А. Е. Азаров ТОМ-1

                А. Е. Азаров


                РАЗДВИГАЯ  ГОРИЗОНТЫ

                (Роман – автобиография)

                Том 1



                ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Эти мысли и сама идея написать свою книгу воспоминаний или точнее сказать, изложить свою жизнь на бумаге, у меня появлялись давно, я даже не могу сейчас точно сказать в какой год или день. Но они стали приходить ко мне ещё, когда я служил в армии, и когда мне приходилось служить в разных гарнизонах и в видах войск. Эта идея – описать всё, что со мной происходит, как бабочка или лёгкий дымок всё время крутилась вокруг меня в воздухе, никак не выстраиваясь в ясную и чёткую, понятную для меня картину. Сначала я думал начать регулярно вести дневник, описывая в нём все события, но позже понял, что это дело требует большого терпения и усидчивости.

Потом всё больше стал склоняться к мысли планировать делать маленькие заметки или тезисы о самых интересных событиях в жизни, собирать их и складывать в одно место вместе с разными бумагами, чтобы потом когда-нибудь, при возможности, может быть, объединить их в общую книгу. Кое-что мне удалось сохранить, но получилось совсем немного. Дело в том, что мне на своей работе в последней моей должности приходилось исполнять огромное количество документов за себя и отсутствующих у меня помощников или заместителей.

А так же частые командировки и не только в Чеченскую республику, и просто не нормированный рабочий день, бытовая неустроенность и другие проблемы, связанные со службой, никак не оставляли мне свободного времени и возможности что-то сохранить.
 
И вот когда я оказался уже в почётном звании пенсионера, то только через несколько лет «вынашивания» этой идеи и её полного «созревания», наконец-то, появилось время и возможность осуществить свою давнюю мечту. Конечно, я понимаю то, что моя книга, может быть, будет похожа на тысячи других мемуаров написанных другими военными пенсионерами, и иметь много литературных замечаний от специалистов, ведь я же не писатель. Я хорошо знаю ту известную притчу, о которой сразу может подумать любой человек, взявший в руки мою книгу. В ней говорится о том, что на самой древней, которой несколько тысяч лет, из известных раскопанных и расшифрованных шумерских глиняных табличек, было написано: «Дети не слушаются своих родителей, и каждый хочет написать книгу». Видимо эти вечные проблемы  ещё были в древние века.

Но мне всё равно хотелось бы её написать – ведь это мои впечатления от прожитой жизни и мысли, которые появлялись у меня в разные периоды жизни. Хотелось бы в ней, как есть такое выражение «выговориться на бумагу» для того, чтобы может быть мои дети, прочитав её, лучше смогли бы понять меня, и осознать через какие жизненные сложности и проблемы мне пришлось пройти в своей жизни. И самое главное – понять для себя то, что какая эта сложная штука – жизнь. Может быть, прочитав её, они смогут найти для себя ответы на возникающие у них разные жизненные вопросы. И очень хочу надеяться на это – что, сделав правильные выводы, они смогут правильно построить свою жизнь, а так же разобраться в своих жизненных ситуациях, которые как у всех людей, обязательно возникнут в их жизни.
 
Сначала я хотел начинать писать книгу воспоминаний с поступления в военное училище, как с начала моей военной жизни. Но потом, после долгих размышлений, я рассудил и понял, что всему этому предшествовала такая большая цепочка разных событий в моём детстве, что если я не расскажу о нём (своём детстве) с родителями и школах, в которых учился, то может не получится ясно выстроенной жизненной картины. Многое останется непонятным и несвязным.

Ведь многие серьёзные решения в своей жизни я принимал на основе своего детского опыта, конкретной обстановки, времени, места жительства и ещё многого другого. А большая часть моего детства именно того, когда формировался характер и мировоззрение, прошла в маленьком военном городке среди солдат и офицеров.

Поэтому я решил начать писать книгу с самого детства, стараясь постепенно переходить к последующим событиям. Это будет роман – автобиография. Многие события из детства почему-то в моей памяти остались и запомнились очень ярко, а некоторые, с течением времени уже стали забываться. Часто вспомнив какое-то событие – оно продолжает тянуть за собой «цепочку» следующих, уже совсем казалось забытых. Хорошо, что я занимался с детства фотографиями, и за всю мою жизнь накопилось большое количество фотоальбомов. Фотографии – именно в них, оказалось сохранилась бесценная история!

Вот они и легли в основу моих воспоминаний. Глядя на многие уже пожелтевшие от времени фотографии, вспоминаются то время, события, люди и факты, о которых ты уже давно сам забыл. Бывает иногда вдруг случайно услышанная где-то или прочитанная чья-то фамилия или фраза, внезапно достаёт из глубины памяти, каким-то непостижимым образом такую кучу воспоминаний, которые ты кажется уже совсем не помнишь за повседневной суетой, и всё это высвечивается так ярко, как лучом прожектора из полной темноты. Но я всё постараюсь изложить по мере возможности последовательно, в хронологическом порядке.               
               
            ЛЕНИНГРАДСКАЯ ОБЛАСТЬ. ПЕРИ. ДЕТСТВО.
            ПЕРВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ.

   Свою жизнь я начал помнить отрывочными воспоминаниями примерно с 4-5 лет ещё с того момента, когда мы с родителями жили в маленьком посёлке Пери Ленинградской области. Это были примерно 1964-1965 года. Мой отец в это время служил офицером в Вооружённых Силах СССР и к тому времени уже поменял несколько гарнизонов. Вот таким образом его с моей мамой и занесло в этот небольшой посёлок. Этот посёлок существует до сих пор, в полутора часах езды на электричке от Ленинграда на север в глубь Карелии. Направление электричек от Финляндского вокзала называлось на Сестрорецк, до сих пор это загадочное название врезалось мне в память из детства, хотя я там ни разу в жизни не был.

Это был чудесный край лесов, мелких озёр и болот. Отец стал служить в то время ракетчиком (хотя и окончил артиллеристское училище), потому что он начинал лейтенантскую службу как раз в то время, когда нашей страной руководил Никита Сергеевич Хрущёв. Из Вооруженных Сил офицеров бездумно сокращали безо всякой пенсии, а срочно разворачивали ракетные войска. Поэтому ему и пришлось сделать такой выбор, чтобы не увольняться на гражданку. Задача воинской части была прикрывать Ленинград на случай войны, поэтому она и располагалась недалеко от города.

  Почему-то память сохранила о том времени все только хорошие, весёлые и радостные воспоминания, правда за исключением одного. Рядом с нашими домами, в которых жили семьи офицеров, находились и гражданские дома,  где жили люди не связанные с воинской частью. Из детства у меня осталось такое название как «финские домики». Это были двухэтажные дома с очень острой крышей до самой земли. Оказывается, такие дома придумали финны, чтобы снег зимой не собирался на крыше. А за ними был огромный, как тогда казалось песчаный карьер, в котором иногда работал экскаватор. Мы с мальчишками ходили смотреть, как он работает, а особенно нам нравилось прыгать с края обрыва на оставшиеся после его работы кучи песка.

И как-то раз я неудачно прыгнул и подвернул себе ногу. Как всё там происходило, я уже не помню, память оставила мне только то, как мы с мамой едем в больницу на медицинской машине, это была первая модель «Запорожца», которую в народе называли – «Горбатым» за несуразный внешний вид. В больнице врачи всё сделали как надо, ногу мою вылечили и мы вернулись домой. Мама, которая мужественно крепилась, пока мы ездили по больницам, уже дома расплакалась, видимо от всех переживаний за меня. А я сидел и, глядя на нее, искренне по-детски не понимая тогда, почему же она плачет? Ведь плакать надо, когда что-то болит – это же я подвернул ногу, и мне было больно, а почему же плачет мама, когда уже всё обошлось?

 Видимо, она очень сильно в тот момент за меня переживала, и это было только один раз – больше я никогда не видел её плачущей. Это я не к тому, что дальнейшая жизнь у неё была очень лёгкой и без проблемной, а к тому, что позже она видимо этого не показывала, держась сдержанной на людях и только оставаясь одна, наверное давала волю чувствам. А я уже тогда из этой истории сделал для себя главный  вывод о том, что прежде чем, что-то сделать, надо подумать о последствиях этого.
       
Хорошо помню наш двухэтажный дом из белого кирпича и квартиру в военном  городке, которая была на втором этаже. У нас в комнате у окна был огромный деревянный круглый стол – массивный и тяжёлый. Почему-то ярко в памяти осталась такая картина: я любил сидеть за ним, глядя в окно, а там светит ярко солнце и по радио идёт любимая передача «С добрым утром!», была такая воскресная юмористическая передача. Удивительно  уже, сколько лет прошло, а музыка, с которой она начиналась, так хорошо мне  запомнилась. Как во всех военных гарнизонах, семьи офицеров жили вместе дружно, на нашей лестничной площадке было три или четыре квартиры, а это было время повального увлечения игрой в русское лото. Хорошо помню, что вечерами все собирались у кого-то дома за большим столом и играли семьями.

С тех пор треск перемешиваемых деревянных бочонков в мешке всегда напоминает мне детство. У нас дома ещё долго хранился комплект этой игры с чёрным мешочком для бочонков. Я не помню, чтобы в него потом играли так, как это было в Пери. Но мы верно его хранили как память о тех временах. Стол всегда был застелен огромной скатертью, свисавшей до самого пола, а мы дети любили забираться внутрь и там играть в свои игры: с куклами, машинками и конструкторами. От тех времён у меня остались в памяти фамилии наших соседей – Куценко и Глазовы, их часто потом вспоминали мои родители.
 
Почему-то из того времени очень ярко в память врезалось такое слово – «Бадузан». Так назывался шампунь, которым мы тогда мылись дома в ванне. Он был в необычных упаковках из зелёной пластмассы напоминающих то рыбку, то ещё что-то. Почему-то потом он пропал и сейчас только взрослые люди моих лет, и постарше могут вспомнить его.

Вокруг посёлка был лес, но не сплошной как тайга, а проходимый во все стороны и рядом, за финскими домами, мимо проходила одна единственная дорога. Она шла из деревни Нижние Оселки в посёлок Верхние Оселки, в котором была поликлиника, где работала моя мама и платформа, мимо которой и проходили электрички до Ленинграда. К платформе была и короткая дорога от нашего посёлка, по тропинке через лес. И всегда, когда мы шли с родителями по ней, именно этот лес мне казался сказочным. Я хорошо помню те детские ощущения того, что мне тогда казалось, что за деревьями где-то бродит Серый волк, скачет Иван-царевич и где-то совсем близко, в соседнем болоте сидит Царевна-лягушка.

 Почему-то хорошо запомнился один момент, когда мы утром с родителями сидели на платформе в ожидании электрички, а я играю в «классики», расчерченные прямо на ней. Стоит хорошая погода, ярко светит солнце и мы, радостные и от погоды и оттого, что это выходной день, едем в Ленинград, чтобы куда-нибудь сходить. Вообще-то, я считаю, себя счастливым человеком и благодарен родителям в том, что они, не смотря на мой возраст, пытались показать мне всё в городе, что бы хоть что-то осталось  в моей детской памяти. Хоть мы с ними были во многих местах и посетили  почти все музеи города, но из-за возраста моя память сохранила лишь маленькие кусочки, фрагменты, которые меня чем-то заинтересовали.

Они, как в детском калейдоскопе кусочки стекла, причудливо перемешались у меня в памяти, безо всякой связи со временем. Когда, в какое время и в какой последовательности мы там были, я уже не помню, но то, что запомнилось, постараюсь описать как можно точнее.               
 Масса впечатлений у меня осталось после посещения Исаакиевского собора. Мы с отцом поднялись на смотровую площадку, в то время разрешали всем желающим её посещать, и я впервые увидел город с высоты птичьего полёта. Восторг от этого ощущения полёта и незабываемый вид города, когда все дома кажутся маленькими и рядом оказались, на расстоянии вытянутой руки – шпиль Адмиралтейства, Зимний дворец, Петропавловская крепость и река Нева. С высоты мы долго искали нашу маму, чтобы помахать ей рукой, которая отправила нас наверх, а сама уставшая присела отдохнуть на лавочку рядом с собором.

 Сильное впечатление произвело и внутреннее украшение собора, запомнился блеск отражения солнца от стеклянных мозаик, из которых были выполнены картины на высоком потолке. А опыт с маятником Фуко меня очень сильно удивил тем, что мне тогда было не понятно – как ему всегда каким-то загадочным и мистическим образом удавалось сбивать спичечный коробок, который ставили рядом с ним на пол? Из-за своего юного возраста я тогда не понимал, что этот опыт доказывает то, что Земля вращается вокруг своей оси, а полное осознанное осмысление этого факта пришло позже, где-то в классе 8-9, когда в школе стали проходить физику и астрономию, но этот маятник я запомнил на всю жизнь.
      
 Из всех музеев, в которых мы были, больше всех впечатлений оставил Военно-морской музей, расположенный рядом со знаменитыми Ростральными колонами на берегу Невы. Никогда больше я не видел столько собранных в одном месте моделей подводных лодок, кораблей и пароходов, выполненных с такой ювелирной точностью, что на них видны двери, люки, иллюминаторы и даже мельчайшие заклёпки. Но самым поразившим меня и хорошо запоминающимся  было – это огромное количество парусников, собранных в бутылках – настолько это было необычным и, казалось бы, просто не возможным. Но когда ты видишь это чудо своими глазами прямо перед собой и понимаешь, что оно сделано руками мастера, это вызывало уважение.

 Бутылки были разнообразных форм, цветов, также как и модели кораблей, выполненных в мельчайших подробностях, мчащихся куда-то в неведомую даль с гордо развевающимися флагами и парусами. Первый раз в своей жизни я видел, выполненные в натуральную величину настоящие торпеды, глубинные бомбы, плавающую мину, которые очень сильно поразили меня своими огромными размерами. В одном из залов под потолком был подвешен настоящий самолёт-истребитель времён войны, так я когда его увидел, был удивлён его совсем малыми размерами потому, что мне они представлялись по кинофильмам намного больше.

   
 От посещения Эрмитажа у меня в памяти остались почему-то из всего увиденного только кресло – трон царя Петра первого и фигуры атлантов, поддерживающих балконы. Никакие картины и скульптуры музея у меня в памяти не остались, видно мне ещё было рано и моё детское восприятие мира не смогло оценить всё это величие и великолепие коллекции Эрмитажа. Хотя я сам этого и не помню, но моя мама рассказала мне забавный случай, связанный с этим посещением. Когда я уже порядком уставший от долгого брожения по залам спросил её: «А что царь по своему дворцу босиком ходил?». Она не сразу поняла, о чём идёт речь, и мой вопрос поставил её в тупик. Она долго не могла понять, почему это так меня волнует, а потом догадалась, что просто в моём детском восприятии, с уставшими ногами от ботиночек понималось так, что по такому огромному дворцу ходить можно только босиком, что бы ноги не уставали. Уже позже всегда, когда она вспоминала этот случай, её лицо озарялось доброй улыбкой от этих воспоминаний.

 Уже через много лет, будучи офицером, когда я приезжал к отцу в отпуск я вновь посетил все здания Эрмитажа и только тогда понял, что в нём действительно собраны многие коллекции мирового значения. Многое из них были мне знакомо, так как в память о посещении Эрмитажа родители купили брошюру с кратким описанием экскурсии по музею. Эта книжечка всегда хранилась у нас в шкафу рядом с фотоальбомами и иногда в совместные вечера мама доставала её и не спеша перелистывая её, вновь вспоминала то чудесное время. Потом она передавала её мне и я внимательно разглядывал там цветные фотографии, тоже мечтая увидеть это всё. Моя мама обладала хорошей памятью, зная названия многих картин, фамилий художников и историй, связанных с ними умела увлечённо рассказывать о них. Поэтому многие знаменитые картины из Эрмитажа я уже знал заочно очень хорошо благодаря маме и когда я их увидел, то у меня возникло ощущение встречи со старыми знакомыми.

 
От тех времён, вместе с брошюрой о Зимнем дворце, сохранилась ещё одна – о Петродворце, знаменитом дворцово-парковом музее-заповеднике с комплексом фонтанов и каскадов, основанным Петром І.  На её обложке зелёно-малахитового цвета, был золотом изображён фонтан «Самсон, разрывающий пасть льву». Эту книжку я хорошо помню, так как мы её вместе тоже часто перелистывали. В моих детских воспоминаниях о том времени, из всех фонтанов, которых там было великое множество, почему-то я запомнил всего несколько.

Это были «Самсон», «Шахматы», а больше всех знаменитый «Зонтик», где надо было забегать внутрь между струй воды, которые лились сверху и вдруг неожиданно на секунду прекращались. Причём время, через которое это происходило, всёгда менялось, да так, что угадать было просто не возможно. Конечно, взрослые больше смотрели на это, ну а мы дети просто визжали от восторга. Помню, что  и я, пока мои родители на меня смотрели, вместе другими детьми, с восторгом несколько раз забегал внутрь фонтана и выбегал обратно. Помню их счастливые глаза, с которыми они на меня тогда смотрели, когда я бегал до тех пор, пока у меня не намокла рубашка.

Но это было не страшно, так как день стоял солнечный, и она быстро высохла, но у меня остались радостные воспоминания. В тот хороший летний день, когда мы были в Петергофе, побродив по нему, мы сели на лавочку отдохнуть в одном из пейзажных парков перед большим ярко-зелёным полем с цветами. Надо сказать, что цветов там было очень много и они окружали нас повсюду: на газонах, на клумбах и в специальных вазах, просто море из цветов. Так что я там кроме фонтанов, ещё хорошо запомнил и цветы в парках (Английском, Александрия и Александровским).

Очень интересным было посещение Петропавловской крепости. Сначала это была крепость основанная Петром І для обороны города, а затем её использовали как политическую тюрьму со строгим режимом. Меня удивило огромное количество камер с фотографиями и надписями перечисляющих всех знаменитых людей находившихся в них в разные годы. А ещё хорошо запомнился хитрый приём экскурсовода, который он проделал с нами, рассказывая о крепости. Она долго объясняла нам об уникальных свойствах изоляции камер, а затем завёла всю нашу группу внутрь и закрыла  дверь снаружи, давая нам возможность самим проверить его слова. Нас всех сразу охватил какой-то неприятный ужас от сразу наступившей тишины, так как действительно в камеру не проникал ни один шорох снаружи, от отсутствия прямого солнечного света – такова была конструкция окон, давящего на голову полукруглого свода сверху камеры и грубо сделанной железной кровати, жёстко вмонтированной в пол.

Я представил, что в таких условиях узники крепости проводили целые годы, а некоторые даже десятилетия. Через некоторое время экскурсовод открыла нам дверь, наслаждаясь произведённым эффектом от нахождения нас в закрытой камере. Тут же все заторопились её поскорей покинуть, чтобы вновь почувствовать себя свободными. С большой гордостью экскурсовод подчёркивала, что за все годы её существования из неё не сбежал ни один заключённый. Но на один вопрос, который возник у меня тогда, я так и не смог себе ответить: «Если эти все люди были такие знаменитые, то почему же тогда они сидели в тюрьме?»  Хорошо запомнился и Петропавловский собор с усыпальницей российских императоров. Это было так удивительно – могилы находились прямо внутри собора.

Рядом с Петропавловской крепостью находился музей Советской Армии, и в нём мне запомнилась необъятная коллекция флагов и знамён всех эпох и времён. Они были собраны со времён Второй мировой войны, и с многих других, включая в себя русские, немецкие, японские и ещё многих других стран, которых я уже не помню. Разное оружие, ордена и медали, описание подвигов героев войны для меня в том возрасте было не так интересно, как панорамы. В нём было огромное количество макетов – панорам всех сражений, с необъятным количеством цветных, искусно выполненных и  раскрашенных яркими красками солдатиков, которые стояли, бежали, стреляли или скакали на лошадях. На  них были, как отдельные воины, так и целые воинские подразделения, стоящие стройными рядами – и впервые в жизни видел так много разнообразных солдатиков, что всё это поразило меня только их количеством.
 
 Почему-то у меня не осталось никаких воспоминаний о Кунсткамере, легендарном крейсере «Аврора», о белых ночах, чем так знаменит Ленинград, хотя родители уверяли меня в том, что это всё было в моём детстве.  Вероятно из-за того, что я был тогда ещё маленьким и ничем не заинтересовался.


     В те времена у моей мамы была выработана своя «воспитательная» мера. Когда я уставал и начинал капризничать, она никогда не кричала на меня, не занималась долгими беседами, а брала меня за руку и потихоньку, незаметно для всех, своим ногтём давила мне на ладонь. При этом тихо и строго говорила: «Не хнычь!» или «Не ной и терпи!». И этого мне хватало, чтобы понять то, что необходимо потерпеть и подождать.

Откуда она это взяла, где-то прочитала или сама придумала, я не знаю, но этот способ действовал на меня хорошо и безотказно. Потом уже с годами, когда я вырос, мы вместе с ней весело это вспоминали и смеялись. Как часто нам порой уже во взрослой жизни бывает, не хватает вовремя этого маминого тихого и незаметного нажатия на ладонь в трудные и решающие минуты, чтобы остановиться и подумать: «А правильно ли я делаю?»


 В Ленинград мы приезжали на Финляндский вокзал. В детстве он поражал меня своими большими размерами, суетой, огромным скоплением людей, сутолокой, большим количеством поездов, электричек, громким звуком объявлений об отправлениях и прибытиях поездов. Всё это постоянно двигалось, крутилось, вертелось и жило какой-то своей непонятной мне тогда жизнью. Очень хорошо запомнилась большая привокзальная площадь, а на ней огромный (как мне тогда казалось) памятник Ленину, где он стоит на броневике. Именно там я впервые узнал о нём, и не могу уже вспомнить точно, кто мне про него рассказал отец или мама, но моё детское понимание того, что этот человек сделал нас счастливыми и мы теперь всегда должны быть ему благодарны за это, началось именно оттуда. По-детски я был счастлив и рад тому обстоятельству, что Ленин жил именно в этом городе, в смысле – Ленинграде, в котором теперь живу и я, всё это наполняло меня каким-то чувством гордости и радости.

Реальным доказательством того, что Ленин был в городе, был памятник на Финляндском вокзале паровозу, на котором он приехал делать революцию. Самым поразительным в нём было то, что это был настоящий паровоз, помещённый в стеклянный каркас. Как там это было решено технически, я уже не помню, но это мне очень сильно запомнилось. Огромный паровоз, окружённый стеклом, видимый издалека – всё это в детстве удивляло. Именно тогда я впервые услышал эту удивительную историю, которая довольно подробно описывалась в учебниках истории, про приезд Ленина в город именно на этом паровозе.

Но, услышав её тогда моё детское восприятие долго рисовало какие-то фантастические картины потому, что мне в том возрасте было не понятно и как-то необычно, а зачем надо было ездить на паровозе? Когда было бы гораздо проще – купить билет, спокойно сесть в вагон, как делают все нормальные люди и приехать. Но и на этот, непонятный для меня тогда вопрос, я в своём детстве нашёл для себя «гениальный» ответ, – ведь он же был не таким как все мы, а необычным человеком и тот факт, что он приехал прямо на паровозе, было просто ещё одним подтверждением его великой и загадочной личности. Конечно, потом с годами всё стало на свои места и нашлось правильное объяснение причинам, которые вынудили Ленина ехать скрытно, прячась от царской охранки. Но паровоз и загадки детства, связанные с ним так и остались во мне с того времени.


Запомнилось, как однажды мы с родителями ездили купаться. На небольшом расстоянии от нашей платформы была соседняя, её название тоже  осталось у меня в памяти из детства – Кавголово. Так называлось озеро, которое уже тогда было знаменито тем, что там располагался огромный трамплин для «летающих» лыжников. Правда, это я понял намного позже, когда смотрел репортаж по телевизору о соревнованиях, совместив у себя в памяти эти два названия. Вода в озере была холодная, поэтому отец с мамой купались очень быстро.

Сразу ныряли, окунались и плыли к берегу. С нами была большая компания, я так понимаю, тоже молодых офицеров с жёнами. Я, радуясь свободе, почти всё время провёл на песчаном берегу с мелкой галькой и строя разные замки из песка. Я так хорошо запомнил этот солнечный день, режущую глаза синеву неба и озера, яркую зелень травы и окружающих нас кустов, а самое главное – то ощущение огромного счастья от жизни, от озера, от лета и оттого, что мои родители рядом со мной.

               
Помню ещё одно яркое событие – как мы, несколько семей лейтенантов вместе с детьми ходили ночью ловить раков. Очень врезались в память и  запомнились те ощущения в тёмной ночи: я впервые был с родителями ночью, плеск воды в реке и огромная луна на небе.  Куда мы ходили, и сколько времени это продолжалось, я сказать не могу, но то увлечение и азарт охватившее меня тогда хорошо запомнилось. Я шёл ночью, в резиновых сапогах держа одной рукой маму, а в другой руке у меня было железное ведёрко, в котором копошились живые раки. Почему-то этот необычный звук, скребущих клешнями раков о ведро, запомнился больше всего. Отец шёл впереди нас с фонариком и ловил раков, быстро наклоняясь, и передавал их маме, которая шла с ведром, собирая улов, а несколько штук положили и мне, в моё ведёрко. Я гордый оттого, что мне доверили помогать, и преисполненный чувством ответственности нёс его аккуратно, чувствуя и свой вклад в общее дело.  Хотя мне было тогда лет 5-6 и уже прошло много лет, но та ночь, хлюпающая под ногами вода, свет фонариков в ночи, шуршание раков в ведре – так отчётливо помнятся, как будто это было вчера.

 
 В лесу, который окружал наш посёлок, мы с мамой имели «своё» место, куда ходили собирать грибы. Уже тогда я узнал от мамы, что гриб необходимо срезать так, чтобы в земле оставался его корень – тогда, на этом месте, через некоторое время, вырастет такой же гриб. На этом месте, которое было скрыто от посторонних глаз низкими ветками елей, мы всегда находили «наши» грибы.  Аккуратно их, срезав, я вновь маскировал всё вокруг листьями и хвоей, до следующего раза.

Теперь я понимаю, что лес был везде вокруг нашего городка, и наше место с грибами было не так далеко от дома.  Мама выходила со мной гулять, и мы могли дойти до него, просто прогуливаясь по лесу. Осталось в душе какое-то чувство тайны, общего секрета, который не знал никто, а только мы с мамой. Вспоминаю, как мы шли в лес и мама, раздвигая ветки елей,  так как место было в глубине под ёлками каждый раз, говорила мне:
- Проверь-ка сынок, как там выросли наши грибы или нет?

Если они ещё были маленькими, то она советовала, чтобы я присыпал их хвоей до следующего раза. В своей жизни я собрал много грибов, в разных местах нашей страны, но таких радостных ощущений никогда больше не испытывал, как от тех «наших», из детства. Они и запах имели особенный и на вкус, сваренные мамой, кажется, были самыми лучшим в моей жизни.
          Во дворе между нашими домами зимой,  всегда была горка. Её строили из снега,  заливали льдом и она была нашим любимым местом. Мне так сейчас кажется, что мы проводили на ней целые дни. А летом возле нашего дома всегда была «военная» песочница. В один из прекрасных дней машина из песчаного карьера, который был неподалёку, вываливала нам целую кучу песка. И мы, все дети гарнизона, на него набрасывались, радуясь такой возможности и тому, что его можно копать, лепить и ещё много чего сделать. Постепенно эта куча исчезала, сравниваясь с землёй и её насыпали вновь. Кто за этим следил, я не знаю, но очень запомнись то чувство полного счастья, которое охватывало меня, и всех детей при виде новой кучи песка. Чуть подальше от дома была огромная лужа, которая не высыхала даже летом. Бродя по её берегу, мы имели возможность в неё бросать камушки – именно тогда мы устраивали соревнования по игре «блинчики». Не многие дети сейчас, наверняка, знают  такую игру. Необходимо выбрать очень плоский камешек и таким особым способом, с закручиванием, под нужным углом бросить по воде, чтобы он сделал как можно больше отскоков (блинчиков) от воды. Это занятие не так просто как кажется, необходим большой опыт и навык, чтобы достичь хоть какого-то результата.

А ещё на ней, каждое лето, большие ребята сооружали плот, его сколачивали из разных брёвен, досок, брошенных дверей и другого подручного хлама. Когда их не было – мы те, кто поменьше, забирались на него и, отталкиваясь длинной палкой от дна, плавали по луже. Я хорошо запомнил те незабываемые  ощущения от плавания на плоту, когда мы представляли себя морскими капитанами-путешественниками и исследователями «бороздившими» неведомые просторы океанов и морей. Эти ощущения того, что плот плывёт, послушно двигаясь в выбранном нами направлении, и сама возможность совместно им управлять, так как силёнок у нас по одиночке не хватало, доставляла нам море удовольствия. 
        
Отчётливо и хорошо запомнился мой День рождения в 6 лет потому, что от него осталась память. В мой День рождения – 28 июня, был яркий солнечный день, и мы с отцом пошли в магазин покупать мне долгожданный подарок. Я уже не помню сам магазин, но точно знал, так как отец  заранее мне уже сказал, что мы будем покупать шахматы.  Именно он открыл для меня этот мир и научил меня играть в них ещё раньше, до моего Дня рождения. К шести годам я уже играл с ним (на каких шахматах он учил меня раньше, я уже не помню) поэтому, из-за того, что мне хотелось иметь свои шахматы, подарок был определён заранее. Тот подарок-комплект шахмат к моему Дню рождения был самым желанным и дорогим мне, и я сохранял его долгие годы детства пока жил с родителями. Я помню, как тогда ждал, торопил время и жил с мыслями: «Скорей, скорей!», считая дни.

И вот, наконец, этот долгожданный день настал.  Помню радость и счастье, оттого что они теперь есть у меня! Казалось тогда, нет на свете счастливее человека на земле, чем я. Внутри коробки, где хранятся шахматные фигуры, отец своей рукой сделал надпись: «Сыну в День рождения. 28 июня 1966 года» Вообще-то, это был ценный подарок, так как иногда они заменяли мне солдатиков в игре в войну, иногда ими можно было играть в шашки, уголки и ещё много чего в зависимости от своей фантазии. Эти шахматы прошли со мной всё детство, я очень бережно их хранил и они сохранялись очень долго в доме моих родителей и потом в нашей семье.

На них же и я учил играть своих детей. Они были простенькие сделанные из дерева и покрыты толстым слоем  густого чёрного и белого лака. На каждой фигурке снизу был приклеен круглый кусочек мягкого материала. Каждый раз, беря их в руки, я ощущал радость от прикосновения к ним. Сама доска, расчерченная на поверхности, на чёрные и белые клетки, была фанерная, покрытая лаком, а фигуры, легкие и гладкие, складывались внутрь. Доска закрывалась на маленький крючок и когда её несёшь, они тихонько брякали внутри таким своеобразным «деревянным» звуком.

И этот, не забываемый звук шахмат, который не возможно перепутать ни с каким другим, так ясно звучит у меня в ушах и памяти, хотя их самих уже давно нет. С того дня мы с отцом играли в них очень долго и много. Надо сказать, что она увлекла меня довольно серьёзно, позже у меня появилась доступная литература по ним, а часть книг до сих пор храниться у нас дома.


 Где-то с 7 по 9 класс, когда мы жили в Усть-Каменогорске, среди огромной кучи газет, которых выписывал отец, в газете «Красная Звезда» я случайно наткнулся на проводимый заочный конкурс по присвоению шахматных разрядов, по решению задач и этюдов, которые будут публиковаться в газете. И впервые решив попробовать, послал потихоньку заявку, и стал решать задачи, посылая ответы. Конечно, не все я смог решить правильно, но часть из них мне засчитали.

К моему удивлению через некоторое время на моё имя пришел конверт из редакции газеты с поздравлениями и дипломом о присвоении мне третьего взрослого разряда по шахматам. Мне было тогда всего 15 лет. Так вот где-то в это время отец и перестал со мной больше играть в шахматы, так как если я раньше играл с ним и  проигрывал,  то есть ему было со мной играть легко.  Потом, постепенно прогрессируя, я стал играть с ним на равных, и ему приходилось уже играть со мной в полную силу, а через некоторое время, после нескольких проигрышей подряд он объявил: «Всё сын – больше я с тобой в шахматы не играю!»

 И с того времени мы с ним больше никогда за шахматами не встречались, честно говоря, и я уже в то время утерял интерес к этой игре, отдаваясь уже новым увлечениям и интересам. Видимо прошло время увлечения шахматами. Может быть, если бы мне тогда, кто-нибудь умный подсказал, что необходимо иногда и проигрывать, что бы не потерять партнера, то я бы так и поступил. Но тогда я, в силу своего юношеского максимализма, всегда старался играть в максимальную силу с полным напряжением сил и только на выигрыш. 

Но до этого случая шахматы  всегда были со мной всё моё детство, по ним я разбирал шахматные задачи, комбинации и партии знаменитых гроссмейстеров. Учиться я начал по случайно попавшей мне первой в руки книге Чигорина – знаменитого русского шахматиста, чемпиона мира, начала 20 века. В ней были собраны все его лучшие партии с подробными комментариями.

               
Но я отвлёкся от воспоминаний детства в Ленинграде, но это не зря – всё это подтверждает, как дорог мне был подарок, не в том смысле – по цене, а по тому, как много он для меня значил, ведь с ними связано столько воспоминаний. В памяти до сих пор осталось то трепетное чувство, с которым я брал их в руки, ощущая какое-то загадочное тепло идущее от них и зная то, что когда ты их откроешь, то снова увидишь эту надпись – написанную рукой моего отца.       

В нашем доме у родителей в шкафу, в фотоальбомах, сохранилось много  фотографий,  на которых отец запечатлён как спортсмен; там на них он бежит кросс с номером на груди, плывёт в бассейне по дорожке в резиновой шапочке и в очках, зимой на лыжах, тоже с номером. А рядом с альбомами стояло довольно много специальных книг по спорту. Они все были в толстых старых обложках и от них веяло какой-то загадкой. Я никогда не видел, чтобы отец их читал, но при наших переездах он всегда их берёг и не давал выбрасывать. Из тех книг мне запомнились несколько названий: «Техника бега», «Физиология спортсмена», «Лёгкая атлетика». В них было много фотографий, как кадров в кино, последовательно показывающих все движения спортсмена. Мне они всегда казались не интересными.

    Но из всех книг о спорте, которые были у отца, одна толстая книга об Олимпийских играх 1956 года была моей самой любимой, и я много раз перечитывал её в детстве. Она была большого формата в твёрдой жёлто-кремовой обложке и состояла из рассказов о соревнованиях по разным видам спорта и забавных случаях, которые при этом происходили. В ней было много фотографий, таблиц результатов, и рассказов о спортсменах. Все листы этой книги были разрисованы яркими разноцветными карандашами мной ещё в малом возрасте. Мама рассказывала, что это было моим самым любимым тихим занятием. Книга была толстенной, и её мне хватало надолго. Именно из этой книги я узнал про такие города как Мельбурн и Кортина-дъАмпеццо, в которых проходили Олимпийские игры.

     А одну из них особо меня заинтересовавшую я забрал, уже став офицером. Это уникальная книга, 1959 года издания – «Боевое самбо», написанная самим легендарным Анатолием Харлампиевым, основателем этой борьбы. Книга до сих пор бережно хранится у нас дома, как единственная память о детстве. Но я, повзрослев, не смотря на обилие фотографий, уже не видел, чтобы он выступал на соревнованиях. Видимо, пока я рос, то и отец повышался в должностях и званиях. Но вот один эпизод почему-то очень ярко отпечатался у меня в памяти.

 
В один из жарких летних дней мы с отцом оказались на огромном, как мне тогда казалось, стадионе. В каком это было месте: или в Ленинграде, или у отца в части и как мы туда добирались – эти подробности стёрлись у меня в памяти. Осталось только ощущение спортивного праздника: вокруг много народа, в основном военные – солдаты, офицеры, играет музыка, по микрофону что-то громко объявляют. Я сижу на трибуне и вижу, как готовятся к забегу спортсмены, одетые в спортивные трусы и майки с номерами. И там среди них, тоже с номером на груди – мой отец, он оглядывается и, видя меня на трибуне, машет мне рукой и я радостный и довольный тем, что он меня нашёл и увидел, тоже машу ему в ответ, и мы с ним понимаем друг друга без слов.

Чем тогда окончились соревнования, выиграл или проиграл отец, я уже не помню. Но остались яркие воспоминания: я впервые был на спортивных соревнованиях, и всё мне было интересно это и нервная готовность к старту, резкий выстрел стартового пистолета судьи, и азарт победы на финише.
Необходимо немного сделать отступление, чтобы всё стало понятно. Когда отец проучился в Калининградском артиллеристском военном училище три года, он получил лишь среднее гражданское образование. Такой был порядок в то время во всех военных училищах и только позднее, когда я учился, все командные училища сделали высшими.

 И поэтому, чтобы тогда офицеру получить высшее образование, необходимо было заочно закончить какой-то гражданский ВУЗ. Я сейчас не могу сказать, что повлияло на его решение, и почему он выбрал именно Ленинградский физкультурный институт имени Лезгафта, который знаменит тем, что там и сейчас учатся знаменитые наши спортсмены и тренеры России – олимпийские чемпионы, чемпионы мира и мастера спорта. Как там учился мой отец, я ничего вспомнить не могу, но то, что он имел гражданскую профессию – тренер и судья по лёгкой атлетике и командных видов спорта, наложило на него отпечаток на всю жизнь.

Приведу пример, поражавший меня всегда, когда мы позже вместе с ним ходили на футбол или хоккей. В спорных ситуациях, когда все трибуны заходились от гнева, и как всем казалось не правильных действий судей, отец мог спокойно сидя, произнести ровным и твёрдым голосом:
- Судья всё правильно сделал, вот тот игрок был в положении вне игры!
При чём он не обращал внимания на орущих рядом болельщиков, объективность была для него выше всего. Видимо, более глубокие знания тонкостей правил игры ему как специалисту позволяли делать такие выводы и видеть происходящее как-то по-своему.

    
          Я должен обязательно рассказать одну забавную историю, которая произошла со мной. Будучи курсантом и окончив первый курс, я как всегда приехал домой в летний отпуск. Мы сидели в зале, мама с чем-то копалась на кухне, а я рассказывал отцу историю о сдаче сессии по физической подготовке, и проблемах возникших у меня со сдачей упражнений на брусьях. Там в одном элементе надо было держать уголок не менее трёх секунд, и я по своей наивности объяснял ему, что сделать это довольно трудно. Отец молча, не перебивая, выслушал мою историю до конца и произнёс: «Очень трудно держать уголок – говоришь? Смотри!»

И прямо на моих глазах он на подлокотниках кресла, а они были деревянные, похожими на брусья приподнялся и сделал идеальный уголок. Я сразу же «опытным» своим взглядом увидел всё и оценил: оттянутые носочки, прямую спину и поднятый подбородок – элемент был выполнен по всем требованиям  науки, не хуже чем у опытного гимнаста. А самым удивительным и поразившим меня больше всего, оказалось то, что сам уголок он на твёрдых руках продержал секунд 10-12, втрое перекрыв все требования нормативов. Я как говорил так остался сидеть с открытым ртом, поражённый всем увиденным  –  вот это да! Это было сильно! На это и сказать мне было нечего!

Конечно, этим он меня удивил, – но с того случая, я отца очень сильно зауважал. Просто я вырос и никогда в жизни не видел, чтобы отец при мне серьёзно занимался спортом: бегал, делал зарядку, подходил к перекладине или к брусьям, у нас в доме никогда не было ничего спортивного: гирей, гантелей или хотя бы эспандера. На мой вопрос, как же это ему удалось, он ответил, что ему очень много и упорно пришлось заниматься спортом раньше смолоду. Сначала в военном училище, затем учёба в спортивном институте и всех этих нагрузок ему с лихвой хватило. Надо сказать, что если мне было в то время лет 18-19, – то ему уже, плюс 25 – разница в годах, то есть – 43-44 года.


          Ещё из воспоминаний о военном городке, которые я могу вспомнить, так это запах и вкус свежеиспечённого хлеба. Практически рядом с нашими домами за огромной лужей-водоёмом, о которой я уже упоминал, в лесочке была хлебопекарня – она готовила хлеб на воинскую часть. Это я хорошо помню потому, что к специальному лотку, который был оббит оцинкованным железом, подъезжали военные машины за хлебом. И один солдат складывал хлебные булки из лотка на деревянные решётки, чтобы грузить их в машину, а другой через небольшое окошко в стене, откуда-то изнутри их непрерывно высыпал. Вокруг пекарни стоял такой умопомрачительный, просто непередаваемый запах свежего хлеба, и мы так любили на этот процесс погрузки смотреть.

Нельзя сказать, что мы были голодные – нет, и нас влекло туда не чувство голода, а сам вид огромного количества булок и запах свежеиспечённого хлеба. Казалось, что его можно нюхать до бесконечности, а если попросить у солдата булку – он всегда нам её давал, я не помню такого случая, чтобы хоть раз отказал. Хлебная булка тогда была тяжёлая, весила ровно один килограмм, а не то, что сейчас – объём тот же с помощью разных разрыхлителей, а вес всего 600 грамм. Сам хлеб был плотный, горячий и его вкус был лучше, чем даже у самых дорогих конфет.

 У меня в памяти хорошо отложилось то ощущение счастья, когда ты стоишь рядом с хлебом, смотришь на него заворожённым взглядом, чувствуешь его ароматный запах, рвёшь горячую булку руками на крупные куски и ешь их, обжигая губы. Всё это так ярко стоит перед глазами, что кажется, было совсем недавно, но всё это происходило в 1966 году.

 
В доме у родителей на нижней полке серванта, как я уже упоминал, рядом с книгами о спорте хранились семейные фотоальбомы. Всего их было три. Два толстых, старинных, таких уже сейчас не делают, обтянутых специальным материалом похожим на кожу, и со специальными прорезями на листах, чтобы вставлять фотографии разных размеров (тёмно-синий – отца,  коричневый – мамы).  А третий, у которого обложка была из ярко-зелёного бархата, был куплен позднее в Ленинграде потому, что на нём была сборная картинка из видов Ленинграда.

Отец никогда не проявлял какого-то желания что-то в них разложить, а мама каждый раз перебирая фотографии, всё собиралась когда-нибудь этим заняться. Поэтому они все они были разбухшими от фотографий, которые уже туда не помещались, и поэтому их деление было довольно условным.  Все фотографии были чёрно-белые, так как  цветные были большой редкостью и их тогда делали только профессионалы в ателье, да и то не во всех. Они ещё были удивительны тем, что у них по белой рамке вокруг шли разные зубчики – такой необычной тогда была мода. Сейчас никому и в голову не придёт такая мысль делать что-то подобное.

 
Там среди всех фотографий в большом количестве были и мои, где я сижу или купаюсь на берегу Чёрного моря. Кроме фотографий остался и оригинальный сувенир  «черноморский загар»! Его местные народные умельцы изготовляли прямо на пляже за считанные секунды. Из маленького листика чёрной бумаги они ножницами вырезали профиль человека и вкладывали его в открытку. Профиль получался довольно похожим на оригинал, в дополнение они ещё отдавали и листок, из которого вырезали, и получалось как бы два сувенира. Но, честно говоря, я не помню точной картины тех лет, но кое-что отрывками осталось. Моя память сохранила такие загадочные слова: Евпатория, Севастополь, Судак, Бахчисарай, Симферополь.

Запомнился только берег моря, но зато почему-то хорошо врезалась в память дорога к пляжу потому, что приходилось идти по железнодорожной ветке проходящей посреди старинного, уже заброшенного кладбища, заросшему деревьями. Поезда по ней если и ходили, то очень редко, а самым главным, что мне и запомнилось – насыпь под шпалами была сделана из необъятного количества ракушек. Эта ярко-жёлтая насыпь, с разнообразными оттенками и переливающимся перламутром отражающая солнечный свет поразила меня больше всего. Потому что пляж, где мы купались, весь был из песка – что в этом было удивительного для меня?  Песка и у нас в гарнизоне хватало, его там был целый карьер. А вот ракушки – это да! Любимым делом для меня было собирать их по дороге на пляж.

Среди огромного множества битых ракушек всегда можно было найти и целые: всяких мыслимых и немыслимых форм и всевозможных оттенков жёлтого, кремового и бежевого, и с рисунком на поверхности и без рисунка, поэтому, когда я шёл, их у меня набивалось целые карманы. Затем мы уже на берегу сидели и все вместе разглядывали их внимательно, всегда поражаясь тому обстоятельству, что невозможно найти среди них две одинаковые. Хорошо запомнилось, что пока мы с мамой не спеша, шли по шпалам или по дорожке из ракушек, а они так необычно хрустели под ногами, отец с неподдельным интересом успевал осматривать ближайшие памятники к дороге.

Все они были старинные, разные, необычные тем, что на них были не знакомые мне воинские звания: порутчик, лейб-гусар, штабс-капитан и другие, со старыми русскими буквами. Отец же по пути, громко читая надписи для нас на памятниках, всегда выламывал четыре палки-кола, как он говорил, чтобы на берегу воткнуть их в песок и натянуть между ними простынь белого цвета. Вот её я хорошо и помню, когда мы все вместе сидели под ней целый день в тени, чтобы не обгорать от яркого солнца. На фотографиях я увидел, что у меня был надувной резиновый кит, такой необычной формы, напоминающий специальный крючок-застёжку на одежде, почему-то я таких больше не видел никогда в жизни. Да и этого моя детская память не сохранила.


Жили мы у друзей моих родителей в каком-то деревянном двухэтажном домике. Название осталось в памяти – авиагородок, где-то рядом был военный аэродром, откуда иногда, даже по ночам, доносился гул самолётных двигателей, тихий дворик, большие деревья и лавочки у подъезда. Зато очень большой восторг у меня вызвала поездка на настоящем, огромном пароходе. Мама потом объяснила мне, что это мы плыли из Евпатории в Севастополь. В детстве мы так делали два раза: один раз на пароходе, а второй раз на «Комете». Тогда в моей памяти осталось, как мы стоим на палубе, берега не видно, внизу под нами стайка дельфинов, так они довольно долго плыли впереди парохода, а вверху над нами летела огромная кричащая стая чаек, которую мы кормим хлебом, отламывая от булки куски.

 Поражало то, что они подлетали так близко и вырывали хлеб буквально из рук, что возникало такое чувство, будто они ручные или хорошо дрессированные. От «Кометы» на подводных крыльях радости было меньше, можно честно сказать, она меня разочаровала: вся поездка шла вдоль берега, дельфинов и чаек не было, и смотреть по сторонам приходилось из какой-то маленькой площадки. Из-за большой скорости или из-за непогоды, дул сильный ветер, поэтому долго находится на ней, было сложно и приходилось спускаться внутрь, чтобы смотреть через окошки. Конечно, впечатление было уже не то, не было главного, – так долго ожидаемого ощущения радости от такой поездки.

 
Ещё из детства в Ленинграде мне запомнилось по вечерам какое-то чувство волнения и вечной гонки со временем в городе потому, что родители всегда с тревогой между собой обсуждали: «Успеем до мостов? Или нет?» Каких мостов я тогда не понимал, но, глядя на родителей, по их тревоге догадывался, что если мы не успеем, то всем будет плохо. Намного позже я понял, о чём шла речь. Во время навигации по Неве (кроме зимы), в городе по ночам разводили мосты, что бы пропустить корабли, и проехать в другую часть города было просто невозможно до утра.
 


     ПЕРЕЕЗД В КАЗАХСТАН. САРЫ-ОЗЕК. ЖИЗНЬ В ВОЕННОМ ГОРОДКЕ.
                ШКОЛА 1-4 КЛАСС.

Всё события в моей жизни более последовательно, возникают где-то с возраста шести лет, но точную границу провести нельзя, когда бы можно было сказать, что я точно помню всё с такого дня или месяца. Но я чётко и осмысленно начал осознавать окружающий меня мир, именно с того момента, когда мы с мамой сидели дома и внимательно разглядывали фотографии, которые прислал нам отец в письме из Казахстана. Он уже уехал туда, к новому месту своей службы, а мы были в ожидании переезда.

Я хорошо помню, и это ярко отложилось у меня в голове, что нас ждёт переезд и нам придётся отсюда уезжать. Ехать придётся далеко, намного дальше, чем к бабушке на Украину и это будет первое моё такое интересное, длинное путешествие. Запомнилось это незабываемое, каждый раз потом, возникающее у меня чувство – ощущения перемены в жизни. Появляется инстинкт путешественника, – ты просто чувствуешь, что что-то впереди тебя ждёт – неизведанное, таинственное и  оно тебя волнует, витает в воздухе, рядом с тобой и одновременно манит в неведомую даль. До этого переезда мои родители никогда не были дальше Волги. Они выросли на Украине в Донбассе и оба ехали в Казахстан первый раз.

На чёрно-белых фотографиях, которые прислал отец, был изображён чужой – далёкий мир того места, куда нам предстояло переехать и о котором мы с мамой ещё ничего не знали. Он был для нас обычной географической точкой, которая раньше для нас ничем не отличалась от множества других. Как оказалось, на фотографиях была изображена «центральная» площадь пгт. Сары-Озека, куда нам с мамой предстояло скоро ехать. Пишу «центральная» в кавычках потому, что это понятие, в обычном смысле нормальных людей – как правило, закатанная в асфальт, более-менее благоустроенная территория – не имела ничего общего с площадью Сары-Озека.

Это была обычная пыльная  площадка, между ЖД вокзалом, (что тоже было сильно сказано, разве можно так называть маленькое одноэтажное здание?) и «автовокзалом», небольшой будкой, сделанной из глины и побеленной известью. Площадь, кроме пыли ещё была густо заплёвана шелухой от семечек, причём не такими как мы привыкли видеть раньше, а необычными – южными, длинными и серо-белыми в полоску. Ими торговали тут же, набирая их из огромных мешков в бумажные кулёчки,  свёрнутые из страниц, вырванных из книги, которая лежала рядом. Поэтому мы всегда с интересом потом читали этот листочек, пытаясь угадать, из какой книги он вырван и были очень рады тому, если это нам удавалось. Это был такой своеобразный, азиатский прообраз современных детских-сюрпризов или жвачек с картинками внутри.


Ещё на фотографии была видна колонка с водой, из которой пьют люди и небольшой домик с надписью «Книги». Это нас немного обрадовало, ведь книги в то время были большой редкостью. Я уточню, – хорошие книги: подписки классиков, фантастика и детективы, все магазины были просто завалены политической ерундой и мемуарами о войне написанных фронтовиками. Но и этот домик нас порадовал, раз есть магазин с книгами, – значит и там есть жизнь, такой вывод сделала мама. Рядом с «автовокзалом» был виден ларёк, – весь стеклянный, а в нём продавали журналы с яркими обложками (не такими как сейчас, полуобнажёнными девицами гламура), а «Вокруг света» и другими с красивыми фотографиями гор, морей и лесов. Это был какой-то далёкий, экзотический мир, которого ты ещё не видел, но который существует где-то.
Но всё это мы увидели своими глазами позже, а своё открытие Азии и Востока началось с поезда, в котором я с мамой, ехал к отцу. Как там спланировали родители наш переезд в тот раз, я не запомнил.

Был ли у нас контейнер, и почему мы ехали сами, а не так как всегда было позже, вместе с отцом? Кто и как нас провожал из городка на вокзал? Не знаю, или тогда это мне не объясняли или просто я об этом тогда не задумывался потому, что рядом со мной были любящие меня мои родители, и я воспринимал окружающий мир таким, каким он есть. Проезжая через мост я впервые увидел из окна поезда реку Волгу, – нашу главную реку страны, как пояснила мне мама, и обрадовался тому, что уже много о ней слышал, но вот, наконец, и увидел. Я был удивлён её размерами и испытал просто гордость и восторг от этого так, как представлял себе до этого, что все реки должны быть похожи на реку Неву в Ленинграде. Очень ярко в памяти отпечаталось утро, когда я проснулся в поезде и, взглянув в окно, впервые увидел пустыню. Она поразила меня огромным количеством песка, – просто целое море ярко-жёлтого цвета тянулось до самого горизонта.

И на нём редкие кучки верблюдов, бродящих сами по себе, которых я раньше видел только на картинках и в зоопарке. А ещё чуть позже появились и ишаки, тонконогие и с огромными ушами. Эта вся экзотика у нас вызывала восторг и бури эмоций, поэтому мы, прильнув к окнам, с интересом и вниманием рассматривали всё и удивлялись: виду животных, одежде совершенно чужого и незнакомого для нас народа, их маленьким и необычным домам из глины. К концу дня впечатления успокоились и уже появляющийся ишак или верблюд не вызывал у нас такую бурю восторга, как утром. Кто же тогда мог подумать о том, что мне придётся задержаться в Казахстане и прожить в нём долгие годы, впитывая его культуру, обживаясь на новых местах с родителями, а потом и самому, но вспоминать его с радостью считая, что прожил в нём свои самые лучшие годы в жизни!

 
Как мы добрались, встречал ли нас отец, я точно не помню, но вот все следующие воспоминания, когда мы приехали в Сары-Озек, всё выстроились у меня в голове отчётливо. Мы стали жить в офицерской гостинице, и наша комната была на втором этаже. Мама сидела со мной, а отец уходил на работу рано утром, приходя поздно вечером. Гостиница запомнилась удивительной тишиной, может быть жившие в ней офицеры тоже рано уходили, а может быть там никто и не жил, кроме нас? Приехали мы осенью и хорошо запомнилась ещё очень тёплая погода, постоянно светящее солнце, что маму очень обрадовало, после сырого и промозглого Ленинградского климата. Наша гостиница была окружена большими покрытыми сухими и мелкими листьями деревьями, со странным и незнакомым нам названием – карагач.

Днём мама выходила в пустующий холл и, коротая время, что-то вязала крючком из белых тонких ниток. Я хорошо запомнил эти плотные мотки ниток, которые всегда лежали у нас в отдельной коробке вместе со спицами и разноцветными шерстяными клубками. Сейчас уже трудно вспомнить, что вязала мама, но у неё всегда были всякие разные кофточки, связанные своими руками. Это было время поголовного увлечения вязанием, вязали все женщины и крючком и разным количеством спиц, а жёны офицеров обменивались между собой журналами с разными моделями и показывали друг другу какие-то замысловатые узлы и узоры. С того самого времени у мамы в шкафу хранилась толстая книга обо всех видах вязания.

В связи с этим я помню одну забавную историю. Кто-то из знакомых или родственников родителей, узнав о том «как нам повезло», что мы попали в Казахстан, попросил достать «дефицитную» натуральную верблюжью шерсть. Моя мама работала врачом и через знакомых ей «благодарных» чабанов, которых у неё было великое множество, попросила её привезти. И вот однажды, когда я был один дома, раздался стук в дверь и какой-то казах внёс нам в квартиру целую необъёмную кучу коричневой шерсти. Это оказалась свежая нечесаная верблюжья шерсть.

Всё было бы ничего, но она мерзко и противно воняла какой-то кислятиной! Уже вечером, когда пришли родители, они ужаснулись оттого, что вся квартира пропахла этим невозможно-кислым запахом. Хотя мама срочно и вынесла её на ночь на балкон, и быстро промыв отправила её по почте, но в квартире ещё несколько дней «жить стало невозможно», так сказал отец. Я так думаю, что мама всем этим тоже была не очень довольна. После этого случая, я уже не могу припомнить что-то похожее.

Сразу хочу сказать, что в этом захолустном посёлке городского типа Сары-Озеке, – величиной районного масштаба мы прожили семь лет, поэтому я хорошо помню сам гарнизон, дома и школы в которые ходил. Сам посёлок был довольно крупный для своего времени – большой железнодорожный узел на Турксибе и находился он в 180 километрах от столицы – Алма-Аты. Он включал в себя: тепловозное депо, через которое мне приходилось ходить в школу с 5 по 7 класс, гигантский элеватор под зерно, который поражал своими размерами, и многочисленные склады и базы: угольные, продовольственные, хозяйственные и другие. 

Отец попал служить как раз в то время, когда было принято решение развернуть воинские части на границе с Китаем из-за ухудшающихся отношений между нашими странами. Началось создание военного округа – САВО (Среднеазиатский военный округ) и формирование частей в гарнизонах. В Сары-Озеке уже были воинские части; одну все её называли «лётной», а офицеров – лётчиками,  из-за того, что они ходили в голубых фуражках и погонах. Никаких аэродромов рядом с нами не было, и это у них была маскировка – так от Китая маскировали тогда ракетчиков. «Лётчики» свою часть создали намного раньше, чем когда к ним приехали размещаться сухопутные войска, которые были в городке вторыми. Они были кадрированными и имели малочисленный состав, располагаясь рядом с офицерским городком.

 У лётчиков только рядом на горе была «точка», которую все так называли, её было видно из гарнизона. Там стояли высокочастотные радары обнаружения и сопровождения цели, направленные в сторону Китая – до него было примерно 180 километров. А по дороге на г.Талды-Курган, на расстоянии нескольких километров, в небольших горах располагалась их часть, и там были спрятаны шахты, где стояли ракеты на боевом дежурстве. Поэтому офицеров и прапорщиков по утрам всегда увозили на специальных автобусах и только вечером привозили обратно.

Место, где стояла эта часть, было историческим. Посёлок Алтын-Эмель, – это место соединения железнодорожной магистрали, – Турксиба, знаменитое тем, что именно там по широко распространённой легенде забили в шпалу золотой костыль, который держит рельсы, в знак окончания строительства, когда произошла смычка. Дорогу строили с разных концов, идя навстречу друг другу, и именно на этом месте рабочие встретились. Сейчас между автодорогой и железной дорогой там стоит памятник, который хорошо видно, с табличкой, посвящённый этому событию. Именно это событие хорошо описано в книге «Золотой телёнок» и показано в кино. Надо сказать, что в этот посёлок меня, когда я уже был офицером, дважды заносила судьба, но об этом позже.

 
Поэтому и создание гарнизона началось, нельзя сказать, что с чистого поля, как образно говорится, но всё было очень близко к этому. Буквально всё в городке строилось быстрым темпом и у меня на глазах. Новые дома для офицерских семей, казармы для солдат, стрельбища, полигоны, клубы, спортивные городки, госпиталь, штабы и автопарки для техники – сколько помню себя, вокруг постоянно шла стройка. Через некоторое время, в гостинице стали появляться новые семьи офицеров, и от тишины и пустоты в ней не осталось и следа. Она наполнилась топотом сапог и детскими криками.

В городке было всего два трёхэтажных дома старой постройки на четыре подъезда из красного кирпича и несколько двухэтажных, в них жили семьи офицеров. Остальным, кому не хватило в основном, прапорщики жили «мансардах», домах своеобразной постройки, выполненных из глины и оштукатуренных снаружи, которых я никогда больше в своей жизни не встречал. Новым семьям, которые приезжали, жить было негде.

 
Поэтому для нас в срочном порядке начали строить, как я хорошо запомнил название «небоскрёбы», типовые четырёхэтажные дома по четыре подъезда. Они были первыми, такими высоченными в городке, да и во всём посёлке. Помню в детстве, они казались нам просто огромными, поражающими воображение. Когда мы позже с ребятами, тайком от родителей забирались на чердак, то открывающийся оттуда вид вокруг поражал своим размахом и дальностью, на которую всё было видно и высотой над землёй. Почему-то к осени два дома, в которые мы должны были вселиться, оказались не готовы. Я не знаю, какое решение было принято командованием гарнизона, но через некоторое время, ближе к зиме, мы из гостиницы переехали в барак.

 Из него куда-то выселили солдат, наскоро сделали перегородки, чтобы наделать много комнат-клетушек из центрального коридора. Этот деревянный барак, после солдат, имел какой-то своеобразный запах: это была смесь запаха гуталина – крема для чистки солдатских сапог, половой мастики и свежего дерева. Вот в таком бараке нам вместе с другими семьями офицеров пришлось проживать несколько месяцев зимой. Из жизни в нём остались только воспоминания о холоде, который был очень силён, особенно по утрам и отцовской серой шинели. Она почему-то всегда была со мной в те дни детства. Когда я ложился спать, мама ей меня укрывала сверху одеяла, и я помню её запах и жесткую щетину. А днём она была мне вместо ковра – я на ней играл в солдатики, иногда вместо них, были мои любимые шахматы, я точно помню, что они были со мной в те холодные дни.

 
И хорошо помню прогулки с мамой по белому, чистому снегу, мы обходили круг по магазинам и обязательно шли мимо «нашего» строящегося дома. На доме работала большая бригада военных строителей. Я могу ошибаться, но казалось, что работы идут круглые сутки, потому что он вырастал буквально на глазах. Рядом с нашим домом строители уже начинали такой же второй. Я впервые видел строительство дома так близко и с таким ощутимым нетерпением мечтал о том времени, когда же его закончат. Поразительным было то, как у меня на глазах из какого-то хаоса, нагромождения бетонных плит, куч кирпича, песка, щебня и керамзита рождалось что-то осмысленное и понятное. Впервые я видел и огромный (как мне тогда казалось) строительный кран, который ездил по рельсам специально для него проложенным.

На стройке всегда кипела бурная жизнь, постоянно суетились солдаты, ходящие то строем то по одиночке, подъезжали и отъезжали машины. Я почему-то хорошо запомнил номер нашего дома №42, который должны были построить первым и нашу первую квартиру на четвёртом этаже. Мы все жили ожиданием вселения, и предвкушением этого радостного чувства, все только и вели разговоры о том, что уже сделано на доме и что ещё осталось доделать, и что осталось совсем немного до новоселья.

Так прошла зима, и вселялись мы уже весной, а весна в тех краях – это конец февраля, начало марта. Осталось бурное ощущение радости от новоселья: этот удивительный звук эха в пустых комнатах, у нас две комнаты – простор для жизни! После гостиницы и комнаты в бараке это был удивительный рай, ещё немалое мне удовольствие доставило то, квартира оказалась на четвёртом этаже. С нашего балкона открывался прекрасный вид на посёлок, через который шла дорога к горам с покрытыми снегом вершинами, а за этими горами – такое загадочное простое для меня слово – город Панфилов.

Тогда я ещё не знал и даже не догадывался о том, что коварная жизнь, закрутив хитрую спираль, через много лет, когда я уже буду офицером, надолго занесёт меня туда. Летом, когда были открыты все форточки и дверь на балкон по ночам были хорошо слышны гудки тепловозов и стук вагонных колёс проходящих мимо поездов. Это стало мне привычным с детства. Комнаты в квартире были раздельными в середине кухня, а в проходе к ней туалет с ванной. В моей комнате у окна стоял стол и я, проводя много времени за ним, хорошо запомнил  вид из моего окна: далёкие-далёкие  тёмно-синие горы с белыми шапками, такие загадочные и манящие к себе и я, глядя на них, неоднократно уносился в своих мечтах в далёкие  путешествия и  приключения.

 
Где-то в это время мама устроилась работать поселковую районную больницу, а я попал в детский сад. Сейчас я не помню, ходил ли я в детский сад в Ленинградской области, но вот эти несколько месяцев проведённые в Сары-Озекском до школы запомнил очень хорошо. В нашем городке был свой детский сад, но по каким-то причинам меня туда не взяли и мама водила меня в поселковый сад. Поэтому каждое утро мы всегда шли туда. 

По пути мы сначала переходили дорогу с большим движением, которая шла на Панфилов: наш дом как раз стоял на перекрёстке автодорог Алма-Ата – Талды-Курган и поворота на Панфилов, затем вдоль насыпи железной дороги из щебня, она была очень большой, метра 4-5, а потом по тропинке надо было подняться на неё. Когда мы поднимались и шли рядом с железной дорогой, то открывался прекрасный вид: справа от нас был гигантский элеватор и там были видны просто огромные кучи из зерна, перевозящие его машины и какие-то хранилища. Всё было хорошо видно потому, что насыпь была выше забора, который огораживал территорию элеватора.

А справа были, почему-то никогда, даже самым жарким летом, не высыхающие лужи среди которых шли подъездные пути к складам и дальше к месту погрузки техники. Сколько мы жили в Сары-Озеке, столько эти загадочные лужи там и были, а отец объяснил мне потом, что это солончак. За элеватором с насыпи надо было спуститься с другой стороны и  подойти к забору садика, вход у которого был с другой стороны. И надо было вдоль забора его обходить. Он находился на обычной пыльной поселковой улице, с разбитым когда-то раньше уложенным асфальтом. Осталось чувство какой-то запущенности; посеревшие от времени не крашенные деревянные заборы, небольшие, в основном глиняные дома с плоскими крышами, покрытые чёрным рубероидом.

Но сам садик выглядел прилично, хорошее большое белое здание и большая детская площадка. Мне, выросшему с родителями и всегда окружённому их любовью и заботой, там всё сразу не понравилось. Всё делалось коллективно: вместе завтракали, вместе гуляли, потом спали, – всему этому я внутренне сопротивлялся, не терпя такого насилия, так как не привык к такой жизни. Поэтому единственное, что хорошо в садике запомнил – это угол в спальне, в котором я часто стоял, дожидаясь маму в конце дня.


 Радует только то, что в садик я проходил недолго, мама меня утром отводила по дороге на работу, а вечером она заходила за мной, или меня забирала мама ещё одной девочки с нашего городка, жена офицера – ведь мы только вдвоём с ней из городка ходили в этот садик. Никакой радости от его посещения почему-то у меня в душе не осталось. Ну не нравилось мне там и всё, и объяснить это я не могу!

Какие там занятия с нами проводили, я не помню, так как всё это мне было не интересно, потому что я уже к тому времени довольно прилично читал, а всякие предлагаемые нам в садике для изучения ягодки-грибочки меня не очень заинтересовали. Ещё в Ленинграде со мной дома начала заниматься мама и как она всегда вспоминала, я удивительно быстро освоил буквы и азбуку и уже к пяти годам мог всё читать самостоятельно. Она говорила, что в том военном городке, где мы жили, я перечитал все вывески на магазинах и всякие модные тогда дурацкие лозунги, вроде: «Пятилетку – в четыре года!», «Партия – наш рулевой!», «Наша цель – коммунизм!»

Сам я не помню, но мама часто вспоминала одну историю, связанную с этим. Однажды в отпуске мы были у родителей отца в гостях. В разговоре за столом моя мама сказала о том, что я уже умею читать. И мой дед Иван, который всю жизнь был железнодорожником, ей не поверил и, взяв тут же рядом лежащую у него под рукой газету, предложил мне прочитать её название. Я спокойно в своём малом возрасте, по буквам прочитал: «Гудок», так называлась (может быть и сейчас называется) газета для железнодорожников. Дед был так удивлён, что чуть не свалился со скамейки, на которой сидел. Он тут же меня начал перепроверять – и я успешно прочитал ему все заголовки в газете, которые он мне показывал. Только после сдачи ему этого экзамена он поверил маминым словам.


Потом наступила пора подготовки к школе, в городке оказалось очень много новых детей, которые приехали, как и мы из разных мест. Всего в Сары-Озеке было две школы: одна, в которую раньше ходили дети «лётчиков» и других офицеров  потому, что в ней было преподавание на русском языке, а вторая – «на горе», все её так называли потому, что она была построена на холме, в которой всё преподавали на казахском языке. Оказалось, что командование гарнизона, в связи с увеличением детей, так как семей офицеров приезжало всё больше и больше, продумало и этот вопрос. Впервые решили открыть свою начальную школу, то есть 4 класса для детей офицеров, прямо в городке.

Надо сказать, что для школы было выбрано «самое лучшее» здание в городке – соседний барак, такой же, как тот в котором мы пережили зиму. Мне очень повезло потому, что открытие новой школы совпало с моим первым классом. Солдаты за лето его наскоро переделали и перепланировали. В результате получились 10 учебных классов из общего коридора, которые были налево и направо. Строители постарались для нас на славу! Главное, что эта была новая школа – она действительно была свежевыкрашенной, стены оклеены обоями, а главное – имела собственную кочегарку, которой заведовал какой-то солдат и поэтому в ней даже зимой, всегда было тепло.

Конечно, руководство школы и учителя все были свои – жёны офицеров. Они хорошо постарались, я до сих пор помню, что всё в школе: плакаты, карты, учебные пособия, парты, вешалки и мячи были новыми – они имели какой-то своеобразный новый вид, запах, и мы были первыми, кто учились по ним.

 
А перед школой было одно событие, которое я хорошо запомнил, и о котором теперь, если о нём говорить людям сегодня, – то им будет не понять событий тех далёких лет. Рядом с нашим новым домом находилась мансарда, которую переделали под магазины. Там были с одного входа книжный, с другой стороны хозяйственный магазин, в котором начали продаваться игрушки. Так вот в то время школьные учебники, это был страшный дефицит и, хотя все учились в школах по одной программе, но их необходимо было постоянно «доставать».

 Они переходили от одних учеников к другим по мере учёбы, поэтому к ним относились очень бережно, и всё равно их постоянно не хватало. И как-то раз в один из летних дней их завезли и в наш книжный магазин. Ещё задолго до открытия на улице образовалась огромная очередь из жён офицеров с нами – детьми. Народу собралось так много и все стояли так плотно, стремясь попасть внутрь первыми, что возникла давка. Нас всех детей отвели в сторонку, и мы терпеливо, собравшись кучкой в тени от дома, смотрели на это бушующее море женщин, наблюдая как из магазина «выкручивалась» очередная мама, радостная со стопкой учебников.

Мы все ждали с нетерпением и тайной мыслью: «Скорей, скорей, а вдруг мне не хватит?» Наконец-то, после как мне показалось долгого ожидания, появилась радостная и моя мама с книгами. Из-за того, что я видел, с каким трудом она их купила, я очень аккуратно с ними обращался. Мама все книги обернула специальной бумагой и, когда я окончил первый класс, её сняли, то учебники снова были как новые. Каким образом моей маме всегда пока я учился, удавалось найти все, какие надо было учебники к школе, я не знаю, но вспомнить такого случая, чтобы у меня чего-то не было, я точно могу сказать, не помню. Конечно, сейчас, когда эти учебники к школе круглыми годами лежат и пылятся на полках в магазинах, тот дефицит и ажиотаж, возникающий вокруг них тогда, будет не понятен сегодня тому, кто не жил в то время. Наличие учебника – это ещё было и дополнительным мощным стимулом к учёбе.


Очень хорошо помню начало учебного года и свой первый звонок, когда у нашей школы на простой глиняной площадке, безо всякого асфальта, собралось много народа – мамы, папы, дети, руководство гарнизона. Ведь первый звонок одновременно совпадал и с грандиозным событием в городке – открытием школы. Списки первоклассников, конечно, были составлены заранее, а мы все знали друг друга, раз жили в одном городке. Некоторые ученики 2-4 классов были переведены из поселковой школы. С портфелем и цветами я, с мамой наконец-то разобравшись в этой сутолоке народа, нашли свой класс. Фамилию своей первой учительницы я запомнил хорошо – Арчакова, а вот как её звали, уже забыл. Все четыре долгих года она была нашим классным руководителем. Она тоже была  женой офицера и такой же молодой как наши родители.
 
 Я, перед школой внимательно выслушав мамину историю о том, что она всегда, т.е. все 10 лет просидела в школе на первой парте, сразу зайдя в класс, уже целенаправленно, прошёл и занял место на первой парте. К моему великому разочарованию, из-за моего роста, как я это понимаю теперь, меня пересадили подальше на предпоследнюю парту. Надо сказать, что в детстве я всегда был выше своих сверстников, а отца и мать перерос уже к седьмому классу – мама всегда говорила, что я пошёл в её родного брата – Николая. Из-за этого я почти все школьные годы так и провёл на последних и предпоследних столах, независимо от того в каком городе я жил и в какой бы школе не учился.

В нашей школе было по два класса каждого года «А» и «Б», всего восемь классов. Нас, детей офицеров сначала было не очень много, но со временем все классы заполнились. Обучение в такой школе очень сильно отличалось от учёбы в школе в обычном представлении людей. Мы все жили рядом, в соседних домах, все знали друг друга и практически не расставались целыми днями. Учителя, тоже жёны офицеров виделись с нашими родителями в одних и тех же магазинах, в клубе, и все в школе знали, кто у кого отец, в каком звании, должности и в каком полку служит. Поэтому и особой необходимости лишний раз собирать родительские собрания не было, все и так виделись довольно часто, так как
жили рядом.
 
Очень поразило в школе меня в то время – это то, что в конце коридора была комната – склад материальных пособий. Отношения в школе были такими, что учителя разрешали нам сходить или сами посылали нас то принести карту или какие-то плакаты, а они хранились в этой комнате. Там было всё: на стенах висели всевозможные карты всего чего только можно; физические и географические, Казахстана и всех стран, на другой стене висели плакаты по всем предметам; русскому, математике и другим. Вдоль стен в шкафах стояли всякие пособия: кубики с буквами, счёты, всякие буквы и цифры на планшетах, разные загадочные тогда для нас геометрические фигуры – шары, кубы, всевозможные пирамиды – целые, разрезные и усечённые.

 В другом шкафу стояли всякие макеты рыб, лягушек, птиц, мелких животных в натуральную величину, а рядом скелеты кошки, ёжика и других. В одном из углов всегда стоял наш самый «любимый» скелет человека – это нам тогда было так необычно, почему он попал в нашу начальную школу и зачем, мы тогда над этим вопросом не задумывались, но строение человека все знали уже с первого класса. Надо пояснить, что это было такое время, когда всю информацию люди получали только по радио, из кино, газет и журналов. Конечно, тогда ещё не было телевизоров, мобильных телефонов или Интернета.

Поэтому, когда мы заходили туда как в музей и видели столько всего необычного, это удивляло. Надо сказать, что это было доступно, никуда не пропадало, и комната почему-то не закрывалась, в неё всегда можно было зайти и посмотреть. Главное, что и мысли допустить о том, чтобы что-то взять и унести домой никогда не было потому, что об этом бы сразу же все узнали и потом позору не оберёшься.


Вот в этой школе я и проучился все четыре года, пока она просуществовала у нас в городке. И мы были последними, кто её окончил, дело в том, что ровно четыре года, пока я учился, в другом месте строили уже типовую каменную, гораздо больше размером, со спортзалом, буфетом, раздевалками и многим другим. Этого всего не было у нас, но учили нас хорошо и с ней у меня связаны самые радостные воспоминания. Мы все любили её за то, нас в ней было мало, всех мы знали и жили как одна большая семья и мы все были детьми офицеров и прапорщиков, в отличие от других больших школ, где много классов, учеников и никто никого не знает.

Из воспоминаний связанных с первым классом осталось то, что писать нас учили чернильными ручками, со сменными перьями – теперь таких уже и не найдёшь, даже если захочешь! На партах были специальные места для чернильниц – они назывались «непроливайками» потому, что если её вдруг случайно наклонишь или  перевернёшь, то чернила из неё каким-то хитрым способом не выливались. Это очень тогда нас поражало и удивляло, но конечно, если её резко встряхнуть, она брызгалась во все стороны, оставляя безобразные синие или фиолетовые кляксы.

Поэтому их носили отдельно, в специальном мешочке, чтобы не пачкаться, мне тоже такой сшила моя мама из коричневой ткани, а сверху он затягивался на шнурке, за который его удобно было носить. Весь первый класс мы так и писали чернилами потому, что ручки со стержнями, такими как сейчас были дефицитом, и тогда считалось, что они испортят нам почерк. А кляксы и разливы в моей тетрадке мама аккуратно выводила слабым раствором хлорки, намотав кусочек ватки на спичку. Поэтому я хоть и переживал за это, но всегда знал, что мама мне поможет. Но так мы мучились только первый класс, уже начиная со второго, мы перешли на стержни с пастой, но тут были другие требования, – писать разрешили только фиолетовым цветом, поэтому запас таких стержней у нас дома был всегда, их покупали везде, где только появлялась возможность.


Так как у нас не было спортзала – физкультуру мы проводили на небольшом поле через дорогу, мы шли вместе с учительницей как на прогулку, и всегда нам там было интересно. Девчонки собирали полевые цветы в букеты и плели венки из ярко-жёлтых одуванчиков и сине-фиолетовых колокольчиков, которых было довольно много на поле, а мы тоже всегда находили, чем заняться. За полем шла железная дорога – Турксиб по которой практически беспрерывно шли пассажирские поезда и грузовые составы.

В грузовых поездах мы считали вагоны и рассматривали разные грузы на платформах, пытаясь угадать, что же это везут? А в пассажирских поездах махали руками тем, кто ехал, желая им хорошей дороги, и всегда были довольны, если нам кто-то махал в ответ. Мы в то время явно не скучали – жизнь летела очень ярко, быстро и интересно.
 
Одна запоминающаяся история как-то раз произошла, когда я учился в той школе.  Учительница как-то раз нам на уроке показала красочно оформленный, толстый учебный гербарий  с листьями «экзотических» для нас тогда названий деревьев, которых мы не видели: бук, граб, дуб, клён и осина. Нам, как и всем школьникам в своё время по программе обучения задали задание на дом – собрать гербарий. И вот тут мы впервые в своей жизни столкнулись с реальной прозой жизни.

Конечно, мы как все дети были полны решимости, быстро и хорошо выполнить поставленную задачу, тем более она нам казалась очень простой и лёгкой.  Сколько нам дали времени, я уже не помню, но чтобы не откладывать её решение в долгий ящик, мы с ребятами нашего двора договорились сразу после школы начать сбор экспонатов. Достаточно быстро изучив все деревья в нашем городке, нас всех постигло глубокое разочарование – земля в Сары-Озеке была негодная, солончаковая, поэтому с деревьями, как и с травой, были большие проблемы. Несмотря на то, что мы обшарили все возможные места в городке и в его окрестностях, но смогли собрать только листочки с таких деревьев: карагача, тополя, которые росли вдоль речки, и несколько листочков с каких-то чахлых кустиков вдоль дороги, название которых никто не знал.

А ещё джиды (все в городке называли её почему-то – джигида), которой была обсажена центральная дорога в городке, это вероятнее всего была разновидность какой-то акации. Само дерево было высотой небольшим, очень колючим, листочки на нём были мелкими и узкими зато, когда она цвела весной – её маленькие и жёлтые цветочки так приятно пахли! Ягоды, когда созревали на ней, были маленькими с твёрдой косточкой внутри, такого необычного цвета – как бы покрытые пылью.

Всё собранное нами в городке на серьёзный гербарий было явно не похоже. Именно тогда я попросил помощь у своих родителей, и они со всей серьёзностью отнеслись к этому. Мама, выезжая на вызовы по работе в разные дома нашего посёлка и во все, которые были рядом, всё-таки принесла мне несколько каких-то листочков, а отец где-то собрал иголки с ёлок, сосен и ещё с чего-то. Другие школьники, собирая сами, набрали ещё меньше. Именно тогда эта невозможность выполнить такое, на первый взгляд, явно простое задание, заставило меня первый раз, задумался над таким вопросом – где же мы живём? Но эта мысль, как быстро появилась, так же быстро и вылетела, как у всех детей, но свой след в голове оставила.

С годами я всё больше стал подмечать приметы и «прелести» гарнизонной жизни. Через несколько лет, когда мама с отцом в отпуске попала в знаменитый Никитский ботанический сад в Крыму возле Ялты, помня о том, что в моём детстве она не смогла мне помочь, когда надо было, она всё-таки привезла мне листья разных деревьев. Несмотря на строгий запрет, она украдкой с помощью отца смогла набрать там, чтобы показать мне листья разных бамбуков, пальм, эвкалиптов, «железного» дерева, пробкового дерева и баобаба.

Это только те названия, что я запомнил, а всего их там было около 3500 видов. Все листья она аккуратно разложила в альбом, который купила там с описанием сада на ту страницу, где было описание этого дерева, и привезла мне. Этот красочный буклет с «гербарием» как память тоже хранился в шкафу рядом с фотоальбомами.


Ещё любимым делом наших девчонок, это я хорошо запомнил, было переводить красочные фантики от конфет на толстые трубы отопления, которые тянулись вдоль стен, когда они были горячими. Надо было взять фантик и  намочить его – очень определённое время выдержать, а печатали рисунки на них тогда какими-то «химическими» красками и хорошо прижать к горячей батарее. Трубы были окрашены масляной краской цвета слоновой кости, и на них через время переводился рисунок с фантика. Из-за этого все трубы были цветными и их регулярно красили по-новому. Это было своеобразное «граффити» тех времён, хотя такого слова тогда ещё не было.

Теперь, я понимаю и хочу сказать, с позиций времени то, что командование гарнизона предпринимало максимум усилий для обеспечения детей всем необходимым исходя из того, что было возможным в той ситуации. Эта мера была вынужденная, временная. Как я уже упоминал, что за четыре года на новом месте, на «Жигулёвке» была построена новая десятилетняя школа и все, кто учился на год позже меня уже в поселковую школу не ходили. Мне и моим одноклассникам «выпала честь» быть последними «счастливчиками», которым после окончания четырёх классов пришлось дальше ходить туда.

За это время очень быстрыми темпами, в чистом поле, которое примыкало к нашему городку, военными строителями были построены новые дома для офицерских семей. Что бы не путаться, наши дома стали называть «старым городком», а те «новым городком», но это продолжалось недолго. С чьей-то лёгкой руки за ним тогда прочно и уже на века, закрепилось название «Жигулёвка». Это слово не имело никакого отношения, ни к машине «Жигули», ни к «жигулёвскому» пиву, а означало лишь фамилию начальника гарнизона, при котором началось эта грандиозная стройка – Жигулёв. На почтовых конвертах была принята такая система, что если письмо было в наш, старый городок, то писали Сары-Озек-2, а если в новый, то уже Сары-Озек-3, так как улиц у нас не было. И только тот, кто там был или служил, (свои люди) знали это «неофициальное» название – как «Жигулёвка»!
 
В свободное время от школы самым главным для нас был ГОК (гарнизонный офицерский клуб). Каждый день вечером в обычные дни там обязательно было кино, время начала сеансов я запомнил на всю жизнь – в 19-00 и 21-00. В разговорах между собой все говорили «на семь», куда пускали нас – детей и «на девять», для семей офицеров. Билеты стоили 20 копеек, а на хорошие места – аж 35 копеек! За всё время жизни я помню только всего несколько раз, когда зал был полон и поэтому если вдруг кончались билеты по 20 коп с местами, то всегда можно было купить тоже по 20 коп, но «без места», а в зале искать свободное, которых всегда хватало. А по воскресеньям, праздникам и в каникулы для нас всегда был наш любимый детский сеанс на 11-00, с одной ценой – 10 копеек!

Показывали или детский фильм или набор мультиков понятно, что наших «советских», ни о каких «Том и Джерри» или «Чип и Дейл» никто в то время даже не слышал. Самыми крутыми были сборники выпусков «Ну, погоди!», начиная с первого и заканчивая тем, который был на тот год потому, что их постоянно добавляли. Каждую новую серию приключений волка и зайца мы ждали с нетерпением, чувством ожидания и в тот радостный день, когда его привозили к нам, то мы все знали – эта новость мгновенно разлеталась среди нас.
 
С фильмами «на девять» остались воспоминания о том, что иногда привозили такие кинофильмы с ограничением – как «дети до 16 лет не допускаются». Конечно, нас на него не пускали, а нам очень хотелось узнать – что же там такого интересного показывают? Такое кино я посмотрел впервые в  тринадцать лет. А попадал в зал, применяя военную хитрость. Главным тут в плане было попасть на вход, когда возле билетёрши создаётся небольшая толпа – и тут необходимо выглядеть солидно: спокойно, без суеты подать билет и не торопясь пройти в кинозал, что бы у неё даже не появилась мысль спросить, сколько тебе лет. Мой рост был даже выше некоторых взрослых и единственное, что могло вызвать у неё подозрение – это голос, поэтому необходимо было стараться говорить басом – солидно и уверенно.


Так же в ГОКе была комната для бильярда, в которой собирались по вечерам офицеры, рядом с ней буфет, а с другого входа – гарнизонная библиотека. Я впервые  в своей жизни видел настоящую библиотеку, – она поразила меня огромным количеством стеллажей с книгами и огромным читальным залом с подшивками газет и журналов. В неё были записаны почти все дети офицеров и прапорщиков. Туда можно было придти в любое время, и никто нас не выгонял – и так можно было сидеть часами читать, читать, а когда уставал, листать журналы. Я помню, что их было огромное количество.

Самыми любимыми у меня были: «Юный техник», «Техника-молодёжи», «Наука и жизнь», «Вокруг света» и «Пионер». Записывали туда просто со слов, но при этом уточняли кто у тебя отец, в каком звании и в какой части служит. Дело в том, что библиотекарша, а она сама была женой офицера, – знала практически всех офицеров и детей в военном городке.

А тот, кто часто ходил и много читал, и кого она хорошо знала – тем она разрешала самим заходить к полкам и выбирать книги. Я тоже «заслужил» такое право, так как читал очень много и мог часами перебирать книги, выбирая ту, которая бы меня заинтересовала или понравилась. Вспоминая о том времени, помнишь, – какое это было счастье, когда ты спокойно зная, что тебя никто не торопит, находишься среди этого богатства и чувство того, что ты можешь взять любую книгу, полистать её и выбрать захватывало и доставляло огромную радость. Все книги как-то возвращались и каких-то проблем, связанных с этим я не помню, и даже наоборот, когда офицеры уезжали из гарнизона те книги, которые они не брали с собой – просто отдавали, а так же когда их в доме собиралось очень много – их тоже относили в библиотеку просто так.
 
С другого входа была кинооператорская. Там солдат, который отвечал и обслуживал киноаппараты, после уборки, возле крыльца выбрасывал обрывки киноплёнки. Мы эти обрывки разбирали по кадрам, собирая дома в специальную коробочку. И какое было большое счастье, когда ты узнавал из какого фильма этот кусочек плёнки, мы даже их обменивали между собой. У меня тоже была огромная коллекция таких кадров, там был Луи де Фюнес, Гойко Митич из многих фильмов. Надо сказать, что это были наши кумиры тех времён (Шварцнегер, Брюс Ли, Джеки Чан и им подобные – были ещё пацанами и их никто не знал). Куда она делась, я уже не помню – где-то затерялась с этими переездами с места на место.

Напротив ГОКа, через забор находился огромный спортивный городок – просто громадный. В нём было всё: бесконечно огромное количество брусьев, перекладин и вместе стоящих и отдельно, под которыми всегда  были свежие опилки (тот, кто за это отвечал – был просто молодец!) Ещё спортивные кони и козлы, огромное количество лестниц, вертикальных и горизонтальных и разных других сооружений без определённого названия. Сбоку ещё была полоса препятствий с подвесными шестами и канатами.

На нём мы проводили кучу времени, или занимались сами или смотрели, как идут занятия у солдат, никто нас никогда не выгонял – лишь бы мы не мешали проводить занятия. Но спортивный городок был такой огромный, что места всегда всем хватало. Мы вырастали между ними: бегать, прыгать, подтягиваться учились с детства, соревнуясь между собой. На брусьях пытались делать стойку на плечах, на перекладине подтягиваться и крутится, по канату и шесту лазили целый день во время каникул и по вечерам. Всё это было нарисовано на плакатах, которые стояли прямо на спортгородке. Поэтому когда я поступил в военное училище – мне особо удивляться и учиться было нечему. Это всё мне знакомо было с детства, я вырос среди этих брусьев-турников, хотя и большим мастером по гимнастике никогда не был.
 
Через городок протекала маленькая речка. Сколько радостных воспоминаний и удивительных открытий связано с ней! Я не помню, а точнее и никогда не знал, какое она имела правильное  наименование на картах, но все её называли – «речка Сары-Озечка», или просто «Сары-Озечка». Летом она пересыхала до ширины двух-трёх метров и глубины 5-10 сантиметров, но весной или после дождей наполнялась так, что нельзя было перейти. Но это бывало очень редко, в основном она была тихая и небольшая. Русло у неё было широкое, берега обрывистые, но когда она мелела, она текла неспешно такими извилистыми, причудливыми изгибами, перекатами и змейками. Она никогда не пересыхала, поэтому у нас было всегда место для развлечений.

У неё всегда можно было найти, чем заняться, и каких только развлечений мы не устраивали. Пускали кораблики на соревнование – чей кораблик дальше или быстрее проплывёт. Запускали банки-бутылки, изображавшие «вражеские корабли» и кидали в них камнями, пока не потопим. По вечерам ставили на дощечку бутылку с карбидом (его брали на стройке, он нужен был для сварки), которую заливали водой и поджигали. Зрелище было красивым: в темноте по речке плыл пароход с огнём, который  в нашем представлении был толи трубой, толи пожаром на судне или ещё чем угодно.

Когда нечего было пускать, то мы сами из бумаги изготовляли кораблики: простые, с острым треугольником посередине и более сложные, требующие особых способностей, с двумя трубами. Как делают первые, я ещё помню, а вот как вторые уже, к сожалению забыл. По берегам речки и в её русле среди разнообразного хлама всегда можно было найти что-то интересное, необычное и по-детски очень нам нужное. Поэтому мы любили делать большие обходы её берегов, повинуясь детским инстинктам любознательности.
 
Выше по течению, подальше от посёлка, на её крутых обрывах жили стрижи. Их было очень много и, хотя на обрывах места было предостаточно, но они вырывали норки почему-то очень близко друг к другу только в некоторых местах. Поражало, что стрижи могли на огромной скорости, каким-то непостижимым образом быстро складывать крылья и сходу исчезать в норках. А когда у них появлялись птенцы, то они смешно выглядывали из них и громко пищали. Иногда они, не удержавшись на краю падали, а мы их, как настоящие пионеры подсаживали обратно, для этого вставая на плечи, друг друга.

 Конечно, мы не знали точно из какой он норки он выпал и поэтому сажали в любую, до какой могли дотянуться. Стрижи в это время огромной тучей вились у нас над головой и громко кричали. Но кажется, им было без разницы, сколько птенцов кормить. Вообще, всегда наблюдая со стороны за жизнью колонии стрижей, как-то наполняешься оптимизмом и радостью жизни от этого вида беспрерывного круговорота на большой скорости. Поэтому мы всегда с удовольствием любили присев в сторонке наблюдать за ними, принося им корки от хлеба.

Хороший песок в русле реки позволял лепить любые фигуры из него. Мы часто строили разные замки с башнями, окружённые рвами с водой. Его легко было копать и поэтому летом, когда наступал купальный сезон, и хотя нам говорили, что купаться в ней было нельзя, мы всё равно где-нибудь в укромном месте, подальше от городка вырывали яму. Она называлась «купалка» и вырывалась глубиной по пояс по своим правилам так, чтобы вода, протекая через неё, вымывала муть, поднятую нами. Понятно, что плавать там было невозможно, но освежаться в жаркие дни в самый раз.

Самым радостным для нас событием летом было – это купание в ближайшем водоёме к военному городку. Небольшое озеро располагалось на 13километре по дороге в Талды-Курган, и там тоже были какие-то воинские части. Туда часто ходили машины из нашего городка. Так самым радостным для нас было, если чей-нибудь отец возьмёт нас, несколько человек с собой туда. Озеро было как раз на повороте перед частью, и нас высаживали на нём, а сам ехал дальше по своим делам. Мы купались в озере, хотя оно было и небольшое по размеру, наслаждаясь и загорая. На обратном пути он нас забирал, привозя обратно в военный городок. Другого озера, ближе к нашему посёлку не было.

С этой речкой было связано одно ярко запомнившееся мне событие. Оно надолго заставило меня задуматься о человеческой жизни вообще. Как-то в одно утро, ученики те, кто приходил в нашу школу из «Жигулёвки» сообщили нам страшную новость. На старом мосту через речку ночью разбилась машина такси. Конечно, мы те, кто жил в старом городке, побежали посмотреть на такое редкое для нас событие. Необходимо пояснить, что Сары-Озечка текла в углублении между сопками и дорога делала длинный и прямой спуск вниз к мосту через неё, а потом такой же длинный подъём. Но так как мост был уже довольно старый и его ремонтировать никто не хотел, рядом сделали новую хорошую дорогу, спрямив её – подняли насыпь и возвели капитальный бетонный мост.

Все машины стали ездить по новой, хорошей дороге, а старую дорогу – так и оставили. Для объезда насыпали кучу, земли посреди дороги и поставили знак – «объезд» и все водители об этом знали. Так было целый год, но по весне старый мост подмыло, и он провалился ровно и аккуратно по краям. Пролом был метров 15-20, и он так удивительно цельно, одним куском,  лёг вниз на 3-4 метра, что даже на  асфальте не было трещин. Оказалось, что таксист из Алма-Аты ночью не заметил знака и пошел по старой дороге вниз к проваленному мосту, набирая скорость, чтобы потом выскочить наверх холма. И на огромной скорости, пролетев всё расстояние по воздуху, врезался прямо в противоположный берег.

Машина «Волга» была вся разбита вдребезги и выглядела просто грудой бесформенного железа. Этот вид ужасного зрелища, везде залитого кровью, просто нас потрясал. Конечно, водитель и все пассажиры погибли, и когда мы прибежали, их уже там не было. Но вид смятого железа, осколки разбитых стёкол, пятна крови на всём – это выглядело ужасно, я никогда до этого случая ещё в своей жизни так близко не соприкасался со смертью, хотя и чужих мне людей.

Этот случай очень сильно врезался мне в память из детства, заставляя задуматься о том, как велика бывает цена вроде бы небольшой ошибки одного человека. И как внезапно и мгновенно может оборваться человеческая жизнь. Я подумал, что те люди, которые так нелепо погибли, наверное, куда-то очень торопились, раз решились ехать ночью на такси. Может быть, если бы они поехали днём на автобусе или на поезде, то всё сложилось бы для них иначе? Кто знает? Людей, которых я не знал, было жаль. Случилось то, что случилось, и уже ничего изменить было нельзя.

Большое впечатление на меня в детстве оказало ещё одно очень яркое событие, произошедшее у нас в гарнизоне. Это было был ночной пожар на складах ГСМ. Однажды среди ночи меня разбудил сильный шум на улице от большого топота сапог бегущих солдат – посыльных возле дома и по ступенькам подъезда, потом громкий звонок и стук в дверь. Это за отцом прибежал солдат – его срочно вызывали в часть. А во дворе и по подъезду продолжали бегать солдаты, вызывающие других офицеров. Единственное, что успел сказать солдат, это было только то, что в гарнизоне пожар.

Мы в то время ещё жили на четвёртом этаже и с наших окон было видно, что в районе склада ГСМ светится какое-то зарево. Оказалось, как выяснилось позже, загорелся склад со смазками – там были бочки, банки и много чего другого. Отец быстро собрался и ушёл в часть, а мы с мамой прильнули к окну, наблюдая как на фоне чёрного неба, были видны яркие и большие оранжевые языки пламени. В это время гарнизон загудел как растревоженный улей: через видимые с нашего окна, полностью распахнутые ворота КПП въезжали и выезжали разные автомобили, с громким и пронзительным звуком сирен проскакивали пожарные автомобили, не только наши военные, а и гражданские со всего посёлка.

