшиеся неразрешимыми, мучительные вопросы, причиняли Мересьеву подлинные страдания.
Даже освоение корявых, сучковатых протезов из канадского клёна, каковые, сдержав-таки слово, подарил ему доктор, не причиняло ему такой боли.
Он натирал кожу до крови, стирал ее, что называется до "мяса", а дух его пытаясь разгадать загадку заданную во сне доном Карлосом, испытывал куда более изощренные муки, нежели тело.
Медсестры же, - когда он научился ходить почти не хромая, - внезапно сразу переменили к нему свое отношение и, теперь, исподволь бросали на него плотоядные взгляды, жаркие, словно оброненные на асфальт окурки.
Самая же соблазнительная и стервозная из них, Юлия Игоревна, любила перед отбоем заглянуть к нему в палату и, наклонившись к его уху, нашептать то, что она хотела бы сделать с ним, а главное - как.
От ее слов краснел даже березовый сок в стакане, стоявшем на тумбочке возле соседской койки.
- Юля, - не вынес однообразия этой сексуальной идиотичности пилот, - Ваша манера желать мне спокойной ночи меня крайне угнетает. Я простой солдат и дрочу уже два года каждый четверг, а вы мне про клитор и анус! Я даже не знаю, что это такое!
- Я покажу тебе, котик. Сегодня ночью. В процедурной.
- А о Кастанеде вы слышали, Юлия Игоревна?
- Нет, - честно призналась барышня, - А в какой он палате лежит?
- И про Бориса Полевого вы тоже ничего не знаете?
- Не помню, - кристально-чистосердечно солгала медсестра, однако, всё же сочла нужным добавить, - Кажется, выписывался больной с похожей фамилией. В конце ноября.
- Ладно, - вздохнул Мересьев, - тогда хоть клитор с анусом покажите сегодня ночью, да?
- Я разбужу тебя в два, лапочка, - развратно осклабилась Юлия Игоревна и, вихляя бедрами, выплыла из палаты, словно получившая пробоину бригантина. 5
Вернувшись в палату из процедурной и икая от спирта, который ему пришлось запивать вишневым компотом, Мересьев, словно бомж в мусорный контейнер, погрузился в размышления. Только что пережитое потрясение, - от вида спрятавшегося среди чаппараля лобковой растительности и бульдожих складок вульвы, маленького, словно четвертованный слизень, клитора, и, темнеющего между обвисших ягодиц, увенчанного смородинной ягодой геморроя, цвета ореховой скорлупы ануса, - не давало ему спать:
" И что же - это и есть квинтэссенция самого соблазнительного в женщине?! Самое потаённое и вожделенное?! То, ради чего мужчины рискуют жизнями, предают Родину, кончают с собой?! Боже мой, как это жутко!!!"
И тут ему в голову пришла и вовсе ужасная мысль :
"Да так ведь можно и войну немцам проиграть!"
Но он сумел взять себя в руки, крепко сжав в кулаке собственные тестикулы. В который раз ему на выручку пришли(фамильярно обнявшись) его стальная выдержка и несокрушимая воля:
"Нет!!! Фигушки! Фашиста не пустим! Настроениям же упадническим поддаваться я сейчас права не имею! Партия не одобрит! Расстроится, родная. Ведь наверняка и товарищу Сталину давно известно то, о чем я только что узнал, а он не подаёт и виду. Не паникует. Кремень, а не человек!"
Уже под утро, мелькнула спасительная, будто клизма при мучительном и затяжном запоре, догадка:
"А вдруг у всех женщин.....всё по разному? Вдруг то, на что я наткнулся у Юлии Игоревны, как вор на пустой бумажник, выглядит несколько иначе у остальных барышень? И даже...у других медсестер? Надо проверить!" 6
Во сне к нему опять пришел Кастанеда.
Он молча сидел у изголовья кровати, мрачно вглядываясь в лицо сбитого лётчика, пока наконец, устало не произнес:
- Эх, Мересьев, Мересьев! Какой же ты дурак, Мересьев!
