Глава 12

               
На градуснике была  еще плюсовая температура, однако ветер уже гнал холод. Быстро погибали последние  цветы и оголялись  деревья.  Лука Наумыч  томился как чижик  в клетке. Где вы, ясные денечки, где голубые небеса? Выйти бы сейчас на балкон, поулыбаться  разноцветной  курортной публике. «Если доживу до лета, –– загадал, –– женюсь на Нине.  Надоело одному».  Посмотрел  на внука, который  лежал на диване с книгой, но не читал, думал о чем-то.
Думал  Олег Петрович  о Вере. Пришла недавно,  потерянная, глаза припухли. «Простите меня... Мне так стыдно, вы бы знали! Я сто раз осудила себя, потому что... Нет, я не сумею вам объяснить, почему так вышло. Я звонила вам, дедушка сказал,  к  вечеру будете». –– «Все простил, — понял он, что надо сразу утешить: измучилась же, исказнилась, а за что? За самый невинный порыв. –– Давай  чаю попьем?» –– «Нет. Я не задержу вас, я только хочу сказать, мне очень важно это сказать... Дороже вас у меня никого нет!»  –– «Тебя дома-то не потеряют?» — только и нашелся он. —  «А кому терять?..»  И от  ее тихого,  запуганного ответа,  Бурцеву  стало жутко.  «Ты до утра останешься здесь! –– приказал. –– Мне нужно с тобой  о многом переговорить».
 И теперь он думал, что ничего, кроме дополнительного смятения, не принесли Вере его рассудочные выкладки. Бормотал про какие-то теории, орбиты и личные свободы, а она ждала всего три слова: «Я люблю тебя!»
 А если бы сказал?  Сейчас  –– да, он бы спас ее. Но не припомнит ли она п о т о м  его «спасательную шлюпку»?  Не скажет ли, что  у ее беды согрелся?

«Дай-ка, Лунную сонату сыграю, — придумал Лука Наумыч. –– Разучу  шестнадцатый и семнадцатый такты». Дошлепал до пианино, поставил на пюпитр ноты. Ах, батюшки! До-бекар, соль-бекар, ля-диез... Не разобраться самому.
— Олег,  отклейся от дивана, тут непонятно мне.
Внук только книгу отложил.
—  «К Элизе» возьми, она попроще.
 Но дед  набычился:
–– «Элиз» ты себе оставь,  мне нужны философия и высокий смысл. Пора и тебе за ум  браться: женился бы, так не валялся бы трупом. Где твоя Элиза,  которая приходила в прошлый раз?  Коса у нее хоро-ошая. Эх, скинуть бы мне годков сорок, я бы показал, как надо ухаживать за Элизами. Сидя-ат, ча-ай пьют... Как хоть ее зовут-то?
— Вера.
— Чейная?
— Славецкая.
        –– Видел я ее где-то. О-о! Да не она ли с сынком Виллье прыгала к нам на балкон?
— Вера? — удивился Бурцев. — Ты не обознался?
Старик уже приготовился  длинно рассказывать, как  он увидел голые мужские ноги, как девчонка кричала: «Только держись, не падай!» ––  но зазвонил  телефон.  Лука Наумыч поднял трубку, передав внуку.
        –– Собирайся, Олег.  Двоих привезли. Ножевые ранения.  Машину выслали за тобой.
         «Вот и Элизы, –– вздохнул Лука Наумыч. –– Ни выходных, ни проходных.  Какая дура за тебя замуж пойдет?»

       ***

         Операция длилась уже  два часа.  Нельзя ни на минуту распрямить затекшую спину, дать отдых пальцам. Бурцев миллиметр за миллиметром продвигался вперед, сосредоточившись на том, чтобы не ошибиться в тканях, не сделать разрез недопустимой глубины. Поздеев ассистировал.  Сколько времени прошло, не представляли;  рубашки  были  мокры от пота. Анестезиолог и хирургическая сестра  тоже  вымотались. Когда закончили,  ноги сразу стали ватными, руки, наоборот, налились свинцом, каждое движение отдавалось болью в теле.
         Прошли в ординаторскую.  Поздеев достал сигареты, приоткрыв окно. Бурцев прокручивал в памяти операцию: где-то проступила лишняя кровь, ниточка с сосуда слетела… –– почему?  В сущности, знал, что все будет хорошо, но никогда не успокаивался,  пока не слышал это от самого больного. 
        Вернулись хирурги из второй операционной, тоже сильно уставшие.
 –– Ну и выходной у меня! –– разминал пальцы Сергей Александрович. –– У этого паразита еще и с печенью что-то. Смотрю:  один бок располосован,   на другом печень, как грелка, вздута.
–– С таких надо с зарплаты вычитать за операции! –– зло сказал Николай Иванович, –– По тридцатке год! Больше их  ничем не проймешь.
Постовая  принесла  кофе, но Бурцев пошел в палату, где лежала Ольга Славецкая. Пальцы ее сыну спасли, однако ногти, по всей видимости, расти не будут.