 По железной дороге возле рампы на большой скорости промчался пожарный поезд из ЖД депо. Всё это было так необычно и пугающе страшно, тем более что со стороны складов были видны и слышны большие отдельные взрывы, и тогда резкая и яркая вспышка била нам в глаза, а пламя поднималось ещё выше. Всё это длилось очень долго я конца пожара так и не дождался – лёг спать. И лишь утром мама мне сказала, что отец пришёл только совсем недавно и сообщил о том, что пожар был потушен и погиб один офицер – капитан, начальник этого склада. Во время пожара произошёл взрыв, и его придавило каким-то образом отскочившей огромной бочкой. Это было так ужасно, что в это просто не верилось. Как это так могло получиться в мирное время, что вдруг даже во время пожара погиб офицер? Почему?

Вот тогда, после организованного прощания с ним в ГОКе, где были все солдаты и офицеры и конечно мы – дети, я после этих событий задумался о том, что жизнь человека так хрупка и в любой может оборваться вот так глупо. Было жалко, хотя я не знал этого офицера, но его смерть ни на войне, не на учениях, да и просто не ради какого-то подвига в мирное время – просто на банальном, хоть и необычном пожаре, была какая-то неправильная, неожиданная. Эти события заставили меня задуматься о ценности человеческой жизни, о цели и смысле жизни и о том, что каждый человек проходит свой путь в жизни и никому не дано знать, где и когда он закончится. Вряд ли этот офицер жил на свете, учился для того, чтобы погибнуть вот так в молодом возрасте в далёком казахском, захолустном посёлке.


        САРЫ-ОЗЕК.  ЖИЗНЬ В ВОЕННОМ ГОРОДКЕ. ПОХОДЫ.

Как и всех детей нас тянуло желание узнать окружающий вокруг нас мир, «раздвинуть горизонты». Просто узнать, а что там? И когда у нас зарождались разные идеи, и мы старались воплощать их в жизнь. В один из выбранных дней, мы группой в несколько человек брали что-нибудь с собой поесть, и совершали «дальний» поход. Таких походов, в которых я участвовал, помню несколько. Два из них были связаны речкой: это вверх по реке, чтобы узнать, откуда она течёт и вниз по реке, чтобы ответить себе на вопрос – куда же она впадает? В том возрасте, наше буйное воображение рисовало нам какие-то необычные, яркие картины, как в романе «Робинзон Крузо», знаменитых путешественников  Афанасия Никитина, Пржевальского, Ермака, Семёна Дежнёва и других исследователей - первооткрывателей.

Мы выходили рано утром и шли в поход до обеда – вполне ясно, что мы могли пройти всего километров 15-20 в одну сторону. Затем делали привал, обедали и шли обратно. Огромным разочарованием для нас было то, что ничего нового и особенного мы из этих походов для себя не увидели. Места, где мы жили, были степные, вокруг нас лежали практически безжизненные покрытые редкой травой глиняные холмы, и река текла между ними. Посёлки, стоящие на железнодорожных разъездах если и были, то очень маленькие и редкие, всего в несколько домов.
 
Вокруг нас лежала огромная, бескрайняя и самое, что обидное – абсолютно безжизненная степь и только вдали на горизонте виднелись синие горы. Но всё равно от этих походов остался след, и они были сделаны не зря, и я помню, что мы смогли ответить себе на давно мучивший нас вопрос, а что же там за линией горизонта? И уже не думать об этом, мучаясь в догадках, а знать твёрдый ответ, который мы сами видели своими глазами. Там, на много километров вокруг – такая же степь, как и вокруг нас.

Раз я упомянул о походах, то расскажу об одном самом большом и длинном из всех, в которых мне приходилось участвовать. Из нашего городка очень далеко на горизонте, между холмов, на фоне синих гор, выглядывал кусочек – он у нас назывался «жёлтое поле», но никто точно не знал, что же это такое? Мы долго, не один год мучились в догадках всё, не решаясь выяснить это. И каждый раз в своих разговорах мы опять возвращались к этому. В этом направлении не было никаких дорог и если решиться на поход к нему, то пришлось бы идти по холмам и полям напрямую. Заблудиться мы не боялись, так как степь была почти ровная, больше пугало расстояние до него.

И вот однажды такой исторический момент настал, когда старшие ребята из нашего «старого городка» твёрдо решили поставить точку в этом вопросе. Мы начали долго и серьёзно готовиться к этому походу: собирали еду, комплектовали команду, несколько наиболее отчаянных девчонок тоже решили идти с нами, согласовывали время, ведь он готовился втайне от родителей, распределяли, кто что несёт, готовили обувь и одежду. Я тоже с радостью присоединился к походу, хотя не все наши мальчишки согласились идти, уклонившись под разными предлогами.

Вечерами, уже засыпая, я мечтал о том, что скоро я сам, наконец, увижу разгадку тайны – представляя, что это будет что-то необычное и фантастическое. Когда всё, наконец-то было готово и продумано мы, предупредили родителей о том, что на обед не придём. Дело было летом, на каникулах, посреди недели и поэтому этот вопрос легко решился. Всё, что нам было необходимо, мы уже заранее сложили в одном сарае. У каждого была фляга с водой, солдатский вещмешок с хлебом, консервами и другой едой, одеждой, на голове – солдатская панама или пилотка. Кепок – бейсболок, которые сейчас в моде мы ещё тогда не знали.
 
И вот в один из летних дней мы группой человек в пятнадцать собрались утром посреди недели и, взяв с собой нашу дворовую собаку «Белку», вышли по направлению к уже давно будоражащему наши умы «жёлтому полю». Хорошо помню, как мы шли по прямой, чередуя подъёмы и спуски между холмами и по ровной степи в довольно быстром темпе. Солнце поднималось всё выше и выше, жара становилась всё сильней, некоторые ребята и девчонки стали уставать, чаще останавливаться, некоторые шли молча, стиснув зубы, а некоторые стали недовольно бурчать, что эта идея сама по себе вроде бы плохая, зачем мы туда идём и т.д. Я тоже хоть и шёл молча, не высказывая ничего вслух, но подумал о том, что если мы сейчас решим повернуть назад, то и я не буду возражать, хотя потом и будет жалко затраченных сил на подготовку.

Поле уже было намного ближе к нам, чем утром, мы довольно много прошли, уже появилась уверенность, что дойти до него всё же возможно. В этот переломный момент, когда воплощение нашей идеи было так близко, она чуть не провалилась из-за малодушия некоторых. Несколько наших старших ребят, организаторов этого похода, очень жёстко пресекли нытьё, – высказав унизительно-презрительные слова в адрес паникёров сеявших смуту, и предупредили, что примут конкретные меры рукоприкладства, вплоть до физической расправы. И все как-то разом утихли и больше до самой победы ни сказали не слова. Но сразу показалось, что идти стало легче – все поняли, что теперь у нас пути назад нет, и может быть только одно решение этой загадки – дойти и узнать, что же это за чёртовое поле, которое уже какой год не даёт нам покоя?

 Открылось, как говорят «второе дыхание», идти стали бодрее, но все разговоры стихли, шли в полном молчании. И я тогда понял для себя, что человек может гораздо больше, чем ему самому кажется, ведь если бы каждый из нас шёл поодиночке или вдвоём, то уже бросили бы эту затею, найдя для себя подходящее оправдание в том, что очень устали или поле оказалось очень далеко. Но, находясь в коллективе и боясь быть осмеянным или показать свою слабость перед другими все, и я в том числе, шли вперёд к той цели, которую мы сами себе поставили.

Я хорошо запомнил, как, поднимаясь на очередной холм, мы с нетерпением вглядывались вперёд, ну где же оно? Далеко ли ещё до него? И главное поскорей хотелось увидеть, что же это такое? С каждым разом оно было всё ближе и ближе. И вот уже в очередной раз, когда мы шли по ровной степи, мы поняли – что оно уже рядом, и мы почти дошли до него! Мы сделали это, ещё несколько шагов и мы наконец-то откроем очередную тайну! И подходя, к нему ближе мы, замедляя ход, наконец, медленно подошли к его краю. И тут нас постигло глубочайшее разочарование – это было обычное поле, засеянное, уже не помню чем – пшеницей или рожью.

 Именно это поле, засеянное далёким соседним колхозом, виделось из нашего городка только маленьким краем между двух холмов. Оказалось, что это обычное колхозное поле – столько времени не давало нам покоя! Конечно, было жаль потраченных на это сил, и я помню, как мы повалились от усталости на него передохнуть. Достали еду, и разложили её на краю этого поля. Как таковой радости и какого-то восторга от осознания того, что мы решили, наконец, так долго всех нас мучающую загадку, никто особо не проявлял. Все мы ждали чего-то неизвестного, необычного, очень удивительного.

У всех в душе от этого было разочарование – исчезла какая-то тайна, неизвестность – всё оказалось гораздо проще и прозаичней, как всё часто и происходит в жизни – в этом я неоднократно убеждался, когда повзрослел.  Мы быстро поели, всё сложили и двинулись в обратный путь – каждый  понимал, что если мы не поторопимся, то вернёмся в городок очень поздно. На обратной дороге, а она нам показалась намного легче и короче, откуда только взялись силы, шли бодрей и веселей. От былых сомнений о том, что необходимо было идти или нет, не осталось и следа – у всех появилось такое прекрасное настроение, появилось чувство победы и уверенности в себе.

Каждый что-то доказал сам себе, намного больше, чем просто узнал о том, что же представляет собой «жёлтое поле». В городок мы вернулись уже к вечеру, все те, кто не ходил, собрались у входа в него в ожидании нас. Хорошо помню, когда мы увидели всех, кто нас ждал и сообщили им новость о том, что дошли и всё узнали, и какое было у них сожаление в глазах. А все мы оказались в окружении наших друзей и долго отвечали им на всякие волнующие вопросы. Ещё много дней потом наш авторитет – тех, кто принял участие в походе, был высок, мы сами гордились этим и нам завидовали те, кто не пошел.

Хотя у меня ещё несколько дней сильно болели мышцы ног, и необычная дрожь в них не давала возможности приседать, как и другим участникам похода, ведь мы практически без подготовки прошагали не один десяток километров, я был собой доволен – выполненная нами задача стоила этого! Конечно, со временем эти впечатления улеглись и под наплывом многих других, отошли на задний план. Но запомнились надолго. Но на второй такой поход или подобный этому больше никто не решился, даже через несколько лет.

 Но именно с того похода я заметил в себе какие-то невидимые на первый взгляд перемены; меня как-то перестали пугать любые жизненные трудности, появилась уверенность в том, что я теперь всегда смогу достичь конечного результата и просто уверенность в себе и в своих силах. Кто знает теперь, что это? А может быть, просто пришло моё время взрослеть, и эта история лишь явилась катализатором всего, или здесь кроется что-то другое? Не знаю. Может быть, просто любому человеку необходимо проходить через какие-то свои трудности в своей жизни, чтобы становиться крепче и «закалённее»?

 Кто знает, может  именно эти реальные, первые преодолённые трудности из того похода, потом и помогли мне выдержать все дни абитуриентской жизни? Может быть, именно отсюда необходимо искать ответ на вопрос, как же я смог всё выдержать, вытерпеть, преодолеть и поступить в АВОКУ? Я же ещё для себя из той истории понял, что к любому делу необходимо хорошо готовиться и всё тщательно планировать, учитывая каждую мелочь. А когда уже решение принято, то оно должно выполняться, и если в этом возникает необходимость – надо жёстко наводить дисциплину, иначе успеха никогда не достичь. Много раз в жизни я потом вспоминал тот поход, подготовку к нему и урок жизни, который нам преподали старшие товарищи.

Каждый год весной мы обязательно, когда наступало определённое время, ходили за колокольчиками. Оно примерно совпадало с первомайскими праздниками. Идти необходимо было довольно далеко, в определённое место, вдоль железной дороги. Собирались мы утром, всем двором, брали многих девчонок, поэтому компания получалась всегда довольно большая – человек по 20-25. Шли вдоль железной дороги, которая уходила от нашего городка и терялась между холмами, по высаженным по её краям посадкам деревьев.

По пути, конечно, попадались цветы, но очень редко и мало – и их никто не рвал, так как все шли к «своему месту». В Казахстане всегда вдоль железных дорог высаживали деревья, в основном карагач. Так как почва была плохая, деревья  росли плохо, многие засыхали без полива. Надо пояснить, что Сары-Озек переводится с казахского языка дословно как «жёлтая глина», или в более вольном и  поэтическом варианте, как «золотая яма». И это название полностью оправдывало себя: всё вокруг было серо-жёлтого цвета и его всевозможных оттенков. Цвет земле давала глина – практически везде почва была негодная – глинистая, с редкими проблесками песка.

Но, несмотря на то, что деревья вырастали высотой 2-3 метра, за ними ухаживали: между рядами деревьев всегда было пропахано трактором, засохшие деревья вырубались, а на их место подсаживались новые. Вокруг нас была голая степь, с редкими кустиками травы. И только на небольшом участке, каким-то чудом природы, среди глины появлялась довольно хорошая земля. Это место было от нашего городка в 4-5 километрах в небольшой лощинке между холмами и издалека почти не видно. И только когда к нему подойдёшь ближе, то захватывало дух от вида открывающейся красоты. На фоне зелёной травы росла огромная поляна удивительно ярких сине-фиолетовых колокольчиков. Почему-то только здесь их было так много, и росли они так густо, что от их вида разбегались глаза.

А самое главное – здесь стоял такой удивительный запах, который передать не возможно, что от него начинала кружиться голова. Это был аромат цветов смешанный с весенним запахом степи и, вдыхая его просто хотелось жить и радоваться жизни. Ради такого зрелища стоило идти в такую даль, поэтому, когда мы собирались идти за колокольчиками, то все откладывали свои дела, что бы сходить. Помню, как мы всегда счастливые шли домой с огромными букетами в руках. Не знаю, из-за того, что я вырос в Азии или из-за своих детских впечатлений, я привык к такому пейзажу. Вид бескрайней степи, поросшей редкой травой и ковылём, отдалённость и чёткая линия горизонта, далёкие синие горы на фоне неба – всё это было мне так привычно! Эта молчаливая широта и бескрайность, ощущение свободы взгляда, когда глаза не упираются в дома, деревья и строения. Можно сказать, что именно тогда я полюбил такой пейзаж и солнце, так как вырос на этом всём. Так часто этого не  хватает мне в городской жизни!

 Дома мама в разных вазах расставляла колокольчики по квартире, и она сразу приобретала какой-то удивительный вид. Она всегда этому была рада и счастлива – могла расставить цветы, сесть на диван и просто сидеть и смотреть на них. Удивительно, но почему-то я запомнил только эти минуты счастья у мамы! Таких удивительных колокольчиков я уже позже никогда и нигде не видел, хотя и жил во многих местах нашей страны. У меня сложилось такое впечатление, что они росли только в районе Сары-Озека и поэтому, когда я вспоминаю те колокольчики – это воспоминания счастливого детства.
 
Кроме колокольчиков еще, правда были и небольшие красные маки. Они как-то внезапно, все одновременно  появлялись в степи весной целыми полями. Их было просто неимоверное количество – просто настоящие моря из ярко-алых маков. Но собирать их было бесполезно, так как они сразу же обсыпались, поэтому на них можно было только смотреть и удивляться ярким краскам природы.
Всей школой, в которой я учился, мы ездили на автобусах, которые нам выделяло командование гарнизона на экскурсии.  Хорошо запомнилась одна – к памятнику Чокана Валиханова, который был первым казахским просветителем, исследователем истории и культуры народов Средней Азии, Казахстана и Западного Китая, создателем казахского алфавита, а также записей народного эпоса.

А ещё он якобы прославился тем, что рисовал рисунки и акварели. Правда, что это за рисунки и где же они хранятся, чтобы на них посмотреть – было непонятно. Памятник ему был расположен почему-то примерно в 40 километрах от Сары-Озека в степи, вроде бы он там где-то умер в середине девятнадцатого века. Позже я узнал, что он был царским офицером, окончил Омское военное училище, служил в Санкт-Петербурге, т.к. был образованным северным казахом из Семипалатинской области, а Казахстане бывал только эпизодически. И чего его занесло в наши края, тогда я особо не задумывался, но раз мы ездили к  памятнику, то его имя и фамилия мне запомнились.

Памятник удивил меня тем, что одиноко находился в пустой степи, и никаких посёлков рядом не было. Он представлял собой огромную гранитную стелу, а под ней мраморная плита с казахским текстом, огороженный ажурной решёткой. Вокруг памятника росла высокая некошеная сухая трава, валялся давно неубираемый мусор. В то время это очень сильно удивило меня – зачем и для чего необходимо было его делать в такой глуши? Ведь от дороги на Панфилов до него было около 15 километров по просёлочной дороге, а до ближайшего посёлка километров 5-6. Поэтому просто так к нему сходить было не возможно, необходимо ехать только на автомобиле.

Когда мы подъехали к нему и пока были возле него, а это заняло около трёх часов, никого других там не видели, мы всё время были одни. Не было никаких охранников – экскурсоводов, и никаких других посетителей кроме нас. Вокруг была только пустая степь. Больше я таких необычных памятников за всю свою жизнь не встречал. Они все, как правило, находились в населённых пунктах или хотя бы рядом с дорогой. От этого посещения у меня навсегда осталось чувство какой-то заброшенности, глупой необходимости там находиться и, по моему разумению, абсолютной бесполезности. А ещё остались вопросы без ответов, что он там делал в этой голой степи этот «великий» казах? Чем занимался? Если он такой знаменитый, то почему его не похоронили родственники у себя на родине? Или хотя бы в своей столице?

Другим организованным походом у нас в школе был поход в рощу на другом конце посёлка. Она была расположена за «Киселёвкой», это был убогий и заброшенный далёкий от нас район на другой окраине посёлка, где жили казахи. Большинство домов там строили из глины. В Азии его называют – саман, это смесь глины с соломой или опилками в виде кирпича. Её высушивают на солнце и скрепляют жидкой глиной. Несмотря на такой, на первый взгляд несерьёзный материал, дома в Азии стоят довольно долго. За этой окраиной, между холмами в низине, где протекал небольшой ручей, была высажена небольшая роща.

Расстояние до неё от нашего городка было довольно большое, тем более мы шли вокруг посёлка, что ещё добавляло пути. Мы с утра строем вышли всей школой и пока дошли туда сильно устали. В этой роще мы действительно увидели много для нас удивительного: она хоть и была молодая, но все деревья дружно и хорошо росли, в тени которых мы и устроили привал. А самым поразившим нас фактом было то, что в этом небольшом ручье, который там бежал, плавали  рыбки – пескарики. Их там было очень много, и мы увлечённо бросились ловить их руками.

 Сейчас я понимаю, что это говорило о том, что вода в ручье была довольно чистая, раз в нём жила рыба. К примеру, в нашей речке «Сары-Озечке», протекавшей через военный городок, рыбы мы никогда не видели. Конечно, когда мы устали и перестали её ловить, то просто сели и стали смотреть, как эти маленькие рыбки кружатся в заводях и разливах. Зрелище для нас было удивительным, такого мы ещё не видели – настоящих живых плавающих рыб на природе. Вернувшись обратно, мы ещё долго вспоминали этот поход, но больше я туда уже никогда не попадал.

 Потому что идти туда было далеко, да и через не «наш район» посёлка, в котором жили одни казахи. Там бродить в одиночку или вдвоём было довольно проблематично в нашем возрасте. Но на «Киселёвку» я попал, правда, ещё один раз в жизни, но об этой истории надо рассказать подробнее, так как она у меня оставила очень яркие впечатления.

Как я уже раньше упоминал, моя мама работала в поселковой районной больнице детским врачом. Я много раз был у неё на работе и о своих впечатлениях расскажу позже. Надо сказать, что история началась как обычно, со стука в дверь ночью. Надо пояснить, что всё моё детство к нам дверь стучали часто: днём и ночью, рано утром и поздно вечером – это так впиталось в мою жизнь с детства, что это уже казалось обычной необходимостью – вроде бы так и надо. Потому что телефонов тогда не было, так как сейчас, а у нас дома он появился гораздо позже, уже на другой квартире, когда отец стал занимать более серьёзную должность.

Нам дверь стучали солдаты-посыльные к отцу, или водитель «скорой помощи», ставлю это слово в кавычки, потому что этот автомобиль, не знаю, какой он марки, был точной копией автомобиля из кино «Кавказская пленница». Такая же развалюха с кабиной и отдельной будкой, он был единственным автомобилем в больнице, на все случаи жизни. На нём утром возили врачей с городка на работу и мотались на все вызова по городу, по ближайшим отгонам и кошарам. Моя мама работала детским врачом и поэтому пользовалась огромным уважением среди местного населения, особенно среди казахов, которые жили на окраинах посёлка, мелких аулах и кошарах в горах.

 Помню, несколько раз ей приходилось уезжать в ночь, куда-нибудь далеко от посёлка и там решать проблемы с детьми, роженицами, многим другим – самостоятельно, с минимальным набором лекарств и инструментов, которые брал с собой водитель заезжая за ней уже по пути. Как и каким образом, она решала всё там без современного оборудования она как-то не рассказывала, но благодарные ей за помощь они иногда ей что-нибудь давали – она часто привозила кумыс, кусок бараньего мяса или курт – солёное тесто с молоком и творогом высушенное до состояния крепкого камня.

Его можно было откусывать маленькими кусочками и сосать – маленького шарика хватало надолго. После одного такого выезда, подробностей которого я не помню, одни очень настойчивые казахи с «Киселёвки» всё-таки настояли на том, чтобы она вместе с отцом и конечно со мной пришла к ним на какой-то праздник.
 
В один из выходных дней, я это хорошо запомнил, мы все вместе пешком через весь посёлок добрались до «Киселёвки». Немного пропетляв по улицам, нашли дом, где нас уже ждали. Дом, правда, оказался довольно приличным – полы в нём были деревянными. Я впервые в своей жизни (не знаю как мои родители, но кажется они тоже) оказался в такой обстановке полного национального колорита. В доме везде на полу были постелены кошмы – это национальные ковры из шерсти баранов, а в соседнем дворе как раз шел процесс изготовления такой кошмы. Дикость её изготовления меня сильно поразила; сидя прямо на земле на коленях, 5-6 старух катали синхронно огромный тюк – скатку из шерсти. Работа довольно трудная, монотонная и долгая – глядя на них, у меня возникло такое ощущение, что они катали его целый день.

Самым удивительным было то, что по-русски с трудом, но понятно говорили только один или два молодых мужчины, все остальные знали только несколько слов или фраз, а женщины и дети вообще не говорили и не понимали языка. Они все ходили в национальную школу «на горе». Молодые парни, оказывается, служили в армии и там хоть немного освоили разговорную речь, конечно, она была далека от идеала, но всё было понятно, поэтому они и были переводчиками. Так вот все взрослые собрались в доме в одной большой комнате, где прямо на кошме лежащей, на полу был накрыт «достархан», стол с чаем и едой. Национальное блюдо – плов, которое считают азиатским, готовят в Казахстане в районах расположенных ближе к Узбекистану. При чём казахи, в отличие от узбеков и других, утверждающих, что его едят руками, всегда едят нормально – ложками.
 
А настоящими казахскими являются три блюда: первое-«бешбармак», бульон из баранины, порезанной крупными кусками, теста, очень тонко раскатанного и порезанного квадратиками, примерно по пять сантиметров и с добавлением картошки, и второе – «сырнэ», тушёное мясо в казане в собственном жиру. Оно тушиться до такой степени готовности, что отваливается от костей. Третье – знаменитый лагман, очень длинная лапша, раскатанная и вытянутая руками, чем длиннее – тем лучше с подливом из мелко нарезанных и тушеных кусочков мяса и овощей в томате.

Так вот сначала все гости за странной русско-казахской беседой сидели и надувались чаем – весь стол, в смысле пол, был завален дешёвыми конфетами, печеньями и сахаром с леденцами. И только потом через долгое время неспешной беседы, началось настоящее пиршество из бешбармака, мяса и водки. Я, к тому времени немного посидел с взрослыми и, выпив чаю, вышел на улицу во двор, где меня окружили дети – казахи моего возраста.

 Несмотря на то, что мы общались жестами и краткими словами, у нас завязалась очень оживлённая беседа. Как все русские люди, выросшие в Казахстане, я тоже знал несколько слов на казахском языке, а они столько же на русском, но, тем не менее, мы как-то очень хорошо стали понимать друг друга. Сначала мы поели курта, пощелкали семечек, а затем начали играть в кости. У нас она называлась культурно – асики, а по-простому – в мослы. Эта игра была очень популярна среди нас, детей в то время. Это были специальные кости из суставов ног баранов. У нас в городке у каждого их было штук по 10-15, и они очень высоко ценились. Так как у нас, у детей офицеров возможностей доставать их было не так много не то, что у тех, кто держал баранов, поэтому мы если и играли, то осторожно, аккуратно и экономно.

 К ним относились очень любовно и особенно ценились у нас цветные: зелёные – крашенные зелёнкой, красные – марганцовкой, жёлтые – йодом, были и другие цвета, уже не помню чем окрашенные. А в биток, высверливая в нём отверстия, заливали свинец из разбитых аккумуляторов, которые выбрасывали из воинских частей на мусорки или в степь за автопарками. Эту технологию добычи свинца из аккумуляторов я освоил ещё в детстве. Сначала надо было аккуратно вылить из него элекролит, чтобы не обрызгаться, иначе он прожигал дыры на одежде.  Затем, разбив его корпус, отделить свинцовые решётки и выбить из них пористый наполнитель.

Стучать необходимо было точно рассчитанными движениями о плоский камень, лучше всего о кирпич. Потом всё что получилось молотком сплющить в единый комок и банке переплавить в свинцовый слиток, отделив шлаки. Только после всего этого можно было в новой чистой банке выливать, что хочешь: солдатики, черепа на ключ, и самое главное – пули для «поджига». Всё это делалось в специальной мокрой глине со своими секретами мастерства. Для этого у нас были целенаправленные походы за свинцом, и всем этим мы занимались за городком. На костре плавили свинец в консервной банке, высверливали отверстия в костях ручной дрелью и заливали в них свинец.

Так вот когда я увидел у местных пацанов целые мешки этих мослов, которые для них ничего не значили – огромнейшие богатства по нашим меркам – я просто обалдел от всего увиденного! Они дали мне их целую горсть для игры, и мы долго и увлечённо играли, пока родители сидели в доме. А сидели они очень долго, я несколько раз подходил к столу и наскоро перекусив, снова убегал к уже своим друзьям-аборигенам. Я впервые в своей жизни так близко полностью окунулся в «экзотическую» жизнь местного народа! И был очень удивлён тому, что люди живут вот таким подобным образом и считают это нормальным. Сколько лет потом я жил в Сары-Озеке, я всегда помнил о том, что где-то далеко, на другом конце посёлка существует параллельно нам та – другая, чужая нам жизнь. Так вот этот поход мне хорошо запомнился потому, что те ребята сделали два «очень дорогих» мне подарка.

Первый – целое состояние, довольно увесистый мешочек разноцветных мослов, такого количества у меня никогда в жизни больше не было. И второй – лянгу из настоящей бараньей шкуры, для игры ногами, ещё долго вызывающую зависть у моих друзей в городке. Помню, как мама и отец по дороге назад, когда я им показал свои «богатства», пришли в ужас от всего увиденного. Мама, всегда брезгливо и отрицательно относившаяся ко всему этому, хотела сразу всё выбросить, но отец её остановил.

Под его влиянием мама не стала сильно перечить, видя мои счастливые глаза, но сказала, чтобы она их не видела в доме. Поэтому я дома их хранил на самом дне коробки с игрушками. Помню то детское радостное ощущение счастья от обладания такими богатствами. Целый месяц затем я играл, не задумываясь о результатах игры, проигрывать – было не жалко! Мама с отцом затем долго ещё вспоминали этот поход «в народ», правда, больше я таких героических походов не помню. Позже у них появилась знакомая местная русская семья с другой, русской окраины и мы ходили туда вместе, а потом я один.

Ещё хорошими воспоминаниями о нашей жизни в школе в городке осталось то, что несколько раз один из родителей – офицер приносил в школу свой кинопроектор и показывал нам фильмы, правда, без звука, но и то по тем временам это было удивительным. Все фильмы были «шлягерами» тех времён: «Пёс Барбос и необычайный кросс», «Самогонщики», а так же все серии одного из любимых мультфильмов «Шайбу-шайбу!»

Мы всё смотрели с восторгом всей школой несколько раз подряд, хоть и без звука – мы и так все слова знали наизусть. Это происходило хоть и нечасто, но когда мы об этом узнавали, то ждали и радовались просто как все дети. Все организованно рассаживались в коридоре школы, перед экраном из белой простыни, киноаппарат ставили на возвышение, все плотно смыкались в рядах и нетерпеливо ждали, пока протянут провода к розеткам, вставят кассету и наконец-то кто-то из учителей выключит свет и начнётся кино.
 
В это же время отец сам тоже серьёзно увлёкся кино и фото делами, он же чуть позже, когда я повзрослел, научил и меня всему этому. Сколько я себя помню, у нас в доме всегда был полный комплект всех принадлежностей для печати фотографий, где и когда отец это всё покупал, не помню. У отца было две кинокамеры: одна для 8мм плёнки «Кварц», а вторая для 16мм плёнки «Экран». В ней сначала снималась одна половинка, а потом вторая.

После проявки её разрезали специальным приборчиком – резаком, похожим на шарик пополам, а потом склеивали и монтировали в фильм. Был и фотоаппарат «Смена-2», на котором отец учил снимать меня первые снимки, конечно ещё чёрно-белые, цветные делали только в фотостудиях. Отец был моим учителем, и он объяснил мне все основы  и понятия фотодела: выдержка, диафрагма, фокус, компоновка кадра и т.д. Откуда-то он принёс мне специальную книгу-учебник по основам фотографии. Она была написана довольно понятным и доступным языком.

До сих пор помню её – тёмно-зелёного цвета и с фотографиями-примерами, сделанными с одного места и в одно и то же время, но с разными диафрагмами, выдержками и расстояниями. В ней же хорошо была описана съёмка с фотообъективами и микросъёмка с кольцами. Прямо скажу, что не было у меня в детстве более любимой книги, чем эта. Я любил завалиться на диван, взяв её и каждый раз перелистывая находить в ней что-то новое. Хоть я её и берёг, но куда она делась из моей бурной военной жизни с переездами, не знаю. А жалко, книга была хорошая, редкая. Откуда мой отец сам всё знал, я не могу точно сказать, но меня он обучил очень быстро и на первых порах всегда мне помогал, только жаль, что они все остались дома у родителей в Чимкенте. Этот исторический первый фотоаппарат «Смена-2» не могу точно утверждать но, кажется, он так и валяется в Чимкенте в шкафу на нижней полке, среди моих игрушек.

Видя моё увлечение, отец на какой-то праздник купил мне новый, более современный фотоаппарат – его название я помню очень чётко «Чайка-2». Он отличался тем, что на обычной 35мм плёнке позволял делать не 36 кадров как у всех, а делил кадр пополам – и получалось 72, конечно меньшего размера. Это не давало возможности делать фотографии большого размера, но 9;12см и 10;15см делал отлично. Поэтому всегда можно было делать несколько кадров с разными выдержками и расстояниями, не экономя плёнку, а при печати выбирать лучшие снимки.

Но когда мы с отцом садились печатать, то фотографий у нас всегда получалось много. Помню, что он всегда с большим желанием помогал мне при этом сам, увлекаясь при этом, не замечая времени. Но этим я серьёзно увлёкся уже позже, где-то в 6-7 классе.

Рассказ о кино-фото успехах был бы не полным, если я не расскажу о том, что и у нас был «домашний кинотеатр» кинопроектор «Луч-2». Отцу больше нравилось снимать кино, поэтому дома у нас было огромное количество отснятой киноплёнки. К фотографиям он относился как-то прохладно, не особо увлеченно, поэтому фотографий осталось не очень много, а вот разных киноплёнок, смонтированных в фильмы и просто оставшихся кусочков на кассетах, было достаточно.

Надо сказать, что проявка киноплёнки была довольно сложная процедура, намного сложнее, чем проявка фотоплёнки; необходимо все, делая в темноте проявить, промыть, засветить, закрепить, а затем аккуратно просушить её. И на каждом этапе были свои трудности, которые влияли на результат, поэтому было много брака: целиком и кусками. Несколько раз я видел, как он отправлял плёнки проявлять по почте, чтобы не мучиться самому, их проявляли на какой-то фирме.

Конечно, сюжетов для съёмки было немного, да и в главных ролях всегда были «довольно известные артисты» - мама, я да солдаты в части. Уже тогда отец научил меня всем премудростям кино: съёмку начинать с обзора природы и только потом переходить на «артиста» в кадре, при съёмке не смотреть в камеру, делать вид, что ты её не замечаешь, стараться держать камеру при съёмке ровно и вести её плавно. Многое, чему меня в детстве научил отец, я стал, потом замечать в кинофильмах, которые смотрел. Но кроме плёнок, которые снимал отец, у нас были две мои любимые кассеты купленные в магазине.

Это 10-минутные короткометражные фильмы: про город Севастополь, в котором я был, поэтому всё там мне было знакомо – красочный и цветной, обзорная экскурсия и второй мультфильм «Шайбу-Шайбу!» Оба они были без звука, но это не уменьшало радости и восторга от их просмотра.

 Позднее отец научил меня всем хитростям включения проектора и разрешал уже мне самому по вечерам включать его в своей комнате. Иногда и он сам, под хорошее настроение присоединялся ко мне, говоря: «Давай сын заводи аппарат!» Мама тоже, когда слышала характерный шум работающего проектора, любила «заглянуть на минутку» к нам. И каждый раз, глядя на экран, они между собой начинали вспоминать: «А это помнишь? А то? А помнишь как…?» И каждый раз одна и та же киноплёнка с одним и тем же сюжетом вызывала у них разные воспоминания, истории и обрастала новыми подробностями. И видно было, что они рады этому и счастливы вспоминая всё то, что уже было и осталось на киноплёнке у них в жизни.
 
Самым трудным из всего этого было клеить рваную плёнку и соединять стыки сюжетов на плёнке. Эта работа требовала терпения, усидчивости и аккуратности, ведь кинопроектор был довольно капризным – и, если клеить не точно, не стык в стык, то сразу рвал плёнку. Хотя это и было долго и требовало большого терпения, я любил с этой работой, не спеша копаться, ведь радость от конечного результата была очевидна. Ещё в моей памяти осталось то таинственное ожидание результата от проявки киноплёнок.

Отец не спеша, разводит все химикаты из прозрачных мешочков в разных банках, специальным градусником меряет температуру в них, иногда доверяя эту работу мне. В каждой банке цвет раствора отличается от других и надо быть очень внимательным, чтобы не перепутать ни банку, ни время обработки плёнок в специальном бачке. Отец сам заливает, выливает, промывает, отсчитывая время, а я сижу рядом и тоже переживаю за конечный результат. А потом самое главное, ради чего всё делалось: на ещё мокрых, развешенных на бельевых верёвках киноплёнках мы с интересом и нетерпением разглядываем кадры, выясняя, что же у нас получилось, а что нет.

Со временем интерес у отца к съёмкам кинокамерами как-то постепенно угас, он перестал снимать и только иногда, перебирая что-нибудь, залезая глубоко в шкаф, мы с мамой натыкались на них. По крайней мере, уже в Усть-Каменогорске и Чимкенте отец это дело полностью забросил. Кинокамеры мы с мамой, точнее сказать я, по своему паспорту, «удачно реализовали» незаметно от отца, через комиссионный магазин в Чимкенте, а кинопроектор оставили. Я уже как-то в отпуске, будучи офицером, залез в эти плёнки, которые хранились в коробке, и их было очень много в шкафу: и кусочков и просто не склеенных обрывков, и с разрешения отца собрал со всех разных кассет плёнки в одну, попытавшись смонтировать их в хронологическом порядке. На этот гигантский труд  у меня ушло довольно много времени, несколько дней точно. Из всех годных, которые сохранились, получилось две больших кассеты: «Семейная» и «Офицерская».

Через несколько дней, а это уже было в Чимкенте, был какой-то праздник. К нам приехали Вова с Ирой, моя тёща Тамара Владимировна и я, настроив проектор, показал эту хронику на кассете «Семейная». Конечно, там были и хорошие, длинные кадры, но было и много разных кусочков-сюжетов по 10-20 секунд из разных времён. Все смотрели внимательно, с интересом на кадры, где «основные актёры» были – мама и я, ещё маленький мальчик, ходили в Москве возле мавзолея и памятнику Неизвестному солдату в Александровском саду.

 Женя, мой старший сын, которому тогда было всего лет пять, сидел с нами и всё видел в первый раз, глядя на экран, задал вопрос, который вызвал у нас всех такой долгий приступ смеха, что пришлось даже остановить фильм: «Папа, а что это за пацан ходит рядом с бабой Людой?» А на плёнке был я, когда мне самому было лет 7-8. После долгого приступа смеха, от этого вопроса, только моей маме с большим трудом удалось его убедить в том, что этой плёнке уже было 20 лет и маленький мальчик, который на ней ходит – его папа. Женя, как ребёнок долго не мог в это поверить.

На киноплёнке были и цветные кусочки – отец пробовал снимать на цветную плёнку, но её было очень сложно проявлять и получалось очень много брака, почти половина плёнки. Поэтому после нескольких попыток, не совсем удачных, он вернулся обратно на чёрно-белую плёнку.

Возвращаясь к тому времени надо сказать, что самым доступным для нас было – это фильмоскоп. Сейчас детям и не объяснишь, что это было такое механическое приспособление, где надо было вставить специальную плёнку, которая продавалась в маленьких круглых коробочках и вручную её прокручивать. Мощная световая лампа через увеличительное стекло проецировала кадр на стенку, а под кадром был текст истории или сказки. 

Вечерами мы собирались у кого-нибудь дома и сидя в темноте с увлечением  смотрели эти диафильмы, так они назывались. У меня тоже был такой фильмоскоп и огромное количество диафильмов с разными сказками, научно-популярными историями о космосе, космонавтах, строении земли, животных и птицах. Хорошо помню то ощущение тайны, темноту комнаты в которой приходилось смотреть, яркость красок на кадрах плёнки и ощущение радости от путешествия по чужим, неведомым странам и далёким мирам. Первые знания об окружающем нас мире мы получали с помощью фильмоскопа и диафильмам. Они стоили копейки, были доступны и мы обменивались ими как сейчас молодёжь DVD-дисками.


        САРЫ-ОЗЕК. ЖИЗНЬ В ВОЕННОМ ГОРОДКЕ. КИНО И КНИГИ.

Я уже упоминал о том, что в те времена, когда я рос в гарнизоне кроме ГОКа, в котором мы смотрели кино, с наступлением летнего сезона у нас открывалась возможность огромного выбора смотреть кино среди солдат. Эти дни я запомнил на всю жизнь – каждую среду, субботу и воскресенье по вечерам, когда стемнеет в каждом полку и отдельном батальоне (а это получалось около 6-8) на летних площадках начиналось кино. Площадка представляла собой огромный экран-стену, выложенную из кирпича, оштукатуренную с одной стороны и побеленный известью, перед которой больше ничего не было.

Часть солдат приносили лавки, стулья, но большинство стояли, сидели или лежали прямо на земле. Мы в эти дни собирались небольшими группами и тоже шли  смотреть, как правило, у каждого из нас была «спецодежда»: старый отцовский офицерский бушлат, на погонах которого были звёздочки – воинское звание отца, который мы брали с собой.

 Это была незаменимая вещь, ведь его можно было смело подстилать на землю и лёжа на нём смотреть фильм, а в прохладный вечер его можно было одеть в рукава. Все солдаты гарнизона тоже знали, если дети вечером ходят по гарнизону, то это могут быть только дети офицеров, и никто нас никогда не прогонял, а даже наоборот, относились к нам как к своим младшим братьям и всегда давали место поближе к экрану.
 
Никто с нами не проводил занятий, – но мы с самого малого возраста хорошо и свободно ориентировались в сержантских и офицерских званиях, знали кто старше, кто младше. Когда я приезжал в отпуск к бабушке то там, общаясь со своими гражданскими сверстниками, дико удивлялся тому, что они вообще не имеют об этом никакого понятия. А нам простой солдатский быт и мир был знаком с детства, мы просто вырастали в нём. Так как воинские части располагались вместе, то и летние кинотеатры были рядом. Мы перед началом старались успеть пробежать все, чтобы знать какой фильм будут показывать на каждой, это было легко узнавать у солдата, который заранее настраивал киноаппарат на площадке.

Огромная серая  коробка с киноплёнкой стояла рядом и на ней была наклеена бумажка с названием фильма. Порядок показов кинофильмов в гарнизоне был не хитрый и всем понятный. Сначала фильм показывали в ГОКе, а потом его передавали в танковый полк (он был основой гарнизона, и его номер – в/ч12740 врезался мне в память с детства), затем в артиллеристский полк и дальше в другие части. Из-за этого мы делились на группы, и каждая шла смотреть то, что выбирала. Поэтому, если ты пропускал по каким-то причинам посмотреть кинофильм, то всегда была возможность увидеть его у солдат.

 А если выбор был небольшой – то мы хороший фильм смотрели дважды, иногда трижды, ну а самые-самые и больше. Я тоже любил смотреть фильмы, таким образом, и не только из-за того, что в ГОКе билет стоил 20 копеек, а здесь бесплатно, а за необычность обстановки, свежий воздух, звёзды на небе и возможности, если фильм покажется неинтересным, то быстро перейти на другое место.

Зимой было хуже, солдатских кинотеатров в гарнизоне было всего три. Поэтому если офицер у входа пускал нас смотреть – то мы все с детства знали «железное правило выживаемости», которое надо было выполнять обязательно – сидеть и смотреть фильм до конца и после окончания ждать, пока не выйдут все солдаты. Потому что солдат всегда был полный зал, и после окончания кино у выхода возникала такая давка, из-за того, что все спешили и хотели сразу выйти, что нас могли просто незаметно раздавить в этой толпе. Хоть мой отец и часто мне напоминал об этом, особой нужды в этом не было – этот закон знали все дети гарнизона.

Своё детство, несмотря на то, что оно и прошло в маленьком посёлке и огороженном забором военном городке я считаю счастливым, хотя бы из-за того, что такого количества художественных  кинофильмов я никогда больше в жизни не видел. В отличие от тех, кто жил не так как мы, все любимые и знаменитые фильмы которые только были в то время, я видел по несколько раз. Это все серии про индейцев: о Чингачгуке и  Оцеоле, – где играл Гойко Митич, американские вестерны про индейца-героя, вождя семинолов – Виниту. Все серии с Луи де Фюнесом про Фантомаса, жандармов, «Большая прогулка», «Человек-оркестр».

Индийские – «Месть и закон», «Бобби», «Мститель», «Зита и Гита» и другие с Раджи Капуром я видел не один раз и поэтому хорошо запомнил и даже выучил наизусть. В тоже время вышел фильм-пародия с Бельмондо «Великолепный» и такая же пародия как «Лев готовится к прыжку», которые мы все смотрели до бесконечности. Настоящая сенсация была с бразильским фильмом «Генералы песчаных карьеров», о жизни юных бандитских группировок. Все жалели маленьких бандитов, которые жили трудной жизнью – разбоем и набегами на город.

В нём была такая великолепная музыка, что фильм запоминался надолго. Сейчас бы сказали, что это был «шлягер» семидесятых годов. Помню, как я впервые видел, как люди шли на фильм и приносили с собой магнитофоны, чтобы записать музыку, звучащую с экрана. Из русских фильмов любимыми были: «Начальник Чукотки», «Александр Невский», «Добро пожаловать или Посторонним вход запрещён», «Синяя птица», «Бриллиантовая рука».

Особым уважением у нас пользовались в то время фильмы про древних греков и римлян рассказывающие о мужестве, героизме и самоотверженности людей: «Спартак», «Даки», «Колона», «300 спартанцев», «Звёзды Эгера». Под влиянием этих фильмов мы, как все дети играли и подражали этим героям, полностью отдаваясь игре. Хорошо помню, что после просмотра фильмов про индейцев все повально вооружались томагавками, – их заменяли маленькие туристические топорики, которые мгновенно выкупались в нашем хозяйственном магазине, а если не хватало, то и в городе.

Обязательно самодельными ножами, не режущими, а только хорошо втыкающимися, их запросто делали из полоски стального листа, а ручку навивали из алюминиевой проволоки, проходя сверху, синей изолентой – их делали сразу несколько штук, чтобы каждый раз не бегать доставать нож из мишени. Очень важно было сделать их одинаковыми и похожими друг на друга, чтобы рука привыкала к их форме и весу. Я ещё в детстве быстро освоил эту науку и правильную технику броска и поэтому добивался неплохих результатов, особенно в метании ножа.

Вместо копьев мы приспособились использовать рейку-дранку, которую брали с соседней стройки. К ней на конец прикручивали большой шиферный гвоздь, обязательно положенный на рельсы под маневровый тепловоз и поэтому сплющенный, тоже закреплённый с помощью хитрых и плотных витков проволоки. Конечно, «вооружившись» всеми этими предметами наша буйная энергия искала цели, где же их применить? За нашими домами строители построили два ряда кирпичных сараев и каждый, кто хотел, мог их занимать, чтобы хранить в них разные свои вещи. Когда офицер уезжал, то он просто передавал сарай кому-нибудь из своих друзей.

Со временем среди них появилось много просто брошенных, ничьих – мы там делали себе «штабы» - место нашего сбора, где можно было спокойно сидеть, разговаривать и складывать нужные нам вещи. Поэтому двери брошенных сараев представляли  для нас прекрасные мишени для тренировок, а иногда мы сколачивали из досок мишень-контур человека и разбивали её в щепки за несколько дней.
 
В связи с этим у нас была одна запоминающаяся история. В детском саду, который был у нас в городке, стояла близко к забору одна деревянная беседка. На ней  художником были нарисованы персонажи из сказок Пушкина: Баба-Яга в ступе, Черномор с длинной бородой и много ещё других. Поэтому она представляла для нас собой идеальную мишень. Единственным препятствием было то, что садик охранял сторож, который нас гонял оттуда. Поэтому мы в одно время, когда нас сильно увлекало кино, а буйная энергия требовала выхода, систематически по вечерам делали «набеги» на садик. Время выбирали уже в сумерки, но еще, чтобы было видно.

Вооружившись копьём, томагавком и ножами мы скрытно прикрываясь кустами, подкрадывались к нему, в одно движение, как все настоящие индейцы, перепрыгивали забор, который окружал садик, и скрытно приближались к беседке. Как только мы подходили на расстояние броска, все  одновременно бросали копья, заранее между собой распределив цели, потом метали томагавки и «добивали» уже ножами. Особо у нас ценились точные попадания в Бабу-Ягу и Черномора, поэтому доски вокруг них были самыми разбитыми. При этом набеге, после первого броска, самым главным было ещё громко заверещать по-индейски и метать синхронно, чтобы стук от втыкаемых в беседку копий был одновременным.

 Потом надо было быстро и не мешкая, пока сторож нас не поймал, подбежать и подобрать своё оружие, и убегать иначе сторож у нас всё «оружие» отбирал. После нескольких атак доски в беседке регулярно несколько раз меняли и подкрашивали. Но потом, видно директору садика это надоело, и она пожаловалась начальнику гарнизона. С нами одновременно в один день «поговорили» отцы и «набеги» на садик пришлось прекратить, а потом и мы сами увлеклись другими играми.

После фильмов про древних греков мы все повально увлекались изготовлением мечей и щитов, а самые увлечённые делали даже разные шлемы от русских до таких которые были у крестоносцев. Именно тогда я стал обращать внимание на породы деревьев, так как возрастали требования по твёрдости дерева. Из простой сосны или берёзы мечи быстро ломались и поэтому мы обыскивали все стройки в поисках твёрдых пород: дуба, лиственницы и других. И целыми днями все, собираясь в сараях, увлечённо строгали, точили, вырезали, овладевая искусством владения ножовкой, ножом и наждачной бумагой. Изготовить меч было полдела, необходим был ещё и щит.

Особо ценными в то время были круглые бочки из круглой фанеры: их распиливали вдоль, – и получалось два полукруглых щита. Затем они раскрашивались, внутри делались ручки, чтобы удобнее было его держать, и прибивали войлок – смягчать удары. Таких вооруженных готовых воинов у нас набиралось очень много – целое войско, и мы тренировались, делая как в фильмах; строились в фалангу, перестраивались в линию по команде как настоящие солдаты.

Самыми увлекательными были битвы между собой, когда мы честно и по жребию делились на две группы. Конечно, бились аккуратно, больше ударяя по мечам и щитам, но, иногда увлёкаясь,  доставалось, и по руке или ноге. Битвы были редки, так как всё поле битвы после неё было усеяно обломками мечей, копий и щитов. И снова всё приходилось делать заново. Но с того времени игр я понял главное, что в чётком строю биться легче, когда справа и слева твои товарищи тебя прикрывают, чем когда каждый бьётся в одиночку.
 
Самая удивительная по тем временам была история, связанная с кино, которая произошла с американским вестерном «Лимонадный Джо», моим любимым фильмом детства. Надо сказать, что в посёлке для гражданских людей было всего два высоких огромных типовых кинотеатра – не чета нашему, барачному ГОКу. Они поражали нас своими размерами, имели большое крыльцо и высокие колоны на входе – это ДК Железнодорожников и ДК Целинников. По вечерам там иногда проводили танцы для взрослых, но чаще всего показывали кинофильмы.

 Расположены они были в посёлке, далековато от нас и пойти туда в одиночку кому-то с городка было довольно проблематично потому, что это была «чужая» территория. Можно было запросто огрести по ушам от местной поселковой шпаны. Это деление посёлка по условным границам было первым правилом, усвоенным с детства. Каждый охранял свою территорию и поэтому местные к нам в городок, а мы к ним в посёлок в одиночку старались не ходить. Мягко говоря, мы друг друга недолюбливали и на этой почве у нас были стычки. Но и тут всё было не так чётко: к местным русским ребятам мы относились более-менее терпимо, а с казахами был особый разговор. Поэтому ни один местный никогда не мог придти к нам в городок просто так, в кино или в магазин.
 
Все новые кинофильмы, которые привозили нам в посёлок, сначала показывали в этих ДК, а уже потом отдавали нам в военный городок. Мы так долго и с нетерпением ожидали новый кинофильм «Лимонадный Джо», о котором много читали в журнале «Экран» и мечтали его скорей увидеть, что впервые в истории произошло невероятное. Такое событие было только один раз за всё моё время жизни в Сары-Озеке. Фильм в посёлке начали показывать в ДК Железнодорожников целую неделю и нам всем, кто жил в военном городке, конечно очень не терпелось его посмотреть пораньше, не дожидаясь пока его привезут к нам. И вот старшие ребята каким-то невероятным образом, проявив чудеса дипломатии, договорились с местной казахской шпаной, а кинотеатр был в их «зоне влияния», о перемирии на время фильма.

 Эта новость мгновенно разлетелась среди нас по гарнизону, и конечно, каждый захотел использовать такой удачно выпавший шанс. Срочно был организован сбор денег для покупки билетов на самые лучшие места в кинотеатре. Так объявили старшие ребята – это было их решением – раз мы идём в кино, то должны были высоко «держать свою марку»! Цена билета для нас тогда была просто заоблачной – 70 копеек, но несмотря это никто не отказывался! Наша группа «разведчиков» выкупила билеты заранее, за день до фильма и все разговоры были только об этом невероятном событии. Было назначено время сбора в нашем «старом» городке, чтобы к нам присоединились и те, кто жили на «Жигулёвке».

 И вот такой долгожданный день настал! Мы огромной компанией, ведь мы взяли с собой и всех девчонок с городка, двинулись в посёлок. Никогда больше я в жизни не видел такого количества наших детей собранных вместе. Тут были практически все. Вот что значит «волшебная сила искусства!» Старшие ребята перед походом провели с нами серьёзный инструктаж по правилам поведения. Главным было нигде не отрываться от толпы, держаться вместе, в разговоры с местными ребятами не вступать, на провокации не поддаваться, но в случае чего быть готовым к стычке, но только если будет на это команда старших, а самим ничего не предпринимать.
 
Я впервые попал в такой огромный кинотеатр, и всё там меня удивляло: огромное каменное фойе с картинами и фотографиями артистов, красивый зал с наклоном и огромный экран. Многие местные казахи, дети чабанов пришли не в кино, а просто так – посмотреть на нас, такое событие и чудо для них! Все мы огромной группой, под недобрыми взглядами и удивлёнными нашей смелостью и по их понятиям «наглостью» держались гордо. Мы, строго соблюдая перемирие, сразу не задерживаясь, прошли в кинозал.

Наши места оказались в самом центре зала, оказалось, мы выкупили сразу несколько рядов, ведь нас было больше сотни. Девчат и тех, кто поменьше рассадили в центре, а ребята постарше заняли места по краям, во избежание любых проблем. Народу было полный зал, фильм оказался захватывающим, про жизнь и приключения американских ковбоев. Назад мы тоже ушли все вместе, под взглядами «аборигенов», которые весь фильм ходили возле кинотеатра, чтобы ещё раз на нас посмотреть, но всё в тот раз закончилось хорошо. Но этот поход был один единственный раз в нашей жизни. Все остальные кинофильмы мы смотрели у себя в ГОКе и на солдатских площадках.

Вторым источником знаний в то время были книги – хорошие книги были огромным дефицитом, хотя их цена любой была не больше одного рубля, но купить интересную книгу было просто нельзя, и поэтому их «доставали» по своим каналам, очень ценили и обменивались между собой. Это было «золотое» время, когда я их «проглатывал» в огромном количестве. Именно тогда я открыл для себя, французского писателя Жюль Верна, точно сейчас не вспомню, но всю подписку из огромного количества толстых серых томов я осилил почти за месяц. Александра Дюма с его мушкетёрами прочитал всех сразу за один заход разом.

Луи Буссенара и Артура Конан-Дойля уже читал более вдумчиво, стараясь как можно больше запомнить из рассказов о путешествиях. Я уже упоминал ранее о том, что много книг я брал в нашей библиотеке ГОКа, но всё-таки наступил такой момент, когда я там перечитал всё, что мне было интересно. Тогда мама отвела меня поселковую взрослую библиотеку, которая располагалась как раз напротив «моего нелюбимого детского садика». Конечно, она была намного больше, чем у нас в городке. Там работала довольно приятная женщина, с которой у нас сложились очень хорошие отношения и я очень благодарен ей за то, что она уже целенаправленно стремилась подбирать мне книги. Народу в библиотеке всегда было мало, читального зала не было, и поэтому нам особо никто не мешал общаться.

Она могла коротко рассказать о любой книге сама, а когда я приносил уже прочитанные книги, всегда спрашивала, понравилась ли она или нет? Я у неё был из военного городка записан только один. Она меня довольно хорошо узнала и очень здорово и увлечённо предлагала мне книги, разрешая брать сразу по две-три домой. Всем же остальным давала только по одной. Помню как я «запоем навалился» читать и перечитывать книги уже из поселковой библиотеки. Мама и отец не противились этому, даже купили для меня персональную настольную лампу, чтобы я мог читать по вечерам. Помню, как было здорово уже вечером уютно лечь в кровать, взять какую-нибудь книгу и читать, читать, пока  уже не начнут слипаться глаза.

В комнате стояла тишина, а ты вместе с героями книг или путешествовал, преодолевая трудности, или воевал с врагами, или распутывал хитроумные загадки преступников. Очень поразила меня в детстве книга о русском путешественнике Миклухо-Маклае. В ней необычно было всё: и сама фамилия автора, и захватывающий сюжет, основанный на реальных событиях, а самое главное то, что это всё было реальной правдой. А не придуманной историей, как например, о моряке «Робинзоне Крузо».
 
Читая, её я всегда примерял ситуацию на себя – как бы я смог добровольно, будучи человеком, из высшего общества, офицером, без всякой страховки и гарантий жить и строить отношения среди настоящих туземцев-дикарей? Ведь жить пришлось с ними в каменном веке и не один день или месяц, а целые годы, ожидая прибытия корабля. Именно тогда увлёкшись темой про путешествия, я «одним махом» узнал и открыл для себя великие географические открытия Колумба, Магеллана, Тура Хейердала и про его бальсовый плот «Кон-Тики», папирусные лодки «Ра» и «Ра-2», открытие Антарктиды Беллинсгаузеном и Лазаревым.

 А так же про увлекательное соревнование по открытию Северного и Южного полюсов между смелыми героями-полярниками Нобелем, Скоттом и Пири.
Это было удивительное время! Время мечтаний и детского желания быть там, вместе с ними, скакать на лошадях, плыть на кораблях, встречать туземцев и ощущать чувство неизвестности, которая ждёт тебя впереди. Из того времени меня очень поразила одна книга, сейчас уже не помню её название, где живым языком в виде историй рассказывалось про то, как покоряли Атлантический океан – все поставленные рекорды на кораблях, самолётах, воздушных шарах, дирижаблях, плотах и разных лодках.

Самым удивительным и поразительным в ней был рекорд на четырёхметровой байдарке за две недели! Этому герою себе еду приходилось готовить на маленькой спиртовке, держа её в руках! Сколько человек погибло ради этих рекордов, и сколько пропало без вести – всё это наводило на мысль о смелости и отваге тех, кто победил и рисковал своей жизнью, играя с природой океана. Наверное, сейчас покажется странным, как я всё успевал тогда? Отвечу честно – не знаю! Учёба мне давалась легко, на письменные уроки я тратил очень мало времени, а устные предметы я старался в школе прямо на уроке слушать внимательно, а дома только заглядывал в учебник, чтобы «освежить» знания и жизнь тогда летела со скоростью курьерского поезда. А то, что я успел так много прочитать в своём детстве, всё это благодаря моему отцу.
 
Сколько я помню отца, то всегда с какой-нибудь книгой возле его кровати – у него на тумбочке постоянно лежали какие-то мемуары, а то и по два-три сразу. Будучи по жизни всегда наблюдательным человеком, я сразу ещё в детстве заметил, как очень быстро читает отец, и напрямую его об этом спросил. В ответ на это он мне просто показал и объяснил способ быстрого чтения художественной литературы, когда зрением сразу схватываешь всю страницу, выбирая основное и главное для себя.

 Приступив к тренировке, я буквально сразу, ещё в раннем возрасте освоил эту технику быстрого чтения, и поэтому мог «проглатывать» за вечер до сотни страниц в день. Конечно, когда требуется внимательность и необходимо осмысление прочитанного текста, я читаю более медленно и вдумчиво, а всё остальное с того времени – только так. Поэтому способность быстрого чтения здорово помогало мне в школе, когда я мог на перемене буквально одну-две минуты взглянуть на текст или страницы учебника и, ухватив суть текста спокойно ответить на 4-5. Историю, географию, литературу я внимательно выслушивая объяснение учителя в школе, дома только проглядывал страницы, намечая для себя схему ответа. И никогда ничего не учил в полном смысле этого слова, как это делали другие ученики.

У нас и в доме как-то было заведено с детства так, что ни мама, ни отец никогда не проверяли у меня домашние задания, полностью полагаясь и доверяя этот вопрос мне. Во-первых, отец целыми днями пропадал на службе, да ещё полевые выходы-лагеря, наряды, командировки и времени, проводимого дома у него было мало. Во-вторых, мама, работая участковым врачом по всему району, очень уставала на работе, да и дома соседки по городку не всегда давали ей просто отдохнуть, надоедая со своими проблемами.

 Поэтому вопрос, который сначала мне задавали: «Ты уроки сделал на завтра?», довольно быстро заменился на другой: «Как дела в школе?» А дела у меня в школе всегда были хорошо, за всё время учёбы я вообще не помню каких-то проблем связанных с этим. Учиться в школе мне всегда было легко, и поэтому свободного времени для других дел всегда было много. Конечно, были и досадные неудачи, связанные со спешкой, забывчивостью или неаккуратностью, – но это бывало довольно редко, и было обычной текучкой. По итогам четвертей всё всегда выходило хорошо.
 
Где-то к этому времени относится и открытие сделанное с подсказки отца про то, что можно ещё научиться, не только быстро читать, а и быстро писать. Он рассказал, что существует в мире такое понятие как стенография. Заинтересовавшись этим, я нашёл в библиотеке такой учебник и удивился тому, как умные люди смогли это всё придумать.

Оказывается, действительно можно писать в несколько раз быстрее, полностью используя все крючки и завитушки написания вместо букв и слов. После нескольких самостоятельных уроков и выучив алфавит я мог написать разные слова, но видимо не проявляя должной настойчивости и не находя этому практического применения – забросил. Жаль, что в то время не было никаких курсов, чтобы окончательно выучится этому полезному делу.

С детства, не помню точно с какого класса, но где-то примерно с 3-4 у меня была выработана своя схема учёбы. Я не любил сидеть и ждать, мучится в сомнениях и догадках, как это делало большинство других учеников, волнуясь с мыслью о том,  спросят или не спросят? Поэтому, когда я видел по журналу, что уже пора, не дожидаясь этого момента, сам поднимал руку, чтобы ответить у доски, самостоятельно проявляя инициативу. Четвёрка или пятёрка была сразу гарантирована, и это позволяло мне последующие несколько уроков по этому предмету быть спокойным.

Не помню уже, кто мне про неё рассказал, всё-таки кажется, моя мама, потому что она всегда сидела в школе на первой парте и видела классный журнал. Но я эту идею творчески доработал под себя и так учился все годы в школе и даже в военном училище. В основе её была главная идея, – не ждать и не прятаться от проблем связанных с учёбой, пряча голову в песок, как испуганный страус, а самому смело идти им навстречу, вовремя нанося упреждающий удар!

Из-за того, что мой отец много сам читал и мне всегда давал деньги на их покупку, если я хотел какую-нибудь книгу купить, то у нас в доме их периодически скапливалось неимоверное количество. Мама пыталась складывать их подальше с глаз: в шкаф, на шкаф, на полки, под кровать и другие места, но места постоянно не хватало. Поэтому всё своё детство я всегда помню в окружении книг, при чём отец не выбирал какой-то определённый жанр, а покупал всё, что ему нравилось.

Это были хорошие книги о войне, воспоминания маршалов, знаменитые художественные романы и просто разные интересные книги. Мне нравилось, что если выдавалось свободное время, то, перебирая не спеша книги дома, всегда можно было найти что-то по настроению. Отец читал много, иногда сразу параллельно несколько книг, удивляя меня этим, а потом и я с возрастом заметил это же за собой. Поэтому круг вопросов, на которые он мог ответить был очень большой, практически не ограниченный. Удивляя меня, он мог в тонкостях рассказывать мне о труде шахтёров, полеводов, учёных и моряков так увлекательно, что ему верилось, хотя сам он никогда на этой работе не работал.

Регулярно, примерно один раз в год, мама сама или вместе с отцом делала, как она говорила «ревизию»: отбирала часть книг, по её выражению «на выброс». Так же всегда было и при наших переездах. Избавление от книг возлагалось на меня – стопками я относил их везде: в библиотеку, в наш «штаб»-сарай, солдатам в кочегарку, которая была у нас между домами, а так же в беседку во дворе где их разбирали другие. Уже в Чимкенте, когда я учился в старших классах, мама доверила мне их сдавать в букинистический магазин после домашней ревизии, а деньги использовать на свои карманные расходы. Хорошо помню, что я отвёз в магазин полных три или четыре хозяйственных сумки, получив сразу за это неплохие деньги.

Через несколько лет из нашей первой квартире на четвёртом этаже, мы переехали в другую квартиру, в этом же подъезде, но на втором этаже. Хотя она была тоже двухкомнатной, но на более «престижном» этаже, она мне не очень понравилась: зал был проходной, окна выходили во двор – никакой романтики и вида, под окнами была лавочка. На ней регулярно тёплыми и долгими летними вечерами собирались женщины или молодёжь, которые ржали как лошади далеко за полночь, мешая всем спать.

 С этим переездом был связан какой-то скандал, подробности которого я плохо помню, но якобы моя мама, проявив самостоятельную инициативу, договорилась со старыми хозяевами и быстро переехала. Она провернула операцию самозахвата очень быстро в обед, попросив солдат из кочегарки помочь, и сразу сменила замок во входной двери. Меня в этом деле на помощь или не звали, или я был в школе, не помню, но в том переезде я не участвовал. Как там родители уладили и решили этот вопрос, не знаю, но дальше мы продолжили жить в этой новой квартире.

 Уже в ней у нас появилось первое по тем временам чудо техники – радиола! Она была такая белая, на длинных ножках, с полированной крышкой, а когда её откроешь – то на ней можно было проигрывать пластинки. Как сейчас помню на 33, 45 и 78 оборотов в минуту, это регулировалось специальным переключателем. Хорошие пластинки в то время тоже были дефицитом, они делались на чёрных виниловых дисках двух размеров: большие и маленькие, а ещё были синие мягкие и гибкие из журнала «Кругозор» (был такой журнал для молодёжи с набором в нём из 5-6 пластинок).  Конечно, и у нас появился свой набор любимых с детства пластинок, песни которые звучали на них, я хорошо запомнил: «Королева красоты», «Карлсон», «Как провожают пароходы», «Где-то на белом свете…» Когда у нас собирались гости, в те времена люди не стеснялись сами петь, всегда «заводили» радиолу.

 Тогда не было знаменитого сейчас караоке, его заменяли обычные пластинки, просто имелась возможность поставить любимые песни несколько раз, и это было очень здорово! Поэтому пели много, слова песен знали наизусть, подпевали пластинкам и без них. Моя мама пела очень хорошо, имела большой репертуар: украинские, русские народные, современные и популярные тогда песни. У неё было несколько толстых своих книжек-сборников со словами песен, я их ещё видел в Чимкенте. Она могла вечером дома под хорошее настроение, взяв их руки негромко с удовольствием напевать свои любимые песни.

Кроме пластинок у неё можно было включить радио. Правда на длинных и средних волнах работало всего несколько радиостанций, «Маяк» и ещё какие-то. Но зато на малых частотах было четыре диапазона, а я ещё присоединил к радиоле специальную радиоантенну из скрученной медной проволоки и вывел её на балкон, укрепив на стене, повысив мощность приёма. Поэтому получил возможность слушать в эфире очень много разных радиостанций. Запомнились такие удивительные тихие вечера, проведённые возле неё.

В памяти  всплывают такие картины: я сижу в комнате, свет выключен, на улице уже темно, радиола малым и таинственным светом подсвечивает шкалу и ты, потихоньку вращая ручку настройки, передвигаешь красную палочку, которая скользит по шкале с надписями столиц разных стран. Из радиолы потоком льётся чужая, незнакомая и непонятная мне речь и ты вслушиваешься в неё, удивляясь тому огромному количеству радиостанций, которых слышно. Буквально чуть-чуть повернёшь ручку, и английская речь сменяется на испанскую, итальянскую и многую другую, которую ты не знаешь. Этот мир, находящийся там удивлял и одновременно завораживал тебя своей загадочностью.

Иногда сквозь шум и треск прорывалась и русская речь и даже можно было услышать такие просоветские радиостанции как «Голос Америки» из Вашингтона, «Европа» и «Би-Би-Си». Их пытались заглушать, включая шум и треск, но чаще всего их было слышно хорошо и разборчиво. В то время политика меня особо не интересовала, а вот музыку тех времён – это «Битлс», «Пинк Флоид», «Ролинг Стоунз», Высоцкого и Окуджаву, прослушать можно было только на этих волнах.

Какое это было чудесное и удивительное время, – когда можно было так спокойно, никуда не спеша побродить по радиоэфиру! Уже тогда я стал задумывался над тем, что в этих песнях такого, что их не дают слушать? Было как-то удивительно и по-детски не понятно, как можно вообще запрещать песни, ведь их слышно по радио, а слова можно переписать и петь под гитару? Только почему-то она была у нас только в Сары-Озеке, уже в Усть-Каменогорск её не взяли, а куда она делась, не помню, наверно кому-нибудь оставили на память – так часто делали мои родители, а уже позже и мы с Людой, когда переезжали сами.

Вспоминая жизнь в Сары-Озеке, я конечно должен рассказать о большой странице в моей жизни. Моя мама твёрдо и настойчиво хотела дать мне больше, чем просто образование в школе, но такие возможности в гарнизоне, понятно были ограничены. Единственное, что было у нас реальным в городке – это музыкальная школа. Она тоже располагалась в приспособленном бараке и занимала его половину, а с другого входа была фотография, офицерское ателье и ещё что-то, чего я уже не помню.

Поэтому она решила, что «мы» учиться будем в детской музыкальной школе. Из всего выбора, имеющегося в ней, она выбрала фортепиано, так как большинство «музыкальных знаменитостей» играли на нём или рояле. В городке многие дети учились в этой школе, правда, это большинство были девчонки. Ребята учились менее охотно, более соглашаясь ходить на баян или аккордеон, там обучение было всего – 5 лет. Я же попал на фортепиано, где учиться надо было 7 лет. Мальчиков на него всегда записывалось сначала много, но потом бросали или уезжали, проходив несколько лет. Поэтому, уже в старших классах из мальчишек, которые учились, я был только один.

 Мама меня записала сразу, когда я пошёл в школу, и поэтому я всегда учился параллельно: в первом классе общеобразовательной школы и в первом классе музыкальной школы и т.д. Мама очень серьёзно отнеслась к обучению: сразу купила большую чёрную нотную папку, кучу разных музыкальных книг, а ещё заказала по почте. Через какое-то время мы получили на почте огромную бандероль, обёрнутую в серую бумагу с огромным количеством этих книг. Часть из них понадобились только через несколько лет.

Буквально через небольшой промежуток времени родители купили, уж не знаю где и как, огромное чёрное пианино модели «Лира». Для его хорошего звучания пришёл солдат-настройщик со специальным прибором – камертоном, для настройки и долго копался в нём, что-то там подкручивал, подвинчивал и конце работы я запомнил это, сказал что оно очень хорошее, качественное, выше среднего уровня. После всех настроек, чтобы проверить и показать нам его качество работы, он сел и сам начал играть, понятно, что без нот, по памяти. Он играл много и здорово, классические и народные, разные знакомые мелодии – чем вызвал восторг и умиление у моих родителей. Однако я, глядя на то, как он играет и ловко двигаются его пальцы по клавишам, извлекая из них мелодию,  уже тогда поймал себя на мысли, что я так научиться играть никогда не сумею!

 В чём позже я сам и убедился. Сами мои родители никакого музыкального образования не имели, но меня они решили твёрдо научить. Прямо сказать для меня учится, в музыкальной школе было не трудно, я посещал занятия по музыке, сольфеджио, музыкальной литературе, пел в хоре, несколько раз пытались меня использовать в ансамбле. Это отнимало совсем не много времени, школа была недалеко, рядом с ГОКом, и было очень удобно по пути узнать какой кинофильм идёт сегодня или зайти в библиотеку.

 Но со временем, уже взрослея и оглядываясь по сторонам, честно анализируя свои способности, я стал замечать, что у меня в музыке нет больших или хотя бы каких-то средних талантов. Это было очевидным на занятиях по сольфеджио, когда из группы в пятнадцать учеников я один с трудом мог написать диктант из нот, аккордов и музыкальных фраз. Конечно, что-то мне удавалось правильно, но этого было так мало!

Например, девчонки, которые учились со мной, могли, услышать мелодию какой-нибудь новой песни тут же сесть за пианино и тут же мгновенно на слух подобрать музыку. Я же, сколько не пытался – так ничего ни разу самостоятельно подобрать не смог. Играть по нотам у меня всё получалось, а если сделать над собой небольшое усилие – то и выучить всё наизусть, а вот подобрать самому – ну никак. Тут я понял, видимо вопрос был глубже, в природных способностях. Или они есть или их нет, и ничего тут не поделаешь.
Просто я понял для себя такое понятие как «не дано».

 Сначала эта мысль, пришедшая в мою голову, показалась мне страшной по своей сути: как же это я – и вдруг не могу чего-то или что-то у меня не получается? Ведь у меня, я раньше считал, всё и всегда должно легко получаться. Но потом, хорошо поразмыслив и оглядевшись по сторонам, я понял истину – нет, не всегда всё у всех получается! Есть люди способные к чему-то, а есть – и нет. Видно музыка для меня так и осталась на начальном уровне. Через время я заметил за собой ещё несколько моментов и наблюдений того, чего я не могу или того, что мне не интересно. Например, стихи – я запоминаю их, даже школьную программу быстро без труда, но практически сразу же забываю, и все попытки попробовать самому что-нибудь сочинить – бесполезны, и я даже просто читать их не люблю и не хочу.

В военном училище сразу на первом курсе я понял, что из меня хорошего гимнаста тоже не получится. Были у нас курсанты, которые вертелись и крутились на брусьях и перекладинах так, что приятно было на них смотреть. У меня же высшая оценка по гимнастике всегда была только – четвёрка. Конечно, мы все понимали, что в настоящем бою с врагами важным будет храбрость и умение организовать бой, – то для чего нас и учили в училище, ведь мы не будем «выделывать» перед ними всякие причуды на брусьях, но было как-то обидно!

Потом я заметил за собой ещё одну особенность – я не «фанат большого спорта»; мне иногда просто не очень интересно кто выиграет это соревнование: будь то хоккей, футбол или ещё что-то. Выиграли – хорошо, проиграли – так значит играть надо лучше! Никаких эмоций или трагедий и ничего личного. Иногда гол, забитый в наши ворота соперниками радует меня больше своей красотой, чем с трудом «запиханный» в чужие ворота нашими игроками.

Но вернёмся к музыкальной школе. Конечно, если бы школа была не платная, и был бы большой выбор учеников, то меня выгнали из неё, наверняка из 5-6 класса, а может быть даже и из четвёртого. Но так как моя мама всегда платила во время (помню сумму 18 рублей 40 копеек, потому что в старших классах мама просто давала мне деньги, а я сам платил, приходя на занятия). И с учениками в школе был хронический недобор (многие дети уезжали, ведь это был военный городок и переезды офицеров были частью их службы), то я продолжал сдавать экзамены на свою троечку, а это была моя самая стабильная оценка в музыкальной школе и переводится в следующий класс.

В старших классах меня уже не привлекали в хор, даже для массовости, освободили от занятий в ансамбле, где необходимо было играть совместно с другими, а программу переводного летнего экзамена я начинал учить уже с 1 сентября. Моя мама, как женщина не глупая и мудрая тоже через некоторое время (намного раньше, чем я сам до этого додумался) видимо поняла, что с мечтой о «сыне – великом музыканте» придётся распрощаться, тем не менее, всегда говорила:
- Учись сынок, пока есть такая возможность, возможно, это будет кусок хлеба тебе на старости лет! Я ведь так хотела сама этому научиться всю жизнь!
И я «учился», в первых классах ещё с интересом, а потом просто по привычке.

 Про какой такой хлеб говорила мама я, конечно, смутно понимал в то время. Для меня зарабатывание денег себе на хлеб с помощью музыки сводилось только к одному примеру, который я видел в своей жизни. Это был старик, который сидел по воскресеньям в посёлке возле базара и игравший на баяне разные  песни и музыку. Ему в кепку прохожие бросали разную мелочь. Но так зарабатывать себе на хлеб я в своём будущем не хотел.

 Поэтому мамины слова о будущем хлебе у меня особого энтузиазма не вызывали. В средних классах у меня была серьёзная, требовательная учительница, которая очень старалась научить меня музыке, ставила мне двойки, реально «оценивая мой талант», но потом видимо руководство школы сделало «правильные выводы» и меня перевели к другой – «более опытной» учительнице. Поэтому в старших классах у меня была только одна учительница – молодая жена офицера, уже не помню как её звали но, обучаясь у неё – все мои оценки, стали стабильными тройками. Мы с ней иногда, вместо того чтобы играть на пианино долго беседовали во время уроков на разные темы.

А самое главное – у нас с ней была «одна маленькая тайна»,  о которой мы с ней договорились никому никогда не рассказывать. Но теперь (уже прошло 40лет!) я думаю, что её можно и открыть – это то, что она говорила мне: «Артур, на следующее занятие приходить не надо, занимайся хорошо дома – тренируйся, а я отмечу, что ты был». Понятно, что это прекрасно устраивало меня, а (теперь я понимаю, и её – было меньше со мной проблем!) Дома я конечно несколько раз проигрывал все произведения особо не напрягаясь, а так больше для «очистки совести». Таким образом учёба в 5-7 классах в музыкальной школе – вообще никаких особых проблем у меня не вызывала и не отнимала много времени.
 
Конечно, нельзя сказать, что время обучения в музыкальной школе было потрачено зря. За всё это время в школе, я узнал для себя много нового и интересного: освоил нотную грамоту, узнал про такую науку-сольфеджио и понятии – гармония, много интересного услышал про великих музыкантов на уроках по музыкальной литературе, научился хотя бы на слух узнавать основные классические произведения, что тоже было хорошо. Но основное, что я вынес для себя, обучаясь в музыкальной школе – это то, что я понял – никогда я не смогу прилично играть на пианино, подбирать музыку, а самое главное, что я понял тайный смысл хорошо известной пословицы «выше головы не прыгнешь».

 Если способностей нет к какому-нибудь делу то, как не пыжься и не напрягайся, ничего из этого не выйдет, даже если и очень стараться!
Из обучения в музыкальной школе я навсегда запомнил ту загадочную тишину полутёмного коридора со старинными полукруглыми печами, которые топили зимой углём. Проходя по нему вдоль кабинетов – были слышны звуки музыки, которая доносилась оттуда из-за дверей – отрывки разных музыкальных произведений, это было так необычно, удивительно, настраивало на творческий лад и как-то окультуривало что ли? За долгие годы учёбы я как-то к этому привык, относясь к этому не очень серьёзно, но ответственно.

Время занятий в школе по разным дням недели всегда было разным, и это приучило меня с детства к распорядку уже с вечера, перед сном планировать свой будущий день, распределяя время, чтобы многое успеть. Я благодарен школе в том, что она дала мне в детстве гораздо больше, чем просто музыку. Это и построение отношений в коллективе среди учеников и учителей, и реальную оценку своих музыкальных способностей, а так же способность с малых лет к самоорганизации и умению планировать все свои дела.

Выпускался я из неё тоже не стандартно. В седьмом классе отца перевели в Усть-Каменогорск и он, приехав за нами в апреле, ускорил все  события. В связи с нашим переездом мама решила все вопросы в школе и мне разрешили сдавать выпускные экзамены досрочно в марте-апреле, а не в конце мая как все остальные ученики. Поэтому я сдавал «государственной комиссии» состоящей из директора школы и моих же учителей. Музыкальные произведения у меня были готовы, а по сольфеджио мы с учительницей выучили один билет, который она положила «случайно» первым с краю и название, последовательность аккордов, которых ей предстоит мне сыграть на экзамене, я записал на бумажку и вызубрил.

Так как я к выпуску готовился задолго и «серьёзно», начиная ещё с первого сентября, поэтому я всё успешно сдал на свои тройки. Мне в тот же день, буквально через несколько минут выдали документ об окончании музыкальной школы по классу фортепиано. Единственный вопрос, который задала мне перед «выпускным экзаменом» директор школы, женщина всегда строгая и серьёзная:
- Артур, а после окончания нашей музыкальной школы, ты я надеюсь, не думаешь продолжать своё музыкальное образование?
И услышав мой утвердительный ответ о том, что на этом я твёрдо решил остановиться, «взяла грех на душу» и выдала мне документ об окончании музыкальной школы.

 Помню то, как я радостный принёс его домой маме, а в доме уже шла отъездная суета – все вещи упаковывались в разные коробки и ящики, которые стояли посреди комнат. Поэтому какого-то особого восторга и радости дома, в свете предстоящего переезда это уже рядовое событие не вызвало. После того как я отдал его маме, она видимо уже всё зная заранее, потому что даже не ходила со мной на такой долгожданный для меня экзамен, раскрыв его и едва скользнув по нему взглядом, положила его в специальную сумочку, в которой у нас хранились все документы. Так я больше его и не видел, видимо оно там до сих пор и лежит в шкафу у родителей в Чимкенте.

Честно сказать, что «устав» от обучения в школе я больше никогда не садился за инструмент – просто не было никакого желания. Мама всё-таки ещё настырно перевозила несколько лет пианино с собой: из Сары-Озека в Усть-Каменогорск, из него в Чимкент. Но уже в Чимкенте мама как мудрая женщина, видя моё отношение к музыке, всё-таки приняла «историческое» решение – наконец, продала его и сделала мне «царский» подарок по тем временам (конечно с позиций сегодняшнего дня это выглядит смешным и наивным) – настоящие джинсы! Тогда купить их в магазине было просто нереально, их можно было только «достать с рук», по большому блату – это был огромный дефицит!

 Человек, который носил джинсы, в то время выглядел очень круто потому, что цена на них была по тем временам просто неподъёмная – 250 рублей! Радость от приобретения джинсов я точно помню, у меня была намного больше, чем от обучения и окончания музыкальной школы. Я достойно оценил мамин героический поступок. Нельзя теперь конечно утверждать, что мама выкинула зря деньги на ветер, так долго и настойчиво стараясь обучать меня музыке, ведь всё-таки что-то у меня в голове из музыки осталось, а лишних знаний, как говорится, не бывает. Она старалась, как могла, что бы хоть что-то мне дать в детстве в тех условиях, и нет её вины в том, что всё это мне не понадобилось в жизни. Но как она всё-таки заблуждалась насчёт куска хлеба!

Всю жизнь мне пришлось зарабатывать хлеб совсем другим трудом. Мне так и не пришлось ни разу в жизни воспользоваться этими полученными в детстве знаниями, кроме как для разгадывания кроссвордов, когда вопрос касался музыкальных терминов.


        САРЫ-ОЗЕК. ЖИЗНЬ В ВОЕННОМ ГОРОДКЕ. ИГРЫ И ШРАМЫ.
                ДОМАШНИЕ ЖИВОТНЫЕ.   

Помимо музыкальной школы руководство гарнизона регулярно создавало в ГОКе разные секции для детей в зависимости от наличия преподавателей – как правило, это были солдаты. Ведь раньше армия была для всех и поэтому, уровень интеллекта и ума у некоторых солдат был очень высоким – высшее образование полное, неполное и средне-специальное было не редкостью. Конечно, все кружки были бесплатными, в то время об этом даже подумать было страшно. Правда кружки существовали недолго, пока служил солдат-руководитель, но их было много: танцевальные, жонглёрские, всякой борьбы и ещё не помню уже какие.

Я тоже немного походил туда со своим другом в кружок жонглирования. Солдат, который занимался с нами, умел очень хорошо работать с шарами, кольцами, булавами, а самым удивительным было то, что он не боялся жонглировать горящими факелами. Мы увлечённо принялись за занятия, и с того времени я научился жонглировать двумя и тремя шарами. Наш кружок, сейчас я уже не помню почему, проработал недолго и мы несколько пацанов, а нас было человек 10, ещё какое-то время самостоятельно пытались во дворе что-то сами делать, но потом это увлечение как всегда заменилось чем-то другим. Очень жалко, что всё так быстро кончилось, мы уже мечтали на каком-нибудь празднике выступить со своей программой. Показать всем, что мы можем и чего достигли. В то время, под влиянием занятий и разговоров, я увлечённо и запоем перечитал все книги о цирке и артистах.

Открыл для себя удивительный мир цирка! Узнал много нового о разных профессиях в нём: клоунах, фокусниках, акробатов, дрессировщиках зверей. И даже, как все дети в том возрасте стал подумывать о том, а не поступить ли мне в цирковое училище? А что? Цирковая арена, свет прожекторов, полный зал людей, аплодисменты, афиши, гастроли и переезды – не жизнь, а романтика! В моей жизни сбылось почти всё, о чём я тогда так мечтал – всю жизнь вокруг меня постоянный водоворот людей, были переезды и командировки, (правда не на гастроли, а на войну!) – за исключением только аплодисментов, афиш и громкой славы.

Очень редко, но иногда у нас на сцене ГОКа выступали какие-то театры, цирковые группы – вот тогда зал набивался до отказа. Тогда становилось понятным выражение «яблоку упасть негде!» Все стремились увидеть довольно редкое для нас событие. Люди приносили с собой стулья, лавки и просто сидели на полу вокруг сцены или стояли в проходах вдоль стен. Выступления артистов всегда тепло и шумно приветствовались, все концерты шли, как говориться «на ура!» А в конце выступления по заведённому обычаю начальник клуба – неплохой офицер, которого мы все знали, благодарил артистов и вручал им почётную грамоту от всего коллектива гарнизона, что вызывало у всех нас бурю аплодисментов. Мы тоже, все дети хлопали от радости – ведь она же была и от нас – мы тоже были жителями гарнизона.
 
Тогда я впервые увидел артистов цирка – лилипутов, которых никогда раньше в своей жизни до этого не видел. Это было удивительное и необычное зрелище! Мы в городке привыкли к тому, что нас всегда вокруг окружали офицеры, прапорщики и солдаты – физически крепкие и здоровые люди и из-за этого мне казалось, что так и должно быть во всём мире. Почему-то казалось, что в нём нет места таким людям, с разными физическими недостатками. Поэтому выступления артистов – лилипутов вызывали огромный интерес, мы все стремились просто их увидеть, прощая им все огрехи и недостатки. Не знаю как другим детям, но меня их выступление очень сильно впечатлило не тем, что и как они делали, а какой-то жалостью и грустью к ним.

 Все они были не больше нас, очень маленького роста с тонкими, писклявыми голосами и только их руководитель – обычного роста казался, по сравнению с ними Гулливером в стране лилипутов. То выступление заставило меня взглянуть на наш мир людей как-то иначе: оказывается, в нём есть люди с физическими недостатками, инвалиды, просто больные разными неизлечимыми болезнями. Но эти  лилипуты были молодцы в том плане, что не замкнулись, не спрятались с глаз других людей, а наоборот, объединившись сами встречаются с ними, ездят по стране – это как-то вызывало уважение.

В фойе ГОКа иногда выставлялись стенды  передвижных выставок. Очень яркой была выставка Музея ВС СССР – они привезли очень много интересного для нашего возраста. Там было огромное количество оружия всех времён – от мечей, луков, копий, щитов, разных фитильных ружей, штыков, ножей, до оружия Второй мировой войны – нашего, немецкого и американского. Кроме оружия там были мины, гранаты, а так же огромная и поразившая меня больше всего – коллекция орденов и медалей ещё от времён Суворова до настоящего времени. Огромные стенды с разными погонами, знаками отличий, эмблемами, кокардами и пуговицами начиная от времён Петра первого – просто завораживали. Выставка стояла у нас около месяца, и мы практически каждый день старались туда сходить. Сначала мы смотрели всё очень быстро сами, потом несколько раз обходили с экскурсоводом, который увлечённо рассказывал обо всём солдатам гарнизона, которых приводили группами.

Эту его историю мы прослушали по несколько раз, и каждый раз запоминали и находили для себя что-то для себя новое. Помню и я подолгу стоял возле каждого стенда, пытаясь запомнить эту такую манящую суровую холодность оружия и разглядеть в мелких подробностях все особенности конструкции. Мечи были разными: старинные русские, японские самурайские, ножи для харакири, золочёные офицерские кортики и немецкие ножи со свастикой. Много было шпаг, разных сабель, каких-то дуэльных рапир.

Всё оружие было настоящим и, глядя на всё это детская фантазия уносила меня куда-то далеко, вглубь веков. Так и хотелось участвовать в древних битвах или скакать по степям на боевом коне вместе с Чапаевым, держа в руке всё это оружие. Но самыми интересным для нас были стенды, где были выставлены пистолеты разных времён и систем. Мы много раз мы слышали такие волнующие нас названия как: Кольт, Револьвер, Парабеллум, Вальтер, Смит и Вессон, Маузер, а теперь могли их видеть и сразу сравнить между собой.
 
Эта выставка и особенно пистолеты дали огромный толчок для нашего рукоделия. Каждый захотел стать обладателем чего-то похожего, настоящего, стреляющего, а не просто жалкого деревянного макета какие устраивали нас раньше. В городке началось повальное увлечение пистолетами «поджигами». Его изготовление и испытание было целым событием в моей жизни. Сначала долго и тщательно выбиралась подходящая толстая трубка диаметром около сантиметра, желательно чуть меньше. Затем выпиливалась рукоятка с желобком для ствола. Трубка сплющивалась с одного конца и прикручивалась очень большим количеством алюминиевой проволоки, покрытой изолентой.

 Сверху делался надпил напильником для поджигания пороха. При изготовлении рукоятки пистолета я как-то увлёкся, и неосторожно резанув ножом, сразу срезал себе кожу и часть ногтя на большом пальце левой руки. Палец со временем зажил, а шрам остался навсегда, как напоминание о главном выводе для себя на всю жизнь: работая с ножом необходимо быть очень внимательным, это очень опасно, никакой спешки. Когда у меня это получилось, то хотя у меня и был забинтован палец, но не терпелось сразу же его испытать в деле. Заряжался он со стороны дула; сначала засыпали порох, который для нас в военном городке не был проблемой, потом пыж, затем самое главное – пуля, желательно стальной шарик от подшипника, и в конце – туго скатанный комок жёваной бумаги, что бы всё держалось в стволе.

Если не было шарика, то мы сами выливали его из свинца, добываемого из аккумуляторов. После того как «поджиг» был заряжен, наступало главное – подготовка к выстрелу: на маленькое отверстие соскабливалась сера со спичек и сверху прижималась головками целых спичек. Теперь оставалось чиркнуть по ним коробком спичек и успеть направить его в сторону мишени или цели. Такой «поджиг» стрелял  не быстро и не долго из-за того, что через несколько выстрелов трубка-ствол деформировалась или совсем разрывалась, если переборщить с порохом. При выстреле, поэтому всегда необходимо было держать руку вытянутой и желательно отвернуть голову.

Помню то ощущение неизвестности и страха, когда я впервые держал в руках настоящий свой заряженный «боевой пистолет» и эти такие долгие секунды ожидания выстрела когда, крепко сжимая рукоятку, ждёшь этого и само действие выстрела, когда рука резко дёргается, и ты понимаешь, что всё уже окончилось. Уже тогда я понял для себя то, что с любого пистолета попасть в мишень не так просто как кажется или показывают в кино. В чём уже позже убедился, обучаясь в военном училище.
 
Ещё с ГОКом было связано одно событие, которое я запомнил на всю жизнь потому, что я сам в нём поучаствовал. Однажды в один из осенних дней мы с ребятами сидели в кино на сеансе кинофильма, зал как всегда был заполнен наполовину, в основном солдаты и дети. И вот посреди сеанса, а кино было «Приключения неуловимых» на сцену выбегает начальник клуба и стал громко кричать киномеханику:
- Стой! Прекращай фильм! Стой! Прекращай фильм!
   
Никто ничего тогда не понял потому, что это для всех было обычным делом, когда во время фильма вдруг внезапно собирали какие-то подразделения в гарнизоне. Тогда или останавливали фильм и со сцены объявляли, или просто в темноте звучала команда, например: «Танковый полк выходи строиться!» А кино продолжали дальше так, что этим особо никого удивить было не возможно – поэтому все и в этот раз спокойно сидели. Но в тот раз, когда остановили фильм и включили свет, то все увидели, что уже над нами под потолком стелется чёрно-серый дым. Он так страшно шевелился, завивался кольцами и снова раскручивался, прямо как живой, это зрелище меня просто парализовало и я сидел, заворожено смотря на него.

 Начальник клуба со сцены чётко, по-военному, уверенным голосом скомандовал:
- Спокойно! Без паники! Открыть все боковые выходы! Быстро на выход! Спокойно! Без паники! Быстро на выход!
И только эта команда офицера в одну секунду подняла всех и меня, когда всем стало понятно, что же делать дальше. Удивительно, но практически мгновенно были открыты все выходы и мы с солдатами быстро, без лишней суеты выбежали на улицу, а я увидел, что одна стена кинозала уже объята пламенем. Мы отбежали подальше, и видно было, как загорелась крыша, на которой со страшным шумом стал лопаться шифер, и его осколки стали разлетаться во все стороны. Зрелище было ужасно красивым по своей сути; в темноте на фоне чёрной ночи с яркими звёздами оранжевые языки пламени с каким-то диким гулом стали тянуться вверх, становясь всё больше и больше.

Искры от огня кружились, как в причудливом хороводе и на небе сливались со звёздами. Хорошо запомнился звон лопнувшего и осыпающегося стекла с окон, когда первая подъехавшая пожарная машина пыталась затушить огонь. И только через время, когда с воем сирен подъехали уже несколько машин из посёлка и пожарные очень быстро и ловко развернули рукава, им совместно удалось затушить огонь. Но половина зала всё-таки выгорела, ведь весь ГОК был деревянный. Конечно, через одну – две недели, ударными темпами, солдаты его восстановили, но осознание реальной опасности пришло позднее.

А вдруг пожар заметили бы чуть позже? А если бы мы оказались внутри этого сухого и деревянного ГОКа, когда уже горели двери? А если бы возникла паника и давка на выходе? Страшно было подумать об этом! Я потом в своей жизни видел много разных пожаров, но это был мой первый, который я увидел, в нём участвовал и понял, что это очень страшно и опасно. И ещё я для себя понял, что в трудную минуту неразберихи чёткая и правильно поданная команда уверенным голосом у всех прекращает панику. И очень хорошо, что это был воинский коллектив, привыкший к выполнению разных команд и в этот раз чётко выполнивший её.

Живя в Сары-Озеке, мы как все нормальные семьи, когда у них есть дети, проходили этапы совместного проживания с животными. Хорошо запомнилась из детства одна забавная история, когда я ещё совсем маленьким мальчиком случайно нашёл в подъезде нашего дома три рубля. По тем временам это были очень огромные деньги – как-то позже на какой-то мой день рождения мама с папой подарили мне такую же сумму. Обладание и волнующий хруст этой зелёной бумажки позволял мне иметь «неограниченные» возможности в моём понимании.

 Помню, как толково и продумано я распорядился тогда своим подарком: купил огромный вкусный батон из белого хлеба (так как у нас в городке никогда не было всяких разных булочек), банку сгущённого молока с какао, несколько квадратных брикетов – прессованных какао с сахаром по 15 копеек – самое любимое наше лакомство в детстве! К этому добавил набор солдатиков и пластмассовых самолётиков, которые давно мечтал приобрести. Это всё уложилось в подаренную мне сумму и даже ещё немного осталось. Главное состояло в том, что я сам впервые мог выбирать то, что хочу купить в данный момент. Ощущение радости и большого счастья от тех трёх рублей запомнилось очень ярко – да так сильно, что позже имея даже гораздо большую сумму на руках, уже такого праздника в душе не происходило.
 
Так вот я отвлёкся от темы про животных – найдя три рубля, я конечно  сразу, по своей глупости поделился  новостью о находке с друзьями во дворе. Старшие ребята (теперь я, конечно, понимаю юмор того случая!) все в один голос убедили меня сделать обмен денег, на настоящего живого ёжика которого они мне взамен дадут. Сказали, что это очень редкая удача для меня и просто супервыгодный обмен! И я весь счастливый от радости обладания живым ёжиком сразу принес его домой. Мама с папой сначала, правда, отнеслись к этому очень спокойно. У него были большие ушки и забавная чёрненькая бусинка-нос. Он был «азиатской породы», отличаясь от европейских собратьев тем, что людей он совершенно не боялся и его спокойно можно было брать в руки.