- Это еще почему?! - ни то обиделся, ни то разозлился во сне Александр.
- Ты должен стать Настоящим Человеком, а ведешь себя как сельский мачо, расшатывая, в провонявший мазью Вишневского процедурной, скрипучий топчан, с ахающей и охающей на ней заурядной шлюхой.
- Я попросил бы не отзываться оскорбительно о неизвестной вам женщине....
- Ах, ты ж рыцарь ты мой красноармейский! Деревянный почти по пояс боевой Полубуратино! - перебил его собеседник, и, после небольшой паузы, прибавил вполголоса, - Мне можно: я - Кастанеда, - и дон Карлос, закинув ногу за ногу, закурил курительную смесь нагваля.
- Издеваешься над инвалидом, гнида латино-американская?! - вскипел Мересьев.
- Тссс! - Кастанеда, улыбаясь, приложил палец к губам и протянул войну трубку, - Вот возьми-ка! Затянись пару раз, Рэмбо советского разлива. Это тебе не махорка, которой вас травят!
Александр недоверчиво взял в руки диковинную трубку и хищно затянулся, как бы демонстрируя своё бесстрашие перед любой опасностью и вообще всем неизведанным.
Приход был резким и мощным.
Палата стала вначале расплывчатой, а затем и вовсе приняла вид яйца, в котором, словно желток, находился Кастанеда.
- Ну как? Вставило?
- Сволочь ты, Кастанеда, - добродушно изрёк Мересьев.
- Прекрасно! Значит твоя точка сборки сдвинута. Теперь слушай меня внимательно. Во-первых: Сталин - полный мудак и не фиг ссылаться на него каждый раз, аки на Иисуса. Во-вторых: войну вы выиграете, и ты прославишь Бориса Полевого своим именем, а книгой, которую он о тебе напишет, будут зачитываться многие миллионы людей. В-третьих: твоя Юлия Игоревна.....вообщем, есть бабы, а есть - леди, понимаешь? Так вот она - баба. Грязная баба из простонародья. Когда дорастешь до близости с настоящей женщиной - она и появится в твоей жизни. А пока тренируйся на....медсестрах. А свои параноидальные сомнения в прекрасном поле оставь. Ты ж не какой-нибудь там Джугашвили, верно? Кстати, не пойму, как вы могли позволить, чтобы вашей страной управлял некий горец? Это все равно, как если бы президентом моей страны был негр. Нелепо, ведь правда?
- Сталин - это нагваль, - заплетающимся языком сообщил Мересьев, - и не смей пятнать его светлое имя.
- Та черт с ним, но мне даже Адольф более симпатичен, чем этот любитель киндзмараули. Кстати, о симпатиях... Слышь, летун, а как тебе Моника Белуччи? Нравится?
- Японки меня не прикалывают. Всякие там Ямагучи...не моё...
- Ты чё? Сбрендил?! Она ж итальянка.
- Да какая разница? Всё равно, самые прекрасные женщины - славянки.
- Ну...я не стал бы, конечно, так категорично заявлять, хотя....доля истины в твоих словах, безусловно, имеется.
Кастанеда почесал затылок и, после небольшой паузы, поймав осоловевший, созерцающий ничто и направленный в никуда взгляд Мересьева, благодушно изрёк:
- Ладно, воин, потом поболтаем. Мне пора. Я на тумбочке тебе трубку свою оставлю и пакетик с правильной травкой. Проснешься, перепрячь со смекалкой красноармейца, пожалуйста. А то, не ровен час, соседи или персонал стырят себе на горе. Зачем нам дешевая популярность, правда?
- Не переживай, Карлос. Ты имеешь дело с офицером Красной Армии, а не с какой-нибудь там контрреволюционной профурсеткой.