       В палате сидела Вера. Рассказывала  Ольге, повеселить:
–– Бабушка, говорю, ну повтори, повтори, как ты наряжалась! «Да как… –– в точности копировала Фросю. ––  Платье себе новое пошила, сходила к парикмахерше, та мне волосы завила.  Ну и пошла я за хлебом, прямо, значит, от парикмахерши. А народу много, очередь, да еще выгружают хлеб.  Ну,  я час там стою, специально даже, пущай полюбуются, пущай потом Ваське моему расскажут, какова красавица.  Ну,  подхожу к прилавку, а продавщица мне швырь  буханку с горелой коркой! «Это што, говорю, корка такая неглядная?» А она мне: «На себя посмотри!» Всё настроение  испортила!»
Вера собиралась показать Ольге фотографию Бурцева. Цветную! Тайком сфотографировала Олега Петровича. Ох, сколько она возилась с ней! Раствор готовила, проявляла пленку, отпечатывала,  деда призвала в помощники –– он сидел в комнате, накрепко «пристегнутый» к будильнику, и выкрикивал  в кухню, где она работала  в полной темноте: «Десять! Десять тебе надо?..»
Процесс был утомительный, но и захватывающий; Вера ощупью вынимала фотоснимок, перекладывала из одного раствора в другой, а потом…  какое  же блаженство! Цвет немного тускл,  немного желтит, но он есть, и не сравнить черно-белое изображение с  таким вот. С карточкой Бурцева она  и уснула, чтобы утром самому первому сказать ему: «Здравствуй!…»

Вошел Бурцев.
        –– Посторонним долго находиться нельзя, –– сделал ей  замечание.
        –– Я недавно…
–– !
Вера не обиделась. «Вот он какой,  Олег Петрович! Строгий, не улыбнется, а она знает, что он добрый,  и все знают».
       –– Держи, герой, –– Бурцев подал Андрею несколько пузырьков от пенициллина –– в процедурной захватил. С ними дети играют, выменивая друг у друга пузырьки с красными надписями на пузырьки с синими надписями, или наоборот.
–– Хулюк… ––  пробубнил Андрюшка.
        –– Хирург, –– поправила Ольга.
        –– Ну, «хулюк», –– наклонился над ним Бурцев, –– дашь на пальчики глянуть?
       Андрей съежился, сморщился, замотал головой. 
        –– Ладно, подумай, –– разрешил  Бурцев. –– Я пока других осмотрю.
        ––  Выписывать пора, Анна Ильинична? –– пощупал колени пожилой полной женщины.
         –– Не знаю.  Но чую  коленочки свои, а  то ведь как стеклянные были.
        –– Пройдитесь.
 Она  прошагала палату с угла на угол. Засмеялась.
 Покоренный ее радостью,  Андрей согласился  показать  пальцы.
–– Молодец! ––  Бурцев осторожно размотал бинты. –– Ладно, — говорил  Андрею, а на самом деле самому себе,  — мужчине маникюр без надобности.  Сейчас мы тебе новую повязку сделаем, вообще все заживет.
–– Оля, я принес вам, –– вошел в палату Поздеев. 
            Она поблагодарила, принимая черновик сценария, который просила забрать из ее кабинета.   
        –– Вам Воронихин кланяется, у него приятная новость для вас. 
        «Комната!» –– догадалась Ольга, и   из глаз мгновенно потекли слезы.
        –– Плакать-то зачем? Кстати, я сегодня дежурю, можете работать в ординаторской.
        ––  Полдничать! –– вошла  санитарка.

          Поздно вечером Ольга и Николай Иванович  вместе сидели за большим столом: Поздеев заполнял истории болезней, она набрасывала в  черновик кое-какие мысли. В тишине было слышно, как дергается стрелка больших электронных  часов на стене.
––  Получается? –– спросил Николай Иванович.
––  Не знаю. Прикидываю пока утренник для малышей.   
–– А что в концерте будет?  Я бы  устроил  его без подготовки: кто хочет, может выходить на сцену петь, плясать, в общем, у кого какой талант. Но тут большая работа музыкантам.
Николай Иванович вышел  покурить. Испытывая неловкость за то, что, наверное,  мешает ему, что он, может, заснул бы на час-другой, Ольга сказала, когда Поздеев вернулся:
 –– Вы, наверно, устали?
 –– Нет, я привык уже.
 Завязался разговор, сначала вроде бы ни о чем, но затем увлеклись,  и Ольга ахнула,  посмотрев  на  часы:   
––  Три! 

В палате было темно, тихо, лишь слегка похрапывала Анна Ильинична да  голая ветка с улицы царапала о стекло.  Ольга легла, но сон не шел. Думала о Николае Ивановиче.  «Как это он сказал:  «Душа неизмеримо вместительней головы, к тому же благодарней». Да. Сколько книг она перечитала, умнейших, достойнейших, но когда душа автора не соприкасалась с ее душой, книги  забывались.
Улыбнулась, некстати припомнив чеховское: «Если жена тебе изменила, то радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству».
        Сердце  наполнялось теплом и радостью. Они еще  боялись признаться в своем  существовании, но уже были! И не оттого ли,  когда наконец она заснула, привиделось, что сидит в ординаторской напротив Николая Ивановича и он просит ее не уходить. «И мне не хочется расставаться», –– отвечает Ольга.  А потом увидела себя на пригорке.  Спускается вниз:  вправо и влево кусты с красными ягодами, Ольга срывает,  ест…  Внезапно навстречу статная женщина  в  старинном сарафане.  Протянула Ольге пучок травы, сказала ровным, спокойным голосом:
       –– Возьми…  Это  Богородицына травка.