Мы весь вечер все вместе, умиляясь от счастья – пытались его кормить, поить его молоком, а он при этом был довольно забавный и шустрый – поел и, забравшись в коробку, завалился спать. Но когда наступила ночь – он вылез и, громко топая коготками лап по полу, всю ночь бегал по комнатам, скребся в углу и чем-то под кроватью шелестел. И так за ночь надоел всем, а самым главным его преступлением было то, что он обгадил весь ковёр. Таким образом, судьба его была предрешена – мама твёрдо сказала, что так дело не пойдёт и его надо выпустить на природу. Пришлось мне нести его далеко за городок и выпускать в посадке возле железной дороги.

Таким образом, ёжик прожил у нас только один день и особой радости нам своим присутствием не доставил. После ёжика у нас была черепаха. Вот с ней особых проблем не было: она жила в коробке, а когда я выходил гулять, я выносил её и выпускал в траве, поесть травки, а дома она любила пожевать капустные листья. Необходимо сказать, что в том районе, где мы жили, ёжики и черепахи не были большой экзотикой, они жили в степи вокруг городка и никакого удивления ни у кого не вызывали.
 
Другое дело – парочка волнистых попугайчиков, которых мама не знаю где взяла и откуда принесла. Они были зелёного и голубого цвета, хоть и не разговаривали, но забавно щебетали и вселяли в нас радость от жизни. Помню, они жили у нас довольно долго, мама часто выпускала их полетать по комнате, обязательно перед этим закрывая форточки и дверь на балкон. Попугаи летали по квартире, ходили по столу, клевали пшеничную крупу из кормушки и весело купались в тарелке с водой, разбрызгивая воду. Один из них был более ручной и часто сидел у мамы на руке, пальце или плече, клевал зёрна с ладони и не боялся ничего, второй же никак не хотел приручаться – всего боялся.

Кончилось всё тем, что как-то случайно однажды получилось, что днём открылась дверца клетки и через открытую дверь балкона они вылетели на улицу. Когда мама пришла и увидела это – мы объявили об этом происшествии во дворе и все активно бросились осматривать ближайшие деревья во дворе и одного более ручного заметили совсем недалеко от нашего дома. Мама его каким-то образом, неведомым нам и известным только ей одной позвала и он к ней прилетел. А второго так и не нашли, хоть искали ещё несколько дней. Клетку с одним попугаем несколько дней держали на балконе надеясь, что вдруг второй попугай его заметит и подлетит. Но всё было напрасно, видимо его ждала тяжёлая жизнь на свободе без еды и воды. Потом и этого одного кому-то отдали вместе с клеткой.
 
Как-то однажды отец принёс домой аквариум и мы стали думать, чем же его наполнить. Мама и я пошли к знакомым в городке которые держали рыбок. Они нам дали в банке первых наших жильцов: гуппи и меченосцев, добавили ещё водорослей, а камушки в аквариум мама озадачила меня собрать вдоль речки Сары-Озечки. Помню, что несколько дней я с ближайшими друзьями пропадал на речке в поисках красивых камешков для аквариума, которых дома собралась целая гора размером с сам аквариум. Дома мама придирчиво из целой кучи собранных нами камней отобрала только самые хорошие. Их отмыли кипятком и сложили на дно аквариума. Я был очень горд своим участием в этом процессе. Мы долго дома с удивлением разглядывали их жизнь.

 Гуппи были просто серенькие, только у самцов была не очень яркая окраска на хвостах. А меченосцы были просто красавцы! На самом теле у них были яркие полоски, хвосты у всех были разноцветные: красные, зелёные и синие в крапинку. А однажды мы с родителями были в Алма-Ате, уже не помню зачем, но назад мы везли живых рыбок, которых купили в специальном магазине, до сих  пор помню их название – скалярии, этакие треугольные матросики в полоску. Везли их в целлофановом пакете, а дорога была длинная и всё время держали в руках, открывая пакет, чтобы дать им свежий воздух. Мы успешно их довезли и потом ещё долго они радовали нас, даже соседи приходили на них посмотреть – это было большой экзотикой.

Куда они потом делись, не помню, наверняка, тоже отдали кому-нибудь. Собак у нас никогда не было, а кошки были – несколько, все разные и у каждой был свой характер и особенности. Одна была такая, что боялась улицы, но хорошо знала свой подъезд и квартиру. Мы даже проводили над ней эксперимент: я выносил её в любой угол двора и выпускал – она мгновенно бежала к своему подъезду как хороший почтовый голубь, стремясь быстрей домой.

Вспоминая годы, которые я прожил с родителями в городке, я не могу вспомнить почему-то дни, когда нам было скучно. Отсутствие городских развлечений, которыми сейчас заполнен весь большой город, а дети «мучаются» на лавках возле дома с пивом и сигаретами, никак не сказывались на нас. Мы успевали всё и обладали в то время уникальной свободой, ничем не ограниченной фантазией и сами могли что-то организовывать и поэтому повальное увлечение индейцами сменялось военными играми, изготовлением макетов оружия, походами для изучения родного края.
 
Летом, при наступлении жарких дней, приходил сезон «брызгалок», сейчас я такого не ни у кого не видел во дворах. Бралась желательно большая на 1-1,5 литра пластмассовая бутылка удлинённой формы. Сейчас прочно вошедшие в быт и заполонившие всё вокруг пластиковые бутылки, в то время ещё не изобрели. И мы делали их из  бутылок, которые использовались для жидкого мыла. Они были изготовленные из чёрной мягкой непрозрачной пластмассы. Продавались они у нас в городке в хозяйственном магазине и целый год их редко брали, но с приходом лета мы их массово выкупали. В пробке раскаленным гвоздём прожигалась дырка необходимого диаметра – необходимо было точно рассчитать его диаметр, иначе струя будет или очень тонкая, или наоборот очень толстая и поэтому будет лететь недалеко.

Так вот с приходом лета это увлечение было у всех во дворе, весело было обливать друг друга, девчонок, которые визжали на весь двор, а сами радовались. Мы делились на две команды и играли как в войну – на кого попадёт вода тот и убит. Струя из хорошей полной «брызгалки» летела метров на 6-7, что вполне хватало для игры. Самым лучшим местом для игр были стройки. А строек у нас в гарнизоне, слава богу, хватало – весь городок строился и везде беспрерывно что-то строили. С водой тоже не было проблем, её всегда брали из краника, который был во дворе возле кочегарки.
 
От тех игр у меня на руке остался ещё один шрам – воспоминание. Однажды, когда мы заигрались в войну на стройке я, в азарте игры убегая от кого-то, споткнулся и со всего маху в падении правой рукой упал на доску с гвоздём, который торчал из неё вверх, – и проткнул себе ладонь насквозь. Хорошо помню ту резкую боль и вид торчавшего с тыльной стороны руки окровавленного гвоздя. В каком-то первом своём шоковом состоянии я резко выдернул руку через гвоздь обратно, как будто этим можно было что-то исправить и всё вернуть обратно как киноплёнке.

Но кровь уже потекла, и я наскоро обмотав чем-то руку, и пошёл домой. Помню, когда я шёл, кровь сочилась и капала на землю, на лестницу и обозначала мой след кровавыми каплями. Хорошо, что моя мама была дома, наверно это была суббота или воскресенье. Мама, милая моя мама, как было хорошо в детстве, когда ты всегда была рядом со мной в трудную минуту! И можно было придти к тебе со своими бедами и проблемами и знать точно, что мама поможет! Она, конечно, сначала заохала и заахала, поругала меня для приличия, но быстро всё сделала и объяснила мне, что всё обошлось удачно – гвоздь прошёл между костями и сухожильями. Потом рука очень быстро зажила, но память об этом осталась.
 
Раз я упомянул о шрамах, то история будет не полной, если я не расскажу о шрамах на правой ноге. Где-то в это же время у меня на самой коленке образовался огромный фурункул. Он был такой огромный, что даже мешал мне ходить. Отчего он появился, было не понятно. Из-за этого я даже несколько дней не ходил в школу. Затем вокруг него образовалось ещё несколько, их было так много, что я практически всё время лежал, так как даже ходил по комнате с большим трудом.

От того времени остался в памяти стойкий запах мази Вишневского, боли от перевязок, которые по вечерам делала мне мама, а также следы шрамов от них на правом колене. Эти дни, проведённые дома, хотя читал книги и ещё чем-то занимался, показались мне вечностью. Видимо моей душе, так не хватало свободы, и пространство душной комнаты не могло его заполнить. Вспомнилось посещение в детстве Петропавловской крепости, и я вновь задумался над тем же вопросом – как могли там люди сидеть годами в камерах, без общения с другими людьми?

А чуть позже, когда я уже учился в поселковой школе, у меня каким-то загадочным образом появилось редкое заболевание – воспаление слёзного канала на глазу. Откуда оно у меня появилось и от чего до сих пор не понятно. Сначала я не обращал на это внимания, но потом опухоль совсем закрыла глаз. Я сидел дома, грел его холщовым мешочком с солью, но ничего не помогало. Моя мама сходила в госпиталь, который уже располагался в тех же бараках, где мы жили первую зиму, решила все вопросы и договорилась с врачом.

 На следующий день утром я, надев чёрные очки, пошёл  к хирургу. Он меня встретил и сразу быстро, не давая мне даже осмотреться, посадил в специальное кресло и, взглянув несколько секунд сказал, что это ерунда, и он сейчас же всё сделает мигом. Действительно, он сделал надрез, через который хлынул гной. Обработав и промыв рану сделал мне повязку и я уже буквально через несколько минут шёл домой. Правда, я напоминал себе знаменитого фельдмаршала Кутузова, который тоже, как и я глядел на мир одним глазом. Практически в этот же день опухоль спала, и я уже мог видеть двумя глазами. Но мама для контроля разрешила ещё один день побыть дома, как она выразилась «до полного выздоровления».
 
Удивительно, но уже через много лет жизнь снова удивительным образом вновь привела меня в те бараки, когда я лежал в госпитале. В том бараке, в котором мы жили с родителями, располагалось какое-то отделение, а в тот, где хирург меня «резал», я ходил на физиолечение. Заходя в них каждый раз меня, не покидало детское ощущение того, что я здесь уже был и они уже мне «родные». Конечно, новые люди, которые там работали, не знали и не могли помнить тех далёких событий 1966 года. И я уже вырос, а те бараки как всё стояли, так может быть ещё и до сих пор стоят!

Однажды не выдержав, пройдя по тому же коридору и ощущая сильное душевное волнение, я нашёл примерно то место, где была наша комната и заглянул туда, – а там была обычная чистенькая госпитальная палата для больных, в которой лежали совершенно незнакомые мне люди. Один из них видя, как я внимательно вглядываюсь внутрь, вопросительно глядя на меня, спросил:
- Вы кого-то ищете?
- Своё детство! – ответил я и, глядя на их непонимающие лица, пояснил им, что я именно здесь жил с родителями больше двадцати лет назад. После этого они уже все вместе посмотрели на меня с интересом и недоумением.
Спрашивается, а что же я хотел там увидеть? Те некрашеные фанерные стены, когда-то наспех сколоченные строителями? Или самого себя, играющего на полу на отцовской шинели? Кто это всё теперь помнил, кроме меня и моих родителей?

 Прошло столько лет – всё изменилось, пришли новые люди, сделали все, так как им нужно и даже запах в бараке стал каким-то новым – специфическим, медицинским. И только моя память сохранила тот – детско-«родной», почти тридцатилетней давности, состоящий из солдатского крема, мастики и свежего дерева. Такова жизнь и ничего тут не поделаешь. Всё течёт и всё меняется.

Продолжая истории про игры в детстве обязательно необходимо рассказать ещё про другой вид нашего оружия. Мы, увлёкшись изготовлением макетов из дерева пистолетов и ружей, конечно же, хотели, чтобы оно стреляло. Такое вооружение мы называли «шпоночным», сейчас дети-то и слова такого не знают. Шпонкой у нас назывался кусок алюминиевой проволоки, который согнут под острым углом, чтобы удобно было им натягивать резинку. А когда из неё стреляешь, она в полёте вращается, и если заострить концы – то и могла втыкаться в дерево. Самые «фирменные» шпонки были из стальной проволоки с заточенными краями. Для стрельбы  из такого оружия необходимо было выстрогать из дерева пистолет или ружьё. Верх у него должен был быть обязательно ровным, на конце набивались два  гвоздика, а на них натягивали резинку.

 Она была самой «дефицитной» деталью в изготовлении оружия. Для её изготовления лучше всего была специальная круглая резинка, почему-то она называлась «венгеркой», и продавать её в магазине нам продавцы категорически отказывались – зная, зачем она нам нужна. Поэтому нам приходилось выкручиваться, как могли – дома из резинки для трусов вытаскивали по одной и сплетали в косички. Или приходилось покупать в аптеке эластичный жгут, тонко нарезать, а эта работа требовала аккуратности, терпения и слаженной работы двоих человек. Один – туго  натягивал, а другой в это время должен был очень точно резать, чтобы не было «партизанов», так мы называли заусеницы появляющиеся при нарезке. Иначе из-за них потом тонкие полоски рвались. Самым же лучшим материалом была резина со шлем-маски противогаза, но это был тогда жуткий дефицит. Так вот шпонкой резинка туго натягивалась и закреплялась специальной скобой, которая была связана с курком.

 Стрелял такой пистолет или ружьё метров на 10-15 довольно точно. Мы устраивали целые соревнования во дворе между собой по стрельбе. Хорошие стрелки с 10-15 метров сбивали спичечный коробок с трёх выстрелов. Увлечение стрельбой шпонками у нас закончилось, когда однажды одна шпонка случайно попала одному пацану в глаз. Ему сделали в госпитале операцию, а мы после этого как-то сами прекратили играть, потому что осознали, что всё-таки  это очень опасно. И вообще все, что связано со стрельбой довольно травматично для человека и рисковать больше никто не хотел, а мы переключились на другие игры.

Из коллективных игр, в которые мы играли, вспоминаю «в пекаря», прообраз игры в лапту. На земле чертились несколько линий через равные расстояния и, начиная от дальней линии, необходимо было специальной палкой-битой сбивать банку, стоящую на кирпиче, постепенно переходя всё ближе, каждый раз сбивая её. Для игры совершенно необходима была своя бита, поэтому процесс её создания тоже требовал времени.

«В короля», когда нарезались бумажки по количеству человек с надписями от короля до …, уже не помню кого, разным цветом – на две команды. Их подбрасывали, каждый хватал свою бумажку, и получалось две команды. И как-то потом одни прятались, а другие искали и ещё что-то, не помню точно. Но точно помню, что нам было интересно и весело.

«В пуговицы», это когда солдатские пуговицы надо было разложить и бить по ним другой пуговицей, чтобы она перевернулась – тогда считалось, что ты её выиграл. И второй вариант, когда пуговицей необходимо было попасть в маленькую ямку, бросая с определённого расстояния. Пуговицы срезались с солдатской формы, шинелей, парадных кителей, а надо сказать, что этого добра валялось вокруг солдатских казарм в изобилии и просто выбрасывалось по всяким углам в гарнизоне. При большой удаче в один день можно было набрать разных пуговиц до 50-60 штук. Больших и маленьких, жёлтых и зелёных от полевой формы.

 Все они имели свою номинальную стоимость: одна большая стоила две маленькие, одна офицерская равна была двум солдатским. Особо ценными были в то время медные, которые необходимо было чистить, чтобы не тускнели, как и бляхи на солдатских ремнях. Для чистки применяли два средства. Уже с малых лет у меня в память врезались такие слова как паста ГОИ (позже я узнал, что это сокращение – государственный оптический институт) зелёная, каменистая и асидол, специальная мазь, для чистки пуговиц и блях. Их необходимо было наносить на тряпочку и специальной пластмассовой пластинкой, с вырезом под пуговицу чистить движениями вперёд-назад. Начищенные пуговицы блестели как новые – каким-то особым, загадочным цветом.
 
«В ножички». Для этого чертился круг на земле, желательно из глины. Он делился на количество игроков поровну. Каждый кидал свой ножик по очереди, главным условием тут было бросать так, чтобы он сделал хотя бы один оборот. Если нож попадал, то чертилась линия по лезвию. При этом если ты мог дотянуться до края круга со своей территории, то она присоединялась к твоей. Если нож не попадал или нельзя было прочертить линию – ход переходил к следующему игроку.

Про игру «в мослы» я уже упоминал раньше. Цель игры была выбить из центра круга большее количество этих мослов, бросая свой биток от специальной линии. Все сначала ставили на кон в одну линию равное количество своих мослов, а очерёдность бросков определял жребий. Причём при броске необходимо было биток не просто бросить, а ещё и закрутить его особым способом, для повышения выбивной способности. Все выбитые мослы становились твоими. Мама дома запрещала их держать на виду, называя их «заразой» и поэтому я их всегда куда-нибудь глубоко засовывал в игрушки.

Ещё из детства, почему-то помнится мне только футбол. Мячи для игры всегда были дефицитом. В то время они были с внутренней камерой, которая накачивалась насосом, а затем вставлялась внутрь кожаного мяча, завязываясь сверху специальной шнуровкой. Продавалось всё отдельно. Просто купить мяч было не всегда возможно, а в посёлке был один барыга-торговец, у которого всегда были  камеры и мячи. Если мы прокалывали мяч, то брали у него только камеру, а мяч зашивали. Помню, что за деньги он нам их не продавал, а только обменивал на шкурки сусликов. Зачем они были ему нужны, мы не знали, толи он сам из них что-то делал, толи просто сдавал куда-нибудь.

Но за сусликами мы ходили всей командой в степь подальше от городка, вдоль речки Сары-Озечки. Охота за ними была не трудная, когда народа было много. Суслики, когда видели нас,  быстро прятались в норки, и главным тут было увидеть в какие. Норы у них были тупиковые, не соединённые между собой, это и позволяло их выливать. Выливали их водой из речки, для этого мы каждый были «вооружены» вёдрами. Заметив норку, её пацаны постарше накрывали сеткой-авоськой, тогда такие были в каждой семье, с ними ходили в магазин.  А наша задача, ребят поменьше, была таскать и лить беспрерывно через неё воду из вёдер, до того момента пока суслик не выскакивал из норы, попадая в сетку. Дальше задача старших ребят была его убить, снять с него шкурку, посолить, высушить и, набрав необходимое количество шкурок, поменять на мячи или камеры для мячей. Таких походов за каждое лето мы делали по два – три и высыхающие шкурки сусликов в нашем «штабе» были привычной картиной.

Одевались мы все в то время очень просто. На ногах у всех поголовно были кеды (ни о каких-то кроссовках тогда и не слышали). Очень ценились китайские или корейские кеды «два мяча». Потом простые брюки или обычное трико. А сверху обязательный атрибут офицерских детей городка – офицерская зелёная рубашка от отца. Их у всех дома всегда было в изобилии и когда мы собирались вместе, то выглядели одинаково и нас, детей офицеров и прапорщиков все узнавали издалека.

 Запомнился случай, связанный с этим, который заставил меня немного иначе взглянуть на свою жизнь. Рядом с нами на четвёртом этаже жила семья – мама с сыном. Отца у них не было, а сын – Павлик, был старше меня всего на один год. И однажды она попросила мою маму, если у нас найдётся одна лишняя не новая офицерская рубашка, то дать ей. Оказывается, у них в связи с отсутствием отца нет возможности носить офицерскую рубашку. И Павлик ходит в гражданской одежде, а ему очень хочется её иметь как у всех во дворе. Это я узнал позже, а тогда мама выбрала рубашку, как она сказала «поприличнее» и отправила меня к ним со словами: «Пойди и отдай Павлику, ему будет в самый раз!» И я, отдавая ему рубашку, увидел, как загорелись счастьем и радостью его глаза.

 Уже через время он ходил счастливый в ней, как и все мы и уже ничем не отличался от других. Оказывается, задумался я после этого случая у нас в городке, есть семьи, которые живут без отцов и любая мелочь, над которой мы просто не задумываемся, у них вызывает проблемы. Как хорошо подумал я, что у меня есть отец, и такие проблемы у нас в семье не возникают.
 
А зимой ходили в бушлатах с отцовского плеча и офицерских шапках, причём кокарды из них не вытаскивались и все мы были похожи на юных воспитанников, детей полка или как сейчас ходят дети из кадетских классов. С этой шапкой в детстве у меня была связана одна история. Играя в один из зимних вечеров на речке Сары-Озечке, мы разожгли костёр из обломков ящиков, выброшенных из нашего продуктового магазина. Кто-то предложил прыгать через него и у меня как-то неудачно в прыжке упала шапка с головы прямо в костёр. Понятно, раз она была из синтетики, то мгновенно обгорела.

Помню, как я шёл домой убитый горем от её потери с предчувствием того, что дома мне от мамы уж точно достанется. Я хоть и знал о том, что мама поругается, поругается, но всё равно что-нибудь придумает, а настроение было не то… Так хорошо запомнилось, что дома всё так и вышло как я предполагал: мама отнеслась к этому очень спокойно, достала откуда-то со шкафа новую офицерскую шапку и вручая её мне твёрдым голосом, сказала:
- Если и эту потеряешь или она пропадёт – то куплю тебе гражданскую!

И это было самым страшным наказанием для меня! Как же так, все во дворе будут ходить в офицерских шапках, а я один буду в гражданской, как дурак, такого допустить было нельзя! Это было бы страшней всего, что только можно было бы себе представить. Ясное дело, что новую шапку я носил более аккуратно и не хотелось больше рисковать.
 
Может быть, именно вот здесь стоит искать ответ на вопрос – почему я выбрал в своё время военное училище, а не гражданский ВУЗ? Я, вырастая в гарнизоне и в окружении таких же сверстников – детей офицеров, был таким же как все и всё это накладывало на нас свой отпечаток. Военная одежда была непременным атрибутом моего детства и ничего другого я не мог себе представить. Военная рубашка, отцовский бушлат и шапка, запах шинельного сукна и скрип кожаной портупеи с кобурой, запах оружейного масла, которым отец чистил пистолет, когда приносил его домой – всё это окружало меня тогда и было частью моего детства.

 Другой жизни я не видел и не представлял, а в этой, в которой рос, мне всё было понятно. Такие слова как «подъём», «отбой», «воинская часть», «полк», «батальон», «тревога», «учения» были для нас с детства наполнены вполне ясным и всем понятным конкретным смыслом. Вот в чём состоит вопрос, на который даже сейчас у меня нет ясного и понятного даже для самого себя ответа. Невозможно ответить на него как-то однозначно и разложить всё по полочкам. Жизнь, длинною в целых семь лет проведённых вместе с родителями в военном городке среди солдат, имела вполне понятные цели и как-то не пугала своей дикостью, прочно впитывалась в меня и как-то невидимо въелась в моё сознание. Я просто жил себе и жил, особо не задумываясь об этом.

Ещё из Сары-Озека запомнился отцовский белый полушубок, который зимой он забирал с собой на полевые занятия или учения, а летом и в свободное время зимой он лежал у нас в комнате. После обеда, как всегда говорил отец, он любил на нем «покемарить». Расстеленный на полу в маленькой комнате густым белым мехом вверх он чем-то напоминал шкуру белого медведя. Так как отец всегда уходил на работу рано, а приходил поздно, поэтому он хоть в обеденный перерыв хотел хоть немного поспать. Мы с пониманием всегда относились к этому и старались в это время дома не шуметь. Иногда на нём тоже любила прилечь мама, ну а я мог валяться на нём, читая книги или просто размышляя о чём-то уносясь в своих детских фантазиях далеко-далеко.

С военной одеждой была связана одна история у моей мамы. Как-то один раз её пробивная подружка с городка предложила ей подзаработать денег по-лёгкому – съездить поторговать с ней за компанию. Никогда раньше мама не занималась торговлей, да и смешно это было, ведь её в посёлке знали многие. Но подружка взяла её с собой в соседний с нами городок – Уш-Тобе, в котором никто их уж точно никто не знал. Там по субботам-воскресеньям собирались на большой базар местные чабаны-казахи с окрестных полей. Мама собрала кое-что из моих вещей, из которых я вырос, всё чистенькое и заштопанное, всё старое военное отцовское, что нашлось у нас в доме.

Вещей набралось целый старый чемодан. Рано утром в одну из суббот они уехали. Как они ездили, я уже не помню, но мама вернулась совсем с пустыми руками и очень довольная результатом. Она одним махом распродала всё и даже напоследок, включая сам чемодан. Казахи скупили всё довольно быстро, и ей не пришлось мучиться с остатками. Военную форму они очень ценили за добротность и качество и всегда носили с удовольствием. Денег, которые заработала мама, нам вполне хватило на билеты в отпуск – ведь дело было перед отпуском, и она была очень довольна. Но почему-то это было только один раз в жизни, больше мама не ездила, но всегда с радостью вспоминала свой удачный первый опыт торговли. Кто знает, может быть в той отцовской форме и моих штанах или рубашках выросло не одно поколение сейчас «гордой и самостоятельной» нации?


      САРЫ-ОЗЕК. ЖИЗНЬ В ВОЕННОМ ГОРОДКЕ. ДЕТСКИЕ ИГРЫ.
             ЖД ШКОЛА №270 – ШКОЛА ЖИЗНИ. РАМПА.               

Продолжая свою мысль об одежде, конечно в школу мы ходили более прилично – в туфлях, костюмах и хороших рубашках. Но единственным нашим отличием от всех других в поселковой школе было наличие солдатского ремня. Может быть, я повторюсь, но это очень важная деталь из детства. Мы были последние выпускники нашей четырёхклассной школы в городке, которые пошли в пятый класс в поселковую школу. Все выпускники после нас уже ходили в новую школу на «Жигулёвке».

То есть мы были самыми младшими из всех «городковских», которым пришлось отбиваться от местной шпаны. Нам всем приходилось учиться стоять за себя, поэтому и у каждого из нас был солдатский ремень с бляхой. Наличие ремня было обязательным, это как сейчас пояс в спорте – раз носишь, значит, будешь оказывать сопротивление. Причём особенность ношения его была такая – не продевать в петли на брюках, а застёгивать сверху для того, чтобы в случае чего успеть его быстро снять и, намотав на руку, постоять за себя. Дело в том, что наши классы перемешивали, т.е. из наших двух городских и местных перемешав, получали шесть русских и два интернатских национально-казахских из детей чабанов-скотоводов пятых классов.

Поэтому нас в один класс с городка попадало всего человек по пять-шесть вместе с девчатами. Остальные были примерно поровну: русские, но жившие в посёлке и всякие казахи – и поселковые, и чабанские. И эта невидимая граница между нами существовала всегда, конфликты возникали постоянно, и выяснение отношений было обычным делом. Хоть нас было и меньшинство в классе, но нам, отстаивая свои интересы и защищая наших девчат, приходилось брать сплочённостью и крепостью духа. В разных конфликтах местные русские то занимали нашу сторону как русские, то иногда и казахскую, так как жили вместе с ними в одном поселке, и мы оказывались в меньшинстве.
 
Если конфликт не решался через авторитет старшеклассников, то приходилось решать его самим. Проявлять трусость, плакать и уклоняться от назначенных встреч, было не принято и все местные знали, что детей офицеров и прапорщиков запугать невозможно. То есть нам в принципе можно было дать по шее, но при этом никто из нас не убежит и не сломается, не заплачет, а при удобном случае всегда рассчитается. Защищая себя или своих девчонок, мы могли и в меньшинстве постоять за себя и все местные это тоже хорошо знали. Из-за этого у нас как-то было не принято ходить в одиночку далеко от школы, и домой нам приходилось идти по посёлку в котором жили дети чабанов и мимо ЖД депо, где стояли паровозы государственного резерва на случай войны.

В это депо тянуло нас как магнитом – там всегда стоял такой удивительный запах, смешанный из солярки, просмоленных шпал и разогретого металла от сварки. Стояли тепловозы со снятыми боками, на которых были видны двигатели и все их внутренности. А самым главным и немаловажным для нас в том возрасте – там был чудо-аппарат с обычной газированной водой и он, вероятно, был единственным во всём посёлке. Она была бесплатная и очень холодная. Никто нас не ругал и не прогонял, когда мы в жаркие дни, идя со школы, заходили пропустить по пару стаканчиков такой удивительно вкусной, как нам тогда казалось газировки.

 С тех пор у меня всегда, когда я пил такую газировку из автомата по одной копейке, то всплывали воспоминания о том депо.
«Интернатские» открыто не любили нас – детей офицеров за то, что мы ходили в чистой одежде, хотели учиться и были умнее их – в ответ и мы в свою очередь их тоже не очень-то привечали. Даже в школе, если наш урок был после «национального класса», учителя всегда заставляли нас проветривать класс. Потому что в классе стоял такой жуткий, не передаваемый запах – смесь какой-то кислятины, давно не мытого тела и какого-то бараньего жира. Их на учебный период собирали от родителей, которые жили в глухих аулах и кошарах, поэтому они и говорили с трудом на русском языке, не знали и не принимали нормального образа жизни. Они вечно ходили в рванье, мятой и грязной одежде и что самое удивительное для нас – почему-то постоянно не умытые. Они тоже любили лазить на паровозах, поэтому там всегда была возможна встреча с ними нос в нос.
 
После окончания уроков мы собирались вместе и шли домой со старшими ребятами или всем своим классом. Девчонки шли всегда с нами, они тоже старались поодиночке не ходить во избежание проблем с местными хулиганами. Конечно, чаще всего мы встреч избегали, но иногда и приходилось «прорываться». Когда мы встречались, и силы были равные стычек не было потому, что они были как волки и шакалы – нападали только стаей и драться «один на один» боялись. Бывало иногда и им удавалось подловить нас, когда нас было мало. Но мы всегда были вооружены солдатскими ремнями и их в случае чего быстро наматывали их на руку и стояли до конца, никогда не убегая. Бывало, мы все вместе шли, вращая бляхами в воздухе на них, как правило, никто из них не хотел получить бляхой от ремня, они как тараканы разбегались в разные стороны.

 Мы, воспитанные на фильмах про индейцев, древних римлян и греков и зная, что ожидает трусов – презрение всего городка, никогда не убегали, считая это ниже своего достоинства. Это видимо и раздражало детей чабанов, воспитанных совсем по другим законам стаи, поэтому они и ловили нас, когда нас было мало. Пытаясь увидеть, что мы всё-таки когда-нибудь сломаемся, и они увидят, как мы трусливо от них убегаем. Но такого никогда не было; мы даже когда видели их, и нас было меньше – шли прямо, не сворачивая. Много раз так бывало, когда они видели, что мы идём смело и не сворачиваем, т.е. готовы в случае чего постоять за себя, расступались перед нами или сидели и смотрели на нас спокойно, не дёргаясь.
 
Но иногда, конечно и нам перепадало, находились и среди них герои. После одной такой крупной встречи, когда нас было мало, то и я ходил целую неделю с фингалом под левым глазом. После этого я заметил, что стал хуже видеть им. Единственным утешением всегда было то, что мы и я, в том числе, тоже кое-кому попали куда надо. Так что разошлись тогда ничьёй, помогли наши девчонки. Они у нас всегда были тоже боевые: в случае чего смело вступали в бой – били портфелями и царапались как боевые кошки-пантеры.

Поэтому иногда интернатские «чабаны», зная об этом и не хотели с нами связываться. Конечно, после этого старшие пацаны проводили «карательную» профилактику среди них находя зачинщиков драк и кратко, доходчиво объясняли им, что они были не правы. Поэтому они к нам в городок даже и не мечтали заходить – забор был для них чёткой границей, а свою территорию мы «охраняли» бдительно. Поэтому у нас с детства было воспитание стоять за себя, за своих друзей и товарищей с городка – этому нас хорошо научили местные казахи. Важно было то, что с каждым годом нас в школе становилось всё меньше и меньше, так как выпускники уходили, а мы были последними – и самыми младшими с городка.
 
Но был со мной один случай, о котором необходимо рассказать отдельно. В пятом классе, когда мы пришли в ЖД школу №270 – нас распределили, и оказалось, что нас с городка в один класс попало три девчонки и три пацана. Я был повыше всех и как бы являлся лидером среди наших ребят в классе. И попал к нам в класс толи переросток, толи второгодник или даже третьегодник – казах Усубалиев, хорошо запомнил его фамилию. Был он мало того, что старше всех, но ещё и физически здоровый гад! Лишний раз с ним никто связываться не хотел, учился он только на двойки, но избавиться от него, видимо не могли. И он избрал меня, как старшего над всеми городскими в нашем классе, чтобы унижать и показывать своё превосходство над всеми.

 Это выражалось в том что, проходя мимо, как бы случайно мог сбросить со стола тетради на пол, на перемене незаметно от всех нас сломать мой карандаш или забрать ручку и тому подобные «казахские» выходки. Несколько раз я пытался сам с ним разобраться, но сил явно не хватало, поддержать меня никто не захотел. Обратился к старшим ребятам – они отнеслись к этому как-то прохладно, не очень активно, ведь он не лезет же в драку, но поговорили, он немного поутих, но свои пакостные дела не прекратил, продолжая меня хитро донимать, но не нарываясь на драку и скандал.

Хитёр был сволочь, ведь он знал – если дойдёт до драки со мной, то тогда старшие ребята с городка вступятся за меня. Вяло текущий конфликт скорей всего бы сам пришёл к своему логическому концу, но мама его опередила. Скрыть и объяснять пропажу ручек, линеек и карандашей своей беззаботностью долго в том возрасте было не возможно. И мне, в конце концов, пришлось всё рассказать маме.
 
И вот однажды сразу после звонка с последнего урока, она, внезапно появившись в классе, зашла и прямым ходом, не обращая ни на кого внимания, в полной тишине, которая сразу установилась в классе прошла к последней парте, где он сидел. А перепутать его было нельзя ни с кем из нас, как я говорил – он был старше и выше всех нас и физически крепче. Моя мама подошла к его парте вплотную, и не давая ему встать, схватила его за волосы и стала бить его головой о парту, приговаривая при этом: «Что это за дела? Когда ты это прекратишь? Где ручки и карандаши, которые ты украл?»

Учительница что-то пыталась мямлить и схватить мою маму за руки, но тут уже я подскочил к ним и стал между ними. Убеждая маму, что ему уже хватит, и он всё понял, – но всё это продолжалось довольно долго и в установившейся полной тишине были только слышны удары головой о парту. Моя мама закончила трёпку со словами: «Если ещё будет это продолжаться – то я ещё раз приду!» После этого повернулась ко мне и спокойным голосом сказала: «Ну что? Уроки закончились, пойдем, сынок домой».

По-видимому, и сами учителя были рады этому событию, так как сразу после этого он сразу куда-то пропал не только из нашего класса, но и со школы. И больше я его не видел до самого отъезда. Но и об этой истории больше никто не вспоминал. Как там решался этот вопрос в кругу учителей и директора не знаю, но меня никто и никуда не вызывал и ни о чём не спрашивал.
Я не знаю теперь, правильно ли поступила мама. Я ей не судья и ни в коей мере я не могу её осуждать или оправдывать за это. Каким бы образом ситуация «разрулилась» позже сама – сейчас трудно гадать: толи бы он сам нарвался на какой-либо скандал и драку и тогда старшие ребята с городка объяснили ему ещё раз уже более доходчиво.

Но произошло так, как произошло. Наверно, она считала, что только так тогда и было нужно действовать. Это подтверждает тот факт, что мама была решительна в своих действиях, когда считала это необходимым и твёрдо стояла на своём. Эта история ещё раз была лишним подтверждением «нерушимой дружбы» между русскими детьми с военного городка и казахами-чабанами.
 
Может быть, именно здесь необходимо начинать искать ответы на вопросы моих детей: «Папа, а зачем мы уехали из Казахстана в Тюмень? Ведь там было так хорошо и тепло!» Разве можно детям просто объяснить ответ? Если спросить меня о том, что хотел бы я, чтобы мои дети жили и учились в похожей ситуации как я? Или хотелось бы мне, чтобы они всё время чувствовали себя в той стране «людьми второго сорта»? Наверно нет. Мне хочется, чтобы они не тратили время на изучение пустого, никому не нужного языка, которым пичкали нас в той школе, абсолютно чуждой и неприемлемой нам примитивной культуры и религии, а впитывали в себя русскую речь и культуру, хотя и к ней есть ряд претензий. Хотелось бы, чтобы они были равноправными гражданами своей страны с равными возможностями.

И после таких довольно «близких» и «тёплых» отношений в той ЖД школе, мне можно рассказывать много разных историй о том, что раньше всё было нормально, и все жили дружно. Нет! Нормально никогда не было. Всегда было – не нормально! Такие нелепые рассуждения теперь о нерушимой дружбе народов может высказывать только тот, кто не страдал в детстве от чабанских кулаков. Когда я слышу такие сладкие речи об этом, то сразу начинаю думать, что тот, кто это говорит, может быть, сам вырос в городе, обучаясь в русской школе или, вообще сам ни разу в самом Казахстане не был.

А в маленьких посёлках и городках все отношения строилось совсем по другим законам. Конечно, я всё понимаю, что это детство. Всегда были и существуют такие незримые границы районов даже в больших городах. Но в маленьком городке это было очень явно и существовало всегда. С годами, вырастая и взрослея, всё это как-то у всех сглаживалось, но в том возрасте, в котором я жил в Сары-Озеке это был острый вопрос.

Вообще-то поселковая школа много дала мне впечатлений и уроков «выживаемости», хотя я и учился в ней только 5,6 и 7 классы до апреля – т.е. почти три года. За эти годы я хорошо узнал «изнанку жизни», когда своим умом понимаешь, что за правильными и красивыми словами ничего-то реально нет,  такова была проза жизни тогда. Но о школе позже. В нашей гарнизонной школе мы все четыре года жили и учились как у себя дома, окружённые любовью и заботой.

Хоть школа и была маленькой и приспособленной, все преподаватели были свои – жёны офицеров, и отношение к нам было «человеческое» что ли, они в нас видели своих детей и заботились по мере возможности. О ней у меня остались всё-таки самые хорошие воспоминания, ведь в ней я прошёл первые свои большие и серьёзные события в жизни – приём в октябрята и в пионеры.

 Меня и других первоклашек принимали в октябрята в коридоре школы, другого места у нас просто не было. А потом все мы радостные пошли к дороге, которая проходила рядом со школой, прямо за забором. На обочине  дороги рабочие установили небольшой памятник, огороженный маленьким  заборчиком – юный Ленин с портфелем. Теперь, конечно я понимаю, что это был обычный стандартный типовой «ширпотреб» соцреализма, такой же, как девушка с веслом, пионер-горнист или юный Ленин с книжкой. Но мы с огромным чувством восторга положили ему цветы и выслушали историю о том, какой был хороший «дедушка Ленин» в детстве. Все сразу захотели быть на него похожими и гордо стали носить маленький значок – красную звездочку, в центре которой был изображён юный и кудрявый Володя.

Помню, как я пришёл домой радостный и гордый от этого события в моей жизни, показывая свою звёздочку на белой рубахе маме и отцу. Жизнь казалась простой и ясной, такой как было тогда написано на обратной стороне обложек тетрадей. Затем наступил этап приёма в пионеры, это тоже было радостное событие. Оно, правда, запомнилось хуже, толи радости было меньше, толи ничего особенного от того факта, что я стал пионером, не поменялось в моей жизни.

Помню только, что мы как пионеры всегда один раз в год собирали макулатуру и один раз металлолом. Такие кучи бумаги я в жизни больше не видел, кроме как в Усть-Каменогорске, когда учился там, в школе №1. Но там учеников было много, а здесь совсем немного. Брали качеством. Надо сказать, что в то время бумаги на газеты не жалели – у нас дома за неделю собиралась целая стопа из них высотой в полметра. Ну а за месяц или год… И так было практически у каждого офицера, почтальон-солдат, когда шёл с почтой – сумка была такая полная, что всё не помещалось.

Поэтому призыв сдать бумагу все выполняли радостно, таскали целыми стопками, и за неделю приносили столько, что некуда было складывать. Много раз, мы уже как опытные пионеры собирали газеты в своём штабе-сарае, чтобы сдать их в нужный момент. И их набиралось довольно много. Куда потом увозили эту машину, полную бумаги я уже не знаю, но нам всегда говорили, что мы молодцы и хорошо помогаем нашему государству и стране сохранять леса. А в следующий раз надо постараться и собрать ещё больше.
 
Железо собирали на полянке за школой, почему-то всегда осенью. Раз мы жили в военном гарнизоне, всё вокруг нас строилось, а в воинских частях были автопарки – то железа всегда вокруг городка валялось в избытке. Пунктов приёма металла не было, как сейчас на каждом шагу. Принимали только от организаций и по специальным бланкам, деньги перечислялись только в безналичном варианте на счёт организаций. Поэтому его никто не собирал, и оно валялось везде никому не нужное. Как только объявляли сбор металлолома – мы за несколько дней натаскивали его огромную кучу на пустыре за школой и она ещё долго была видна из окна во время уроков.

Уже тогда это наводило меня на мысль, что эта куча ржавого железа никому сто лет не нужна – она сиротливо мокла под дождём и видимо создавала проблему и самому руководству школы. Но нам тогда говорили замечательные речи о необходимости бережливо относиться ко всему этому – железу и макулатуре, что это нужно нашей стране и долг пионеров и октябрят помогать ей. Верилось в это как-то с трудом, ведь если стране так срочно необходим металлолом, то почему его так много везде валяется? Почему же оно по-хозяйски не возьмёт большую машину и не соберёт его? Куда потом её тоже девали, мы не знали, но очень долго потом рассуждали между собой, что же из нашей кучи металла можно сделать – самолёт, пароход, автомобиль или танк.
 
Ещё одной причиной, которая особо не вдохновляла нас на сбор металлолома и действовала на нас «разлагающе», была огромная куча металла (его привозили со всех мест) у нас возле дома. Она была огромной, высотой  примерно с двух или трёхэтажный дом и состояла из перемешанных между собой кусков проволоки, частей техники, механизмов, комбайнов, труб и т.д. Находилась она напротив моего дома в углу площадки для погрузки техники. Эта куча железа лежала и копилась годами, и очень редко иногда подгоняли вагоны и понемногу, с краёв кучи что-то увозили. Там были подъездные железнодорожные пути и огромная рампа, длинной целый состав для погрузки техники на платформы. На ней часто грузилась и разгружалась разная военная техника. Это рампа тоже была нашим любимым местом для игр.

Почему – потому что только в этой куче металла можно было добыть драгоценные шариковые подшипники. Конечно, если нам попадались роликовые или игольчатые мы доставали и их, но больше всех ценились шариковые. Науку по извлечению подшипников из механизмов мы освоили с детства. У нас была выработана своя технология их добычи, которая передавалась из поколения в поколение. В нашем штабе всегда был общий комплект ключей, чтобы отворачивать гайки, затем специально согнутой арматурой, как съёмником мы выбивали его с мест креплений. Легким делом считалось доставать ступичные подшипники с мостов машин, на которых крепятся колёса.

Когда мы их набирали достаточное количество, шли к краю рампы. «Секрет» извлечения шариков из подшипников был освоен уже до нас другими и он тоже передавался из поколения в поколение. Из-за того, что в подшипниках применялась хрупкая сталь, она довольно легко кололась. Для этого необходимо было стоя сверху на краю рампы, прицелившись в рельс со всей силы с ускорением бросить его вниз, причём при этом успеть увернуться самому. Потому что осколки от удачно попавшего на рельс подшипника разлетались так далеко, что могли попасть в тебя. Если не получалось с первого раза надо было повторять попытки несколько раз, до победного конца. После этого бережно собрать шарики или ролики в тряпочку.

И уже позже где-нибудь присев в тенёчке, спокойно и неспешно аккуратно оттереть их от смазки и промыть в бензине. Мне всегда нравился этот процесс, когда из этих грязных, в смазке и дорожной пыли получались в конце работы чистенькие и отсвечивающие таинственным матовым цветом шарики или ролики. Ну а с ними в детстве можно было делать, что хочешь: играть, менять на что-либо, использовать для стрельбы, да и вообще – хорошие вещи всегда пригодятся в хозяйстве. Но кроме кучи металла рампа привлекала нас ещё тем, что на ней очень часто грузились воинские эшелоны, уезжающие или приезжающие с учений.
 
Это были самые любимые минуты в жизни и с ними связаны самые лучшие воспоминания. Конечно, на ней постоянно грузились и гражданские автомобили и разгружались какие-то механизмы, но это было нам не интересно. А вот когда приезжали военные – другое дело! Услышав гул и рокот многих моторов, лязганье гусениц нам невозможно было усидеть во дворе, и поэтому мы сразу мчались на рампу. Зрелище погрузки всегда завораживало, тянуло к себе и удивляло в детстве одновременно. Мне всегда было интересно  видеть, как грузятся солдаты – когда среди какой-то непонятной суеты, кажущейся бестолковости и хаотичного на первый взгляд движения техники постепенно вырисовывалась стройная картина погрузки – все автомобили, прицепы, гусеничные трактора, БТРы и танки занимали свои места на платформах и закипала работа.

Солдаты тянули проволоку, крутили её под машинами, прибивали деревянные колодки – стоял такой своеобразный рабочий шум, состоящий из ударов топора, лязга проволоки и грохота бортов платформ.
А среди всего этого крутились и мы, заглядывая в люки, разглядывая диковинные и ещё неизвестные нам машины. Иногда солдаты разрешали нам залезть внутрь и посидеть за рулём, штурвалом или рычагами. Кроме всего этого нам солдаты всегда доверяли решение всяких своих мелких проблем – сбегать за водой с фляжкой, в магазин за сигаретами, конфетами, печеньем. При этом часто делились с нами своими сухими пайками, открывая консервы и угощая солдатской кашей из своих котелков.

Самыми счастливыми минутами из детства были именно эти – когда, забравшись внутрь какой-нибудь настоящей боевой машины, сидя на жёстком сидении, мы ломали хлеб руками на куски и ели, обтерев их тут же о тряпку, солдатскими ложками из банок или котелков настоящую солдатскую кашу. Какое это было наслаждение! Чувство радости и счастья от этого было просто самым высочайшим. Казалось, нет в жизни ничего вкуснее этого солдатского пайка! Нельзя сказать, что мы тогда в детстве были голодными или дома есть было нечего, но отказаться от такого угощения было невозможно!
 
Вот может быть, я не могу этого точно сказать, именно здесь необходимо искать начало ответа на вопрос: «А почему я выбрал в своё время военное училище?» Ведь просто эту жизнь я видел с детства своими глазами и вырос в ней. Может быть, этот суровый и неприхотливый солдатский быт и вкус той самой солдатской каши и консервов, которые мы с огромной радостью ели внутри тесных боевых машин, и сыграли свою роль вот таким образом? Солдатская жизнь и служба без прикрас была у меня с детства перед глазами. Нормальные люди в военной форме всегда окружали меня, и мне был понятен их мир. И когда я слышу сейчас разговоры и выражения разных неумных людей или страдающих мам своих великовозрастных отпрысков-дебилов о том: «Я своего сына в армию не отдам! Не пущу! Только через мой труп! Не для того я его рожала!» Так и хочется спросить их: «А Вы сами-то там были? А что Вы знаете об армии? Вы где её видели?»

 Как можно рассуждать о чём-то, когда ты чего-то не видел или не знаешь? Вот я могу честно и однозначно ответить на этот вопрос. Да, я сам всё видел своими глазами. Да, я всё знаю, потому что вырос в военном городке. И ничего страшного для себя там не увидел. Я даже не могу припомнить случая из своей жизни ещё пацаном, чтобы какой-то солдат к нам отнёсся плохо, обидел или оскорбил. Они всегда относились к нам как к своим младшим братьям. Ведь они сами были в сущности такие же мальчишками как мы, только немного старше и просто пришла их очередь защищать Родину. Поэтому когда передо мной стал вопрос выбора, то он мне дался легко потому, что мне в общих чертах было понятно то, о чём идёт речь.
 
Хочу сказать, что свои первые уроки по погрузке военной техники на железнодорожные платформы я «прошёл» именно там – помогая солдатам подавать гвозди и колодки и просто, наблюдая за этим процессом со стороны. Поэтому, обучаясь в военном училище на занятиях по погрузке техники мне всё это сразу было понятно и знакомо.

Как-то раз по этим железнодорожным путям приехал и отец с целины. Он попал в «сводный целинный батальон», который постоянно формировала дивизия для оказания помощи колхозникам в сборе урожая, и всё лето провёл там, больших подробностей из его рассказа об этом я в своём возрасте не сохранил. Но то, что он был в Кустанайской области, вспомнилось только потом, когда я сам, повторяя его путь попал туда сам. Хорошо запомнился большой ящик сушёных грибов, который он привёз оттуда и медаль, которую он без сожаления отдал мне «За освоение целинных земель». Помню, с каким нетерпением мы с мамой ждали возвращения отца с этой «битвы за урожай» и как были рады, когда наконец-то эшелон пришёл обратно.

Подъездные пути железной дороги, которые проходили мимо рампы, шли куда-то дальше. И конечно нам хотелось точно узнать, куда же они ведут? Часть вопроса была понятна, так как тепловоз, который уезжал куда-то вдаль с вагонами всегда возвращался по рельсам обратно – значит там какой-то тупик. И поэтому однажды летом, в один из дней мы решили всё-таки найти ответ этот давно мучивший нас вопрос. Выйдя утром, компанией человек в пять мы направились вдоль железнодорожных путей.

 Дорога выходила из городка и шла, извиваясь между холмов довольно долго, и только ближе к обеду мы вышли к какому-то одиноко стоящему между сопок военному складу, который охранялся часовыми.  Вот и ответ на вопрос, раз есть дорога – то она куда-нибудь приведёт!  Что это был за склад и почему он так далеко стоял от городка, нам было неинтересно, но видимо серьёзный, раз туда была железная дорога.
 
Рассказ о рампе и погрузке машин был бы не полным, если бы я не упомянул о том, что между нашим домом и рампой был огороженный высоким деревянным забором склад. В нём хранились огромное количество обычных тряпочных мешков с травой. Трава была горная, специальная, такая рядом с посёлком не росла, немного недосушенная – причём, только одного вида зеленовато-бурого цвета. Она имела своеобразный, приятный запах и когда на этих мешках прыгаешь, хрустела как солома. Для чего, зачем и где её собирали, мы не знали, но временно складывали и хранили здесь. Склада, как такового в понятии склад не было, был небольшой двор, а всю торцевую стенку был огромный, такой высокий навес, что грузовые машины могли свободно под него подъезжать. Под ним и лежали сложенные до самого потолка мешки с травой.

 Нас почему-то в детстве сюда тянуло как магнитом. Мы любили тихонько, через боковую дверь пробраться под навес и беситься, скача на этих мешках с травой до изнеможения. На них можно было смело скакать, прыгать, переворачиваться – ведь они мягко пружинили, а после всего уже устав, просто завалиться на них и лежать в тени, вдыхая удивительно приятный ароматный запах полей, гор и свежескошенной травы. Следила за всем этим складом женщина, которая и жила прямо тут же в маленьком домике, похожем на домики у ЖД переездов. Как она там умудрялась жить с маленькой девочкой, было просто не понятно. Она нас постоянно гоняла с этих мешков метёлкой с жёсткими прутиками, и если мы не успевали убежать, то иногда хлопала ей нас.

Хотя конечно больше всего она действовала психологически; выйдет из домика и возьмёт метёлку, а мы уже убегаем. Видимо жила она очень бедно потому, что она ещё мыла подъезды в наших трёх домах. За это родители ей сдавали по рублю в месяц с квартиры. Почему я знаю об этом, потому что мы часто следили за ней, и как только она начинала мытьё подъездов – так мы могли целый час скакать на складе, пока она была занята. Эх, детская романтика, кто понимает!

Рассказывая про рампу обязательно надо упомянуть и о том, что когда там работал маневровый тепловоз, сортируя вагоны, то можно было подкладывать под него или вагоны разные предметы. Так можно было довольно весело и интересно проводить время: положив большой строительный гвоздь – можно было сделать ножик, если монетку – то плоскую пластинку, а если капсули от патронов – то они хлопали с резким звуком, напоминая сегодняшние петарды.
 
Здесь необходимо сделать отступление и обрисовать подробнее ситуацию, которая была тогда. С позиции сегодняшнего дня всё будет не понятно тем, кто не вырос в военном городке тех времён. В то время не было жёстких законов о хранении боеприпасов, о каких-то террористических актах никто не слышал даже, что это такое – достать можно было всё, и всё это я видел в своём детстве. Упомянутые капсуля и сами патроны не были редкостью, просто в силу того, что с ними просто нечего было делать, они не очень ценились среди нас. Гораздо более интересным делом было доставать (а доставали на атрскладах у солдат за деньги, значки или, меняя на сигареты или ещё на что-нибудь) дымовые шашки, ширасы, взрывпакеты, сигнальные огни – перечислять всё просто нет возможности.

 Испытывали это всё подальше от городка, при этом всегда нас учили и всё показывали старшие пацаны. Особо у нас ценились электродетонаторы и бикфордов шнур. Но нас сразу предупреждали, что это очень опасно и всё необходимо делать аккуратно. Всё давали нам потрогать и подержать, но сразу учили – ни в коем случае не баловаться, не бросать в костёр и т.д. Я как-то сразу понял разрушительную силу взрывчатки из опытов, которые сам видел и для себя сделал вывод, что с боеприпасами всегда надо обращаться осторожно. Маленький электродетонатор разрывает бутылку шампанского на мельчайшие кусочки, которых и не найти. Стограммовая тротиловая шашка рвёт бетонную плиту, а две перебивают железнодорожную рельсу. Термитная шашка прожигала стальной лист. Всё это я потом проходил в военном училище на занятиях по инженерной подготовке и поражался тому – как это всё уже было знакомо мне из детства.
 
Много впечатлений из детства оставили всякие разные дымовые шашки. Каких только их конструкций я не видел в своём детстве: большие и маленькие, разноцветных дымов начиная от банального белого до оранжевого,  круглые и квадратные, и вытянутые трубкой. Много было всяких сигнальных огней и самое главное и ценное из всего – ракетницы. Очень ценными были маленькие стандартные, которые можно было запускать с руки, если её крепко сжимать. Те, которые были побольше запускать было сложнее, нам приходилось их привязывать к чему-то перед запуском, но они были ценны наличием небольшого парашютика. На нём спускался осветительный заряд и поэтому парашюты были изготовлены из хорошего шёлка.

 Когда мы подбирали его, нам всегда не терпелось его куда-нибудь применить и испытать. Не знаю, кому первому пришла в голову эта идея – попробовать спустить на нём с крыши нашего дома кошку, но она очень заинтересовала нас. Сказано – сделано! Начали подбирать кандидатов на полёт, и основной вопрос эксперимента был – долетит  ли она до земли живая. Поэтому своих домашних кошек все дружно давать для опыта отказались, поэтому кота пришлось нам искать на стороне. Через время кандидат на полёт был найден и, не откладывая дело в долгий ящик, сразу приступили к опыту. Я попал в «запускающую» команду на крыше, остальные смотрели снизу. Котяра попался непонятливый – никак не хотел привязываться к парашюту, всё время шипел и царапался. Но и мы пошли на хитрость, сделав верёвку большей длинны.

 В общем, закончив подготовку, самый смелый из нас стал на краю крыши, держа кота в руках, а парашют с верёвкой мы сложили на край правильными кольцами, как предполагалось, что в полете, кот его потянет за собой и он откроется. Но кот видимо поняв окончательно, что ему придётся лететь вниз, вывернулся, расцарапав напоследок руку, полетел вниз  совсем не по нашему сценарию, совершая красивый полёт а, растопырив когти и спутав всю парашютную систему, рухнул одним комком.

 Удивительно, но он оказался в полном порядке! Росшие внизу небольшие деревья своими ветками смягчили удар о землю. Кот-испытатель сидел, видимо переживая свой полёт и горячие головы вновь предложили повторить эксперимент но, видя кровь у «запускающего», второго желающего на это не нашлось. Поэтому опыт отложили, а кота отпустили. Так и остались из детства неразрешённые загадки без ответа, а может ли кот летать на парашюте? Если да, то с какой высоты? И какого размера должен быть сам парашют?

Ручные гранаты были большой редкостью, но достать было можно. Я свой первый урок по обращению с ними получил ещё в начальной школе. Старшие ребята где-то достали их несколько штук и мы все пошли кидать. Они подробно всё объяснили и показали, как их готовить к броску. Кидали, правда, за бугор или с обрыва, чтобы осколки в нас не попали.

Метать гранаты мы в тот раз ушли от городка подальше, на всякий случай, чтобы никто нас даже случайно не увидел. Нам – мелкоте, дали только подержать настоящую боевую гранату. Но я очень хорошо запомнил то ощущение, когда впервые держишь уже готовую гранату в руке – сердце по-настоящему сжималось в комок от представления того ужаса, какой она несёт в себе.

Самым важным из всего этого было главное условие – дома, даже ни под каким предлогом никогда нельзя было об этом говорить с родителями или хранить дома весь этот «арсенал». Всё хранилось в сараях или в «штабе» или каждый сам себе выбирал где-нибудь секретное место во дворе. На все расспросы родителей всегда необходимо было отвечать, что ты ничего не знаешь и ничего не видел. Удивительное дело что, вспоминая сейчас об этом, я не могу припомнить какого-нибудь трагического случая или травмы среди нас, связанной с этими «игрушками». Серьёзность и ответственность в обращении с боеприпасами почему-то всегда была у нас на высоте. Видимо эти чувства и были впитаны мною ещё с тех времён на всю жизнь.

Опасными «игрушками» в детстве были ещё самодельные петарды. Одни, которые были попроще изготовлялись таким образом: необходимо было взять два толстых болта диаметром около одного сантиметра или более и подходящую гайку. Сначала навинтить на несколько витков гайку, затем в это углубление счистить серу от 10 – 20 головок  спичек, а сверху аккуратно, до упора ввинтить второй болт. Если эту конструкцию в таком «заряженном» состоянии бросить в бетонный забор или кирпичную стенку, и она удачно попадёт головкой болта, – то она бахнет громко и резко. Их можно было делать и носить в кармане по несколько штук, но это были тяжёлые изделия.
 
Вторые полегче, делались по другому, и на их изготовление требовалось больше времени. Сначала «добывалась» марганцовка из аптеки или ещё как-нибудь, затем был необходим второй компонент – магниевый порошок. Для нас в городке не было ничего невозможного. Он был в специальных твёрдых источниках тока от армейских радиостанций, а их находили на мусорных свалках за батальоном связи. Найти несколько таких батарей всегда было для нас большой удачей. Она разбивалась, из неё доставались такие необходимые нам стержни, их зажимали в тиски и аккуратно стачивали напильником, незаметно от родителей.

А получающиеся в результате этого драгоценные опилки собирались на заботливо подстеленный заранее листочек из бумаги. Это и был магниевый порошок. Затем всё смешивалось в равной пропорции – получалась «адская смесь», которую уже можно было заряжать. Следующим этапом было скрутить бумагу в тугую трубку на карандаш, желательно перед этим смазав её мокрым мылом для твёрдости. Вытащив карандаш, трубку подгибали с боков и туго обматывали суровыми нитками, – мы называли их «солдатскими». Внутрь засыпалась смесь марганца и магниевых опилок и к маленькой дырочке сверху привязывались 2-3 спички.

 Всё – петарда была готова, в нужный момент можно было только чиркнуть по спичкам специальной чиркалкой, которая была у каждого из нас, а мы их брали от использованных ширасов и бросить подальше. Она бахала не хуже современных китайских петард. Долгий труд по её изготовлению полностью окупался произведённым эффектом. Самое главное, что она была безопасна в плане того, что от неё не разлетались никакие осколки, но главным было бросить её подальше от людей, на всякий случай.

В то время когда мы жили на четвёртом этаже, и я ходил в начальную школу, хорошо запомнилось одно яркое событие, и самое главное, что от него остались фотографии у родителей в альбоме. Это приезд к нам в один год летом дяди Коли, маминого родного брата с семьёй. Про него я уже упоминал, но теперь необходимо рассказать подробнее. Как и каким образом, он оказался в далёком от Украины сибирском городе Ангарске я уже сейчас не помню подробностей. Вроде бы было что-то связанное с его работой: он работал на гидроэлектростанции энергетиком.

 По отрывочным разговорам, которым я раньше не придавал значения, что-то связанное с электричеством: я так понял, что он или дежурил в смене или следил за электричеством на каком-то участке подстанции. Не столь это важно теперь. Мама рассказывала, что в армии он служил в знаменитом Кремлёвском полку города Москвы и охранял дом-дачу прославленного маршала Будённого. В альбоме я видел фотографии того времени, когда мама и бабушка приезжали к нему в Москву во время службы.

Он был высокого роста, физически хорошо развит и отслужил достойно, имея грамоты и благодарности от командования. По характеру был спокоен, флегматичен, рассудителен – я пишу, был – потому, что видел его последний раз еще, когда учился в девятом классе,  потом все остальные новости о нём узнавал от мамы, а когда мама умерла – то и связь оборвалась. И сейчас я уже и не знаю что с ним, с его женой и моим двоюродным братом. Моя мама часто повторяла, что я в детстве очень был на него похож характером и манерами, ростом и даже в решении дел и поступков. А он, в свою очередь был похож на их отца, который погиб на войне. Не знаю, несмотря на такую похожесть по маминым разговорам, я как-то никогда, прямо скажем, не испытывал к дяде Коле никакого интереса.
 
Он серьёзно увлекался фотографией – все письма, которые мы получали от него в Сары-Озеке и Усть-Каменогорске всегда были пухлыми от разных фотографий. Там было всё: он на охоте, на рыбалке, на работе, он с семьёй на праздниках, в городе и т.д. Помимо фотографий он писал стихи, и не простые четверостишья, а настоящие поэмы. Много раз я видел двойные открытки, исписанные мелким убористым почерком с колонками стихов. Иногда в письмах целые страницы могли быть исписаны только стихами.

Мама с ним переписывалась правда не часто, как правило, одно-два письма в год – основные новости, метеосводка за год, дети и всё темы. Какой-то особой любви у мамы, фанатичного интереса и преданности при упоминании о брате я, честно говоря, не замечал. Может быть, она и была у неё где-то глубоко в душе – так, что мне было просто не заметно. Каких-то больших планов о новых встречах и  поездках у нас в доме даже никогда не обсуждалось. Почему так? Не знаю. В этот вопрос я тогда не вникал, не забивая голову разными  не очень нужными мне проблемами, воспринимая жизнь такой, какой она была. Но вот две встречи были. Одна, когда они приезжали к нам в Сары-Озек, и вторая, когда мы ездили к ним в Ангарск. На тех фотографиях, когда они приезжали к нам – мы все стоим на железной дороге возле семафора, а на заднем фоне наш дом. Этот снимок Николай называл «историческим», на Турксибе.

Вокруг лето, жара, пыль, запустение и убогость по их меркам – глушь! Хотя они были в Азии первый раз, все их восторги от местной экзотики перечёркивало палящее солнце, безжизненная жёлтая глина, почерневшие от дождей некрашеные деревянные заборы в посёлке. Кроме похода «в центр» на базар, который произвёл на них огромное впечатление, «осмотрели» центральную площадь, о которой я уже писал и похода на природу, больше им показать в Сары-Озеке было не чего. Жизнь в военном городке и сам Сары-Озек произвёл на них не очень радостное впечатление и их приезд быстро закончился. Тогда я впервые и увидел своего двоюродного брата – Игоря. Он был на год меньше меня и из воспоминаний о нём в моей памяти больше ничего не осталось.
 
Прощаясь, родители договорились о скорой встрече уже в Ангарске. И зимой под Новый год мы с родителями поехали к ним с «ответным визитом». Вероятнее всего, это было на зимних каникулах. Как ехали в поезде, и сам город плохо помню, но хорошо запомнил огромные сугробы по бокам улиц и дворах, поразившие меня больше всего. Столько снега я ещё в жизни не видел! Это был настоящий сибирский город! Ведь у нас в военном городке если и падал снег, то он сам и таял. Конечно, солдаты его чистили с дорожек, но таких сугробов на газонах никогда не было. Ещё удивительным для меня было то, что вокруг многоэтажных домов, где мы жили, росли сосны – огромные деревья с голыми стволами и большой кроной из веток на уровне крыш домов или даже ещё выше. В Сары-Озеке обычно все деревья вырастали не выше третьего этажа. Самыми большими были тополя, но они росли возле воды и были редкостью.

А в соседнем дворе была огромная удивительная детская горка сделанная из снега. Это была сказочная голова в шлеме из сказок Пушкина высотой с трёхэтажный дом! Сам снег на этой голове был цветным. И это было мне, просто никогда не видевшего ничего такого и столько снега, так удивительно! Сами краски были такие яркие – красные, синие, зелёные. С одной стороны были ступеньки, чтобы подниматься а, пройдя через голову, из открытого рта начиналась огромная и широкая залитая льдом горка. Мы с Игорем катались на ней с утра до вечера. Сейчас уже такими фигурами  и ледяными городками никого не удивишь, но не надо забывать, что это было в 1968-1969 году! Мне до этого момента такого видеть ещё в своей жизни не приходилось. Чем занимались родители, я не помню.

Но больше за всю историю жизни Николай никогда не приезжал к нам и мы почему-то никогда особо не планировали новых встреч. Связь с ним только была у мамы на уровне телефонных звонков и редких писем или открыток к праздникам. Когда мамы не стало, а мы уехали из Казахстана – то и писать стало некому. С того времени никакой попытки восстановить связи никто не делал.
 
Конечно, это может быть и не совсем правильно; если бы мы жили ближе, виделись чаще или может быть имели какие-либо общие интересы, мы бы общались. Мы оба единственные дети у своих родителей. Но так получилось, что мы выросли в разных городах, семьях – каждый из нас имел свои интересы: я связал свою жизнь с армией, а Игорь – гражданский человек. Поэтому мы и живём с ним каждый своей жизнью.  И  хоть у нас ближе больше никого на свете и нет – ведь мы с ним двоюродные братья, но так получилось, что мы с детства живём каждый своей жизнью, своими интересами, решением своих проблем и какой-то особой  потребности в общении друг с другом не испытываем.
 
В нашей жизни позже была ещё одна – последняя встреча, о которой я уже упоминал, у бабушки в Дебальцево. В тот год родители каким-то непостижимым образом спланировали отпуск так, что он у них заканчивался, а у нас начинался. И мы, когда приехали к бабушке почти целую неделю жили все вместе, таким огромным табором. Я уже к тому времени закончил 8 или 9 класс, ну а Игорь на класс меньше. И та наша проведённая вместе с ним неделя нас не очень-то сблизила, а скорее наоборот, выявила разность наших интересов. Хотя мы ходили вместе купаться на ставок, что-то делали по дому, ничего интересного из всего этого я не припомню. Я там у бабушки знал всех ребят и девчонок с нашей улицы – он же ни с кем не общался.

 Я по своему характеру и «как выросший на свободе перемещений» в городке, предлагал ему за компанию куда-нибудь сходить или съездить: на другой конец посёлка, за железную дорогу, просто посмотреть и узнать, а что там? Он же со двора никуда ходить особо не хотел. Я вырос в военном городке «на воле», в окружении солдат и понятной мне жизни, а он в городе, ограниченный территорией своего двора, со своими интересами – поэтому нам и говорить особо было не о чём. Поэтому в нашей жизни были всего только эти три «исторические» встречи, когда мы соприкасались в жизни – всё этим так и закончилось.

 Почему позже наши родители больше за всё время так больше и не встречались, я не знаю. Может быть, жизнь так шла, что не было возможности, может отпуска не совпадали, а может быть, они просто сами не проявляли большей настойчивости в этом деле? Не знаю – на этот вопрос теперь уже некому ответить, а уточнять или расследовать его и нет особого смысла.


       САРЫ-ОЗЕК. МОИ УВЛЕЧЕНИЯ. ЗНАЧКИ, ЭТИКЕТКИ, МАРКИ.
         ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ. МУЗВЗВОД – ВИА «ПУШКАРИ».

Про зиму в Сары-Озеке стоит рассказать. Хотя у нас она была недолго, да и снег покрывал землю сантиметров на пять, но всё равно мы успевали покататься на санках. У нас в городке была только одна небольшая горка, поэтому серьёзно проехаться можно было только на ближайшей к нам сопке, которую все называли «Пионерская» или просто «Пионерка». Она была высокой и по ней шла полевая дорога, поэтому снег на ней был придавлен, хотя машины проезжали по ней редко, но снег спрессовывали колёсами так, что нам хватало. От самого верха до низа было около 300 метров – вполне хватало нам разогнаться.

 Рядом с дорогой была ещё накатанная солдатами, которые ходили по ней на «Жигулёвку», колея от сапог. Поэтому ездить по ней у нас было особым шиком – поставив ноги в колеи, полуприсев, разгоняясь до бешеной скорости, остановиться можно было только внизу горы или, только упав на бок. На этой же горке мы  катались на лыжах. У меня были детские лыжи с «солдатскими» креплениями. Так как снега бывало не много, лыжи иногда задевали о камни на горе и цеплялись за них. Но всё равно можно было проехать по прямой в низинах и по накатанной дороге с горы. За всю короткую зиму мы всё равно успевали несколько раз проехать на них.

А вот с коньками было сложнее, специальных катков не было, никто их не заливал, да и лёд сохранялся недолго. Поэтому коньки мы видели и знали только на картинках. Так я и не успел в своё время научиться на них кататься, а потом уже и не было необходимости. Эта горка «Пионерка» и за ней следующая, под названием «Пилотка» были нашими любимыми местами игр. Горка «Пилотка» получила своё название из-за того, что она имела чётко похожий вид солдатской пилотки – очень ровный прямой верх и равномерные склоны направо и налево. На этих сопках всегда в любое время года можно было найти, чем заняться. Весной на их южных склонах, через подтаявшие корочки снега, вместе с маленькими росточками молодой травы появлялись первые подснежники.

 Мы всем двором, ребята и девчонки вместе всегда ждали этого радостного события потому, что именно с начала сбора подснежников – собственно и начиналась весна. До сих пор помню то удивительное и незабываемое впечатление от вида этих цветов. Как они могли, ещё не дожидаясь полного схода снега уже пробиваться из небольших участков земли на каменных склонах горки? Они были небольшие, таких разных неуловимых оттенков белого цвета: одни кремового, чуть розового, другие с голубизной и когда их соберёшь в букетик, сразу определить точно какого они цвета было не возможно. Мы их выкапывали и собирали вместе с луковицами, чтобы они хранились подольше. Мама всегда радовалась, когда я приносил домой первые подснежники. Она ставила их в стакан, добавляя какую-то таблетку, и они ещё долго росли даже в нём, выпуская корни.

Возле «Пилотки» прямо под горкой бил родник с холодной и чистой водой, которую мы всегда пили с удовольствием в жаркие дни, когда играли рядом с ней. От него начинался ручей, огибавший всю сопку с трёх сторон и, уже уходя от нее, также неожиданно исчезал в песчаном русле ручья. Это было так удивительно: вода появлялась прямо ниоткуда и также внезапно исчезала под землю. Наполнялся ручей полностью только весной и после дождей. Из-за того, что ручей был мелким и хорошо прогревался, в нём в огромном количестве весной лягушки откладывали икру. И весь процесс шёл у нас на глазах: сначала появлялись головастики – маленькие такие, озорные и забавные, затем бесчисленные маленькие лягушата – шустрые и бестолковые. Куда они потом девались до следующей весны в таком огромном количестве, было загадкой.

Кроме игр во дворе летом, зимой приходилось больше играть дома. В это время у меня появилось несколько деревянных конструкторов, в которых были кубики, арки и строительные блоки. Огромное количество разных комплектов солдатиков: средневековые рыцари, пограничники с собаками, лошадьми, французы и герои 1812 года, куча немцев и наших, казаки и тачанки и огромный комплект ковбоев и индейцев. Про последних стоит рассказать особо. Такие индейцы у нас в магазине не продавались, в отличие от всех других, они были только у тех, кто приехал из ГДР.

Они были и там большой ценностью и продавались поштучно, поэтому их покупали, выменивали или выигрывали на какой-нибудь спор. А то, что было у нас всех – точные копии с них, отлитые самостоятельно из свинца. Выливали их в углу двора за сараями, и каждый делал несколько форм в глине. Главным было достать образец. Хоть они были не такие цветные, как оригиналы, но были очень похожи. Помимо солдатиков ещё были целые наборы самолётиков, кораблей, военной техники и разных машинок. Поэтому при таком количестве игрушек скучно мне не было, при огромном буйстве детской фантазии можно было разыгрывать целые баталии с наступлениями, обороной домов, крепостей и т.д. Остатки этих солдатиков, пережив кучи переездов я видел в Чимкенте – в коробке из под фотоаппарата ФЭД-2, которая лежала в шкафу на нижней полке в лоджии. Из других игрушек хорошо помню любимую – калейдоскоп.

 Не помню точно, кто и где его купил, но то, что его можно было крутить весь день на пролёт, наслаждаясь яркими цветными узорами из цветных стеклышек, которые никогда не повторялись, запомнилось. Ещё дорогой для меня игрушкой был компас, который мне достался от отца. Это был обычный офицерский компас, но его чудесное свойство показывать на север всегда удивляло в том возрасте. Я всегда, как настоящий исследователь, в походах брал его с собой (хотя в наших степях, когда вокруг тебя всегда хорошо видны горы, заблудиться было просто не возможно) сам факт того что, достав его всегда можно было определить, где север и где юг мысленно сравнивал нас с известными и серьёзными путешественниками.
 
Как все дети в своё время и я, проходя периоды взросления, занимался доступным коллекционированием. В то время все были увлечены каким-либо видом собирания. Модным делом тогда было собирание значков. Конечно, я не мог оставаться в стороне. Хорошо помню, что началу моей коллекции положил значок, который носила мама – серенький, прямоугольной формы с рифлёным изображением на фоне Адмиралтейского шпиля гранитной набережной с круглым шаром и рекой Невой. Внизу шла надпись – Ленинград.

Почему-то значков тогда было великое множество, они продавались в магазинах, в ларьках, в сувенирных отделах. Когда я решил собирать значки, отец мне подсказал, что необходимо собирать не все подряд, а посвящённые какой-то определённой теме или связанные с каким-то событием. Он сам предложил мне несколько тем на мой выбор и дал время подумать самому и может быть придумать что-то оригинальное. К этому делу я подошёл со всей серьёзностью, ведь это на несколько лет! Из огромного количества тем он помог мне определиться и выбрать главную – города СССР и гербы городов. Вот этой темы я и придерживался несколько лет, пока учился в школе. Собирание значков было доступным – средняя цена его была 10-15 копеек, и очень редкий мог стоить копеек 30-40.

 В Сары-Озеке собиранию значков препятствовала удалённость посёлка, малый круг общения в гарнизоне, но всё равно в отпусках, во время  редких поездок в Алма-Ату, в школе, у всех друзей в городке я старался что-нибудь для коллекции купить, обменять или просто попросить. Несколько значков мне привёз отец из своих командировок, какие-то принесла мама. И к окончанию школы у меня получился довольно приличный альбом, который я купил в Усть-Каменогорске. Он был толстый белого цвета с кожаной обложкой, а сами листы были из поролона, на который очень было удобно цеплять значки.

Кроме основной темы моей коллекции связанной с гербами и городами, конечно, появилось множество и других, которые при удобном случае можно было обменять на другие, более нужные. Это было огромное количество военных значков: военные разряды, разные классности, знаки солдатской доблести – «отличник» и «Гвардия», все они попадали ко мне разными способами, так как мы жили в военном городке, а так же всякие другие случайные, оригинальные. Все они чем-то поразили меня или просто понравились. Я собрал полную коллекцию всех разрядов значков ГТО. Уже в Усть-Каменогорске это увлечение пошло на убыль, уступив место маркам. Но всё равно эта моя коллекция хоть понемногу, но пополнялась, пока я учился в школе.
 
После переезда к нам в Чимкент бабушки, от неё осталось мне «наследство», небольшой кусок красной дорогой материи. Этим на Украине все закрывали экран телевизора, когда его не смотрели. Он непременно должен был быть из дорого бархата или велюра. Сейчас, конечно  трудно представить кого-нибудь в наше время закрывающего телевизор тряпкой, но тогда это было обязательным. Так вот мама не найдя ей более подходящего применения, отдала его мне для того, чтобы на ней поместить мою коллекцию значков. В таком виде она и уехала со мной из родительского дома.

 Сначала она перешла по наследству моему старшему сыну – Жене, а потом и Вове. Тряпку я потом использовал для внутренней отделки шкатулки, которая была у Люды. А значки моих детей так и не заинтересовали, видимо ушло их время, так и остались собранные в обычный тряпочный мешок, который где-то валяется у детей в тумбочке. Иногда, перебирая вещи, когда что-нибудь ищешь, натыкаешься на них и вновь вспоминаешь своё детство, историю приобретения каждого значка. Она единственная моя коллекция, которая пропутешествовала со мной всю службу и хоть в таком виде, но сохранилась. Это, по большому счёту единственное, что осталось из того счастливого моего детства.

Кроме значков я в одно время повально вместе со своими друзьями увлекался собиранием этикеток – картинок со спичечных коробков. Кто привёз это увлечение в наш городок, я уже не помню, но оно захватило нас на несколько лет. Мы скупали спичечные коробки в магазине с разными этикетками, чтобы аккуратно отклеивать наклейки от них. Коробок спичек стоил тогда ровно одну  копейку, попадались и сувенирные наборы по 20-30 коробков. Хорошо помню серии из писателей, художников, олимпийские виды спорта, заповедники России. Очень большая серия была много лет – «Берегите лес от пожара!»

 Мы отслеживали коробки, где только было можно: на улице, в воинской части, в любом магазине. В собирании этикеток был и огромный познавательный процесс: по серии заповедники СССР я узнавал новые для себя названия как Аскания-Нова, Баргузинский, Лапландский и другие. За каждым названием всегда тянулась цепочка вопросов, хотелось просто знать больше. А где он находится? Чем знаменит? Какие виды животных охраняются? У каждого из нас был коробок со спичками, чтобы можно было в любой момент поменяться с любым, у кого увидишь коробок с заинтересовавшей тебя этикеткой.

Огромная наука была освоена и по аккуратному отклеиванию этикеток от коробков. Работа требовала большого терпения и правильного обращения с лезвием. Отделённую мокрую этикетку, для придания ей первоначального вида проглаживали утюгом через промокательную бумагу. В то время в каждую ученическую тетрадь обязательно вкладывали такой листок.
 
Моя любимая учительница, в музыкальной школе узнав, что я собираю спичечные этикетки, и однажды принесла мне их очень много из дома. Оказывается, её муж – офицер тоже в своём детстве их собирал! И подарила их все мне. Вот это был царский подарок! Я с удивлением рассматривал этикетки прошлого десятилетия, таких экземпляров уж точно ни у кого в городке не было. Но потом где-то в отпуске я случайно увидел в ларьке наборы из этикеток всего по 15 копеек за 100 штук!

Я купил сразу несколько наборов, моя коллекция сразу выросла в несколько раз, но эта быстрота сразу и охладила мой интерес к этому увлечению. Вот тут я и понял – ведь именно весь смысл коллекции был в том, что ты «достаёшь» их по одной: всегда неожиданно, как-то случайно и это и приносило радость от её находки. Возникало какое-то трепетное чувство – ты хорошо помнишь место где, какую этикетку и каким образом ты нашёл. Ну а когда ты просто покупаешь их сотнями штук в ларьке, то чувство радости от их находки и приобретения было уже какое-то не то.

Конечно, я «довёл всё до ума», собрал всю свою коллекцию в альбом для рисования с плотными ватманскими листами. На каждом листе в нём я аккуратно наклеил их по несколько штук. Стараясь собирать их по темам или объединяя чем-нибудь. Этот альбом точно был со мной в Сары-Озеке, а вот уже в Усть-Каменогорске и Чимкенте я его уже не помню. А не помню потому, что там я полностью переключился на коллекционирование марок и больше к этикеткам не возвращался.
 
Марки. Чудесный и удивительный мир! Вот чем можно сказать, я увлёкся повзрослев, серьёзно и по-настоящему. Я не знал тогда, что это увлечение «затянет» меня на долгие годы. Началом всего своего большого увлечения, чем потом и увлёк отца – стал знаменитый ларёк на центральной площади Сары-Озека. Всё началось с покупки простеньких наборов гашёных марок СССР и стран социалистического лагеря. Видя моё желание собирать марки, отец не стал меня отговаривать, а просто купил несколько наборов. Для их хранения приобрёл первые мои 2-3 простеньких альбомчика. Конечно, реальной стоимости те марки не имели, просто это было одним из увлечений, через которые проходят все дети в соответствующем возрасте.

 Цены наборов были 15-50 копеек, ими обменивались, абсолютно не осознавая их истинной ценности. В основном это были гашенные почтовыми штемпелями и для пересылки на конвертах не годились и имели символическую копеечную цену. Это позволяло собирать и делало их доступными для детей – через это увлечение проходили многие дети в то время. Сегодня ситуация изменилась, коллекционирование марок стало более дорогим, уже не доступным детям в 10-15 лет, т.к. цены на них резко возросли. И коллекционирование марок стало увлечением серьёзных взрослых, располагающими большими суммами людей. Это, конечно, очень жаль и я бесконечно счастлив оттого, что я в своём детстве мог этим заниматься.
 
В основном у нас во дворе у всех были самые простые и доступные марки СССР и социалистических стран, иностранные марки и марки экзотических островов мы даже не видели. Первым открытием для себя огромного мира марок произошло, когда я оказался в гостях у одного более взрослого пацана с нашего двора, который приехал в Сары-Озек из-за границы, не помню точно, откуда – из ГДР или Чехословакии. Я увидел его небольшую коллекцию марок, сразу поразившую меня марками африканских стран с видами животных – слонов, зебр, жирафов, носорогов, бегемотов, там были марки из Америки, Англии, Франции и Арабских Эмиратов и ещё многих стран и экзотических островов.

Чем-то неведомым, совсем другим удивительным миром пахнуло оттуда – в марках сплелось всё: и яркие краски,  и география и простое желание узнать больше, чем эта просто красивая картинка. Чему были посвящены выпуски марок, какой дате или каким событиям. Кто изображён на марке или чей это портрет, чем этот человек  знаменит? Марки я начал собирать в Сары-Озеке, где возможностей для обмена было немного, не целенаправленно без какой-то определённой цели – просто собирал марки, как все дети.
 
Большой вклад в коллекции марок, значков и этикеток внесла моя поездка в пионерлагерь. За всю свою жизнь я был в пионерлагерях всего два раза: один раз в Сары-Озеке и один раз в Усть-Каменогорске. Поездка в пионерский лагерь «Орлёнок», который располагался в горном ущелье под Алма-Атой по дороге в знаменитый горный каток «Медео», оставила у меня массу не самых радостных впечатлений. Воздух, место и природа там были на высоте, в самом прямом смысле. Неприметная дорога сворачивала недалеко от катка в соседнее ущелье – и там, в живописной зелёной долине рядом с горным озером и располагался лагерь. Необходимо пояснить, что это был лагерь МО (Министерства Обороны) – для детей военнослужащих.

Дети офицеров и прапорщиков со всего Казахстана собирались там, на лето – тогда было три смены по тридцать дней. К дисциплине мы все были привычны, кроме того, к каждому отряду помимо пионервожатой, был закреплён и солдат. Вообще-то солдаты там были везде: они помогали на кухне, охраняли лагерь, ловили нарушителей и дежурили на воротах. Все в лагере жили в типовых деревянных бараках, напоминающих тот, в котором мы жили первую зиму в Сары-Озеке. В нём было только немного по-другому, в середине вход, коридор и комнаты воспитателей, а от центрального входа направо – мальчики в большой комнате и налево – комната девочек. Окна в комнатах, практически никогда не закрывались, и поэтому возникало ощущение того, что ты живёшь на улице. Умывальник и туалет были на улице. Всё пространство вокруг барака было в огромных деревьях, они росли рядом с высокими кронами, и поэтому на улице всегда была тень.

Скучно там не было, каждый день построение – линейка, затем какие-либо мероприятия, то соревнования между отрядами, то разучивание песен, стихов, вечером обязательно – кино в летнем кинотеатре. Про завтрак, обед и ужин я вообще молчу – кормили «как на убой», хотя мы жили практически на улице, голода не было. До сих пор, если я услышу дурацкие песни тех времён вроде «Взвейтесь кострами синие ночи…» или «Ах, картошка, тошка, тошка – пионеров идеал!», то сразу вспоминаю свой пионерский лагерь.

В лагере всё было как везде: ночью мы лазили к девчонкам – мазать их зубной пастой, завернувшись в простыни ночью страшно выли, спрятавшись в кустах по дороге в туалет, пугая всех, кто попадётся и конечно битвы подушками в сончас. За короткое время мы все между собой перезнакомились, узнали кто откуда и произвели обмен между собой всего чего только можно на память. Дело в том, что все приехали подготовленные и «заряженные» на обмен марками, значками и многим другим. За очень короткое время у меня набралось много нового для своих коллекций.

В лагере мне нравилось всё – жизнь на свежем воздухе, еда, кино, – но катастрофически надоели все эти построения, то утром на завтрак, то на линейку после завтрака, то на обед, то на ужин, то на вечернюю проверку. Поэтому мне эти построения надоели довольно быстро. Тем более в пионерском лагере действовали жёсткие запреты: границы лагеря были жёстко определены, к озеру – хоть оно было и рядом ходить строго запрещалось, границей была дорога. Справа и слева границей были горы, все поросшие лесом, на них тоже подниматься было нельзя, объясняли нам это тем, что там можно заблудиться.
 
Мне, – свободному человеку с военного гарнизона, привыкшему к ничем неограниченному пространству было тесно в этих жёстко установленных границах лагеря. Я привык к тому, что когда ты идёшь во двор – сам не знаешь, чем займёшься и куда пойдёшь – городок давал в этом плане неограниченные возможности, а здесь на всё можно было только смотреть издалека. Кто нарушал, и кого солдаты поймают – выводили перед строем на линейке, а на второй раз выгоняли. Мне всё это казалось каким-то театром абсурда. Рядом озеро, – но купаться нельзя, а то утонешь! Рядом такие манящие горы, только ходи, изучай, – но ходить нельзя, а то заблудишься!

У себя в городке мы ходили туда, куда только могли, купались столько, сколько хотели, а уж про боеприпасы я вообще молчу! Поэтому эти дурацкие лагерные запреты меня сильно угнетали. Меня всё время, пока я находился там, каждый день так и подмывало пойти и искупаться в озере, или подняться на гору и просто посмотреть, что там? Видно ли с неё каток Медео? А там будь, что будет. Просто в наглую, в знак протеста против всяких запретов. Но я помнил, с каким трудом отец, по просьбе мамы достал путёвку в этот пионерский лагерь, и каждый раз сам себя останавливал из-за того, чтобы не расстраивать родителей.

Мне для жизни оставался только наш барак, столовая, стадион, кинотеатр и библиотека – и я терпел, считая оставшиеся дни, но этого мне было мало. Моя душа требовала простора. А конец этой истории был простой. Через две недели ко мне приехали мои родители, чтобы проведать и посмотреть – как их сыночек здесь отдыхает? Мама, видимо сама очень соскучившись по мне, ведь я никогда не уезжал из дома так надолго, спросила меня с надеждой:
- Сыночек, может быть, ты уже отдохнул и поедем домой вместе? Мне так спокойно и хорошо когда ты дома вместе с нами.

Я, сразу же оценив мамину мудрость и хитрость, с огромной радостью согласился. Всё-таки моя мама была удивительный человек, она не боялась озвучивать вслух все проблемы, даже самые сложные ситуации в жизни. Ведь она могла сказать, что для «моего счастья» необходимо и дальше «отдыхать» и терпеть. Ведь это лучший лагерь в Казахстане и т.д. Но, видимо, хорошо зная меня и просто как мать, чувствуя моё настроение, сама предложила самый простой выход из создавшейся ситуации, взяв это на себя, хотя я сам такие разговоры и не вёл, уже настроившись «отдыхать» (в смысле – отбывать срок) на весь сезон.

Отец сразу же прошёл со мной внутрь пионерского лагеря, быстро решил все вопросы и мы, забрав свой чемодан и попрощавшись со всеми друзьями из отряда, пошли на выход через КПП. Это были для меня самые радостные минуты из всего отдыха, когда я шёл вместе с отцом по асфальтным дорожкам к выходу из лагеря! Жалеть было абсолютно не о чём!
 
Назад мы ехали вместе и я счастливый оттого, что всё так удачно закончилось, рассказывал свои впечатления и истории из жизни в пионерском лагере. Мама была очень рада тому, что я еду с ними. Отец, как всегда сдержанный, не выражал так бурно радость как мама оттого, что я еду домой, но по нему было видно, что и он рад моему возвращению. Ведь он, в отличие от мамы любил меня как-то очень по-своему, своей особой любовью, сурово и по-мужски, без всяких лишних соплей и обнимания. По возвращению домой он взял меня с собой в полевой лагерь полка на целую неделю. Вот это было здорово – гораздо лучше любого пионерлагеря.

А я для себя из этой поездки сделал большой вывод на всю оставшуюся жизнь – свобода дороже всего! Ехал я в пионерский лагерь с желанием, мне было очень интересно взглянуть и узнать, как там идёт жизнь? Ведь я знал её только по рассказам других детей. Но когда я сам побывал там и посмотрел, то желания ехать второй раз уже больше никогда не возникало, да и родители особо не настаивали.
 
Летом в городке, хотя многие разъезжались в отпуск к бабушкам – дедушкам, или в пионерские лагеря всё равно нам было не скучно. В это время я чаще был с отцом в полку, он всегда с радостью соглашался брать меня с собой. Помню одну историю, когда мы с ним пошли в часть после обеда. Сначала зашли в штаб, где у него был кабинет, немного посидели, он порешал какие-то вопросы и мы вышли из штаба, чтобы пойти в автопарк полка. Надо пояснить, что штабы, столовые и казармы были в одном месте, а все автопарки (они тогда строились) – чуть повыше, на сопке вдоль основной дороги. Там ещё не было заборов, боксов для техники, а были только полевые парки. Потихоньку все что-то подстраивали, делали заборы и благоустраивались.

Так вот, мы уже собрались идти пешком, как рядом какой-то офицер на мотоцикле без люльки предложил нас подвезти туда. Мы втроём, плотно прижавшись, друг к другу потихоньку поехали по дороге ведущей к автопаркам. Мы ехали не спеша, наслаждаясь своим счастьем. Вывернув как-то из-за угла, мы в радостном восторге от езды, внезапно наткнулись на какого-то большого начальника, я уже помню кого. Я, потихоньку отойдя в сторонку, наблюдал эту сцену, как он довольно долго и громко отчитывал моего отца и того офицера – владельца мотоцикла.

 Чего он там нёс, я плохо помню, но мой отец и офицер стояли перед ним молча, не пререкаясь, и ждали, пока он закончит свою «воспитательную» речь. Завершив воспитание, он уехал на УАЗике, а мы пошли смотреть, что сделано в автопарке. Я тихонько спросил отца, что за начальник его ругал из-за меня и вроде как я подвёл его. Отец спокойно ответил, что это простая ерунда и ничего страшного не произошло – это просто армия. Тогда я для себя понял, что в армии каждый делает своё дело и нечего обращать внимания на разные мелочи.
 
В это время жизни в Сары-Озеке я часто видел отца за его работой. Несколько раз я попадал с ним в казарме на политические информации и политические занятия. Темы были каждый раз разные: от международного положения до каких-то конкретных; о визите к кого-то к нам в страну или поездке Брежнева куда-нибудь. Солдаты сидели в казарме на стульях между кроватями, я тоже тихонечко садился сбоку и тоже сидел, слушал. Иногда занятия проходили в ленинской комнате. Хорошо помню только одно, что все солдаты всегда сидели и слушали с интересом, не крутились и не вертелись, т. е. слушали с увлечением. Это вызывало у меня тихое уважение к отцу, а в голове крутился вопрос: «А смогу ли я, так как он, если мне вдруг придётся…»

Ещё хорошо помню, как однажды отец взял меня в часть поздно вечером, как он сказал мне: «Сын, пойдёшь со мной самовольщиков ловить?» Было уже поздно, и у солдат был отбой. И это было так необычно – мы шли по ночному городку между казармами и ни одного солдата не было видно, хотя днём жизнь в городке кипела везде. Солдаты  ходили и по одиночке, и строем и бегом. Мы подошли к казарме, где жили солдаты нашего полка, в ней тоже было темно, свет не горел. Зайдя внутрь, отец что-то скомандовал и показал мне место, где я должен был его обождать.

А в казарме уже горел свет и строились полусонные солдаты в майках и трусах. Сержанты стали их проверять, называя фамилии, а они отвечали громко: «Я!» и выходили из строя, переходя на другую сторону казармы. Что там получилось в результате проверки, все были солдаты или нет, поймали кого-то или нет, я не помню, но чувство того, что мой отец один может придти и построить целую кучу народу, уже наполняло меня значимостью.
 
Много раз я ходил с ним после обеда, чтобы принести его получку домой. Всегда он её спокойно отдавал мне. Какая в этом была необходимость, сейчас  я не знаю, но хорошо помню толстую пачку денег из ярко-красных десяток, которую он мне давал, и я нёс её домой маме. Конечно, сейчас это трудно себе представить, но никаких неожиданностей в гарнизоне тогда быть не могло, и никто не боялся того, что деньги каким-то образом могут пропасть. Все знали, что деньги в полной сохранности я донесу домой.

Огромное влияние на меня в последние годы жизни в Сары-Озеке  произвело сближение с солдатами из музыкального взвода. Этот нештатный взвод в полку организовал мой отец. Теперь я уже осознаю, что отец был в должности заместителя командира артиллеристского полка по политической части и имел такую возможность. Основой гарнизона был танковый полк (я уже упоминал о нём – в\ч 12740) это словосочетание у меня в голове отпечаталось с детства. Звучало это так, сначала произносили – 12, а затем – 740 и всё складывалось в складную считалочку.

И он был основой дивизии – и только там был штатный духовой оркестр, что в те времена вызывало какое-то великое чувство. Он играл и на праздниках, и по вечерам на разводе, и его заказывали в посёлок по праздникам и на похороны, а больше ни одна часть в гарнизоне оркестра не имела. Я не знаю, что послужило толчком для отца – создать в артполку свой оркестр. Но он сам воплотил эту идею в жизнь и лично решал все вопросы, это я видел собственными глазами: все проблемы связанные с инструментами, проводами, микрофонами, аппаратурой, подбором музыкантов, жильём, питанием и многим другим.

Это было уникальный творческий союз единомышленников! Солдаты сами предлагали какие-то идеи, масштабные проекты, песни, репертуар. Я никогда не видел у него каких-то офицеров-помощников, всеми делами он руководил лично сам. Конечно, во взводе были толковые сержанты, которые отвечали за повседневный порядок и организацию, но отец всегда, когда утром шёл на работу обязательно заходил к ним в казарму и тоже самое делал, уходя вечером со службы. Как он выражался всегда: «Дать разгону – для профилактики».
 
Все мои лучшие воспоминания последних лет жизни в Сары-Озеке были связаны с оркестром-ансамблем «Пушкари», такое он носил название. Штатной единицы на них не было и поэтому все они были солдатами-срочниками и числились в каких-то батареях, но отец поселил их вместе в одном бараке, который освободился, после постройки больших типовых двухэтажных казарм. У них был свой отдельный вход, кубрик – комната с кроватями, где они жили, напротив большая комната для занятий с инструментами, а дальше по коридору полковая библиотека. Это было очень удобно, там всегда можно было чем-то интересным заняться. Это было необычно и удивительно!