В этот миг Александр проснулся и, несмотря на яркий свет из окон палаты, почти ослепивший его, - словно лампа направленная прямо в лицо на допросе в ГПУ, - заметил подарок Кастанеды: резную, из неизвестной породы дерева, симпатичную трубку, и крупный, увесистый целлофановый пакет с размытыми изображениями ацтекских пирамид на грязно-белом фоне, наполненный чем-то загадочным.
- Вот такие сны мне нравятся, - вслух проговорил герой, деловито пряча подарок, - По-настоящему вещие и вещественные.
Дверь в палату в этот момент приоткрылась и молоденькая медсестра ангельской наружности медовым голоском пригласила лётчика "на процедуры".
Александр впал в восторженно-кататонический ступор.
Райская чистота черт и елейный голос, моментально оплавивший в нем всё живое, сотрясли его существо так основательно, как обычно крэш-тэст потрясает, плющит и сминает в металлический сверток выкидыш китайского автопрома.
Забыв о жестких, варварски сделанных протезах, впивавшихся в его плоть с обаятельной инквизиционной нежностью, Мересьев на цыпочках вышел в коридор.
В его конце мелькнула стройная, точеная фигурка неземного существа в белом.
На секунду ему показалось, что он уже неким необъяснимым образом телепортировался в Рай, но в следующую минуту до него донесся голос Юлии Игоревны, разрушая эту иллюзию:
- Ну где там наш стойкий деревянный солдатик? Всё ходули свои привинчивает к культям?
Александр отважно зашел в процедурную, на ходу расстегивая ремень, стягивающий его могучую плоть.
- Познакомься, Саша, с нашей новой медсестрой, - прянично-сучьей улыбкой приветствовала его Юлия Игоревна.
Божественное создание подошло к нему с грацией лани и протянуло изящную, мучительную в своей безысходной красоте, благоуханную кисть:
- Очень приятно, Александр. А меня зовут Победа, - произнесла девушка, услышав его имя, облучая Мересьева радиацией своей нейтронной улыбки, - Победа Иосифовна.
- Какое замечательное имя, - промямлил боец и, поднатужившись, выдавил из себя, словно из мятого тюбика с зубной пастой, еще пару перлов, - Редкое у вас имя. Но такое нужное, обнадеживающее, в это трудное для страны время.
- Обнадеживающее? Или обналичивающее? - пошутила Юлия Игоревна, искоса поглядывая на застывшую, будто пельмени в жиру, молчаливую пару.
Мересьев не сразу заметил своего лечащего врача и, после некоторой заминки, энергично-дружественно кивнул Сергею Юрьевичу.
Тот, подбоченясь, стоял в углу процедурной и с гурманством каннибала поедал глазами ту же новенькую медсестру.
Нежно обгладывая и разжевывая зубами воображения, каждую линию скрытого под халатом молодого тела, эскулап невнятно пробормотал, - судорожно сглатывая наполнявшую рот слюну, - слова ответного приветствия.
Похотливый взгляд доктора и глупая шутка своей недавней любовницы неприятно удивили Александра:
- Злой юмор у вас, Юлия Игоревна. Троцкистско-бухаринский какой-то.
- Подставляйте уже вашу жопу, капитан. Не томите ни иглу, ни Юлию Игоревну, - ласковым тоном безапелляционно распорядился обелённый сединами доктор.
- Ничего...Вы еще увидете мою задницу на рейхстаге! - пригрозил боец, и тут же прибавил, зло сверкая фундуком прищуренных глаз, - И поцеловать захотите, да не дотянетесь! Потому, что зад героя недосягаем для вас будет, как луна в небе над Сталинградом.
- Эх, Саня! Твоими устами бы, да спирт пить! - вздохнул Сергей Юрьевич.
- Да сами пейте свой денатурат! Чихал я на него! - глядя изподлобья, зловеще процедил Мересьев, в тот самый миг, когда Юлия Игоревна начала вводить лекарство в его ягодичную мышцу.