 Солдаты редко сидели без дела; разучивали новые партии по одиночке, играли совместно, учили слова песен, со всех сторон и даже в коридоре были слышны звуки музыки. Оркестр был не только духовой, а ещё и вокально-инструментальный, исполняющий современные песни и имеющий свою концертную программу. Поэтому все солдаты играли на нескольких инструментах, пели, и мне так казалось, что во взводе была полная взаимозаменяемость. Сначала я часто вместе с отцом заходил к ним, а потом уже и сам в свободное время пропадал у них. Я знал всех солдат, кто на чём играет, особенно хорошо знал всех пианистов – их было всегда человека три.
 
Хорошие отношения у меня сложились с одним пианистом-клавишником. Почему-то мы с ним сдружились больше, чем с остальными. Как он тогда со своим талантом попал в армию, да ещё в артиллерию, было не понятно. Он был практически основой оркестра по части нот и партий. Мне так казалось, что он мог играть на всём, чём только было можно, частенько заменяя кого-нибудь. Услышав какую-нибудь мелодию, он мог тут же её сыграть и написать на ноты, при этом, умудряясь разложить её (мелодию) для двух рук или для разных инструментов. Что в моих глазах было уму не постижимым, хоть я сам учился в музыкальной школе. Он же сам писал партии для разных инструментов, а самое удивительное, что он иногда сочинял музыку для своей  души.

Я, честно говоря, такое видел впервые в жизни – чтобы человек мог просто сидеть за электроорганом часами и писать, писать, писать ноты на листочке. Мы часто вели с ним разговоры на разные темы про музыку, про школу и жизнь. Почему-то мне хорошо запомнился его вопрос о том, кем я хочу быть? Для меня это было необычным, ведь ещё рано думать об этом – только 6-7 класс. Над этим вопросом я как-то раньше в свои 12-13 лет ещё никогда не задумывался, надеясь, что всё придёт в своё время и решится само собой, поэтому и не смог сразу ответить. Но он настаивал, что уже пора выбирать, определяться, ставить себе цель и добиваться её, а то потом можно будет не успеть. Тем более мне было странно это было слышать от солдата, которые, до этого я думал, вообще ни о чём не думают, кроме того, как бы побыстрее отслужить и дождаться дембеля.

 В пример он приводил себя – он всё точно в своей жизни заранее спланировал, рассчитал и следует в своей жизни точно по графику. Человек он серьёзный и видно было что талантливый, поэтому я поверил его словам и с того времени начал задумываться. Его примеры по планированию жизни и сами вопросы заставили меня надолго размышлять, философствовать и вести споры с самим собой на эту тему. Действительно, а кем же я хочу стать? Какую профессию выбирать?

Кем и где мне в жизни работать? До этого момента я просто не задумывался конкретно обо всём этом – жил себе спокойно и жил. Ходил в школу, ждал конца четверти, потом конца учебного года и так далее. Но оказывается, всё это была простая, повседневная  текучка – необходимо иметь в жизни какую-то масштабно-глобальную цель и всё делать, чтобы её добиваться. Эту цель необходимо было себе поставить, но какую? Я не знал – ничего конкретного в моих мечтах не вырисовывалось.
 
Он заставил меня взглянуть на мою жизнь немного с другой стороны, внимательно присматриваясь к людям других профессий, выбирая что-то для себя. Из тех, которые были ближе всего ко мне и имели мои родители – офицер и врач, как-то сначала ничего не конкретного не прорисовывалось. Все остальные, которых вокруг оказалось великое множество: лётчики, водители, шахтёры, комбайнёры, учителя, сталевары, моряки и другие тоже не вызывали у меня какого-то неземного восторга – они все были для меня абсолютно равны.

И после длительных раздумий перед сном, я всё-таки нашёл понятный для себя ответ на этот вопрос. Сначала надо окончить школу, по возможности с хорошими знаниями, а там и будем решать! В общем, я это решение отложил на более позднее время, но где-то далеко в душе осталась заноза и я сам потихоньку с того времени начал присматриваться.
 
В музвзводе всегда было интересно – там текла какая-то динамичная, весёлая и творческая  жизнь. Мой интерес там вызывало всё: именно там я увидел впервые, как трудно и долго готовятся музыкальные номера, сколько проблем надо решить, чтобы что-то получилось. Я видел репетиции певцов – как они «распевают» голос перед выступлением и никто не обращает на это внимания – для всех это обычная работа. Как музыканты учат свои партии: со всех сторон звучит какая-то невообразимая какофония звуков, кто-то учит в коридоре, кто-то в зале, кто-то в кубрике на кровати, а потом они сходятся по двое, по трое и играют вместе. А когда потом они все собираются вместе, то прямо на моих глазах происходит чудо!

Каждый играет свою партию, а вместе получается узнаваемая прекрасная мелодия. Особым уважением среди солдат пользовались музыканты-клавишники, которые были способны раскладывать мелодию на партии для разных инструментов. Я много раз видел этот творческий процесс, когда они что-то наигрывая на электрооргане одной рукой и мурлыкая себе под нос, другой быстро писали ноты в нотные тетради. В эти моменты я им сильно завидовал – понимая, что это талант от природы. Не каждый музыкант может так просто из головы писать партии для каждого инструмента. Частенько я просил их записать для меня ноты популярных тогда песен и они это делали легко, за считанные секунды.

 Причём сразу для двух рук и сразу делая мелодии в обработке. Хотя я в то время сам учился в музыкальной школе, я видел, как далёк я от них своими скромными способностями. Помимо духовых инструментов – они же были ВИА «Пушкари». Здесь я впервые так близко видел настоящую ионику – электропианино, на котором и я играл, когда не было репетиций те произведения что знал, электрогитары, ударную установку и огромное количество проводов и динамиков. Здесь же я попробовал спеть в настоящий микрофон, подражая солдатам-певцам и понял, что это не так просто. Ведь глядя на них, когда они пели, казалось бы, что тут такого сложного? По праздникам они давали концерты в ГОКе, на которые всегда было полный зал народа.

 Там же вместе с ними жил полковой кинооператор и хранился киноаппарат. Часто зимой, когда летние кинотеатры не работали, мы в зале для репетиций смотрели кинофильмы, которые они крутили для себя, но это было только по воскресеньям потому, что в то время мы учились в школе по субботам. Помимо музыкальных номеров были и другие: тогда модным было выступление мимов, под влиянием знаменитого Марсель Марсо – человек в шкафу, с зонтиком, с шариком и т.д., был номер с фокусами, всякие исчезновения, появления и тому подобное и конечно ведущий-конферансье. Все эти номера выполняли те же самые солдаты из музвзвода, это и удивляло: как эти 15-20 человек могут всё организовать?

 Все они между собой называли моего отца любовно и с уважением – «Шефом». Откуда это взялось и почему, я не знаю, но в разговорах звучало постоянно: «Шеф сказал», «Шеф идёт», «вечером Шеф проверит». Особенно ответственным этапом было – «сдать номер Шефу», это означало, что мой отец должен был сделать заключение по приёмке номера или песни. Это была своего рода «госприёмка» или госкомиссия из одного человека. Отец сидел и молча слушал, а затем высказывал, если были какие-то замечания. Я любил в эти моменты сидеть рядом с ними и тоже смотреть на исполнение, переживая за солдат, так как сам видел, сколько времени они готовили номер и репетировали.

Часто я, находясь там, видел, как сержант – старший распределял солдат перед выходом на развод, коротко и по-военному ясно он говорил:
- Ты – на трубе, ты – на этом, ты – на том. Всё! Взяли инструменты, и выходи строиться!
Самые необученные или новички начинали с ударных – барабана или тарелок. Несколько раз я видел, как кто-то слабо пытался возразить, что он чего-то не умеет, а в ответ коротко звучало: «Бери инструменты и в строй – там разберёмся!»

 И самое удивительное было в том, что всё получалось. Ансамбль «Пушкари» был местной знаменитостью, это я видел, когда они выступали в ГОКе или каком-то солдатском клубе – людей на их концертах всегда был полный зал, все места всегда были заняты, и не только сидячие, а ещё и на приносных табуретках и люди просто стояли вдоль стен.
 
Именно тогда и там я впервые услышал музыкальное выражение «ходить на жмура», т.е. на похороны, на музыкальном жаргоне. Оркестр часто звали на такие мероприятия в качестве шефской помощи, и главным условием там было не наливать солдатам. Отец сам не ходил – но строго за этим следил,  иногда были и срывы, тогда он некоторых солдат сажал на «губу», все так называли гарнизонную гауптвахту.

 Такова жизнь артиста: сейчас ты на празднике, а через время можешь оказаться на дне жизни. Но больших обид на отца я не слышал, все всё понимали правильно. Только иногда кто-нибудь мог мне сказать: «Скажи бате, что такой-то уже всё понял, ему на «губе» плохо!» На что я отвечал, что ладно скажу. Дома отец только улыбался в ответ на мои просьбы, отвечая: «Не надо было пить водку!» Не знаю, выпускал ли он их после этого или нет, но по-своему он тоже любил их всех. И я хорошо помню, что всегда было много желающих солдат туда попасть.

 Отбирал отец лично сам, он же и принимал решение об окончании карьеры. Самым страшным наказанием для всех солдат было одно – обратно в батарею. Поэтому они все дорожили тем, что попали в музвзвод и выгоняли из него очень редко.
 
По разговорам отца и солдат я слышал, что создание оркестра это довольно сложное дело. Это решение проблем с «добычей» духовых инструментов во всевозможных местах: и обмен, и покупка, и привоз из дома и т.д. Что-то из усилителей и аппаратуры солдаты делали сами, я видел этот процесс созидания – провода, паяльник, штекеры, розетки, запах канифоли и олова. Много времени занимало и натирание инструментов для того, чтобы они блестели на солнце – оказывается это тоже довольно нудный и долгий труд, отнимающий много времени.
Несколько раз я был на концертах с музвзводом, но неизгладимое впечатление произвел на меня один, когда меня попросили помочь, так как народу почему-то оказалось мало и нужен был каждый человек.

Тогда я впервые оказался не в роли зрителя из зала, а остался за кулисами и наблюдал, как делается концерт с обратной стороны занавеса. Я всё видел впервые, и самым удивительным было то, что это оказалось не менее интересным. Это была и схема концерта на маленьком тетрадном листочке у ведущего-конферансье и внезапные изменения по ходу, когда все понимают друг друга с полуслова – полувзгляда. И сама суета подготовки к следующему номеру на сцене, когда закрыт занавес.

 Все эти протягивания и убирания проводов, подключения и выключения проводов к колонкам и гитарам, передача микрофонов из рук в руки – всё это было никем не видимая работа из зала. И тут большую роль играла слаженная и быстрая работа всех. Мне тоже доверяли что-то в нужный момент подключить и выключить, что-то поддержать, что-то поднести-отнести, что-то подержать пока идёт номер. И хотя я сделал совсем немного, но сама эта причастность к концерту и то, что я чем-то помогал выступлениям, наполняла меня гордостью, что и я пригодился, а не просто присутствовал при этом.

Однажды, как-то летом отец взял меня с собой и с музвзводом на гастроли в «загадочный» для меня тогда город Панфилов, который был за теми горами, которые были видны из нашего окна. Это была незабываемая поездка! Я и не мог тогда себе тогда представить, что жизнь, закрутив хитрую спираль опять занесёт меня туда через 11 лет. Но тогда эта поездка на концерт принесла мне много ярких впечатлений от жизни. Тогда ещё не было жёстких требований по перевозке людей в кузовах автомобилей с обязательным тентом, страховочным тросом или брусом и табличками «ЛЮДИ».

Туда мы ехали на двух открытых автомобилях ЗИЛ-131 просто в кузове. На первом ехали мы, а во втором везли заботливо упакованные в матрацы инструменты и аппаратуру. Отец сидел в кабине, а я вместе с солдатами в кузове, глядя по сторонам весело болтая и обдуваемые свежим степным ветерком. Дело было летом, и день как всегда в Азии стоял довольно жаркий. Мы выехали утром, и расстояние в 180 километров ехали не спеша, почти целый день. Хорошо в моей памяти осталось впечатление от широкой и необъятной, казалось бесконечной степи, и её такой особенный запах. Не знаю, с того ли времени или раньше я полюбил степи больше, чем всё остальное. Находясь в горах или лесу – нет того простора взгляда, той привычной для меня с детства далёкой аккуратно-ровной линии  горизонта.
 
Так же впервые я видел настоящий горный перевал Архарлы, где горы стояли так близко к дороге, а она извивалась между ними, поднималась всё выше и выше. А ближе к вершине – появились зелёные долины, покрытые цветами, ручьи и рядом белый, – ослепительно белый снег, а главное там – воздух, удивительно чистый, наполненный горными ароматами! Затем, пройдя самую высшую точку перевала, начинался долгий и опасный затяжной спуск с обратной стороны гор по серпантину, когда справа горы, а слева огромный обрыв-откос, в котором не видно дна.

 А когда ущелье становилось видно, то на его дне виднелись ржавые остатки металла от автомобилей, которые туда упали раньше. Хотя я позже, уже офицером накатал по этому перевалу десять лет, правда, уже за эти годы переделанному по более пологой траектории, но то первое сильное впечатление от всего увиденного – осталось в памяти.
 
В самом Панфилове мы прежде, чем ехать в часть, подъехали осмотреть древнюю китайскую пагоду – историческую достопримечательность города. В то время там шла её реставрация, везде был разбросан строительный мусор, древесные стружки, опилки. Несколько человек-реставраторов у нас на глазах довольно быстро и ловко на гладкой доске восстанавливали деревянный, ажурный узор специальным инструментом и раскрашивали это яркими цветными красками.

 Мы вместе с отцом залезли на самую высокую площадку в башне и осмотрели окрестности города. Когда намного позже мы приехали служить в город, то неоднократно были в этом музее. Но наверх, в башню посетителей уже не пускали, но я помнил, что мы с отцом там были в моём детстве, когда ещё музей не работал, и мне тогда было около 12-13 лет.

Пафиловский мотострелковый полк удивил меня своей строгой красотой, чем он явно отличался от всего Сары-Озекского гарнизона. Это была правильной формы часть – в центре плац, вокруг ровными рядами одинаковые стандартные деревянные бараки – везде деревья, ровные асфальтные дорожки, арыки по которым бежит вода. После жёлтой глины и безжизненного пейзажа – это был просто какой-то рай! Поселили музыкантов в отдельной казарме, где и я вместе с ними тоже получил первую свою в жизни солдатскую кровать. Где был отец, я сейчас уже вспомнить не могу, да и мне это было не интересно, так как я всё время был с солдатами. Сначала они разгружали машину с инструментами, распаковывали и всё заносили в клуб, потом долго всё сами подключали, что-то настраивали, что-то играли, а я пошёл побродить по окрестностям и осмотреться.

 Тогда я впервые ночевал в солдатской казарме среди солдат, – я хотя и видел всё это раньше, но ночевать ещё не приходилось. Оказалось, что ничего страшного в этом нет, ложишься в кровать, проваливаешься в сон и не слышишь того, что кто-то ходит рядом или разговаривает. Может быть, эта первая удивительная ночь в солдатской казарме, после такого бурного дня впечатлений тоже  послужила решающим доводом в пользу военного училища? Кто знает? Эта была обычная нормальная солдатская жизнь, безо всяких историй про ужасы творящиеся армии по ночам.

Вот так ещё в своём детстве я, благодаря своему отцу уже впитывал в себя простой солдатский быт. Не знаю, специально мой отец так делал, но скорее всего – нет. Просто он сам был рад тому, чтобы я был рядом с ним, использовал все имеющиеся тогда для этого возможности, и это была такая тихая своеобразная любовь, когда ничего не надо произносить вслух, но нам двоим и так всё было понятно.

Утром он забрал меня, и мы поели в офицерской столовой, «Пушкари» дали как всегда концерт с большим успехом, переночевали вторую ночь и утром выехали обратно. Дорога назад была уже знакома, ехали спокойно, а когда поднялись на перевал, кто-то предложил свернуть с асфальтной дороги в горную долину и сделать привал на обед. Отец разрешил и сам с радостью, наслаждался погодой, природой и довольный тем, что выступили очень хорошо, и всё получилось без проблем.

 А попутно и разрешил собрать горный лук, для солдатской столовой. Солдаты с радостью разбежались по склонам гор и стали быстро наполнять кузов автомобиля пучками этого лука. Он был такой необычной формы и конечно намного меньше луковицами, но его было очень много, и поэтому кузов автомобиля наполнился очень быстро. Поэтому с гастролей мы привезли не только славу и аплодисменты, а ещё и огромную кучу  лука.

В сторону Панфилова я ещё ездил два раза с отцом на летние артиллеристские сборы. Один раз мы ехали на УАЗике с командиром полка (кажется, его фамилия была Литинский, но я могу и ошибаться). Ехали по той же дороге через перевал, но он взял с собой ружьё и мы по пути охотились на диких голубей. Как только мы замечали сидящую на обочине стаю голубей, мы останавливались и он делал выстрел. После каждого выстрела я подбирал по два-три голубя и складывал их сзади в УАЗике.

 Поэтому поездка так ярко и запомнилась. По приезду в лагерь мы отдали их повару. И вечером в офицерской столовой мне тоже достался один жареный голубок. Полевой лагерь полка стоял в небольшой урючной роще, рядом с широким высохшим руслом реки. Сам лагерь я видел впервые – он поразил меня огромным количеством палаток стоящих строгими стройными рядами и вполне сносным бытом. Всё здесь было ясно и понятно – летняя столовая, умывальники с водой, полевые туалеты. Я сразу нашёл палатку солдат из музвзвода, и целый день проводил с солдатами, приходя к отцу только вечером спать и видя его в столовой. Жил я вместе с ним в кунге на базе автомобиля ЗИЛ-131.

А днём мне всё было понятно, переходя от одного учебного места к другому, я всё видел сам, везде шли занятия солдат с орудиями; подготовка их к стрельбе, тренировка расчётов по слаженным действиям по отдельности и по батарейно, свёртывание и развёртывание орудий, их чистка и смазка. За все дни, которые я провёл там, я изучил все окрестности лагеря на расстояние видимости, и облазил все ближайшие ущелья. Изучая, их я представлял себя первопроходцем и путешественником, мне всё там было интересно, хотя ничего нового там не было – они были такими же безжизненными, как и всё вокруг.

По выходным – спортивные соревнования между батареями – сдача на классность, бег просто и в противогазах, в ОЗК, по вечерам каждый день кино.  Однажды отец взял меня на стрельбы и оставил на батарее объяснив, что тут будет интересней смотреть, чем на командном пункте. Стрельба шла с закрытой позиции,  цель была не видна, но работу батареи при стрельбе я видел впервые. На вооружении в полку стояли 122мм гаубицы Д-30 на прицепной тяге. Зрелище, которое я видел, действительно было потрясающем!

По радиостанции получали команду и громко её дублировали, заряжали орудия и ждали команду на открытие огня. И когда неожиданно она поступала, наступал такой грохот от выстрелов, а у орудий в пыли все солдаты приходили в движение, каждый автоматически делая свою работу по перезарядке орудия. И этот вид непонятного на первый взгляд слаженного, единого и цельного механизма восхищал. Выстрелы шли беспрерывно, и я сомневаюсь в том, что они могли ещё что-то друг другу говорить в этом грохоте. Это действительно было здорово! Это была взрослая, серьёзная, мужская работа – солдаты и офицеры открывались с какой-то другой стороны жизни, и была видна эта их работа и предназначение.

Это зрелище надолго дало мне пищу для размышлений и как-то заставило переоценить и взглянуть на службу и требовательность офицеров по-другому. Солдат необходимо учить и если быть не требовательным, то ничего не получится. Оказывается, основная работа всех военных не видна в военных городках, а проявляется именно здесь на полигонах! Вообще-то всё увиденное мной в полевых лагерях намного и надолго заставило меня поразмышлять. Пришлось переоценить свою жизнь и задуматься над такими вопросами – а кем мне быть? А смог ли бы я так командовать и вообще быть офицером?

Вообще-то этот вопрос я себе ставил давно. Раньше я считал, что работа офицера ничем не отличается от многих других – такая же обычная, как у моряка, шахтёра или водителя. Но одно событие заставило меня серьёзно задуматься над этим и начинать оценивать её с другой, не видимой с первого взгляда, стороны. Как раз в эти годы, когда мы жили в Сары-Озеке (в марте 1969 года!) произошёл конфликт с Китаем на острове Даманском. Это событие средствами информации было совсем не озвучено и только скупо дали несколько строчек в газетах.

А у нас в городке это событие серьёзно всколыхнуло нашу спокойную жизнь гарнизона. Хотя те события были на Дальнем Востоке, но у нас-то тоже основной противник, до которого было 200 километров, тоже был Китай. В фойе ГОКа сразу была организована фотовыставка с реальными фотографиями погибших пограничников, вырезками из газет, переводами китайских «цитатников» их лидера Мао Цзэдуна. Всего в тех событиях погибло 57 наших солдат-пограничников из-за того, что руководство страны, боясь развития и перерастания конфликта в настоящую войну, долго не давало команду на открытие огня. Всё это заставило нас всех взглянуть на работу наших отцов как-то по-другому. Тем более обстановка была неясна – все готовились к войне с Китаем. И СССР, чтобы не быть застигнутыми, как говорится врасплох в Азии, все свои дивизии вывели на границу.

Сейчас мало кто знает, что в августе 1969 года такие же события, подобные Даманскому, были и на озере Жаланашколь, рядом с Уч-Аралом в Казахстане. Это место находится в Семипалатинской области – знаменитые Джунгарские ворота. Там так же наши пограничники вступили в бой с китайцами и с нашей стороны погибли двое, а с той стороны – 18 китайцев. Так вот отец, вместе со всеми уехал на границу в готовности принимать участие толи в конфликте, толи в войне с Китаем.

Помню ту, сразу наступившую гнетущую тишину и ожидание в городке, тихие и неясные разговоры женщин между собой, когда все прислушиваются к новостям и пытаются хоть что-то узнать о муже. И мы, дети, собравшись вместе, рассуждали на своём детском языке о войне, о проблемах мировой политики и все сходились к одной мысли, что лучше мир, чем война. Но при этом все понимали, что если придётся и дадут команду, то наши отцы первые столкнутся с врагами.

 И неизвестно, чем это всё может закончиться. Ведь в такой службе существует, как говорится две стороны медали: с одной стороны счастливая жизнь, парады, безбедное существование, а с другой стороны обязанность быть первыми на войне. Вот тогда я впервые и подумал, что профессия офицера и отличается от всех других тем, что если для страны будет надо – то придётся первому достойно выполнить присягу, защищая всех остальных.

На второй год летом он тоже взял меня с собой на сборы артиллерии, но это были сборы всей артиллерии дивизии, и поэтому лагерь стоял в другом месте – он был намного больше, больше было солдат и офицеров. Отец уже целый день был занят своими делами, а мне в тот раз он «выдал» бинокль. И я с ним, как настоящий путешественник, обошёл все окрестности лагеря. Так как лагерь был в предгорьях, то возможностей для изучения было неограниченно: в одну сторону были – горы, вправо - влево – речка, а в другую – необъятная степь. В этот раз я был намного меньше, так как полк не стоял отдельно, а вся артиллерия дивизии была вместе.

Но всё равно мне было интересно. Тем более что мне уже всё было знакомо: днём занятия, после обеда обслуживание техники, а вечером кино. Так как в этот раз людей было больше, то кино сразу показывали в двух местах. Поэтому эти дни, проведённые в детстве с отцом в полевых лагерях вместе с солдатами, сформировали у меня устойчивое мнение, что можно спокойно и интересно жить даже и в полевых условиях, и ничего страшного нет в том, что ты живёшь практически на улице. Жизнь в палатке при поступлении в училище была уже мне знакома и не пугала.

Кто знает, может быть, эти поездки и сыграли свою роль, когда мне пришлось делать выбор между военным училищем и гражданским институтом? Скорее всего, конкретного ответа на этот вопрос не найти. Пример отца перед глазами, сам образ жизни в военном городке, поездки с отцом и очень близкое и понятное знание солдатской жизни и быта – всё это в едином комплексе, наверное, и выработало у меня решение связать свою жизнь с армией.


         ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА В.В. КАРПОВ. ОВЕРЧЕНКОВЫ.
            БОМБОУБЕЖИЩЕ. МАМИНА БОЛЬНИЦА. ШКОЛА №270.

К этому времени относится и моя встреча со знаменитым уже тогда героем Советского Союза писателем – Владимиром Карповым. Вот её я очень хорошо запомнил. Как-то вечером, когда мы уже жили в квартире на втором этаже, вечером отец пришёл со службы не один. На улице была зима, я сидел дома и занимался какими-то своими делами. В этом не было ничего необычного, к нам частенько заходили офицеры – сослуживцы отца и поэтому сначала я не очень удивился. Но потом заметил, что пришедший человек был в гражданской одежде, что было большой редкостью для нашего военного городка. Перед этим он как-то незаметно для меня разделся в коридоре, сняв там с себя пальто и пиджак, и остался просто в рубашке. Я его хорошо запомнил – он был не очень высокий, скорее среднего роста, плотный, широколицый, густыми чёрными усами. Он поздоровался и со мной, крепко по-мужски пожав мне руку.

Они прошли с отцом в зал, где у них завязалась беседа. У нас уже к тому времени был куплен новый гарнитур, в котором был большой раздвижной стол, он обычно стоял в углу зала и я на нём делал уроки. И только по большим праздникам его ставили в центр комнаты, мама накрывала его хрустящей скатертью и празднично сервировала. Я хорошо помню ту радостную суету, которая началась с его приходом к нам. Стол выдвинули на центр, хотя никакого праздника вроде бы и не было, но мама быстро застелила скатерть и накрыла стол, достав праздничную посуду, дорогие ложки-вилки. Я как человек наблюдательный, и подметив такие мелкие вещи, как хрустальная посуда и дорогие ложки – сразу понял, что здесь что-то не то. Видимо это не простой гость! Но сразу не понял кто. В этой радостной беготне и сутолоке мне никто ничего толком не объяснил.

Только потом, когда уже они сели за стол выпили-закусили, и отец с Карповым вёл какие-то разговоры, мама тихонько отозвала меня в коридор и в прихожей очень аккуратно, развернув лицом ко мне, показала пиджак гостя. Я сразу ахнул! Вот это да! Такого ещё мне видеть не приходилось! Над несколькими рядами орденских планок, а я уже хорошо понимал, что это означает количество орденов и медалей, так их было на вскидку что-то штук двадцать или больше, скромно висела золотая звезда Героя Советского Союза.

 Так вот оно что! Я впервые в жизни увидел её так близко, пощупал её руками – ощущения от этого были непередаваемые, до этого я видел её только на картинках и фотографиях у генералов и генерального секретаря КПСС Брежнева. Хорошо помню, как моя мама сказала мне:
- Сынок, запомни фамилию этого человека! Это настоящий герой – разведчик! Он участник войны и военный писатель!
 
Вот это да! У нас дома сидит такой знаменитый человек, Герой Советского Союза, а я то до сих пор был не в курсе! Как же так! После этого мне и самому стало любопытно, и я стал с интересом прислушиваться к беседе отца с Карповым. Мой отец всегда мог поддерживать беседу с любыми людьми и этой его способности я иногда просто поражался. Как удивительно быстро он мог сориентироваться в ситуации, найти нужный тон, подобрать слова и завести беседу с разными людьми на общую с ними тему.

 Но в тот вечер больше говорил В.Карпов – рассказывал о войне, о своих впечатлениях, об армии, других гарнизонах, о книгах, политике и о многом другом. Говорил он очень складно, это я сразу подметил, речь у него была необычная, какая-то удивительно литературно-правильная. Истории, которые он рассказывал, захватывали – я хорошо запомнил, что сразу возникало какое-то чувство веры, и реальности картинок, о чём шла речь. Это было удивительно! В общем, он запомнился мне каким-то необычным, но в тоже время и обычным, простым, земным человеком, несмотря на своё звание героя. Вот так я впервые в жизни увидел живого героя Советского Союза – разведчика и  военного писателя Владимира Васильевича Карпова.
 
Потом отец пояснил мне, что он по приглашению военного округа совершает поездку по гарнизонам и организует  встречи с солдатами и офицерами. А отец пригласил его на ужин к нам домой. Конечно, для всего гарнизона это было событие – приезд писателя. Дома у нас книг Карпова не было, хотя отец все книги его читал, но он пообещал мне, что найдёт их и принесёт мне. Действительно, через время он действительно принёс книжку – она до сих пор как драгоценная реликвия хранится у нас дома. Это романы «Маршальский жезл» и «Вечный бой». Они поразили меня тем, что в них живым языком рассказывается о жизни солдат и молодых офицеров – мотострелков и они частью историй биографичны. Оказывается, он сам окончил Ташкентское пехотное училище, служил в Туркестанском военном округе, командовал мотострелковым полком. Эти книги я много раз перечитывал уже офицером, и каждый раз находил в них что-то новое для себя, понятное только мотострелкам, ведь я тоже окончил мотострелковое училище.

Много написано разных книг о лётчиках, танкистах, артиллеристах и других, но я не встречал нормальных и хороших книг о воинах-мотострелках кроме этих. Романы ещё близки мне тем, что сюжеты, описываемые в них, происходят в Азии и конкретно в ТуркВО. Ещё я прочитал его книгу о войне – «Приказано – взять живым!», в которой он описывал жизнь полковых разведчиков и походы за линию фронта.  Позже я сам приобрёл его новую книгу «Полководец», о генерале Петрове – организаторе обороны Одессы и Севастополе. Конечно, я по ходу своей жизни видел и встречал много героев и России и Советского Союза, но я навсегда запомнил ту первую встречу у нас дома, когда я впервые увидел героя, человека – легенду В.В.Карпова.
 
Последние годы жизни в Сары-Озеке были связаны с местной гражданской семьёй, их фамилия, кажется, была Оверченковы. Каким образом мама с отцом познакомились с ними, я уже не помню. Но хорошо помню, что по выходным дням мы ходили к ним в гости. Видимо сама жизнь и их работа, что у мамы, что у отца не давала им возможности спокойно отдыхать дома – в любой момент мог прибежать посыльный или прийти машина с больницы. Поэтому они были просто рады возможности, как они выражались «сбежать из дома», чтобы просто спокойно отдохнуть в свой выходной день. Жили они на самой окраине «целинного» района – там были в основном государственные дома на два хозяина с участком земли и сараями. Земля там была чистая глина с небольшими мелкими камешками и солончак, – на ней ничего не росло. Поэтому двор был пустой, и можно было спокойно играть в мяч и другие игры. Кем работали родители той семьи, я не помню, но у них было три сына – по возрасту как раз, такие как я. Только старший сын был на два-три года старше меня. Дом у них был расположен очень удачно, на самой окраине посёлка. Сразу за их сараями и заборчиком из штакетника начиналась огромная и бескрайняя степь. Это и определяло характер всех наших игр.
 
Старший сын увлекался тогда модным занятием – изготовлял летающие планеры и воздушных змеев. Тогда я впервые у него увидел журнал «Моделист – конструктор», который меня сильно удивил, в нём были напечатаны простые в изготовлении модели планеров и самолётов. Мастерская у него была оборудована в одном из сараев, там были доски, верстак, набор рубанков. Всегда там был такой волнующий запах свежеструганных досок, опилок и столярного клея. Когда нам было скучно, то мы всегда любили присев в тени возле его мастерской наблюдать, как он что-то стругает, клеит и создаёт модели. Конечно, без нас не происходили испытания очередных моделей – мы были главными зрителями и помощниками запуска.

Много самых ярких и волнующих впечатлений у меня осталось от этих игр. Мы много раз помогали ему запускать самолёты – закручивая резинку, которая вращала винт, иногда бегали с тросом, разгоняя очередной планер. Правда не все попытки запусков, конечно, были успешными – самолёты и планеры ударяясь о землю, ломались, но он быстро что-то подправлял, переклеивал или подклеивал и самолёт через несколько дней вновь был готов к полёту. Но большинство запусков были удачными и чувство чуда, оттого что он был у тебя в руках, а сейчас летит в вышине, было таким захватывающим, вызывало бурю эмоций и чувство уважения к старшему брату.
 
Основным местом испытаний была степь за их домом, но было у нас и любимое место – заброшенный и пустынный карьер немного подальше. Там было очень хорошо всё запускать с обрыва, и у нас появилась цель – противоположная сторона карьера. Хотелось, чтобы самолёт или планер перелетел на ту сторону поперёк карьера. Несколько раз самолёты падали и разбивались не долетая, но старший брат постоянно что-то улучшал в конструкции, доставал более тугую резину, увеличивал размах крыла и т.д. И каждый раз мы подбирались всё ближе и ближе к противоположному краю.

 И вот как-то после нескольких месяцев неудач, в один из хороших солнечных и безветренных дней, после очередного запуска произошла победа! Наш самолет побил рекорд дальности, который мы сами себе установили – перелетел карьер! Мы были счастливы, оттого что столько времени мы потратили на это, и так долго надеялись, и всё-таки это событие произошло. Видимо в такие минуты люди и решают стать лётчиками. Вместе с ними я участвовал в запусках воздушных змеев, они были разные и большие и маленькие. Главным тут было «поймать ветер» и поднять его в воздух, а, там понемногу отпуская капроновую леску, его поднимали на максимальную высоту. Сложность была в приземлении – второму человеку надо было его успеть поймать, прежде чем он врежется в землю и разобьётся.

Но самым запоминающимся и ярким, что осталось у меня в памяти связанное с этой семьёй – это то, как мы готовились к ядерной войне. Начинать эту историю необходимо издалека. В то время отношения между СССР и США были в такой фазе как «холодная война». Все разговоры политиков велись о том, что всё надо решать мирно, путём переговоров, но все реально понимали, что идёт гонка вооружений – кто быстрее успеет накопить большее количество ядерных боеприпасов и успеет ударить первым. В армии все разговоры и подготовка шла полным ходом – всё было связано с атомной войной и к этому (как к неизбежности) все были внутренне готовы. Все готовились и все понимали, что война будет, это вопрос только времени.

Среди солдат издавались и распространялись разного рода такие книжечки малого формата: «Солдату о ядерном взрыве», «Особенности ведения войны в условиях применения ядерного, химического и бактериологического оружия». Раз мой отец был политработником, поэтому дома у нас таких книжек была целая куча – разных форм и изданий. И я как-то раз, когда мы в очередной раз с родителями пошли к ним в гости, взял несколько штук. Пока родители были в доме они все с увлечением сидя в сарае, их прочитали и пролистали. Эффект от этого них был потрясающий! Они узнали о поражающих факторах ядерного взрыва: ударной волне, световом излучении, проникающей радиации и радиоактивном заражении местности. Они сразу задумались о средствах защиты от ядерного взрыва во время атомной войны.

Возник вопрос – что делать? В этих книжечках ещё были показаны схемы и типы различных инженерных сооружений – укрытий, блиндажей и бомбоубежищ. Находясь под впечатлением от прочитанного, нам пришла в голову  безумная идея.  Мы решили вырыть и себе бомбоубежище на случай атомной войны.  Я уже не помню, кому первому пришло в голову это решение, но идея захватила всех нас. Сказано – сделано! Мы начали конкретную подготовку к этому: внимательно обсудили и обдумали варианты, выбрали место – сразу за сараями, в чистом поле, подготовили две-три лопаты и ведро с верёвкой. Место было выбрано не случайно рядом с домом, чтобы в случае внезапного начала войны успеть добежать до нашего бомбоубежища, ведь тогда будет дорога каждая секунда! И самое главное – необходимо было не мешкая, срочно, спешно приступать, ведь времени до начала войны (как мы думали) оставалось совсем мало!
 
Сейчас уже я осознаю всю детскую очевидную глупость и сумасбродность той идеи. Понимаю, как мы сильно рисковали своей жизнью – без навыка «горных» работ, не имея понятия о том, что необходимо крепить потолок, как в шахтах – глупо надеялись, что наше убежище спасёт нас, а не обвалиться от содрогания земли при взрыве, завалив всех нас. Но надо отдать должное нашим родителям, они нас не отговаривали от этой идеи надеясь, что мы сами её бросим, когда устанем копать.

Копать мы начали в конце лета, где-то в середине августа. Я приходил помогать копать по воскресеньям и в рабочие дни после школы, но они копали и сами, пока меня не было. Поэтому я не всегда мог принимать участие в этой идее. Но один-два раза в неделю я обязательно был у них, и если не могли родители, то я шёл один. Ходить по одному в чужом районе для всех ребят с нашего городка было довольно проблематично, но семью Оверченковых и их детей знали все. Поэтому у меня, практически у единственного мальчишки с военного городка, сложились нормальные отношения с местными пацанами того района, и я всегда ходил спокойно. В посёлке целинников жили в основном русские семьи, дети которых учились в нашей школе и у них были свои счёты с местными казахами и детьми чабанов.
 
Сначала мы вырыли яму со ступеньками на глубину около четырёх метров, а затем стали делать комнату вбок размером 2,5;2,5 метра – землю поднимали ведром с верёвкой, куча вынутой земли росла у нас на глазах. Идея увлекла всех нас, и дружно копалось легко. На каком-то детском энтузиазме, азарте и творческом подъёме по осуществлению этой идеи мы вырыли всё это где-то за месяц. Но идея требовала продолжения и главное то, что мы во время работы сработались, поверили в себя и увидели то, что мы можем справиться с казалось бы, непосильной задачей на первый взгляд, так захватила нас, что мы решили не останавливаться, а копать дальше.

Идея у нас родилась такая – из подземной комнаты рыть ещё одну шахту вниз на три-четыре метра, а потом из неё опять вбок – и сделать ещё одну комнату. Родители к этой идее относились спокойно полагая, что мы хоть чем-то занимаемся и то хорошо. Земля была хорошая – жёлтая глина, чистая без камней, копать её было одно удовольствие, в процессе работы мы раздобыли кирку-мотыгу и долбили сначала ей, а затем подрывали маленькой сапёрной лопаткой. Её я принёс с городка, потому что большой лопатой было неудобно рыть в узких местах. Огромная куча глины, которую мы доставали из бомбоубежища, росла и высоту и в ширину, радуя наш глаз. Рыть вторую шахту пришлось труднее – понадобилась вторая верёвка и человек, который в средней комнате должен был перецеплять ведро, т.е. работа могла вестись только втроём. Один роет шахту, второй тянет и перецепляет ведро в комнате, а третий вытаскивает его наверх и высыпает подальше.

Во время той работы у меня впервые в жизни появились настоящие твёрдые мозоли на руках от лопаты и кирки, чем очень гордился. И я понял для себя одно, что любую работу, какая бы она не казалась огромной и большой можно сделать, нужно только не лениться и терпеливо работать. В нашу «шахту» был проведён провод из сарая с лампочкой, так как в темноте на него убежища уже было ничего не видно, поэтому все работы шли при свете. Мы вырыли вторую шахту  на глубину двух метров, т.е. от поверхности земли уже углубились на  6-7 метров, когда всё неожиданно кончилось.
 
Однажды, когда я пришёл помогать рыть, то я увидел горе и печаль на глазах ребят. Оказалось, что ночью, по закону физики, двухметровый слой глины не выдержал и под своим весом обвалился, наглухо завалив всё наше сооружение – похоронив такую прекрасную идею. Теперь страшно подумать, что если бы это случилось в тот момент, когда мы рыли внутри – то точно никто бы из нас не выжил под двух-трёх метровым слоем сырой глины! Уже потом пришли к нам умные мысли о том, что необходимо рыть узкие коридоры с острыми верхами в тоннелях, чтобы давление распределялось по большей поверхности и обязательно крепить своды в больших комнатах с горизонтальными потолками.

 Сидя у огромной ямы, в которую превратилось наше бомбоубежище, у каждого из нас в голове крутились грустные мысли о том, что идея, которая нас вдохновляла больше месяца, так печально закончилась. Но самое главное и радостное было то, что мы все живы. Родители кратко подвели итог нашей работы, – сказав нам зарывать яму обратно. И нам с грустными лицами, пришлось всю глину, которую мы с таким трудом доставали вернуть обратно в яму. Эта работа заняла у нас буквально несколько часов. Кто-то робко высказал идею про постройку нового бомбоубежища.

Но угроза ядерной войны за время копания нашего убежища отступила куда-то далеко, и на второе у нас просто уже не было сил и желания. Затем уже позже много раз, когда мы проходили мимо свежего пятна глины ещё долго вспоминали о нашей безрассудной идее и потраченных впустую силах. Но всё было не зря! Ведь я для себя понял одно – нет ничего в жизни невозможного, и вручную можно вырыть яму любого размера, вопрос только во времени. А главный вывод из той истории я сделал для себя, что прежде чем затевать что-то грандиозное – необходимо десять хорошо подумать и подсчитать стоит ли всё это потраченных сил и времени.

Помимо походов в гости к Оверченковым по воскресеньям обычным делом был поход на базар. Просто других вариантов не было, а поход на базар был своего рода отвлечением от обычной жизни. Идти необходимо было пешком, вдоль железной дороги, мимо элеватора каких-то придорожных складов, выходя к магазину «Космос». Он считался самым большим в посёлке и в нём продавались детские игрушки, хозяйственные товары, велосипеды и парфюмерия. Он представлял собой огромный длинный железный сарай, у которого одну стену сделали стеклянной. Посещение этого магазина было обязательным ритуалом потому, что он был один такой на весь посёлок. Хоть мы и покупали там что-нибудь не часто, но возможность осмотреть все новинки мы никогда не упускали. После этого магазина мы шли через «центральную площадь», про которую я уже упоминал, к следующим маленьким, выполненным из глины магазинам расположенным вокруг неё: «Обувь», «Книги» и знаменитый ларёк с газетами-журналами. В нём кроме газет было много чего хорошего: значки, марки, булавки, заколки и т.д.

Возле него мы обязательно останавливались  и внимательно всё осматривали, отец обязательно покупал что-нибудь из газет или журналов. У бабок, которые сидели рядом с мешками жареных семечек мы обязательно покупали стаканчик в бумажном кулёчке и по дороге, которая шла вниз с центральной площади, выходили к базару. Особо покупать на нём было нечего – основным товаром на нём был молотый красный перец, семечки и веники, всем этим торговали круглый год. Родители покупали что-нибудь из овощей, какого-то мяса или курицу – вот и все развлечения. Но один раз в месяц было обязательное посещение парикмахерской, она была как раз напротив базара. Стригся я много лет исключительно у одной женщины-парикмахера, уже не помню, как её звали, но название причёски – «Молодёжная» и цену – 40 коп, запомнил на всю жизнь.

 Позже мама мне давала деньги, и я сам шёл в парикмахерскую, а они с отцом в это время на базар. В детстве базар казался мне большим и время на его обход, казалось, тратилось очень много, а позже когда я уже офицером вновь зашёл на него, его вид произвёл на меня очень удручающее впечатление, оказалось время там ничего не поменяло за эти прошедшие 13лет. Просто я стал видеть грязь, пыль, убогость, серые грязные и некрашеные заборы, шелуху от семечек, которой всё было завалено под ногами. Оказалось, что он даже по сравнению с Панфиловским, очень маленький, меньше в два-три раза. На обратном пути с базара, если идти более длинной дорогой через посёлок – там по пути был один-единственный магазин «Одежда». Иногда мы шли обратно через него, но чаще всего возвращались опять по железной дороге.
 
Если же пройти через весь базар и выйти с его другой стороны, то попадаешь на грязную и пыльную улицу, по которой дальше через 200-300 метров попадаешь на территорию районной больницы, где работала мама. Она была отделена от посёлка руслом небольшой речушки с высокими обрывистыми берегами, через которую был переброшен узкий пешеходный мост. В больнице мама из городка работала не одна, я помню ещё две-три женщины, которые иногда утром уезжали вместе с ней на больничной машине на работу, а когда машины не было – они шли пешком. Был у нас в посёлке рейсовый городской автобус – ПАЗик, который ходил очень редко, и на него трудно было попасть.

Сама больница представляла собой несколько глиняных, покрытых шифером барачного типа зданий. Территория была ничем не огорожена, так как она была расположена таким образом, что с одной стороны был обрыв реки высотой два-три метра, а с другой стороны – железнодорожная насыпь, по которой практически беспрерывно шли поезда, как бы огибая посёлок дугой. За железной дорогой с другой стороны домов уже не было – там начинались степь, глиняные холмы и далее высокие горы, она была как бы границей посёлка. В одном из этих домов больницы – детском отделении, работала мама. С одного входа было приёмное отделение, кабинеты врачей, а с другой палаты с больными. Днём они ходили вокруг больницы и бараков или сидели на скамейках в тенёчке от многих больших деревьев, которыми была засажена вся территория больницы. От этих тополей осталось в памяти то, что осенью вся больница была завалена огромными сухими листьями.

Они так приятно шуршали под ногами, когда идёшь по ним и когда их сжигали, собрав в большие кучи, белый дым тонкими струйками поднимался вверх. В одном из зданий была лаборатория, и я любил туда заходить с мамой, а когда и один – работницы давали место за столом с микроскопом, где я мог спокойно часами разглядывать всё что хотел. Это ощущение чуда от увиденных в нём картинок надолго мне запомнилось. Оно же и давало возможность поразмышлять о природе вещей. Я разглядывал разные предметы: листочки деревьев, разные пылинки, мух, стрекоз и разных жучков-паучков.
 
Когда я позже, уже офицером по разным причинам приезжал в Сары-Озек то, всегда пересекая железнодорожный переезд на выезде из посёлка, невольно поворачивал голову и смотрел на здания больницы и извилистую полевую, разбитую, всю в кочках и ухабах дорогу ведущую туда. Удивительно, но за все те годы, которые прошли с моего детства и десять лет службы в Панфилове – там ничего не изменилось. И этот вид пыльных деревьев, грязных серых зданий, разбитой дороги вызывали у меня не те яркие, восторженные воспоминания детства, когда там работала моя мама, а уже осознанные чувства какой-то запущенности, захолустья и заброшенности.

Ещё от маминой работы осталось радостное воспоминание – это загадочное слово – Кугалы. Так назывался ближайший к нам соседний районный центр по направлению к «Панфиловским» горам. Мама часто ездила туда на вызовы и по делам, и всегда привозила оттуда дефицитную посуду, одежду и книги. Хорошо помню идеально упакованные в рисовую солому двенадцать настоящих японских пиал из тончайшего фарфора. Мама только по великим праздникам ставила их на стол, а так они стояли в серванте, олицетворяя собой достаток в доме. Там же она купила комплект позолоченных чайных ложек в красивой красной коробочке – их она тоже отдала нам.

Три книги из тех, которые привезла она оттуда – первые тома энциклопедии Брема «Жизнь животных» так и хранятся до сих пор у нас в доме. Остальные тома я уже докупил позже сам, будучи офицером. Поэтому Кугалы казались мне с детства каким-то сказочным Эльдорадо – местом, где есть всё. И как велико было моё разочарование оттого, что я увидел, когда я уже был офицером, и у меня появилась возможность заехать туда, проезжая мимо. Столько лет уже прошло после того, когда я был ещё маленьким мальчиком, а это как был, так и остался обычный мелкий райцентр всего с тремя-четырьмя магазинами. Просто он стоит вдалеке от автомобильной и железной дороги. Вот ведь как в жизни бывает, иногда сам себе что-нибудь напридумаешь, нафантазируешь, а когда это всё увидишь – всё оказывается гораздо проще, чем ты себе представлял. В этом я убеждался не один раз и долго помнишь ещё это постигшее тебя разочарование от увиденного или сделанного.

Так и посёлок Кугалы – оказался небольшим посёлком с маленькими магазинчиками, в которых всякие товары в магазине просто задерживались на более долгое время, потому что туда необходимо было ехать целенаправленно.  В отличие от Сары-Озека, который был крупным железнодорожным центром и стоял на перекрёстке автодорог Алма-Ата – Талды-Курган и поворота на Панфилов.
 
Но на работу к маме я если и ходил, то только в каникулы или с  субботы на воскресенье потому, что в школе тогда учёба была шесть дней в неделю. И почему-то мы всегда практически учились в первую смену. Очень редко, по-моему, кажется, только один раз за всю школу я учился полгода во вторую смену. Прямо скажу, что такая учёба мне не нравилась, но я запомнил один момент, связанный с этим. Как-то на рампе весной, в её дальнем углу возникла огромная лужа. И она, конечно, не могла быть нами замечена. Видимо, какая-то техника за зиму перегородила слив с неё, сейчас я уже не помню этих подробностей.

На этой луже мы из подручных материалов, которых вокруг было предостаточно, соорудили плот, и катание на нём стало нашим любимым развлечением. В этой луже лежали разгруженные с платформ огромные круглые закапываемые в землю ёмкости под бензин, и добраться до люков до них можно было только на плоту. Из желающих поплавать на нём была целая очередь, а нам «повезло», мы тогда учились во вторую смену, и поэтому нам с утра можно было накататься вдоволь. Тогда мы впервые залазили внутрь ёмкости, нам было интересно посмотреть, а что же там у неё внутри?
 
Про поселковую железнодорожную школу №270, о которой я уже упоминал раньше теперь можно рассказать подробнее. Она дала мне много хороших впечатлений в детстве. Помимо воспоминаний о досадных стычках с местными казахами, в ней работали нормальные учителя, о которых остались тёплые впечатления. Первым впечатлением было – это огромное количество учеников, в названиях классов были буквы «Г» и «Д», а иногда и «Е» и «Ж». Вторым – огромное трёхэтажное здание, которое после нашего барака поражало своими размерами. Во время перемен на двух лестницах между этажами собиралось такая большая толпа из учеников, что с трудом удавалось пройти.

Это было нам так немыслимо после нашей тихой, спокойной и маленькой начальной школы в городке. Третьим удивительным событием для нас было это специализированные кабинеты по физике, химии, математики, русского языка и литературы и другим предметам, которых у нас не было. Запомнилось, что в кабинете химии висела огромная во всю ширину стены таблица Менделеева. В кабинете истории над доской огромная схема, показывающая развитие человечества и глядя на неё становилось понятно, что люди живут на свете очень долго. Но разумные люди – мы, занимаем на ней совсем узенькую полоску.
 
В кабинетах везде вместо парт были столы, жёстко прикреплённые к полу уголками и огромные тяжёлые табуретки, которые изготовлялись тут же на уроках труда своими силами. Новым явлением для нас были и общешкольные построения по любому поводу. На втором этаже школы было огромное фойе, в конце которого находилась маленькая сцена для оркестра во время школьных вечеров. С неё и любил ораторствовать директор. Мы выстраивались в фойе  справа и слева, все классы по порядку, оставляя свободный проход шириной 3-4 метра по которому шёл директор от лестницы к сцене вдоль строя.

Фамилию директора я запомнил очень хорошо на всю жизнь – Акбырбаев, но не потому что был его поклонник, а как из детства образец тупости и глупости. Он любил подолгу выступать перед нами, часто собирая по любому поводу, но говорил он – на каком-то своём своеобразном, дичайшем, режущим наш слух языке – смеси исковеркованного русского, без падежей и неправильных окончаний и когда увлекался, вперемежку с казахскими словами. Поэтому его выступления перед нами хоть и были по своей сути на разные серьёзные темы, но всегда вызывали у нас тихий смех.

А я уже тогда, стоя в строю и слушая его речи, стал задумываться над таким вопросом – как такого человека, прямо скажем ничем не выдающегося и даже просто тупо не умеющего говорить на русском языке, могли назначить директором единственной русской школы? Но двойная мораль тех времён, когда все говорили одно, а на самом деле думали совсем другое, как бы всё объясняла и давала нам понять, что у нас в стране и так бывает. Слава богу, что заместителями у него были русские женщины и нам, чаще всего приходилось общаться и иметь дело с ними.
 
Самыми запомнившимися остались мастерские. Они были в отдельном здании рядом со школой и там были слесарная, столярная и токарная мастерская. Но самым поразившим меня там был класс черчения. Он был оборудован всем необходимым, на стенах висели различные чертежи разнообразнейших фигур в разрезах и разных проекциях, в шкафах вдоль стен удивительные геометрические фигуры из дерева, гипса, оргстекла и целые и  разборные, и с всякими срезами – для тренировки пространственного воображения. Огромное количество плакатов по стенам показывали различные формы перспектив в рисунках. Преподавал черчение удивительный человек, влюблённый в свой предмет – Жанабиль Ахметович, фамилию его я, к сожалению не помню. Он хоть и был по национальности тоже казах, как и директор школы, но был его полнейшей противоположностью. Он очень чисто и хорошо говорил по-русски, довольно грамотно вёл уроки и хотя мы его «за глаза» звали «Автомобиль Ахметыч», всё равно  любили его и его предмет, всегда с большим желанием ходили к нему на уроки.

Он как-то умел спокойно и понятно объяснять, давать такие необычные для нас задания, как нарисовать виды из своих окон квартиры или выбрать вид на природе. Помню, как мы в поисках пейзажей ходили на поле за городком и рисовали вид на железную дорогу и посадки возле неё, вдоль которой мы ходили весной за колокольчиками. Поэтому эти виды вокруг нашего городка так хорошо и запомнились из детства из-за того, что мы их рисовали. Вообще-то я хочу сказать, что за свою жизнь, учась в разных школах, а поменял их достаточно много, я могу делать выводы и сравнивать их между собой. Из общей массы преподавателей в школах запомнились только несколько, – которые выделялись чем-то ярким, необычным или имеющим какой-то свой секрет умения преподавать. Так вот такими и были учителя черчения и литературы в этой школе.
 
Учительница русского языка и литературы, хоть я и забыл её фамилию, запомнилась своим необычным и неформальным подходом к обучению. Она единственная из всех учителей всегда говорила очень правильно и необычно. Например, когда она объясняла нам какую-нибудь новую тему по литературе, то во время изложения материала могла просто сказать:
- Во что бы то ни стало – всё пишется раздельно!

И продолжать урок дальше, уже не отвлекаясь на русский язык, но это потихоньку и незаметно проникало в нашу память. Новым для нас явилось то, как она учила нас, помимо школьной программы – т.е. изучения скучных классиков русской литературы, заставляла нас по-иному взглянуть на окружающий мир. Я на всю жизнь запомнил темы её необычных сочинений таких как «Самая старая вещь в нашем доме». После того, как я дома объявил своим родителям о теме сочинения и попросил их помощи в этом вопросе, они весь вечер сами с радостью и увлечённостью малых детей перебирали всё, что только было возможным в нашем доме. Это оказалось не так просто, как всё казалось сначала. Что же могло быть у нас, в семье военных, после многих переездов быть самым старым? Они вдвоём называли какую-то вещь, потом вспоминали её историю и откуда она появилась у нас и в каком году. Потом находили другую вещь, ещё старше.

Наконец, после долгих споров и поисков – эта нужная нам вещь была найдена. Этим предметом у нас в доме оказалась чайная ложка мамы, которую ей в своё время дала бабушка, когда она поехала поступать в медицинский институт города Ростова-на-Дону. Для сочинения необходимо было ещё описать её историю, красочно и подробно, а это без серьёзной беседы с родителями было невозможно. Все царапинки и вмятины и все приключения, которые произошли с ней. Пришлось мне выслушать историю мамы о том, как она училась, после этого вышла замуж и уже с отцом вместе мотались по гарнизонам. Написанное мной сочинение оказалось одним из самых лучших в классе.

Или ещё одна тема «Вид из моего окна», которая заставила меня, описывая всё, хорошо запомнить все те мелкие подробности в посёлке и на горах, какие были видны из наших окон. Ещё была одна тема, которую я запомнил из-за её необычности «Почему я не люблю зиму (осень, лето, весну – на выбор)». Это задание тогда заставило меня надолго задуматься и потребовало не просто, как это обычно формально подойти к его написанию, а долго размышлять и это оказалось гораздо труднее всяких таких простых тем вроде «Как я провёл лето» или «Как я ездил к бабушке» и им подобным. Оказывается, такой я тогда сделал для себя вывод – у меня нет особо нелюбимого времени года. Я люблю и лето, и зиму – одинаково. Весной хорошо одно, осенью другое.

В жаркий солнечный день мечтаешь о зиме с её прохладой, а зимой – наоборот, о солнечном лете. Пришлось, пересиливая себя, что-то выбирать для сочинения, чтобы получить оценку, но всё написанное мной там – было такой большой неправдой, и поэтому я хорошо это запомнил. Может быть, задавая нам такие темы, она и добивалась от нас главного – заставляя нас задумываться? Ещё запоминающейся темой была «Зима в нашем посёлке», в которой необходимо было описывать своё видение и ощущение зимы, выискивая, подмечая и запоминая только что-то необычное и интересное в нашем посёлке.

Помню, когда она их зачитывала их вслух, то у каждого из нас было что-то своё, немного личное видение зимы, снега на крышах, на деревьях, узоров на стёклах. Все вроде бы писали об одном и том же, но у каждого это было по-своему. Именно она и показала нам примеры начала сочинений, которые поражали своей необычностью, такое как «Сегодня нам в школе дали задание написать сочинение на тему…  Я пришёл домой сел за стол (задумался, открыл книгу, шёл домой и думал – можно брать на выбор)». Это было необычно, как-то ново, не стандартно и сразу подкупало своей прямотой. Чем я и воспользовался, когда писал сочинение при поступлении в военное училище.

Иногда темой для сочинений были выбраны картины русских художников: Шишкина, Серова, Репина и других, при этом она оценивала не просто описание картины, то есть того, что сам видишь, а ещё свои мысли. Самым трудным было то, что она требовала писать сочинение от имени персонажей, которые были изображены на картине. Я помню, как мучился над мыслями одного из мальчиков, который тянул бочку на картине «Тройка» и грача из картины «Грачи прилетели».

 Началом всех её идей для меня было моё сочинение от имени мальчика с картины «Опять двойка». Хорошо помню, как она раскритиковала в пух и прах моё сочинение, указав это на примерах, которые я с того урока запомнил на всю жизнь. Например, если я старательно и аккуратно писал в сочинении: «Открылась дверь», то не понимал, что же здесь неправильно. Всё вроде бы верно, моё полувоенное и рациональное во всём воспитание понимало это только так – кратко и лаконично передана сама сущность явления и так было во всём.

Но, оказывается, на уроках литературы необходимо писать по-другому: «С тихим шорохом (скрипом, бесшумно, с визгом) открылась резная (стеклянная, красивая, деревянная, с цветными узорами) дверь и в ней (на пороге, на фоне неба, красивой стены) появился (возник, нарисовался)»… и так далее. Помню, что я очень сильно поразился такому образному, точному и одновременно мягкому подходу к критике наших сочинений.
 
После этого я сразу всё понял, уже писал правильно и сделал для себя вывод, что, оказывается, в мире существуют параллельно друг другу два русских языка – разговорный и литературный. Гораздо позже пришло понимание, что ещё есть много разновидностей вроде бы одного и того же языка – командный, жаргонный и специальный понятный только людям одной профессии. Я очень благодарен ей за неформальный подход к обучению и за то, что именно ей удалось на уроках так глубоко и главное – в очень нужное время дать нам эти знания и в дальнейшей своей жизни я много раз вспоминал её добрым словом в своих мыслях.

Хороший она была учитель, очень жаль только, что понимание и прояснение этого всего наступает в голове намного позже. А тогда всё это казалось нашими повседневными буднями. Кто знает – может быть именно она тогда «открыла мой будущий литературный талант» и именно здесь необходимо искать начало моих будущих писательских успехов, которые пригодились мне в военном училище для написания заметок в ротную стенгазету? Многие мои сочинения моя мама заботливо собирала вместе, и они хранились у неё любовно собранные стопкой вместе то в шкафу, то под диваном.

Было забавно, когда что-то ищешь в доме случайно наткнуться на них и сразу вспомнить, то беззаботное время учёбы в школе №270. Сейчас бы я многое отдал за те листочки и тетрадки с моими первыми сочинениями, чтобы вновь взглянуть на них и вспомнить всё что было. Но года идут, идут…, и ничего нельзя вернуть обратно.

Начал я рассказ о мастерских и отвлёкся. Никогда раньше я не видел их, и это было удивительно – каждый год мы, начиная с пятого класса, работали в какой-нибудь мастерской. Единственное, где я не успел поработать – это в токарной мастерской потому, что там работали только старшеклассники. Начинали мы со слесарной мастерской. Там изготовляли петли на окна, крючки на двери, а самым серьёзным было – это изготовление молотка из железной заготовки. В цехе были специальные верстаки с тисками и набором инструментов. Каждый был закреплён за своим рабочим местом – его необходимо было принимать в начале урока, а в конце убирать и сдавать в комплекте.

 По краям мастерской были различные станки: сверлильные, шлифовальные, заточные и другие. В слесарной мастерской я впервые в своей жизни изготовлял своими руками что-то полезное, нужное людям, и осталось то чувство труда, связанного с обработкой металла. Хорошо запомнился этот особенный запах от железных опилок, горячей стружки и понимание того, что выполнение любой детали требует труда, умения и хороших инструментов.
 
На следующий год мы перешли в столярную мастерскую. Там тоже стоял особый запах дерева и столярного клея. Там мы изготавливали табуретки для школы – каждый делал свою собственную, от начала и до конца. Особой гордостью мастера из столярной мастерской был его самодельный станок для выполнения всех операций на ножках табуреток. Когда в этом станке просовываешь заготовку в одно отверстие, то он особым образом выдалбливал нужной глубины отверстия под крепёжные перекладины, которые скрепляли весь каркас. В другом отверстии обтачивались сами перекладины.

Эти перекладины необходимо было смазывать столярным клеем и, вставляя в нужные отверстия собирать всю конструкцию вместе. Сам процесс изготовления табуретки был довольно долгим: начинали всё с вытачивания ножек – рубанком на специальных верстаках, затем перекладины, которые соединяют ножки и только потом крышка со специальным отверстием, чтобы удобно было брать её рукой. И когда всё собрано вместе – окончательная зачистка шкуркой перед покраской. Какой красивой она казалась нам, когда ты сделаешь её своими руками: выточишь, соберёшь, покрасишь – лучше всех других, из которых в углу мастерской была сложена целая куча! Их со временем уносили в школу, заменяя поломанные в кабинетах. Конечно, иногда нам приходилось ремонтировать старые, но эта работа была не так интересна и не приносила такой радости как изготовление своей собственной табуретки.

Изнутри табуретки, на её внутренней стороне крышки всегда оставалась надпись фамилии и мы мальчишки, в отличие от девочек, всегда старались заглянуть туда, чтобы найти и увидеть свою фамилию. Помню огромную радость от того, когда и мне потом удавалось находить свою «фирменную» табуретку. Всегда у нас было правилом, если ты сам нашёл свою табуретку в классе или кто-то тебе её показал, то надо было её поменять и весь урок сидеть на своей, с ощущением гордости за это.
 
Эти занятия в мастерских мне понравились в школе и запомнились больше всего. Дело в том, что это было что-то серьёзное и полезное, в отличие от нашей начальной школы в городке. Там на уроках труда мы делали, по нашему мнению, разную несерьёзную фигню и ерунду. Например – картинку из разноцветной бархатной бумаги – маме на 8 марта или папе на 23 февраля. Все эти цветочки-лепесточки не вызывали у нас никакого энтузиазма.

А самым грандиозным проектом, который мне запомнился, в четвёртом классе это была подарочная подушка из белого материала, на которой крестиком цветными нитками было вышито: «Поздравляю маму с 8 марта!» Делали мы её на уроках труда долго, начиная сразу с сентября. Помню, какая была с этой подушкой морока: сначала необходимо было выдернуть нитки, чтобы были видны квадратики, а потом разными цветными нитками, со странным названием «мулине» необходимо было на специальных пяльцах вышивать крестиком надпись.

 Затем необходимо было её сшить и набить ватой. Понятно, что всё делалось нами вручную, там были не очень ровные швы и стежки, не всегда они выглядели красиво и аккуратно. Этой ерундой девчонки занимались с интересом, а мы, конечно, не признавали это серьёзным делом, но куда нам было деваться. Куда мама её потом выкинула после праздника, я не помню, но она исчезла из дома почти сразу же. Видимо, моя мудрая мама посчитала, что ей не место в нашем доме и тихонько, втайне от меня просто её ликвидировала. Поэтому, когда мы попали в поселковую школу №270 мы с большим интересом и со всей серьёзностью ходили на занятия труда, где нас учили действительно чему-то нужному и полезному в жизни.

Так же в этой школе я впервые увидел настоящий спортзал – огромный, типовой с полным набором – матами, канатами, брусьями, перекладинами, стойками для прыжков в высоту. А прямо из спортзала был выход на школьный стадион. В хорошую погоду мы всегда занимались там. Тогда он показался мне просто огромным и необъятным! На нём была яма с опилками, где мы прыгали в длину и беговые дорожки вокруг футбольного поля. До сих пор помню, что я прыгнул в длину – 4.20 см, а в высоту – 1.35 см, кажется, это было тогда на пятёрку. Хорошо помню, как мы бегали на них дистанции сто метров и один километр, но чаще всего учитель нам давал футбольный мяч и мы играли в футбол, а зимой в зале в баскетбол. Нам ребятам и девчатам с городка такая физкультура очень нравилась, так как у нас в городке таких занятий не было.


          НАШИ СОСЕДИ – ВАКУЛЕНКО. ВЫЕЗДЫ ЗА ГРИБАМИ
             МАМА – ВРАЧ.  УЧЁБА ОТЦА В АКАДЕМИИ.

Рассказ о Сары-Озеке был бы не полным, если бы я не рассказал о наших соседях по лестничной площадке. Они были самыми близкими друзьями моих родителей в последние годы, их фамилия была – Вакуленко, его звали Максим Борисович, а её – она всех так просила её называть – пани Вали. Они жили рядом с нами на втором этаже через стенку. Как родители с ними познакомились, я уже не помню, но большинство вечеров мы проводили у них.

 Сначала потому, что у них был телевизор, ещё не очень большой, чёрно-белый. Он у нас в посёлке показывал только две программы: одна была чисто русская, а вторая наполовину русско-казахская. По ней иногда показывали хорошо знакомые и известные фильмы, с казахским переводом – глядя на которые нельзя было сдержать смех от исковерканных фраз. И только через год или два и у нас дома появился наш первый чёрно-белый телевизор. Откуда его принёс отец, я уже не знаю, но помню, сколько это сразу принесло нам радости. Мы смотрели всё подряд: новости, разные передачи и события в стране и за рубежом. Но вечерами всё равно любили собираться вместе у них дома.

Максим Борисович был солдатом-фронтовиком, начинал воевать где-то под Сталинградом и дошёл до Австрии и часто любил рассказывать о её столице – Вене. По должности в танковом полку он был начфином (начальником финансовой службы), поэтому он работал по более-менее спокойному графику и приходил домой практически всегда в одно и тоже время, в отличие от моего отца. По воинскому званию он был – майор и дослуживал последние годы в ожидании увольнения и пенсии.
 
Пани Вали была намного моложе его и работала в домоуправлении гарнизона. Кем я не помню, но с работы она приходила домой раньше, чем он и что было удивительным нам в их семье, включала телевизор и садилась на диван ждать мужа с работы. Когда Максим Борисович заходил с работы в квартиру, то она всегда капризно на него выговаривала:
- Где ты столько времени можешь шляться? Я тут уже долго сижу дома одна и умираю с голоду! Сколько уже можно тебя ждать?

Странно, что Максим Борисович, который мог отшить любого хама и наглеца на работе или на улице на это никогда не возмущался, только иногда бурчал что-то себе под нос. Он быстро раздевался, проходил на кухню и что-то готовил, разогревал, а она сидела и ждала его. Просто так было у них в семье заведено. Но нельзя было сказать, что она ничего готовить не умела, иногда она довольно прилично могла приготовить запечённую курицу или утку. Про это тоже надо сказать, что вечера у них дома так и запомнились в те годы тем, – что очень часто на ужин была с картошкой, гречневой кашей или рисом запечённая курица или утка.

Каким там образом решали этот вопрос между собой наши родители, я сейчас сказать не могу, но готовили то у них, то у нас.
Но, когда мама была дома, ужинали всегда у них дома, в зале – накрывался стол специальной скатертью и все рассаживались строго на свои места. Я до сих пор вспоминаю те хрустящую курочку или уточку с хорошо пропечённой корочкой. Максим Борисович строго напротив телевизора, он был фанат всех новостей, когда шли любые новости – все должны были молчать и соблюдать тишину. А мы садились по бокам, отца часто не было с нами, ему оставляли, если он не успевал к ужину.

С тех времён я хорошо запомнил, что существует такая программа «Время», и иногда ведёт её любимая его ведущая – Аза Лихитченко. Он был ярым её поклонником и как теперь говорят – её фанатом. Тем более пани Вали всегда утверждала, что она является её дальней родственницей. Было это правдой или нет – кто знает?

После ужина Максим Борисович спокойно садился за стол, надевал очки и очень внимательно начинал читать газеты, а мама с пани Вали пересаживались на диван и говорили о чём-то своём. Я чаще всего убегал на улицу или, посидев немного с ними, шёл делать уроки или читать, если ничего интересного не было по телевизору. Несколько раз я наблюдал, как Максим Борисович читает газеты – он внимательно и основательно прочитывал всё: начиная от заголовка газеты и, мне кажется, заканчивал телефоном и фамилией редактора газеты. Вообще он всё делал вдумчиво и основательно. Это сильно отличалось от читки газет моим отцом – он быстро просматривал заголовки и если его ничего не заинтересовало в ней, то переходил к следующей.

Газет в то время приносили – море, они даже не помещались в почтовые ящики и их свёртывали пополам и просто вставляли сверху в ящики. Обязательными были «Боевое знамя», «Красная звезда», «Правда», «Комсомольская правда», «Известия». Это только основные названия, которые я запомнил. Отец в это время ещё получал журналы, в которых были очень интересные статьи про разное вооружение, «Зарубежное военное обозрение» и «Военный вестник», запечатанный в специальный бумажный пакет. Он читал с интересом, иногда отвлекаясь, чтобы зачитать вслух пани Вали и маме, что-то его заинтересовавшее. Отец больше всего отсутствовал из-за работы или командировок, полевых выходов или учёбы в академии.

Мама тоже не всегда была дома по вечерам, она могла дежурить в больнице или срочно выезжать куда-нибудь на вызов в дальнюю кошару. Тогда вечера мы проводили отдельно. С Максимом Борисовичем по вечерам я иногда играл в шахматы. Он играл вдумчиво, серьёзно, сразу оговаривая условия: «Играем две партии, без перехаживаний и до конца!» Мне нравилось в игре с ним, что он любил доигрывать все партии до конца, т.е. пока не поставят кому-нибудь мат и не закончим партию. С отцом мы играли по-другому – в явно проигрышных позициях он или я сразу говорили: «Всё!» И мы начинали новую партию, не тратя попусту время на доигрывание.
 
Максим Борисович и пани Вали жили вдвоём, их единственный взрослый сын жил и работал отдельно, где-то в Подмосковье, кажется в городе Обнинске на станции по изучению атомов. Именно тогда я впервые услышал это название – оказывается, в нём находился наш знаменитый ускоритель элементарных частиц, на котором были открыты новые элементы системы Менделеева. Но его мы ни разу не видели потому, что он в Сары-Озек не приезжал. У них дома тоже, как у нас было много книг, особенно большое количество было про войну и я, конечно, перечитал все. Поражало из всего этого меня мнение Максима Борисовича о войне, которое он всегда высказывал про книгу, которую, прочитав, я ему возвращал. Он говорил, что это неправда про какие-то моменты, о которых говорилось в книге, и то неправда…

Это наводило меня на какие-то смутные мысли и сомнения по описанию войны – о том что есть правда для всех, о которой пишут и какая-то совсем другая правда, о которой только говорят, но не пишут. Ведь Максим Борисович был живой участник войны, и не верить ему было как-то нельзя. Со временем я понял, что так оно и было – КПСС не нужна была «окопная» реальная правда, нужна была красивая картинка о победе. Тогда же Максим Борисович говорил «страшные» по тем временам вещи – рассказывая об Австрии и о Вене, всегда подчёркивал то, что они жили лучше нас и до войны и во время войны и даже, после её окончания!

Как же это так получилось? Тогда это было мне не понятно, и только намного позже я это понял, что построение социализма – это миф и гиблое дело! А пани Вали выписывала журнал, который я никогда не видел раньше, да позже тоже – «Служба быта». В нём были разные статьи о работе химчисток, комунально-эксплуатационных и служб проката. Читать в нём мне было абсолютно нечего, но пани Вали все номера журналов аккуратно складывала в стопочку за диваном.

Максиму Борисовичу, как участнику войны дали возможность приобрести автомобиль «Москвич-412» вне очереди. Поэтому много воспоминаний у меня связано с поездками вместе с ними на нём в Алма-Ату и за грибами. Несколько раз они, когда ехали в Алма-Ату брали меня с мамой. Цели поездок сейчас и не вспомнить – кажется просто по магазинам, но по дороге назад мы обязательно покупали несколько булок особого, выпекаемого только в Алма-Ате ароматного ржаного хлеба.

Его брали сразу несколько булок и складывали на полочку у заднего стекла, и его запах всю дорогу сопровождал нас. Такого хлеба у нас в Сары-Озеке не делали, он был необычной, круглой формы и поэтому его покупка была для нас праздником. Мама любила нарезать его тонкими кусочками и полить подсолнечным маслом, а сверху посыпать крупной солью – этот вкус детства незабываем.
Во время этих поездок нам необходимо было переезжать реку Или через мост, и именно в то время было принято решение о строительстве Капчагайской ГЭС на реке и города – спутника Капчагай. Это происходило, можно сказать у меня на глазах. Каждую поездку в Алма-Ату мы видели эту грандиозную стройку, больше которой я никогда не видел в своей жизни.

Сначала я помнил сравнительно небольшую реку, которую мы быстро проезжали по мосту, затем огромное количество строительной техники и огромную земляную плотину с наплавным мостом, который раскачивался в такт волнам, когда по нему проезжаешь. И только  через несколько лет, когда построили ГЭС, и дорога шла через плотину, открывалось потрясающее зрелище – на огромное синее Капчагайское море с песчаными берегами.

 На берегу, который был ближе к Алма-Ате, возник город на пустом пустынном месте. Очень быстро строились дома, возникли несколько заводов – ЖБИ, Фарфорофаянсовый и огромные корпуса завода промышленных роботов, который так никогда и не запустили. Проезжая много раз мимо него уже офицером, через несколько лет позже я видел, что его каркас так стоял вдоль дороги недоделанный – по какой причине, не знаю. Дорогу, которая раньше шла по-прямой из Алма-Аты на Сары-Озек, из-за того, что появилось Капчагайское водохранилище, пришлось немного сдвинуть, поэтому она довольно долго, после проезда плотины шла вдоль берега к посёлку с загадочным названием Чингильды. Как и все маленькие посёлки в Казахстане он был пыльным, неухоженным и заплёванным шелухой от семечек, но там водители автобусов всегда делали первую остановку минут на 10-15 после Капчагая.
 
С поездками в Алма-Ату связана одна весёлая история, которую мы вспоминали не один раз. В то время завод, который выпускал автомобили, не ставил в них радиоприёмники, а про автомагнитолы ещё никто не слышал, так как кассеты в то время ещё не изобрели. Его приходилось покупать самостоятельно, а это был страшный дефицит. Сейчас это кажется, конечно, смешным, но на остановках те счастливцы, которые приобрели приёмник (хотя там были только средние и длинные волны, о коротких волнах тогда, вообще речи не шло) всегда доставали его и носили с собой. Так вот у Максима Борисовича радио приёмника в машине не было. Из положения выходили просто – они брали с собой переносной ВЭФ, это был самый «крутой» радиоприёмник на то время, страшно дорогой – ценой аж 99 рублей! Такие тогда  дарили на День рождения, награждали офицеров как ценным подарком на праздники.

Так вот, в очередной раз перед поездкой, когда мы все собрались уже возле машины и уже собирались садиться:
- Максим, а ты взял с собой приёмник? – спросила пани Вали Максима Борисовича.
Он усмехнулся, и со свойственным ему всегда юмором и прямотой, ответил:
- А зачем? Ведь с нами Васильевна (так он называл мою маму) едет – она тебе лучше любого приёмника по дороге все новости расскажет!
Этот его ответ с юмором, позже мы вспоминали довольно часто – ведь в нём была и довольно большая доля правды. Моя мама была хорошей рассказчицей и могла часами о чём-то говорить, поддерживая разговор и беседу.

Пани Вали тоже любила ездить с мамой, так как с Максимом Борисовичем ей много не удавалось наговориться. В машине обычно Максим Борисович всегда ехал молча, лишь изредка вставляя несколько слов в разговор между пани Вали и мамой. Но, иногда в городе, когда он с трудом разбирался в дорожной ситуации, ведь стаж вождения у него был небольшой, он прикрикивал на них, чтобы они сидели тихо, не мешая ему думать. Тогда они мгновенно смолкали, не обижаясь на него, и некоторое время в машине была полная тишина.

К юмору Максима Борисовича имела отношение и другая не менее весёлая история, которую мы все запомнили навсегда. Это случилось однажды вечером, когда Максим Борисович прочитал все газеты и сидел, молча смотря телевизор, по которому шли соревнования по одиночному фигурному катанию среди женщин. Надо сказать в то время, когда был жив «дорогой Леонид Ильич», он очень любил хоккей, футбол и фигурное катание. И поэтому телевизионное руководство, идя ему навстречу, старалось успевать показывать всё это на экране. Зрелищность женского одиночного соревнования была, конечно, не очень и поэтому пани Вали и мама сидели на диване и болтали между собой, не очень внимательно глядя на телевизор. А в это же время Максим Борисович с увлечением, без отвлекания и, не поддерживая беседу, буквально внимательно впился глазами в телевизор.
 
В разговоре пани Вали обратилась к нему или что-то сказала, а он толи её не услышал, толи не захотел отвлекаться от просмотра. На что она произнесла с диким возмущением: «Максим, да какого ты чёрта сидишь и внимательно смотришь, выглядываешь там в телевизоре, как будто что-то понимаешь в фигурном катании?

Да так что даже меня не слышишь». Ответ Максима Борисовича был как всегда оригинальным: «Я может действительно, ничего и не понимаю, но очень мне нравится, когда фигуристка на большой скорости разгонится задом наперёд, да как прыгнет – и при этом шлёпнется задницей об лёд и скользит по нему! А особенно радуюсь, когда она при этом ещё в борт катка стукнется!» Все мы при этом, конечно рассмеялись и долго ещё это вспоминали, особенно во время соревнований по фигурному катанию. Только Максим Борисович мог так прямо и просто объяснить специфику этих соревнований.

Хорошо помню, как несколько раз мы вместе ездили за грибами. Необходимо пояснить, что в Сары-Озеке сбор грибов отличался от лесных мест. Они были только одного вида, с виду сами белые, напоминающие больше всего шампиньоны. Но все его называли «Казахстанский – белый». За ними ездили в горы, покрытые травой. Особенностью было то, что они росли только в тех местах, где росла специальная кустистая трава типа полыни. Она росла в низинах, между холмами и на северных склонах травянистых предгорий. Такие места начинались от нас в 10-15 километрах по дороге на Талды-Курган. В тех горах стояли шахтные ракеты и где служили те офицеры в лётной форме, о которых я упоминал раньше. А ещё позже там, по договору с американцами, уничтожали ракеты средней дальности. (Горбачёву – мой пламенный привет! Спасибо за бездумные решения!) Об этом расскажу позже.
 
Так вот, по пути в горы мы проезжали танкодром и стрельбище танкового полка, это называлось между всеми в городке «седьмой километр». Так я, можно так сказать, ещё в детстве проехал его вдоль и поперёк с Максимом Борисовичем и пани Вали поэтому, когда я уже через много лет, уже командуя танковым батальоном, приехал туда на очередные сборы – для меня там было всё знакомо. Горы в тех местах были невысокие, старые, во многих местах обсыпавшиеся, покрытые травой, и лишь иногда где-то на обрывах были видны камни.
Поэтому они были полностью проходимы для людей, и как говорится, вдоль и поперёк испещрены полевыми дорогами так, что в них можно было проехать в любом направлении и на машине.

Всегда мы начинали сбор грибов заезжая по дороге подальше, а потом уже по полевым дорогам двигались по направлению к дому, переезжая от одного места к другому. Хорошо помню как Максим Борисович, пани Вали и мама всегда пытались запомнить дорогу, чтобы в следующий раз попасть на эти грибные места, но всё никак не получалось. Мы всё время выезжали в разные низины между гор, но и оттуда никогда без грибов не возвращались, всегда хоть немного, но собирали.
 
Однажды, увлёкшись сбором грибов и двигаясь где вдоль, а где поперёк гор по новым и незнакомым местам, мы каким-то случайным образом, выехав из гор, попали в посёлок со странным названием – Карачок. Мама со знанием дела, так как она хорошо знала все близлежащие посёлки и кошары в радиусе 50-100 километров от Сары-Озека, так как моталась между ними по вызовам днём и ночью пояснила, что это чеченский посёлок. Это меня тогда очень удивило, почему так далеко от дорог, в какой-то совершенной глухомани, под горами вдруг стоит посёлок, населённый чеченцами.

Откуда и зачем они здесь взялись? Ведь их республика очень далеко от нас, на Кавказе? Что они здесь делают? Всё это вызывало у меня тогда вопросы. Конечно, в то время я ничего не знал про «великое переселение народов» по воле товарища Сталина. Но этот факт, вызывающий моё удивление уже с детства, вот таким необычным образом соприкоснулся со мной. Конечно, намного позже я узнал подробнее о тех трагических событиях в нашей стране, с её «великой дружбой всех народов» и всегда для меня перед глазами был этот пример – посёлок Карачок, затерянный в горах вдалеке от дорог.
 
Несколько раз мы ездили за грибами и с отцом. Это были незабываемые впечатления детства. От воинской части выделяли автомобиль ЗИЛ-131 открытый, без тента и в него весело грузились семьи: офицеры, жёны и дети. Несколько раз было сразу по два автомобиля, и поэтому народа всегда набиралось очень много. Мы, дети всегда с радостью готовы были ехать хоть куда и те родители, которые не ехали, всегда спокойно отпускали нас с кем-нибудь вместе. Такая поездка напоминала больше выезд на природу на пикник.

Все брали что-нибудь с собой поесть и попить. Заезжая в горы выбирали какое-то хорошее место между горами, останавливали ЗИЛы и все разбредались в разные стороны собирать грибы в округе и за ближайшими холмами. Все собирали до тех пор, пока были силы и интерес. Затем все собирались возле машин, солдаты расстилали огромный тент и все рассаживались вокруг него, доставали припасы, и начинался какой-то фантастический праздник на природе. Мы, немного посидев с родителями, тоже всегда находили себе занятие. Бегали вокруг машин в догонялки или, нарывая огромную кучу травы, прыгали и валялись на ней, или изучали окрестности, взбираясь на ближайшие горы и холмы.

Из таких выездов на природу летом с родителями я почему-то запомнил одну – на озеро Караспан. Это озеро было довольно далеко от нашего посёлка, в предгорьях, километров 30-40 и ехали туда семьями артполка тоже на двух ЗИЛах. Озеро было небольшим, где-то далеко в степи от основной дороги, и напоминало скорее оазис в пустыне – окружённое небольшими кустами с глиняным дном, но зато вокруг него под ногами была густая зелёная трава – прямо как ковёр. Это для нас было большим чудом, т.к. у нас в гарнизоне на глине и солончаках если и была трава, то в виде маленьких чахлых кустиков, а больше всего голая глина. Хорошо помню, что в этой траве, возле кустов в огромном количестве бегали большие, размером с ладонь, зелёные ящерицы с красивыми переливающимися шкурками.

Пока родители сидели вокруг расстеленного на траве тента, мы наловили этих ящериц полные бутылки, и тогда я впервые видел их так близко. Они были просто красавцы! У нас в Сары-Озеке на глине таких не было, а те, которые были вокруг городка, были очень маленькие пустынные, светло-коричневые, не больше мизинца. Потом, правда, пришлось их обратно выпустить, потому что девать их было некуда – не везти же их в городок! В тот раз мы накупались вдоволь, но почему-то за всё время жизни в Сары-Озеке мы к тому озеру ездили только один раз.

В Сары-Озеке мы впервые столкнулись с землетрясением. Конечно, я знал, читал и слышал о таком явлении, но ощутить на себе как-то не приходилось. И вот однажды летом, когда мы уже жили на четвёртом этаже, однажды вечером так страшно закачались люстры, зазвенела посуда в шкафу и как-то по особенному задрожал пол в квартире передаваясь в ноги и подгибая колени. Все кто был дома, бегом выскочили на улицу. Все собрались в центре двора, подальше от домов – женщины, дети, коляски, офицеры, прапорщики – стоял какой-то тихий гул, растерянность, неясность, что же делать дальше? Ведь многие приехали с других мест и видели всё это, как и мы, первый раз.

Так мы кучковались довольно долго, новых толчков больше не было и все, постепенно разошлись спать. Но ночью всё произошло снова, меня разбудила мама и мы, как и все вновь высыпали на улицу. Все сбились в кучу, сонные, зевая и обсуждая один вопрос – сколько же так сидеть? Мы дети радовались этому событию, бурно обсуждая всё происходящее вокруг. У всех тогда только и были примеры о городе Ташкенте, который разрушило землетрясение. Так это мне и запомнилось: ночной растерянностью, тревожным ожиданием чего-то и неясностью действий.

Потом уже к мелким тряскам все привыкли и реагировали спокойно. Позже, учась в Алма-Ате, однажды ночью тоже произошло землетрясение, так я увидел панику и страх в глазах тех, кто приехал учиться издалека. Казарма наполнилась криком и шумом и только нас, несколько человек из местных, отнеслись к этому спокойно. А один курсант даже не встал, повернувшись на другой бок, снова заснул. Глядя на всё это и других курсантов, я вспомнил своё детство в Сары-Озеке и вновь пережил свои первые ощущения.

В жизни в Сары-Озеке было и одно не очень радостное событие. Мы уже переехали на второй этаж, когда мама сильно заболела. Так как она была врач – то она сама себе и поставила диагноз – гипертонический криз. Отца в тот момент не было дома, он где-то уехал, сейчас я уже не помню куда. Мама в больницу не поехала, а лежала и лечилась дома. Болела она несколько дней, и я в это время ненадолго уходил в школу и быстро шёл домой.
У нас уже тогда дома появился армейский телефон. Он был тяжёлый, в оранжевом пластмассовом корпусе, сверху была чёрная трубка со шнуром, а сбоку ручка, которую необходимо было крутить, если хочешь позвонить.

 До сих пор помню это глупое слово – позывной коммутатора артполка – «Дилижанс». (Позывной штаба дивизии был ещё дебильней – «Влюблённый»!) Удивительно, когда я попал служить в эту дивизию через много лет – эти позывные так и не поменялись.
И мама лежала на кровати рядом с телефоном, как она говорила: «Чтобы сразу позвонить – если мне станет хуже!» В эти дни мне самому пришлось что-то готовить себе и маме потому, что она даже с трудом вставала и говорила. Понятно, что я мог в то время немного – это сварить или пожарить яйца, да ещё отварить макароны или картошку. В доме, это я хорошо помню, почему-то оказалось много сосисок, так я их и варил себе и маме в дни её болезни. Она совсем не хотела есть и мне приходилось её заставлять, сидя с ней рядом. Удивительно, но даже в это время она постоянно думала обо мне, волновалась, поел ли я сам, наелся или нет?

Слава богу, болела мама недолго, и всё обошлось. Сейчас я не могу точно сказать, что послужило этому причиной – или проблемы на работе, или работа на износ в поселковой больнице с её дежурствами и ночными вызовами. Но так сильно мама болела в мой жизни только один раз. Видимо сердце у неё болело сильно и серьёзно всегда, да ещё постоянно было повышенное давление, но я не могу вспомнить, чтобы мама квасилась или показывала всем своим видом, что она болеет. Лишь иногда из-за высокого кровяного давления летом у неё могла внезапно пойти кровь из носа. И вся эта гипертония осложнялось ещё и сахарным диабетом. Теперь это кажется странным, но она никогда не жаловалась, никогда не раздражалась или чего-то требовала себе.
 
Конечно, я далёк от мысли, что у неё никогда ничего не болело, но она как-то этого никогда не показывала, всё терпела молча, сама себе ставила диагноз и сама себя лечила. Единственное, что постоянно напоминало о том, что её болезни рядом и никуда не исчезли – это тумбочка возле её кровати, в которой всегда верхний ящик был заполнен разными таблетками в пузырьках и в разных бумажных упаковках. Единственное, если она очень уставала, то просила сильно не шуметь, пока она могла прилечь отдохнуть – и ей иногда хватало 15-20 минут просто полежать, чтобы восстановиться.

Мама, мама, как редко я признавался тебе в своей любви – вечно откладывая это на потом, надеясь на то, что наша жизнь будет долгой и впереди ещё много времени, и я всё успею. Мама была единственным человеком в моей жизни который, понимал меня без слов, а по моему голосу, интонации, форме разговора понимала, догадывалась и чувствовала гораздо больше, чем просто мои слова.

Из жизни в городке в то время помню только то, что к нам часто прибегали взволнованные жёны офицеров в любое время дня и ночи, и по вечерам и по выходным дням, зная, что она детский врач, чтобы она помогла их заболевшим детям. В смысле сходила, посмотрела, что и как, и подсказала, что же делать? Практически всегда она шла и советовала, что и как лечить, так как врачей было мало, а её профессия – детский врач, вообще была единственная в городке.

Ведь все врачи госпиталя были специалистами по взрослым. Только очень редко, когда она возвращалась с работы или ночного дежурства уставшая, она просила сказать, что её нет дома, если придут, потому что она очень устала и хочет спокойно отдохнуть у себя дома. Ведь иногда людям трудно объяснить, что человек пришёл с работы, очень устал – ведь он такой же живой человек, как и все, мог не спать, ночью мотаясь на машине по кошарам. А некоторые люди готовы идти и днём и ночью со своими проблемами, которые, как говориться, выеденного яйца не стоят. Кашлянул ребёнок – сразу бегут: «Ой, срочно – ребёнок умирает!» или с подобной ерундой.

Такое, правда, было очень редко – обычно она шла и смотрела. Поэтому её в городке, да и во всём гарнизоне знали, практически все женщины, которые имели детей. Много раз я обращал на это внимание ещё с детства, когда шёл рядом с ней – многие, даже не очень знакомые люди здоровались с ней узнавая её. Иногда, когда она заходила в магазин, а в те времена практически во всех всегда были обязательные очереди – её часто все женщины городка пропускали, чтобы она могла что-то купить. И я не помню случая, чтобы хоть один раз кто-то возмутился. Вот так был высок её авторитет в городке среди женщин.
 
Было и одно дело, связанное с маминой работой, которое я почему-то запомнил на всю жизнь. Мама по роду своей профессии была тесно связана с больными детьми и роженицами в роддоме райбольницы. А у отца в части был хороший офицер-политработник, с которым и его женой сложились хорошие отношения. К сожалению, я уже забыл их фамилию. Жена у него была молодая, весёлая девушка, частенько они были у нас в гостях и мы ходили к ним. Единственное, что было удивительным – у них не было детей. Как там у них вышел этот разговор, но однажды я услышал, как мои родители обсуждали такой вопрос – как помочь им в этой деликатной проблеме – завести детей. Основную часть этой «операции» мама брала на себя, она же и проработала все детали, определив каждому его роль.

Как там мама оформляла все документы о том, что жена офицера как будто бы на самом деле ждёт ребёнка – я не знаю. И в один прекрасный день он у них появился! Никто в городке ничего не знал и не понял, все считали, что произошло как обычно. Конечно, они были очень рады этому событию и с огромным уважением стали относиться к маме. Потом они как все офицеры куда-то переехали, но ещё долго от них мы получали известия на открытках к праздникам. Мне мама строго настрого наказала, чтобы я о том, что слышал и знал, никому не говорил во дворе.

Но нам эти проблемы в нашем возрасте были не очень-то интересны, да и просто никого не интересовали. Но тогда я впервые задумался о том, о чём раньше как-то не очень-то интересовался. Как-то раньше для меня было как бы само собой понятно – раз живут муж с женой, то у них есть дети. Это для меня было так ясно и просто. Но, оказывается, есть семьи, у которых целая трагедия – отсутствие детей. И люди, живя вместе, мучаются над решением этой проблемы, ищут пути выхода из создавшейся ситуации. И хорошо если им в жизни попадутся такие хорошие и понимающие люди, как моя мама.

В это время отец поступил в военно-политическую академию им. Ленина, находящуюся в Москве. Поэтому последние годы жизни в Сары-Озеке вспоминаются тем, что он два раза в год ездил в Москву на сессии. Из этой учёбы осталось ощущение счастья и радости в связи с его приездом. Мама с отцом всегда договаривались и он с радостью, так как сам любил, чтобы в доме всегда были конфеты (не какие-то дорогие, а обычные карамели) привозил их целую хозяйственную сумку. Мама всё вываливала на стол и получалась одна огромная куча конфет, состоящая из разноцветных фантиков московских фабрик: «Рот – фронт», «Красная Москва», «фабрика  им. Бабаева».

Мы начинали спокойно, беря все по одной и деля их на три части пробовать на вкус. Отец брал конфеты всех разных видов, сейчас уже не могу точно сказать, но видов по 20-30. Все они были в ярких, блестящих, как-то по особенному шуршащих обёртках – как будто из другого мира. Таких конфет в то время никогда не было в Сары-Озеке, да что там, в Сары-Озеке, в самой Алма-Ате их купить было невозможно. В нашем гарнизонном продуктовом магазине тоже продавались конфеты. Там были разные: дорогущие по тем меркам – шоколадные (2.50 за килограмм, а потом их переоценили ещё дороже – и они стали аж по 5 рублей!) «Красная шапочка», «Кара-кум», «Мишка на севере», «Мишка косолапый» и разные карамели, но московских не было.

Зимой ещё отец обязательно привозил апельсины и мандарины. Это было вообще огромным дефицитом в то время. В детстве по одной или по две мандаринки можно было увидеть только один раз в год в праздничном новогоднем подарке. А тут отец привозил их целыми килограммами! Их и в Москве продавали, как говорил отец, только на территории Московского зоопарка. Сейчас, когда все ларьки завалены круглый год ими, да ещё разными экзотическими киви, бананами и ананасами – бери, не хочу, – трудно поверить в то, что тогда мы этого никогда не видели! До сих пор помнятся те счастливые мгновенья детства, когда отец приезжал с сессии.

Мы все собирались вместе, отец что-то рассказывал, мама счастливо улыбалась и смеялась и всё время мы что-то пробовали, доставали, убирали и перекладывали. Хорошо помню такие синие высокие банки с рисунками из сказки «Чипполино» апельсинов и лимонов с саблями – там были внутри апельсиновые и лимонные дольки желе-мармелада в сахаре. Круглые, плоские железные банки с леденцами имеющие такое загадочное название – монпансье и узорные банки с халвой. Были и различные другие, каждый раз разные, всего и не упомнишь!

Такое же счастье было, я помню, когда у нас в магазине появились в продаже большие банки (как томатная паста) со сгущёнкой – в нее, наверное, вмещалось обычных банок штук 20-30, а они были тогда по 55копеек. Один раз мама по моей просьбе купить такую взяла меня с собой в магазин с условием, что нести её домой буду я, потому что она была очень тяжёлая. Мы все вместе ели её не экономя – и съели точно за месяц. И все так наелись, что уже вторую решили не брать.

Иногда вечерами, когда я ложился спать, отец садился за стол и потушив верхний свет, под светом настольной лампы что-то писал, чертил на картах – вот тогда я впервые в жизни увидел настоящие топографические карты и условные обозначения на них. У него была офицерская сумка и в ней много всякого добра: коробка карандашей «Тактика», компас, курвиметр и офицерская линейка. Но для того чтобы что-то начертить он брал ещё и мою коробку карандашей – её мне купили, ещё кажется в Ленинграде, фирмы с загадочным названием «Сакко и Ванцетти».

Она была такой необычной формы – таких сейчас я не встречал, толщиной сантиметров восемь и в ней лесенкой по три ячейки – места для карандашей в несколько слоёв. Карандаши, а их там было около ста штук всех цветов радуги и всевозможных оттенков, во время хранения вдвигались сверху в коробочку. Знатный был набор! С ним у меня было связано всё детство и школа – все мои рисунки, которые бережно собирала и хранила мама были сделаны им. Именно на них и это я хорошо помню, как мама учила меня цветам радуги.

Раскладывать карандаши в коробке надо было по определённому порядку: «Каждый охотник желает знать, где сидят фазаны». В этой скороговорке все первые буквы соответствуют порядку цветов спектра или радуги. Немного позже я самостоятельно прочитал другой менее известный вариант: «Как однажды Жан-звонарь головой свалил фонарь». Они так и остались в Чимкентской квартире.
 
Часто я засыпал и потом, проснувшись ночью, видел, как отец что-то пишет за столом. Тогда я особо не задумывался над этим, но теперь понимаю, что другого времени у него просто не было. Такая служба во всех развёрнутых полках, – это пришлось пройти и мне во время моей службы офицером, когда свободным временем располагаешь только ночью, отрывая его от своего сна. Иногда я сидел рядом с ним и с интересом разглядывал то, что он делал и как рисовал непонятные мне тогда значки на большой карте.

Хорошо помню, как он сказал, что вот сюда он «кинет» атомную бомбу и начал её рисовать. А я в тот момент спросил его:
- А почему туда, а не сюда? – показал ему на большой синий круг, которым я уже знал, что обозначают скопление врагов.
- По пехоте «бросать» нет смысла – она сама разбежится! – просто ответил он мне и это был мой первый урок военной тактики в жизни, который я ещё не раз вспоминал, обучаясь в училище.
С этой академией и был связан наш переезд из Сары-Озека. Как объяснили мне родители, что из-за того, что моего отца не отпустили на сессию, когда шли серьёзные учения в округе – его оставили как «двоечника» на второй год. Но так как такая служба не гарантировала того, что всё может повториться вновь – командующий военным округом и дал возможность спокойно доучиться, проходя службу в военкомате города Усть-Каменогорска.

Оглядываясь назад, в своё детство в Сары-Озеке, жизнь казалось интересной, почему-то никогда не вспоминаются скучные дни – если дома нечем было заняться, то нам на улице всегда было весело. Конечно, были и бытовые трудности гарнизонной жизни. Бывали такие моменты, когда ломался водяной насос, и пропадала вода, это всегда бывало 2-3 раза в год. Пока командование принимало меры по устранению поломки, то к нам во двор регулярно приезжала военная водовозка с водой и ней выстраивалась очередь из жильцов наших трёх домов. В большинстве своём это были жёны и дети, потому что она приезжала днём. У нас тоже мама всегда была на работе, а отец на службе и поэтому эта обязанность всегда возлагалась на меня.

Носить воду надо было ведром и железным эмалированным бидончиком, так как в то время ни о каких пластиковых бутылках не было и речи. В этом бидончике мама покупала разливное молоко в магазине, поэтому это был в доме предмет первой необходимости. Воду дома надо было лить в ванну, заткнув её пробкой и во все трёхлитровые банки, какие найдутся дома. Поэтому, когда наступали такие дни, то мы дети уже с утра, взяв ведра, собирались в беседке рядом с площадкой, куда приезжала водовозка. Хорошо было, если я успевал несколько раз сбегать, если нет, то приходилось ждать следующего рейса.
 
Нередко пропадал свет – ремонт занимал по времени, когда как: от нескольких часов до одного дня. Поэтому бывали у нас и «романтические» вечера без света, со свечами, но выручало то, что в доме был газ (газгольдер стоял во дворе). Газ пропадал, но очень редко, можно сказать, что он был почти всегда. В такие дни мама готовила на дежурной электроплитке, которая хранилась у нас глубоко в нише на специальной полочке и всегда была в «боевой готовности» заменить газ.


         УКРАИНА. ДЕБАЛЬЦЕВО. ЖИЗНЬ У БАБУШКИ НА ПОСЁЛКЕ.
             ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ. ПОЕЗДКА НА ХУТОР.

Описание жизни в Сары-Озеке было бы не неполным, если бы я не осветил такой огромный кусок своей жизни как город Дебальцево Донецкой области Украинской ССР – по старому, а сейчас независимой Украины. Там жила моя бабушка по маме и родители отца. Там же родились и выросли мои родители, да и у меня в паспорте стоят те же данные. Я раньше долго размышлял над таким философским понятием – как родина. Что же оно означает? Место, где человек родился и вырос. А если я вырос совсем в другом месте? Вот загадка без ответа.

 Родина – от слова родился, т.е. оно должно быть связано с местом, где человек родился и вырос: родился я там это точно, а вот следующее слово – вырос, в моей жизни связано с совсем другими местами. Так что же я должен считать этим понятием? Поэтому для себя решил путём долгих размышлений, что я в полном смысле, словом – Родина буду считать только то место, где жили мои родители и мимоходом я родился, и которое просто осталось в моей памяти как дома моих бабушек и дедушки.

 Отец и мама всегда трепетно относились к городу Дебальцево – как родному, разговаривая между собой они, часто обсуждая что-нибудь связанное с отпуском, употребляли выражения: «Поедем на родину», «Поедем домой», «У нас дома…» и т.д. Я же так сказать не мог, так как вырос в семье военного и большая смена мест, городов, школ, квартир – воспитали во мне какое-то чувство лёгкой смены мест, приспособления и привыкания к разным конкретным условиям. И если с понятием Родина, в смысле рождения – я хоть как-то нашёл понятный ответ связанный с Дебальцево, то вырос я во многих местах и поэтому для меня родными являются и должны считаться  Сары-Озек,  Усть-Каменогорск и Чимкент.

Все мои воспоминания о «сельской» жизни в моём детстве связаны с этим небольшим украинским городком. Мама говорила о том, что пока я был маленьким они тоже каждый год к бабушке, но я, честно говоря, это не помню. Я только хорошо запомнил, что летняя кухня и дом уже был построен и это всё не менялось годами. Мама и бабушка рассказывали мне, что раньше всё было не так; был старый, глиняный дом в котором выросла моя мама девочкой с братом и в нем же пережили войну. Он него оставили только небольшой кусок, в котором сделали летнюю кухню, а новый дом построили из шпал на новом месте. Всё это было построено, когда я был ещё маленьким, а бабушка жила с одним мужчиной, которого я не помню – осталась только в памяти его фамилия – Терлецкий.

Да ещё большая стопка журналов на украинском языке «Перець», это подобие нашего «Крокодила». Как-то жизнь у них потом не пошла и они рассорились, мама рассказывала, что ему выплачивали какие-то деньги за этот дом по решению суда. Судов было много, не один, но факт остался фактом – бабушка жила одна в огромном доме и насколько я помню, ей пришлось решать все проблемы самой. Это было удивительно, но она одна содержала всё хозяйство по мере возможности, а дом топился углём – в центре была печка, и я там впервые видел весь этот процесс и все проблемы, связанные с этим, такая же печка, но поменьше была в летней кухне. Мне, выросшему хоть и в маленьком далёком казахском гарнизоне, и ничего не видевшего в своей жизни кроме газа, – где необходимо было только поднести спичку, чтобы он загорелся всё это было в диковинку. У бабушки был низенький сарайчик с тяжёлой дверцей, там хранился уголь и хорошие сухие дрова, а за ним сбоку огромные брёвна – кривые стволы деревьев с огорода и толстые ветки.

 Когда я стал постарше, бабушка доверяла мне их рубить и я в охотку, увлекаясь, набираясь опыта, их пилил и колол, так как ей самой рубить уже не было сил. От неё же я впервые изучил уголь и узнал, что уголь углю рознь и самым лучшим из них является антрацит. Это уголь высшего сорта – он всегда был крупными кусками, величиной с кулак и ярко отсвечивал чёрными боками на солнце. Впервые я пилил дрова на козлах – у бабушки они стояли рядом с дровами, и колол их на специальной колоде, она тоже была из дерева, я не помню из какого, но за много лет её так и не разрубили так как дерево было твёрдым как камень.

Бабушка же, разжигая печь, обходилась тоненькими веточками и сухими лёгкими планками из тонких досок. Для быстрого разогревания еды у неё была маленькая электрическая односпиральная, ещё с открытой спиралью плитка, которая когда нагревалась ярко светила загадочным малиновым цветом. Этой плитке было очень много лет, так как спирали заменялись по мере их сгорания.

Вообще у бабы Ани, так её звали (по паспорту – Анна Фокиевна, но не надо забывать, что это была Украина, и на их манер звучало – Ганна, и поэтому она отзывалась и Галю, но я буду дальше писать Анна) – мне всё было ново и интересно. Ведь её жизнь сильно отличалась от нашей, – «гарнизонной» и в моём детстве казалась такой интересной и романтичной. Вся моя жизнь в детстве была чётко и ясно поделена на две половинки: это жизнь в военном городке со своими понятными мне законами и удивительная сельская жизнь в отпуске у бабушки, где всё было совсем по-другому.

Все, что было у неё вызывало у меня интерес: туалет на улице в саду, в который надо было ходить по специальной аллее, где слева были малиновые кусты, а справа смородина: красная, чёрная и белая. Огород – засаженный картошкой, сад – из огромного количества деревьев: груш, яблонь, слив, вишен. Столик в саду под нависающей над ним сливой, кусты сирени у крыльца, колонка с водой из которой надо было носить воду вёдрами, загадочный глубокий и сырой погреб и огромные заросли цветов вдоль забора на улицу – бесполезные с моей детской точки зрения.

У бабушки хранился мой комплект солдатиков. И было у неё дома два любимых места для игр. Первое – в самом углу дома возле забора, где осталась большая куча мелкого песка. Там можно было копать ходы, строить крепости и спокойно играть в солдатики. Второе – в саду под грушей. Под деревом она ничего не сажала и поэтому там был довольно большой участок земли. Вот здесь можно было устраивать целые бои!

Выстроив солдатиков или заняв оборону в окопах или в укреплениях можно было «уничтожать» противника. Моя буйная фантазия придумывала много сюжетов. Или две армии воевали друг с другом и я по очереди стрелял то за одних, то за других. Или я один «бомбил» всех врагов. Но перед отъездом обратно я их обязательно мыл и складывал в специально выделенную мне для их хранения коробку.

Раньше у неё была собака, обычная дворняга – Шарик, весёлая и довольно забавная.  Я много с ней играл и как-то заигравшись, её чем-то разозлил, и она меня слегка цапнула за руку – на ней до сих пор остались шрамы от зубов. После Шарика бабушка больше никого в доме не держала ни собак, ни кошек. Почему? Я не знаю, как-то не задавался этим вопросом.

Надо сказать, что Дебальцево – это крупный железнодорожный узел. Городок был в большинстве своём одноэтажный и поэтому раскинулся на большой площади. Но был в нём и ярко выделенный центр города – это был большой ЖД вокзал, огромная центральная площадь (она же и привокзальная), которая была окружена четырёхэтажными домами, на первых этажах которых были разные магазины. В центре площади был памятник погибшим воинам. Таким образом, она удачно объединяла всё. Чуть подальше трёхэтажный ЦУМ и рядом базар – вот вроде и всё. Большинство населения города работало на железной дороге или на других предприятиях связанных с ней.

Это большое тепловозное депо, вагоноремонтный завод, стрелочная мастерская и огромная сортировка для грузовых составов. Хоть Дебальцево стояло в центре шахтёрского края, однако всё в нём было связано с железной дорогой. А шахтёрские посёлки стояли вокруг него. Несколько раз, в хорошую погоду отец специально старался посчитать количество видимых терриконов вокруг города – их количество доходило до двадцати, так как этот край называли Донбассом, всесоюзной кочегаркой. Соседней станцией была Горловка, которая была знаменита тем, что на её шахте «Кочегарка» знаменитый шахтёр Стаханов устанавливал свой «стахановский шахтёрский рекорд».
 
Дом отца был в городе, правда, подальше от центра, ближе к окраине. Мама выросла в посёлке, который был рядом с городом и носил название «имени 8 Марта», как он назывался раньше, я не знаю, но в разговорах все говорили просто: «Да на посёлке» или «Поеду на посёлок». Необходимо сказать, что все вокруг в городе, да и на посёлке говорили на странной смеси русского и украинского языка. Необычный говор сначала резко резал слух, а потом, через несколько дней к этому привыкаешь, особенно к мягкому «г», которое все употребляли на украинский манер.

Говор и выражения в посёлке – всё было сначала для меня необычным, многие выражения и слова были поначалу непривычны, но потом как-то к этому привыкал. До сих пор остались в памяти разные выражения бабушки, как «Геть витциля» это переводилось как «Иди отсюда» или «Не мешай». Мама, всегда чисто говорившая по-русски, окунувшись в эту жизнь, тоже быстро и легко переходила на эти выражения и начинала говорить так же как все на посёлке. Однажды каким-то удивительным образом ей в руки попалась толстая книга на украинском языке и она её читала с увлечением, удивляясь сама новым для неё литературно-правильным словам, которые она даже не знала.
 
Таких посёлков вокруг города было много в каждом направлении, и все они носили свои названия. В каждый из них ходил маленький автобус – ПАЗик, а тот который ходил в посёлок к бабушке, был ещё далеко не конечной остановкой, т.е. до конца посёлка ещё было остановок 5-6. Как я уже упоминал, город был крупным железнодорожным узлом – перекрёстком ЖД дорог севера на юг и с запада на восток, кроме этого всех подъездов к шахтам и соседним городам. Поэтому железнодорожные линии проходили везде, в их хитросплетениях разбираться начинаешь лишь через некоторое время, когда уже поживёшь там.

 Вдоль железных дорог, которые были подсыпаны диким камнем или ракушечником на высоту около метра шли удобные, утоптанные тропинки по которым было удобно ездить на велосипеде или пешком. Надо сказать, что велосипед был самым необходимым транспортом в каждом дворе. На них ездили на работу или в магазин. У каждого пацана или девчонки на посёлке он был, и после долгих переговоров мама тоже согласилась его купить мне, и он всегда ждал меня у бабушки. Он стоил в то время около 50 рублей, имел название «Минск» и был, конечно, украшением всего отпуска. На нём я объехал все окрестности города и посёлка – как говорил отец «изучая родной край». Помню, как мы его покупали с мамой, отца в тот момент почему-то с нами не было.

Мы доехали до города, в спортивном магазине выбрали подходящий, продавец накачал на нём нам колёса, дал с собой сумочку для ключей, насос и мы поехали обратно. Я был в то время в классе 3-4, точнее не помню. Слово «поехали» звучало не очень правильно, я ехал на велосипеде, а мама шла пешком вдоль дороги. Несмотря на все мои уговоры спокойно сесть в автобус и ехать на посёлок – она была полна решимости дойти до посёлка вместе со мной пешком, чтобы со мной ничего не случилось.

Таким образом, мы дошли до конца города, и мама видимо уже утомилась идти и поэтому она, глядя на дорогу, а до посёлка ещё было километра 3-4, вдоль железной дороги, а там ещё до дома бабушки километра 1,5-2 – передумала. Махнула попутной машине и поехала, а я потихоньку по короткой тропинке вдоль дороги приехал следом за ней почти одновременно. Позже, я гонял по этой дороге вдоль шпал много раз, вспоминая каждый раз историю покупки моего велосипеда.
 
Бабушка Аня жила хоть и в большом доме, но была очень скромна в быту, имея только минимум необходимых вещей. Никакой роскоши у неё не было. Часы были старинные с потускневшим циферблатом от времени и с двумя гирьками, одну из которых надо было каждое утро подтягивать и старинный радиоприёмник, у которого работала только одна шкала «СВ» и на ней был настроен «Маяк», поэтому в большинстве своём она определяла время по радио. Он был ещё ламповым – долго нагревался, прежде чем появлялся звук. У него была зелёная лампочка, которая горела в темноте каким-то загадочным светом, когда он работал.

Если покрутить на нём ручку настройки была и вторая волна – это какая-то украинская радиостанция, там постоянно говорили на украинском языке – иногда я включал её и вслушивался в незнакомую, но приятную, после казахского языка, на слух речь.

Конечно, в доме была необходимая мебель: шкаф, несколько кроватей, диван, стол, стулья. Но вся мебель была старинная, которую я у себя «дома», в военном городке не видел. На специальной полочке над диваном стояли мраморные слоники, которых я раньше видел только в кино. У дома была большая веранда, в которой стояла кровать для «летнего» отдыха, затем отдельная прихожая, в которой был спуск в погреб – он был очень глубокий, в нём можно было стоять в полный рост.  Полки, заполненные банками по бокам, хоть и занимали много места и загород для картошки вдоль одной стены, ещё оставалось довольно много места, где на полу размещались огромные стеклянные двадцатилитровые бутыли с наливкой из вишни, сливы и яблок.
 
Удивительным в доме бабушки для меня было то, что у неё нигде не видно было книг. В отличие от нашей квартиры, где книги валялись везде по всем углам, и их количество иногда превышало все разумные пределы.  Просто я к этому привык и так вырос с детства среди них. Все книги у неё были заботливо сложены в огромный, старый чемодан, который хранился под кроватью. Я всегда в отпуске его доставал и всё интересное перечитывал.

Мне так казалось, что кроме меня, заглядывающего в этот чемодан один раз в год, никто больше его не трогал. Это было моей многолетней обязанностью в конце каждого отпуска всё снова сложить в него и задвинуть далеко под диван. В нём хранились книги, которые ещё покупал Николай или по какому-то случаю оказались у бабушки. Сама она никогда никаких книг не покупала, обходилась газетами, радио и телевизором. Ещё в её коллекцию добавлял книги отец, которые он покупал в отпуске.

Там было много интересного для меня: книги про морских животных, научные и художественные. А ещё брал книги у деда Вани. Оказывается, у него тоже сохранились книги моего отца, которых он ещё с детства насобирал огромное количество. Самое удивительное было то, что они хранились у деда в деревянном ящике, который лежал на чердаке дома. Видимо их никто не читал кроме моего отца, поэтому мне разрешали их спокойно брать и собой. Хорошо помню, как я их перекладывал и рассматривал, аккуратно сдувая с них пыль, и среди них было много в виде брошюр – серии научно-популярной литературы. В них очень понятным и доступным языком объяснялись все физические и химические явления, устройство земли и планет, сведения из астрономии. Их можно было «проглатывать» пачками. За отпуск я успевал прочитать довольно много всяких интересных книг. Многие из них в детстве я перечитывал несколько раз, каждый отпуск.

Помню, как однажды отец, живя у бабы Ани, как-то «затосковал» оттого что у неё в доме нет ни газет, ни телевизора, а он так он любил смотреть новости, футбол и хоккей.
С этим связаны мои воспоминания о том, как мы с отцом смотрели футбол. Иногда мы ходили к соседям, которые приходились ей (а если глубоко задуматься, то и мне) родственниками. Звали их баба Маруся и дед Митя, у которого была примечательная вещь – велосипед с моторчиком. Такого чуда я в своей жизни больше никогда не видел. Но он с увлечением копался в нём целыми днями – это было видно через забор.

В одной маленькой комнате собирались мужчины, как я помню человек 5-6 взрослых (других соседей) и нас – целая куча детей, все рассаживались на маленькие скамеечки или прямо на пол, и выключали свет. И в полной темноте вглядывались в небольшой чёрно-белый экран телевизора, всегда совместно переживая все промахи по воротам, или радуясь забитым голам. После просмотра футбола телевизор сразу выключали, накрывая его специальной дорогой тряпочкой, и все шли по домам.

А иногда мы с отцом ездили смотреть футбол к его родителям, но даже если футбол начинался вечером и заканчивался поздно ночью, мы никогда ночевать не оставались и всегда ехали домой на посёлок к бабе Ане. Почему это было так, я как-то особо не задумывался. Потому что как-то так получалось с детства, что в отпуск мы все всегда приезжали и постоянно жили у бабы Ани, а к родителям отца ездили в гости. Мы с отцом к ним заходили вдвоём чаще, по пути в город или из города. Мама, как правило, если и приезжала с нами, то за отпуск 1-2 раза, особо долго не задерживаясь. Как она выражалась «делала визит вежливости».
 
Когда смотрели футбол у деда Вани – то всегда отец смотрел только с ним вдвоём, больше никогда никого не было, ну и я когда сидел с ними, а когда сидел в летней кухне с бабой Юлей – матерью отца. Она практически целый день проводила в кухне, что-то вечно готовила, варила и что-то там копошилась, почему-то так она мне и запомнилась. И никогда не видел её в огороде или ещё где-нибудь, но в дом она днем и не заходила, находя работу в кухне. По окончанию футбола мы с отцом шли на ЖД вокзал и ехали к себе домой на посёлок на «дизеле», так все местные называли пригородные поезда (не электрички, которые ездили от электричества), а были дизельными – они имели два головных вагона и два-три стандартных вагона с жёсткими сидениями, как в электричках.

 До сих пор остались в памяти их названия: «Боржиковка», «Красный Луч», «Волноваха». Иногда мы ехали домой на «удачном» дизеле, который останавливался близко с нашей улицей. А иногда попадали на другой, который шёл по другой ветке и мы доезжали до посёлка с другой стороны, и домой идти приходилось дольше, но дорога была для меня более интересной, т.к. идти приходилось через депо и ЖД сортировку. Это было удивительно-завораживающее зрелище; ночь, мерцание железнодорожных светофоров на путях, громкий голос диспетчера из репродукторов, шум и лязг двигающихся вагонов, гудки маневровых тепловозов, шипение воздуха от тормозных механизмов, а так же волнующий запах, впитавший в себя аромат просмоленных шпал, мазута и тёплого железа от нагретых за день рельсов.

Этот путь хоть и был дольше, но я всегда с большой радостью ходил по нему. Так это и осталось воспоминаниями детства: ночь, пустой вагон дизеля в котором ехало не более десятка человек, жёсткие деревянные лавки и этот удивительный вид ночной сортировки вагонов. Может быть, это сказывались мои ЖД гены через поколение? Кто знает?

Хорошо помню, что однажды был какой-то очень серьёзный и решающий матч. Отец и я приехали к деду Ване смотреть, отец всё по времени рассчитал, что матч закончится, и нам хватало 20 минут успеть на дизель. Но получилось так, что команды в основное время сыграли вничью, и пришлось играть дополнительное время. И отец с сожалением быстро собрался, и мы почти бегом двинулись по ночному городу на вокзал.

А на перроне возле одного, – у которого был радиоприёмник,  собралась группа мужчин, по которому шла прямая трансляция и все стоя рядом в кружке, внимательно прислушивались к голосу комментатора. Это был конец матча и уже начали пробивать пенальти по очереди, время отхода нашего дизеля истекало, он стоял рядом с нами, но отец всё-таки успел дослушать, чем закончился матч и мы бегом еле-еле успели на дизель. Но отец был рад тому, что он хоть так, но узнал результат встречи.

Так вот, с чего я начал истории про телевизор. Отец взял и сходил на почту – подписал бабе Ане годовую подписку на какую-то газету, сейчас я точно не помню, но кажется на «Комсомольскую правду». Со временем баба Аня тоже пристрастилась к читанию газет и стала сама постоянно выписывать хотя бы одну. Тогда же отец, вероятнее всего по согласованию с мамой, и купил в магазине телевизор «Весна». Он был чёрно-белый, небольшой – но это был просто царский подарок по тем временам! Теперь мы могли по вечерам спокойно смотреть то, что хотим.

Отец – футбол и новости, мама и бабушка – фигурное катание  и другие передачи. Бабушка Аня теперь длинными зимними вечерами могла спокойно у себя дома смотреть все передачи. Надо сказать, что тогда на посёлке не у каждого в семье он тогда был. Поэтому баба Аня за газеты и телевизор была очень благодарна моим родителям и особенно отцу и всегда при случае это ему вспоминала. Но надо сказать, что наличие у нас дома телевизора не мешало нам ездить к деду Ване, чтобы поболеть вместе, а мне из всего этого нравилась дорога домой. В более старшем возрасте отец брал «на прокат» велосипед у деда на время отпуска и мы вместе с ним, каждый на своём велосипеде объехали все пригороды Дебальцево, и несколько раз возвращались ночью, вдоль железной дороги.

Конечно, жизнь в частном доме предполагает каждодневную работу в саду, огороде или в доме, в отличие от проживания в благоустроенной квартире. Но это и является огромным подспорьем в жизни, когда всё своё – нет необходимости лишний раз ходить в магазин что-то покупать. Мы в отпуске, по мере сил и желания помогали ей по хозяйству. Необходимо пояснить, что земля в Дебальцево была хорошая, слой чернозёма был очень большой, и росло практически всё – только сажай. Несколько раз мы копали картошку в огороде – помогая собирать урожай – и я понял, что это была тяжёлая работа.

 Выкопать картошку, сложить в вёдра, вёдра унести к месту сушки, там разложить, перебрать и по одному ведру подать в глубокий погреб, чтобы сложить её в короб. Лестница в погреб была очень крутая, и спускаться одному по ней с ведром было невозможно, и поэтому всё надо было делать вдвоём. Помогали собирать малину, утопая в её густых и колючих зарослях, где пока соберёшь баночку – сам наешься и весь исцарапаешься. Бабушка никакой, как выражался отец «агрокультуры» там не проводила, т.е. не подвязывала, не прорезала её и поэтому она росла на участке от дорожки в туалет до забора размером, примерно 10х10 метров как хотела – густыми зарослями без рядов и дорожек, и их каждый раз проламывали новые по мере необходимости.

Самым примечательным в сборе малины было то, что когда заберёшься внутрь её зарослей ближе к забору, там был виден огромный камень. Он был старый, ребристый с отверстием внутри. Оказывается, это пояснила мне бабушка он был нужен для того чтобы «молотить зерно». Какое зерно? Как молотить? О чём она говорила мне, в детстве было не понятно. Только потом я понял сам весь этот процесс, который был раньше.
 
Вдоль забора с соседями росли вишни – это деревья с тёмными, перекрученными и причудливо изогнутыми стволами высотой 4-5 метров. А из корней, прямо из-под земли в огромном количестве и в бешеном темпе росли новые побеги – их, примерно один раз в месяц надо было вырубать, иначе они бы заполонили всё вокруг дерева. Собирать вишню бабушка разрешала в любое время с условием, что я буду залезать на дерево, т.к. с нижних ветвей она собирала сама. Помню как я, забравшись повыше на дерево, а по ним было очень удобно лазить, хорошо устроившись, не спеша наслаждался, поедая вишни в огромном количестве, сплёвывая косточки с дерева, пытаясь плюнуть ими подальше. Наедался вишен того, пока терпкий сок ягод не набивал оскомину во рту, а руки не становились чёрными от впитавшегося в них сока.
 
В центре огорода росла груша. Она была просто громадной, баба Аня говорила, что она была посажена ещё до войны. Высотой она была наверно, как пятиэтажный дом, две такие же, но разных сортов были и у деда Вани. Я не знал раньше, что груши могут вырастать до таких огромных размеров (да и просто не видел их, так как груши у нас в Сары-Озеке не росли). Когда груши созревали они, падая с огромной высоты, разбивались о землю, привлекая много пчёл и ос. Поэтому, чтобы собрать целые плоды, надо было залезть на неё с ведёрком и аккуратно туда их складывать. На грушу очень удобно было залазить до самой верхушки – ветки были ровные и толстые, на них удобно можно было устроиться и обозревать окрестности посёлка, оставаясь невидимым снизу, так как ветки скрывали меня, они же закрывали и от жаркого солнца, создавая тень. С груши всё было видно далеко, таких высоких деревьев в посёлке было мало: железную дорогу, трубы кочегарок и огромное количество терриконов вокруг на горизонте.

Возле дома, невидимый с дороги, в саду под ветками сливы стоял вкопанный деревянный столик с лавкой. Ветки её нависали таким образом, что получался хороший навес от солнца и в хороший солнечный день мама с бабушкой накрывали обед за ним. Там можно было спокойно, и не спеша сидеть, оставаясь не видимым ни откуда: ни с дороги, ни от соседей, оставаясь в тени. Из детства, отпуска и Дебальцево что осталось в памяти – это вкус хорошего, наваристого и сваренного по какому-то особенному рецепту, бабушкой Аней борща – на свежем воздухе, да ещё с чесночком, – отец тоже всегда не уставал повторять, что вкуснее ничего в жизни не пробовал.

На все предложения бабы Ани сварить что-нибудь другое он постоянно отвечал отказом и всегда повторял одно: «Свари нам баба Аня свой «фирменный» борщ!» Так он у нас в семье и в моей памяти так и остался под названием «фирменный борщ бабы Ани». Немаловажное удовольствие, я вам скажу, от жизни в отпуске – это вкус того борща. На всю жизнь у меня в памяти осталось отцовское выражение, которое он не уставал повторять в отпуске каждый раз, да и все мы уже знали, что он первое радостно и громко сейчас скажет, входя во двор через калитку: «Баба Аня как дела? Как обед?» Тут уж бабушка по-военному чётко докладывала, что у неё всегда всё в порядке.

Вторым «праздничным» блюдом у бабы Ани это была молодая картошка, сваренная в мундирах, так что молодая, тонкая кожица на ней была лопнувшая и легко чистилась. Её, ещё горячую, перед тем как съесть, надо было окунуть в тарелку с ароматным, свежайшим нефильтрованным подсолнечным маслом, затем посыпать крупной, серой солью. Картошку для этого отбирали небольшую, маленькую, – как раз такую, чтобы её можно было целиком положить в рот. Надо сказать, что картошку бабушка сажала разных сортов.

Одним из них был «сорокодневка», он был продолговатый в розовой кожуре и имел очень хороший вкус. Другие сорта лучше хранились зимой – они были белые, крупные – размером с кулак, копать такую картошку было одно удовольствие. Были и какие-то другие, баба Аня постоянно что-то экспериментировала, высаживая по два-три куста каких-то новых сортов, и проверяла их на вкус, хранение, всхожесть и на другие качества. Слушая эти разговоры и глядя на проводимые опыты с картошкой, я понял, что это дело не спешное, требующее терпения и если хочешь чего-то достичь, то быстро не решишь – законы природы не отменишь.

Пройдёт минимум год, прежде чем можно сказать что-то определённое об этом сорте, а чтобы окончательно всё понять, нужны годы. Это было сравнимо с посадкой и выращиванием фруктовых деревьев – у бабушки в саду на моих глазах росли несколько новых яблонь, груш – я видел, с каким трепетом мы наблюдали, когда у них появлялись первые – 3-4 цветка. Смотрели, как они развиваются и с нетерпением ходили смотреть, как созревают первые фрукты, дожидаясь того самого момента, чтобы их сорвать и попробовать на вкус, что же получилось? Улица возле дома у бабы Ани была одна из центральных в посёлке, и по ней ходил автобус, поэтому она была вымощена диким камнем. До этого момента я никогда такого не видел, и это меня сильно с детства впечатлило.

Сама дорога была широкая – как асфальтная и на всю ширину была заполнена диким камнем, такой брали в многочисленных балках (оврагах) причём все камни были плотно прижаты друг к другу и стояли как бы на ребре, а между ними был забит и утрамбован специальный песок. Он наверняка был из какого-нибудь сталелитейного цеха, потому что мы часто, немного поворошив его верхний слой, находили железные шарики – застывшие капли стали.
 
Но уже на моей жизни, видимо улучшая жизнь посёлка, эту дорогу закатали по верху асфальтом. Жить, конечно, стало легче, но пропала та таинственная, загадочная дорога, которая была под асфальтом – экзотика местной жизни. Но «насладиться» видом дикого камня ещё можно было в посёлке, стоящем на полдороге от города до посёлка. Там была остановка и поворот в посёлок «Волчановка», находившийся недалеко, в 1-2 километрах от дороги. В день несколько рейсов автобусов, сворачивали с дороги идущей в наш посёлок и заезжали туда. Посёлок был тупиковый, поэтому автобус, доехав до конца, возвращался обратно на основную дорогу.

 Получалось что-то вроде экскурсии. Вся дорога туда была брусчатка, и все строения в посёлке были сложены из тёмно-жёлтого дикого камня, который тут же и брали на его окраине. Всё это напоминало больше какой-то горный аул в горах Кавказа, а не центр Украины. Самым большим зданием была местная достопримечательность – здание маслобойни. Оно было высотой с трёхэтажный дом и все жители со всей округи возили туда семечки для давки их на масло, а так же просто покупать свежее, так приятно пахнущее подсолнечное масло. Бабушка у себя тоже бросала несколько семечек, и у неё всегда росло около 10-15 подсолнухов в огороде.

А вокруг посёлка были засеяны огромные поля «соечника», так говорили все жители посёлка, ну и конечно баба Аня. Мне же эти поля в детстве казались бесконечными, и вызывали удивление: «Зачем так много необходимо этих семечек?» Только позже я понял, что из них делают масло. Семечки на Украине в подсолнухах были чёрными, крупными – совсем не такими как в Казахстане.
 
Таким образом, в моём детстве изучение сельской жизни и такие понятия как огород, сад, жизнь в своём доме в большей степени были связаны домом бабы Ани и гораздо меньше с домом отца. Просто мы у них бывали реже. Конечно, я был у них в огороде, дома и играл с пацанами на улице в футбол, но всё это было мимолётно. Став постарше я ездил в город на велосипеде всегда оставляя его у них дома и не спеша шёл пешком по магазинам и базару покупая и выбирая что надо, а возвращался назад на велосипеде спокойно, не дожидаясь автобуса по дорожке вдоль железной дороги.

Тропинка была очень хорошо утоптана и укатана и поэтому езда по ней приносила мне только удовольствие.
Было у бабы Ани ещё одно удивительное чудо – большая ложка с немецкими надписями, она осталась у неё со времён войны – надпись на ней напоминала что-то вроде «ваффен» или похожее на это. Это было так удивительно, ведь война уже давно кончилась, прошло много лет, а она сохранилась. Конечно, я слышал о Великой Отечественной войне – но всё это было как-то далеко от меня. А вот эта ложка была реальностью, она была как бы из чужого мира, страны, была изготовлена врагами и именно они принесли её сюда, в смысле на Украину, Донбасс или даже конкретно в дом бабы Ани.

От чувства того, что они к ней прикасались и она принадлежала немцам-фашистам,  веяло какой-то загадочностью. И когда ты ей ел бабушкин борщ или кашу, то возникало чувство гордости за себя, свою страну, которая смогла выстоять и победить этих немцев и доказать всем, что она непобедима.
Свои воспоминания о войне иногда рассказывала баба Аня, но больше всего я узнал от мамы. Правда она сама помнила немного – больше по рассказам бабушки но, тем не менее, она смогла мне рассказать всё так связно, что было всё понятно, выстроив цепь событий последовательно.

Она родилась в 1936 году, поэтому к началу войны ей было всего пять лет. Отец её Василий работал на железной дороге. У него была бронь от призыва в армию – работая в мастерских, он смолоду повредил сухожилия на руке и несколько пальцев на руке имели ограниченную подвижность. Поэтому его не призвали сразу, а отправили в эвакуацию вместе с ЖД мастерскими. Необходимо пояснить, что в то время вся организация на ЖД была военной и пререкаться или отказываться было просто немыслимо. Любого стёрли бы в порошок в сталинских лагерях. Баба Аня с двумя детьми осталась на посёлке: мама, – которой было пять лет и её брат Николай – шести лет. К декабрю 1942 года немцы заняли Дебальцево и к зиме фронт стабилизировался буквально в нескольких километрах от посёлка. И практически, всю зиму и весну стоял на месте, таким образом, они попали в прифронтовую полосу. У них на посёлке была размещена немецкая воинская часть. Конкретно у них в небольшом доме разместилось несколько немецких солдат.

Как там всё это было воспоминаний мало, баба Аня говорила, что они заставляли её стирать их вещи – за это правда давали что-то из еды, остатки каши или супа, за которыми они ходили со своими котелками. Очень редко давали банку с консервами или маленькую шоколадку детям. Спасением, рассказывала баба Аня было то, что это были простые немецкие солдаты, а не эсесовцы или гестапо. В это время бабушка запрещала детям выходить на улицу и тем более из дома, а во время обстрела все прятались в погреб. Фронт был рядом и самолёты регулярно бомбили железнодорожную станцию и пути, иногда бомбили и ночью – когда удачно попадали, то над станцией занималось красное зарево от пожара.

Зима была очень трудной и голодной все запасы еды в доме кончились, помощи ждать было не откуда. Сажать огород было нечем, да неизвестно чего ждать до осени, ведь фронт стоял на месте и шли беспрерывные обстрелы и бомбёжки. У немцев не было сил наступать дальше, а наши ещё даже и не помышляли о наступлении – шла битва за Москву и необходимо было выстоять там. И поэтому, оценив такую ситуацию и поняв, что надежды на быстрое окончание войны нет – как тогда все верили сталинской пропаганде. Бабушка Аня (пишу бабушка, а ей тогда было всего 30 лет) решила, что выжить удастся ей с двумя детьми, только если она доберётся за весну до своей матери и семье в деревню Орилька Полтавской области. С одной стороны было понятно, что она была ещё молодой женщиной (1912 года рождения), но не надо забывать о том, что это было в годы войны, после голодной зимы.

Расстояние по прямой от Дебальцево до Орильки было довольно приличное – 200-250 километров. Но в то время люди не боялись больших расстояний т.к. транспорта было мало. Она собрала детей на телегу – так называлась ручная тачка с большими железными колёсами со спицами и длинной ручкой шириной на двоих человек, плоской без бортов сбитой из досок платформой. Эта тачка так и стояла у бабушки за летней кухней как драгоценная реликвия, хотя, сколько я себя помню, её уже при мне никогда не использовали. Но выбрасывать бабушка её не давала, говоря на свой манер: «Нехай стоить, а то може ещё пригодиться!» На таких тачках в то время возили все грузы, мешки с картошкой с дальних огородов и вообще она была универсальным видом транспорта – её можно было толкать сзади, а если уставал развернуть и, упираясь в ручку тянуть за собой.

Так вот весной, когда подсохли дороги, она загрузила детей и кое-что из домашних пожитков, оставила дом на присмотр соседок и совершила переход к своей семье. Как она сама говорила, что идти было трудно, понятно, что использовать поезд или какой-то автомобиль в тех условиях было просто нереально в оккупированной немцами Украине. Дети были голодными, да и сама сильно уставала, так как шла по полевым дорогам, в обход всех крупных посёлков, только иногда заходя в маленькие хуторки попросить еды, спросить дорогу и переночевать.

Конечно, даже сейчас довольно трудно представить себе такой «поход». А в то время одна, да с маленькими детьми, по полевым дорогам с такой тачкой это был такой большой риск, – но понять это решение можно от безысходности и неизвестности хода войны. Но, слава богу, она дошла до своего хутора, к своей матери и сёстрам. Хуторок был маленьким, стоял вдалеке от дорог и поэтому немцев там не было. Там и переждала оккупацию, до прихода наших и только потом так же вернулась обратно.
 
Надо сказать, что мне посчастливилось видеть этот хутор. Однажды, когда мы были в отпуске у бабушки, она попросила отца и маму свозить её, как она говорила, хоть перед смертью «На Полтавщину». Убеждая их в том, так как она уже старая и самой ей сделать это было бы сложно и трудно, а так хочется повидать родину и сестёр. Отец, надо отдать ему должное, всегда такие поездки оценивал как «поездки по историческим местам» и всё возглавил, довольно быстро спланировал и организовал, купив билеты на поезд. Конечно, и меня взяли с собой.

Хорошо помню, что ехали мы целую ночь и вышли рано утром на маленькой, грязненькой, состоящей из нескольких небольших домов станции Орилька. Оказалось, что от этой ЖД станции до хутора, который был нам нужен, и где жили родственники бабушки, было ещё километров 6-7 по полевой (или гравийной, я точно не помню) дороге. Никаких автобусов, машин, мотоциклов в тот час не было на станции и в помине. Поэтому нам деваться было некуда и мы пошли пешком. Как-то быстро мы вышли из станции и довольно долго шли в чистом бескрайне-ровном поле. Мне запомнился этот огромный и необъятный простор. Только на горизонте, где-то далеко на фоне неба виднелись редкие деревья и пока было утро, солнце светило не жарко. Через некоторое время такой ходьбы мы не раз присаживались на обочине, так как баба Аня уставала, но мужественно крепилась.

За всё время нашего похода пока мы были одни в поле, никто не ехал по дороге ни туда, ни обратно, а вокруг были безжизненные поля. На наше счастье, когда уже мы отошли далеко от станции появилась попутная машина – УАЗик-«буханка» и добрый шофёр подобрал нас и немного подвёз, высадив в поле возле небольшого холма. Оказывается хутор из 10-15 домов, где выросла баба Аня, ещё был в стороне и от этой дороги в полутора километрах, куда шла уж совсем разбитая полевая дорога. Уже не спеша переваливая холм, мы увидели его, всего несколько домов – конечную цель нашей поездки. Посещение его произвело на меня сильнейшее впечатление убогости, запущенности и какой-то оторванности от реальной жизни. Честно говоря, надо сказать, что поездка к бабушке в Дебальцево уже мне казалась образцом сельской жизни и я не представлял себе, да и просто не видел того, что где-то можно жить ещё хуже. И ещё есть на свете такие, удалённые от цивилизации места.

Да ладно если бы это было где-нибудь в Казахстане – так живут чабаны в юртах, кошарах – это не так удивительно и даже привычно глазу, но чтобы здесь, в центре Украины – где считалось всё отстроено, построено и т.д. это выглядело удивительным. Но это было да, наверное, и сейчас есть, потому что я видел всё своими глазами примерно в 1970-1971 году. Но одновременно с этим приходило понимание того, что только так в такой оторванности и было спасение в годы войны. Отсутствие света, водопровода, магазинов людей особо не пугало так как они привыкли жить автономно, самостоятельно.

Так вот продолжу дальше, извилистая полевая дорога подходила к домам, они стояли вдоль дороги слева и справа в один ряд, причём заборчики, небольшие тянулись лишь вдоль улицы, между домами. В конце огородов и между огородами их не было. То есть степь как бы тянулась бесконечно от дома, а огород у каждого занимал ровно столько места – сколько надо для жизни и хватало сил посадить. Дорога – было довольно условное понятие, это ширина между домами, глубокие колеи, трава, в которой бродили куры, гуси, утки, бродили козы и овцы, она шла между домами, упираясь в речку Орильку. Совсем небольшую, шириной метров 5-6, но с широким руслом и далее через брод тянулась куда-то через высокий противоположный берег не видимая глазом, т.к. хутор был на более низком берегу реки.

Подходя от начала деревни где-то ко второму или третьему дому, честно говоря, домом в полном смысле этого слова, ориентируясь на дом бабы Ани назвать их, было нельзя – это были хаты из глины выстроенные стены и самое удивительное – покрытые тростником крыши, на вид уже тёмные и почерневшие от времени. Мы увидели сидевшую на завалинке (это у каждого дома там уширение у низа стены – достаточно широкое, чтобы можно спокойно сидеть) уже взрослую бабушку, которая с трудом признала бабу Аню – её родную старшую сестру, которая жила в их отцовском доме.

Утомлённые дорогой, присели в тени дома, обозревая окрестности и двор бабушкиной сестры. Я помню, что мама и отец тоже были поражены всем увиденным. Как оказалось, они тоже видели всё это впервые, если не считать того, что маму с братом бабушка прикатила туда во время войны. Но всё вокруг они воспринимали как увлекательный туризм, с юмором, так как они сами были не слишком избалованы роскошью военных гарнизонов.

Бабушка говорила, что в годы войны на их хуторе, где все жили натуральным хозяйством, немцев практически не видели, видимо их этот заброшенный, оторванный от всех дорог и не имеющий большого стратегического значения, забытый богом хутор особо не интересовал. Оказалось, что все на хуторе приходятся нам родственниками, все как-то собрались – люди были разных возрастов: и молодые, и дети, и уже старики – наш приезд это оказалось довольно большое событие в масштабе хутора. Помню, как я с двумя пацанами моего возраста был немедленно снаряжён в станционный магазин за хлебом, что меня сильно поразило.

На хуторе не было магазина и всё необходимое приходилось покупать самим или просить кого-то в ближайших посёлках или на станции. И мы на трёх велосипедах, не спеша, поехали на станцию – оказывается, для них это была обычная жизнь, ездить за хлебом за 6-7 километров. Ну а для меня это была увлекательнейшая поездка по изучению родного края. По пути мы беседовали и они с большим удивлением смотрели на меня, когда я рассказывал о том, что мы приехали из Казахстана к бабушке в Дебальцево, а теперь к ним на хутор. Наверное, так смотрели туземцы на белых путешественников где-нибудь в Африке или Америке.

Они с трудом представляли, где находится этот Казахстан, расстояние до него и самым удивительным для них было то, что мы в отпуск летали самолётом. Но, несмотря на все различия, мы быстро нашли общий язык и, загрузившись хлебом – хорошо помню, что его мы купили булок двадцать и ещё кое-чего, упаковали всё на багажники и двинулись в обратный путь.

Точно сейчас я не могу сказать, был ли на хуторе электрический свет, но водопровода, газа и магазина точно не было. После того как баба Аня наговорилась со своей сестрой, то она пригласила нас в дом перекусить с дороги. Надо сказать, что жила и вела хозяйство она одна. В хате было очень скромно, вся мебель оказалось старинной, многолетней, как показывают в старинных фильмах. Она сказала отцу сходить в погреб – он представлял собой сооружение как в фильме «Свадьба в Малиновке», я таких никогда раньше, да и позже в своей жизни никогда не видел. Маленькая дверка и пологие ступеньки вниз, в вытянутое в длину помещение.

А по бокам полки с банками. Сверху полукруглое перекрытие, заваленное землей, на которой были дикие заросли травы. Отец взял меня и мы, зайдя в погреб, увидели огромное количество причудливых бутылок с такими яркими цветными наклейками, что отец с интересом стал их разглядывать и читать. Там были и португальские, испанские и ещё много разных – такого количества «экзотических» вин, ликёров и много другого даже отец не видел, ну а я тем более. Это было удивительно – в то время, да ещё где – в заброшенном хуторе на Полтавщине. Отец выбрал пару бутылок, ещё каких-то банок и мы вошли в хату с этим удивительным набором. А сестра всё объяснила просто, что такие бутылки не принимают обратно и сдать их не возможно, поэтому только они и сохраняются, а в них во всех налит один напиток – самогон. Оказывается все жители хутора стеклянные бутылки, которые принимают обратно, аккуратно собирали и при возможности сдавали потому, что за это давали деньги. Были в то время такие специальные пункты, даже ездили машины, чтобы собирать их у населения.

Вечером нас пригласили к себе в другую хату – где жили люди помоложе бабушки – примерно возраста моих родителей. Но возникло такое ощущение, что в гостях перебывали все жители хутора, столы стояли на улице и люди как-то запросто заходили, выходили, женщины что-то ставили на столы, все ели-пили, каждый раз выстраивая родственные линии – кто-кому-кем приходится. В-общем, после небольших вычислений и в конце разговора все сходились к одной мысли, что все друг другу хоть и дальние, но родственники. Бабушка наша была очень счастлива тому, что она так долго мечтала здесь побывать и наконец-то её мечты осуществились благодаря маме и моему отцу. Сейчас я уже не могу сказать, сколько мы там пробыли один день или два, но хорошо помню, что назад на станцию мы ехали с «почётом». Для нас был организован единственный на хуторе мотоцикл с люлькой. Баба Аня – как «главный и почётный гость» ехала в люльке, мама сзади за рулевым, а отец «десантом» на люльке сверху на запасном колесе.

А я ехал с пацанами на велосипедах сам, а на обратный путь они взяли маленького пацана, который ехал туда на багажнике у них.
Поездка в Орильку оставила глубокий след у меня в памяти. Много раз перед сном я возвращался туда в мыслях, вспоминая эти незабываемые, в полном смысле этого слова, дни. После этой поездки я для себя сделал несколько выводов на всю жизнь. Во-первых, все эти бытовые неудобства в нашей жизни (отсутствие света, воды, газа и т.д.) всего на несколько часов – это ничто, по сравнению с жизнью на хуторе – там люди живут такой жизнью постоянно. А второй – люди живут везде и остаются ими независимо от условий жизни и всегда с ними можно найти общий язык, – тему для разговора и что-то для себя интересное, самобытное. Позже отец где-то нашёл и принёс маленькую художественную книжонку голубого цвета «Вечера над Орилькой» и она ещё долго перекидывалась у нас в квартире, напоминая ту памятную поездку, пока куда-то не пропала.

Ну, я отвлёкся от истории, про которую начал рассказывать. Вот таким образом весной баба Аня с детьми дошла до своего хутора, где и пережила зимы 43-44 годов, и после того, как фронт прошёл на запад, вернулась в Дебальцево. Хорошо, что уцелел дом, поэтому жизнь дальше нельзя сказать, что её баловала, но всё же стала налаживаться. В это время пришла похоронка на мужа (отца мамы и брата), который погиб при форсировании Днепра. Оказывается, его призвали в армию по второму набору, когда стало не хватать солдат и стали призывать всех, кто ещё остался, даже немного больных и ранее освобождённых. Повоевать он толком и не успел, погибнув практически  в первом бою. Она показывала мне эту страшную по своей сути бумагу, которую хранила в шкатулке со всеми документами – в ней сухо и кратко, казённым языком было написано: «Ваш муж погиб смертью храбрых при форсировании реки Днепр».

Ни места захоронения и никаких подробностей. Вот так. Был человек – и нет человека. Что произошло? Где? Как? Ничего. Баба Аня осталась одна с двумя детьми, и пришлось налаживать жизнь самой. Так как у неё были дети, о серьёзной работе и учёбе не могло быть и речи. Она ещё в молодом возрасте успела немного походить в церковно-приходскую школу, где её научили немного читать и писать. На этом её обучение и закончилось. Но не надо забывать, что её время учёбы совпало с трудными временами в нашей стране (она родилась в 1912 году).

Установление Советской власти на Украине, гражданская война, коллективизация и голод. Она могла читать, но писала на смеси русского и украинского языка с ошибками, поэтому её письма нам могла читать только мама – она каким-то своим чутьём, женской логикой и знаниями «Украиньской мовы» как переводчик-дешифровщик иногда только прочитывая несколько строчек сразу, умудрялась их связать в единую мысль для нас с отцом. Как она выражалась: «Перевожу для вас», делая вид, что ей-то всё и подавно понятно, хотя и сама затруднялась с ходу понять, что же бабушка хотела сказать
.
Работать она пошла на водокачку, сменной дежурной по графику – когда в день, а когда в ночь. Так она и работала на водокачке до самой пенсии. Поэтому в школу, которая хорошо, что была на посёлке, и маме и её брату пришлось иногда вставать, одеваться и идти самим. Ответственность за всё возлагалась на брата Николая, хотя он и был всего на один год старше.
Пока она работала, я был ещё маленький, но несколько раз, когда меня оставляли у бабушки летом, я ходил с ней на работу. Хорошо запомнил, что водокачка была довольно далеко от окраины посёлка в густой роще из больших деревьев, территория была огорожена и через небольшие ворота мы подходили к небольшому, но чистенькому домику, в котором стояли насосы – они нешумно и загадочно шумели. На трубах стояли манометры с дрожащими стрелками. Как говорила бабушка, её работа заключалась в том, чтобы следить за всем этим. В домике была комната дежурной – небольшая, но там был стол, стул, радио, телефон. В другой комнате был топчан, на котором можно было прилечь, я иногда там спал, когда мы вместе дежурили.

У входа в домик была площадка, закатанная асфальтом, и на ней можно было играть. Хорошо помню, что на водокачке жила маленькая забавная собачка – она была очень весёлая, её все подкармливали, и она скрашивала время дежурства, всех кто работал там. Позже, когда баба Аня уже была на пенсии, а я повзрослел, мы каждый отпуск обязательно ходили в гости к одной семье, которая жила через несколько улиц от нас, на подкачивающей воду станции в ЖД депо и стрелочную мастерскую, а так же на посёлок. Они жили прямо на самой станции – одном здании, и они были знакомы бабе Ане потому, что они раньше работали вместе.

 И как-то одно время она дежурила у них на этой станции. Здание этой водокачки сильно отличалось от той, которая была в роще. Оно было старинное, выложено из красного кирпича с узорами – так строили все здания, относящиеся к ЖД – стены толстые, потолки высокие, как говорил отец: «На века». Комнаты внутри были тоже большие, рядом с домом был большой сад и огромный пустырь вокруг очистных сооружений, тоже окружённый забором.


       УКРАИНА. ДЕБАЛЬЦЕВО. ЖИЗНЬ У БАБУШКИ НА ПОСЁЛКЕ. СТАВКИ.
            ПОЕЗДКИ ПО «РОДНОМУ КРАЮ». ОТЕЦ И ВОЙНА.

Была у меня в жизни одна запоминающаяся история. Один раз, когда я учился ещё в младших классах, родители поехали в отпуск зимой. Меня, конечно, завезли по пути к бабушке. Понятно, что военная служба не всегда позволяла им, пока отец был лейтенантом ездить в отпуск летом. Из детства я хорошо помню такие необычные для меня названия загадочных мест: Сигулда, Цхалтубо, Никитский Ботанический сад.

 Сигулда – это где-то в Прибалтике, в альбоме было несколько фотографий, на которых они совершали туристский маршрут сначала на лошадях, пешком, а в конце на огромных длинных лодках. Там они вместе с группой таких же молодых туристов позировали на фоне леса на лошадях, на фоне гор и палаток с рюкзаками, и на фоне реки в лодках. Там они выглядят молодыми, радостными, полными восторга от происходящего – это было еще, когда я был совсем маленьким. В память о той поездке у нас в железной баночке хранились кусочки янтаря, которые они именно тогда и собрали на берегу Балтийского моря.

Цхалтубо – это кавказский курорт расположенный рядом с Кутаиси. В альбоме тоже были фотографии отдыха и посещения единственной в СССР пещеры с окаменевшими следами динозавров. Там на фотографии они сидят рядом вокруг уже седого мужчины – оказывается это тот самый профессор, который их нашёл и организовал там что-то вроде музея. А на переднем плане, перед ними эти самые следы каких-то ящеров, название которых не то чтобы запомнить, а и выговорить можно только с трудом. Как и каким образом, они там оказались и сохранились – непонятно. Но туда с огромным удовольствием ездят все туристы из расположенных рядом санаториев.
 
Никитский Ботанический сад – это в Абхазии, где много лет учёные под руководством профессора Никитина, в честь которого он и был назван, высаживали деревья со всего света – и есть уникальные возможность увидеть всё и все породы деревьев в одном месте, начиная от тростников, бамбуков и заканчивая баобабами. Я уже упоминал о том, что моя мама привезла оттуда толстую книгу с иллюстрациями всех пород деревьев и с листочками для гербария. У каждого дерева стояла табличка с названием и описанием возраста и места обитания на земле. Иногда она доставала её и листая страницы, вспоминала те моменты, когда она там была. А если я был рядом, то она могла часами рассказывать мне об этом, при этом лицо у неё было таким мечтательным и видно было – она сама рада этой возможности вспомнить, что мне не хотелось её перебивать, хотя я это всё уже слышал не один раз.

Так я отвлёкся от своей истории. В тот раз меня привезли к бабушке зимой, посреди учебного года. И я был вынужден ходить в ту самую школу, где училась моя мама. Она быстро там всё порешила и меня определили, в какой-тот класс, где учились знакомые пацаны и девчата с нашей улицы. Все уроки, которые шли там особо ничем не отличались от той школы, где я учился в гарнизоне. Но один урок мне запомнился на всю жизнь – это уроки «Украиньской мовы». Оказывается, его здесь изучали прямо с начальных классов, и хотя некоторые слова мне были знакомы, но многих я, конечно, не знал, поэтому меня особо и не спрашивали. От тех занятий остались в памяти отдельные слова: цибуля, кавун, гарбуз. Это были первые две недели в моей жизни, которые я учился в другой школе. Опыт этот пригодился, когда я менял школы потом, в процессе переездов родителей к новым местам службы.
 
Школа, в которой я учился, тоже была старинной, из красного, почерневшего от времени кирпича. Все узоры были сделаны кладкой – в том же ЖД стиле тридцатых годов. Потолки в классах были высокие, окна большие, мама говорила, что школа была построена ещё задолго до войны и была самым высоким зданием на посёлке – трёхэтажным. Возле школы был ухоженный сад – все деревья были фруктовыми – яблони, сливы стояли ровными рядами. Через него шла асфальтная дорожка и, проходя по ней, радостно было видеть ровные ряды деревьев, заботливо побеленные школьниками. Сад особо никто не охранял, и всегда можно было, проходя по нему сорвать зрелое яблоко, сливу, вишню. Так как посёлок был весь из частных домов и у всех были свои сады и огороды, поэтому никакого ажиотажа из-за этого сада не возникало, а руководство школы и радо было тому, что хоть кто-то фрукты собирает.

Мама о своём детстве мало рассказывала, в основном дом и школа. Ни о каких экскурсиях, походах куда-нибудь, поездках со школой или классом она не рассказывала. Видимо время было такое – послевоенное, да ещё и отсутствие отца, который погиб на войне, что не до того было. Детство было тяжёлым, она говорила, что хорошо запомнила тот момент, когда отменили хлебные карточки после войны, и его стало можно покупать в магазине столько, сколько хочешь. Какая это была радость на посёлке, радостные люди брали по несколько булок, пока не поняли, что он теперь всегда будет в магазине. Более подробнее она говорила о старших классах, так как школа на посёлке была восьмилетняя, то чтобы учиться в 9-10 классе надо было ездить в Дебальцево.

 Бабушка Аня, несмотря ни на какие трудности хотела выучить детей, поэтому она вместе с братом Николаем стала ездить на учёбу в город. Там она училась в одном классе с моим отцом, хотя между ними никакой особой дружбы не было – они были просто одноклассниками. Всё самое главное между ними произошло гораздо позднее. По окончанию школы она решила поступать в Ростовский медицинский институт вместе со своей подружкой. Так они и расстались по окончанию школы, уехав поступать в разные учебные заведения, она в Ростов, а отец в Калининград, в военное училище. Про институт мама почему-то тоже мало рассказывала, кроме того, что жила в общежитии и стремилась учиться так, чтобы всегда получать стипендию, а на каникулы ехала только домой к своей маме – бабе Ане, так как с деньгами было не густо, ну а дома, конечно, было лучше хотя бы с едой.

Хорошо только я запомнил только одно из маминого детства – это её выражение: «Люда, беги!» Это она так рассказывала о том, что в детстве она всегда была быстрой и баба Аня всегда так говорила ей, так как знала, что моя мама, лёгкая на подъём, всегда была готова куда-нибудь бежать. Конечно, повзрослев, моя мама уже не очень напоминала юную, хрупкую и лёгкую на подъём девочку. И я уже помню её только такой, но у бабы Ани были фотографии, при чём такие же, какие были у всех на посёлке. В большой раме – много маленьких фотографий, около 20-30 штук.

Так на них она была действительно юной, тоненькой и хрупкой девушкой. И когда она рассказывала про своё детство, то как-то верилось в её слова. Надо сказать, что по своему складу характера или из-за работы, т.е. всегда в готовности выехать по вызову или идти куда-нибудь – она всегда была «легка на подъём», я не могу вспомнить проблему или долгого ожидания её из-за этого. Я как-то не помню того, чтобы она долгими часами вертелась перед зеркалом, или она могла это делать незаметно? Она могла как-то незаметно, быстро это сделать, сконцентрироваться и собраться в считанные минуты. Немногие женщины обладают такими редкими качествами. Я, взрослея с годами, и уже имея возможность сравнить, будучи офицером, заметил эту её черту и отметил у себя в памяти.

В отпускной жизни в Дебальцево каждый день был наполнен какими-то событиями и воспоминаниями. Очень много интересного я узнал, объехав всё вокруг на велосипеде один или с отцом, но несколько поездок мы делали все вместе к родственникам и знакомым. Об одной (в Орильку) я уже рассказывал, но были и ещё несколько. Одну поездку – к родственникам, родителям жены брата Николая я хорошо запомнил. Сейчас я уже не могу вспомнить это место или даже направление, но хорошо помню, что поездка туда была на дизеле с названием Депрорадовка. Ехали туда довольно долго и вышли на остановке со странным названием – сейчас я точно сказать не могу, что-то вроде «157км», то есть у неё даже не было в полном смысле этого слова нормального названия. Выйдя на пустой платформе надо было ещё довольно далеко идти вдоль шпал до переезда.

 Вдоль ЖД линии были густые заросли деревьев-посадки через которые ничего не было видно вокруг. Так пройдя какое-то расстояние, мы попали на переезд через железную дорогу полевой дороги. Машины по нему почти не ездили, и зачем он был тут нужен – было не понятно. Рядом с переездом, прямо в посадке, стоял обычный небольшой дом – он был тут один, вокруг него были какие-то сараи, пристройки, курятники – ощущение какой-то запущенности, отдаленности, в общем, экзотика отрыва от цивилизации.
 
Пока взрослые что-то там между собой решали я с какой-то девчонкой, примерно моего возраста облазил все окрестности и всё вокруг дома, даже чердак. Всё там вызывало у меня удивление – колодец с водой, которую надо было, чтобы достать довольно долго крутить ручку – при этом цепь звенела как-то удивительно гулко с эхом, – ведь вода была где-то далеко внизу. Всякие куры, гуси меня не очень удивили, но кролики это было чудо – я их просто никогда в жизни не видел так близко. Их было очень много и больших и маленьких, их можно было доставать из клеток, держать за уши, играться – они никуда не бежали, медленно ходили по земле.

 В тот раз я наигрался с ними досыта. Были и собаки и кошки с котятами, которые жили на чердаке. Там наверху было сложено свежескошенное сено – от него шёл такой необычный запах – в нём можно было валяться сколько хочешь. В углу стояла настоящая старая корзина, в которой жила кошка с котятами, они так потешно бегали и пищали, что мы довольно долго с ними играли. Вся эта живность была мне интересна, ведь этого не было у бабушки и у нас в городке. Рядом в посадке росли какие-то особые растения, высокие с большими соцветиями вверху. Выломав подходящий прутик можно было, как Чапаев, сплеча рубить их – верхушки отскакивали как срубленные головы врагов. Помню, что, увлёкшись этой игрой, мы тогда «нарубили белых» довольно много, пока совсем не устали. Таким образом, день для меня прошёл очень увлекательно, и я ещё долго вспоминал это путешествие, которое дало мне много пищи для размышлений. Как умудряются люди жить вот так – совсем одни на заброшенном переезде среди посадки. Зачем? Какой в этом смысл?

Взрослые, посидев за столом, «отметив» это событие к вечеру засобирались обратно, и мы вновь шли  по шпалам на эту, забытую богом платформу с дурацким номером. Назад вернулись уже затемно – пришлось идти через депо и сортировку. Но почему-то мы были там только один раз, я как-то родителей не спрашивал почему, а они мне не объясняли. Видимо была какая-то причина, ведь в другие места мы ездили несколько раз.

Так, например мы несколько раз ездили в гости в Кураховку Селидовского района Донецкой области. Там жила семья, примерно одного возраста с моими родителями. Сейчас мне уже трудно сказать какими они приходились нам родственниками, и были ли они вообще родственниками нам в принципе. Но родители ехали туда всегда с радостью. Надо было сначала рано утром на дизеле доехать до Донецка, там пересесть на другой дизель – более продвинутый –  на настоящую электричку. И ещё ехать несколько часов, так что приезжали уже часам к трём.

 Самое удивительное во всём этом было то, что дом, в котором они жили, стоял на самой окраине посёлка. Идти приходилось мимо огромного террикона, выглядевшим вблизи просто гигантским, он поражал своим размером, т.к. приходилось смотреть на него от самого подножья – то его высота казалось с гору. Он ещё загадочно дымил изнутри, в нём горел уголь – самое странное было то, что это особо никого не интересовало – горит ну и пусть себе горит. Такое я в своей жизни встретил позже только в Тюмени, где так же горят торфяники своим загадочным образом – дым пробивается сквозь землю и снег, и зимой и летом.

Сам хозяин дома работал тоже на шахте, поэтому его разговоры о шахтёрском труде были мне необычны. Так как я вырос в окружении солдат и офицеров  в гарнизоне, это было мне ново и как-то заставляло задуматься о тяжёлом труде разных людей. Тогда я понял, почему возникают терриконы возле шахт, что такое ширина залегания пласта угля, высота ствола, что шахта – это сочетание разных служб; вентиляция, вода, контроль воздуха, ЖД рельсы, ленты транспортёров и т.д. Всё это требует согласованных действий людей разных профессий. Раньше для меня профессия «шахтёр» была просто знакома, как одна из многих других, но, встретив так близко и поговорив с человеком, а самое главное – пройдя мимо огромного террикона, я стал с уважением относиться к этим людям, добывающим уголёк для нашей страны.

Дом у них стоял на склоне холма и был сделан из шлака, вернее вылит – это было тоже необычно, причём у них в доме получалось как бы два этажа. С улицы заходили вроде бы на первый, а, поднявшись на второй и выходя через другую дверь, попадаешь опять как бы на первый, то есть в сад. Самое яркое впечатление из этих поездок – это впервые в жизни я ходил на рыбалку с сетью. После нашего приезда, хозяин завёл мотоцикл с коляской и, взяв меня и своего сына тоже примерно моего возраста, загрузив сетку, поехали на речку. Мы отъехали от дома буквально километра три. Сначала он поставил сеть поперёк реки – она была метров тридцать шириной, а глубиной где по колено, а где нам по пояс. Противоположный берег был весь заросший камышом и ширины сетки не хватало. Первый раз мы её растянули так, что она была от берега до камышей. Лов рыбы заключался в том, что он стоял в конце сетки, в промежутке между ней и камышами, загоняя рыбу в сеть.

А мы, отойдя за 100 метров, шли по дну реки и били по воде палками – караси толпой набивались у сетки, часть попадалась в сеть, но большинству удалось проскочить в разрыв между камышом и сетью. На первый раз мы поймали немного, но быстро вычистили сеть (улов составил около ведра) мне так это показалось очень много, но он сказал, что сделаем ещё заход. В этот раз мы завели сеть в камыши подальше, а перекрыли участок от сети до нашего берега. Теперь мы с пацаном стояли рядом и колотили палками по воде, а хозяин сам пошёл загонять рыбу. Я в этот раз стоял ближе к сетке и впервые видел как в буквальном смысле этого слова вода «закипает» от рыбы. Караси и окуни у сети метались как обезумевшие, как в гигантском котле, часть карасей, совсем одурев, перепрыгивали через сеть по воздуху.

Такого я никогда не видел в жизни, только потом уже в Чечне я видел что-то похожее, когда ловили рыбу огромным неводом. Во второй раз рыбы набилось в сеть столько, что она была практически в каждой ячейке, и мы не стали её мучиться доставать, а прямо так, вытащив её на берег, смотали вместе рыбой, уложили в люльку мотоцикла – где она еле-еле поместилась. Уже дома, вытряхнув сеть, я увидел, что наш улов составил целое цинковое корыто карасей и окуней. Конечно, сейчас с позиций времени это может выглядеть как-то несерьёзно и неубедительно, мелко. Но это была моя первая такая рыбалка и впечатления от всего увиденного были очень яркие. В своей жизни я ловил и рыбу покрупнее и побольше, но те минуты радости и незабываемого ощущения, когда ты видишь, что вода бурлит возле тебя, а рыбы прыгают и скачут через сеть совсем рядом с тобой, конечно не забываемы.
 
Женщины рыбу почистили и к вечернему празднику, в честь нашего приезда, её жарили на нескольких огромных сковородах, и её было просто море на столах, и каждый раз подносили новые порции горячей. Вот тогда я наелся жареных карасей до отвала, никогда раньше, да и наверняка и позже я их не ел с таким удовольствием, вонзая зубы в хрустящую корочку, при этом меня наполняла радость оттого, что и я тоже был причастен к её лову. Ночью мне было плохо от этого, пришлось вставать освобождать желудок, и только после этого я спокойно уснул. Переночевав у них, утром мы двигались в обратный путь к станции, проходя опять мимо террикона – я никогда раньше в жизни не видел их так близко. Так мы ездили несколько раз, один раз за отпуск, отец и мама я хорошо помню всегда ехали туда с радостью.

Другой незабываемой поездкой в моей жизни стала поездка в Краснодон – в музей героев-подпольщиков. Как-то отец, сейчас я уже не вспомню каким образом, договорился о том, чтобы нас взяли с собой в «турпоездку». От какой организации она была организована я не помню, но ехать и решать надо было быстро, выезд был буквально назавтра в кузове грузовой машины, без тента. Мама отказалась наотрез, а мы с отцом, собравшись в том месте, где надо было, наутро ждали машину. Желающих поехать, вместе с нами оказалось человек двадцать. Все взяли с собой кое-что из еды, т.к. предполагалось всё совместить и музей, и пикник на природе. Подъехавшая машина уже имела в кузове стулья, составленные в ряды, и мы довольные разместились там. Нам с отцом достались места в первом ряду, сразу за кабиной, и поэтому нам ничего не мешало видеть дорогу из кузова.

День был солнечным, дорога была несложная, машин было мало и мы довольно быстро доехали до Краснодона. Немного пропетляв по городку, мы подъехали к огромному зданию музея.  Это было необычно – сам городок был небольшой, провинциальный, все домики небольшие, в основном частной застройки, и на этом фоне огромное двух или трёхэтажное здание музея, выглядевшее внушительно – резко контрастировало со всем остальным. Посетителей было немного, в музее было практически пусто. Мы очень быстро прошли внутрь – откуда-то появилась женщина-экскурсовод и повела нас на осмотр. Он был посвящён школьникам борцам-подпольщикам с фашистами. Это всё описал писатель Фадеев в своей книге «Молодая гвардия». Потом по книге сняли фильм – он тоже пользовался большим успехом у зрителей. В результате борьбы их всех поймали и после долгих и мучительных допросов они все погибли. В музее было много подлинных документов, личных вещей, а самое поразительное – это огромный стенд с книгами. Этих книг было, мне так показалось, огромные тысячи – по одной на издававшихся языках.

 Там были собраны книги на языках не только тех народностей, которые были у нас в СССР, а и со всего мира. Они были и с арабской вязью, и с английскими буквами, и с иероглифами, и ещё с какими-то неизвестными мне буквами неизвестных мне языков. Я никогда ещё в жизни не видел такого собрания одной книги ни до этого, ни после. Осмотр музея не занял у нас много времени, и мы опять сели в наш грузовик, весело обсуждая всё увиденное, выехали в обратный путь. Отъехав от городка, и выбрав место для пикника недалеко от дороги, на большой поляне, за посадкой деревьев, которые тянулись вдоль дороги беспрерывно, мы остановились. Разложив огромный брезент, все уселись в круг, достали еду и, отметив это дело, не спеша сели отдыхать. Никто никуда не спешил, и поэтому обед был очень долгий.

Назад ехали уже весёлой дружной компанией и вернулись в Дебальцево к вечеру. От этой поездки остались многие воспоминания. Первое – удивление от этих подпольщиков, как можно было в таком маленьком, захолустном городке что-то организовывать, когда жизнь любого человека в нём на виду у всех? И надеяться на то, что их никто не заметит, и не поймают. Одно дело, когда воюют партизаны и живут в лесу, как в Белоруссии – это как-то умом понятно, но когда в маленьком городишке школьники пытаются «вершить великие дела» становится понятно, что это простая авантюра – дело, заранее обречённое на провал, которое может получиться только случайно. И второе – запах дороги, степей, – непередаваемое ощущение, какого не получишь, когда едешь в автобусе или машине, – это чувство, когда тебя обдувает тёплый, ароматный воздух и ты едешь куда-то в неизвестность, а так же ожидание того, чего ты долго ждал, и наконец-то увидишь.
 
Ещё у бабушки на посёлке было одно место, которое часто мне вспоминается и этим связано много событий в моей жизни – это два пруда, которые все почему-то там называли их необычным словом – ставки. Всего их было два – первый, ближе к посёлку на расстоянии примерно километра. Мама говорила, что он уже был, когда она ещё сама была девчонкой. К нему шла полевая дорога, где с одной стороны была посадка из деревьев, густых и высоких, закрывающих  обзор. А с другой стороны бескрайние поля, которые засевали каждый год по очереди то пшеницей, то подсолнухами, то кукурузой.

У него была вытянутая форма, в виде большой буквы «С», и с одной стороны была насыпь, укреплённая деревьями – огромными и ветвистыми ивами, а с другой низкий берег, где было удобно купаться. Из первого ставка вытекал маленький ручеёк, дополняемый маленьким родничком и ниже, ещё примерно с полкилометра – ещё один ставок. Их все так и называли «Первый ставок» и «Второй ставок», или «Старый ставок» и «Новый ставок», или «Верхний ставок» и «Нижний ставок». Дно первого ставка покрывал жидкий чернозём – ил, или по-местному – муляка, такого слова я нигде больше за всю жизнь не слышал. В отличие от первого, дно второго ставка было покрыто мелким камнем, и если мы с пацанами были на велосипедах – то купаться всегда мы ехали на второй, он хоть и был меньше, но там купаться было приятней. В отпуске мы всегда несколько раз обязательно ходили с родителями купаться вместе. Мама, правда, если и ходила с нами то всего один или два раза за весь отпуск, а с отцом мы бывали намного чаще, иногда даже каждый день.
 
Именно там, на первом ставке отец и научил меня ещё лет в 6-7 плавать. Он довольно просто показал мне несколько уроков – как задерживать дыхание, работать руками и ногами. И я после нескольких его показов уже вместе с ним переплывал ставок в узком месте. Сначала он присматривал за мной, а потом уже был спокоен за меня. Так ставок стал первым моим водоёмом, который я покорил. Сам же он тоже плавал очень хорошо, разными видами, но не любил долго сидеть в воде и заплывать ради бравады куда-нибудь далеко. Иногда он ограничивал всё купание быстрым нырянием – проплывая 20-30 метров туда и обратно, выходя на берег, говорил: «Ну, вот я и наплавался!» Однако воду он любил, любил сидеть на берегу никуда не торопясь, давая мне возможность накупаться в волю. Хотя сам за всё долгое время, проведённое у ставка, как он сам говорил, мог «окунуться» один-два раза по две-три минуты. Много времени в отпуске мы беззаботно проводили на ставке, купаясь и загорая. Когда у меня появился велосипед, то мы вдвоём на нём, или когда отец брал велосипед у своих родителей на двух, то мы больше любили ездить купаться на втором ставке.

Разница была в том, что на первый ставок была автомобильная полевая дорога, и поэтому хоть иногда, но туда подъезжали люди, рыбаки сидели под деревьями, гудел, работая насос – качая воду на полив полей. А на второй ставок шла только узкая полевая тропинка, по которой можно было только пройти пешком или проехать на велосипеде. Местные люди очень редко туда ходили, можно сказать, что вообще не появлялись. Могли лишь приехать дети на велосипедах, да и то ненадолго. И поэтому мы если были там с отцом – то уж всегда точно одни. Дорога и вид окрестностей от первого ставка ко второму – это было просто чудо: ровная степь, никаких деревьев – чистое голубое небо, и на его фоне тёмные силуэты далёких терриконов и запах – этот особый запах степи, воли и свободы, который невозможно описать на бумаге, его необходимо только один раз вдохнуть в себя, чтобы это понять.

Рядом, в метрах 500-600 шла высокая железнодорожная насыпь, по которой проезжали тяжёлые грузовые составы или пролетали пассажирские поезда и дизели. Отец тоже любил этот второй ставок за его тишину и отсутствие людей и это одиночество, отдалённость от всех видно доставляло ему, как и мне, радость от такого спокойного отдыха. Когда можно было просто сидеть на расстеленном покрывале, спокойно подставляя тело тёплым солнечным лучам – сидеть и смотреть в даль или лежать и загорать после купания с таким ощущением, что ты один во всём мире. Мелкий битый камень нагревался за день, и поэтому на нём было приятней лежать, чем на траве. Это были самые лучшие моменты из отпуска, когда вот так, никуда не спеша можно было загорать, лёжа у ставка.

Ещё отец любил ходить ловить рыбу на первый ставок. За отпуск он бывало один-два раза в неделю, посвящал этому своему любимому времяпровождению. У него у бабы Ани хранились три удочки и небольшая коробочка с леской и крючками. Они были сделаны из обычных выломанных палок в посадке и простых поплавков из окрашенных гусиных перьев, но были дороги ему, так как были сделаны им самостоятельно. Он их как я свой велосипед в конце отпуска «сдавал на хранение» бабушке. Мне так кажется, что она никому больше не доверяла их брать, засовывая их в самый дальний угол до следующего нашего приезда. Если я говорил отцу, чтобы он взял и меня с собой, то он всегда с радостью соглашался. На рыбалку надо было идти рано утром, и отец просыпался ещё затемно без будильника. Вообще-то, он обладал удивительной способностью всегда просыпаться в тот момент, когда ему было надо. Я не помню случая, чтобы он проспал когда-нибудь или ставил с вечера будильник.

Он мог и ночью определить время даже по звёздам и по своему внутреннему часовому механизму. Даже мама, зная об этом, ложась вечером спать, всегда говорила фразу, которая стала «исторической» у нас в доме: «Отец, ты смотри не проспи мне завтра на работу!» И я не припомню в жизни случая, чтобы мы вместе или кто-нибудь из нас опоздал куда-нибудь из-за того, что отец проспал. Мы с отцом тихонько собирались или на велосипеде, или пешком, взяв с собой удочки и какие-нибудь бутерброды по безлюдной дороге, ёжась от утреннего холода, сбивая утреннюю росу, ещё до восхода солнца добирались до первого ставка. Отец любил всегда рыбачить там на «своём» месте. Оно представляло собой большой, крутой берег высотой около метра, покрытый мелкой густой травой.

На нём очень удобно было разложить удочки, а самому смотреть на поплавки, полулёжа на расстеленном форменном кителе, которые баба Аня хранила, как говорил отец «вечно», и которые достались ей от отца, когда он был ещё лейтенантом. Эти кителя, которых было у бабы Ани штук 5-6, разных времён – она почему-то называла своим удивительным «фирменным» словом, которое я тоже никогда раньше в своей жизни не слышал (да и позже тоже) – лапсердак. Она ценила эти кителя за их добротное качество и теплоту в прохладную погоду.

Это было удивительное время и возможность наблюдать за окружающей нас природой! Когда ты сидишь рядом с отцом, наблюдая за поплавками, неспешно о чём-то беседуя чувствовать какое-то умиротворение и тихое счастье. Сама природа, окружающая нас, зелень травы, первые крики далёких петухов в посёлке, хорошо слышимый в утреннем воздухе перестук вагонных колёс от проходящих поездов, невесомый утренний туман от воды, крики гусей самостоятельно идущих к ставку – всё это было так приятно наблюдать спокойно сидя на берегу.

 Такой возможности, конечно у нас не было в Сары-Озеке, и поэтому отец, видимо, тоже пытался «напиться отпуском сполна». Рыба клевала не часто – в основном, небольшие пескари и окуньки, и улов за утро составлял около десятка штук. Так что мы могли спокойно наблюдать прекрасный восход солнца, неспешно беседовать, а я даже немного, пригревшись утренним солнцем поспать, пока отец наблюдал за клёвом рыбы.

Анализируя свою жизнь и глубоко вдумываясь в такое простое понятие как – Родина, я не могу и даже затрудняюсь назвать другое место, которое бы мог считать более точным понятием для себя, чем эти ставки и те минуты тихого счастья, которые я испытывал там. Вот если закрыть глаза и попытаться ответить самому себе на вопрос, как ты можешь представить себе свою Родину. Конечно, это будут мама, отец, а ещё что? Вот у меня сразу же в памяти возникают эти ставки, и только потом бабушкин дом. Мне кажется именно вот такие места люди, и называют Родиной – имея в виду то место, где ты родился. Всё это вместе взятое – утро, ставок, утренняя роса на траве, эти простые самодельные удилища для удочек и все воспоминания связанные со ставком – это были самые счастливые минуты из отпуска, да и может быть из всего детства.

 Даже, когда кончался сезон купания, то я любил приехать к ставкам на велосипеде и просто сидя на берегу наслаждаться окружающей меня природой, видом воды, одиночеством и возможности спокойно поразмышлять и подумать о чем-нибудь. Сидя с отцом на ставке, ловя рыбу, мы оба заранее знали, что наш улов особо никому не нужен. У бабы Ани кошек почему-то никогда не было, я даже не знаю почему, а по дороге домой мы всегда заходили к её подруге, которая тоже жила одна, но у неё было две кошки, которые с диким урчанием набрасывались на наших карасей и пескарей. Мы же с большим удовольствием скармливали им свой улов.
Эти минуты, когда мы с отцом были только вдвоём на рыбалке, видимо очень любил и отец. В эти минуты на ставке, отщипывая небольшие кусочки хлеба от булки, он рассказывал не спеша истории о своём детстве и жизни. Я хорошо запомнил его историю о том, как он помнил войну. Он родился в 1935 году, и к началу войны ему было уже шесть лет. Его отец – дед Иван был машинистом паровоза и работал на железной дороге, поэтому в доме был более-менее достаток, и его мать баба Юля не работала, сосредоточившись на доме и на детях. Мой отец был старшим, а кроме него ещё были две сестры-близняшки помладше.

В начале войны деда Ивана сразу привлекли на работу по профессии, освободив от фронта, и он вместе с паровозами и всем ЖД имуществом Дебальцево, что можно было эвакуировать, уехал в Казахстанский город Кызыл-Орду. В разговорах с нами он часто вспоминал жаркое солнце Казахстана, бескрайние пустыни и беспрерывную работу вместе с паровозом на железной дороге. Участвовать в Сталинградской битве ему пришлось таким образом – подгоняя эшелоны к левому берегу Волги, за которой был фронт. Несколько раз ему удавалось обмануть немецких лётчиков, пытавшихся разбомбить эшелоны, то совсем останавливаясь, то максимально разгоняя эшелон на паровозе.

 Но один раз, не успев уклониться от бомбардировщиков, он попал под бомбёжку и его эшелон был разбит, паровоз сгорел, а он сам получил ранения осколками и был отправлен в госпиталь. Ранений всего было два: в ногу и в спину, на память о войне у него остались эти шрамы, которые я видел. После лечения он вновь вернулся на железную дорогу. И только после освобождения Дебальцево он вернулся домой из эвакуации.
 
 Мать отца с детьми, оставшиеся в городе жили в маленькой кухоньке потому, что в доме разместились немецкие солдаты. Жили, он говорил очень голодно, и он как старший (а старшему было всего 6-7 лет) должен был собрать лебеду вдоль забора, чтобы было хоть что-то поесть. Варили еду из травы, если мать не могла что-нибудь раздобыть ещё. А затем они перешли жить к соседям, т.к. у них был маленький дом и в нём не разместились немцы, а всем вместе выживать было легче. Так как Дебальцево был крупным железнодорожным узлом, а фронт стоял рядом, то он говорил, что бомбили станцию очень часто и днём и ночью. По ночам бомбили ночные бомбардировщики, а везде была светомаскировка.

 И поэтому не всегда точно – и были случаи, когда бомбы попадали в стоящие рядом с ЖД и вокзалом дома. Хорошо, что их дом стоял немного подальше от центра и ЖД вокзала ближе к окраине города, поэтому и уцелел. Так они пережили два года войны. Выходить из дома лишний раз никто не рисковал, и мать строго-настрого запрещала, так как немцы иногда делали облавы в городе, на базаре, возле центра для того, чтобы угонять молодых и здоровых женщин и детей для работ в Германии. Часть женщин с их улицы попались, были увезены и до конца войны находились там. Поэтому ходить по улицам города было не безопасно и все сидели по домам и своим дворам. Когда их освободили, и вернулся отец, жить стало немного легче – дом был целый, огород засеяли. Как вспоминал отец, деду Ване разрешалось с работы принести сундучок с углём.

 Это было великое подспорье в жизни, так как уголь нельзя было нигде купить. А на моё, как мне казалось, простое предложение – собрать вдоль ЖД дороги, отец просто ответил, что это было Сталинское время – за такое могли и посадить и просто расстрелять, как мародёра – вот такое было время! Страшно было даже подумать, чтобы взять что-нибудь государственное – это жёстко каралось. Оказывается, людей сажали за не выход на работу или опоздание, за антисоветские разговоры и даже сомнения в построении коммунизма!

В один из отпусков, когда я стал постарше, я стал свидетелем разговора бабы Юли и отца, когда она рассказывала ему о том, что недавно приезжала к своим родителям, жившим рядом по улице в гости женщина из Франции. Она в годы войны попала в облаву и была угнана на работы в Германию молодой девушкой. Там она познакомилась с таким же парнем из Франции, полюбила его и после войны вышла за него замуж.

Стала жить вместе с ним там, а сюда к родителям приезжала в гости. Тогда на мой по-детски наивный вопрос:
- Почему же они там так долго мучаются? И не переезжают сюда? Ведь там капитализм? – отец с бабой Юлей переглянулись и ответили:
- Потому что там жить лучше! – и это меня тогда очень сильно удивило. Как так можно, когда все наши газеты и телевидение утверждают, что там все мучаются и «загнивают»? А счастливо люди живут только у нас в СССР? Только потом отец мне разъяснил подробности этого вопроса.

Сразу после освобождения отец пошёл в школу. Про школу отец очень часто вспоминал, рассказывая одну историю, которую он хорошо запомнил. Однажды, когда он, учился в школе, то сделал в диктанте ошибку в слове «пичужка», написав его через «е». Учительница по русскому языку оставила его и других учеников после уроков и заставила «исправляться» тем, что необходимо было написать ошибочные слова – 100 раз! С тех пор он это слово запомнил на всю жизнь.

Часто он вспоминал, что у него в доме была одна «железная» обязанность. Ранней весной родители обязательно покупали маленького поросенка, и он пока ещё было холодно на улице жил у них сенях, а когда теплело, его переводили в сарай, где отец всегда держал кроликов. Их держали всегда, хоть и не много и это было его обязанность ими заниматься. Поэтому его по утрам мать будила, и до школы он должен был собрать мешок травы, которой пока он был в школе мать кормила поросёнка и кроликов. Второй мешок травы он должен был набрать после школы и уже сам покормить поросёнка и кроликов. Это необходимо было делать, как он говорил, каждый день, без каких-то выходных. Так было всё детство, ведь он был старшим.

Поросёнка резали поздней осенью, сало солили, а мясо старались сохранить на всю зиму, ведь на этом и жили – морозили и закатывали в банки. Дед Ваня из-за того, что работал на ЖД, то пропадал на ней дни и ночи, ведь было тяжёлое время восстановления после войны. Очень часты были ночные и дневные вызовы вне плана. Но, конечно жизнь была всё-таки легче, чем у мамы, у которой отец погиб на войне. Но это не значит, что его детство прошло в роскоши и радости. Не надо забывать про огород и сад, который тоже требовал много времени.
 
Дом отца стоял на самом углу улиц, был угловым и имел два адреса: с одной стороны это была улица Ленинградская (как сейчас помню!) так было написано на прибитой к дому табличке, а с другой стороны какая-то другая – уже не вспомню сейчас. От этого был огромный плюс – трава, поэтому росла вдоль забора и с одной стороны и с другой. А когда она не успевала вырастать, он шёл в огород рвать сорняки между рядов картошки. Ещё на меже между соседями рос огромный дуб – от него всегда была тень возле летней кухни, а площадка перед ней всегда была завалена желудями.

 Сколько лет этому дереву никто не знал, даже дед Ваня, отец вспоминал, что когда он был маленьким, то дуб уже был таким и за прошедшие многие годы не изменился. Жёлуди тоже шли на корм поросёнку, которого кормили всё лето до осени. А в голодное время войны, так говорил отец, когда есть совсем было нечего оказывается  их собирали, очищали и варили из них кашу, чтобы не умереть с голоду.
 
Так он и учился до десятого класса в одной школе, в которой пошёл в первый класс, единственное, что в 9-10 класс им добавили учеников с посёлка. Так они и учились вместе с мамой в одном классе как обычные одноклассники. А встретились они уже позднее, когда отец приехал в отпуск к родителям после окончания военного училища. В городе был единственный, ДК железнодорожников, где организовывали танцы для молодёжи, куда мама приехала с подружкой тоже, будучи в отпуске у бабы Ани. Она в то время ещё оканчивала медицинский институт, так как в медицинском всегда учились очень долго. Только после этой «исторической» встречи они стали встречаться и планировать что-то на будущую жизнь.

 Так вот оканчивая школу и проходя медицинскую комиссию в военкомате, офицер – работник военкомата предложил всем поступить в военное училище. Все задумались, а отец со своим другом решили попробовать. Выбор был большой, но остановились на артиллеристском в городе Калининграде, бывшем немецким Кенигсбергом. В то время (а это было в 1953 году) – военный человек, была уважаемая профессия, ещё свежи были воспоминания о войне. В войсках служил офицеры и сверхсрочники, которые принимали участие в Великой Отечественной войне. А артиллеристы в войсках это всегда были интеллигенты-интелектуалы, т.к. профессия подразумевала много вычислений, знания математики и быстрого счёта. Все задачи были связаны с вычислением координат на карте, угломером и делениями прицела.

Единственным недостатком учёбы в военном училище того времени было то, что выпускники офицеры выпускались через три года, без высшего образования. Таким образом, он окончил своё училище в 1956 году. Из воспоминаний отца о военном училище я запомнил немного. Эту территорию СССР отобрало у Германии после войны и назвало Калининградской областью. Там была прекрасно развитая немцами инфраструктура: дороги, коммуникации, были хорошо отстроенные дома с красной черепицей, и сам город был старинно-немецкий. Эта область существует до сих пор как бельмо на глазу, с ней нет сухопутного сообщения из России, и там многие жители чаще бывают в Польше, Германии, чем в России. Существует целая государственная программа, по которой детей и школьников оттуда специально вывозят в Россию, чтобы они имели представление о своей стране, а не ориентировались на Запад.
 
Само военное училище располагалось в бывшем немецком военном артиллеристском училище, и оно было построено по их проекту в форме фашистской свастики. Но всё было продумано с немецкой педантичностью и обстоятельностью. Стены двухэтажного здания были толстые, всё было сделано под одной крышей: первый этаж – хранилище боевой техники, автомобили, гаубицы, пушки разных систем, а также спортивный зал и столовая. Второй этаж – жилые помещения и учебные классы для занятий. Можно было жить целый день, неделю не выходя на улицу, кроме зарядки. Со второго этажа, где жили курсанты, были лестницы прямо в помещения с техникой, которые располагались прямо под ними. Это было здорово придумано – по тревоге все курсанты за считанные секунды оказывались там, где нужно по боевому расчёту нигде не бегая. Учили хорошо, климат был очень тёплый, зимы не холодные и кормили, что было немаловажно в то время очень хорошо.

 Схема обучения была такой: в одной роте три взвода, каждый на год младше. Таким образом, получалось в роте три взвода разных курсов, старший взвод – был сержантами на младших курсах, и это позволяло вырабатывать хорошие командные навыки ещё в училище. Навыки и знания, полученные им в училище, всегда меня поражали. Отец сколько я помню, всегда очень хорошо ориентировался, даже на незнакомой местности, легко мог указать направление на север и другие части света. Очень просто и точно мог указать расстояние на местности, и даже пройденное расстояние на машине без спидометра и конечно время в любой момент, даже не имея часов, с точностью до десяти минут.

А на рыбалке, когда мы вместе ездили на реку Бугунь ночью, проверяя кормаки (приспособления для ловли рыбы), он по положению на небе звёзд Большой Медведицы – определял точное время. Несколько раз в жизни я, не веря ему, доставал свои часы и проверял слова отца – и  удивлялся тому, с какой точностью он это делал.
 
Таким образом, окончив Калининградское военное артиллеристское училище, он попал служить лейтенантом в Закарпатье, в посёлок Белокоровичи. О тех годах службы он как-то мало мне рассказывал но, помня свои лейтенантские годы, хочу сказать, что кроме тяжёлой смены караулов, нарядов, занятий и учений, ни о чём другом и вспомнить нечего. Затем в интересах службы он был переведён в посёлок Медведь Новгородской области, к этому времени он уже встретился с моей мамой и они поженились. Но так как маме рожать в посёлке было очень проблематично, поэтому она к моменту появления меня на свет приехала к бабе Ане. И только поэтому место моего рождения по паспорту и свидетельству о рождении – город Дебальцево Донецкой области Украинской ССР, а теперь «самостийной» Украины.
 
Ещё интересным в отпуске было, когда я подрос и отец брал велосипед у своего отца «на прокат» мы ездили вместе с ним почти каждый день по его выражению «изучать родной край». Он с вечера планировал маршрут, иногда рассказывал свои истории из воспоминаний детства связанные с каким-нибудь событием с тем, куда мы поедем. И наутро не спеша, зная, что у нас в запасе целый день, мы выезжали на велосипедах и по полевым дорогам, тропинкам и вдоль железнодорожных насыпей ехали, просто наслаждаясь природой, отпуском и хорошей погодой в разные места.

Каждая поездка была в разные места. Один раз это была «Каменная балка», где родители отца сажали огород после войны. Это было очень далеко от города, раньше туда ходили пешком или ехали на поезде, затем шли от станции. Отец даже на теперь запаханном колхозом поле показывал примерное место, где им выделяли землю, и он в своём детстве туда ходил неоднократно с родителями сеять, полоть и убирать урожай. Когда я заинтересовался таким вопросом, а как же отсюда вывозили урожай, он просто пояснил, что в несколько заходов, такой же ручной тачкой, как у бабы Ани.  Балка представляла собой причудливо извилистый овраг с каменными склонами, глубиной 3-4 метра, где по дну бежал маленький ручей, а через небольшие расстояния друг от друга были родники с холодной и чистой водой.
 
В другой раз мы ехали в другую сторону от города, и отец показывал мне посадку из деревьев между полями, которые он высаживал, будучи ещё школьником. Надо пояснить, что его время учёбы пришлось на время, когда нашей страной руководил Н.С.Хрущёв. Про него теперь помнят только то, что он заставлял сеять кукурузу. Но те люди кто жил при нём помнят, что он сделал и много хорошего, полезного для страны – стал строить дома (которые сейчас называют хрущёвками), запустил спутник, встречал Гагарина и очень сильно поднял сельское хозяйство.