- Вы мне, Саша, тут Гамлета со шприцом в заду не разыгрывайте! - побагровел вдруг от гнева военный врач, - Рисануться захотели перед Настасьей Филипповной....тьфу...Победой Иосифовной? А давеча кто спирт с Игоревной в процедурке откушивал?
- Ага, - смрадно улыбнулась Юлия Игоревна, - и компотиком запивал.
- Эх, вы! - взмахнул сжатыми кулаками Мересьев и бросился к дверям, но, прежде чем исчезнуть за ними, полным упрека тоном, воскликнул, - А еще советские люди!
Вслед за ним, едва сдерживая подступившие к глазам слёзы, кабинет вознамерилась покинуть Победа Иосифовна, тонким голосом прощебетавшая:
- Товарищи! Вы звери, товарищи!
Доктор сделал было движение в ее сторону, но она остановила его жестом:
- А от вас, Рогожин...то есть Сергей Юрьевич, я этого не ожидала, - и добавила убийственным тоном, медленно проговаривая каждое слово, - Вы все и мизинца его не стоите. Вы же душу свою за флягу со спиртом продать готовы. А он....он не такой.
Внезапно она подскочила к стоявшему возле стерильного стола десятилитровому баллону со спиртом и, демонически захохотав, наклонила его:
- Или не правду я говорю, Ганечка...тьфу, ёб твою...Юленька....что не полетишь ты сейчас марлей спирт с пола собирать, а?
- Не гневи судьбу, Победа! Не по комсомольски это! - попытался остановить ее посиневший от непосильного напряжения, словно баклажан, встревоженный врач.
- Что?! Перепугались за счастье ваше девяностошестипроцентное?! Так вот же вам! - и она перевернула балон, добавив издевательским тоном, - Хватай тряпку, Юлька! Ещё не поздно! Чего застыла?! Утекают твои десять литров!
У Сергея Юрьевича судорожно заходил на горле вверх-вниз, выпирающий из под побуревшей кожи, острый кадык, но он не двинулся с места, стоически наблюдая, как спирт, распространяя призывный аромат, растекается по полу процедурной.
Юлия Игоревна, напротив, побелела, как потолок выкрашенный обкуренными гастарбайтерами, сделала два шага и, увидев возле своих ног огромную лужу, лишилась чувств, не в силах перенести это кощунственное зрелище. 7
Победа выскочила из процедурной, и окликнула, уже открывавшего дверь своей палаты, Мересьева:
- Александр! Постойте! - с поистине преступной грациозностью, для столь тяжких и сложных для страны времён, она приближалась, обольстительно покачивая бедрами, к бойцу Красной армии.
И бывалый лётчик послушно замер в кататонической обездвиженности, тупо мигая фарами постыдно неискушенных глаз.
- Александр! Не обращайте на них внимания! Убогие они и нищие духом. Будьте выше их!
- Выше? - вышел из ступора Мересьев, - Я и так самый высокий в нашем отделении. У меня рост - один метр восемьдесят девять сантиметров.
- Какой у тебя очаровательный юмор, Саша, - вдруг перешла на "ты" Победа Иосифовна и покраснела от собственной смелости.
- А я не шучу никогда. Да и некогда, - и добавил, вздохнув, - Война! Не до шуток теперь! Только товарищ Сталин не растерял чувство юмора. Такой шутник!
- Сталин? Да, он гораздо круче Жванецкого, Райкина, даже Роуэна Аткинсона, пожалуй.
- Самое смешное - это съезды партии. Причем, все острят с серьезными лицами.
- Я так рада, что мы одинаково понимаем юмор, - при этих словах Победа стыдливо потупила взор.
- Победа....как только я увидел тебя, то сразу куннилинг...ой, то есть полюбил, - запинаясь, начал Мересьев, - Ты так нужна мне.... да и всей нашей стране...Я завоюю тебя, Победа, чего бы мне это не стоило. Я готов отдать за тебя свою жизнь.