Одним из его правильных решений было – посадка деревьев, огораживающих поля, которые бы защищали от ветра, задерживали снег на полях и не давали ветру и воде вымывать драгоценный чернозём с полей. Так вот в то время, в субботы и воскресенья все школьники со своими лопатами привлекались к высаживанию этих посадок деревьев вдоль полей. Он показывал мне несколько мест, где он тоже принимал участие в этом деле. Деревья, конечно, давно выросли с тех времён (ведь прошло около 20 лет), превратились в хороший лес, который теперь казалось, рос здесь всегда. Он не мог конкретно показать то или те деревья, которые посадил лично он, но хорошо помнил те участки, которые были выделены школе и их классу.

Вот и осталась память на долгие годы, и он всегда говорил, что своё дерево он в жизни посадил, да и не одно. В такие минуты, когда он как бы встречался со своим детством, показывая это всё мне, казалось он вновь, превращался в того школьника и как на машине времени возвращался в те времена. Вчерашние истории обрастали новыми воспоминаниями и подробностями и самое странное, что это было мне интересно и как-то захватывало. Видимо отец мог так увлекательно об этом рассказывать, что вроде бы такие простые вещи на первый взгляд представлялись интересными и захватывающими. Как жаль, что я теперь также как он не могу показать своим детям что-то из своего детства. Ведь действительно, что и где мне показывать?

Всё моё детство прошло теперь, так получается в чужой стране, а место где я родился и провёл все отпуска с родителями, теперь вообще оказалось за границей. Вот ведь как бывает – раз, и ты мгновенно оказался за границей никому не нужный. Два идиота Горбачёв и Ельцин в своё время не смогли поделить власть, а пострадали как всегда простые люди. Все реформы, которые делали в нашей стране эти деятели в интересах простых людей, как нам говорили, лучше бы вообще не начинали и не проводили.

В следующий раз, после нескольких таких поездок, мы замахнулись с ним на дальний поход к загадочному озеру в сторону посёлка Чернухино. Озеро находилось очень далеко и к этой поездке мы серьёзно подготовились. Отец предусмотрительно с вечера осмотрел наши велосипеды, где надо было смазал, что-то подкрутил, подкачал колёса, собрал в сумку велоаптечку, запас еды, так как дорога предстояла на целый день. Конечно, сам я сейчас дорогу туда не вспомню, но этот яркий день я хорошо запомнил.

Мы проехали дальний ставок, перешли железнодорожную насыпь и поехали вдоль глубокой балки заросшей густыми деревьями, и что хорошо запомнилось, в ней очень было много дубов – вся тропинка была завалена желудями, которые весело шуршали под колёсами велосипеда, а по окраинам росли дикие яблони (кислицы) и дикие груши (дички). Был хороший солнечный день, и мы ехали вдоль балки – тропинка шла в тени деревьев, а рядом простирались бескрайние поля и степи, а сверху огромное синее небо. Дорога шла по безжизненным местам, людей было почти не видно и это ощущение того, что ты как путешественник двигаешься ещё по неизведанным местам, к какой-то загадочной цели не покидало меня. Ехали мы не торопясь, в своё удовольствие. Иногда тропинка круто спускалась вниз балки, и мы оказывались в её самом низу.

Кроны больших и густых деревьев смыкались где-то над нами вверху, и мы были в густой прохладной тени от них, затем она вновь поднималась наверх, но уже с другой стороны балки. Несколько раз мы останавливались у маленьких родничков с прохладной водой, бьющих из склонов балки, чтобы попить и передохнуть. Через довольно большое время пути тропинка как-то неожиданно спустились вниз, и мы долго ехали уже между деревьями – видимо она стала очень широкая. И вдруг, как-то неожиданно для нас в очередной раз, сделав петлю между деревьями, мы выехали на большую поляну, заросшую густой зелёной травой, а перед нами появилось огромное озеро необычное тем, что оно было большое и всюду из него торчали голые стволы мёртвых деревьев. Оказывается, его создавали специально, перегородив балку плотиной, и вода затопила деревья, которые никто не вырубил.

Хорошо и ярко врезались мне в память те радостные минуты, когда мы спокойно сели рядом на поляне и наслаждались видом на это чудо природы – огромное озеро, вокруг окружённое зеленью травы и деревьев, а сверху ярко синее небо с облаками, отражающееся от ровной глади воды. Такие места, наверное, должны любить художники и фотографы для печати фотообоев. Мы не спеша, перекусили, радуясь тому, что  достигли своей цели. И я более красивого места, абсолютно безлюдного и с ощущением какой-то нетронутой природы больше не видел в жизни. Обратный путь нам показался гораздо ближе и уже был знакомым, поэтому мы ехали спокойно, просто наслаждаясь красивыми видами Донбасской степи с чувством выполненного долга и радуясь тому, что мы смогли наконец-то доехать туда, куда давно планировали.
 
Помимо таких дальних походов мы ездили и поближе, практически объехав всё вокруг посёлка и вокруг города побывав везде, где отец бывал раньше, а так же где он не был и он сам с интересом узнавал что-то для себя новое, удивляясь тому, как бурно строится и развивается город.
 
После таких походов на велосипедах и соприкасаясь, таким образом, с историей своих родителей я понял, что у меня начинает зарождаться какое-то чувство любви к этому краю и этим полям, степям, виду далёких терриконов на горизонте. Я понял как много неизведанного и красивого можно увидеть, путешествуя на велосипеде совсем рядом, стоит лишь отъехать всего несколько километров – совсем не то, что из окна поезда или машины. Можно так выразиться, что за короткое время отпусков я открывал для себя окружающий мир Дебальцево и людей, которые, как правило, были связаны с железной дорогой или шахтёрским нелёгким трудом.

Один раз мы все вместе были в гостях у сестры отца, как там у них складывались отношения, я не вникал, но у них в гостях за всю жизнь мы были только один раз. Как их звали, я уже не помню, но они обе выросли, выучились и вышли замуж и работали (кем и где – не помню) в Дебальцево. Так вот к одной из них мы и пришли в гости на другой далёкий, противоположный конец города. Идти надо было очень далеко, её дом стоял почти последний по улице, а за ним была бескрайняя степь. Как там они отмечали эту встречу, не скажу, но это было один раз в жизни.

 Вообще-то отношения отца с родителями и своими родными сёстрами это была какая-то закрытая у нас в семье тема. Отец никогда не заострял на ней внимание, да и я лишний раз ничего не спрашивал, но всегда в отпуске, когда мы ехали  в Дебальцево, мы жили у бабы Ани, а к его родителям ходили в гости. Надо честно сказать, что к нам всегда относились более-менее радушно, никогда я не слышал какой-то ругани или скандалов, но основным местом отдыха у нас был дом бабы Ани. Видимо всё так было заведено и решено ещё до меня и мне только молча приходилось принимать и констатировать этот факт. Можно сказать, что они любили друг друга как обычно, без родственного «фанатизма». Когда умерла одна сестра в молодом возрасте, он ездил на похороны. У каждой из них тоже были дети, которые мне приходятся двоюродными братьями и сёстрами. К своему большому сожалению я не могу точно сказать, сколько их, как их зовут, живы ли они и где сейчас находятся.

 Потому что мы никогда не встречались и судьбой друг друга никогда не интересовались. Да и в нашей семье эти вопросы никогда не поднимались и не обсуждались, но мы знали, что они все жили в Дебальцево. Они существовали как бы очень далеко от нас, в совсем в другом, параллельном нашему (и моему) мире и жили по своим «гражданским» законам. В отличие от нас, живших военной, кочевой жизнью, и интересующимися военными вопросами, отдыхающими только в коротком отпуске, и видимо тратить своё драгоценное время на общение с ними было как-то жаль, да и наверно не было в этом особой необходимости. Так получилось, что и с этими моими братьями и сёстрами жизнь нас развела в разные стороны. Опять же если бы мы жили рядом, имели общие интересы, да и наши родители чаще встречались, то может быть, что-то из этого и получилось. Но в жизни вышло так, как вышло.

Когда книга уже была напечатана и размещена в Интернете, через несколько лет меня удивительным образом разыскала моя двоюродная сестра, живущая на Украине – Лена! Она-то с радостью поделилась всеми подробностями, о которых я много лет ничего не знал. Дедушка с бабушкой к этому времени умерли. Рая и Лиля – это имена сестёр отца. Как только я их прочитал, они почему-то сразу очень отчётливо всплыли у меня в памяти. А когда писал книгу – совсем не мог вспомнить! Детей Раи звали Елена и Сергей, а у Лили была дочь Наташа. Все они по-разному выстроили свою жизнь и продолжают жить на Украине.

Одним из ярких впечатлений в одном из отпусков было у меня – это первое моё посещение настоящей голубятни. До этого я как-то не имел понятия об их жизни, т.е. я, конечно, видел голубей, тучами летающими над элеватором. Да и просто на улице, но как-то о разведении их не задумывался. В конце огорода бабы Ани по диагонали от нас был огород каких-то других далёких родственников бабушки, а у них была голубятня. И вот однажды, когда мы с родителями по пути зашли к ним в гости я, улучшив момент с их сыном, который был примерно одного возраста со мной, пошёл посмотреть голубей. Голуби поразили меня тем, что все они были не такие, каких я привык видеть на улице, а каких-то разных особенных пород – белые, рыжие, чёрные, в крапинку, с хохолками и с перьями на лапах.

А самое удивительное было то, что они абсолютно не боялись, а, наоборот, с какой-то радостью и надеждой в глазах смотрели на нас, когда мы их брали в руки, а другие сами, подлетая, садились на плечи и сидели там с видимым удовольствием. При этом они разговаривали с тобой таким особым воркованием, как будто хотели что-то рассказать. Другие голубки сидели в специальных сетчатых домиках, высиживая яйца, и недоверчиво косили своими глазами на нас. Это было удивительно – все они как бы радовались нашему приходу, были  совсем рядом, их можно было спокойно брать в руки и вообще там, в голубятне можно было сидеть часами, этот мир был для меня очень удивительным! С того момента, когда я вот таким образом соприкоснулся с миром голубей, я как-то стал замечать за собой то, что стал более уважительно относиться к любителям голубей.

Что-то в этом есть необъяснимое, когда маленькая птаха доверяет тебе и так смотрит, так как будто что-то хочет объяснить на своём птичьем языке. Затем в своей жизни я совсем как-то не встречал любителей голубей, так как у нас в городке их не было, не видел их и в Усть-Каменогорске, в Чимкенте и даже в Панфилове. И только вот уже в Тюмени, в гаражах один пожилой уже мужчина держит их. Конечно у него их немного, штук 10-12, но он каждый день обязательно приходит к ним, чтобы накормить и дать возможность полетать. И присев на табурет целыми часами может сидеть и смотреть на них. Из моего окна часто днём можно видеть, как стая бело-серых голубей делает круги над домами и уходит вниз к гаражам, где располагается их голубятня.

После отпуска мне попалась одна книга, которая была написана писателем – любителем голубей. В ней он в художественном изложении, в отдельных рассказах, очень увлекательно рассказывал об удивительных историях связанных с голубями. Описывал их породы, способы приручения, и как он вывозил почтовых голубей специально подальше от дома и, выпуская там, засекал время, когда они прилетят обратно. Об их привязанности друг к другу и ещё много чего интересного. Эта книга очень сильно увлекла меня, под впечатлением увиденного в отпуске, и я читал её запоем, открывая для себя совершенно незнакомый раньше для меня мир голубей.


          УКРАИНА. ДЕБАЛЬЦЕВО. ЖИЗНЬ У БАБУШКИ НА ПОСЁЛКЕ.

В отпуске, находясь у бабы Ани, я впервые задумался над таким вопросом как о цене вещей, мире денег, способе жизни, сумме заработной платы и пенсии. Так как в нашей семье этот вопрос никогда остро не стоял, то я о нём никогда раньше и не задумывался – просто отец всегда служил, а мама работала. Жили мы в небольшом военном гарнизоне, какой-то особой роскоши у нас в доме никогда не было. Отец и мама всегда довольствовались малым, всё нужное из мебели и одежды покупалось по необходимости, а тратить на что-то другое особо было никакой нужды. Основные расходы были на еду и откладывали на отпуск для покупки билетов на самолёт.

Ведь билеты в то время всегда были большой проблемой – их «доставали», а не покупали. Все эти проблемы по их покупке (в смысле – доставанию) всегда у нас возлагались на отца. Сначала мы мечтали об отпуске, а потом отец приносил домой и показывал нам билеты на дорогу туда, и мы сразу начинали радоваться. Нас охватывал какой-то непередаваемый «отпускной азарт». Ведь билеты были реальностью. Мы много раз уточняли время вылета и пересчитывали московское время на местное и обратно. Уточняли сразу марку самолета, на котором мы полетим в отпуск и города, в которых нам предстоит делать посадки и пересадки. Хотя мама и я всегда точно знали, что отец всё сам высчитает и спланирует, и никогда мы никуда не опоздаем.

Но всё равно мы всегда у отца уточняли какие-то детали. А затем, уже в Дебальцево, отец в один из дней рано утром садился на дизель и ехал в Донецк, где любыми способами добывал билеты на обратный путь. Практически всегда ему это удавалось или он покупал их стоя в очереди или через военного коменданта или как он выражался «давал десятку сверху». На фоне разговоров об этих денежных тратах, которые я слышал и видел – я осознал, что цена билетов была очень высокая и общая сумма денег на все билеты туда и обратно получалась огромная.

Большим открытием для меня было то, что как-то мама мне сказала размер бабушкиной пенсии – и я эту цифру хорошо запомнил – 52 рубля! Позже я сам обратил внимание как почтальон – женщина приносила ей в определённый день месяца её пенсию. Тогда я впервые задумался о том, что эта сумма до смешного мала. Узнав и оценив зарплату родителей, цену билетов на самолёт, я понял одно, что поездка в отпуск – это действительно очень дорогое удовольствие. Но, несмотря на это мама с отцом всегда, каждый год приезжали в Дебальцево, стараясь откладывать хоть понемногу с каждой получки. Я обратил внимание на то, что у нас в доме «основным хранителем» денег была мама.

Никогда у нас в доме не было никаких сейфов и мама, как все женщины всего мира хранила «заначку», так их называл отец, в шкафу с постельным бельём. Она могла умно и по-хозяйски распорядиться деньгами, да так, что к отпуску всегда собиралась необходимая сумма. Скромная жизнь с детства без отца и долгая учёба студенткой в чужом городе, «выживание» на стипендию, практически  рассчитывая только на себя, видимо выработало у неё способность тратить деньги разумно, обдумывая каждую покупку без глупого шика и только по необходимости. Видимо именно такое качество у людей и называется – «знать цену деньгам».

Когда их зарабатываешь сам, своим нелёгким трудом, то и относишься к тратам совсем по другому, в отличие от «дурных» денег, которые тебе попадают в руку и заработаны другими людьми. Отец во всех делах по ведению хозяйства полагался на неё, но любую крупную покупку у нас дома родители открыто обсуждали между собой и я частенько был свидетелем этих бесед.
 
Особым открытием для меня было то, что мама объяснила мне – оказывается, бабушка всегда добавляет нам «из своих запасов» деньги на обратную дорогу нам на билеты. А она собирает и откладывает их целый год. Конечно, я был этому очень удивлён – как можно из такой маленькой, прямо скажем смешной пенсии в 52 рубля, ещё что-то умудряться откладывать нам на отпуск? После этого я стал как-то внимательнее присматриваться на образ жизни бабушки и многое для себя понял – то, на что раньше просто не обращал внимания. Главное здесь, оказывается, становиться понятным смысл пословицы – не важен доход, а важен расход!

 Трезво оценив ситуацию, и взглянув на её жизнь, с подсказки мамы понял, что небольшая сумма доходов соответствовала и малой сумме расходов. Баба Аня, оставшись после войны с двумя маленькими детьми на руках и имея небольшой доход смогла их обоих вырастить и дать  образование, не смотря ни на что. Обходясь малым и не имея помощи ни от кого – она всю жизнь могла надеяться только на себя и свои силы. Видимо от неё и моя мама научилась правильно и экономно расходовать деньги. Огромным подспорьем, конечно, для неё был сад и огород. Фрукты, овощи выросшие у неё и составляли основу питания. Раньше, когда я был ещё маленьким, то я помню, что у неё за летней кухонькой были куры. Их было, правда, не много, но яйца у неё были свои.

Со временем она перестала их держать, видимо ей одной много было не надо, а проблем с ними хватало. Жила она одна, частых и многошумных гостей у неё не было, больших расходов на одежду и обувь тоже. Конечно, нельзя сказать, что их не было; уголь, свет, на газету, да и мужикам, которых она просила вскопать огород или что-нибудь починить нужно было, по её словам – «выставить магарыч».
 
Когда у неё что-то созревало, она рано утром ходила к магазину – это у них на посёлке был своеобразный центр. Там стояли два магазина из серого кирпича, один продуктовый, но большой – в нём было несколько отделов, и такой же хозяйственный – в нём продавалось всё, кроме продуктов: и мыло, и игрушки и обувь с одеждой, и садовый инвентарь. Сбоку от небольшой площади перед магазинами стоял киоск, в котором торговали газетами, журналами, ручками, значками и ещё всякой мелочью, за ним было почтовое отделение, а прямо под деревьями, на небольшой площадке для бабушек были установлены длинные столы с лавками, которые торговали всем, чем можно со своих огородов.

Бабушка всегда это использовала, надо отдать ей должное. Начинала она с клубники, а потом пошло-поехало всё лето: малина, сливы, вишни, яблоки, груши разных сортов по мере их созревания. Конечно, ей самой приходилось всё собирать и носить к магазину. Покупали у неё люди, которые жили напротив магазина – железнодорожные рабочие, дома их были построены их красного кирпича, и таких было несколько улиц.

Этих жителей называла баба Аня (да и все на посёлке) – «живут у казённых домах». Почему «у», а не «в» – это меня очень удивляло, но так как все говорили на смеси русско-украинского языка, для них это казалось вполне привычным и обыкновенным. Среди них были такие, что договаривались приходить к ней и собирать самим – сразу вёдрами. Это тоже было очень выгодно – не надо самой мучиться, чтобы собирать и носить к магазину.
 
Таким образом, каждый день, продав несколько баночек со своего огорода, она на заработанные деньги покупала хлеб, молоко и всё что ей было необходимо. Конечно, она ходила не каждый день, но часто – и это было огромной помощью ей в жизни. Всегда, когда мы гостили у неё то, часто проснувшись утром, мы с мамой и отцом видели, что её нет – значит, она ещё  была под магазином. Я садился на велосипед, брал бидончик под молоко и ехал к ней. Там она уже меня ждала с ведёрками и сумкой, в которой уже лежали продукты, которые она успела купить на заработанные деньги. Она давала мне деньги (хорошо помню всегда больше рубля) и я, оставив велосипед возле неё, шёл в магазин, покупая разливное молоко в бидон, который привозил с собой. Тогда все покупали только так, потому что бутылки были редкостью, и с ними была морока – их надо было сдавать обратно.
 
А затем уже целенаправленно шёл в хлебный отдел, где для меня, выросшего в далёком военном гарнизоне и имевшего единственное смутное понятие о хлебе – только то, что он бывает по 16 и 24 копейки, всё в нём казалось просто сказочным изобилием. Весь хлеб был всегда свежим, в отделе стоял непередаваемый аромат, который можно было просто неспешно стоять и нюхать. А на полках (что было удивительным для сельской глубинки) лежали в огромном изобилии десятки видов разных сдобных булочек: с изюмом, с маком, с повидлом, с ванилью, и круглые, и рогалики, и ещё десятки разных. Я всегда брал их почти полную сумку, ведь они стоили довольно дёшево всего – 5-7 копеек! Отец и мама, не очень избалованные гарнизонной жизнью, их тоже очень любили и всегда ждали меня, пока всё привозил.

Это были самые радостные минуты в отпуске, когда я заезжал в калитку со свежим молоком и сумкой полной булочек, вёдрами на багажнике, а они уже сидели и ожидали завтрака. Когда ещё лучи солнца начинали пригревать землю и начинала испаряться роса с травы и листьев, мы все устраивались под деревьями в саду за столиком и с удовольствием пили молоко из больших кружек, ели ароматные и казалось самые вкуснейшие в мире булочки из этого сельского магазина. Бабушка Аня была молодец! Она всегда старалась по мере своей возможности доставить нам радость в отпуске. И нигде больше в своём детстве я не наедался булочек и не напивался вдоволь вкусного молока  так  как в отпуске у неё в Дебальцево. Мы за время отпуска всегда стремились попробовать все булочки, какие только были в магазине. И всегда потом, когда мы собирались вместе за столом в Сары-Озеке, то часто вспоминали это изобилие. Вот такая торговля и позволяла ей как-то сводить концы с концами.
 
Вторым удивительным чудом в Дебальцево было то, что только там можно было купить очень редкую по тем временам вещь – огромную шоколадную конфету «Гулливер». Не знаю, продают ли сейчас их, но в моём детстве это было высшим достижением! Тогда не было как сейчас в ларьках всевозможных «Марсов», «Сникерсов» и «Баунти», а были только «Гулливеры». Они продавались у бабушки в магазине, правда, не всегда, но очень часто. На них были разные обёртки с картинками, но внутри все они были всегда одинаковые. Чтобы меня порадовать бабушка из своих скромных доходов всегда старалась мне их купить. Иногда вместо них продавали похожие с загадочным названием – «Елинка» и только по нарисованной на ней ёлке было понятно, что это «украинский ответ «Гулливеру». У нас в Казахстане их почему-то никогда не было, даже в новогодних наборах. Так и остался вкус этих конфет напоминанием о моём детстве.

Кроме этого она всегда в огромных десятилитровых бутылях (на Украине их называют – баллонами) ставила лёгкое вино или как она это называла «наливкой» из вишни или сливы. Это тоже было её «фирменным напитком». В торжественные обеды или ужины она «доверяла» отцу слазить в погреб – «посмотреть, осталось ли там что-нибудь?» Таким образом, в жизни баба Аня жила очень скромно – весна, лето и осень была пора работы, а зиму коротала дома у телевизора и радио. Но жизнь в своём доме особо отдыхать не давала потому, что всегда необходимо было хотя бы один раз в день протапливать печку для тепла и приготовления еды. Когда я жил у неё зимой – то я так любил эти минуты, когда проснёшься утром, в комнатах за ночь стало прохладно, а баба Аня ловко и быстро растопит печку – дрова захрустят, она добавит угля, и тепло приятными волнами начнёт расходиться по дому.

Стенка рядом с кроватью начнёт прогреваться, а через время от неё начинал валить жар. Никогда в жизни я не жил в таких квартирах, где бы были печки, дрова, уголь и т.п. Поэтому в моей жизни только и остались воспоминания о детстве, где я видел печку – именно у бабы Ани, где были печки и в доме и в летней кухне. Когда необходимо было что-то разогреть – то конечно пользовались электроплиткой. А когда готовили что-то долго, то «затопляли» их. Летом в летней кухне, а зимой в доме. Так как у неё не было своей живности, то яйца и мясо покупали в магазине или у кого-то на посёлке. Когда мы были в отпуске, я не помню, что бы у нас были с этим проблемы.

Единственным времяпровождением на посёлке был – «клуб встреч», так называли вечерние посиделки под уличным фонарём освещения на маленьких стульчиках и игра в карты. Играл весь посёлок, но собирались каждый на своей улице. Везде и всегда играли только в одну игру – «в дурака с погонами». Турнир начинался с вечера и не заканчивался пока окончательно не выиграет одна из команд. Это значит, пока не повесят «ведьму» и ещё что-то. Иногда это затягивалось далеко за полночь. Игре отдавались самозабвенно, с шумом, с эмоциями, иногда с руганью в пух и прах. Все игроки были примерно одного пенсионного возраста. Зимой собирались по хатам по очереди, ну а летом – под фонарём на одном, уже выверенном временем месте. Когда мы приезжали в отпуск, то бабушка брала «творческий отпуск» и проводила вечернее время с мамой на крыльце. Это были их самые любимые минуты, когда на улице уже наступала ночь, но было тепло. Баба Аня или мама специально поливали цветы, которые были высажены у неё возле крана и вдоль небольшого забора, который шёл вдоль улицы. Забор был из штакетника и ничего не закрывал от улицы.

От этих цветов начинал идти особый тонкий аромат, который насыщал воздух, и его можно было вдыхать бесконечно. Крыльцо в доме было сделано высоким и большим из дерева, и поэтому оно всегда было тёплым, нагретым солнцем за день. Сидя на нем вечером, хорошо была видна улица, а сам ты оставался в тени дома – практически незаметным с улицы. Мама с бабушкой, закончив все дела по дому к этому времени, садились рядышком и начинали говорить обо всём за прошедший год, стараясь высказаться по всем вопросам, новостям и событиям происшедших с кем-то. Они беспрерывно что-то рассказывали друг другу и я, сидя рядом с ними слушал, если это было мне интересно.

 А иногда я, прижавшись к маме или бабушке или просто уставший за день от многих новых впечатлений подстелив «лапсердак» под себя ложился на крыльцо рядом с ними и успевал заснуть и просыпался только тогда, когда уже они шли спать. Так они могли говорить, говорить, обо всем, кажется всю ночь. Отец, как правило, в этих посиделках участия не принимал – он если и сидел с ними, то совсем недолго, уходя спать или смотреть телевизор. Видимо маме и бабушке обоим было очень важно вот так, спокойно сидя на крыльце обсудить друг с другом все проблемы и события за год, который они не виделись, да и просто наговориться между собой. Ведь бабушка так и прожила все свои годы только вечным ожиданием тех наших недолгих отпусков и довольно редких Николая. Так получилось в её жизни, что дети, вырастая, учились в других городах и, женившись или выйдя замуж, сразу же далеко уехали.

Благодаря этим ежегодным поездкам в отпуск я, с помощью отца быстро научился разбираться в марках самолётов, близко познакомился с жизнью аэропортов. Мне стали понятны все эти регистрации, прохождения досмотра и оформления багажа. Центральным местом начала отпуска для нас долгие годы был старый аэропорт города Алма-Аты. Он сейчас используется для регистрации международных рейсов. В детстве, когда я улетал оттуда с родителями, я считал его очень большим, хотя рядом уже строилось новое здание аэропорта – ещё больше.

 Удивительно, что вся моя военная жизнь и судьба как магнитом была притянута к Алма-Ате. Когда я уже учился позже там, в военном училище и мне приходилось улетать и прилетать уже с этого нового здания – и самым удивительным было то, что оно мне уже не казалось таким большим как в детстве, а было таким же, как все другие – обыкновенным.
 
Но тогда оно поражало своей загадочностью, огромным скоплением народа, гулом самолётных двигателей, бубнящим голосом, который объявляли о прилёте и отлёте самолётов. Но, когда с нами был отец, то мы с мамой всегда были уверены, что всё будет хорошо – в этой суматохе мы не потеряемся и отец во время «подаст команду», так выражалась моя мама. Вылетали мы тогда самым надёжным самолётом аэрофлота – ИЛ-18, «надёжным»  потому, что у него было аж четыре двигателя! И совсем не важно было то, что он до Симферополя летел восемь часов с двумя посадками. Посадки были в разных городах: Кустанай или Целиноград и Ростов-на-Дону или Минеральные Воды.

 Каждый раз приходилось выходить из самолёта, ехать в здание аэропорта, затем снова проходить мимо регистрации и вновь заходить в самолёт. Смена часовых поясов, а разница между Алма-Атой и Симферополем составляла три часа, тоже накладывала свой след. Если это происходило ночью, то и спать приходилось урывками. Поэтому уже в Симферополе мы коротали время пересадки «досыпая ночь» на лавочке в небольшом садике рядом со зданием аэропорта. Прямого рейса из Алма-Аты в Донецк не было, и поэтому отец всегда выбирал такой – с пересадкой в Симферополе. Разница между рейсами бывало, составляла несколько часов, и мы спокойно могли перевести дух. В это время мы по очереди бродили вокруг аэропорта, беззаботно покупая мороженное и просто разглядывая киоски и ларьки с сувенирами.

Можно сказать, что аэропорт города Симферополя я знал очень хорошо, так как за несколько полётов в отпуск туда и обратно я его изучил вдоль и поперёк. Самым удивительным в нём для меня была выставка на втором этаже какого-то местного скульптора или как их там правильно называют – народного умельца. Она поражала тем, что всё в ней было сделано из дерева. Всякие забавные пни, сучки, которые переплелись между собой, коряги необычной формы – они были так искусно и интересно обрезаны, где надо немного подправлены, покрыты лаком и отшлифованы. И они были так точно и метко названы, что иногда, по названию начинаешь видеть то, что первоначальным взглядом было сразу незаметно. Названия были разные: птицы, животные, люди, спортсмены и многое другое.

Эта выставка заставила меня взглянуть на обычные вещи необычным взглядом, и ещё долго я сам пытался увидеть в хитросплетениях сучков и веток что-то необычное. Надо сказать, что такой необычной выставки я в жизни больше не видел, поэтому всякий раз, летя через Симферополь, я всегда старался хоть на небольшое время сбегать на второй этаж и вновь взглянуть на неё. Не знаю, осталась ли она ещё там? Хотя наивно надеяться на это – ведь прошло уже много лет с тех времён.

Симферополь – это центр Крыма, он всегда летом был полон отдыхающих людей, которые ехали к морю или обратно. Поэтому он мне заполнился только летом – от него исходило какое-то чувство свободы, отдыха, южного курорта и  беззаботности. Перелёт в Донецк запомнился мне хуже потому, что он был очень быстрым. А уж из Донецка мы всегда добирались по-разному, всё зависело от времени прилёта. Чаще всего на дизеле, иногда на автобусе, а несколько раз на такси. Это было удобно, так как на нём сразу доезжали до дома бабы Ани, не пересаживаясь в городе на местный автобус – ПАЗик.

Оглядываясь назад, в своё детство, я должен честно сказать, что я благодарен своим родителям в том, что они стремились каждый год в отпуске съездить к себе на родину, в Дебальцево. Благодаря этому и я стал привычен к поездкам, полётам, пересадкам, неудобствам дороги и т.п. Конечно, всегда все организационные вопросы по покупке билетов, планированию пересадок возлагались на отца, поэтому не знаю, как мама, а я от дороги туда и обратно получал только удовольствие и массу новых впечатлений на год. В аэропортах, когда мы ждали посадки, отец вместе со мной разглядывая самолеты, очень быстро научил меня разбираться в их марках.

И я с детства мог быстро, только взглянув на него сразу сказать, что это ИЛ-62, ТУ-154, ЯК-40 или АН-24. Во время посадки он меня с мамой быстро научил всем самолётным «хитростям и премудростям». Поэтому мы в автобус, который вёз к самолёту, заходили последними, чтобы  выйти первыми к трапу. Заходя в салон (так как стюардессы всегда говорили, чтобы все садились на свободные места, а не так как было написано в билетах) сразу проходили вперёд и занимали передние места – чтобы, когда летишь, всё было видно через иллюминаторы, и был меньше шум от двигателей. Иногда мы летали через Москву, и отец договаривался с таксистами для переезда из одного аэропорта в другой аэропорт. От этого времени врезалось в память слово – Домодедово, «наш» аэропорт.

Чаще всего это происходило ночью и мне почему-то хорошо запомнились эти ночные поездки: в полной темноте – таксист долго летит по почти пустынному шоссе, только тускло светят лампочки на приборном щитке у него в машине и лихо подвозит нас к ярко освещённому зданию аэропорта. Иногда так получалось, что мы уезжали от бабушки вечером – она всегда провожала нас до ЖД вокзала Дебальцево, ночью я засыпал в одном самолёте, просыпался, выходил и садился в такси, снова засыпал, просыпался уже в другом здании, и вновь засыпал в другом самолёте и уже окончательно утром оказывался в Алма-Ате. Это было так поразительно, и только тогда я задумался и оценил масштабы нашей страны.

Вспоминая те годы детства, которые у меня были связаны с поездками в отпуск к бабушке, можно сказать были счастливыми несмотря ни на что. Жизнь в военном гарнизоне была интересной, когда все знают, что находятся там временно. Одни семьи уезжают, а им на смену приезжают новые. К этому все относятся к этому как к естественному событию, и обязательной необходимости, связанной с прохождением военной службы. Эти правила игры для всех и никто не знает когда и куда его эта жизнь забросит. Поэтому на этих переездах никто особо не зацикливался, и все относились к этому по-философски – значит пришло и их время. Старались жить, используя каждую выпавшую минуту, потихоньку обживаясь на новом месте.

Не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы в ней не было этих семи незабываемых лет. Именно там у меня сформировалось моё мировоззрение среди солдат, офицеров и обучения в ЖД школе, с её законами. У бабы Ани я тоже не имел никаких проблем, она всегда старалась окружить меня своей заботой, приготовить или купить что-нибудь вкусненькое или мне интересное. Поэтому радостные дни жизни в Сары-Озеке так и остались в моей памяти воспоминаниями о, в общем-то, счастливом детстве. Хотя оно прошло и не в огромном миллионном городе, а в маленьком небольшом военном гарнизоне в Казахстане.


       НАШ НОВЫЙ ГОРОД – УСТЬ-КАМЕНОГОРСК. НАШ ДОМ. ИРТЫШ И               
      УЛЬБА. ФУТБОЛЬНЫЙ СТАДИОН И ДВОРЕЦ СПОРТА.

Так вот немного отвлёкшись от истории про Сары-Озек, я её продолжаю. Однажды зимой отец собрался и уехал, вроде бы в командировку как обычно, но по разговорам я уже понял, что мы находимся накануне грандиозных перемен. Помню о тех ощущениях ожидания скорых перемен. Мама объяснила мне, что отца перевели служить к новому месту службы и нам необходимо готовиться к переезду в другой ещё неизвестный нам город Усть-Каменогорск. Наконец-то, после семи лет жизни в городке, пришло и наше время уезжать! Возможно, мы бы уехали и раньше, но отец всё это время продвигался в должности и звании, и ему всегда находилось место в «своей» дивизии.

 И переезд, возможно, состоится довольно скоро. Хорошо помню, как мы ждали от отца известий, писем, новостей. Мама уже по вечерам планировала, что мы возьмём с собой, что оставим соседям, что и как будем упаковывать, а что придётся выбросить. Какая-то невидимая и неосязаемая граница, после этого известия, пролегла в моей жизни. Я начал жить как бы уже в двух измерениях – ходил, учился в двух школах, а мыслями уже был далеко. В душе было вполне понятное чувство – скоро это всё окончится, и я отсюда уеду. Стало понятно, что моя жизнь будет делиться дальше на до и после Сары-Озека. Так длилось месяца полтора, наконец-то отец сообщил нам, что едет за нами. Это произошло в конце марта, начале апреля 1973 года.

Всё чего мы так долго и с нетерпением ждали, с приездом отца закрутилось в каком-то бешеном калейдоскопе. У нас в доме появились большие деревянные ящики из под артиллеристских снарядов и много ящиков поменьше. Родители со мной вместе и сами тщательно и долго упаковывали в них, заворачивая в газеты (слава богу, что-что, а их хватало!) тарелки, хрустальные вазы и пиалы до поздней ночи. На каждом ящике отец писал ручкой надписи о том, что в нём лежит. Особенно запомнилось, что на одном, в котором лежали всякие разные вещи, он написал – «хлам». На мой вопрос, почему он так написал, отец немногословно ответил, что точнее содержимое ящика одним словом не определишь. Во время этого переезда я впервые узнал, что самым тяжёлым из вещей являются – это книги. Если ими наполнить большой ящик, то его можно будет просто не поднять. Поэтому их упаковывали в небольшие, картонные коробки и эту работу сразу доверили мне.

 Помню, какое огромное количество книг я раздал друзьям, отнёс в штаб и библиотеку. Комнаты постепенно приобретали пустой и необжитой вид. На окнах уже не было штор, они были закрыты газетами, ковров на стенах, гарнитур был частично разобран и упакован. Последние дни в школе были самыми радостными, я ходил в неё уже с ощущением, что меня всё это больше не касается, прощаясь с друзьями из посёлка и учителями. Переезд состоялся внезапно, очень быстро, как я оканчивал музыкальную школу, я уже описал раньше, а в школе №270 мне выдали документы, листочек с оценками за третью четверть и характеристику. Отец, как всегда всё чётко спланировал и в один из дней – «Х», всё и завершилось.

Утром подогнали ЗИЛ-131 с уже стоящим у него в кузове пятитонным контейнером (или два, я уже не помню). Солдаты очень быстро и организовано вынесли все наши упакованные вещи и ящики, сложили всё в контейнер и закрыли. Отец сразу же и уехал с машиной на контейнерную станцию их оформлять и отправлять. А мы с мамой, которая уже уволилась с работы и я, забрав все документы из школы накануне, остались в пустой квартире, глядя на то, что осталось в квартире. Все вещи, которые необходимо было взять с собой, тоже были увязаны в плотные тюки: несколько подушек, одеяло, комплект простыней, наволочек, ложек, вилок и тарелок.

 Ещё две-три большие хозяйственные сумки, с которыми мы ездили в отпуск. Мои вещи тоже были сложены в одну персональную сумку, за которую, как сказал отец, я сам отвечаю. В другой руке, «для равновесия» у меня был мой разбухший портфель со всеми учебниками и тетрадями. Хорошо помню, что и у мамы была маленькая чёрная сумочка из плетеного капрона, в которой у нас хранились все документы в доме: дипломы, справки и т.д. Она всегда говорила о том, что эта сумочка – самое ценное из всего, что есть у нас. Все эти вещи были тщательно отобраны, чтобы прожить первое время пока не придёт наш контейнер.

Посидев дома, я вышел на улицу попрощаться со своими друзьями со двора и с городком. Последний раз, я не спеша, обошёл всё: городок, горку, речку Сары-Озечку и вышел на поляну, где мы гуляли в начальной школе, и откуда открывался поразительно красивый вид на ЖД, уходящую в даль и теряющуюся на горизонте, на бесконечную степь и на Жигулёвку, которую построили на моих глазах. Я смотрел на это, прощаясь и стараясь всё запомнить в своей памяти, конечно уже не надеясь всё это увидеть снова. Но коварная судьба, видимо, не захотевшая отпускать меня надолго оттуда, вновь выписав хитрый вираж, нашла всё-таки для меня возможность встретиться с Сары-Озеком.

Вероятность повторной встречи через 10-11 лет для меня точно была около нуля (сколько «дыр», (в смысле – отдалённых гарнизонов), у нас стране!), но она таким удивительным образом, как «зеро» в игре на рулетке, выпала мне. Сколько разных интересных событий в моей жизни произошло здесь! Именно здесь среди солдат формировалось моё мировоззрение, и вырабатывался характер. Несмотря на то, что эти годы прошли в маленьком и отдалённом гарнизоне – никакой проблемы в этом мы не видели, скучно нам не было, а общение и жизнь среди солдат наоборот приучило нас к той мысли, что ничего страшного здесь нет.

Когда я вернулся в нашу пустую квартиру после прощания с городком, то я уже не помню точно, что и как мы делали. Только поздно ночью, когда уже было темно мы на командирском УАЗике, загрузив в него все наши вещи, поехали на ЖД вокзал. Ожидая поезд на перроне, мы вспоминали, как семь лет назад мы приехали сюда первый раз совсем обалдевшие от окружающей нас азиатской экзотики. А теперь мы привыкли ко всему, к этой жизни, многое для нас стало привычным и понятным. Сев в вагон ночью я сразу же уснул под стук вагонных колёс, а, проснувшись утром и первым делом взглянув в окно – увидел только голую и безжизненную каменистую степь.

По пути отец объяснил, что нас ждёт трёхкомнатная квартира в центре города. И он уже купил новый ковёр и чёрно-белый телевизор. Город Усть-Каменогорск, оказывается, стоит в стороне от железной дороги – Турксиба, как бы в тупике. Поэтому туда на вокзал очень редко заходят поезда, а все кому необходимо ехать на поезде, доезжали до станции Защита. Поэтому и мы вышли на ней – нас встречал УАЗик и поехали в город. Смена погоды нас поразила, мы приехали с юга, где уже полным ходом шла весна, а здесь как во всех северных городах как бы вернулись обратно на месяц назад – стояла поздняя зима, и снег только начинал таять. Немного покружив по городу, мы подъехали к четырёхэтажному дому из красного кирпича, стоявшему в глубине двора.

- Вот дом, в котором мы теперь будем жить! – бодрым голосом произнёс отец. Наша квартира оказалась на втором этаже, очень тёплая, все окна выходили на одну сторону, в тихий дворик, обычно всегда заваленный листьями. Это была первая наша трёхкомнатная квартира в жизни, и поэтому места в ней хватало всем. Зал был проходной – из него дальняя маленькая комната и в ней ещё дверь в большую кладовку. Отец с мамой сразу объявили, что эта комната отдаётся мне и сказали: «Обживай!» Это было прекрасно и об этом можно было только мечтать в моём возрасте. Комнату я сразу и «обжил», поставив в ней свой портфель и сумку. Вторую маленькую комнату родители определили как свою спальню. В зале был настоящий городской телефон, а не военный, по которому надо было звонить через коммутатор. На полу лежал ковёр и стоял наш первый чёрно-белый телевизор на ножках.

На этом ковре, разложив на нём вещи, которые привезли с собой мы все так и спали втроём, пока через пару недель не пришёл наш контейнер. Такая жизнь мне напоминала туристский поход. В нашей квартире было непривычно пусто, везде стояло гулкое эхо, и было непонятно, как тут можно жить? Но я, глядя на своих родителей, понял, что все эти неудобства им были привычны. После далёкого гарнизона достоинства цивилизации в городе сразу резко бросались в глаза: никаких проблем с отоплением, газ был всегда, из кранов постоянно бежала горячая (для нас это было просто чудом!) и холодная вода.
 
Отец стал служить в областном военкомате, у него был персональный УАЗик с гражданским водителем, на котором он ездил по делам, на работу, на обед и с работы. Но прямо скажем не всегда, так как до военкомата от дома было три-четыре квартала, и он спокойным шагом по тихим улочкам доходил за 10-15 минут. Спокойная и размеренная работа в военкомате после войскового «дурдома», когда тебя закручивают как пружину, всегда необходимо быть готовым ко всяким неожиданностям и такого понятия «рабочий день» просто не существует, для отца показалась просто раем. Солдат в подчинении нет – на работе «жёсткий распорядок дня». Начало в 9.00, окончание в 18.00, в середине дня обед. Никаких учений и итоговых проверок, полевых выездов и тому подобной ерунды, конечно, наложили свой отпечаток. Он чаще стал бывать дома, а поездки куда-нибудь были событиями.
 
Город, после тихой жизни военного городка, сразу «оглушил» меня своей массой новых впечатлений: огромное количество людей, магазинов, машин, самое удивительное для меня – огромное количество автобусов, трамваи, огромная река – Иртыш и впадающая в неё река поменьше – Ульба, которая делила город ровно пополам. На Ульбинский и Октябрьский районы. В этой огромной городской суете, я довольно быстро разобрался и полюбил город с его большими возможностями, впитывая всё как губка. Город имел большую историю – его основали казаки, осваивавшие Сибирь.

На слиянии рек Ульбы и Иртыша даже сохранились исторические развалины древней крепости. Город вокруг окружали небольшие горы-холмы, покрытые смешанными лесами. Из-за этого воздух в городе перемешивался с речным и был необыкновенно чистый, насыщенный кислородом. Население города полностью состояло из русских людей. Это были в-основном образованные рабочие, которые работали на огромных предприятиях. Нам, уже привыкшим в Сары-Озеке к тому, что совсем близко, прямо за забором живёт коренное население, это было удивительным. Сам город напоминал что-то среднерусское или сибирское. И поэтому уклад жизни в нём был настоящий русский, без всякого национального колорита. Даже при историческом разделе СССР, были горячие головы, доказывающие то, что Восточно-Казахстанская область к Казахстану никакого отношения не имеет (что в общем плане является совершенно верным!) и необходимо присоединяться к России.

Дом наш находился в центре города, но стоял так удачно, что был внутри жилого квартала, окружённый другими такими же домами, в глубине от центральных улиц, поэтому чужие люди редко появлялись у нас во дворе, он был тихим, не проходным и очень уютным. Прямо в торце нашего дома (на зависть всем близлежащим домам) из квадратного бруса, оббитого сеткой «рабица» была огорожена многофункциональная спортивная площадка. Там мы играли летом в мини футбол, а зимой в хоккей. Одновременно с этим, если буквально повернуть за угол соседнего дома, то попадаешь на одну из центральных улиц. На ней был огромный магазин – ЦУМ в несколько этажей, кинотеатр «Орлёнок», где фильмы шли целый день. И это было нашим любимым времяпровождением по воскресеньям и на каникулах – мы всегда были в курсе всех новинок кинопроката.

А рядом с ним стоял наш «любимый», и самый ближайший к нам ларёк с мороженным. Я до сих пор помню цены на него: по 11 копеек «Морозко», по 15 копеек «Шоколадное», по 19 копеек «Пломбир» в обёртке или бумажном стаканчике, а по 20 копеек в вафельном стаканчике. Но самым дорогим и редким, которое было не всегда – это было по 22 копейки «Эскимо» на палочке. Летом в жаркие дни мы иногда съедали по 3-4 штуки, а то и больше в несколько заходов. Рядом с кинотеатром был единственный на весь город ювелирный магазин «Янтарь», поражающий в то время своей заманчивой роскошью.

Там было всё: цепочки, кольца и серьги и всегда толкался народ, разглядывая витрины. Конечно, сейчас трудно в это поверить, когда ювелирные магазины в городе растут как грибы в урожайный год, что он был единственным на весь город. Удивительно, но всем этого одного магазина хватало. Магазин был так знаменит, что он был известен любому человеку в городе, и если кто-нибудь спрашивал о нашем районе или где мы живём, мы гордо отвечали: «Возле «Янтаря»!», и все сразу понимали, где это. В нашем возрасте нам этот магазин был менее всего интересен и поэтому я и был в нём за два года всего несколько раз.

Выйдя из подъезда нашего дома, и если пройти прямо вдоль другого дома, то попадаешь на набережную реки Ульбы. Она была хорошо отстроена: имела наклонные плиты к реке, парапет, ограждения, вдоль них пешеходные аллеи с лавочками, обсаженные кустами, по которым вечерами любили бродить, прогуливаясь люди – вот такая пешеходная зона в городе. Выходя на набережную от нас, необходимо было обойти дом, у которого на первом этаже был тоже единственный в городе магазин «Комиссионный». В него всегда было интересно заходить и рассматривать различную мебель, кино и фототехнику, посуду и ещё много всего интересного, чего уже и не упомнишь. У нашего двора, как раз напротив выхода между домами было «своё» место на берегу реки. Дело было в том, что от наклонных плит до реки был небольшой участок, укреплённый огромными гранитными валунами размером примерно 2х1,5 метра, а между ними камни поменьше.

На них очень удобно было загорать и просто сидеть, глядя на реку и противоположный берег, который был не оборудован как наш, а представлял собой просто песчаную отмель с мелким ярко-жёлтым горячим песком-пляжем с постепенным понижением дна – там отдыхало большинство населения города. С нашей же стороны были камни, и сразу начиналась глубина, что позволяло нам сразу нырять с берега или с камней. Поэтому с нашей стороны реки купающихся людей было меньше, но всё равно весь берег имел «свои» места, где купались пацаны и девчата с разных дворов. Ели ты выходил во двор, а во дворе никого не было – то можно было смело идти на берег Ульбы и найти всех там. Когда наступали летние каникулы мы, бывало целыми днями сидели на берегу, на тёплых камнях.

Именно здесь, на реке я впервые в своей жизни увидел байдарки и каноэ, на них постоянно тренировались воспитанники спортивной школы. Они были небольшими, на которых плавали по одному или по двое. Но всё равно было красиво на них смотреть, когда они гребут в полную силу, то лодки прямо летели над водой. Самые запоминающиеся впечатления остались, когда смотришь на них с моста, который соединял два района города. Он был огромный – по нему  были проложены трамвайные пути, несколько полос для автомобилей и широкие тротуары, на которых всегда в центре задерживались люди, чтобы постоять и полюбоваться видами города, реки и спортсменами, тренирующимися возле моста. Так что, подводя итог описанию дома – можно сказать, что мы жили в чудесном месте, в тихом дворике, но в центре города, с хорошей транспортной развязкой и чудесной рекой за соседним домом.

Многие вопросы в городе решались совсем по-другому и не так как в городке, над которыми я раньше просто не задумывался. Например, рядом с домами нигде не было мусорных контейнеров – здесь все жильцы собирались на маленьком пятаке между домами с вёдрами в определённое время, около 19.00 и ждали специальную машину. Она, подъезжая к нашим домам, сигналила для тех, кто ещё не успел выйти или опаздывает. А мы, кто стоял и ждал, вываливали в неё свой мусор. Она стояла буквально несколько коротких минут и ждала опоздавших, а потом уезжала. Другой возможности куда-то выбросить мусор просто не было. Поэтому это время ожидания машины все использовали для встреч, женщины выходили заранее, чтобы успеть обсудить всё между собой, а мы тоже в это время успевали решать все вопросы, которые нам были необходимы. То есть это был как бы ежедневный клуб встреч и наша «детская обязанность».

Ещё необычным в доме было то, что в подвале нашего дома были изготовлены из деревянных реек так называемые всеми – «ячейки» место, где можно было хранить всякий хлам, картошку, а зимой велосипеды и т.д. Закрывались они на висячие «символические» замки, так как между рейками были щели толщиной 3-4 см, и они все насквозь проветривались и проглядывались. Но никому в то время и в голову не приходило что-то сломать и взять чужое. Ключи от подвала хранились у старшего по подъезду, но их всегда можно было взять. И чтобы сходить туда никогда не было никакой проблемы. Иногда летом, во время сильной жары, мы прятались там от солнца посидеть и побродить по полутёмным его закоулкам.

Хорошо запомнился ближайший к нам гастроном, в который приходилось ходить за хлебом. Это была моя обязанность. Кроме хлеба в нём мы ещё по приезду покупали «экзотическое» для нас тогда шоколадное сливочное масло. С тех пор, когда я ем или вижу его, то сразу вспоминаю Усть-Каменогорск. Сейчас это кажется невероятным, когда магазины расположены один на одном и работают до самого вечера или всю ночь. А в то время они были очень редки и работали по своему – удобному для них графику с 9.00 до 19.00 и с перерывом на обед с с13.00 до 14.00. Сейчас все привыкли, что такого понятия, как обед уже нет, только остались последние «динозавры» социализма – почта и сберкассы, но скоро надеюсь, и до них доберётся жизнь и они, будут работать как удобно для людей. А тогда надо было успеть до закрытия магазина сбегать или сходить купить хлеба. Иначе его купить было нигде просто не возможно. Выкручивались из этого, занимая у соседей.

Город был большой, хорошо отстроенный. После гарнизона, с его тихой и размеренной жизнью – быстрый ритм города был интересен, увлекал, и я старался его быстро изучить, пройти и осмотреть все его места и уголки, по привычке вынесенной из гарнизона потому, что там я знал всё, и не было такого места, где бы я не был. Это было золотое время – время «жажды жизни» и сам огромный город давал мне в этом почти неограниченные возможности. Помимо детского кинотеатра рядом с нами – «Орлёнка», немного дальше сразу за ЦУМом был другой – «Октябрь», в нём было два зала, ещё дальше, на центральной площади стоял самый лучший и большой в городе кинотеатр «Юбилейный».

Самым удивительным было то, что в местной областной газете «Рудный Алтай» печатался список кинотеатров с названиями фильмов и временем сеансов. Поэтому у нас всегда был огромный выбор, – в какой кинотеатр идти. Но в отличие от гарнизона, где хождение в кино всегда было ярким событием и радостью, в Усть-Каменогорске это чувство как-то утратилось оттого, что фильмы шли каждый день, с утра до вечера. Появилось чувство выбора, «насыщения» что ли кинофильмами или просто прошло то время, и появились новые интересы и возможности. А может быть, всегда так бывает, когда у тебя есть большой выбор в любое время, то теряется чувство радости и ощущения от этого притупляются – ты  просто привыкаешь к этому.
Хорошо помню, что именно в это время появилось новое чудо – азартная лотерея «Спортлото» «6 из 49» и «5 из 36».

 Именно в то время мы с отцом очень увлеклись ей. Мы пытались вычислить выигрышную комбинацию цифр, что-то комбинировали, анализировали цифры, которые выпадали чаще других, вырабатывали какую-то свою тактику игры и очень надеялись на большой выигрыш, но за всё время игры всего несколько раз выигрывали по три рубля и только один раз 25 или 30 рублей. Со временем интерес к ней угас потому, что большого выигрыша всё не было и не было. Но то нетерпеливое время в ожидании тиража я хорошо запомнил.

Город был промышленный – основным производством был УМЗ (Усть-Каменогорский машиностроительный завод), на нём работала, наверное, четверть населения всего города. Он работал на оборонку и был огромный и секретный, вдоль него было несколько автобусных остановок, которые так и назывались – первая проходная, вторая и так далее. Вторым был ТМК – титаномагниевый комбинат, выплавляющий очень редкие металлы из полиметаллических руд, добываемых в городах – спутниках Лениногорске и Зыряновске. В эти города доехать можно было только через Усть-Каменогорск, как по ЖД, так и автомобильной дороге, т.е. эти города были тупиками.

 Третьим крупным заводом был СЦК – свинцово-цинковый комбинат. Мама устроилась работать в медсанчасть УМЗ, её проверяли целый месяц, но так как она была жена офицера и коммунистом её туда взяли. Поэтому она уезжала с утра и приезжала только вечером, так как с территории завода в обед не выпускали. Отец же приезжал на обед на один час, поэтому если я учился с первой смены, то даже иногда с ним днём не встречался. А на каникулах целый день был предоставлен сам себе. Но жизнь в городе не была скучной (хотя она и в Сары-Озеке для меня не казалось скучной), у нас был телевизор, у меня отдельная комната, где можно было спокойно читать или заниматься даже по вечерам и ночам, а на улице всегда можно было куда-нибудь сходить. На берег Ульбы или Иртыша, или в ЦУМ – по которому можно было бродить часами, разглядывая товары в отделах кино и фото, телевизоров и музыкальных инструментов.

Набережная Иртыша была копией Ленинградских – из такого же тёмно-красного гранита с парапетами и лестницами – любимое место отдыха горожан. Единственное отличие Иртыша от скромной реки Ульба было то, что в нём даже самым жарким летом никогда нельзя было купаться. Река была просто огромной, шириной около километра, вода холодная и большое течение. Но вид на реку был прекрасный – большая вода, на другой стороне зелёный лес на фоне голубого неба. Ещё на берегу Иртыша был огромный гастроном, в котором всегда продавали московские конфеты. Надо сказать, что город был «закрытым» для иностранцев, то есть им в город был запрещён въезд, как в одиночку, так и в составе экскурсий из-за промышленных производств. И снабжение города было соответствующим, как говорили тогда – «московским».

Поэтому мама всегда, когда получала получку, примерно один раз в месяц всегда ходила в него покупать любимые всеми нами московские конфеты, которые раньше привозил отец из Москвы. В этом гастрономе конфеты были всегда в огромном количестве, но и больших очередей никогда не было. Людей было достаточно, все брали понемногу, больше смотрели, поэтому я тоже любил с ней вместе ходить. Мама сначала спокойно и внимательно смотрела все, что есть в витринах, советуясь со мной что брать, а затем набирала разных конфет понемногу, но всё равно получалось очень много. Поэтому время, прожитое в Усть-Каменогорске, мне так и запомнились тем, что у нас в доме всегда были московские карамели. Но всегда когда в магазине появлялось что-то новое и необычное, она брала, как она говорила – «на пробу»; то коробочку с финиками, инжиром или пастилой, в этом же магазине мы впервые купили баночки с ананасами в соке, сиропе и ещё чего-то много экзотического, чего я уже и вспомнить не могу.

Конечно, сейчас в наши годы это выглядит немного наивно, когда все магазины завалены фруктами и конфетами круглый год. И уже ананас, банан, мандарин не вызывает никакого восторга и кажется, что так было и будет всегда. Но в те годы – 1974-1975, всё было совсем не так, не во всех городах был достаток, ну а нам, прожившим многие годы в заброшенном гарнизоне, это было как подарок и награда за долгие годы мучений и символом перемен к лучшему. Мало того сказать, что «заморских фруктов» мы просто в глаза не видели и знали об их существовании только по картинкам и фильмам.

 Первый банан в своей жизни я увидел только к 25 годам, а ананас чуть раньше – такое было время! Наша страна строила социализм – светлое будущее всех народов и не могла отвлекаться от этой главной задачи на всякую ерунду вроде обеспечение своих граждан «заморскими» фруктами. Были груши, яблоки – этого и достаточно. Всех людей убеждали в том, что надо немного потерпеть, а вот когда всё построим и победим во всём мире – тогда и наедимся всего вдоволь. Но я отвлёкся.
 
Выйдя из магазина, мы всегда немного любили молча постоять на набережной, глядя на реку и каждый, думая о чём-то своём. Мама, когда смотрела на реку, делала такие мечтательные глаза, и видно было, что в своих мыслях уносилась далеко-далеко. Она всегда говорила, что это как в Ленинграде, (видимо ей тоже очень нравилось это место в Усть-Каменогорске – так как оно навевало ей воспоминания о том времени, когда они были молодыми и жили в Ленинграде). А на обратном пути, в соседнем доме, за углом от магазина было наше любимое детское кафе «Лакомка», мы обязательно заходили в него, потому что только там, в тепле и уютном зале за столиком можно было вдоволь поесть мороженое, которое я раньше видел только в кино.

 На высокой металлической вазочке – цветные шарики: красные, синие, жёлтые, зелёные, с шоколадной крошкой – и их можно было есть ложечкой не спеша, разглядывая через витринное стекло прохожих и никуда не торопясь. Это мороженное было самым вкусным из всех, которое можно было купить в городе. Минуты, проведённые там, после посещения магазина, с полной сумкой конфет и разных «экзотических» баночек были, наверное, самыми счастливыми в зимнее время из воспоминаний об Усть-Каменогорске.
После военного городка жизнь в городе, как у нормальных гражданских людей тоже радовала родителей. После того, как мы прожили две незабываемые недели «цыганской» жизни пришёл наш контейнер. Оказалось, что у нас очень мало мебели, много вещей так и осталось храниться в ящиках, конечно большинство вещей мама разложила в стенку нашего гарнитура, купленного в Сары-Озеке, но отсутствие шкафов всё-таки сказывалось.

 Поэтому практически сразу родители купили хороший спальный гарнитур. Там оказались огромные шкафы с антресолями, тумбочки и кровати. Часть шкафов поставили у меня в комнате, один у родителей в спальне. Собирали мы их с отцом вдвоём, внимательно изучая инструкцию, потому что он был привезен в огромных коробках, упакованные в штабеля из панелей. Радостно было видеть, как из огромного конструктора вырастают пригодные для жизни вещи. Уже тогда родители знали, что жить нам в этом городе предстоит совсем недолго – до окончания отцом академии, поэтому такие хорошие для переездов снарядные ящики решено было сохранить.

 Хорошо, что в квартире было вполне достаточно места для их хранения. Ящики, которые высвобождались по мере сборки шкафов, аккуратно сложили в нише таким образом, что у меня там получилась фотолаборатория, где можно было спокойно, никому не мешая, печатать фотографии. Это было здорово, ведь когда печатаешь в ванне, то нельзя всё оставить и прерваться, а сидя в своей нише, я мог печатать  днями и ночами, никому не мешая.
 
Тогда же у меня в комнате появился огромный полированный письменный стол, у которого сзади была полочка для книг и отсек-тумбочка. Он стоял у окна и это давало мне возможность заниматься в любое время. Для занятий по вечерам была куплена настольная лампа. Я забрал её с собой и она до сих пор жива, пережив с нами все переезды, несколько капитальных ремонтов. Сейчас она стоит у меня на столике и включается по вечерам. Сколько времени я провёл за этим столом! Очень хорошо в память врезался вид из моего окна в Усть-Каменогорске, когда я поднимал голову от него. Я уже упоминал, что наш дом стоял в глубине от улицы, поэтому окна выходили на тыльную сторону дома, где были небольшие сараи и тихий пустырь, осенью всегда заваленный жёлтыми листьями.

Далее стояло двухэтажное здание статистического управления совершенно заросшее деревьями. Вот тогда заинтересовавшись названием, я узнал про науку – статистику, которая вычисляет «среднюю температуру по больнице». Согласно которой, если один человек съел целую курицу, а другой человек совсем ничего не ел – то каждый съел по пол курицы! Сбоку от него дорогу закрывало одиноко стоящее девятиэтажное здание, в котором на первом этаже был ювелирный магазин «Янтарь».

Мама тоже работала в медсанчасти УМЗ по спокойному и нормальному графику и стала больше бывать дома, все ночные вызовы и дежурства остались в прошлом. Никто здесь теперь не «дёргал» её по вечерам к своим детям и она наконец-то, как и отец имела свои «железные» выходные. Мама стала больше времени уделять ведению домашнего хозяйства, много тратила она на приготовление всяких разнообразнейших блюд. Однажды ещё в Сары-Озеке, раскатав песочное тесто и не имея формочек, она попросила меня из обода крышки, которой закрывали иностранные банки с огурцами и помидорами, сделать что-нибудь на своё усмотрение. У соседей, которые приезжали в городок из-за границы встречались такие формы для теста – разные фигурки, звёздочки и это был большой дефицит. Немного обстучав его молотком, поработав плоскогубцами и обсудив с мамой свой проект, мы изготовили свою собственную форму, какой ни у кого не видели – этакую забавную птичку с клювом, напоминающую голубя мира с картины художника Пикассо.

Эта форма всегда с того раза всегда была с нами, бережно хранилась мамой в кухонном столе и все печенья из моего детства, сделанные мамой – так и остались у меня в памяти в единственном виде – в форме той птички. В Усть-Каменогорске мама наконец-то смогла купить такой комплект формочек, в котором были разные звёздочки, квадраты, ёлочки и полукруги. Но самой любимой у неё и меня всегда была и оставалась та самая птичка, которая была сделана своими руками. Кроме печенья она всегда с удовольствием пекла булочки. Что-что, а они получались у неё очень здорово, их вкус и запах так и помнится – с хрустящей корочкой и с маком, и с изюмом, и с курагой, с черносливом, да и просто сами по себе обсыпанные сахаром и ванилью. Она, под хорошее настроение напекала их очень много, складывала в большой тазик, сверху накрывала полотенцем, и всё равно запах в комнате от свежего хлеба стоял два-три дня. Вкус печенья и булочек из детства, когда их с молоком ешь на завтрак или на ужин запомнился мне очень явно – это вкус детства!

Ещё запомнилось удивительное блюдо под названием – форшмак. Это слово иногда очень редко появляется на слуху, и я уверен, что большинство людей просто не знает, что же это такое. Благодаря моей маме я его попробовал в своём детстве и последний раз это было в Усть-Каменогорске. Точно я сейчас не помню, но для его приготовления точно необходима была селёдка. Она очищается от костей, мелко режется или пропускается через мясорубку, добавляется сливочное масло, кетчуп, лук и ещё что-то. Всё ставится в холодильник, а затем намазывается на хлеб и если закрыть глаза, то по вкусу это напоминает чёрную или красную икру. Впечатление от этого просто незабываемое! С того счастливого времени прошло уже более 30 лет. И только иногда, когда вдруг случайно услышав это слово, вспоминаешь этот вкус и те незабываемые времена, когда была жива мама.
 
У родителей наконец-то появилось свободное время и большой город позволял им вместе куда-нибудь сходить. Хорошо запомнилось, как однажды во Дворце Металлургов был концерт московской оперетты, и они купили мне билет. Я в то время учился во вторую смену в школе. Они уехали пораньше, чтобы не спешить к началу. Мне же пришлось очень быстро прямо со школы забежать домой, оставить портфель и на автобусе ехать несколько остановок. Но я успел как раз к третьему звонку, быстро войдя в зал и только присел вместе родителями как сразу же началась оперетта. Называлась она «Вольный ветер». До этого я никогда не видел «вживую» оперетт и необыкновенное чувство того, что ты сам вместе с героями живёшь на сцене, переживаешь, было очень захватывающим. Да, я понял, что смотреть по телевизору это одно, а вот так – совсем другое.
Помимо совместных походов в кино или театры отец с мамой в хорошую погоду летом, после работы шли купаться на реку благо, что она была  рядом с нашим домом. А в то время когда была хорошая погода, а купаться ещё было рано или уже поздно, то они шли вдвоём к реке на рыбалку.

У отца была своя простенькая удочка и он, меняя насадки, с упоением сидел и следил за поплавком, ловя небольших чебаков. Мама сидела на крупных валунах рядом с ним, просто отдыхая и разговаривая с отцом о чём-нибудь, наслаждалась пейзажами и видом на реку Ульбу. Сам смысл ловли рыбы заключался в том, что отец, поймав несколько рыбок в конце рыбалки, отдавал их какому-нибудь пацану-рыбаку, так как дома с ними никто не хотел возиться. Отцу всегда доставляло удовольствие её ловить – то есть сам процесс ловли рыбы, а не её количество.

Я тоже если не был занят своими более важными делами, шёл с ними и сидел на берегу. Это было необычно тем, что когда, спустившись с парапета и подойдя к воде, сядешь на камни – ты попадаешь в совсем другой мир. Сразу тебя охватывает чувство ощущения уединения и хоть ты находишься практически в центре города, все люди, дома, автобусы и проблемы остаются где-то далеко за парапетом, а здесь у воды ты один. А поднявшись на набережную, ты вновь попадаешь в мир вечно спешащих куда-то людей.
 
Именно в Усть-Каменогорске я впервые увидел огромный футбольный стадион, где проходили настоящие матчи Усть-Каменогорской команды «Восток», которая играла во второй зоне первой лиги. Он находился на другом конце города, но автобус, который ходил туда останавливался на набережной Ульбы как раз возле нашего дома. Первый раз я попал на стадион вместе с отцом, но потом ходил и один. Но примерно один раз в месяц и отец, по хорошей погоде всегда составлял мне компанию. Он тоже с удовольствием посещал матчи нашей футбольной команды, когда он был свободен и предлагал нам сходить вместе. Стадион по сегодняшним меркам был, конечно, не очень большой, но имел всё, что нужно: большие трибуны с деревянными лавками, табло для счёта, поле с зелёным газоном и нанесённой на него разметкой и ценой билета – 1 рубль.

Народу всегда было не много, самые преданные фанаты и любители футбола, но центральные трибуны всегда были заполнены. Впервые я видел, как зрители в едином порыве радовались, свистели и кричали, когда наши футболисты забивали гол и очень огорчались и свинцовым молчанием воспринимали пропущенный мяч в свои ворота. Команда «Восток» играла средне, находясь в середине турнирной таблицы, иногда немного поднимаясь вверх, то вновь опускаясь. Сидя на трибуне с отцом я многому научился и понял, глядя на футболистов – основным правилам игры, тактическим построениям и работе арбитров. Самое главное я понял, что смотреть футбол по телевизору и на стадионе – две большие разницы. На стадионе всё ярко, эмоционально, сам выбираешь то место, в которое хочешь смотреть, а не вглядываешься в экран телевизора глазами телекамеры.
 
На другой стороны реки Ульбы, прямо через мост от нас был огромный хоккейный «Ледовый дворец».  В него мы ходили пешком. В Усть-Каменогорске в то время была своя хоккейная команда – «Торпедо У-Ка», игравшая в высшей лиге. Поэтому к нам приезжали все звёзды тех времён: «ЦСКА», московские «Динамо», «Торпедо» и ещё какая-то команда из города Кирово-Чепецка. С этим Дворцом связаны многие воспоминания. Отец хоккей любил больше, чем футбол и мы с ним часто ходили вместе. Иногда, правда я из-за школы (второй смены) к началу матча не успевал, но ко второму периоду я всегда умудрялся успеть, и отец выносил мне контрамарку (такой специальный талон, который давали на выходе курильщикам, которые в перерывах между таймами могли курить только на улице).

Отец себе оформил входное удостоверение на все матчи и поэтому ходил всегда бесплатно. Но, выходя в перерыве, ждал меня в определённом месте и мы уже вместе – он по удостоверению, а я по контрамарке заходили на второй тайм. Я тоже, иногда этим удостоверением «злоупотреблял», пользуясь тем, что бабушки у входа не очень-то вглядывались в фотографию, а знали просто форму удостоверения. Конечно, при этом необходимо было выглядеть солидно, проходить через вход, который был ближайшим к служебному или просто в толпе болельщиков, чтобы не возникало желание сверять. С этим хоккеем у меня тоже связаны несколько эпизодов в школе. Как сейчас помню, последним уроком во время хоккейных матчей почему-то всегда попадала экономическая география.

 Так как по географии у меня всегда была твёрдая пятёрка, а просто так уходить с урока не хотелось, то я (когда шли игры) всегда на перемене тихонько подходил к учительнице и отпрашивался с урока не скрывая, что иду на хоккей во Дворец спорта, и она всегда меня отпускала. Конечно, я её никогда не подводил, учился хорошо и никому об этом не говорил из одноклассников (это был наш с ней секрет). Но когда не было школы, то мы сразу шли с ним к началу матча.

 Он всегда любил приходить заранее, спокойно выбрать место, которое ему нравилось, сесть и постепенно наблюдать за тем как наполняется стадион болельщиками, вдыхать этот особенный запах льда, который специальная машина закатывает перед началом матча, как выкатываются на разминку игроки команд под бодрые ритмы спортивных песен из репродукторов. Всегда наблюдая матч, он тоже увлекался зрелищем и вместе со зрителями переживал все острые моменты и радовался забитым шайбам.
 
Во Дворце спорта кроме хоккейных матчей часто проходили различные концерты. Мы ходили на многие с родителями, но у меня в памяти почему-то ярко остались только два. Первый – ледовое шоу знаменитых фигуристов по какой-то сказке, приключения Золушки или Снежной королевы. Но это было красиво и здорово: красивые и яркие костюмы, огромное количество народа, разноцветная игра подсветки прожекторов. Для выступлений разобрали часть ограждения и оставили только половину катка, а на другой сделали партер – поставили ряды с креслами. Второй я запомнил лучше – это выступление певца-цыгана Сличенко и трио «Ромэн». Он уже тогда был очень знаменитым, ведь он снялся в кино «Свадьба в Малиновке», поэтому мы с родителями с радостью пошли смотреть на его концерт.

Впервые я слышал так много душевных и зажигательных цыганских песен, русских романсов, этих необычных танцев в длинных, ярко-цветастых юбках. Можно сказать, что я вообще впервые в своей жизни видел цыган так близко. Кроме нашумевшего в то время кинофильма «Табор уходит в небо» и этого концерта я их не видел. Особенно поразило количество человек поющих в хоре – их было не меньше сотни, от самых маленьких детей до уже солидных бабушек и стариков с бородами. Я никогда не больше в своей жизни не видел такого количества цыган сразу в одном месте. Конечно, все они отличались от тех, которых показывают в кино, кочующих в таборе и живущих воровством и конокрадством. Эти уже были больше эстрадными артистами, и как отец мне пояснил – трио «Ромэн» было вообще единственным цыганским в СССР.

Каждую зиму, во время зимних каникул, в Усть-Каменогорске проводился детский чемпионат по хоккею «Золотая шайба», где играли школьники. Он всегда был бесплатным, и все матчи шли чередой с утра до вечера. Когда у нас было свободное время, то иногда целыми днями пропадали там. Самое любимое место у нас было сразу за командами сверху, потому что все хоккеисты, сломанные и треснувшие клюшки, отдавали нам. Это всегда было царским подарком! Клюшка у нас во дворе – это был дефицит. До сих пор помню название фирмы той клюшки, которая была у меня – «ЭФСИ». Все клюшки любовно оклеивали стеклотканью, поломанные ручки скрепляли специальными надрезами и клеили эпоксидным клеем (который все называли почему-то – «бокситным»), оббивая место стыка жестью. До этого я как-то с этим клеем не сталкивался, но в Усть-Каменогорске быстро научился от друзей во дворе этим нехитрым приёмам по ремонту и восстановлению клюшек.

 У меня тоже сначала была клюшка «сделанная» своими руками. Почему-то мысли её купить, хотя они были в ЦУМе, ни у кого не возникало – все доставали их во Дворце спорта. Делали их часто из двух, а то и из трёх своими руками и за сезон ломали по две-три штуки и вновь доставали новые. Во дворе мы играли в хоккей только маленьким резиновым мячиком, а не шайбой, потому что от ударов по шайбе клюшка могла сломаться и немаловажный момент – если в тебя попадали шайбой, то было очень больно! Но игра в хоккей была неразрывно связана с ударами клюшкой по ногам и по голове. Конечно, никто не старался бить друг друга, но в азарте игры всегда кому-нибудь доставалось. Однажды досталось и мне по ноге, и я хромал целую неделю. Но обид никто ни на кого не держал.

Однажды отец, посмотрев на мою самодельную клюшку, сказал: «Завтра пойдём с тобой в ЦУМ и если надо – купим приличную клюшку». Наутро мы пошли в спортивный отдел и он купил мне мою первую (и сразу последнюю, потому что она у меня была всего одна) настоящую клюшку за 4 рубля 80 копеек! Это были большие деньги по тем временам. С того времени я играл во дворе на зависть всем пацанам целой клюшкой. Конечно, я её берёг и проиграв ей две зимы в Усть-Каменогорске, а затем как вещь первой необходимости забрал её с собой в Чимкент в надежде на то, что она мне ещё обязательно пригодится. Но где как оказалось, она была совершенно не нужна и ещё долго хранилась у нас в гараже как память. Куда она потом делась я не знаю.


      УСТЬ-КАМЕНОГОРСК. ВЫБОР УВЛЕЧЕНИЯ – МАРКИ. ШКОЛА №1.
                ВСТУПЛЕНИЕ В КОМСОМОЛ.

Вспоминая жизнь в Усть-Каменогорске нельзя не рассказать о Дворце Металлургов и моём увлечении марками. Когда я с родителями переехал в Усть-Каменогорск – город, можно так сказать, оглушил меня своими фантастическими возможностями, и самым удивительным из них была – посещение Дворца Металлургов, где в фойе по воскресеньям собирались все коллекционеры города.  Там были все и всё! Я уже упоминал, что я как все пацаны в том возрасте тоже собирал значки, этикетки и марки. Но здесь в разных местах огромного фойе кучками сидели любители марок, значков, монет, этикеток, открыток и многого другого. Не спеша, разглядывая всё спокойно можно было переходить от одних любителей к другим. Какой-то умный человек в этом городе дал возможность всем любителям собираться в одном месте круглый год. У меня от всего увиденного сразу просто разбежались глаза – это неограниченные возможности!

Вот тогда передо мной стал нелёгкий, мучительный  и трудный вопрос выбора! Дальше собирать всё подряд, как в Сары-Озекё было просто не возможно. Моя буйная энергия бьющая во мне через край из-за открывающихся неограниченных возможностей вертелась колесом и не находила ответа. Тем более, после окончания музыкальной школы у меня появилось масса свободного времени! Появилась возможность пополнять свои коллекции более планово, целенаправленно, концентрируясь на чём-то одном. Но пришло то время, когда необходимо было срочно чётко определяться с каким-то одним увлечением, потому что на всё сразу просто не хватило бы денег и времени.

 Конечно, я знал, что в мире есть много разных чудаков собирающих разные вещи: железные банки с пивом, карандаши, календари, лезвия и бритвы, курительные трубки, пробки и наклейки с бутылок, пачки с сигаретами и многое другое. От обилия возможностей города просто закружилась голова. Не найдя самостоятельно ответ на этот вопрос, я решил посоветоваться с отцом. Вот тогда отец, и я это хорошо помню, опять помог мне, посоветовав выбрать марки, а в них – определить главную цель коллекции, или тему, или страны.
 
Несколько дней я мучительно думал и размышлял над этим вопросом. Из огромного количества разнообразных тем, я сразу отказался от таких «несерьёзных» на мой взгляд – «Флора», «Фауна», «Цветы», «Рыбы», «Автомобили» и других. Свой выбор я остановил на основных темах: «Спорт» и «Космос». А в рамках этих тем ещё направления: «Олимпийские игры», «Спартакиады», «Виды спорта», «Освоение луны», «Освоение Марса», «Космические аппараты», «Космонавты и астронавты». Намного лет вперёд я определил свой интерес, а позже и отца.

Потом к этому добавились ещё и хронология марок СССР – все выпуски с 1960 года по четыре штуки (квартблоки), года моего рождения. Затем отец сам задумал собрать все выпуски и более ранних годов. В городе было большое, серьёзное общество филателистов (коллекционеров марок) и огромный магазин с большим выбором марок, а так же альбомов для их хранения, конвертов и открыток. Для того чтобы записаться в общество филателистов мне не хватало возраста (шестнадцати лет!), но эту проблему решили гениально просто. Познакомившись с председателем общества и обсудив с ним все дела, и он, видя моё серьёзное отношение, предложил выход – просто оформить членский билет на отца. Я сам написал заявление от его имени, принёс фотографию и вечером поздравил отца со вступлением во всесоюзное  общество филателистов, показав ему его членский билет. Хоть и увлекался марками я, но по воскресеньям, когда у него было свободное время, он всегда с радостью соглашался поехать со мной на встречи. На многие годы это стало нашей привычкой – утром по воскресеньям обязательное посещение общества филателистов.

 Не маловажным преимуществом от вступления в общество было то, что в магазине мне (в смысле – отцу, на его билет) откладывали новые поступления марок, которые не всегда поступали в продажу, а только распределялись членам ВОФ. Когда мы вместе приезжали во Дворец Металлургов он спокойно присаживался где-нибудь в уголке, затевая разговор с председателем и взрослыми членами общества, давая мне возможность спокойно всё посмотреть, выбрать, иногда я подходил к нему посоветоваться, а если не хватало денег, то спланировать покупку выбранных экземпляров на последующие дни.

 Затраты на марки были более-менее доступны – до трёх-пяти рублей в воскресенье. Иногда удавалось произвести обмен, тогда расходы сокращались совсем или наполовину. Это общение отца постепенно осмысливалось, с его помощью открывался мир других стран, истинная цена марок в международных каталогах, я узнал известное всем филателистам слово – «Ивер», французский мировой каталог, цены во франках – французской валюте.
 
Увлечение марками заставляло меня приобретать книги и литературу по космосу, спорту, олимпийским играм, приобретать каталоги СССР. Так же это вырабатывало аккуратность в обращении с марками, приучало к систематизации, вдумчивости. Приходилось отслеживать все космические запуски, не только у нас в стране, но и за рубежом. Помнить фамилии космонавтов и названия аппаратов. Следить за проведением спортивных соревнований в мире, знать вид спорта и страну или фамилии чемпионов.

Я очень быстро понял, что если этим заниматься – то заниматься надо серьёзно, как говориться – тяп-ляп не пойдёт. Надо изучать литературу, отслеживать выпуски всех стран, помнить и держать в голове много информации – цены, курс, № марок по каталогу, а ещё спецпечати, надпечатки на марках, конверты со специальными гашениями, открытки и карточки. Постепенно отец сам тоже стал с интересом, более внимательно относиться к этому, вникать, разбираться, что-то читать, что-то иногда сам выбирал для меня, подсказывал и впоследствии тоже увлекся марками. Коллекция  постоянно, благодаря отцу расширялась, увеличиваясь в размерах, нам приходилось подкупать новые альбомы, забирать у мамы крепкие картонные коробки из-под обуви, в которые складывали конверты и открытки.

Из-за увлечения марками, надо честно сказать, я получил много знаний. Во-первых – география, всегда было интересно узнать, что это за страна и где она находится? Помимо стран мира была ещё куча экзотических островов, колоний, заморских территорий, арктических и антарктических станций. Отец в это время принёс с работы огромную политическую карту мира и повесил её у меня в комнате. По ней мы всегда могли найти всё, что нам было нужно. С помощью  этой карты, которую я хорошо выучил с детства, я знал где находится любая страна, острова, да и почти все столицы крупных стран.

Эти знания мне очень пригодились в жизни в разных ситуациях. Эта карта так и переехала с нами в Чимкент, а затем ещё долго висела в лоджии после ремонта в моей комнате, когда я уехал учиться в Алма-Ату. Сколько лет я, учась в старших классах засыпая вечером и проснувшись утром, смотрел на неё, изучая очертания материков и все мелкие подробности изображённые на ней! Как вовремя она появилась в моей жизни. Из-за этого потом в жизни приходилось удивляться, когда я сталкивался с дремучими людьми, которые не знали иногда, где течёт река Нил, или находится какая-нибудь известная страна. Ведь для меня всё это было интересно и с детства перед глазами.

Во-вторых, из-за увлечения космосом я всегда был в курсе всех космических новостей и событий по годам и датам. Таких как, в каком году полетел первый спутник, когда и какие собаки летали в космос, когда полетел Гагарин, фамилии космонавтов, своих и американских, все полёты космических аппаратов к Луне, Марсу и Венере, всю программу «Аполлон», одиссеи «Луноходов» и многое другое. Это было золотое время начала освоения космоса, все интересовались этим хоть немного, но я знал всё досконально, так как постоянно отслеживал выпуски марок всех стран мира посвящённых всем событиям связанных с космосом.

 Не могу сказать, что это мне самому было не интересно, эти знания многое мне открыли в области космоса, космической техники, науки и астрономии. Уже тогда я начал задумываться о строении нашей солнечной системы, всей галактики, космических расстояниях и о чуде природы – нашей планете. От этих мыслей захватывало дух. Кто мы? Одни ли мы такие среди  миллионов звёзд? Где же вы, инопланетные существа?

В-третьих, марки о спорте давали мне знания и возможность знать все годы и места проведения летних и зимних Олимпийских игр, чемпионатов мира и Европы по разным видам спорта. Я узнал, что существуют олимпийские виды спорта и не олимпийские, есть Панамамериканские игры и чемпионаты Азии. Существуют даже такие соревнования как скачки на верблюдах, мотобол, гольф, огромное авиа направление: парашютизм всех видов, вертолётный, самолётный спорт, большое количество морских видов: гонки на различных яхтах, байдарках, подводное ориентирование.

 А ещё соревнования моделей самолётов, кораблей, машин и просто гонки на всём: на разных видах велосипедов, автомобилей, лошадей. Помимо этого узнавал фамилии чемпионов, победителей и призёров. Попутно приходилось выучить историю олимпийских игр в древней Греции, талисманы и символы игр. Все эти знания много раз пригодились мне в жизни из-за того, что я начал серьёзно увлекаться марками. Хорошо, что выбранные мной темы были в постоянном развитии, постоянно что-то запускали в космос, шли беспрерывные соревнования, и выпуски марок непрерывно обновлялись – всё это постоянно заставляло меня всегда всем по этим темам интересоваться, ждать и искать. И тихая радость не всем людям понятная от их приобретения, была небольшой моей наградой за это не давая возможности останавливаться.

Вообще-то коллекционирование марок приучило меня к терпению, поиску и систематизации знаний, нахождению дополнительных источников информации для достижения цели. Я хорошо знал народную мудрость, которую учили в школе о том, что – «Лишних знаний не бывает». Но её истинное осознание, её тайный смысл и глубина пришло намного позже. Многие знания, полученные по темам космос и спорт, пригодились в дальнейшей моей жизни. И всё это произошло благодаря увлечению детства – коллекционирования марок.

Удивительно, но к этому необходимо добавить, что во дворе моего дома я среди ребят не нашёл себе «сообщников» по увлечению. Все пацаны и девчонки во дворе не были плохими или хулиганами, но были какими-то инфантильными, не увлечёнными ни чем, ничего их особо не интересовало и, самое удивительное для меня – никто ничего не собирал. И я, выросший в такой увлекательно-бурлящей жизни гарнизона и сменивший её на тихую размеренную жизнь большого города, но с такими большими возможностями, этому очень удивлялся.

Город давал огромный выбор кружков, секций, возможностей увлечений чем-либо, но все во дворе жили своей, какой-то малопонятной мне жизнью, не объединяясь для чего-то. Все жили как-то по себе, интереса куда-то вместе сходить, просто съездить,  что-то посмотреть никто не проявлял – не было в них, что называется какой-то «искры». Не было в них того чувства гордости, сплочённости и солидарности, как у всех нас в городке того – что ты сын офицера и должен быть этого достоин. Это и приходилось постоянно доказывать местным «аборигенам». А здесь все они были детьми гражданских людей, родившиеся и выросшие в этом доме. И у них всё интересы кончалось на «малом круге»: школа, двор, беседка и наша спортплощадка, летом ещё место на берегу Ульбы, а большего им было и не нужно.  Мне же было «тесно» в таких рамках и раз имелась такая возможность, то я всё изучал самостоятельно. Тем более в городе заблудиться было практически невозможно.

Сам город стоял на берегу Иртыша и делился поровну рекой Ульбой. Все автобусы и трамваи ходили из одного конца города в другой по единственному мосту – это было очень удобно. Многие автобусы ходили до конечной остановки на ЖД вокзале, а самое странное для меня было то, что на них было написано: «У-Ка вокзал». Нигде больше, в других городах я не встречал такого словосочетания, обычно все пишут: «ЖД вокзал». Почему так принято было в Усть-Каменогорске, я не знаю, но это было необычным и немного удивляло. Я очень быстро выучил маршруты движения автобусов и трамваев, иногда доезжая на них до конечных остановок и обратно и практически уже через несколько месяцев знал, где находится любой район города и как туда доехать. А через некоторое время я понял, что я город знаю намного лучше многих «местных», выросших в нём с рождения.

Каким правильным оказалось выражение, которое я уже не помню когда и от кого услышал: «Если кто-то думает, что москвичи каждый день бывают в Большом театре или в мавзолее, раз живут в Москве – то очень сильно ошибаются!» В действительности, оказывается, что многие жители Москвы были в тех местах всего по одному разу в жизни, а то и вообще ни разу. А те, кто живёт в совсем другом месте, оказывается, стремиться к этому, то и бывает там гораздо чаще. Так получилось и у меня в Усть-Каменогорске.
 
Единственное, что двое ребят постарше меня, ходили в детскую спортивную школу, занимаясь футболом. Площадка возле нашего дома была «нашей территорией», где мы играли в футбол и хоккей. К нам приходили ребята с соседних дворов, но всегда играли с нашего разрешения – они были «гостями». Мы разрешали играть только аккуратно, не ломая сетку, потому что несколько раз за лето мы, когда сетка выдавливалась или отрывалась, то сами, вооружившись молотками и гвоздями,  ремонтировали её. Поэтому и сами относились к ней бережно и тем более другим не позволяли её ломать или портить. Ребята, которые занимались футболом, иногда брали нас собой на их соревнования, которые проходили на разных футбольных полях города.

Это были не стадионы, а пришкольные, заводские или принадлежащие разным спортивным школам – обычные площадки. И мы несколько человек – «группа поддержки», ехали вместе с ними на игру, которая часто проходила в другом районе города. Я тоже любил с ними ездить, переживая вместе с ними радость победы или горечь поражения, охраняя их вещи, пока они играли, при этом попутно используя возможность для изучения города.

Жизнь в Усть-Каменогорске отличалась от жизни в Сары-Озеке тем, что соседей по дому, подъезду и лестничной площадке мы практически не знали, да и снами особо никто знакомится, желания не изъявлял. В гарнизоне все были знакомы, всех знали по-соседски, бывало, соседи по лестничной площадке стучали друг к другу по простому, чтобы что-нибудь попросить: то стулья для праздника, то соли, то ещё что-нибудь – это было обычным делом. Уезжая в отпуск, всегда оставляли ключи соседям, полить цветы, сложить газеты из почтового ящика, да и просто приглядеть за квартирой в случае чего.

А тут все жили своей жизнью, своими проблемами, конечно, мы узнавали некоторых, особенно тех, кто живёт в нашем подъезде или в доме в лицо, но здороваться здесь было не принято. Хорошо помню только соседку-бабушку, она жила одна, часто выходила на балкон или погулять на лавочке возле дома. Несколько раз получалось так, что мне приходилось ждать отца с работы. Как так получалось, я сейчас не помню, но что-то были какие-то проблемы с ключами от дома. И я сидел у неё дома, делал уроки и смотрел телевизор, она всегда меня кормила и поила чаем. Она хорошо относилась ко мне и моим родителям, мама иногда ходила к ней поболтать о жизни и о своих делах.
Отец же познакомился с соседом, который жил в нашем подъезде выше нас. Как они познакомились, я не знаю, но отец стал заходить к нему вечером, а со временем стал заходить и я.

У него была огромная библиотека дома, книги занимали всё свободное место в доме: стояли вдоль стен на полках, в шкафах и везде где только было можно. Такого изобилия хороших книг в квартирах я в своей жизни ни у кого не видел ни до, ни после этого. Как уже его звали, я не помню, но он давал книги читать с одним условием – не пачкать, не мять, листы не загибать и относиться аккуратно. Уважая отца, он и мне всегда давал возможность выбрать. Все годы жизни в Усть-Каменогорске я брал у него книги как в библиотеке. Хороший он был мужик, спасибо ему за то, что разрешал пользоваться его огромной библиотекой, и я его, в свою очередь, ни разу не подводил. У него были редкие книги, всякие детективы, приключения, исторические, хорошо помню, что именно у него я взял удивительные книги: «Одиссея капитана Блада» про захватывающие приключения пиратов, «Наследник из Калькутты» и другие новинки.

Как он их доставал я не знал, но он был страстным, увлечённым человеком и я знал, что если где-то появилась новая книга, то через некоторое время она точно появится у соседа. Удивительно, но во дворе, в котором я рос, никто из ребят не был так страстно увлечён книгами. Поэтому, такого как было в Сары-Озеке, чтобы мы менялись ими между собой, или занимали очередь за интересной и новой книгой – кто за кем читает, здесь уже не было. А остальных соседей я не запомнил, потому что у нас с ними не было никаких отношений.

В то время я тоже читал книги «запоем», как и отец, иногда хорошую и интересную книгу сначала читал он, потом я или он вечером, а я днём. Он тоже, раз появилась такая возможность в городе, всегда покупал в книжных магазинах много книг, и часто у него на тумбочке лежало сразу по 3-4 штуки, которые он читал одновременно, параллельно, понемногу, в зависимости от настроения. Ещё те годы запомнились тем, что отец подписался на многие газеты и журналы, которые приносили нам целыми стопками, и по вечерам он всегда их регулярно просматривал.
 
Рассказ про Усть-Каменогорск будет не полным, если я не остановлюсь на школе, в которую я ходил – СШ №1. Не зря она носила такой номер, она и соответствовала этому: здание было огромным, типовым, из белого кирпича, хорошо спланированным. Поэтому и классов было очень много. Школа имела много кабинетов, большой актовый зал, совмещённый с буфетом, спортивный зал с выходом на школьный стадион, отдельное здание мастерских, огромное крыльцо, фойе с раздевалками, а прямо перед входом – огромный парк с небольшими деревьями, лавочками и аллейками.

Какой убогой, по сравнению с ней показалась наша школа в Сары-Озеке! В школу приходилось идти вдоль одного дома, затем перейти тихую улочку и вдоль второго дома, где сразу за углом было крыльцо школы, то есть практически совсем рядом, если сравнивать с Сары-Озеком, где надо было идти минимум полчаса. Это было здорово, ещё одна прелесть жизни в городе, и очень не маловажная я вам скажу! Все пацаны и девчата из соседних домов учились в ней, поэтому и я тоже пошёл в неё.
 
Меня определили в какой-то седьмой класс, точно я уже не помню, толи в «А», толи в «Б». Классным руководителем, которого была Муза Георгиевна. Класс был сформирован давно, ещё с первого класса, все друг друга знали и учились вместе много лет, и для них появление нового ученика – было целое событие. Я уже к тому времени поменял две школы в Сары-Озеке, да ещё успел поучиться на Украине, и поэтому к этому событию относился спокойно. В школе была установлена школьная форма для девочек, а для мальчиков обязательная белая рубашка и тёмный низ.

 За этим строго следили учителя и руководство школы. Это было очень сильное отличие от «казахской» школы в Сары-Озеке. Все, кто в ней учился, уже к этому привыкли, но для меня всё это было так необычно. С классом я быстро познакомился, у меня сразу сложились хорошие отношения с ребятами. Помню, что ближе всех получилось сойтись с Сергеем Селедковым, Игорем Горошко и девчонками: Иринкой Злобиной, Людой Багрянцевой и Ольгой Шевелёвой. Так получилось, что мы сидели все рядом на последней и предпоследней парте в среднем ряду. В классе не было явно видимых дураков и двоечников, отношения были у всех ровные и дружные, тем более что все жили рядом со школой. Это тоже было приятным отличием от гарнизонной жизни, где все чётко делились на территориальные группировки.

Серёга Селедков был фанатично увлечённым хоккеистом, занимался давно, ещё с малых лет – дома у него была целая куча медалей турниров «Золотая шайба», значков, вымпелов и разных грамот, которые были красиво и заботливо с любовью развешены в углу его комнаты. Поэтому он был всегда в курсе всех соревнований, и я от него точно знал, когда будут все матчи, кто с кем играет и ещё массу полезной информации. Но долгие тренировки и сборы не давали нам возможность часто видится после уроков или куда-нибудь вместе ходить. Но, несмотря на это мы всё равно несколько раз в месяц куда-нибудь вместе выбирались по делу или просто гуляли по городу, радуясь жизни. Отца у него не было, он жил с мамой тоже рядом со школой, но с другой стороны от неё, чем я. Именно общаясь с ним, я впервые так близко соприкоснулся, увидел и понял, что большой спорт – это тяжёлая работа и серьёзно задумался над этим.

 Как-то до этого времени я раньше просто не обращал внимания на это а, познакомившись с Сергеем, я для себя понял, что это – труд, и труд тяжёлый, каждодневный без остатка, это и режим, который необходимо постоянно соблюдать, если ты хочешь заниматься этим и достичь каких-либо результатов. Я впервые увидел у него настоящую хоккейную форму – её Серёга носил в огромном мешке, и вес этого мешка с формой, коньками и клюшкой был очень большой, а его приходилось носить на тренировки туда и с тренировки обратно, когда ты уже остался совсем без сил.

Несколько раз было так, что поздно вечером у нас дома раздавался звонок и Серёга, который шёл с вечерней тренировки просил нас поставить его мешок куда-нибудь до завтра, так как он совсем выбился из сил его нести. И дальше продолжал путь к себе домой только с клюшкой. Тогда на следующий день, после уроков мы шли ко мне домой вместе, и он забирал свой мешок с формой. А её ещё необходимо было постирать и просушить. И всё это делалось вручную, так как стиральных машин, таких как сейчас – тогда не было.
 