- Жизнь? Мне нужна твоя любовь, а не смерть, Саша, - тихо произнесла девушка, и, помолчав, добавила, красноречиво глядя в глаза военному офицеру, - Не уподобляйся пушечному мясу. В тебе ведь так силен первичный дух, чистота и мужество....Не дай оболванить себя всяким там Швили. Курил траву мексиканскую?
- Ещё не курил, кстати. Меня ж итак прёт не по-детски.
- Да брось! Вижу, что курил! Поэтому и видишь меня сейчас. Я ведь не ко всем прихожу, воин.
- Так ты вроде Валькирии?
- Нет, какая там Валькирия?! Ты ж ласты-то ещё не склеил, верно? Скорее, я - мечта. Но я, одновременно, и разочарование. Я слишком женщина, боец. Ты меня понимаешь?
- Настасья Филипповна....я схожу с ума. Ты, Кастанеда, Рогожин - всё смешалось в доме Облонских....Я знаю только одно - та боль,(а в боли я толк знаю) которую я чувствую глядя на тебя, является самым совершенным несчастьем из всех, которые выпали на мою долю. Я на самом деле хочу смерти, потому что знаю, что только там и обрету тебя.
- Хочешь стать в один ряд с Гастелло, Матросовым и другими отчаянными героями?
- Они тоже любили тебя?
- Нет, они НЕ ЛЮБИЛИ СЕБЯ. И ты такой же. А жаль....., - и Победа Иосифовна пошла дальше по коридору, однако, уже в самом его конце, внезапно обернулась, с отчаянием во взгляде.
Мересьев, в почти кладбищенской тишине больничного коридора, мрачно произнес:
- Телами миллионов мужчин удобрена эта планета. Они ненавидели себя именно за то, что их недостаточно любили женщины. Им не оставалось ничего иного как умирать на дуэлях, погибать в бесконечных войнах, обретая в смерти утешение от сознания того, что так и не смогли подобрать магический ключ к странной тайне Вселенной: встретить, удержать, раскрыть именно СВОЮ женщину.
- Млин, я скажу Кастанеде, чтобы он отобрал у тебя травку. Ты достаточно просветлён и без нее. Страшно даже представить, что будет, если ты пыханёшь его фирменную смесь.
8
В эту ночь Мересьеву вновь приснился Кастанеда.
- Что-то, Карлос, когда вы мне снитесь, со мной в реале начинают происходить диковины.
- А ты, Саша, не обращай на действительность внимания. Она того не стоит. Эфемерна и призрачна. Да ничего с тобой и не произошло еще. Победу Иосифовну только лишь встретил. - Разве этого мало?
- Либо Мескалино, либо Иосифовна - чем-то надо же тебя пронять? Собрать твое второе внимание, так сказать. А то ведь бить тебя оглоблей по голове, чтоб героя из тебя сделать, как-то не этично. Ты вот, к смеси курительной, даже не притрагивался. Пейотль жевать не хочешь. Приходится воздействовать на тебя радикальным способом, используя иные рычаги. Столкнуть тебя лбом и лобком с существом непостижимым, непредсказуемым и опасным. Лобково-лобовое столкновение с иррациональным, сконцентрировавшимся в некой персоне женского пола - лучший способ познать все стороны мира.
- Не это ли лобково-лобовое столкновение отправляет мужей под откос, в кювет бытия, так сказать? Вот хотя бы... Владимира Маяковского?
- Владимира отправил под откос творческий тупик. Он понял, что большую часть поэзии полуосознанно продал за бытовые блага кровавому божку революции, а когда вполне разобрался в том, что, по сути, находится на службе у режима, то его это и покоробило, угробив. Именно это, а не Полонская, Брик или Яковлева. Ведь по натуре своей, Володя был хулиган, панк и неформал. А лобок....Маяковский был настоящим мачо, но мачо, как это часто случается, неважным. Хотя бы тот простой факт, что от него постоянно делали аборты, говорит о том, что и любовник он был посредственный. Да и Брик, пока не встретила Примакова, не могла прекратить коллекционировать самцов, а Владимир Владимирович, при всей его небоскребоподобной любви к ней, отвратить ее от этой не слишком почетной привычки оказался не способен.
- Откуда вы всё это знаете, Карлос?
- Мы, духи, знаем почти всё. Нам уже ни пейотль жевать не нужно, ни каннабис курить, так как мы уже смешались с Вечностью в огромной пепельнице Вселенной и являемся официальными ее представителями.
- А кем являюсь я, Карлос? Кто я такой?
- Ты являешься ощущением, чувством. Но, одновременно, ты еще и мысль. Мысль Бориса Полевого. В некотором роде, его фантазия.
- Опять этот чертов Полевой! Хорошо, леший с ним! А Победа....Победа Иосифовна....она тоже его фантазия?
- Нет. Она - сугубо твоя фантазия. Твой эксклюзивный бред.
- Да это ты, Кастанеда, бредишь! Как я, являясь, как ты говоришь, чьей-то выдумкой, могу порождать другую выдумку, если не реален?!
- Вот болван, ты, Мересьев, - благодушно улыбнулся латиноамериканец, - Ничего ты не понял. Ты реален, как и всякий вымысел. А вот реален ли Полевой, это еще вопрос. Он стремится доказать себе, что является настоящим, раз пишет книгу о тебе, но....вопрос остается открытым. Что касается Победы Иосифовны, то о ее существовании никто, кроме тебя, не подозревает. Она - ничто. И, в тоже время - всё. Для тебя.
- Значит ли это, что каждая любовь - нечто ненастоящее?
- Почему же! Напротив. Очень даже настоящее! Только весьма удалённое от реальности.
- Карлос, ты запутал меня совершенно!
- А вот скажи на милость, зачем я тебе трубку подарил, а? Покури, дружок! И всё станет на свои места. Порою, именно в царстве иррационального и находится выход из, казалось бы, тупиковых ребусов остервенелой повседневности, - с этими словами Кастанеда поднялся со стула, направляясь по направлению к двери, однако, чуть помедлив, обернулся и прибавил, медленно расплываясь и тая, словно дым от костра, уносимый ветром, - Покури, Мересьев, покури.... 9
Проснувшись, Мересьев, без всякого выражения посмотрел в окно на танцующих под окнами кан-кан полуобнаженных медсестер, мужественно кашлянул и принялся со знанием дела набивать ароматными травами, подаренную остроумным духом резную трубку.
Когда столь праведное дело было окончено, он набожно перекрестился и глубоко затянулся.
Медленно выдыхая священный дым из лёгких, он почувствовал некое облегчение: как будто только теперь всё обрело окончательную ясность.
Выкурив всё до конца, он бережно вытряхнул пепел на ладонь и, подойдя к окну, развеял этот прах по ветру.
За окном была уже самая настоящая осень, медсестры исчезли, возможно, забившись под опавшую листву, а осенний воздух был кристален, обжигающе свеж и благоухал отчаянием.
Белизна палаты вдруг стала уж слишком сильно стегать его по зрачкам своим перламутром(особенно это касалось удушающе благоухающих хлоркой наволочек и, по-японски траурных, ядовито белых простынь, с нелепыми, напоминающими иероглифы, штампами военного госпиталя) и он, наспех надев протезы, поспешил ее покинуть.
Истеричность белого цвета мигрировала в грязно-снежный кафель коридора и бравый лётчик, испытывая странное возбуждение, смешанное с раздражением от болезненного обилия угрожающей белизны, не торопясь миновал процедурный кабинет.
Тревога усилилась и, связывая ее появление с выкуренным зельем, он мысленно очень изощренно поругивал Карлоса Кастанеду.
Еще не успев дойти до ординаторской, он услышал странные звуки и, прогнувшись в спине, как гепард, осторожно подкрался поближе.
Прислушавшись, Александр явственно различил шлепки по голому телу, чей-то быстрый, лихорадочный шёпот и томные, утробные стоны.