Я с удовольствием ходил на матчи с его участием и видел, что у него здорово получается. Видимо он достиг каких-то высот, раз повзрослев, играл за основной состав. Уже позже, когда мы уехали в Чимкент, я иногда сам или отец обязательно всегда мне говорил когда, просматривая специальную газету «Футбол-Хоккей», и находил его фамилию в основном составе «Торпедо» У-Ка. Но потом, как-то закружившись в своей жизни, я не заметил, когда он прекратил играть и что с ним сейчас я не знаю, но чего скрывать, хотелось бы встретиться, нашлось бы, о чём поговорить. Единственное, что хорошо осталось в памяти – это огромный по тем меркам канцелярский магазин напротив его дома. Такого изобилия я в своей жизни ещё просто не видел. В нём было всё: огромные витрины с ручками и карандашами всех видов и цветов, всевозможная бумага – ватман, миллиметровка, бархатная, цветная и ещё столько много всего такого, что было дефицитом в Сары-Озеке.

Я любил заходить в него просто так, чтобы «насладиться» возможностью на всё это посмотреть после военного городка. И только через некоторое время первый восторг от этого как-то остыл, и я стал относиться к этому спокойно.
Сашка Горошко был весёлым, жизнерадостным парнем, оптимистом по жизни. Он учился тоже легко, особо себя не утруждая знаниями, но успевал получать положительные оценки по всем предметам. Он был неистощим на разные выдумки, весёлые розыгрыши, всегда был готов рассказать или придумать какую-нибудь весёлую историю и развеселить компанию. Хорошо помню, что и с девчонками у меня тоже сложились хорошие отношения, потому что они общались с Сашкой и до меня, так как жили с ним в одном доме и были с одного двора.

Девчонки учились хорошо, мы часто помогали друг другу по школьным мелочам, а после школы мы иногда выбирались на речку купаться и загорать, шли в любимое кафе «Лакомка» поесть мороженного или просто посидеть и поболтать на лавочках. Мы вместе всегда были на демонстрациях, на которые нам приходилось ходить 7 ноября и 1 мая. Нам всегда вручали какие-нибудь дурацкие транспаранты или портреты. Их необходимо было получать в школе, тащиться с ними через весь город и, пройдя мимо трибуны снова принести в школу. Руководила всеми этими делами наша классная – Муза Георгиевна, дотошная до чёртиков и поэтому не придти обратно с этими плакатами было не возможно. Но это и были самые счастливые минуты из всех демонстраций, когда она уже окончилась, и можно было не спеша, по пути назад, весело болтая идти всем вместе прямо по дороге, уже никуда не торопясь.

Я был поражён огромному количеству людей, которые были на демонстрациях: все школы города, техникумы, училища, институты и конечно заводы. Город в такие дни был украшен всякими флагами, из репродукторов звучали жизнерадостные песни, и жизнь казалась такой счастливой и беззаботной. Вокруг была атмосфера счастья, праздника и просто хотелось жить. Как это разительно отличалось от всего того, что было в Сары-Озеке! Так как там, на «центральной» площади проводить что-то было не возможно – всё проводили на простом, обычном глиняном футбольном поле, через которое мы каждый день ходили в школу. Оно находилось посередине между ЖД депо и ДК железнодорожников. Всё было очень просто – собирались две школы, с/х ПТУ и несколько рабочих коллективов. Нас быстро поздравляли, начинал играть военный оркестр и мы, пройдя мимо каких-то людей (видимо руководства района), спокойно шли домой.

Ещё хорошим воспоминанием о школе и друзьям было то – как мы собирали макулатуру. Так как школа была в городе и со сбором металлолома были затруднения, то «налегали» больше на макулатуру. Её собирали два раза в год: осенью и весной. Хорошо, что у меня с этим не было проблем, я всегда добирал норму газетами, которые мы не выбрасывали, а моя мама аккуратно их складывала в нишу. Помню, что стопка газет за несколько месяцев собиралась приличная – такая, что я выполнял норму и за себя и за друзей. Во дворе школы сбором всего всегда руководили «трудовики» – они всё тщательно взвешивали и записывали.

Сбор макулатуры всегда шёл где-то дня три-четыре – за это время целая комната в мастерских наполнялась разными бумагами, газетами, журналами, старыми книгами и картонными коробками.  Один раз наш класс как-то на уроке труда попал всё это грузить в КАМАЗ – так получилась полная машина с верхом, такого количества макулатуры я никогда в жизни не видел ни до, ни после этого, как тогда в Усть-Каменогорске. Не знаю, почему сейчас перестали это делать в школах, но тогда это было не трудно, даже весело, это как-то объединяло коллектив решением общей задачи.

Вся эта бумага, говорили нам, нужна стране, в которой мы жили, и это было как-то понятно и обосновано. Хоть мы и плохо понимали, чем поможет целый автомобиль макулатуры нашей стране, но учителя объясняли всё очень просто – это спасёт несколько деревьев от вырубки и на планете будет больше кислорода. Против этого нам возразить было нечего. Сейчас вроде и страна есть и школы продолжают существовать, но идеи по сбору макулатуры нет, так всё стало частным и каждый учится сам за себя и считает, что он никому ничего не должен, а ещё все должны ему за то, что он весь такой хороший.
 
Всей внеклассной работой руководила Муза Георгиевна, которая к этому относилась очень серьёзно и ответственно. И по её каким-то неведомым мне умозаключениям я был в классе «нагружён» общественной работой вместе с одноклассницей – Олей Захарченко в военно-исторический сектор. Вероятно, из-за того, что у меня отец работал в военкомате. Задание, которое она нам поставила – написать отчёт о посещении ветерана войны. Причём ветеран должен был быть не просто на выбор, а именно участвующий в защите Брестской крепости. Тогда вышла очень нашумевшая книга С.С.Смирнова «Брестская крепость», в которой был подробно описан подвиг её защитников, бившихся в окружении, и об этом много говорили.

Я попросил отца, по его каналам найти нам такого участника войны. И через некоторое время, когда уже Муза Георгиевна серьёзно «насела» на нас, в одно из воскресений мы пошли с Ольгой выполнять задание. Мы встретились с ней возле кинотеатра «Юбилейный» и пошли искать дом, который должен был быть в частном секторе города. Довольно долгое время мы вместе с ней петляли по улицам пока не нашли нужный нам адрес. Домик оказался совсем небольшим, закрытый от улицы деревьями.

Нас встретила приветливая бабушка, сразу усадившая нас за стол, угощая чаем с конфетами и печеньями. Довольно милый и ещё бодрый старичок, а это именно он оказался участником войны, довольно долго и подробно всё нам рассказал. Наш поход оказался очень удачным. Слушая его, мы с Ольгой делали пометки в своих тетрадях, и поэтому материала у нас набралось очень много. Основываясь на этих записях и на том, что слышали от него, мы написали огромную статью – отчёт о проделанной работе. Муза Георгиевна была очень довольна, да так что отдала нашу статью, для того чтобы её использовали в школьной газете. Это и сыграло свою необходимую роль позже для решения вопроса при приёме нас в комсомол.
 
Именно в восьмом классе нас всех и начали принимать в комсомол, сначала отличников и активистов, а потом уже всех остальных. Меня принимали зимой, сейчас уже не вспомню точно, в какой это было месяц, но это точно было тогда, когда в городе лежал снег. Сначала нас заставляли учить устав ВЛКСМ, затем ответы на типовые вопросы вроде: «Зачем ты вступаешь в комсомол?», «Сколько комсомольцев участвовало в штурме Зимнего дворца?», «Сколько орденов у комсомола и за что были вручены?» Всё это необходимо было выучить и знать чётко для успешного вступления. Самое главное, что я уже тогда в глубине своей души так и не смог найти для себя ответ на самый главный вопрос.

Действительно, а зачем я вступаю в ряды ВЛКСМ? Какого-то конкретного ответа я для себя не находил. Ответить просто, что вступаю, потому что все вступают или просто так надо, конечно было нельзя и приходилось бубнить что-то из книжек или устава. И вот однажды пришло и моё время. Нас подготовили несколько человек и принимали сначала классе, проводя общее собрание. Муза Георгиевна сурово нас «пропесочила» за всё, хотя и больших претензий к нам не было, но ругала она нас именно за слабую инициативу, за неактивное участие. Конечно, сейчас смешно это вспоминать, но мы везде участвовали: и на демонстрации ходили, и макулатуру собирали, и учились вроде бы нормально, на все внеклассные мероприятия ходили, (такой отчёт написали) и даже пели в хоре (об этом я расскажу позже), но нас за всё это ещё и ругали!

После этого нас принимали в школе – сейчас уже не помню, как это называлось на собрании актива комсомола. Там уже всё было гораздо проще, больше спрашивали по уставу и о политической ситуации в стране и в мире. Отец в это время дома, зная о моей подготовке к вступлению в комсомол, провёл со мной политические информации-беседы по этим вопросам и поэтому я все политические вопросы знал хорошо.
 
И вот после прохождения всех этих отборов наступила та радостная минута, когда нас повезли в райком комсомола. Нас повезла представлять девушка – секретарь комсомольской организации школы, со старших классов. Всё вокруг выглядело буднично, серым зимним днём, нас она настраивала, что это просто формальность и всё будет хорошо. Но в душе у всех нас была большая тревога и волнение. Ведь это было серьёзным этапом в нашей жизни, хотелось хотя бы самому себе доказать, что и ты чего-то достоин. И получаешь, как бы сертификат соответствия своему возрасту и развитию. Наконец-то, пришло то время, когда тебя должны принять в большую семью серьёзных и ответственных людей. И с этого дня слово «комсомол» к тебе тоже будет иметь отношение. Нас в здании райкома комсомола собралось очень много с разных школ, человек 50.

 В кабинет, где проходило заседание, нас приглашали по очереди. Когда назвали меня, и я зашёл внутрь, то увидел сидящих за столом человек двадцать, которые с любопытством смотрели на меня. Они задали мне всего несколько вопросов после оглашения моего заявления и характеристики. Один из вопросов был про мою биографию, но к этому я был готов – тем более биография у меня была большая и необычная, связанная с рождением и переездами по стране. На другие формальные вопросы я ответил уверенно и когда вопрос поставили на голосование, все проголосовали – «единогласно». Всё это заняло у меня минут пять-семь и через некоторое время мы все были свободны. Нас всех приняли и мы, радуясь как дети, пошли на остановку. Райком комсомола был в районе У-Ка вокзала, довольно далеко от нашей школы и мы уже не торопясь весело смеясь над своими страхами и тревогами, шумной компанией поехали на трамвае домой.

Хмурый серый день сразу преобразился, и мы уже не замечали всего этого, он казался нам солнечным и прекрасным оттого, что всё прошло хорошо. Девушка-секретарь организации школы тоже нас всех поздравила и объявила нам, что за получением билетов надо будет ехать через три дня. Мы сразу решили, что поедем также вместе и «отметим» это дело где-нибудь в кафе лимонадом и мороженным. Так оно и получилось. Это был мой первый серьёзный документ с фотографией и печатью, который я получил в своей жизни, ведь паспорта раньше выдавали только по достижению шестнадцати лет. Так этот билет у меня и сохранялся до того, как я стал кандидатом в члены КПСС. Одним из ярких воспоминаний о комсомоле осталось то, что необходимо было каждый месяц платить членские взносы в размере двух копеек. К этому относились очень серьёзно и неуплата в течение трёх месяцев без уважительной причины – был повод для исключения.

Вспоминая те годы учёбы в школе №1, хочу сказать, что Муза Георгиевна нам покоя и вне школы не давала: или в школе внеклассная работа была на высоте или она сама к этому относилась так серьёзно и ответственно, сейчас уже не важно. Несколько раз мы ходили в кино всем классом.
Это было так непривычно после Сары-Озека. Там такого никогда в нашей школе не было, толи не было возможности, толи желания. Конечно, когда мы ещё учились у себя в городке, то мы чувствовали заботу о себе командования, да и наши учительницы были жёны офицеров.

Ну а в СШ №270 никто нами не занимался, конечно, были у нас и классные руководители, но никто даже такой мысли не допускал о каких-то совместных походах. Класс точно делился невидимой границей на три части, о которых я уже писал: на детей офицеров и прапорщиков, на «местных»  русских и части казахов и на «интернатских» детей чабанов, которых никто не любил, потому что они жили своими понятиями и, как правило, были тупыми и особо учиться не хотели. Учителям только и хватало время разбираться в наших проблемах, а уж о том, чтобы куда-то идти в поход всем вместе, целым классом, не могло быть и речи.

Все фильмы, на которые мы ходили, я не вспомню, но один запомнился очень хорошо – «Война и мир», несколько серий. Ходили мы на него на каникулах несколько дней, чтобы увидеть все серии. Хорошо, что фильм показывали в кинотеатре «Орлёнок», который был рядом с моим домом. Мы собирались перед входом, Муза Георгиевна нас всех поголовно считала, кроме нас были и другие классы с нашей школы – наверно руководство школы договорилось с руководством кинотеатра. Фильм для нас показывали днём, когда народа было мало и нами видимо заполняли зал.

Таким образом, я и посмотрел все серии этого фильма в Усть-Каменогорске и больше в своей жизни я никогда не проявлял желания, хотя и имел возможность этот фильм вновь посмотреть. Видимо он меня не очень задел своими батальными сценами и глупыми с моей точки зрения размышлениями о жизни, о войне и тому подобным, хотя он считается мировой классикой.
 
Этот факт я отметил в себе, ещё учась в школе, хотя я и знал историю в пределах школьного курса достаточно хорошо, но всё другое, что не было связано с исторической хронологией событий, мне было, да и сейчас прямо сказать не интересно. Все исторические романы о всевозможных царей, королей и им подобных от которых все были в восторге, меня совсем не увлекали. Толи мне не хотелось перегружать память теми далёкими событиями, которые давно уже прошли и уже стали историей, толи просто от этого не было впечатлений.

 Но одновременно с этим я с удовольствием читал научную фантастику, военные мемуары о Второй мировой войне лётчиков, моряков и разведчиков. Но в то время и просмотр кинофильма «Война и мир», изучаемый по школьной программе доставлял нам истинное удовольствие (ведь читать все тома этого романа было просто мукой). Мы с радостью встречались перед началом сеанса, садились вместе на один ряд, а, уже посмотрев фильм, когда наступала пора расходиться, напоследок, съев по порции мороженного шли провожать девчонок домой или когда погода была хорошей шли на набережную Ульбы посмотреть на реку или просто посидеть на берегу никуда не торопясь, весело болтая и радуясь свободе от школы.


        УСТЬ-КАМЕНОГОРСК. ШКОЛА №1. ВНЕКЛАССНАЯ РАБОТА.
           ПОЕЗДКИ С ОТЦОМ. ЗИМНИЙ ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ.
 
Ещё с Музой Георгиевной мы делали вылазки-поездки на отдых. Один раз мы зимой поехали в Горную Ульбинку – любимое место отдыха жителей города. Туда шла хорошая дорога, само ущелье лежало между гор поросших огромными соснами, а по нему текла горная река – Ульбинка, приток Ульбы. Там уже существовала «туристская» индустрия: прокат лыж, коньков, специальных тарелок с ручками, для катания с гор. Были построены в разных местах деревянные беседки, лавочки, грибки. Всё продавалось в нескольких крытых кафе, и было большое количество просто столиков с лавочками под навесами, куда можно было просто приехать, привезти с собой еды и спокойно посидеть, наслаждаясь чистым воздухом, пропитанным хвоей и видами снежных гор. Мы всем классом выехали с утра и «бесились» там целый день, катаясь на лыжах, затем с гор по специальным спускам высотой с девятиэтажный дом, поэтому вся трасса спуска занимала в длину метров 300-400.

Таким образом, поднявшись на гору вверх к началу спуска, уже почти не оставалось сил и когда ты садишься на специальную тарелку для спуска и несёшься вниз – то только тогда и отдыхаешь. Так прокатившись несколько раз, совсем выбиваешься из сил и уже сидишь, внизу отдыхая, дыша горным воздухом, и глядишь на других одноклассников, которые едут с горы с весёлыми криками и визгами.

Набегавшись по горам, мы собрались в одной из беседок попить чаю и поесть того, что взяли с собой. Хорошо помню, что мы разбились на группы и прямо на лавочках разложили еду, а на каждые пять человек Муза Георгиевна организовала чай в огромных солдатских чайниках. Он был очень горячий, и мы все вместе, собравшись в кружок, весело болтали, пили обжигающий губы чай, смеялись, и вообще было здорово! По хорошей погоде, на свежем воздухе лучшего счастья казалось, и на свете не было.

Второй раз мы как-то собрались ехать осенью, но уже не на специальном автобусе, а на обычном пригородном с автовокзала. Поездка была спланирована на одно воскресенье, затем её Муза Георгиевна по каким-то причинам перенесла на следующее, а затем накануне объявила, что она поехать не сможет, и если мы хотим, то можем поехать без неё. Мы с Сашкой и девчонками твёрдо решили ехать, несмотря ни на что. Собираться необходимо было на автовокзале рано утром, который был на другой стороне реки, поэтому надо было встать рано, взять свои вещи и ехать на автобусе. Так вот, после того, как все узнали, что Музы не будет, из всего класса нас собралось всего человек десять. Ждать мы никого не стали, и уже загрузившись в автобус, решили очень далеко не ехать, чтобы зря не тратить время на дорогу, а выбрать хорошее и подходящее место где-нибудь поближе, когда начнутся подходящие для нас горы.
 
Так мы и поступили – попросили водителя остановиться на одном из поворотов. По небольшой тропинке вдоль гор мы вышли на отличную поляну, поросшую травой немного присыпанной жёлтыми листьями с деревьев. Погода была прекрасной, стояла «золотая» осень. Листья на деревьях уже начали желтеть, а сосны и ели стояли зелёные, трава ещё не успела пожелтеть, и на ней можно было весело валяться. Это был наш первый самостоятельный выход. Сначала мы, свалив все рюкзаки и сумки в кучу весело разбрелись по окрестностям изучая всё, что было рядом, поднялись на вершину горы и, собравшись через некоторое время, принялись готовить завтрак или обед. Люда Багрянцева заранее сказала кому, что брать с собой, а она взяла походный котёл с посудой. Мы, все ребята быстро организовали поход за дровами, а девчонки принялись «колдовать» над котелком – они что-то чистили, добавляли, пробовали и все были так рады тому, что мы сами все вместе выбрались на природу.

Большинство тех, кто не пришли по разным причинам, из-за своей лени или просто из-за того, что можно не ехать, потом говорили нам о том, что они хорошо провели время дома. Но я не пожалел того, что поехал – всё было хорошо: место и погода, и природа в горах, и просто то, что мы все вместе собрались, в нашей компании все друг друга знали и это наверное и есть самые счастливые минуты отдыха в жизни – единение с природой.

Всё сложилось хорошо: суп, приготовленный девчатами, неспешный обед на природе вокруг расстеленной клеёнки и ощущение свободы от каждодневной суеты большого города. После обеда мы развалились на траве, лениво ведя беседу о жизни и фотографируясь. Назад с этой поездки в Горную Ульбинку мы уже ехали сплочённой дружной группой, договорившись такую же поездку повторить в следующем году. Жаль, что я опять уехал из города, из-за перевода отца. Музе Георгиевне, конечно, мы сказали, что всё прошло хорошо, и все были довольны.

Именно в то время я освоил уже все премудрости фотографии с помощью отца и старался тренироваться на всём, что меня окружает – природе, своих одноклассниках и друзьях во дворе. Именно тогда в Усть-Каменогорске мы с отцом в один из дней пошли в ЦУМ и купили складной фотоувеличитель УПА-2М, который прошёл со мной всю жизнь. Даже сейчас он, вернее чемоданчик от него, добротно сделанный продолжает жизнь – в нём хранятся разные ключи, которые всегда в машине. Он долгое время хранился в гараже и, хотя я знал, что мне больше никогда не придётся на нём печатать, выкинуть его никак не поднималась рука.

Ведь он был дорог мне как вещь, которая долгое время мне служила верой и правдой, никогда меня не подводя и пройдя со мной большой путь через всю жизнь. Но жизнь есть жизнь, пришло время и его выбросить – ясно, что возврата к чёрно-белой фотографии больше не будет. Ей на смену окончательно пришла цифровая техника. Именно покупка фотоувеличителя было знаковым событием в моей жизни, так как это давало возможность в любое время, не завися ни от кого, спокойно печатать фотографии. На первых порах, конечно, мне помогал отец, обучая хитрым приёмам печати, а потом уже я сам набивал руку и приобретал опыт. В то время я печатал много, не все снимки выходили качественно и резко, но большинство было приличным.

Снимал я в то время на фотоаппарат «Чайка-2», который был надёжным, простым и делал 72 кадра на обычной 35мм плёнке, он был лёгким в специальном чехле с петелькой, для того, чтобы носить на руке – он прошёл со мной через всё детство и военное училище. Много фотографий осталось в Чимкенте, они хранились в большом целлофановом пакете, и отец называл его «фотоархив», не знаю, цел ли он до сих пор или его успели выкинуть. Именно там и были собраны все фотографии детства, – из которых я хотел сделать несколько альбомов, но никак до этого не доходили руки. Это ещё раз подтверждает знаменитую и известную пословицу – «сапожник без сапог». Каждый раз, натыкаясь на этот пакет, который хранился в моём шкафу на антресолях я вновь давал себе обещание этим заняться, но постоянно откладывал это на потом. И начал собирать фотографии в альбомы только с военного училища и своей свадьбы. Но я отвлёкся от СШ№1.

Ещё одно запоминающееся воспоминание из внеклассной работы было связано с моим участием в хоре. Сейчас я уже не могу сказать, для чего это было надо, но участвовать в нём необходимо было всем классом. Был толи конкурс, толи просто выступление перед кем-то. Но мы потратили для этого много времени после уроков. Руководил всем этим хором какой-то мужчина, который построил нас каким-то своим хитрым способом в две шеренги, причём задним приходилось стоять на лавках из спортзала. Пели мы тогда очень популярную песню в то время с такими строчками: «А Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди!» Как она называется я уже не помню, но каждый раз, когда я её слышал я вспоминал то время – бесконечные репетиции в актовом зале и эти слова песни, которые тогда казалось, въелись в мозги навсегда. Это тоже считалось серьёзным комсомольским поручением, от которого нельзя было отказаться. Поэтому когда нас приняли в комсомол, мы с гордостью носили комсомольские значки и относились к этому очень ответственно.

В школе мне пришлось выполнять и ответственные поручения, вроде таких как – покупать подарки девчонкам из класса на 8 марта. Так получилось, что ответственными за покупку нам (мальчикам) на 23 февраля оказались наши девчата – Люда и Ольга, и они в отделе сувениров в одном из магазинов города присмотрели очень смешных и забавных выполненных из глины на чёрном фоне ярко раскрашенных масляными красками толи кротов, толи енотов. Этот подарок ещё долго стоял у нас в серванте, навевая хорошие воспоминания о школе №1 и городе Усть-Каменогорске.

 Так вот, когда настал наш черёд покупать подарки они «по секрету» нам подсказали тот магазин и мы «опергруппой» из меня, Серёги Селедкова и Игоря поехали на другой конец города, чтобы купить аналогичные подарки-сувениры, такие же ярко-серые фигурки забавных мышек. По пути, конечно, ещё докупили каждой по цветочку и открытке. Муза Георгиевна была довольна нашей оперативностью и быстрым решением этих проблем. Мы всё купленное сгрузили ей, и оставалось только разложить всё в праздничный день. Так как она была преподавателем химии – у неё был кабинет с вытяжными шкафами и огромной препараторской, в которой всё было заставлено всякими банками, склянками, колбами и ретортами. За эту «операцию» Муза нас похвалила и даже сказала родителям. Конечно, успех всего дела был наполовину наших девчат, но и нам было приятно.
 
Ещё в этой школе было одно отличие от Сары-Озека в том, что здесь к занятиям по физкультуре все относились серьёзно. Если у нас в там физрук часто давал нам мяч и мы зимой играли в зале, а по хорошей погоде гоняли в футбол на стадионе, и только изредка сдавали какие-то нормативы. То здесь все занятия проходили серьёзно и все ходили на них с радостью. Зимой там приходилось прыгать через козла, на матах делать кувырки и стойки на голове, выполнять простые упражнения на кольцах, брусьях и перекладине. Девчата же занимались отдельно; у них была гимнастика на бревне, на разновысоких брусьях, а так же с гимнастической лентой, мячом и обручем.

Главное, что форма одежды была у всех одинаковая с первого класса. Мальчики – спортивные трусы и футболка, а девочки в спортивном гимнастическом костюме или в купальниках и майках. К этому все привыкли и относились спокойно поэтому, когда я приехал в Чимкент, то я был первым «зачинателем» там новой моды на уроках физкультуры т.к. все ходили раньше (и мальчишки и девчонки) только в спортивных костюмах. Многие занимались в разных  городских спортивных секциях, благо город давал в этом плане неограниченные возможности.

Особенно на уроках физкультуры нас всех поражал Сашка Рагозин – я хорошо запомнил его фамилию – так как его все в классе уважали его за то, что он очень рано стал ходить на спортивную гимнастику и уже к 8 классу мог сделать такое, что не каждый преподаватель физкультуры мог бы повторить. Он запросто делал стойку на руках на брусьях, а перед прыжком через козла, по пути разбега делал несколько кульбитов, сальто и самым невероятным образом перепрыгивал его. Ну а когда он подходил к перекладине или кольцам, все всё бросали, и широко открыв глаза смотрели на все его невероятные для нас комбинации.

Самое сложное, что я знал ещё из гарнизонной жизни, это недостижимое для всех нас было «солнышко», я его видел в городке всего-то несколько раз, то есть людей, отважившихся на это, можно было пересчитать по пальцам. Так Сашка Рагозин делал такое «солнце» просто играючи, несколько раз подряд. Удивлял же он другими, более сложными перехватами в верхней точке, соскоком сальто с перекладины или «вертушкой». Но всё это он делал только после долгой разминки, со страховкой преподавателя. Конечно, его все уважали за это умение, но в остальном он был простым и скромным парнем.

Тогда я тоже впервые столкнувшись с таким же проявлением фанатизма в спорте, как и Серёга Селедков хоккеем, убедился и сделал для вывод, что достичь чего-то в спорте можно только полностью отдаваясь этому и успех, если и придёт, то только через несколько лет. Да и то, если тебе повезёт и ты не получишь какую-нибудь травму, перелом или ещё какие-либо проблемы со здоровьем, которые всегда сопровождают спортсменов пока они занимаются спортом.
 
Самым ярким воспоминанием о школе и друзьях-одноклассниках осталось это работа в подшефном колхозе после седьмого класса. Когда не было переводных экзаменов. Работать полагалось десять дней, но, начиная с понедельника, мы отработали пять дней, субботу-воскресенье отдохнули и ещё раз съездили в понедельник – и на этом нам сказали – хватит. Так что реально получилось всего шесть дней. Колхоз назывался Миновное, а дорога, на которой он стоял, была на посёлок Ахмирово – там стоял мотострелковый полк. Почему я так хорошо это запомнил потому, что автобус №25 ходил мимо нашего дома по набережной Ульбы, и конечная остановка у него была – Ахмирово, в нём часто ездили офицеры и солдаты, так как он был единственный городской автобус, который ходил туда.

Конечно, я ещё тогда не знал, что свяжу свою жизнь со службой в армии и именно с мотострелковыми войсками и по воле случая чуть не попаду туда служить. Вот так жизнь иногда переплетается такими нитями, что сам диву даешься, как это могло получиться. Поэтому когда я уже учился в военном училище и стал приглядываться и узнавать, где и в каких местах стоят в Казахстане мотострелковые войска, то единственное место я знал твёрдо – это Ахмирово Усть-Каменогорск. Поездка на работу в колхоз Миновное принесло массу впечатлений о жизни и о её реалиях. На работу нас возили автобусами от школы, вся дорога занимала около часа, ведь приходилось ехать немного по городу, затем через огромный мост на реке Иртыш на другую сторону реки. Там уже города не было, а шли обычные леса, протоки реки и прекрасные лужайки на берегу реки для отдыха и дальше по дороге ещё километров 8-10. Дело в том, что мы закончили учиться в конце мая и на работу приехали в начале июня – когда в колхозе ещё ничего не созрело, и помогать собирать урожай, не было возможности. Так как нас приезжало довольно большое количество, нам с трудом находили работу на всех.

Девчат брали в теплицы – собирать огурцы и помидоры, но тоже не всех. А мы и часть девочек пололи морковку и окучивали картошку на дальних полях. Поля были далеко от посёлка, окружённые елями и деревьями. Нас выгружали утром, автобусы стояли рядом, Муза Георгиевна распределяла всех по рядам. Мы вместе с девчонками старались брать ряды рядом друг с другом и начинали работать. После получаса активной работы мы уже «уставали», собирались в кучки и весело болтали. Преподаватели «кучковались» между собой и куда-то исчезали, а мы потихоньку собирались где-нибудь под деревьями на краю поля, жгли небольшой костёр, пекли картошку, взятую с собой очень долго «обедали», отдыхали после обеда, и ещё немного покопавшись в поле, уже собирались возле автобусов.

Чего мы там нарабатывали в поле, никто особо не проверял, видимо это и колхозу особо было не нужно. Кроме радости отдыха и новых впечатлений от увиденного это ничего не принесло. Но нам всем объявили, что мы поработали хорошо и очень помогли колхозу и нашей стране. Именно тогда я впервые столкнулся с реальным ведением дел в колхозах, с бардаком и неразберихой творившейся там. Всё это я увидел и уже позже, когда попал на целину в Кустанайскую область на уборку урожая.
 
В школе Усть-Каменогорска  я наконец-то успел поработать и получить первые навыки на токарном станке. Мастерские в школе были устроены таким образом, что цех был один: сразу в нём стояли верстаки в центре, а вдоль окон располагались токарные станки. Преподавал всё вместе преподаватель, влюблённый в своё дело. Почему-то из всех учителей школы никто не запомнился кроме естественно Музы Георгиевны – преподавателя химии, преподавателя физики – молодого учителя, но очень интересно ведущего уроки, с множеством примеров из жизни, да и всяких причуд с электричеством – мы всегда ходили к нему на урок с интересом и желанием.

Да и хорошего мужика – трудовика. Он всегда нам ребятам втолковывал, что надо всё уметь делать своими руками или понимать, как-то уметь разбираться в любом механизме. На уроках труда мы изготовляли различные детали, обтачивая их напильниками, сверлили отверстия на сверлильных станках и, зажимая в токарных станках, снимали лишнее и делали фаску. Он очень здорово и доходчиво объяснял устройство станков, меры безопасности и способы обработки деталей. Почему-то мне всегда всё было понятно, и впервые глядя на плакаты с разрезами станков, сразу представлял и понимал, что там у него внутри. Сейчас я уже не вспомню, как его звали и фамилию, но считаю, что именно он привил нам, и мне в том числе, своим ученикам «любовь к железу».

Понятно, что это были только первоначальные навыки и понятия, дальше в своей жизни я, конечно, всё узнал полнее, и знания выстроились в более понятную картинку у меня в голове, но вначале всего был преподаватель труда в Усть-Каменогорске. Девочки в это время пекли пирожки, кексики и печенья, а в конце занятия всё изготовленное ими «скармливали» нам. Самое замечательное было время, когда мы, выйдя из школы, после уроков труда сидели на лавочке и ели то – что изготовили наши девчонки: ещё горячие пирожки и печенья. Надо отдать должное, что мы всегда нахваливали их изделия, даже если там что-то было и не так.
 
Таким образом, закончился седьмой класс и незаметно, буднично пролетел восьмой. Учился в СШ №1 просто, не напрягаясь, и сам не знаю – толи в школе были такие высокие требования, толи я не проявлял большей настойчивости,  но полученный мной аттестат за восьмой класс заставил меня серьёзно задуматься. В нём оказалось несколько троек, о чем я раньше просто не задумывался. Не могу сказать, что в школе у меня были какие-то предметы, которых я не понимал или бы они мне трудно давались.

Просто я особо не «зацикливался» на оценке, получил и ладно. Я опять вспомнил тот разговор с моим солдатом-наставником в Сары-Озеке о том, кем же я хочу стать? Прошло уже много времени, и этот вопрос всё настойчивей начинал маячить передо мной впереди. А действительно, кем же я хочу быть? За эти годы у меня опять ничего конкретного не вырисовывалось.
 
Конечно, валяясь дома, я всегда в своих мыслях уносился далеко: хотелось романтики – быть геологом, брести по лесам и горам, быть моряком – плавать обязательно по всему миру или ещё кем-то. Преодолевать трудности, бытовое неудобство и обязательно в конце всего – побеждать! С другой стороны удобная городская жизнь становилась привычной, и не очень-то хотелось её терять. Совсем рядом с нашим домом было здание Строительно-дорожного института с площадкой военной кафедры.

На ней были установлены такие «родные» для меня плакаты по Сары-Озеку, где были показаны солдаты, находящиеся в разных положениях. Моя мама всегда утверждала, что это не самый плохой вариант.
-А что? – мучительно думал я, размышляя вечерами у себя дома, – Действительно, может быть, стать строителем дорог? Уехать куда-нибудь к чёрту на куличики – строить дороги, живя в строительных вагончиках, ругаясь с «интеллигентными» рабочими и провести жизнь, вращаясь среди песка, щебня и асфальта? Перспектива вырисовывалась, прямо говоря, как-то не очень.
Но так как мне самому было абсолютно всё равно кем становиться, я начал постепенно к этому присматриваться и внутренне готовиться. Но в институт надо было ещё поступить, сдавая все экзамены.

Здесь я ясно и самостоятельно пришёл к этой мысли – необходимо иметь не только знания в голове и этим гордиться, но пока существует бальная система в школе и её никто отменять не собирается – нужно, чтобы он был как можно выше. Ведь у меня реально есть все условия для этого! Просто необходимо быть немного собранней и активней на уроках. Тем более у нас в классе были пацаны, которые хорошо учились и при этом не были какими-то «зубрилками» и тупыми отличниками. Поэтому я окончательно сам для себя решил – сделать как можно лучший бал в аттестат, а там ближе к выпуску из школы, что-нибудь решу!

Живя в Усть-Каменогорске, я не только изучил сам город и его пригороды, но благодаря отцу и ближайшие города. Он всегда и раньше с радостью брал меня с собой, то и теперь, служа в военкомате, в командировки. Ярко врезалась мне в память поездка в город Серебрянск – это несколько десятков километров вниз по реке Иртыш. Добираться туда необходимо было на речном катере на подводных крыльях «Метеоре».

Речной вокзал был на окраине города. Всё дело было в том, что в городе была построена огромная гидроэлектростанция-плотина, для того чтобы дать электричество на огромные перерабатывающие заводы ТМК и СЦК (свинцовый и титаномагниевые комбинаты). Выплавка металлов на них происходила в электропечах и поэтому они были самые большие потребители  электроэнергии. Поэтому все речные катера доходили только до плотины, и там был речной вокзал.
 
Мы с отцом рано утром доехали на УАЗике до речного вокзала и сели на «Метеор», людей было немного, поэтому мы разместились с комфортом. И в буквальном смысле слова «полетели» по реке. Это было здорово, до сих пор остались те яркие впечатления от этого, когда катер летит по реке, а берега, на которые жадно смотришь, быстро меняются и открываются такие красивые и неповторимые картины. На них то каменистые утесы, покрытые елями, то огромные бесконечные зелёные поля, то небольшие алтайские деревеньки. И воздух такой свежий речной и необыкновенный несущийся навстречу с большой скоростью, как при езде на мотоцикле.

Как мы провели время в Серебрянске, я уже не помню, но хорошо помню, что я с нетерпением ждал обратной дороги, чтобы вновь испытать то чувство радости от езды по реке на катере. Именно та поездка по реке не даёт мне покоя. Так и хочется одним махом всё бросить и вновь её повторить где-нибудь!

Однажды отец взял меня с собой в город Лениногорск, когда он поехал туда по своим военкоматским делам. Как всегда вечером он неожиданно объявил мне:
- Сын, поедешь со мной завтра в Лениногорск? – Вопрос, конечно, был больше риторический – ведь сам знал ответ на него. Я всегда был готов с ним ехать хоть на край света, и с радостью согласился. С утра мы выехали на закреплённом за отцом УАЗике с гражданским водителем по горной дороге. Дорога была прекрасной, она шла по ущелью между высоких гор, покрытых огромными соснами и елями. Иногда она так резко огибала горы, что за поворотом ничего было не видно, а иногда петляла в буквальном смысле, прямо между деревьями. Так как встречных машин на дороге было мало, а скорость нашего автомобиля небольшая, поэтому мы могли спокойно наслаждаться прекрасными видами из окон.

Мне, до этого выросшему в бескрайней степи, эти все окружающие нас огромные сосны и ели, стоящие возле дороги были очень удивительны. Ведь я до этого видел ёлки только на Новый год, в школе и ГОКе, да ещё когда отец приносил её домой. По его разговорам я знал, что за ними отправляли специальную машину далеко в Панфиловские горы, потому что рядом с нами их в горах не было. Это был страшный дефицит в нашем районе. А тут они были везде: и маленькие, и большие, и росли они тут просто сами по себе и все люди привычно проезжая мимо их ничему не удивлялись. Я во время остановок успел сделать большое количество удачных снимков пейзажей на свой фотоаппарат. После того, когда я их позже напечатал, я очень пожалел, что тогда не было цветной фотоплёнки, но и те кадры, которые получились, передавали всю красоту тех мест.

Никогда больше я не был в таких горах полностью покрытых соснами и деревьями – природа там, конечно, была на высоте! Что-то похожее на это – дорога на высокогорный каток «Медео» в Алма-Ате. Но там всю дорогу сопровождали не только далеко стоящие от дороги сосны, а и все блага цивилизации: всякие дома, кафе, ресторанчики, санатории и т.д. А там ничего этого не было, только ты, дорога и живая первозданная природа.

Помимо этой незабываемой поездки была ещё одна – на отдых в горы на горную пасеку. Какой-то тёплой осенью, уже в сентябре-октябре водитель УАЗа, а это был взрослый парень, лет тридцати, уговорил отца съездить в субботу-воскресенье к своему родственнику, который занимался мёдом. Он заранее предупредил отца и маму о том, что их там ожидает, и они к этому хорошо подготовились. Мама взяла большое эмалированное ведро с крышкой, сумки и несколько мешков.

По дороге водитель ещё загрузил мешок картошки и целый лоток хлеба. Мы выехали с утра и поехали по какой-то горной дороге между деревьями, затем она из асфальтной перешла в грунтовую, и уже куда мы ехали, мы не ориентировались, но водитель уверенно петлял по полевым, неприметным дорогам. Несколько раз мы переезжали горные ручьи, затем взбирались на крутые холмы. Понятно, что осилить такую дорогу мог только УАЗ-вездеход, никаким «Жигулям» или «Москвичам» там делать было нечего. И вот после того как мы проехали между густыми зарослями склонов гор повернули за очередной поворот, нашему взору открылась прекрасная картина: бревенчатый дом, огромная поляна, в конце которой тёк горный ручей, огромная пасека в несколько десятков ульев.

По краям поляны был смешанный лес из зарослей сосен и рябины, с уже красно-оранжевыми гроздьями ягод. Возле дома была изгородь как в кинофильмах: две длинные жерди, опирающиеся на колья, которая практически не представляла собой преграды – наклонившись в любом месте её можно было преодолеть. А перед домом стоял вкопанный огромный длинный стол из струганных досок с такими же вкопанными по бокам лавками. Вся поляна была покрыта зелёной, сочной травой с небольшими мелкими цветочками, над которыми кружились пчёлы занятые своей кропотливой работой. А горный воздух был пропитан хвоей, свежестью и утренним туманом.

Жила на пасеке семья – взрослый мужчина и женщина, они кем-то приходились нашему шоферу, и он уверенно там ориентировался, видно было, что он здесь не первый раз. После долгой дороги и за встречу мы сели за стол «попить чаю». Я впервые в своей жизни был на настоящей пасеке и был поражён всему, что видел вокруг. На огромном столе стоял мёд – нескольких видов, настоящие соты, которые резали ножом, а из них сочился ярко-жёлтый прозрачный мёд и ещё много чего того, что я ещё не разу в своей жизни не видел. Родители пили медовуху и рябиновую настойку – вино, наслаждаясь отдыху, весело смеялись и беззаботно болтали. Хорошо помню, что я по совету мамы, попробовал всё что только было можно; весь мёд, какой был на столе, соты – тщательно их прожёвывая и складывая воск в специальную чашку, лечебный прополис и ещё что-то.

 Как ни странно, но пчёлы нам не мешали, хозяин сразу объяснил нам, что не надо делать резких движений и не приближаться к ульям и тогда они нас тоже перестанут обращать внимания. После того как мы посидели за столом мы пошли в лес собирать грибы, а когда вернулись – собирали рябину в мешки для того, чтобы сделать из неё вино. Помню, что набили ей несколько полных мешков, и всё пространство сзади УАЗика было заполнено ими. Самое ценное приобретение – мёд в вёдрах держали у себя возле ног.

Мама выбрала какой-то самый полезный из всех – его взяли целое ведро, а ещё разного другого в трёхлитровые банки, которые стояли в сумке и огромный пласт с сотами. Перед отъездом назад мы ещё немного отдохнули у горного ручья, оказывается, воду для жизни брали прямо из него, она была чистая и очень холодная. Ручей хотя и был небольшим, но в русле у него были огромные валуны, видимо он приносил их во время весеннего таяния снегов.
 
Эта поездка для меня принесла много новых впечатлений. Во-первых, я ещё никогда не видел такого прекрасного места, где бы было всё: лес, трава, ручей и горы в одном месте, а во-вторых то, что есть люди которые в одно время с нами живут на природе вдали от городской суеты, автобусов и всех проблем. И хотя у них нет света, водопровода и людей они видят не часто, но вполне счастливы и довольны тем, что у них есть. Даже захотелось как-то проверить себя, а смогу ли я пожить вот также как они? От той поездки у нас осталось ведро с мёдом, которое стояло у меня  в комнате, воспоминания и рябиновое вино, которое я помогал родителям делать. Сначала мы с отцом всю рябину промыли в ванне, а затем крутили её через мясорубку в большую кастрюлю. Отец потом что-то добавлял, пробовал и вообще «руководил процессом» изготовления.

Мама помогала нам, несколько раз выдавая марлю для процеживания, в результате всех операций у отца получилась большая кастрюля вина. Отец с мамой ещё часто зимой по вечерам «пробовали», как они говорили: «Готово или ещё нет?» Так они и «допробовали» его до конца. А мёд с тех времён мама покупала только вёдрами. Так мне и запомнилось детство в Усть-Каменогорской и Чимкентской квартире всегда стоящим в углу моей комнаты полным ведром мёда. И даже когда я уже женился и приезжал в отпуск, мама всегда нам с собой давала баночку мёда из того самого ведра.

Ещё из жизни в Усть-Каменогорске у меня в памяти хорошо запомнилась вторая поездка в Дом отдыха на зимних каникулах вместе с пионерами. Как там решался вопрос в жизни я не знаю, но однажды маму назначили врачом в детский Дом отдыха на время каникул. Она не очень расстроилась, потому что всё это было только на две недели и в лучшем детском санатории, который располагался на озере Зайсан – в живописном месте под названием «Голубой залив». Но обязательно сказала, что возьмёт с собой и меня, никто особо не возражал, и меня оформили помощником воспитателя в какой-то отряд к пионерам 3-4 класса. Таким образом, в один из декабрьских предновогодних дней, мы все вместе собрались на ЖД вокзале (У-Ка вокзале), загрузились в специальный поезд, в котором ехали только дети в Дом отдыха.

Таким образом,  мы через несколько часов к обеду приехали поездом в «Голубой залив», там нас уже ждали автобусы, в которых всех довезли до санатория. Он располагался действительно в прекрасном месте: у подножия гор, на большом плато, среди сосен стояли два многоэтажных корпуса. Один жилой, а второй административный – в нём были столовая, спортзал, прокат лыж, библиотека, медицинский кабинет, где работала моя мама, огромное фойе, кабинеты и номера в которых жило руководство. А перед этим корпусом начинался сам залив, правда, сейчас он был покрыт льдом. На нём, в заливе и дальше на самом озере всегда днём чернели точки – рыбаки увлекающиеся зимней рыбалкой.
 
Я попал в отряд, где воспитателем был взрослый мужчина лет сорока. Он лихо справлялся со своими обязанностями и без помощников, а помощниками у него были: я и ещё одна девочка-комсомолка постарше меня. Поэтому мне, как помощнику, ему и помогать в чём-то особой необходимости не было. Я жил в первом корпусе, вместе с отрядом, в номере с нашим воспитателем. А в соседнем номере жили девушки-помощницы.

Поэтому мы всегда были рядом и утром и вечером. Конечно, утром мы все помогали ему будить детей: она девочек, а я мальчиков, но днём, когда наступала пора всяких мероприятий, я им особо был не нужен. И у меня появлялась масса свободного времени до обеда. На обед, я опять помогал их собирать и водить в столовую, т.к. ел вместе с отрядом. Мама жила во втором корпусе, в номере с кем-то, но целый день проводила в своём медпункте – там было несколько комнат, приёмная и лазарет. Работы у неё было немного, да и я всегда заходил к ней попить чайку и поболтать о чём-нибудь, но  конечно чаще мы виделись в столовой – она же всегда снимала пробу с пищи, давала разрешение на её выдачу и присутствовала на приёмах пищи.

Днём я часто пропадал в библиотеке – там было на удивление много хороших книг: фантастики, приключений и огромные подшивки журналов, которые мы редко покупали дома. Такие как: «Советский Союз», «Знания – сила», «Юный техник», «Моделист – конструктор», а так же «Техника – молодёжи», «Вокруг света», «Наука и жизнь». Всех их можно было, спокойно перелистывая, читать интересующие статьи в огромном читальном зале с большими окнами – от потолка до самого пола. Из этих окон открывался вид на покрытый снегом залив, у которого на противоположном берегу были видны большие зелёные сосны. Когда это всё освещалось солнцем, то получался незабываемо красивый вид – снег искрился и переливался.  Поэтому те минуты, когда ты сидишь в тёплом, уютном зале возле окна, читаешь, а в перерывах между чтением глядишь в окно, наслаждаясь видами природы, надолго остаются в памяти, как самые счастливые в жизни. А после обеда, когда у детей наступал «тихий час», я всегда брал лыжи в прокате и ехал кататься вдоль берега и на озеро.

Людей, катающихся на лыжах в лесу было очень мало, поэтому я не спеша ехал вдоль огромных сосен, катаясь с небольших гор, а самым любимым для меня было – прокатиться по ровной целине озера к виднеющимся вдалеке рыбакам. Заблудиться там было невозможно поэтому, выбрав ориентир, неспешно, набивая ровную лыжню можно было проехать два-три километра. Именно здесь я впервые видел зимнюю рыбалку и самих рыбаков. А где я мог это видеть, живя на юге Казахстана? Немного постояв и с интересом поглядев на их ловлю, возвращаться назад уже можно было быстрее по своей накатанной лыжне, видя перед собой здание санатория утопающее в зелени огромных сосен. Такой жизнью мы прожили несколько дней. Когда мы обжились, через несколько дней к нам приехал отец поглядеть, как мы отдыхаем.

 Он пробыл с нами немного (видимо на субботу-воскресенье). Они с мамой ходили вечером в кино, на праздник зимы, а больше просто гуляли по территории, наслаждаясь тишиной, свежим воздухом и видами «Голубого залива». У меня тоже остались только самые хорошие воспоминания об этой поездке. Вернувшись в город, я сравнил эту поездку в пионерский лагерь с той, которая была в Сары-Озеке – как сильно они отличались между собой. Вот это был действительно настоящий отдых на природе! Я люблю так, чтобы можно было, куда хочешь – идёшь, где хочешь кататься – там катаешься! Так я познакомился с озером Зайсан через который бежит река Иртыш, начинающаяся в Китае.
 
Из отдыха в Усть-Каменогорске остались воспоминания о том, как однажды мы с родителями ходили купаться на протоку Иртыша через мост. В компании с нами были какие-то сослуживцы отца с женами, кажется, они отмечали какой-то праздник. Так как просто искупаться можно было и в Ульбе, поэтому поход на протоку это был праздник – там можно было посидеть под деревьями на травке и спокойно искупаться в небольшой и поэтому с более прогретой водой, чем в Иртыше, где вода всегда была очень холодной, и в нём никто не купался. От того «выхода на природу» остались фотографии, где мы беззаботно купаемся все вместе и по отдельности.

Особенно запомнился снимок, на котором отец заходит в воду спиной назад, и широко раскинув руки, падает на воду, поднимая кучу брызг. Это был его любимый способ начинать купаться. С годами и я стал замечать за собой тоже самое. Мне не нравится сразу нырять вперёд головой, чтобы вода с ходу обожгла тело холодом, а, как и отцу проще заходить в воду, медленно привыкая к температуре воды и падая спиной, начинать плыть на спине. И только уже потом перевернуться и дальше плыть на животе. Эти фотографии тоже остались в архиве.


                САКИ. ЛУЧШИЙ В МОЕЙ ЖИЗНИ ОТПУСК В КРЫМУ.
                ЦЕРКОВЬ В ФЕОДОСИИ.

В одно лето, я уже не помню точно в какое, мы как обычно поехали в отпуск в Дебальцево. Но этот отпуск запомнился тем, что у родителей начало отпусков не совпало и я с мамой, впервые за много лет поехал вдвоём. Туда мы летели самолётом до Москвы, а там необходимо было пересаживаться на поезд. Билеты отец нам купил заранее, так что наша основная задача была совершить пересадку в Москве и доехать с ЖД вокзала Дебальцево до посёлка.

 Но последнее было совсем лёгкой задачей, гораздо сложнее было разобраться в Москве. Отец по своей многолетней привычке, зная заранее все неожиданности, которые могут возникнуть в дороге, всегда покупал билеты, как он говорил «с запасом», чтобы было время на пересадку. Получалось всегда так, что если мы куда-то приезжали утром, то уезжали после обеда, из-за того, что поезд или самолёт мог опоздать и мы бы не успели на следующий. Так было и на этот раз. Он долго и подробно перед отпуском пытался инструктировать маму, пока она не сказала ему, что у неё голова занята другими «более важными проблемами» и ей не хочется забивать её разным мусором вроде посадок-пересадок. И предложила ему, глядя и показывая на меня: «Вот сын совсем взрослый и объясни всё ему». Не знаю, специально мама так сделала, чтобы воспитывать мою самостоятельность и приучать меня к дороге или на самом деле была так занята? Кто теперь скажет?

Поэтому основная ответственность за пересадку в Москве была впервые в жизни возложена на меня. Отец, надо отдать ему должное, всегда мог довольно чётко и ясно объяснить все сложности и особенности, поэтому он с использованием карты Москвы и схемы московского метро (а они уже давно были у нас дома, заранее купленные отцом) довольно подробно мне всё объяснил. Именно с того времени я всегда чётко представляю и держу у себя в голове схему Москвы и всех её хитросплетений линий метро. Потом он заставил меня, как он говорил, – на «зачёт» повторить ему всё несколько раз. Каждый раз он «шлифовал» мои ответы до полного автоматизма. Поэтому я, как легендарный разведчик Штирлиц, всю свою легенду по пересадке в Москве выучил на отлично и уже ночью перед сном всё представлял себе очень отчётливо. Всё прошло в той поездке отлично, просто как надо, без каких-то проблем. Мы точно по графику добрались до бабы Ани.

 Через время приехал отец и родители, взяв меня, поехали в Крым, в санаторий города Саки, который располагался рядом с Феодосией. Санаторий был от Министерства обороны, поэтому отдыхали там только офицеры и прапорщики с жёнами. Сразу по приезду отец каким-то образом быстро решил все вопросы с моим размещением у бабушки, которая работала в санатории за один рубль в день. Её дом находился совсем близко с тыльным выходом из санатория. Единственным её условием было то, что я буду только ночевать и утром завтракать у неё. Приятной неожиданностью оказалось, что вместе со мной попал жить такой же парень, на один год меня младше.

 Мы с ним нашли быстро общий язык и сразу сдружились – вот, что значит «войсковое братство»! Вот тогда я в полной мере осознал, что у детей военных есть много общего. Того самого чего-то неуловимого, чего нет у гражданских детей. Эту разницу я уже отчётливо ощутил пожив немного в Усть-Каменогорске – как не хватало мне того, что было в Сары-Озеке – общения с единомышленниками.
 
Удивительно, но наши родители тоже попали жить в один корпус и быстро между собой сошлись, тем более что его отец, как и мой, был любителем рыбной ловли. А мамы, как все жёны офицеров нашли много общих тем для разговоров. Сами они были из загадочного для меня города – Балта, расположенного где-то рядом с Одессой. Мы были молоды, свободны и весь город на целый день был предоставлен нам. Вот это был настоящий отдых, о котором можно было только мечтать! Мы вставали утром, иногда в пустом доме, когда бабушка дежурила, но завтрак из яичницы с колбасой в большой сковородке всегда ждал нас на столе.

 А если бабушка была дома, то она сразу нам готовила что-нибудь горячее. Мы умывались, быстро ели и не спеша, шли в санаторий – а там всегда можно было найти, чем заняться. Во-первых, необходимо было показаться родителям, а они нам уж всегда что-нибудь припасали с ужина и завтрака – яблоки, апельсины, булочки и т.д., во-вторых, обязательно необходимо было зайти в павильончик, где постоянно текла минеральная вода, чтобы выпить стаканчик-другой для здоровья. Затем мы, в ожидании обеда гуляли по территории санатория или отдыхали на лавочках, лениво разглядывая отдыхающих.
 
Любимым нашим местом было – это территория соседнего санатория, ведь границы, как таковой между ними не было, её обозначала большая аллея. Этот санаторий был предназначен для больных, которые были с переломами позвоночника и поэтому передвигались на тележках. Никогда больше я не видел столько таких больных сразу – оказывается, это был, чуть ли не единственный специализированный санаторий в СССР для таких больных. Все здания и всё вокруг них было приспособлено для больных-колясочников, нигде на территории санатория не было лестниц, только наклонные пандусы. Глядя на таких больных, всегда неотступно в голове крутилась одна мысль – как хорошо, что я могу сам ходить на своих ногах, куда я хочу. Какое это оказывается счастье, – а мы этого просто не замечаем, привыкли.

 Санаторий тоже стоял на берегу солёного озера, в котором была целебная солёная грязь – ропана. Так в этих санаториях всё лечение было связано именно с этим. Этой грязью там все мазались с ног до головы, даже принимали целые ванны с жидкой грязью. Так вот на территории соседнего санатория был огромный пруд с гранитными парапетами, а в нём плавали живые парочки настоящих лебедей. Несколько пар белых и несколько удивительных пар – чёрных, они были практически ручные и никого не боялись, а наоборот, увидев какого-нибудь, сразу сами подплывали. Их все больные всегда подкармливали хлебом, который уносили с собой с завтраков, обедов и ужинов.

А ещё многие больные на колясках стояли на парапете и ловили мелких рыбёшек в пруду самодельными удочками. А лебеди плавали рядом и внимательно косили глазом за всеми рыбаками. И когда кто-нибудь вылавливал мелкую рыбёшку, они с весёлым шумом собирались и ждали, когда рыбак кинет им эту рыбку. Так было весело и забавно на всё это наблюдать, что многие люди, собравшиеся вокруг, только и ждали этого. Видимо они так прижились там, что даже не улетали. Никогда больше я не видел так близко настоящих лебедей – всеобщих любимцев.

Так мы проводили время в ожидании двенадцати часов. В это время открывалась столовая для работников санатория, в которой цены были даже в то время просто символическими: цена первого и второго была около 25 копеек, а хлеб, компот или кисель вообще стояли на подносах бесплатно – ешь и пей, сколько влезет! Поэтому мы «заправлялись» там под завязку, и каждый день после обеда обязательно ехали к морю купаться на городской пляж. Рядом с входом в санатории была автобусная остановка, от которой каждые десять минут отходил автобус прямо на пляж. Ехать надо было недолго – минут 20-25, зато конечная остановка была в 50 метрах у моря.

 И прямо с неё открывался незабываемый вид на Чёрное море и влево-вправо от неё до бесконечности, был прекрасный песчаный пляж. Идти можно было в любую сторону, и чем дальше мы отходили от автобусной остановки, тем меньше на пляже было народа. А он был везде хорош – чистый мелкий песок, на котором можно было валяться целый день! Впереди перед нами было огромное и необъятное море, по которому вдалеке плыли белые пароходы. Таким образом, мы любили, отходя от остановки подальше, «вялиться» на пляже под солнцем до изнеможения.
 
За несколько дней мы накупались вдоволь, сразу загорели и уже ничем не отличались от местных жителей. Родители тоже несколько раз  проехали с нами, но быстро это забросили, они обычно купались в своём санаторском бассейне, в который был вход по санаторным картам. И это было им удобней, чем ездить с нами. А нам было всё равно где проводить день, но на берегу, на песчаном пляже у Чёрного моря – это был я вам скажу, не самый худший вариант! За это время я накупался в море больше чем, наверное, за всю оставшуюся жизнь. Вечером мы ехали обратно и по пути заходили ужинать в уже очень приличную городскую столовую. Там всё было очень здорово устроено – взяв еду, все выходили на большую деревянную террасу, и на свежем вечернем воздухе неспешно ели.

А после столовой мы направлялись в наш или соседний санаторий, в них каждый вечер было организовано что-нибудь интересное: кино, выступление артистов или ещё что-то. После этого, мы вместе с родителями с уже слипающимися глазами шли пить вечерний кефир или молоко с булочкой.  Вход в столовую был свободный и так как половина отдыхающих на это мероприятие не ходила, поэтому никто был и не против, если мы «осиливали» по несколько стаканов – там всё равно и так оставалось много. И таким образом заканчивая  напряжённый и долгий день, полный впечатлений мы шли по вечерним улицам домой к нашей бабушке ночевать, чтобы упасть в кровать и сразу провалиться в сон.
 
Запомнилось, что именно тогда мы вместе с родителями ходили на выступление одного артиста, я хорошо запомнил фамилию этого человека – Герасимов. Он делал встречу со зрителями, читая увлекательную лекцию с демонстрацией всех своих возможностей. Он показывал удивительные вещи с человеческой памятью, быстрым счётом и заставлял «деревенеть» мышцы рук и ног у добровольцев из зала. При этом человек мог говорить и рассуждать. Удивительно, но он не мог согнуть руку, распрямить ногу, и даже мог лежать на спинках стульев, касаясь их только затылком и пятками.

А на нём сидели в это время ещё несколько человек, и он не сгибался, а ещё смеялся при этом над собой. И это не было гипнозом, где всё можно было бы просто объяснить, и было бы понятно. Много раз он показывал немыслимые чудеса быстрого счёта. На огромных ученических досках добровольцы мелом писали цифры, которые называли по одной из зала. Из этих цифр – складывали четырёхзначные и их умножали, делили, отнимали и извлекали корни. Причём добровольцы считали на доске, а он, стоя позади доски – в уме. И он ни разу не ошибся, при этом всегда был первым, опережая людей на несколько минут.
Стоя спиной к натянутой веревке, он просил кого-нибудь из зала повесить портреты знаменитых писателей и поэтов в любом порядке. Всего их было около двадцати, их меняли местами несколько раз, но всегда он едва взглянув на них, снова поворачиваясь к зрителям, называл тот порядок, в котором они висят у него за спиной.

Были и добровольцы, из зала желающие повторить этот трюк, но кроме огромного смеха они ничего не вызывали. Всё это очень поражало, оказывается, возможности человеческого организма так безграничны, что предела никто не знает. Вот именно после демонстрации этих опытов я стал задумываться над вопросом, что же такое человек? Интересно, каковы его возможности? А где мой предел? Из его выступления я узнал, что возможности мозга гораздо больше, чем мы используем – всего на 10-12%, он приводил примеры того, что в экстремальных ситуациях эти умственные и физические способности у людей могут проявляться.

Были люди, которые перепрыгивали огромные стены, ямы, гораздо больше, чем все олимпийские чемпионы. Не знаю на кого как, а его выступление меня сильно затронуло. Я понял, что человек может всё вытерпеть и пережить – только необходима большая сила воли. Во время поступления в военное училище я часто вспоминал это выступление и это давало мне уверенность в том, что всё у меня будет хорошо – и я докажу всем, в том числе и самому себе, что я смогу всё выдержать.

Совсем близко с санаторием, буквально через улицу от дома, в котором мы жили у нашей бабушки, было ещё одно большое пресное озеро. И наши отцы организовали там рыбалку: раздобыли где-то удочки и снасти и частенько по утрам и вечерам пропадали на нём. За несколько удачных дней они наловили много крупных сазанов и ещё каких-то рыбин. Остались в архиве мои фотографии, где они радостные и счастливые держат в руках свой улов из нескольких огромных рыбин. Мамы и мы, сидя на покрывалах несколько раз наблюдали за этим. Всю пойманную рыбу складывали у нашей бабушки, а в один из вечеров она разрешила всё это приготовить и устроить «торжественный прощальный ужин» у неё в саду.

Наши мамы накупили всего, что было необходимо для этого праздника и пожарили всю добытую рыбу в пруду. В тот один из последних вечеров, сидя тогда под деревьями, я действительно отчётливо для себя понял – это были мои самые счастливые дни в моей жизни. Здесь причудливым образом всё сплелось в одно: беззаботное лето, свобода действий, море и пляж, и самое приятное – товарищ, понимающий военную жизнь.

По окончании отпуска в Саках мы поехали в Феодосию, чтобы дальше добираться до Севастополя. Дорога шла вдоль моря на расстоянии 200-300 метров, а до моря везде шёл бесконечный песчаный пляж. Где-то посередине между городами, прямо на берегу моря стоял огромный памятник морякам, которые именно в этом месте участвовали в морском десанте в годы Отечественной войны. Отец, хорошо знавший историю войны, мне подробно рассказал о тяжёлых боях по освобождению Крыма от фашистов. Именно тогда я услышал от него, что не все операции нашего руководства были удачными, как написано в учебниках истории, про трагическую судьбу первого Эльтигенского десанта, который полностью весь погиб из-за того, что испортилась погода, и корабли и самолёты не смогли им ничем помочь.

 Просчёт состоял в том, что ошиблись метеорологи, которые не смогли точно спрогнозировать погоду на несколько дней вперёд. Об этом в то время вообще старались не говорить, и только гораздо позже, с развалом Союза и открытием архивов, кое-что разрешили обнародовать. И только тогда я поразился мужеству этих тысяч солдат-героев, бившихся до последнего, и не сдававшихся в плен даже когда кончились боеприпасы и погибших в рукопашных боях.
В Евпатории до отплытия в Севастополь у нас было много времени и мы пошли в город погулять. Мои родители, которые уже раньше были в этом городе, хорошо ориентировались в нём и мы оказались в центре города. Хорошо помню красивую набережную, выгнутую правильной дугой, а внизу до моря небольшая полоска песка и на нём огромное количество отдыхающих, которые купались и загорали. Люди прямо в плавках и купальниках бродили по набережной и по аллеям прямо в центре города.

Тут было огромное столпотворение народа, в отличие от Сакского пляжа. А возле набережной была небольшая площадь и на ней, чуть поодаль от пляжа, стояла большая белая церковь с золотыми куполами. И мы, движимые любопытством, пошли в неё. Оказывается, она была действующая и там шла служба – всё было по-настоящему. Вот именно тогда я был в церкви первый раз и мне всё было очень ново и интересно: невнятный голос ведущего, мелодичное пение невидимого хора, красивые иконы, горящие свечи, запах воска и главное, – что поразило больше всего – огромное количество народа: просто стоящих, крестящихся и что-то шепчущих, вероятно, молитвы.
 
Конечно, до этого я был с родителями в Москве, посещал Кремль, а там мы заходили в церкви на его территории. Мы были в Архангельском, Успенском и Благовещенском соборах. Но это всё было как бы составной частью экскурсии, и мы посещали их просто из любопытства, чтобы набраться впечатлений и всё там напоминало больше обычный музей. Прямо скажу, что меня ещё с ранних лет абсолютно не впечатляли все эти изображения и мутные лики всех святых на старых (да и на новых тоже) досках. Хоть я и русский человек и вроде бы всё это увиденное должно вызывать у меня большую бурю восторга, – ну просто не впечатляет это меня вообще!

Это я заметил за собой давно, но думал, что с годами может быть пройдёт и хотя бы появиться интерес. Но видно этого не случилось, даже когда мы с Людой внимательно осмотрели все собрания икон в знаменитой Третьяковской галерее и поэтому картины художников мне более интересны и симпатичны, чем разные иконы. Когда я смотрю на них у меня в  голове постоянно так и вертится простой прагматичный вопрос: «А тот, кто это рисовал, сам-то видел его? (В смысле тех, кого нарисовал). А если он сам не видел тех, кто жил тысячу лет назад, как же он их нарисовал? Фотографий в то время не было, прижизненных портретов никто не рисовал, наскальных рисунков и статуй не сохранилось. Выходит это просто красивая мазня – плод воображения обычного заурядного художника. Вот вопрос, так вопрос – без ответа».

А в тех местах, где мы жили: в Сары-Озеке, Дебальцево, Усть-Каменогорске церквей не было, или мы туда не ходили и об их существовании я не знал. Отец и мама оба были членами КПСС и у нас никогда в доме не было ничего такого имеющего  к этому отношения: ни иконок, ни книг, никогда даже не велось каких-то разговоров на эту тему. У нас в семье, в отличие от многих других, никогда не было даже такого понятия о «двойной морали»: когда одна секретная, правда для себя – так сказать для «внутреннего пользования», а совсем другая для всех других.

Всегда к религии было однозначное отношение – это дурман мозгов. Сам образ жизни в военном гарнизоне, среди офицеров и прапорщиков даже не предполагал ничего другого. Конечно, я знал, что этот мир религии существует где-то, но он как бы существовал где-то далеко от нас, параллельно нам и с нашим не пересекался. И самое главное я верил в то, что это удел каких-либо уж очень древних старушек или каких-то совсем глухих отдалённых районов нашей страны. Но когда я увидел, что действующая церковь стоит и работает прямо в центре города Феодосии и в неё свободно ходят разные люди, среди которых очень много молодых, и видно было, что они верят в бога по-настоящему – это меня сильно поразило и удивило.

До этого я совсем не встречался этой стороной жизни. Правда, один раз в Сары-Озеке был случай, когда мы ещё маленькими пацанами копались у себя под домом занятые своими делами. Нас было трое, а мимо нас по дорожке проходила какая-то бабушка. Она остановилась возле нас и, достав из своей сумки протянула нам каждому по крашенному яйцу и простой конфетке с необычными для нас словами: «Христос воскрес!» Мы с недоумением глядели на неё не понимая, что же ей надо от нас и что нам надо дальше делать. Так, не дождавшись от нас ничего, кроме обычного в таких случаях культурного: «Спасибо», покачав головой, пошла дальше. Только дома, когда я рассказал об этом маме, узнал, что сегодня оказывается большой религиозный праздник – Пасха. Но она строго настрого меня предупредила, чтобы больше я никогда не брал ничего от кого-то чужого, ведь неизвестно ещё что там может быть.
 
Баба Аня жила на посёлке и общаясь с такими же своими соседями-сельчанами с возрастом, конечно, тоже стала прислушиваться к их разговорам о боге. Хотя она и не была яростной фанаткой, но как-то стала признавать его существование. У неё даже в изголовье кровати была большая старинная икона в широкой, потемневшей от времени деревянной раме. Но она была спрятана от глаз, а так у неё в доме никогда ничего не было и не висело. И я был невольным свидетелем постоянных диспутов мамы и бабы Ани вечерами на крыльце в Дебальцево. Моя мама как могла систематически разубеждала её, постоянно споря с ней на тему – есть ли бог или нет?

 Хорошо помню, как она настойчиво спрашивала бабу Аню о том, если он есть, то где же он живёт? Бабушка, видимо слабо подкованная в этих вопросах, не зная твёрдого ответа на этот вопрос, сначала отвечала, что в космосе. На это моя мама сказала, что космонавты там уже давно летают и никого не видели. Тогда бабушка взяла выше сказав, что, наверное, на Луне. И это мама парировала тем, что на Луну уже не один раз слетали американские астронавты и никого там не нашли. Не зная уже как отвязаться от мамы, бабушка сказала, что его не видели, потому что он очень маленький. Но и на это мама убила её своим доводом наповал – раз он маленький то его, наверное, уже американские астронавты раздавили своими космическими башмаками. И поэтому отсюда вывод – его уже точно на свете нет!

Я когда слушал эти разговоры, не вмешивался в их спор, но всегда мысленно поддерживал маму – твёрдо зная, что религия это просто «опиум для народа». И любые события, которые происходят в жизни можно подтвердить фактами и примерами, а можно и опровергнуть, главное – хорошо их подобрать и систематизировать. Конечно, доказать то что есть ли жизнь после смерти и где, никто не может. Все это довольно условно. Все эти рассказы о том, что будет потом с нами, похожи на те же условности построения коммунизма, которыми нас пичкали с детства.
 
Меня с детства, еще, когда я первый раз об этом услышал, взволновал один простой вопрос: «Если наша основная цель построения коммунизма – «нашего светлого будущего», в том, чтобы воплотить в жизнь лозунг – Каждому по потребностям и от каждого по способностям! То, что же это за жизнь будет?»  Выходит один честный человек будет вставать рано утром и идти на работу, условно говоря «мешки ворочать», надрываясь и гробя своё здоровье, довольствуясь малым, потому что он такой честный и воспитанный.

А другой – хитромудрый, с мелкоуголовным воспитанием ни черта не делая, нигде не обучаясь и не работая, будет хорошо спать, обжираться чёрной и красной икрой, ездить на хорошей машине, валять дурака и красиво жить – ведь ему всё это будет предоставлено по праву. Ведь коммунизм построен для всех! А кто же тогда захочет работать дворником? Или на грязных работах? Или рисковать своей жизнью?

Что же за жизнь тогда такая наступит – всякое быдло и отребье, которое сейчас презирается нормальными людьми, будет жить красиво, а самые честные, нормальные и добросовестные люди будут скромничать и довольствоваться малым? Вот вопрос, на который надо было себе ответить. Спрашивается – хочу ли я такой жизни? Нет, я такой жизни и такого коммунизма для всех не хотел! Хорошо и достойно должен жить тот, кто много работает. По мне лозунг «кто не работает – тот не ест!» намного ближе и понятней. Поэтому в идею построения коммунизма, как и веру в бога, который всегда всем поможет, я с детства как-то верил слабо.

 Хорошо, что с этой красивой сказкой люди покончили в девяностых годах, и сама жизнь расставила всё по своим местам. Но в основные ценности жизни – здоровье, хорошее образование, хорошую работу и нормальный круг общения людей – в это я поверил с детства, глядя на своих родителей, которые всего в этой жизни добивались сами – своим нелёгким и тяжёлым трудом, живя и проводя молодость в далёких гарнизонах. И это оказалось той самой реальной правдой, подтверждённой годами жизни, без всяких сказок о боге и коммунизме.


        «ОТКРЫТИЕ»  СЕВАСТОПОЛЯ – ГОРОДА-ГЕРОЯ. МАЛАХОВ
                КУРГАН. САПУН-ГОРА.

После этого мы плыли морем, об этом я уже упоминал, до Севастополя – легендарного и исторического города. Мама с отцом бывали в Крыму раньше, когда я был ещё совсем маленьким. С тех времён у нас в доме хранилась туристская карта-схема полуострова Крым. И всегда в их рассказах звучали такие города как Гурзуф, Судак, Бахчисарай, Алупка, загадочная гора «Ай-Петри» и только слово Севастополь всегда было среди всех самым тёплым и хорошим – оно произносилось всегда как-то радостно, с воодушевлением и огромным счастьем на лице от воспоминаний.

 Поэтому и я уже, внутренне подготовленный прочитанными книгами и просмотром специальной 8мм киноленты про город, которая была у нас дома (купленная по случаю отцом) вместе с кинопроектором ожидал этой встречи с нетерпением и огромным желанием увидеть всё своими глазами. У меня, конечно, уже были кое какие-то детские воспоминания, отрывочные, как кусочки от киноплёнки, перепутанные между собой. В памяти всплывали какие-то моменты, но они никак не выстраивались в какую-то общую картину, а очень напоминали детскую игру в пазлы – такие же яркие, с нечёткими краями кусочки бумаги, в которых понять ничего нельзя пока не сложишь их в картину. Но теперь я уже был взрослым, «вооружён» своим любимым фотоаппаратом с огромным запасом плёнок и огромным желанием увидеть всё, о чём мне рассказывали родители, о чём я сам читал и видел в кино и чего помнил.
 
Можно прямо сказать, что мой отец «открыл» для меня этот город – он многое знал и умел хорошо рассказать, поэтому все исторические события с его слов хорошо представлялись мне яркими и красочными образами. Он хорошо ориентировался в городе и так планировал все мероприятия, что у меня практически не было свободного времени. Все эти дни в Севастополе слились в единую, бесконечную экскурсию в хорошем темпе так, что мама чаще всего отправляла нас одних, используя время для своего отдыха. И только участвовала с нами, как она говорила «в основных экскурсиях за компанию» и походах купаться. Я не знаю так случайно получилось, или родители специально спланировали свой отпуск, чтобы дать мне (может быть и себе) возможность увидеть всё в этом городе за несколько дней?
 
Жили мы в огромном доме из ракушечника, находящимся на склоне северной бухты утопающем в тени огромных деревьев и весь увитый виноградом. Весь двор возле дома был в тени, солнце пробивалось лишь маленькими лучиками сквозь решётку увитую виноградом с огромными гроздьями, которые висели везде, где только было видно. Их можно было сорвать полностью и попробовать, но гораздо интереснее было, проходя мимо отщипывать несколько виноградин с разных гроздей, так как они все были разных сортов и сравнивать между собой. В Севастополе город расположен по обе стороны огромной и длинной бухты, причём основная часть города и исторический центр был на Южной стороне, а на Северной стороне была как бы окраина, только частный сектор, да и то всего несколько улиц.

 А дом наших знакомых, в котором мы жили, находился именно на последней улице города и в конце сада, за забором уже находился обычный склон горы. Он был покрыт высокой густой травой, в которой жили цикады – это такой уникальный вид кузнечиков, которые стрекотали таким необычным звуком всю ночь. Поэтому все ночи, проведённые в Севастополе, были наполнены этими звуками через открытые окна.
 
Не помню кем был хозяин дома, но в доме было много книг с военной тематикой: мемуары, история Второй Мировой войны, рассказы о военных. Именно тогда у него мне попала в руки редкая толстая книга, сейчас я точно не скажу её название, что-то вроде «Переписка Сталина и Черчилля в 1941-1945 годах». Из неё я с удивлением узнал, что всю войну Англия по два раза в неделю проводила массированные ночные налёты самолётами и бомбила немецкие города. Многие самолёты при этом были сбиты, повреждены и лётчики попадали в плен. Притом, что Англия сама была в изоляции и немецкие подводные лодки активно топили корабли, входящие в её порты, она ещё при этом умудрялась помогать СССР техникой, самолётами и другими грузами. Как-то раньше (да и позже тоже) я про это не очень-то слышал. Почему-то у нас всегда считалось, что это мы одни разбили немцев и выиграли войну. Наверное, это бесспорно, самые тяжёлые бои шли на нашей территории, и людей у нас в войне погибло больше всех, но надо всё-таки честно признать, что воевали, погибали и помогали нам победить все страны.

На этом же склоне холма-горы находился памятник героям-черноморцам, которые защищали город в какую-то войну. Он стоял на пустом склоне, вокруг его росла дикая трава, и даже не было никакой площадки возле него, ни ухоженности, ни освещения. К нему шла только узкая извилистая тропинка, по которой поднимались к нему редкие экскурсии, а в основном – одиночные туристы вроде нас. Эта заброшенность и неухоженность вызывала у меня больше какое-то чувство сожаления, и конечно, сильно контрастировало с другими памятниками в городе. И само место видимо было выбрано неудачно или просто как всегда бывает у кого-то «руки не дошли».

Когда выйдешь из дома на улицу, то прямо с калитки открывался вид на город, который был расположен на склоне Южной стороны бухты и сама бухта полная различных кораблей, которые стояли возле причалов или красиво и величаво проплывали мимо, направляясь в грузовой порт и обратно. А в её самой глубине строго и мощно стояли одного серого цвета военные корабли. Ведь Севастополь – это главная база Черноморского флота. В тот момент, когда мы были в Севастополе прямо на рейде, в центре бухты стоял самый огромный, просто поражающий своими размерами военный корабль – авианесущий крейсер «Москва». Он не мог заплывать дальше, так как у него была очень большая осадка и глубины в бухте не позволяли ему заходить в военный порт. Вообще сам город был морской, сам уклад жизни в нём был для нас необычный, это сразу чувствовалось нам, жившим в военных гарнизонах и обычных городах: везде в городе были видны только моряки, просто матросы и офицеры в своих светлых рубашках, все жители употребляли непривычные для нас морские словечки. Именно тогда я обратил внимание на морской лексикон – разные там банки, рынды, склянки, компас – с ударением на последний слог.
 
Пройдя по крутой тропинке, мы попадали на берег, который представлял собой обрывистые скалы из ракушечника, и была только маленькая полоска берега метров 5-6, вся заваленная разными кусками скал. В скалах были выдолблены многочисленные пещеры-гроты, в которых как пояснил отец, прятались жители города во время разных войн. Все они были разных размеров. В большинстве своём они попадались небольшие, в рост человека и длинной в 10-20 метров, а несколько было очень больших и длинных, заходя в которые становилось жутковато от темноты и тесноты. В бухте никто не купался, потому что вода была здесь грязная, на поверхности иногда виднелась цветная плёнка из нефтепродуктов. Да и сами берега – каменистые, все покрытые морскими водорослями и слизью как-то не располагали к этому. Зато я сразу хорошо вспомнил то, что раньше, когда я был маленьким, мы были именно здесь с отцом и ещё одним пацаном моих лет, и весело проводили время за утренней рыбалкой.
 
Отец, как всегда любитель этого дела, где-то взял две простые удочки, и каждое утро брал нас с собой именно на это место рыбачить. Он по пути, на наживку и мы ему в этом помогали – ловил крабов, которые, увидев нас, шустро разбегались в разные стороны, и надо было ловко успевать их поймать. А если их было мало, то он, закатав штаны доставал из-под воды ракушки-ропаны, которые лепились на наш камень, и разбивал их. Вся рыбалка состояла в том, что он нас по очереди переносил на большой камень, подальше от берега. Отец быстро насаживал нам наживку из разбитых ракушек и крабов, и мы, сидя на камне, только успевали забрасывать удочки в воду, а он снимал пойманных рыбок и следил за нами, каждый раз обучая нас, подсекая рыбу не торопиться. Самому ему ловить времени не было, так как у нас беспрерывно клевало, и он был занят тем, что доставлял нам радость и видимо сам был рад этому. Хорошо помню, что хорошо клевало только рано утром, ещё когда солнце только-только начинало подниматься.
А с восходом, когда оно начинало пригревать – клёв заканчивался, и мы радостные шли домой, неся полное ведёрко небольших рыбок. Ловились в бухте необычные рыбы – как все их называли «морские собаки» и люди их не ели, но зато любили куры, и хозяйка всегда была рада нашему улову. Очень редко попадались и какие-то «приличные» рыбы, как говорил отец, но их тоже рубили топором и отдавали курам, так как из такой мелочи по их меркам, ничего другого было не сделать. Конечно, опыта у нас было не много и не всегда у нас хватало терпенья выждать, чтобы подсечь правильно рыбу, но удовольствие от процесса было огромным.

С того места, где мы раньше ловили, а теперь пришли с отцом на экскурсию, открывался вид на Равелины – так называли береговые многоярусные сооружения, в которых раньше располагались пушки батарей, прикрывающих вход в бухту. Один назывался Константиновским, а другой Павловским, но я, к сожалению, могу и ошибаться – уже подзабыл, но они были огромными, с толстыми стенами, сохранившиеся ещё со времён русско-турецкой войны. Всем своим видом, мощью стен и количеством орудий они поражали воображение, если учесть, что они были выстроены ещё много лет назад.

Купаться все жители города ходили на пляж, который располагался с внешней стороны «нашей» горы, которая была на Северной стороне бухты. Туда была дорога в обход всей бухты, но большинство людей пересекали бухту на «морском трамвае» и шли через гору-холм пешком. Мы тоже все вместе несколько раз ходили купаться. Пляж был огромный, песчаный, народу здесь всегда было много – вода чистая, дно песчаное, – лучше и мечтать не надо. Он так получалось, располагался вне бухты, со стороны моря, поэтому и вода, и пляж были прекрасными. Небольшое расстояние надо было идти по холму, а на нём как раз в то время когда мы были там, снимали кино.

В одном месте там создали бутафорское кладбище из крашенного пенопласта и дерева. Конечно, когда мы там проходили кино не снимали, но отец уточнил у рабочих, как будет называться фильм, для которого они всё это сооружают. Оказывается фильм, называться будет «Почтовый роман». А вечером вся бухта озарилась яркими вспышками, огнями, осветительными ракетами, шумом выстрелов и дымом. Только утром мы узнали, что это, оказывается, снимали эпизоды фильма о восстании моряков на броненосце «Потёмкин» в 1905 году под руководством лейтенанта Шмидта и его трагической судьбе. Восстание было жестоко подавлено, его руководителей – расстреляли. Помню как я с того времени, запомнив название, с нетерпением и тайным ожиданием какого-то чуда ждал выхода этого фильма в прокат. Примерно через год, когда я увидел афишу – сразу пошёл его смотреть. С замиранием сердца я смотрел весь фильм, пытаясь увидеть знакомые мне места. Но от того просмотра у меня наступило огромное разочарование – оказалось, что эпизоды на кладбище и в бухте на кораблях заняли всего несколько минут и были совсем не главными.

 Я то думал, что это будут главные кадры из всего фильма, и так долго с нетерпением этого ждал. Позже, я узнал и понял, что фильмы снимают годами, в разных местах, а потом ещё отбирают лучшие дубли, монтируют и это не факт, что всё сняли – всё войдёт в фильм. Но всё равно ощущение того, что я видел, как снимали кино, было огромным. Через несколько лет, уже в Алма-Ате нас, курсантов брали на съёмки другого кинофильма, но об этом я расскажу позже. Таким образом, я в жизни был причастен в разной степени к созданию двух фильмов.

Хорошо запомнилась экскурсия по городу вместе с родителями, – всё увиденное мной, как-то медленно небольшими картинками всплывало в памяти и меня не покидало ощущение того, что я уже здесь когда-то был и это видел, но память не сохранила это, в виду моего малого тогда возраста. Но уже сейчас я всё видел хорошо и запоминал, а так же мой фотоаппарат всегда был «расчехлён». Многие фотографии, снятые мной тогда в разных исторических местах в Севастополе сохранились. Сначала мы прошли на знаменитую Графскую пристань с огромным количеством длинных ступенек. Её часто изображали на открытках и художественных фотографиях. А потом вдоль набережной подошли к памятнику затопленным кораблям.
 Такой небольшой сувенир в форме этого памятника всегда стоял у нас дома в серванте, и я его видел с детства. Когда он появился у нас, я не знаю, но он вместе с ещё двумя всегда был с нами. Второй – вид Спасской башни в Кремле он был выполнен из трёхмерного прозрачного материала. А третий сувенир – был комнатный термометр в виде телевизионной башни в Останкино. У него низ и верх были из белой пластмассы, а середина – прозрачное стекло со столбиком ртути внутри.

Так вот, когда я подошёл к этому памятнику затопленным кораблям, то действительно увидел, что он стоит прямо в воде на камнях недалеко от берега. До этого момента, слушая отца и маму, я как-то плохо представлял себе как же это возможно. Всё выглядело необычно и так сильно отличалось от всех памятников известных мне раньше, и действительно я в своей жизни больше никогда не видел что-то похожее на это. Я внимательно и интересом выслушал историю, которую мне рассказал отец про то, почему он носит такое необычное название.

Про героическую оборону города в 1854-1855 годах в ходе Крымской войны, длившуюся почти год и уже почти полностью израсходованных запасах. Город обороняли из всех сил, и когда стало понятно, что видимо скоро его придётся сдавать неприятелю, а возможности вывести корабли из бухты и дать бой врагам на море нет, так как они превосходили количеством. А все орудия с кораблей были сняты и установлены на суше, там же сражались и моряки, то было принято вынужденное решение, – самим затопить их у входа в бухту так, чтобы они не достались врагам и загородили фарватер.  Это было необходимо для того, чтобы враги вдруг внезапным броском однажды ночью не смогли войти в порт и организовать десант.

 А еще и служило мощным стимулом для защитников города, что другого пути просто нет – кроме как защищать город до последнего. Слушая красочную историю отца про это, я почему-то хорошо представлял себе, с каким сожалением моряки топили свои корабли от безысходности. Но героический город выстоял почти год, сопротивляясь врагам – ведь его защищали в-основном моряки. А уж они умели воевать! И только когда все запасы были использованы остатки гарнизона покинули город.

После этого мы пошли в знаменитый аквариум Института биологии южных морей через специальную арку, посвящённую славным победам защитников города – черноморцев. Мимо её проходят все туристы, посещающие город Севастополь и её часто видно на разных фотографиях и кинолентах о городе.

Аквариум тоже оставил у меня самые незабываемые впечатления. В огромном зале, в центре которого был большой круглый бассейн, находящийся совсем рядом с нами и заполненный удивительно прозрачной водой, через которую было видно всё. А в нём плавало немыслимое количество различных рыбин, начиная от мелких акул и всяких других, название которых я уже забыл. Всё это обилие разной живности медленно кружило и двигалось какими-то своими путями, грациозно переплетаясь и пересекаясь между собой в  загадочном и бесконечном танце-хороводе. Всё это бесконечное движение завораживало всех, кто заходил сюда своим видом.

Акулы, хотя и были небольшими, но следили за всеми посетителями хитрыми и злыми глазами с явно недобрыми намерениями. Из рассказа экскурсовода я с удивлением узнал, что в Средиземном и Чёрном морях нет хищных акул. Об этом я как-то раньше просто не задумывался. А те, которые есть очень маленькие. Но акулы, которые плавали рядом и слушали этот рассказ, всё равно выглядели как-то не очень дружелюбно. Когда я встал внутри этого аквариума и осмотрелся, то внезапно вспомнил, что оказывается, я уже был здесь раньше и в этом бассейне плавали дрессированные морские львы. Они давали представление и показывали разные трюки с мячами и кольцами – всё это как-то внезапно и отчётливо прояснилось у меня в памяти, просто я не мог вспомнить, где же я это видел.

По бокам бассейна по кругу на уровне глаз шли огромные аквариумы с разными видами рыб. Они были здорово оформлены: внутри каждого была незаметная подсветка, красивые водоросли, на дне был чистый песок с лежащими на нём экзотическими ракушками, морскими звёздами, кораллами, фрагментами макетов кораблей. От цветов рыб, их обилия и красок, форм – всё окружающее нас казалось какой-то яркой фантастической сказкой. Чтобы всё хорошо рассмотреть и запомнить приходилось подолгу стоять у каждого окошка и сделать несколько кругов по этому чудо-аквариуму. В каждом аквариуме были собраны по несколько одинаковых видов, но отличающихся друг от друга цветом или формой. А после всего осмотра мы ещё долго стояли, облокотившись на поручни, и разглядывали всех в бассейне, где рыбы причудливо выписывали свои грациозные повороты, морские черепахи, тупо гребя ластами, плавали по кругу, а акулы так и продолжали коситься на нас своими злыми глазами.

Вот тогда, когда я сам увидел, я действительно поверил в то, что всяких разных рыб на свете очень много. Конечно, я знал об этом и видел в кино, но как-то в такое изобилие не верилось. Ведь, а много ли рыбы я видел в своей жизни? В Сары-Озеке были маленькие пескари, да и то в речке на другой стороне посёлка. А ещё только небольшие окуньки и караси, которые мы ловили с отцом в ставках, да в Усть-Каменогорске – чебаки из Ульбы. Вот и всё. А в магазинах кроме хека без головы и кильки с селёдкой ничего не было.  Это не то, что сейчас, когда все магазины завалены разными видами речной и морской рыбы. Только цены на неё оставляют желать лучшего.

В поход на Малахов курган мы поехали с отцом вдвоём. Это был тот знаменитый курган, о котором я много читал и слышал от отца, от обороны которого зависела всё оборона города в русско-турецкую войну. От того времени там, конечно ничего не осталось, но для туристов там, в натуральную величину были воссозданы укрепления из бетона, но с характерным рисунком на нём, как было раньше – плетёных корзин наполненных камнями и глиной, а так же корабельных канатов.  А между ними стояли настоящие, тяжёлые пушки тех времён, смотрящие из бойниц на огромное чистое поле, по которому раньше наступали турки и англичане.

Действительно, Малахов курган оказался последним рубежом и самым высоким холмом, ведь когда стоишь на нем и оглядываешься назад – весь город лежит перед тобой как на ладони, видна вся бухта и Северная сторона. Теперь становилось понятным, почему на нём шли такие ожесточённые бои, и людям приходилось биться насмерть за его удержание. Перед укреплениями был вырыт глубокий ров, который по рассказам экскурсовода был заполнен трупами врагов во время неоднократных рукопашных боёв.

Знаменитый теперь артиллеристский бастион №4, на котором  велись самые ожесточённые бои, и на долю которого выпала самая сложная задача по обороне города – защищали моряки, поэтому он был неприступен. Я узнал, что в боях погибли все адмиралы руководящие упорной обороной города  Нахимов, Истомин, а вице-адмирал Корнилов, командующий Черноморским флотом был смертельно ранен на Малаховом кургане.

С большим удивлением я узнал, когда увидел памятник порутчику Л.Н. Толстому, что он воевал на этом или на таком же, когда был молодой. Он находился рядом с укреплениями четвёртого бастиона. Оказывается, он даже написал повесть об этом «Севастопольские рассказы», в которой описывал подвиги защитников города на той войне. Её мы не проходили по школьной программе, поэтому я и не знал об этом. Кроме этого у него было и несколько кавказских повестей, о том как воевали с абреками. В школе мы учили только, что он был граф Толстой и со всех портретов на нас смотрел толстоватый, с бородой и немного чудаковатый помещик. А оказалось, что молодым он был горячим и храбрым парнем. Намного позже, через много лет, когда я уже офицером сам попал на первую Чеченскую войну, судьба удивительным образом занесла меня в посёлок Толстой-юрт.

А перед самим посёлком стоял памятник-стела с датами, когда он здесь был. Оказалось, что именно в этом поселке и располагался полк, в котором он служил. И я вновь вспомнил про его военную судьбу и памятник в Севастополе. А все остальные впечатления о войне, которые вошли в знаменитую «Войну и мир» и те яркие образы он писал по памяти именно из-за того, что сам воевал по-настоящему. После этого я как-то в душе зауважал его и стал относиться к нему совсем по-другому.

Экскурсовод очень живописно описывала все события тех времён, и картину боёв реально можно было представить себе, особенно после посещения знаменитой Панорамы «Оборона Севастополя 1854-1855гг»». Это был такой необычный музей, который располагался рядом с бастионом №4. Вход в него был обычным, но внутри необходимо было подниматься по лестнице на второй этаж и, входя, посетители попадали на специальную круговую смотровую площадку. А прямо перед тобой по кругу на расстоянии метров десяти находятся реальные вещи и макеты: земля, ядра, разрушенные землянки, окопы, трупы, накрытые полотном и т.д. А дальше – огромная единая круговая картина от самой земли и до потолка – фрагмент битвы на Малаховом кургане с реальными историческими деятелями: адмирал Корнилов, матрос Кошка, хирург Пирогов и другие. И с обратной стороны – вид на горящий город, бухту, где видны мачты затопленных кораблей и дальше на море, где стоят корабли вражеской эскадры. При этом свет в музее был сделан так удачно, что он светит на полотно откуда-то сверху, оставаясь для нас невидимым, а мы всегда стоим как бы в тени. Конечно, всё это вместе взятое сильно впечатляет!

 Эффект от сочетания реальных макетов которые незаметно для глаз переходят в картину был просто потрясающий. В одном месте стояла реальная телега, а лошадь, в которую она была запряжена – была уже нарисована. Ну надо же было так додуматься сделать. Экскурсовод при этом подробно поясняла, кто изображён на картине, что он делает и какова его судьба в дальнейшем. Но больше всего меня удивило, что этот музей создавался два года и был открыт ещё аж в 1904 году! Я-то думал, что ему от силы лет 10-20! Иностранный художник Рубо очень серьёзно отнесся к порученной ему задаче и изучил много исторических источников, поэтому на картине форма солдат, знаки различия и награды и даже самые мелкие детали соответствовали тому реальному времени. В годы Второй мировой войны картину с панорамой увозили из города в эвакуацию, а после вновь монтировали и восстанавливали.

После этого укрепления «4 бастиона» уже в натуральную величину дополняли общее впечатления от посещения этого героического места. Почему-то я всё увиденное там запомнил очень хорошо. Дома у нас ещё долго хранилась небольшая книжка, которую я регулярно перечитывал о той войне и о героях-защитниках города, где были собраны рассказы о каждом персонаже изображённом на картине.

На следующий день мы с отцом поехали в другое не менее знаменитое и историческое место – Сапун-гору. Мама с нами в эту поездку не поехала, так как надо было довольно долго ехать на автобусе за город. На этой горе была большая и долгая битва в годы Отечественной войны, когда освобождали Крым и город Севастополь. Там был организован музей под открытым небом. Можно было спокойно бродить по этой горе, хотя она больше напоминала обычный холм или курган, покрытый травой, и только в редких местах на нём виднелись каменные участки. Весь холм был густо усеян дотами, выполненными из бетона, из которых часть сохранилась целыми, а часть стояла наполовину разрушенными из которых торчали куски арматуры.

На стенах многих были видны отверстия от снарядов, отбитый бетон пулями и осколками. В них свободно можно было залезть, зайти и постоять, посмотрев в бойницы на подступы к горе представить себя участником битвы. Возле музея находились огромные обелиски с фамилиями погибших солдат и моряков, и через определённое время звучала музыка. Фамилий на них было огромное количество – наверное, несколько тысяч и, глядя на них, действительно начинаешь верить экскурсоводу в том, что вся земля горы была пропитана кровью погибших солдат и своих и чужих. Рядом на специальной площадке стояли собранные вместе немецкие орудия, танки, советские пушки – и всё это можно было трогать, крутить, лазить по ним и фотографироваться.

 Мы много фотографировал всё, что видели там и эти фотографии сохранились дома как подтверждение того, что мы были в Севастополе. А ещё немного подальше на высоком постаменте, стояла настоящая героическая подводная лодка и торпедный катер. Забраться на них не было никакой возможности, поэтому на них только смотрели. В самом здании музея внутри было много исторических вещей с поля битвы, но главное – это диорама «Штурм Сапун-горы 7 мая 1944 года». По сравнению с панорамой, где тебя окружает огромная картина, здесь всё выглядело гораздо проще, смотреть на всё надо было как на картину, с одного места. А перед ней так же как в панораме – тоже макет битвы: натуральные брёвна, камни, разбитые ящики, кровавые бинты и ещё много реальных вещей.