Он медленно потянул на себя ручку двери.
Она оказалась незапертой.
Его изумленным глазам предстала следующая картина: опершись руками о письменный стол, Победа Иосифовна целовала портрет усатого генералиссимуса, стоявший прямо перед ней в рамке из карельской берёзы, а сзади нее, закинув полы медицинского халата ей на спину, извивался Сергей Юрьевич, методично при этом похлопывая ладонью по её обнаженному заду и хрипло нахваливающий на тюремном жаргоне её женские достоинства.
Покрасневшие от оплеух молочно-розовые ягодицы медсестры и двигающееся между ними взад-вперед влажное достоинство военного врача, быстро разрушали что-то очень важное в Мересьеве.
Он смотрел как бы сквозь них, всматриваясь во внезапно открывшуюся ему неприкрытую истину, весьма походившую на бездну.
То ли из этой бездны, то ли из лона Победы Иосифовны, почти одновременно с ее оргазмом, появился Кастанеда и прошептал, приложив руку к губам:
- Это отвратительная галлюцинация, Саша. Последователя Гиппократа только не убивай. Вспомни о заповеди одного еврейского плотника.
Мересьев молча кивнул и, отстегнув один протез, пробормотал:
- Nein, naturlich. Nur nicht heute.
Пара была так увлечена действом, что не сразу заметила подкравшегося, словно бегемот-разведчик, бойца.
Однако, его безупречный немецкий, произвел-таки на них впечатление:
- Немецкий шпион!? - воскликнула молодая женщина, прикрывая одной рукой обнажившуюся грудь, а другой, использовав портрет вождя в качестве щита, заслоняя низ живота.
Доктор, заметив непрошенного свидетеля, только криво ухмыльнулся:
- Симпатия к обаятельным ампутантам не может конкурировать в комсомолках с любовью к партии и Родине.
- Jedem das Seine, - философски заметил Мересьев и, не меняя выражения лица, меланхолично, но с размаха, опустил протез на седую голову врача.
Сбитой кеглей громыхнувший по полу доктор испугал Победу Иосифовну и та истерически завизжала.
Мересьев, без излишней суеты приладив протез на место, подошел к ней вплотную и, глядя в матёрую невинность ее васильковых глаз, сказал:
- Как ни крути, а в ногах правды нет, - после этих слов, обнявшись с Кастанедой, он медленно вышел из ординаторской, провожаемый птичьим взглядом красавицы.
Эпилог
Мересьев подавал одно прошение на фронт за другим, до тех пор, пока военный комиссариат, наконец, не внял его обращениям и не отправил-таки его на передовую.
Спустя несколько лет он пропал без вести где-то в Нью-Йорке в районе Брайтон-Бич, хотя, на самом деле, просто переехал в Лос-Анджелес, где, скромно обосновавшись на Беверли-Хиллз, открыл сеть ресторанов.
Подавляющее большинство русских людей продолжают считать его лишь литературным героем.
Между тем, Карлос Кастанеда, в своих книгах, вывел персонаж дона Хуана, каковой и является, по сути, Борисом Полевым, автором "Повести о настоящем человеке".
Супругой Алекса Мересьеффа стала Юлия Игоревна, сделавшая ряд пластических операций и слегка поумерившая свой аппетит к мужчинам.
Майор медицинской службы, доблестный Сергей Юрьевич, погиб геройски еще во время войны: насилуя труп симпатичной немецкой медсестры, погибшей от шальной пули, он каким-то образом занес себе инфекцию и посмертно был представлен к правительственной награде.
Про Победу Иосифовну толком ничего не известно.
Юлия Игоревна вообще настаивает на том, что она ни больше ни меньше являлась галлюцинацией своего мужа.
Есть мнение, что она до сих чертовски молодо выглядит и продолжает сводить с ума мужчин, вдохновляя их на странные поступки.
Меняя паспортные данные, имена и места жительства, она кочует не только из страны в страну, но и из одного произведения в другое.
6.09.2010г.