 Впечатление от скромной диорамы было конечно не таким потрясающим как от огромной панорамы. Ещё удивительно было то, что её создали в 1959 году! Между ними была такая огромная разница во времени, а всё сделано скромнее. Вся эта диорама выглядела просто жалкой подделкой и пародией на виденное нами раньше. Выходит, что такое «плохое» царское правительство в те трудные годы не пожалело денег для создания шедевра, а… (не буду дальше продолжать). Стоило задуматься над этим. И если бы не собрание военной техники, то реально смотреть тут было не на что.
 
В годы войны и наши воины, и немцы обороняли город, поэтому за него всегда шли упорные бои. За это ему в 1945 году ещё одному из первых было присвоено звание «Город-герой». Героизм защитников был массовым, и он был достоин этого звания, которое выделяло его на общем фоне. Удивительным образом через много лет мне попалась в руки книга «Полководец», писателя В.В. Карпова, которого я в детстве видел в Сары-Озеке про генерала Петрова – героического человека, неоценённого в своё время – организатора обороны Одессы, а потом и Севастополя.

Я читал её с огромным удовольствием, ведь это всё было мне очень близко. Там вновь описывались те неизвестные страницы войны о тяжёлых боях в окружении о мужестве и героизме защитников города не сложивших руки. И хотя оборона была организована всего несколько месяцев, но не надо забывать, что это была тяжёлая зима 1941-1942 года, когда решалась судьба всей войны. И только летом 1942 года, уже блокированный и окружённый со всех сторон гарнизон, но упорно сражавшийся с превосходящими силами противника, оставшийся без поддержки, полностью исчерпав все возможности для обороны – оставил город.
Город Севастополь, конечно, сильно поразил меня огромным количеством памятников, своей героической историей, просто красивыми видами моря, бухты и работой порта, и своим морским укладом жизни. Везде в городе ходили моряки, и военные и гражданские, слышались гудки кораблей и пароходов, ночные блики от маяка – всё это резко контрастировало с моим сухопутным детством и окружающими меня «родными» горами и степями.

 Осмысление от всего увиденного произошло намного позже. Город мне понравился, я его понял и принял близко к себе, оставив где-то глубоко хранящуюся у себя в душе любовь к нему. Молодцы мои родители, что тогда не пожалели времени на меня! И за это я благодарен им до сих пор, и как жаль, что я не смог в своё время показать его также своим детям!

Уже с позиций сегодняшних дней, когда этот город стал территориально относиться к Украине, мы стали его называть городом «русской славы», что действительно является исторической правдой. Жалко конечно, что мы не смогли настоять при переговорах тогда на том – это наш российский город. И мне абсолютно понятно то возмущение моряков, которые всю жизнь прожили в этом городе и вдруг, по чьему-то глупому решению, в одну минуту оказались в чужой стране и в чужом городе. Это близко ко мне самому, потому что я со своей семьёй оказался так же в аналогичной ситуации во время своей службы в Казахстане. Мне всегда трудно говорить самому на эту «больную» и скользкую для меня тему.

В истории всё так переплелось за века, что разобраться и найти истину довольно трудно. Кто там, зачем и как передавал Крым Украине? И как же мы должны теперь понимать выражение – Киевская Русь? Зачем Пётр І столько воевал с турками, чтобы всё вот так – одним махом отдать? Зачем осваивали и присоединяли Казахстан, вкладывали в него деньги, строили заводы и дороги? Аналогично. С одной стороны я сам родился на Украине, и мои родители там родились, выросли и пережили войну. Много счастливого времени в своём детстве я провёл у бабушки и полюбил этот Донбасский край. Но на вопрос – стал ли я от этого больше украинцем? Однозначного ответа у меня нет. Нет, украинцем я себя никогда не считал и не считаю. Но тогда возникает вопрос – а где я прожил большую часть своей жизни? Оказывается, в Казахстане. Там я учился в школе, военном училище и долго служил. А тогда считаю ли я себя казахом, конечно же – тоже нет!

Вот и выходит по всему, что я гражданин из СССР – больше русский, хотя и уехал отсюда вместе с родителями в шесть лет. Я был и оставался русским человеком, хотя долгое время жил, учился и служил в Казахстане, проводил отпуска с родителями на Украине. В то время никому и в голову не приходило проводить такие глубокие анализы и исследования. Я говорю, думаю и пишу по-русски, мне близка и понятна русская культура и мне хочется жить в этой стране, принимая её целиком, такой – какая она есть, с проблемами и сложностями. Тем более, я за неё и воевал в Чечне с мыслью о том, что когда мы победим, то после войны всё станет ещё лучше! И вернулся сюда, сделав нелёгкий выбор только из-за сложившихся обстоятельств и ради будущего своих детей в 34 года. Но все события на Украине и в Казахстане мне близки, понятны, интересны и не безразличны – ведь там остались русские люди, которые не смогли в силу обстоятельств или не захотели рискнуть в своей жизни, бросив всё – уехать в неизвестность.

После этого путешествия, где я открыл для себя, с помощью родителей, город Севастополь, мы вернулись в Дебальцево. Отец уехал раньше, как всегда обеспечив нас билетами, но в этот раз тоже с пересадкой на поезд в Москве. Опять он меня довольно подробно «проинструктировал» как сделать переезд с одного вокзала на другой, принял у меня зачёт и уехал спокойный за нас. Я в этот раз уже был полностью уверен, что успешно «справлюсь с поставленной мне задачей».


      МОСКВА – СТОЛИЦА НАШЕЙ РОДИНЫ. КРЕМЛЬ. ЦАРЬ-ПУШКА.
       ЦАРЬ-КОЛОКОЛ. МАВЗОЛЕЙ. ВДНХ. КАЗАНСКИЙ ВОКЗАЛ.

В этот раз поездка через Москву запомнилась мне на всю жизнь. Конечно, мы с отцом часто бывали в Москве и раньше. Эти поездки мне запоминались маленькими кусочками в памяти. О том, как отец снимал нас с мамой на кинокамеру у Мавзолея и могилы Неизвестного солдата я уже упоминал. Мне тогда могло быть только семь лет, потому что сам мемориал открыли в мае 1967 году. После того, как наш генсек Л.И Брежнев побывал во Франции и увидел такой же, в Париже, открытый там ещё в 1921году.

Мемориал посвящён всем воинам, погибшим на фронтах Великой Отечественной войны в 1941-1945 годах. В основании могилы действительно был захоронен настоящий неизвестный солдат с Подмосковья – его останки перевезли из братской могилы у станции Крюково, где в сорок первом стояли насмерть герои-панфиловцы. На киноплёнке было видно, что на самой могиле ещё нет знамени победы, лавровой ветви и солдатской каски – их добавили намного позднее.
 
Как удивительна наша жизнь! Ведь тогда и много раз позже, когда я стоял возле неё, я совершенно не думал о том, что моя судьба так близко переплетётся с этими героями-панфиловцами и самим словом – Панфилов. Можно так сказать, что вся моя юность, которая прошла в сапогах, была неразрывно связана с этими героями. Место, где формировалась дивизия – это города Алма-Ате и Фрунзе. В Алма-Ате я учился, во Фрунзе начинал лейтенантом. Оказывается, и это исторически неоспоримый факт Москву спасли и закрыли грудью в 1941 году, вопреки всем известному факту не только сибиряки, а и дивизия, сформированная в Казахстане. В АВОКУ, где я учился – я сам, своими глазами видел живого героя СССР-панфиловца, который был жив, вопреки общеизвестной легенде о том, что они все погибли.

(Уже тогда мы все знали, что это красивый миф, литературная гипербола – на самом деле их осталось в живых аж трое!)  Но об этом было не принято громко говорить – история об их подвиге лучше звучала, когда там все погибали. Такое тогда было время – знали и думали одно, а говорили совсем другое! (Только сейчас ушлые и дотошные репортёры наперегонки, соревнуясь между собой, пишут в журналах «историческую правду», выдавая это за «жареные факты», про героев-панфиловцев, подвиг капитана Гастелло, Зою Космодемьянскую и Павлика Морозова).  После выпуска я попал служить во Фрунзе в гвардейскую дивизию им. 28 героев-панфиловцев. И за три года службы в мотострелковом полку командиром взвода, я замучился проводить политзанятия с солдатами на эту тему и возить их в музей героев, который был в штабе дивизии. И дальше судьба меня не отпустила тем, что десять лет я прослужил в городе, носящем имя того легендарного командира дивизии – Панфилов.
 
Многие эпизоды сливались в единую картину, но вот когда один раз отец взял такси и мы сразу объехали все знаменитые места в Москве – помню хорошо. Как там всё складывалось по времени, не помню точно, но мы сразу поехали к Останкинской телебашне, которую только-только закончили строить в 1967 году. Она поразила нас своей высотой – около 540 метров! Погода была отличной, и стоя возле неё, чтобы увидеть верхушку башни приходилось высоко задирать голову. И вот я точно не вспомню, с этого времени или ещё раньше у нас в доме появился тот сувенир – термометр в виде Останкинской телебашни.

Сколько раз я потом был возле неё или видел в кино эту башню, я всегда вспоминал ту первую встречу с ней, когда мы подъехали к ней на такси. Помню, мама как-то сказала отцу, что неплохо было бы хотя бы один раз сходить в ресторан, который был расположен в ней на огромной высоте и назывался «Седьмое небо». На что отец сказал, что туда в очередь записываются за три месяца, а вот так сразу – никак не получиться.
После этого мы поехали на Ленинские горы, где находился знаменитый МГУ им. Ломоносова, а перед нами открывался прекраснейший вид на Москву и стоящий в излучине Москва-реки самый большой в СССР спортивный комплекс, состоящий из стадиона им. Ленина вмещавшего около ста тысяч человек, спортивного зала «Дружба», дворца спорта и плавательного бассейна.

Прямо на такси мы проехали мимо самой современной на то время нашей супергостиницы «Россия» и Покровского собора (храм Василия Блаженного) увидев их только из окна машины. Проехали по знаменитому Арбату, тогда он назывался проспектом Калинина, и увидели здание СЭВ – небоскрёб того времени. Всё это заняло у нас немного времени, но яркие впечатления от всего увиденного надолго остались у меня в памяти.

В какой-то другой раз, когда мы попали в Москву, и это я хорошо запомнил, отец объявил нам с мамой о том, что завтра утром мы пойдём в Мавзолей на Красной площади. Раньше существовал такой порядок – было только всего несколько определённых дней в неделю для его посещения. Я засыпал счастливый от осознания счастья, наконец-то я увижу В.И.Ленина. Это по тем временам было редкостью среди людей. У нас в гарнизонном дворе не каждый мальчишка мог похвалиться этим. В тот день он разбудил нас с мамой очень рано и торопил, напоминая, что необходимо всё делать быстрей, а то можем и опоздать. Я был очень удивлён тем, что надо было ехать куда-то, да ещё по полутёмной Москве, и куда, интересно, можно было опоздать в такое время? Оказывается, все люди спешили в Александровский сад, через небольшой проход, а последние метры, когда он становится виден, даже бегут, чтобы успеть. Мы успели, и оказались далеко даже не первые, а где-то ближе к концу очереди. Я был просто поражён огромному количеству людей,  которые собрались здесь в такую рань, желающих, как и мы, попасть в Мавзолей.

И видел, что по мере наполнения сада народом, уже в шесть часов утра вход закрыли, и большое количество людей не успели, оставшись за забором. Другой возможности в этот день попасть в Мавзолей не было. Вот почему отец нас и торопил. Все люди (их собралось, наверное, несколько тысяч) стояли плотно в очередь друг за другом по ширине аллеи, а она изгибалась, извивалась и закручивалась по всему саду, да  так, что невозможно было понять, где её начало и конец. Начало осмотра начиналось в 10.00, а до этого времени необходимо было стоять и терпеливо ждать. У меня, когда очередь двинулась, от усталости уже заболели ноги. По бокам аллей стояли редкие лавочки и люди, по мере продвижения очереди пересаживались на них. Мама в перерывах отдыхала на лавочке, а я сидел прямо на газоне. Отец в это время стойко стоял, как он говорил, «держал нашу очередь».
 
Очередь двигалась очень медленно, вдоль кремлёвской стены, и сначала необходимо было проходить мимо могилы Неизвестного солдата, которую в отличие от Мавзолея всегда можно было смотреть. И только потом выходила на саму Красную площадь, которая вся была пустынна из-за того, что по ней не было никакого движения, по ней запрещалось ездить машинам и даже пешеходов на неё не пускали. И поэтому только очередь в Мавзолей тонкой ниточкой тянулась от Александровского сада мимо музея Ленина.  На площади только небольшой участок возле Лобного места и Покровского Собора давали для посещения туристов.

 Двигаясь по площади, нам ничего не оставалось, как разглядывать сам Мавзолей, изготовленный из тёмно-красного гранита, чёрного лабрадора и порфира, отполированные до зеркального блеска. И стоящих у входа часовых, которые стояли с карабинами, не шевелясь. В-общем, зашли мы в него уже к обеду. Очередь внутри двигалась медленно, огибая саркофаг, но задерживаться и стоять не давали, и поэтому весь этот осмотр занял от силы 2-3 минуты. Какое у меня было глубокое разочарование от всего этого! Я ожидал чего-то другого, грандиозного, сам не знаю чего. Конечно, я был рад тому факту, что я увидел В.И.Ленина в Мавзолее, и я давно мечтал об этом, но всё оказалось очень прозаично. Мы встали в такую рань, мчались по ночному городу и отстояли, наверное, самую большую очередь в СССР и так быстро всё кончилось. Дальше вся очередь шла вдоль кремлёвской стены, где справа в стене были таблички с именами известных деятелей, за которыми стоят урны с их прахом, а справа памятники ещё более знаменитым людям.
 
Несколько раз в детстве мы попадали в Кремль. Знаменитую Царь-пушку я осмотрел подробно еще, когда увидел её первый раз, запомнив на всю жизнь. Из рассказов экскурсовода я узнал, что она никогда не стреляла, а ядра, которые лежат рядом с ней – декоративные. Пушка была предназначена для стрельбы каменной картечью, защищая переправу через Москву-реку. Возраст у неё – более 400 лет! Удивительно, как могли мастера в то время изготовлять такие вещи. Возле неё всегда полно народу и каждому хочется заглянуть в ствол и сфотографироваться рядом с ней. Есть и у меня такие снимки.
Далее стоит знаменитый Царь-колокол поражающий своими размерами и  весом около 200 тонн. Из истории про него запомнилось, что его отливали тоже очень давно, но когда уже он был готов, произошёл пожар и загорелись леса вокруг него.

 И во время тушения пожара из-за воды, попавшей на горячий колокол, у него отвалился осколок – весом 11.500 килограмм. Поэтому его бросили в земле, не доставая – и так он пролежал почти сто лет. Только потом его достали и поставили и в Кремле на специальный пьедестал. В наше время его уже можно было бы установить на Ивановскую колокольню, но все привыкли к тому, что он стоит на своём месте – поэтому было бы жаль с ним расставаться.
 
За всю жизнь мне так и не удалось попасть в Оружейную палату – всегда были проблемы с билетами или просто необходимо было долго ждать. Но по книгам я знаю о многих вещах хранящихся там. Много раз потом, когда нам приходилось делать пересадку в Москве, мы всегда мы обходили Красную площадь, ГУМ, Лобное место, памятник Минину и Пожарскому и долго разглядывали храм Василия Блаженного, прислушиваясь к рассказам экскурсоводов, которых там было очень много. С особым интересом мы всегда разглядывали Спасскую башню и её красную звезду – главную башню Кремля. Ведь она – олицетворение всей Москвы, мы стояли и ждали боя её курантов на главных часах страны, который слышали и знают все. Она для русского человека то же самое, что для англичан – замок Тауэр, для французов – Лувр или собор Парижской богоматери, а для американцев – статуя Свободы.

В очередной раз, когда мы были в Москве, все вместе мы пошли на ВДНХ. Раньше это было вторым центром экскурсий, после Кремля. Издалека были видны перед входом гигантские фигуры «Рабочего и колхозницы», которые нам были знакомы по заставке перед кинофильмами студии «Мосфильм». Жаль, что его теперь нет, разобрали на части «временно», но по всему, видимо навсегда. Недавно была по телевизору передача о плачевном состоянии работ «по восстановлению» памятника, его детали просто бросили под открытым небом и никто этим не занимается. Жаль, что наши дети его не увидят, но я его хорошо запомнил – он  был высотой с огромный девятиэтажный дом или даже больше. Недалеко был более скромный памятник Ю.А.Гагарину, на высокой стеле человек стремящийся ввысь. Как просто скульптору удалось передать то, что сделал этот человек – просто и понятно! На входе была огромная арка с большими буквами на ней – ВДНХ (буду так называть, потому что её с 1992 года переименовали в ВВЦ – Всероссийский выставочный центр).

На её территории было более 80 павильонов, и поэтому обойти все за один день было бы просто  немыслимо. Отец повёл нас сразу к самому интересному – главному фонтану под названием «Дружба народов». Он действительно оказался огромным и все фигуры на нём олицетворяли каждую нашу республику входящую в СССР. Мы немного постояли возле него, но это было для нас не главным, далее мы целенаправленно мы пошли в павильон «Космос». Вот где действительно всё было интересно! У входа на улице в натуральную величину стояла настоящая ракета, которую было видно издалека – от самой центральной арки входа. А внутри от всего разбегались глаза: точные копии всех настоящих спутников, тех которые летали вокруг Земли, были посланы к Луне, Марсу и Венере. Настоящий «Луноход» и огромный макет орбитальной космической станции «Салют», в  который можно было заглянуть и увидеть, что там у неё внутри. Огромное количество скафандров, разной одежды космонавтов и космических пайков в тюбиках, блокноты, карты и много-много всего, имеющего отношение к космосу, отчего захватывало дух!
 
Не надо забывать, что это было время «начала космической эры», от полёта первого спутника в 1957 году и полёта Гагарина в 1961 прошло совсем немного времени. Всеобщий восторг от этого ещё не угас, все люди живо интересовались всеми новостями из космоса, знали фамилии космонавтов и близко к сердцу переживали неудачи. Это было совсем другое время – все дети хотели стать космонавтами, полететь в космос к звёздам и ещё дальше. Не то, что сейчас, когда большинство мальчиков, по социологическим опросам хотят быть нефтяными бездельниками и просто банкирами или на худой случай, крутыми бандитами.

А девочки – непременно супермоделями или сразу выйти замуж за миллионера, или сначала стать супермоделью, чтобы потом выйти за миллионера. Или как вариант – достойными подругами крутых бандитов, чтобы он успел их всем обеспечить, прежде чем его убьют. Ничего плохого в этом нет, но и нет в этом никакой романтики. Ведь всё равно большинство людей понимает, что придётся выбирать обычную и простую профессию.
Особенно поразил меня спускаемый аппарат-макет ракеты «Восток», на котором спускался первый космонавт – Гагарин. Рядом с ним стояли такие же, но с «Восходов» и «Союзов». Какие они оказались маленькие, совсем не такие как на картинках, в них едва-едва помещались космонавты. Мне многое было знакомо по маркам, книгам и журналам, но это было всё в картинках, а здесь всё было в натуральную величину и зрительно воспринималось совсем по-другому. Помню, как я радовался тому, что это всё увидел на ВДНХ. Все остальные павильоны, в которые мы заходили по пути меня ничем не удивили и не поразили, поэтому и не запомнились.

Но отец привёл нас к ещё одному удивительному чуду на выставке! Кинотеатр «Круговая панорама» был снаружи совсем неприметным зданием стоящим немного в глубине выставки, недалеко от входа. Мы купили билеты и вошли внутрь – всё внутри в нём сильно отличалось от обычного кинотеатра. Кинозал  был абсолютно круглым, без кресел, и все зрители просто стояли в центре, а везде по кругу были огромные экраны. В маленьких просветах между экранами были отверстия для кинопроекторов. Они все включались одновременно и создавали объёмную картинку, такую как будто ты реально находишься в центре событий. Кино было недолгим, всего минут 15-20, но все съёмки были про красивую природу. Ощущения от того, когда ты едешь на машине или идёшь по полю были абсолютно реальные – можно было вертеть головой и рассматривать всё впереди, по бокам и сзади.

Вместе с нами зашли в кинотеатр какие-то иностранцы, и видно было, с каким интересом они смотрели весь фильм. Фильм произвёл на нас большое и удивительное впечатление, никогда и нигде я больше такого не видел, а иностранцы, когда он закончился – все одновременно захлопали и что-то оживлённо залопотали на своём, малопонятном языке с одобрением. Нам всем как-то стало приятно за нас, ведь они хлопали фильму и стране, а его сделали люди нашей страны, значит, и мы тоже имеем к этому отношение.
 
Но я отвлёкся на радостные впечатления о Москве. В этот раз всё было по-другому. Нам с мамой предстояло сделать пересадку с вокзала на вокзал самостоятельно, но в обратную сторону – домой. Переезд на метро не представлялся мне чем-то трудным, просто необходимо было держать в голове схему линий метрополитена и быстро вертеть головой, читая все указатели, которые были сверху и сбоку на стенах. Всё прошло хорошо, за исключением только одного – нам предстояло провести ночь на Казанском вокзале. (Дело было ещё до его современной реконструкции). А вокзал представлял собой тогда великое вавилонское столпотворение из-за того, что он работает на Сибирь и Среднюю Азию, то основными пассажирами на нём всегда были – казахи, узбеки, таджики и другие национальности, которых каким-то чудом занесло в далёкую для них Москву.

Они заполняли весь вокзал под завязку, все сидячие места в залах ожидания были заняты, но по всему было видно, это для них не создавало никаких неудобств – они расстилали прямо на полу простыни и сидя на них в кружке, толковали о чём-то своём. Другие просто ложились на деревянный пол и спокойно спали, не обращая никакого внимания на проходящих и запинающихся о них пассажиров. А между ними бегали грязные визжащие дети, которые ни черта не понимали по-русски, но везде лезли, заглядывали, всем мешали и путались под ногами. Хотя мы жили долгое время в Казахстане и вроде бы были знакомы с бытом и жизнью национальных окраин, но к такому творящемуся там бедламу прямо сказать были не готовы. Вот в такой обстановке нам с мамой необходимо было провести ночь.
 
Конечно, сейчас бы я быстро сориентировался в ситуации – совсем рядом, через переход находятся совершенно приличные и всегда пустые Ленинградский и Ярославские ЖД вокзалы, где можно было спокойно поспать. Но тогда мы чётко выполняли отцовскую инструкцию – ждать поезда на Казанском вокзале. Мы примостились в одном из залов, найдя очень маленький уголок возле окна. От нечего делать, по очереди начали слоняться по вокзалу, с целью присмотреть что-нибудь получше. Исследовав всё в залах наверху, я спустился вниз по одной из лестниц с указателем «Багажное отделение». Пропетляв по всем изгибам переходов, в самом дальнем закутке я нашёл укромное местечко, где почти не было народа, а стояли огромные, длинные ящики, – видимо чей-то багаж.

Сообразив, что нам здесь будет лучше ждать всю ночь, я быстро привёл туда маму с нашими вещами. Маму я уложил спать на удобный ящик, используя для этого газету «Неделя» и подстелив маме для «придания мягкости», свой «крутой» по тем временам – болоньевый плащ. А сам, охраняя всё, примостился рядом с ней на сумках. Я впервые в жизни не спал ночью в полном понимании этого слова. Приходилось дремать короткими минутами между бурчанием дикторов громко что-то объявляющих из репродукторов, охраной вещей и сна мамы, которая была рядом со мной. Это была моя самая запоминающаяся из всех в моей жизни ночь в Москве.

Помню, как медленно тянулись минуты и часы в ту ночь, и я впервые задумался о том, что время, оказывается, имеет разную скорость своего течения. И как часто бывает, что его тебе просто не хватает, или оно пролетает так быстро, что и не замечаешь, а вот здесь так – еле тянется. Как было бы хорошо, если его можно было «откладывать» где-нибудь про запас, а в нужное время доставать и добавлять к суткам! Так «весело», в каком-то самом дальнем подземном углу мы и провели ночь на Казанском вокзале, зато утром с большой радостью разместились в комфортабельном купе, где я уже отоспался за всё пережитое. С тех пор жизнь много раз сводила меня  с этим вокзалом, и я каждый раз вспоминаю эту историю. Вот такие остались у меня впечатления от поездок в отпуск, а последняя ночь запомнилась больше всех.


          УСТЬ-КАМЕНОГОРСК. ПИСЬМА. УВЛЕЧЕНИЕ СТРЕЛЬБОЙ.
               ЧИМКЕНТ – НОВОЕ МЕСТО ЖИТЕЛЬСТВА.

Из жизни в Усть-Каменогорске у меня хорошо запомнились несколько моментов. У мамы в связи с тем, что работа стала более спокойная и планируемая, наконец-то появилось свободное время. И она с радостью отдалась своему любимому увлечению – в доме везде стали появляться цветы. Разные, и совсем не такие, которые были у нас в Сары-Озеке. Там у меня в памяти остались только кактусы – причём не простые, а такие как рисуют в мультфильмах про Мексику – высокие с длинными и острыми иголками. Были и ещё какие-то, но я забыл. А вот в Усть-Каменогорске у нас цветов в квартире было просто изобилие.

Мама ещё умудрялась запоминать их названия, а я отличал их только внешнему виду. Они были плетущиеся, нескольких видов, высокие с огромными листьями, и маленькие с мелкими листочками, а ещё какие-то в виде папоротников с листьями-ниточками и куча просто всяких разных, которых и описать-то непросто. При этом все они цвели по очереди, круглый год – радуя глаз и поднимая всем настроение. Несколько видов кактусов, которые мама сохранила, в виде маленьких колючих шариков, удивительным образом, через много лет жизни у нас в доме – зацвели! Они приехали с нами из Сары-Озека, мама просто их хорошо полила и поставила в контейнер, на удачу.

И они выдержали суровый двухнедельный переезд. Мама была этому очень рада, они сначала выпускали длинный отросток, который рос быстро, увеличиваясь в размерах, а в нём внутри был огромный белый цветок, по размеру больше самого кактуса. А когда он весь распускался, – то сам цветок был каким-то совсем необычным и многие приходили к нам в дом, чтобы посмотреть на это чудо.

Вторым было то, что мама сильно душевно переживала все события в нашей стране. И не знаю даже, сама она так решила или отец ей подсказал, но по этим поводам написала несколько писем в редакции газет. Хорошо помню, что первое гневное письмо она написала, когда наша сборная хоккейная команда проиграла какой-то серьёзный матч, сейчас уже не помню кому. И хотя она никогда не была хоккейным фанатом и не ходила с нами во Дворец спорта на матчи, но очень сильно расстроилась. Одно запомнилось мне – фамилия тренера команды была Кулагин.

Мама писала, что это тренер плохо тренировал и не так как надо, раз наши игроки все хорошие и знаменитые, всеми любимые проиграли. И самое удивительное – ей в ответ пришло большое казённое письмо с красными штампами с одной строчкой внутри: «Ваше письмо будет использовано для подготовки статьи о неудачном выступлении наших хоккеистов на…». Это меня очень удивило, а отец пояснил, что в каждой газете есть отдел писем, а люди, которые там работают – обязаны читать, анализировать и отвечать на письма читателей. И действительно, через время в газете вышла разгромная статья и тренера на самом деле сняли.

 И не знаю я теперь, был ли тренер сборной на самом деле плохим, или мамино письмо так подействовало? Скорее всего, конечно нет, просто мы не привыкли проигрывать и верить в то, что кто-то играет объективно лучше нас – просто отказывались. Ещё не надо забывать, что в то время хоккей и футбол были любимыми видами спорта нашего «дорогого генерального секретаря». От этой дурной привычки мы так и не избавились с течением времени. Как тут не вспомнить успехи любимого российского большого тенниса, а затем дзюдо – лучшего вида спорта из всех. После всего этого, при всех его отрицательных качествах, но как-то начинаешь уважать М.С.Горбачёва, который сам не увлекался никаким спортом, и единственный из всех, кто не делал из этого культа.

Второе письмо мама написала в газету «Комсомольская правда» на актуальную статью, которая тогда всех сильно задела. Автор рассказывал о собаке овчарке, которая недолго жила на аэродроме и встречала каждый самолёт с надеждой, что хозяин, который её по каким-то неведомым оставил, вернётся. И, в конце концов, умерла от голода и тоски. Тогда все это событие обсуждали и восхищались её преданностью и верностью. Мама тоже высказала свою позицию о том, что таких людей необходимо наказывать, а для таких собак необходимо что-то организовать и кто-то должен за это отвечать. И на это мамино письмо тоже пришёл ответ с благодарностью за её письмо и за воспринятое близко к сердцу событие. Может быть, были и другие, но я запомнил только эти. Всё это говорит о том, что моя мама была не бездушным человеком и когда какие-то события её сильно задевали, она не могла молчать.

В это время и я писал письма часто в редакцию газеты «Красная звезда» на шахматный конкурс – в результате чего мне пришёл диплом подтверждающий, что я смог выполнить третий разряд в конкурсе организованном по решению задачи и этюдов. (Об этом я уже упоминал). Для решения задач я потратил долгое время за шахматной доской по утрам и вечерам. Отец опять подсказал мне, что в таких задачах всё решает очень простой и иногда совсем неожиданный и нелогичный первый ход. И лучше всего решать утром, пока голова «свежая». Но я сидел над ними и по вечерам, потому что срок для решения давали очень маленький, а время отправления было фиксировано по почтовому штемпелю. В то время я заметил за собой, когда я очень долго сижу над задачей, а на ней немного фигур, то потом даже лёжа в кровати и закрыв глаза, я ясно представляю себе шахматную доску и расставленные фигуры на ней. Мозг продолжает искать решение и без доски – несколько задач решились именно таким способом.

 Я знал из литературы, что существуют такие гении-шахматисты, которым для игры шахматные доски и фигуры не нужны – они могут играть «вслепую» даже  несколько партий одновременно, но видимо у меня нет таких больших способностей. Для решения задач и тренировки мне пришлось даже подкупить специальной литературы по шахматам, где разбирались аналогичные задачи, излагались основы шахматной композиции и этюдов. В то время, решая задачи по шахматам, я сильно продвинулся в комбинационной игре, в решении задач и этюдов, но потом «остыл» и как-то забросил это дело, увлёкшись другим.

Очень близко я в последний год сдружился с Вовкой Тюриным. Как я с ним пересёкся в жизни, и с чего у нас с ним началась дружба, уже не помню. Ведь он учился в нашей школе на класс старше меня. Но, видимо, он мне понравился своим спокойствием, рассудительностью и таким же пониманием жизни. Кроме школы ещё он занимался в спортивной школе стрельбой и меня «затащил» с собой в тир. Тренер, надо отдать ему должное, отнёсся ко мне очень хорошо, доброжелательно, сказав: «Ходи занимайся, а там посмотрим!». Так мы, объединившись, вместе с Серёгой стали ездить на тренировки.

В тир приходилось ездить на автобусе довольно далеко, на другой конец города. Но захватывающаяся возможность стрелять в спокойной обстановке с тренером, который подсказывал, что и как делать увлекала меня всё больше и больше. После краткой проверки моих навыков и способностей в стрельбе из пистолета и винтовки он определил меня на стрельбу с винтовки. У меня появилось своё, закреплённое только за мной любимое ружьё – винтовка «Урал-2». Это было моё первое оружие! Об этом можно было только мечтать! С каким-то новым необъяснимым чувством я брал его, матовом цветом отсвечивающее из оружейной пирамиды. А после тренировки, в специальной комнате долго с любовью чистил и смазывал свою винтовку.
 
Из неё я начал показывать, через некоторое время неплохие результаты и тренер уже планировал выставить меня летом на соревнования для получения разряда. Иногда, в хорошем настроении, я уже начал выбивать юношеские разряды в стрельбе из малокалиберной винтовки на 50 и 100 метров. Вовка стрелял, конечно, лучше меня, но всегда подбадривал и заставлял «тянуться» за ним. Занятия стрельбой увлекали меня всё больше и больше. Я узнавал много интересного для себя, на что раньше просто не обращал внимания. Как важно настроиться перед стрельбой, необходимо чувство того, что ты как будто сливаешься с винтовкой в одно целое. Необходимость ценить каждый выстрел, и самое главное при стрельбе – никакой спешки, горячности и если чувствуешь то, что не готов, безо всякого стыда – отложить выстрел.

Наш тренер, как звали его я, к сожалению уже забыл, видимо был по-своему талантлив.  Он мог, при всей серьёзной ответственности связанной с оружием, патронами и самой стрельбой так умело сочетать требовательность с хорошим и добрым отношением к нам – практически ещё пацанам, что мы все его просто боготворили. Нас у него было около двадцати ребят и около десятка девчонок. Многим он отказывал в приёме, а некоторых, которые пропускали тренировки или вели себя вольно, нарушая установленные правила в тире, после первого предупреждения – просто и при всех отчислял. Но при этом всем было понятно, что во всём виноват человек сам. Ещё с тех времён я узнал и понял, что шутить и баловаться с оружием нельзя. Мне, с детства выросшему в военном гарнизоне среди огромного количества разнообразнейших боеприпасов – эти правила давно были знакомы и понятны. На память мне от тех занятий стрельбой остался только значок – «Меткий стрелок», который я честно заработал, когда первый раз выполнил норму.
 
Жаль только того, что я поздно начал заниматься стрельбой, только-только у меня что-то стало получаться, и я стал строить какие-то планы, как тут опять пришло известие о переезде в Чимкент. Мой тренер, узнав в какой город я уезжаю, передал со мной записку с рекомендацией про меня своему знакомому, тоже тренеру по стрельбе из Чимкента. С этой запиской я сразу по приезду и нашёл тир и продолжил заниматься в Чимкенте у другого тренера. Видно было, что он был рад ей, и это оказалось действительно правдой, что они очень хорошо знали друг друга.

Именно в Усть-Каменогорске я впервые обратил внимание на то, что у нас в стране существуют выборы и это большой праздник. Почему я это запомнил – это было связано с просмотром бесплатного кино на избирательном участке. В Сары-Озеке выборы всегда были в клубе танкового полка и ничего запоминающегося из этого припомнить нельзя. Были столы, застеленные красной материей и урна, в которую все опускали полученные бумаги. Как-то раз мы все пацаны и девчата узнали, что во время выборов организованных в огромном фойе кинотеатра, в нём целый день будут беспрерывно показывать кинофильм «Добро пожаловать или посторонним вход запрещён!». Мы сразу все собрались и, не дожидаясь родителей, уже всем двором заняли места в кинотеатре и просмотрели фильм два раза – раз появилась такая возможность.

Поэтому этот кинофильм я знаю хорошо, хотя и видел его раньше, но с того времени я его запомнил уже и в мелких подробностях. И теперь, когда я снова вижу название этого фильма, то сразу же вспоминаю Усть-Каменогорск и все события связанные с тем временем.

Таким образом, прожив в Усть-Каменогорске почти два счастливых года,  нам опять пришлось переезжать к новому месту службы отца. Как и обещал командующий САВО моему отцу – ему дали возможность спокойно закончить академию им. Ленина и вновь назначили на беспокойную должность. Произошло это как всегда неожиданно. Как-то раз отец пришёл домой и сообщил нам, что он назначен на новую должность и придётся ехать в Чимкент. Он выезжает туда через несколько дней, а нам предстоит готовиться к переезду. Моя мама восприняла эту новость внешне спокойно, с достоинством жены офицера – раз надо, то мы всегда готовы. Таким образом, отец собрал необходимые ему вещи и уехал. А мы с мамой опять начали потихоньку собирать и укладывать в ящики вещи. Хорошо, что сохранилась часть огромных снарядных ящиков, которые так и хранились в нише ещё с прошлого переезда. В эти ящики, хорошо обернув всё газетами, укладывали посуду из сервантов – всякие тарелки, пиалки, вазочки и вообще всё стеклянное.

Почему-то именно в то время я обратил внимание на широкие хрустальные фужеры с высокой ножкой из красного стекла. Их потом, в процессе жизни осталось всего две штуки, и моя мама отдала их нам с Людой на память, под предлогом того, что нам тогда нечего было ставить в купленную нами первую стенку в Панфилове. Так они и стоят у нас до сих пор бережно хранимые в стенке как самая дорогая память о тех счастливых временах. Мы стараемся эти фужеры никогда не лишний раз без необходимости не брать, пытаясь сохранить их как можно дольше. Казалось бы, зачем, какая разница? Ведь сейчас есть возможность приобрести такой хрусталь и такую посуду, о которой наши родители могли бы только мечтать. Но нет, эти простенькие фужеры дороги тем, что именно они появились у нас из родительского дома –  они хранят тепло рук наших родителей и «прошли и прожили» с нами большую жизнь, став символом счастья.

Многое из этой посуды так и простояло здесь без дела все эти годы. Ведь в Усть-Каменогорске я заметил, у нас как-то перестали собираться большие и шумные компании, как это бывало в Сары-Озеке, когда выдвигался на середину комнаты большой стол, доставалась вся посуда, «праздничные» вилки и ложки. Если к нам и приходили гости, то один-два человека и не было той большой и радостной суеты. Потом я и сам это понял, когда стал служить в военных городках – это есть образ жизни офицеров и их жён – единомышленников, объединённых общим делом, находящихся в совсем другом мире военных гарнизонов. А в городах люди (и даже офицеры) больше живут сами по себе, увлечённые решением каких-то своих проблем. А в случае необходимости сбора или отмечания каких-то событий – в городе для этого есть большая куча возможностей.

Отец часто нам звонил, говорил о том, как идут дела. Дом, в котором нам предстояло жить практически был готов и сдавался уже буквально через несколько дней. Хорошо помню опять это необычное настроение, которое охватывало нас в предвкушении предстоящего переезда. Опять возникало чувство дороги, неизвестности и предстоящих изменений в жизни. Мы вместе с мамой стоя у карты с интересом находили неизвестную нам раньше точку с загадочным для нас пока названием – Чимкент. Смотрели, что есть рядом, где он находится и что нас там ждёт? Все эти события, связанные с переездом происходили в феврале-марте 1976 года, когда я уже учился в девятом классе. Поэтому и переезд проходил для меня более-менее осознанно, так как ещё были свежи те воспоминания, которые были связаны с предыдущим – два года назад. Поэтому часть серьёзной работы по укладыванию, упаковыванию и легла на меня, особенно свои вещи, книги, обувь и одежда.

Именно тогда я заметил одну вещь, в которой потом сам убеждался неоднократно. Живя на одном месте человек или в данном случае, наша семья медленно и постепенно, изо дня в день  «обрастает» всякого рода мелким хламом и вещами. И это тенденция сохраняется, чем дольше он живёт на одном месте, тем больше всяких уже не очень нужных вещей скапливается в доме. Складываются какие-то коробки, обрывки обрезки ткани и ещё много чего, что откладывается на «чёрный день» и выбросить никак рука не поднимается. Так как я уже описывал раньше, что мусорных контейнеров возле домов не было, мне приходилось каждый вечер систематически выносить полные вёдра и коробки с разной ерундой, которой в доме непонятно откуда набралось очень много.

Мама мне поставила задачу собирать за магазинами картонные ящики разных размеров, которых я натащил очень много – в них складывали книги и разную мелочь из одежды. Опять наши дни наполнились смыслом, а в квартире стало расти количество разных ящиков. Самым основным было разобрать наши огромные шкафы, но с этим я справился в одиночку. Хорошо, что мы собирали весь гарнитур вместе с отцом, и поэтому я уже представлял себе то, что должно получиться в конце.

Дома опять наша комната стала напоминать, как выражалась моя мама – «цыганский табор». Огромные ящики с уложенными в них ценностями – посудой и хрусталём, стояли вдоль стены, на них лежали коробки с мелкими вещами. У другой стены, аккуратно в ряд, стояли обёрнутые и сложенные в стопку части от гарнитура, а на полу лежали ковры, плотно скатанные и обвязанные целлофаном. В обиходе оставалось только всё необходимое: кухонная посуда, учебники, кровати и минимум одежды. В свободное время я уже обходил город, знакомые и любимые мне места «прощаясь» с ними. На занятия я тоже ходил с таким настроением, что я уже скоро уеду, но стал ценить работу преподавателей, стараясь запомнить все те последние минуты о школе и сохранить их в своих воспоминаниях.

Город Усть-Каменогорск бесспорно сыграл огромную роль в моей жизни. Я приехал туда именно в то время когда формируется мировоззрение, и он дал мне огромные возможности по осмыслению жизни по сравнению с предыдущим местом моего жительства. Он дал ответы на многие вопросы, возникающие на определённом этапе жизни, зарядил и приучил меня к быстрым ритмам городской жизни, способности распределять время и ценить его, если используешь городской транспорт и хочешь везде успеть.
 В отличие от спокойной и размеренной жизни в Сары-Озеке, где любое мало-мальски значимое событие происходило не чаще одного в месяц, а то и того реже, здесь же жизнь бурлила очень активно. Можно сказать, что за то короткое время пока жил там с родителями я полюбил этот больше сибирский, чем казахстанский город с его реками, ёлками и удивительной алтайской природой.  Я благодарен подарку судьбы за переезд в этот город и вероятнее всего я уже туда больше никогда не попаду, но я сохранил о нём самые хорошие вспоминания.


       НАШ НОВЫЙ ГОРОД – ЧИМКЕНТ. ДОМ И КВАРТИРА. ВСТРЕЧА
         С С.СТЕПАНОВЫМ. РАБОТА ОТЦА И МАМЫ. СОСЕДИ.

Наконец наступил тот долгожданный день, когда отец позвонил нам и сказал, что едет отправлять контейнер и забирать нас в Чимкент. Это был март месяц. В Усть-Каменогорске стояла зима, везде ещё лежал снег, все чувствовали приближение весны, но её ещё было не видно. Всё в этот раз произошло так же стремительно, как и в прошлый раз. Отец одобрительно оценил нашу с мамой работу по подготовке к переезду. Вот, что значит бесценный опыт! С приездом отца наша жизнь сразу завертелась с бешеной скоростью: упаковка оставшихся вещей, оформление документов из школы, погрузка контейнера, прощание с друзьями, опять оглушающая пустота вмиг освободившихся комнат, последние моменты в квартире, передача ключей, последний рейс на станцию Защита и ожидание поезда – всё слилось в одно событие, под названием – переезд!

Снова у нас с собой было самое необходимое на первое время пока не придёт наш контейнер: бельё, подушки, мой портфель и огромные сумки. Удивительно, но наш путь по железной дороге в Чимкент лежал через Сары-Озек и проезжая мимо его был виден наш городок и наш дом. Верилось в то, что мы больше его не увидим, но как я ошибался!

В город Чимкент мы приехали на поезде днём поэтому, когда мы ехали к нашему дому на УАЗике, который нас встречал, успели хорошо рассмотреть город, в котором нам придётся жить. Он сразу нас удивил – мы, как на машине времени мгновенно, за полтора дня перенеслись из зимы в лето. Снега нигде не было, а на солнечных местах, на газонах уже пробивалась зелёная травка. А самым удивительным для нас было то – как уже цвёл урюк. На совершенно голых ветках деревьев в огромном количестве распустились цветы различных оттенков: от белого до ярко-красного.

Оттенков цвета было великое множество: кремовые, розовые и ещё такие, какие просто невозможно описать ручкой. Вообще это удивительное явление всегда поражало, даже когда это видел и много раз позже – оно понятно только тем, кто это видел вживую. Все описания цветения урюка не могут передать всей прелести от увиденного, это так же как, наверное, нельзя описать северное сияние – его нужно только увидеть самому, чтобы понять.

Мы подъехали к нашему дому, который стоял фасадом прямо на улицу, а не так как это было в Усть-Каменогорске, где наш дом стоял в глубине двора. Вокруг ещё лежал строительный мусор, во дворе был виден свежий асфальт, ещё имевший свой чёрный цвет, во дворе были посажены свежие прутики деревьев, на которых ещё не было многих веток и листьев. Но подъезды дома выходили в тихий дворик, окружённый с трёх сторон новыми домами, а с другой стороны был школьный забор и тыльная часть здания, в котором были школьные мастерские и буфет. Наша квартира была на втором этаже и оказалась намного лучше предыдущей. Сразу на входе была огромная прихожая и из неё входы во все три комнаты, на кухню и ванну с туалетом.

Большая кухня была с газовой плитой и удивительным для нас изобретением – газовой колонкой, для создания автономной горячей воды. «Заведовал» колонкой всегда отец, потому что в ней были какие-то свои особые тонкости включения. Она была на протяжении всей жизни очень капризной, часто забивалась. Раз в год её надо было промывать, и во всех этих премудростях у нас разбирался только отец. Со временем, мы все к ней приспособились, но относились к ней с особой внимательностью и аккуратностью.
 
А из кухни и зала  был выход в огромную и широкую лоджию с большим стенным шкафом на одной из стен. Такой же вместительный шкаф, с верхней полкой – антресолью, был сделан и в прихожей. Квартира сразу нам понравилась – очень удобная, все комнаты раздельные, а из моей комнаты еще и настоящий балкон, который выходил на улицу. Лоджия же выходила во двор и из-за того, что она была широкая – солнце редко светило прямо в комнату, то есть она была ещё как солнечный козырёк.

О лучшем можно было только мечтать! Хорошо помню то времена, когда мы уже в ней обжились, отец ушёл на пенсию, я женился, и  родились наши дети, то мы все, собравшись вместе, строили планы. Мечтали о дальнейшей жизни, связывая их с этой квартирой и Чимкентом, думая о том, что ещё в ней улучшить, переделать, так как она была очень удачной в плане планировки и расположения в городе. Но кто же знал, что за события ожидали нас в дальнейшем?
 
Ладно, это я отвлёкся, забегая вперёд, от той радостной минуты, когда мы все с интересом зашли в квартиру. Так вот, зайдя в неё, мы опять поразились этому гулкому эху в пустых и ещё необжитых комнатах, а в зале нас опять ждал радостный сюрприз: отец купил огромный цветной телевизор и новый ковёр! Новые сослуживцы отца, несколько человек, которые нас встречали и мои родители «накрыли небольшой стол» в честь нашего приезда и за начало новой жизни. Столом служила одна из сплошных дверей, снятая с петель (опять я поразился «военной находчивости» в любой обстановке) и положенная на табуретки. На ней были разложены на простой газете несколько тарелок и нехитрая закуска.

Город Чимкент был самым южным областным центром в Казахстане и сразу поразил нас своим южным укладом. Здесь всё было не так, как мы знали раньше. Город Усть-Каменогорск был северный, по своему укладу и основному русскому населению напоминал большинство европейских или сибирских городов. Все дома там были капитальными и каменными. Сары-Озек был просто пыльным и грязным захолустным райцентром с безжизненной землёй и горами. Здесь же был юг, город состоял из огромного обилия «коренного» населения, а ещё узбеки, греки, немцы и украинцы.
Всё это вместе взятое накладывало свой неповторимый отпечаток, приобретало национальный колорит, смешивалось, переплеталось между собой, принимая какие-то причудливые формы, вызывая удивление. Практическое отсутствие зимы добавляло ко всему тоже радостного настроения. Все воспоминания о Чимкенте почему-то связаны с яркими солнечными днями (как-то даже пасмурные дни вообще не вспоминаются – разве что иногда зимой).

Солнце светило всегда и выражение – «солнечный юг», приобретало здесь свой истинный смысл. К такому же выражению, как «Ташкент – город хлебный», тоже привыкаешь, ведь расстояние от Чимкента до Ташкента было всего 120 километров. И эти оба города были похожи друг на друга, как два брата-близнеца, своей лёгкой жизнью, обилием круглый год фруктов и овощей, которые в сезон складывались на базаре в настоящие горы высотой больше роста человека.

Всё повторилось, так же как и в прошлый раз. Опять нам пришлось, в ожидании прибытия нашего контейнера некоторое время жить по-походному. Снова мы спали на ковре, который позже достался мне «по наследству», смотрели телевизор, обходясь малым и минимальным набором посуды. А уроки я делал лёжа или на подоконнике у окна.
 
Наконец-то через пару недель такой жизни пришёл наш контейнер. Но эти времена, дни ожидания, когда комнаты пусты, на стенах нет ничего, а окна завешены газетной бумагой, очень хорошо запомнились. Вечерами лёжа на ковре, мы рассуждали и планировали, куда и что поставим, как повесим ковры, куда и какие шторы подойдут, куда повесим какую люстру и что нужно ещё купить. Времени для этих планов было предостаточно и поэтому, когда пришёл наш контейнер, мы уже «обогащённые» мебелью знали, куда и что ставить. Комнаты опять представляли собой огромные склады, состоящие из ящиков, коробок и упаковок с деталями от гарнитура, свёрнутых и упакованных ковров, мешков с обувью. Затем, через несколько дней коробки, ящики исчезают, и комнаты начинают принимать обычный и привычный вид, который уже потом не меняется годами.

В этот раз сборка шкафов от гарнитура «лежала» на мне. Довольно быстро я их собрал, конечно, по вечерам мне помогал отец. Вместе с ним мы вешали ковры под «общим руководством» мамы – она выступала в роли заказчика и главного эксперта, а так же, как выражался отец, в роли «госприёмки». Мама в этот раз быстро разобрала вещи из ящиков и заполнила ими шкафы. Так что в этот раз мы очень быстро наладили нормальную жизнь, перейдя из «походного» состояния. Ящики опять заняли своё законное место вдоль стены в лоджии – внутрь мама сложила банки и всякую не очень нужную мелочь. Сверху на них постелили старые дорожки и ещё что-то так, что на них можно было спокойно лежать, как на лежаке. Мама называла это место «летней резиденцией», потому что летом на них можно было хорошо и спокойно отдохнуть на свежем воздухе после работы или просто прилечь в обед на несколько минут.

Город Чимкент, как и все города, имел свои названия районов, по которым легко было сориентироваться. Наш район назывался «Электрон», потому что рядом был знаменитый на весь город магазин электротехники (он был тогда чуть ли не единственным в городе). Там было всё: телевизоры, пылесосы, холодильники, магнитофоны и радиоприёмники. Кроме этого и ещё много всякой мелочи: настольные лампы, батарейки, лампочки, бра, торшеры. Рядом с нашим районом были такие как: седьмой квартал, старый город, химфармзавод, ЧСЗ (Чимкентский свинцовый завод), автовокзал. Возле нашего дома, прямо у нас под окнами была остановка автобусов. Очень хорошо помню их номера: №23 – он ходил очень часто и №29 – очень редкий.

Рядом с нами, прямо через дорогу был так называемый район – «старый город». Он представлял собой настоящее, как показывают в кино азиатское нагромождение маленьких домов из глины, обнесённых такими же глухими заборами выше человеческого роста, за которыми было ничего не видно. Окна всех домов выходили во внутренний двор, а с улицы были глухими. Улочки были узкими, кривыми и кроме местных жителей, чужие люди редко бродили по нему. Но через него шла одна более-менее широкая улица, которая делила его пополам, и все кому было очень нужно шли и ехали только по ней.

И она шла мимо местной достопримечательности – настоящей мечети, куда по пятницам собирались старики со всего города, как по очень меткому и точному выражению отца, на «политзанятия». Несколько раз я, проходя мимо неё, заглядывал в открытые ворота с интересом, потому что ещё никогда в жизни не видел мечеть так близко. Каким-то непостижимым образом этот район оказался в центре города, и его со всех сторон окружали современные кирпичные и панельные дома. Почему-то я всегда очень любил не спеша проходить по этому району, наблюдая экзотическую жизнь этих людей, которые жили здесь, ощущая себя туристом где-то на далеком Востоке или путешественником во времени.
«Старый город» потихоньку, со всех сторон согласно строительному плану теснили, сносили, а на расчищенном месте взводили новые, современные дома.

 Вот и наш дом, и все другие рядом с ним были построены на таком же месте. Школа, которая была рядом с нами, раньше была казахской и несколько лет назад была капитально отремонтирована, обновлена и переведена на русское обучение. Были назначены новые директор, заучи и набран штат новых преподавателей. Поэтому к моему приезду она уже работала несколько лет, сколько точно я не знаю, но в моём классе ученики, точно не учились вместе с первого класса, а были объединены где-то в середине школьных лет. Поэтому все они жили рядом, в соседних домах, и только несколько человек ходили из «старого города», они хотя и были русскими, но жили там, а некоторые ездили с других районов города, так как их переселили в новые дома и микрорайоны, чтобы не менять школу.

Так вот самый короткий путь в стрелковый тир вел через «старый город». Я сразу же по приезду его нашёл и с запиской от моего Усть-Каменогорского тренера по стрельбе пришёл туда. Тот, кому я передал записку, очень обрадовался далёкому привету, принял меня хорошо, сразу дал мне пострелять и сразу записал меня к себе на тренировки. Но обстановка в этом тире была совсем другая, чем в Усть-Каменогорске.

Сам тир был небольшим, намного меньшим,  оружия было мало, какой-то дружбы между ребятами не было, все держались здесь как-то особняком, не было как там весёлых спортсменов-пистолетчиков. Занимались здесь только стрелки из винтовок. Везде чувствовалось какое-то запустение, обветшалость – это резко контрастировало с тем, что я видел раньше. Сам тренер не обладал каким-то чувством заинтересованности, целеустремлённости и увлечённостью своим делом, всё это передавалось и нам. Я не могу сказать, что он был плохим или сильно нас ругал, но что-то непонятное и необъяснимое «ело» меня изнутри. Зрел какой-то конфликт с реальностью, появлялось чувство какой-то неудовлетворённости, что это не мое, и я только теряю время и вообще – зачем всё это мне надо? Но я честно, «по инерции» отходил всю весну и лето, и где-то в начале 10 класса решительно забросил всё это дело, решив, что необходимо сосредоточиться на учёбе, так как это важнее и уже пора начинать думать о продолжении образования после школы.

И поэтому видимо знания мне будут нужнее, чем соревнования по стрельбе. Ну что случиться или изменится в моей жизни, если я получу разряд по стрелковому спорту? Тем более что соревнования в Чимкенте были редки, а поездки куда-то при мне, вообще отсутствовали. Видимо дела у тира шли совсем неважно, в отличие от бурно кипящей и постоянно крутящейся жизненной чехарде в Усть-Каменогорске. Да и что скрывать, многое там держалось, и было построено на дружбе, коллективизме, личном обаянии нашего тренера, его умении работать с нами, если нужно – жёстко и серьёзно, а иногда – весело, с шутками и прибаутками.

Но, как всегда бывает в жизни, ничего зря не происходит. То, что я занимался стрельбой, сыграло свою решающую роль в том, что меня включили в сборную нашей школы на спартакиаду города. И уже в мае я выступал за школу. Необходимо было собрать команду из трёх мальчиков и двух девочек. И я был в ней единственный девятиклассник, а все остальные учились в десятом. По условиям соревнований необходимо было стрелять в тире, потом проплыть в бассейне, а в заключение – бег один километр. Стреляли в «моём» тире и я как самый опытный, собрав всех, привёл нашу команду туда. На этих соревнованиях наша сборная хоть и не заняла призовых мест, но выступила довольно успешно и директор нашей школы была очень рада этому событию, поздравив всех нас.
 
Именно во время этих соревнований на стадионе у меня произошла удивительная встреча в моей жизни, заставившая меня  надолго задуматься. Она хорошо запомнилась мне, потому что это была первая такая. За всю жизнь таких чудесных и необычных встреч было много, потому что жизнь военных, и детей военных связана с переездами из города в город и из гарнизона в гарнизон. Так вот, нас команды из разных школ города впервые собрали вместе в выходной день на стадионе для проведения последнего вида соревнований. Всё, что было раньше, проводили раздельно для разных районов города. Самих спортсменов, их друзей и болельщиков, просто зрителей и родителей собралось в тот день очень много.
 
Все мы сидели на трибунах, в ожидании забегов, старты забегам давали по списку районов и номерам школ, пришлось немного подождать, разминаться, просто бродить по стадиону в ожидании своего старта. В это время я, кружась по стадиону, обратил внимание на одного пацана моих лет. Что-то неуловимо знакомое в нём показалось мне необычным, да и он как-то странно, с интересом, долго смотрел на меня. Где же я мог его видеть, ведь я только приехал в незнакомый ещё мне город?

 Глядя на него, что-то смутное зашевелилось у меня в мозгах, стали всплывать какие-то отрывочные воспоминания о жизни в Сары-Озеке.
- Слушай парень, а ты случайно не жил в Сары-Озеке? – набравшись смелости, напрямую я спросил, подойдя к нему и решив сразу покончить с этой непонятной для меня загадкой.
- Да! – неожиданно для меня ответил он. Оказалось точно, он с родителями некоторое время жил там, но приехал уже позже нас, когда мы ходили в поселковую школу №270. Конечно, за прошедшие годы мы оба выросли, изменились, но в каждом осталось что-то особое: блеск глаз, походка, манера разговора. Жил он на «Жигулёвке» и учился в параллельном классе, так что какой-то особой дружбы у нас там не было. Но теперь совсем другое дело – мы встретились как старые и добрые друзья!

Оказывается, его отца перевели в Чимкент, а мы за это время успели сделать зигзаг через Усть-Каменогорск. Пробежав свои забеги в соревнованиях, мы ещё долго сидели с ним на опустевшем стадионе. Да, нам было о чём поговорить, ведь он уехал через год после меня и поэтому я сначала подробно выслушал все рассказы и новости о школе, ведь он остался учиться последним классом с городка, как учился я, в окружении местного «колорита».

Вместе с ним мы вспоминали совместную жизнь в Сары-Озеке, общих знакомых, местного бандита по кличке «Жучка», он рассказывал подробно все последние новости в городке. Постепенно разговор зашёл просто о жизни и проблемах, оказалось, у него здесь, в Чимкенте было то же самое как у меня в Усть-Каменогорске. Нам обоим не хватало того гарнизонного общения, и всех тех друзей, которые тебя понимают, потому что они такие же, как и ты – дети офицеров. Нам нужно было и хотелось просто «выговориться», это понятно только тому, кто жил хоть немного в маленьких городках и посёлках.
 
Вообще Серёга Степанов оказался хорошим парнем и наша дружба, несмотря на то, что мы учились весь десятый класс в разных школах не прерываясь. Дома я рассказал родителям об этой удивительной встрече на стадионе. Оказалось, что мой отец и мама хорошо их помнили и были очень рады тому, что судьба сразу по приезду в Чимкент вновь свела со старыми знакомыми. Несколько раз в тот год мы ездили к ним в гости, и они к нам – и мои родители всегда были этому рады. Чаще потом звонили друг другу.

Вместе с Серёгой мы твёрдо решили дальше идти по жизни вместе: поступать в военное училище, вместе проходили медицинскую комиссию в военкомате, оформляли документы и вместе с ним поехали в Алма-Ату. Но жизнь-злодейка, как всегда завернула свой сюжет: после сдачи двух экзаменов мы вместе пошли на медкомиссию училища и его врачи забраковали по сердцу. Поэтому он был вынужден прекратить сдавать экзамены и уехать. Но у него был «запасной вариант» (как и у меня), и он сразу же поехал в Москву и там поступил в Московский институт картографии и геодезии на новый факультет космической фотосъёмки. Там он довольно успешно учился, окончил, женился на девочке из своего института, но на два курса младше и там же остался работать. Так мы больше с ним и не виделись, но это всё мне регулярно рассказывала моя мама, когда я приезжал в отпуск, так как она постоянно перезванивалась с его мамой. Но со временем это общение как-то заглохло и сошло на нет.

Просто жизни наверно нужно было нас неожиданно свести и вновь направить каждого по своим дорогам. Мы стали взрослее, у каждого началась своя жизнь и всё как-то отпуска не совпадали, когда мы приезжали в Чимкент к своим родителям. Примерно такое же общение было у нас с ещё одними сослуживцами по Сары-Озеку, которые нашлись немного позже – семьёй Карташовых.
Так я на сегодняшний день и не знаю, что с ним и где он. Но эта встреча мне очень запомнилась, заставила задуматься о жизни, и о том, как тесен мир людей. Какой же маленькой оказалась наша огромная страна, раз даже в каком-то отдельно взятом городе можно встретить людей, с которыми уже раньше виделся и знал.

Вот тогда я осознал для себя глубинный смысл известной пословицы: «Гора с горой никогда не сходится, а человек с человеком всегда!» Ведь нас свёл удивительный случай судьбы, или цепочка удивительных совпадений – мы могли с ним не войти в сборные своих школ и продолжить жить в Чимкенте даже не зная, о существовании друг друга. Но всё сложилось, так как получилось – видимо так было нужно моей судьбе! Ведь встреча с Серёгой бесстрашно двинула меня по направлению к военному училищу. И я считаю, что идея поступать в училище «выкристаллизовалась» именно с этого места – мая 1976 года, после встречи с ним.

В нашем доме, среди гражданских людей мы жили не одна семья военных, насколько офицеров, которые служили с отцом, тоже получили квартиры в соседних подъездах и в доме напротив. Поэтому, когда отец утром выходил на работу, в ждущем его УАЗике уже сидели его несколько сослуживцев. Помню, что отец чётко определял время отъезда и никого не ждал. Те, кто хотели ехать с ним, должны быть на месте к его выходу. Такой же порядок был и после обеда. Он так и говорил: «Кто не успел – тот опоздал!» Сами офицеры были моложе и младше в воинских званиях, поэтому и дети у них были младше меня, и я с ними не общался. Вновь у отца в Чимкенте началась беспокойная работа. Он был начальником политотдела строительной бригады. Сама бригада состояла их огромных строительных батальонов по всему Казахстану и Средней Азии. Каждый батальон был отдельным и делал своё дело, причём управление ей (главный штаб) было в Чимкенте, причём подчинялись они гражданскому ведомству – Управлению мелиорации в Москве, а территориально – командующему САВО. Очень удачно один батальон стоял в Алма-Ате, поэтому у отца всегда была возможность попутно заехать ко мне в училище во время моего обучения там, узнать как у меня дела.

Помимо этих деловых и плановых поездок, его часто вызывали в Алма-Ату на разные совещания, сборы в штабе округа. Батальоны ещё стояли в Гурьеве, Кзыл-Орде, Чардаре, Караганде, под Чимкентом – в Бадаме и ещё где-то, но вот эти названия я часто слышал от отца. Такая особенность службы накладывала свой отпечаток на его жизнь, поэтому бывало, отец по полмесяца проводил в разъездах, мотаясь с проверками и по разным ЧП от батальона к батальону на всех видах транспорта – самолётами, поездами и на машине. Редко правда, но было, так что с вечера мы ложимся спать, спланировав что-нибудь на утро, а утром я, проснувшись, удивляюсь тому, что мама поясняла – ночью позвонили, где-то случилось ЧП, пришла машина, и отец куда-то улетел в полном смысле этого слова.

Как, где и что случилось, уже потом отец кратко пояснял. Часто он рассказывал, что приходилось летать на почтовых самолётах, поездах, если не было другого выхода. В Чимкенте, по его словам они могли решить любой вопрос с билетами на самолёт или поезд. В его блокноте были расписания полётов из любого нужного города и туда, а так же расписание движения поездов – таковой была необходимость службы. В самом Чимкенте штаб стоял на тихой улочке в центре, и при нём было для службы несколько солдат, да плюс водители УАЗиков, всего человек 10, вот и всё.
 
Но если отец никуда не уезжал, то жизнь у него была размеренной – рабочий день с приездом на обед. В субботу мы с родителями ездили на базар все вместе на УАЗе. Хорошо помню осенью, когда созревали арбузы и дыни – весь базар был ими завален и из них складывали огромные горы, выше человеческого роста, родители шли покупать «серьёзные» вещи, а мы с солдатом-водителем шли за арбузами и дынями.

 Он просил у продавцов-узбеков арбуз или дыню и ему всегда давали, а моя задача была всё это складывать в сумку и носить в машину. Таким образом, мы буквально за полчаса набирали до десяти арбузов и 2-3 дыни – их давали менее охотно, так как они стоили дороже. Домой мы всегда брали 1-2 арбуза и одну дыню, остальное боец вёз к себе в штаб – где его уже ждали остальные солдаты. Поэтому водитель отца всегда был очень рад этим поездкам и уже в пятницу на вопрос отца:
- Ты на завтра на базар готов?
- Так точно, товарищ полковник! Всегда готов! –  бодро отвечал водитель.

Сколько я себя помню по вечерам отец всегда, сидя в кресле что-нибудь читал. У нас дома всегда была масса газет, да и отец из командировок всегда привозил много книг. В то время хорошие книги были дефицитом, а в глухих казахских кишлаках иногда книги на русском языке никто годами не покупал и отец даже несколько раз так и не смог вывезти все, которые хотел и откладывал их там до следующего раза. Именно тогда я «открыл» для себя классику мирового юмора, до которой раньше всё никак не доходили руки. Отец как-то привёз романы «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок». Я её проглотил за несколько дней, прочитав сразу очень быстро. Затем уже медленно, вдумчиво, легко запоминая целые страницы. Многие цитаты из неё помнятся до сих пор, отец, кстати, тоже знал очень многие высказывания оттуда и с ним даже соревновались – кто точнее помнит. Она сразу же стала моей любимой книгой.
 
После этого отец достал «Швейка» Гашека и «Трое в лодке, не считая собаки». Я их прочитал, но они не произвели на меня такого яркого впечатления как романы Ильфа и Петрова. Так я более весёлой книги в своей жизни и не встретил, хотя и прочитал их немало. Единственная, которая может близко с ней сравниться, это сказка Л.Филатова «Про Федота-стрельца молодого удальца». Поэтому дома библиотека росла не по дням, а по часам. По весне десятого класса, я уже как-то вспоминал, что мы с мамой сдали в комиссионку кинокамеры, потому что отец забросил это дело, а ещё я был исполнителем одного нашего «тёмного» дела.
 
Как-то мама, убирая в квартире, с удивлением обнаружила, что книги занимают в ней очень много места – они были везде: в антресолях шкафов, сложены стопками за тумбочкой отца, часть из них была сложена уже под кроватями. Много их приехало с нами ещё из Усть-Каменогорска, потому что там некуда было их выбрасывать. Когда отец очередной раз уехал, она поставила мне задачу перебрать их и те, которые не очень нужные отнести в комиссионный книжный магазин. А всё, что я с этого заработаю – то мне на марки. В общем, мы усиленно навалились на эту задачу, конечно, оставив все хорошие книги, и я хорошо помню, что отвёз туда полные три хозяйственные сумки книг. Это было очень удобно, так как автобус №23 ходил от нашего дома как раз до площади с самолётом, где был магазин.

 В самом магазине, что было радостно, книги сразу оценивали и давали деньги наличными. Цену давали, конечно, в зависимости от состояния не очень большую – примерно половину, но за всё вместе выходило очень много. Под эту марку, я довольно удачно «спихнул» все свои учебники и часть детских книг. Отец нам так показалось, ничего не заметил, а если и заметил то, ничего не сказал – наверное, тоже был рад тому, что освободилось место для следующих покупок. Деньги за книги пошли на благое дело – на брюки, ещё в Усть-Каменогорске, когда пошла мода на вельветовые брюки, я нашёл материал, и по совету мамы заказал их в ателье. До сих пор помню, что мне надо 1.35 см, а шитьё стоило около 10 рублей в то время. Поэтому в Чимкенте я выбрал себе материал с лавсаном – это было очень здорово по тем временам и заказал в ателье брюки-клёш с широким поясом под ремень. Все остальные ушли на марки и разную мелочь.
 
Мама устроилась работать в противотуберкулёзную поликлинику – вела приём детей с подозрением, имела  «свой» участок в городе от нашего дома и весь седьмой квартал, забадамье (Бадам, это мелкая речка на окраине города) и узбекскую окраину. Самым примечательным в её работе было то, что рядом с поликлиникой располагалась Чимкентская конфетная фабрика. Бывало мама с работы приносила домой конфеты, эссеции и пищевые красители используемые для изготовления конфет. Для меня это тогда было открытием, оказывается всё, что применяется в конфетах – обычная пищевая химия.

 И при желании можно искусственным путём создать всё что хочешь, вкус любого фрукта или ягоды.
Одно помню, что у неё всегда было много работы, как она называла – полторы ставки, т.е. за себя и даже больше. Часто в разговорах я слышал, что у неё приём то за заболевшую коллегу, то ещё за кого-то, то она подменяла кого-то во взрослом отделении и так до бесконечности. Врачей всегда было мало, и даже когда я поступил в училище, и вроде бы не было крайней необходимости особо «надрываться» она всегда работала на полторы ставки. Её всегда «просила» начальница, и она опять соглашалась. Иногда, когда уже мы с отцом в конце дня заезжали за ней на машине, то всегда в коридоре поликлиники было куча народу – мамы с детьми, которые бегали, шумели, плакали, в общем обычная «рабочая обстановка», которая, кажется, никогда не кончалась. Ведь можно было «пожалеть» себя, ведь мы тоже пытались жить на свои и не «тянуть» из родителей.

Но в отпуске конечно мама всегда старалась нас накормить до отвала и что-то купить в дорогу с собой. Но видимо вечный ритм работы и жизни, сам её стиль – постоянная «загруженность» по полной мерке никак не отпускала её, даже когда она ушла на пенсию. На работе появились скандалы связанные с сокращением штатов, уменьшением количества ставок. Да ещё сюда добавился развал в стране, эти несерьёзные Казахстанские деньги (национальная валюта) – теньге, которым цена – копейки. Так и осталась она у меня в памяти вечно загруженная проблемами на работе и постоянно работающая на износ.
 
Не знаю почему, но она постоянно выпускала какую-то газету. На большом ватманском листе что-то писала, наклеивала какие-то картинки и всё на медицинские темы. Но иногда были и поздравительные к праздникам. Почему мне так казалось, что это постоянно делала она – не знаю? А может быть все врачи заняты этим? Или это была у неё такая партийная нагрузка?
Ещё запомнилась почему-то такая подробность. В Чимкенте маму несколько лет привлекали в качестве «партийной нагрузки» работать народным заседателем в Чимкентском областном суде. Я несколько раз слышал её истории о заседаниях, судьбах людей, которых им приходилось судить. С её слов я тогда понял и узнал, что суды могут идти месяцами над одним человеком.

Оказывается, это довольно долгая и нудная процедура соревнования между прокурором и адвокатом. Поэтому она много раз жаловалась на «бесцельно потраченное» там время. Но это было серьёзным и «почётным» поручением и отказываться было никак нельзя. Несколько раз я заходил за ней в суд. В то время там всё было гораздо проще, вход в суд и зал заседаний был свободным, поэтому я иногда тоже сидел и слушал, дожидаясь перерыва. Вторым удивительным открытием там для меня было то, что мама как-то показала мне небольшого «пришибленного» мужичонку, которого казалось, можно было «соплёй перешибить пополам» и это был особо опасный рецидивист, убивший несколько человек.

Я поразился этому, ведь я представлял себе преступником человека, как в кино «Джентльмены удачи» огромным, здоровым, страшным и тому подобным. То есть мне казалось, что когда я такого или похожего увижу, так сразу с лёгкостью его отличу от других, где оказывается большинство «страшных» преступников – среднего роста, ничем не приметные, мимо которых пройдёшь и даже не подумаешь, что идёшь мимо особо опасного преступника. Вот такой парадокс жизни и кино!

Мне так кажется, что я никогда в жизни и не видел её в праздности, безделье и ничегонеделанье. Если честно признать, то и я мало сделал в её жизни радостных праздников. Всё казалось успею, ведь жизнь такая длинная. В быту она была скромна, какой-то особой роскошью не увлекалась. Она никогда не стремилась накапливать что-то, вкладывать во что-то, хотя конечно могла это себе позволить. К золотым украшениям относилась спокойно, без фанатизма. Имело необходимое и ей хватало.

Самым дорогим у неё были золотые серьги, несколько колец и цепочка. Хорошо помню как однажды в Усть-Каменогорске мама сама, видимо накопив огромную сумму по тем временам, купила золотое кольцо с красным камнем в магазине «Янтарь» в который она конечно, как все женщины часто заходила, раз он был в соседнем доме. Как она радовалась этому! Носила его почти не снимая, но с годами, с обострением экземы на руках, которая мучила её всю жизнь, она совсем перестала всё носить. Эти пять колец – все, что осталось у меня в память о ней, поэтому они и дороги мне тем, что напоминают о тех радостных минутах, когда мы жили вместе, были молоды и счастливы.

Она умела как-то по-женски толково «вести хозяйство»: быстро и незаметно постирать, погладить, убрать, приготовить, что-то закрыть, законсервировать. Полка, которая была у нас на кухне под потомком, довольно вместительная, всегда была забита банками с вареньями, соками, помидорами и огурцами, баклажанной икрой, приправами и другими разными её фантазиями. Хорошо запомнилось, что в имея в Чимкенте такое огромное изобилие овощей и фруктов она сходу в первый год накрутила столько банок, что мы не могли их съесть за весь год и она ругалась на нас с отцом – почему мы так мало едим? Банку с вареньем мы ели очень долго.

Отец из всего этого изобилия предпочитал только одно малиновое варенье – говоря, что им лечится. Поэтому летом всегда наступал такой «исторический» день, когда он ехал с ведром на Центральный рынок, покупал почти, не торгуясь у ушлых бабок огромное ведро малины, лично высыпал её в таз, а сверху засыпал сахаром. После всего этого бодро докладывал маме:
- Мама я свою задачу выполнил! – дальше уже мама варила и разливала варенье в маленькие 0.5 и 1 литровые банки. Когда я был дома, то моя задача была всё это поставить наверх в полку. Часто отец потом, приходя с работы, после ужина говорил:
- Что-то мне кажется, я заболеваю! – и мы все знали, что он сейчас встанет, пойдёт на кухню, и если нет открытой банки, то достанет её и заварит себе чай с малиновым вареньем. Все остальные варенья он ел, как и я без особой жадности, поэтому как мама не старалась нам их скармливать – они часто подолгу стояли на столе в вазочках.

Мама в сердцах ругалась:
- У других дети как дети! Целыми банками едят, а ты… Но я почему-то к этому относился спокойно, ел потихоньку, предпочитая всем урючное и грушёвое варенье. И всегда удивлялся детским книжкам и кинофильмам, в которых рассказывалось о том, как дети съедают украдкой от родителей банки с вареньем. И как их потом ругают и наказывают за такое страшное преступление. А если бы я у себя дома вдруг один съел бы целую банку варенья – моя мама была бы так этому рада! Ей было бы так приятно.
 
Со временем, конечно мама стала закрывать меньше, ведь уехал я, а фрукты и зелень была практически круглый год. Чимкент был самый «богатый» город в их жизни, в смысле фруктов и овощей, после долгих скитаний по гарнизонам – он был им как награда за долгий и упорный труд и службу в Вооружённых силах.
Соседями у нас в доме по подъезду семь квартир, так как на этаже было по две квартиры. Напротив нас жила женщина с сыном, внизу на первом под нами семья казахов, с которыми мы никогда не общались.  Напротив них – в двухкомнатной квартире семья Брикманов – «колоритные личности».

Жили они вместе, родители и их женатый сын – Витька, который немного успел смолоду «посидеть» в тюрьме, в армии отслужил в стройбате и самое удивительное, что было для меня – кажется, он в жизни умел всё! Он ездил на машине и ремонтировал любую поломку, хотя никогда в жизни не имел прав, так как не имел здоровья, работая на стройке всегда по дружбе «доставал» всё, что нужно.

Над нами жила семья Шрамко – удивительные люди, взрослый сын у них жил отдельно, а они были вдвоём. Он был нормальный мужик – работал на солидной должности по строительству. Жена же – полная дура и истеричка, часто по вечерам в тишине были слышны её крики в течение нескольких часов, но это было более-менее терпимо. Самое удивительное было то, что она стирала исключительно среди недели и только по ночам. Шум воды в ванне ночью очень раздражал всех, и мама плотно закрывала дверь в ванну, плотно уплотняя щели, чтобы отдохнуть.

Зачем и почему она так делала – так и осталось загадкой, так как с ней лишний раз никто не хотел разговаривать, кроме «здравствуйте», когда встречались на лестнице в подъезде. Её все за глаза в подъезде называли шизофреничкой, вероятнее всего так и было на самом деле. Отец так и говорил дома: «Опять шиза (или иногда заменял на «чокнутая») начала выступать, – или свой концерт «по заявкам!» Муж её, видимо за долгие годы к этому привык и не реагировал, потому что его голос был очень редко слышен. Но когда они выходили на улицу, то шли под ручку и, глядя на них можно было подумать, что это идеальная семья.
 
На четвёртом этаже жила семья моложе моих родителей с маленькими детьми муж – охотник и рыбак, она работала в книжном магазине. С ними сложились хорошие отношения у родителей. Но однажды и с ними была такая история. Мама как-то взяла у них две книги – про грибы и ещё какую-то, я уже в это время учился в военном училище. Соседка через время попросила её их вернуть, а мама во время очередной уборки, засунула их в мой шкаф подальше с глаз и забыла об этом. Тогда она ответила соседке, что их дома нет, и ей так кажется, что она их давно вернула.

После этого они полгода не разговаривали между собой. Когда я приехал в отпуск и случайно полез в свой шкаф за чем-то, то нашёл их. Мама, увидела эти книги – её глаза округлились, и она тихо ахнула:
- Какой ужас! Оказываются они у нас дома!
Дождавшись вечера, она набралась мужества, взяла книги и пошла к соседке восстанавливать мир. Какие она там говорила слова и как винилась – я не знаю, но с того вечера у них снова был мир. Но книги больше мама старалась не брать. Это меня тогда сильно поразило тем, что надо было решиться на такой поступок. Считаю, что на такое способны люди, которые могут признавать свои ошибки, и сказать когда это нужно громко: «Я не прав!» Маму свою я после этого сильно зауважал, а для себя сделал вывод, что если со мной вдруг случиться такая похожая история, то я буду поступать так же. Остальные соседи с нами не общались и я их не помню.

Витька Брикман был удивительный человек, он быстро познакомился со всеми в подъезде. Особенно добрым отношением он проникся к моей маме. И в знак хороших отношений предложил ей сделать нам в доме ремонт как у него, пока у него есть возможность. Дома у себя он кухню, ванну и туалет обложил кафельной плиткой приятного серого цвета размером 15;15 см. Мама сразу же обсудив с отцом все вопросы, согласилась. Хорошо помню, как она со свойственной ей прямотой и способностью называть вещи своими именами, сказала за вечерним чаем:
- Скоро Витька нам украдёт кафель и линолеум, так что готовьтесь работать!
 
И точно, в один из поздних вечеров, уже скорее ночью, он постучал нам в дверь и сказал, что всё привёз. Нам с отцом пришлось всё перетащить из мотороллера с прицепом, на котором он приехал. Там был кафель в деревянных упаковках и огромное количество линолеумной плитки зелёного цвета. Где он всё это взял, чей это мотороллер и как он на нём ездит – мы вопросов не задавали. Не зря отец Витьку всегда называл одним словом с добрым оттенком – «деловой».

Вечером он пришёл на консультацию по вопросам ремонта, так как отец честно сказал, что он никогда этим не занимался. Витя долго всё отцу объяснял, водил к себе показывая, как делал он в сложных местах. В подарок нам (ко всему украденному ранее), чтобы клеить плитку он привёз целое ведро клея с загадочным названием – бустилат. Сейчас это кажется смешным, нелепым, когда везде открыты строительные магазины заваленные всяким кафелем и клеями на выбор. А тогда, в пору всеобщего дефицита, купить это всё было просто не возможно, только «достать».
 
В то время мы ещё не думали и не загадывали так далеко о том, что отец уйдёт на пенсию в Чимкенте и были готовы вновь, по служебной необходимости ехать к другому месту службы. Поэтому особой необходимости делать ремонт в квартире, в которой ещё не известно будем мы жить или нет, не было. Но от возможности её благоустроить, конечно, не отказались. Таким образом, мы с отцом, не спеша, начали укладывать кафель в ванной, туалете и кухне. Главным был отец, но я ему помогал наклеивать, подрезать плитки в углах, и моя обязанность была затирать швы. На старый линолеум от строителей мы везде сверху наклеили новые плитки. Получилось здорово – кухня, ванна, коридор и туалет – всё в один цвет!

Как там родители рассчитались с Витей, не знаю, но он часто заходил к нам в процессе работы, давая дельные советы по укладке углов, резке плитки и других возникающих проблем. В конце он признал нашу работу вполне достойной, на хорошем уровне. Сейчас, если бы мы делали ту работу то, конечно сделали бы ещё лучше, используя пластиковые углы, планки и другое. Но по тем временам это было нормально.

За всю жизнь с родителями я не помню, чтобы у нас дома были грандиозные, большие ремонты. Все квартиры были служебными, и на этом никто особо не зацикливался. Конечно, по мелочам что-то делали, немного подкрашивали, в Сары-Озеке несколько раз по просьбе мамы я набирал в части извёстку, мел – для побелки кухни, но чтоб вот так; и красить полы, клеить обои, белить потолки – этого я никогда не помню. Поэтому уже в Чимкенте кафель и линолеум – было грандиозным событием.

Помню как мама и отец радовались как дети, разглядывая кафель на стене там, где мы уже сделали немного. Из того дела я для себя вынес одно важное открытие, что кафель делается медленно, аккуратно, но «на века». Дело требует внимательности, иногда очень долго приходится вымерять размеры одной плиточки где-нибудь в углу – ведь самое в кафеле это я понял для себя – углы. А укладывать ровными рядами на хорошую и ровную стену – одно удовольствие, получается и быстро и красиво!


            ЧИМКЕНТ. ШКОЛА №45. ОКОНЧАНИЕ 9 КЛАССА.
       
Лучшим подарком судьбы мне в Чимкенте была моя новая школа, которая оказалась на этот раз прямо в соседнем здании, возле нашего дома, а мой подъезд оказался самым ближайшим к ней. Это, однако, как говорят чукчи, стало тенденцией – в каждом городе, в который мы переезжали, школа оказывалась все ближе и ближе. В двухэтажной школе классов было немного, например девятых и десятых было всего по два, по сравнению с огромными зданиями школ в Сары-Озеке и Усть-Каменогорске эта была небольшой и какой-то уютной. Она напоминала мою начальную в военном городке.

В школе все практически знали друг друга: учителя, заучи и директор школы многих знали по фамилии и имени, а уж выпускные классы точно знали все. Директором была женщина, довольно разумная и приятная, она сама вела какие-то уроки в средних классах. Кабинет у неё был на первом этаже, это я хорошо запомнил, потому что устраивать меня в школу пошёл отец и позже я заходил в него, чтобы брать школьное знамя. Так вот, как там дома родители решали этот вопрос, я не знаю, но в Чимкенте мама объявила, что дальше за моё обучение будет отвечать отец. Раньше, и в Сары-Озеке и в Усть-Каменогорске на все родительские собрания всегда ходила мама. И хотя особых проблем я, обучаясь в школах, не создавал, но она всегда эти моменты сильно переживала и принимала близко к сердцу.

Таким образом, в Чимкенте отец «стал вникать» в мой процесс обучения. Но всё воспитание свелось к одной-единственной фразе, которую он регулярно, с завидным постоянством каждый раз повторял после каждого похода в школу на родительское собрание: «Твой сын – болван!». Но это произносилось таким добрым и тёплым тоном, что оно расценивалось как: «Да всё нормально!», или даже: «Всё очень хорошо!».
 
Чтобы постичь глубокий смысл этого всего выражения необходимо всё пояснить. Сначала я дома заранее сообщал дату и время собрания в школе. Потом мама ещё сто раз напоминала отцу, чтобы он не забывал об этом мероприятии накануне. Затем, последний раз в день собрания, утром. Когда же он уходил, она начинала суетиться по дому, чего-то переживая, не присаживаясь, выглядывая каждую минуту из нашей лоджии на окна нашего класса. Это тоже  оказалось чудесным совпадением.

 Наш класс химии располагался на втором этаже, как раз в торце школы, окнами к нашему дому. И если из нашей лоджии выглянуть и хорошо всмотреться то были видны столы, ученики и учительница, ходящая по классу. И вот, когда отец заходил в квартиру и садился ужинать она сразу же с порога, не давая ему самому сказать и слова, заваливала его кучей вопросов по делу и не по делу: «Как всё прошло? Ну, что? Ну, как? Кто был?» Отец, по жизни всегда немногословный, умеющий кратко формулировать мысли – на все её расспросы отвечал своей «коронной» фразой. Чем просто приводил её в бешенство. Мама, изнывая от любопытства, пыталась ещё хоть что-то выведать, её интересующее. Но отец твёрдо ограничивался только этим, отвечая на всё, что если ей так это интересно – надо было самой ходить.

Это была его маленькая месть маме за то, что он тратил своё время на хождения в школу. Необходимо сказать, что в Чимкенте я учился очень хорошо (можно сказать – просто отлично), поэтому у меня в школе с учёбой каких-то особых проблем не было. Поэтому посещение отцом родительских собраний  меня особо не волновало, так как я всегда знал, что на учёбу классной учительнице жаловаться не на что, кроме всякой ерунды, но родители должны были присутствовать в обязательном порядке.

Никаких проблем с устройством в школу не возникло, и я сразу же был принят в девятый класс и пошёл искать кабинет своего классного руководителя. Процесс знакомства произошёл очень быстро и среди всех одноклассников, хотя все и жили рядом, в соседних домах возле школы, мы больше всех сошлись с Игорем Вишняковым, Женей Матвеевым, Сергеем Агалаковым и Тимуром. Они тоже жили вокруг школы. Женя немного подальше, их большая семья – у него были ещё братья, имели гараж в большом ряду между домами. Игорь в угловом доме напротив перекрёстка улиц Ильича и Джангильдина, а Тимур прямо в моём дворе.

 Все они уже несколько лет учились вместе и втроём (кроме Сергея) играли в школьном инструментальном ансамбле. Который, мне так кажется, и состоял из них троих. Директор даже разрешала им приходить в любое время, после уроков и репетировать, в смысле играть, сколько надо и у них всегда был ключ от маленькой комнаты в конце школьного коридора, где стояла аппаратура и хранились инструменты. По тем временам это было целое состояние: настоящие гитары, ударная установка, усилитель с колонками и микрофоны! Это была удивительная пора вокально-инструментальных ансамблей. По всей стране пышными букетами расцвели и гремели ВИА: «Песняры», «Самоцветы», «Маки», «Весёлые ребята», «Оризонт», «Ялла» и другие. На всех школьных вечерах и концертах они были просто незаменимы со своим «живым звуком».
 
Самое удивительное, что никто из них не учился в музыкальной школе – все они были «слухачами» то есть, не зная нотной грамоты а, просто имея хорошие природные данные, чувство ритма и мелодии, могли  играть. Основным «зачинателем», конечно, был Игорь Вишняков – он подбирал современный репертуар, сам знал наизусть много песен и мог на простой гитаре играть часами по вечерам. Он один из всех моих друзей пошёл учиться серьёзно в Институт искусств по своему направлению. Успешно окончив его, и насколько я узнал от своих друзей, занимался музыкой по профессии. Тимур играл на ударной установке и Женя на бас-гитаре.

От тех времён у меня до сих пор остались впечатления от их удивительной увлечённости игрой. Они, и я с ними часто, долгими зимними вечерами забирались в ту маленькую комнату в школе с инструментами и играли допоздна все «забойные шлягеры» тех времён: «Бабочки летают…», «Листья жёлтые…» и ещё другие, названия которых я уже и не помню. Конечно, это всё выглядело самодеятельностью, но было очень здорово в то время, когда со всех сторон гремело: телевизора, радио и магнитофонов песни в исполнении разных ВИА.

Несколько раз я пытался тоже что-то изобразить с ними на репетициях, но ничего серьёзного из этого не вышло. То, о чём я раньше смутно догадывался, здесь ярко подтвердилось: ни спеть, ни сыграть на гитаре, ни даже стучать на барабане у меня не получалось. Я даже самостоятельно в течение двух-трёх месяцев пытался овладеть обычной гитарой в десятом классе, но когда понял, что кроме трёх-четырёх простых аккордов дело дальше не пойдёт – прекратил и это. И я понял окончательно музыка – это не моё, единственная способность к музыке у меня была в «хоровом» пении строем в военном училище, когда поют 120 человек и главная заслуга в этом пении – петь так громко, чтобы «земля дрожала».

 Серега Агалаков жил в доме вдоль по улицы, но с другой стороны от моего дома, через школу. Это был огромный, сдвоенный панельный дом, который конечно построили намного раньше нашего, и все ребята и девчонки выросли вместе в том дворе. Когда отец купил гараж, то ходить туда приходилось через их двор, так что всё это было рядом. Серёга не играл ни на чём, но мы с ним были первыми зрителями и слушателями, так сказать «госприёмкой» создаваемых шедевров. И всегда после очередного прослушивания Игорь, если мы были рядом, спрашивал нас: «Ну, как?» И мы одобрительным кивком высоко оценивая исполнение, давали добро на исполнение песни на школьном вечере.

Сама школа и учителя в ней хорошо запомнились. НВП преподавал отставной военный, кажется майор запаса, с «подпольной» кличкой «Пистолет». Надо сказать, что к своему делу он относился серьёзно, и материальная база по его предмету в школе была на высоте. У него на уроках было всё: и учебные гранаты, и мины, и автоматы, которые мы на уроках и на переменах разбирали и собирали «до одурения». Поэтому в военном училище я никогда не имел проблем с этими вещами. Он был «большой оригинал» в своём роде. Жил он в одном доме с Серёгой Агалаковым, рядом со школой, но утром садился на свой велосипед и ехал в гараж, который был где-то на другом конце города за машиной. В гараже он, оставлял велосипед и пересаживался на свой «Москвич».

Чтобы, подъехав к школе на машине, оставлять её на школьной площадке. По окончанию уроков он повторял эту «операцию» в обратном порядке. Зачем он так делал, никто его об этом не спрашивал, это так и осталось «неразрешимой загадкой» для нас. Но справедливости ради надо сказать, что он один действительно искренне был очень рад, узнав о том, что я поступил в военное училище, когда я встретил его, находясь уже в отпуске.

Труды вёл у нас тоже хороший преподаватель, по национальности грек со странной фамилией, которую я запомнил на всю жизнь – Купофонделес. Часто, вместо трудов мы назначались что-нибудь прибить или повесить в школе, обрезать деревья или копать школьный газон, подмести асфальтную площадку перед школой, собирать листья тополей, которыми была окружена вся школа. И по осени всё вокруг было завалено огромными тополиными листьями. Так же ещё и следили за школьным летним стадионом, на котором проходили все торжественные мероприятия в школе – первый и последний звонок. Когда в школе всё было сделано мы что-то строгали в столярном цехе, ремонтировали столы, стулья и двери, которые ломались в школе.

Постоянно что-то клеили, строгали и в столярке всегда стоял особый волнующий запах столярного клея, свежеструганной древесины, опилок и стружек.
Физику у нас, в старших классах вела совсем молодая учительница – вчерашняя выпускница института. Как ей доверили преподавать у нас, я не знаю, видимо с преподавателями был совсем в школе завал. Конечно, она была молода, старше нас буквально на несколько лет и совсем не большого роста. Мы все уже «дяди» в 10 классе – были намного выше её, когда стояли рядом, или когда проходили по коридору – то её можно было спокойно принять за школьницу, перепутав со своими одноклассницами.

При всём при этом она уроки вела очень хорошо и в школе была такая атмосфера, что смеяться и дурачиться, у неё на уроках было не принято. Можно сказать, что мы её любили и очень переживали за неё и какой-то мысли о том, чтобы мешать ей вести уроки не допускали. Уже когда я школу окончил и учился в военном училище, то приезжая домой в отпуск, встречая её, почему-то единственную из всех учителей школы, когда проходил мимо школы – она всегда радовалась встречам и живо интересовалась моей жизнью. И я тоже, чего скрывать был рад каждый раз её видеть, потому что у нас только к ней было какое-то хорошее и трепетное чувство. И она всегда отвечала нам взаимопониманием и старалась, хотя и ей было с нами не просто.

Очень хорошо к нам относились и физруки, это были два молодых парня, которые постоянно были чем-то озадачены, кроме уроков. Запомнилось, что они то формировали команды, то ездили с нами на соревнования, то вновь готовились к новым соревнованиям по следующим видам спорта. Опорой, конечно во всём были, понятно наших два десятых и два девятых класса. Поэтому мы, практически, сколько я помню, вечно к чему-то готовились и  выступали, а кто не выступал – то «болели» за своих.

Несколько ребят с моего класса серьёзно занимались баскетболом – они были опорой сборной школы по баскетболу, насколько футболом – все остальные хоть немного, но тоже «пинали» мяч. По волейболу мы тоже всегда собирали команду, правда, ничего путного никогда не выигрывали – но главное в спорте, как говорил физрук, не победа, а участие! Команды от школы необходимо было выставлять, что мы и делали.

Я, довольно удачно вписался в спортивную жизнь школы своим участием в спартакиаде, где я встретил Серёгу Степанова. Поэтому я всегда участвовал в забегах по городу – эстафетах, посвящённых 9 маю, когда необходимо было передавать эстафетную палочку. От школы выставляли огромную команду – ведь бежали участки по 300-400 метров, чередуясь между собой, мальчики и девочки, а всего этапов было около 20. Мы выступали всегда удачно, попадая в верхнюю половину таблицы, поэтому физрук и директор были очень довольны.

Конечно, участие в этих забегах было не трудным делом, так как весь бег занимал всего несколько секунд, но вся подготовка и ожидание старта занимали много времени. Всегда на получение номера, регистрацию, нахождение своего этапа, нахождение «своих» девчонок, которые должны передавать мне и той кому мне передавать, занимало пол дня. Затем наступало волнующее и тревожное ожидание своей девчонки с нашей эстафетной палочкой, сам бег, где ты пытался обогнать  соперников, и самое главное – передача эстафеты не хуже, а лучше других. И после своего забега, потом, уже собравшись вместе, весёлое шествие к месту финиша и узнавание своих результатов, вспоминание разных моментов, которые были на этапах.
 
Может быть всё, вместе взятое и сыграло свою роль в моей карьере, когда руководство школы решило назначить меня знаменосцем школы. Всё это было очень неожиданным для меня предложением. Это возлагало на меня помимо большой ответственности ещё и массу дополнительных обязанностей: на демонстрациях и торжественных собраниях быть везде со знаменем школы. Вопрос решался так, что это почётное комсомольское поручение и отказаться было просто немыслимо. Поэтому на «последнем звонке» в школе в мае, когда закончился учебный год, мне торжественно выпускник и вручил его с пожеланиями хранить и достойно нести его весь год.

Трудно передать то волнение, которое охватило меня в ту минуту и все слова, которые я так долго учил, как-то забылись, но я справился с этим и красиво и торжественно заверил всех, что всё будет хорошо. Всё это было на глазах у всех: учеников, учителей и  родителей, которые пришли на праздник. И после проноса мелкой первоклассницы с колокольчиком и огромными бантами на плече у выпускника, уже я выносил знамя школы по окончанию торжественной линейки. Таким образом, я и знамя школы, которое хранилось в самом главном месте школы – в кабинете директора, стали неразлучны весь десятый класс. До того момента, пока я не передал его уже следующему девятикласснику.
 
Это волнение меня ещё долго не покидало и потом, когда меня поздравили и мои одноклассники – Сашка Цветков, Миша Колмак, Баха, и конечно Игорь, Женя, Тимур и Сергей. Впервые в жизни я «ощутил груз большой ответственности», причём весьма серьёзной, ведь это было не просто сказанное «спасибо» или похвала за что-то, а видимо взвешенное и обоснованное решение.  Оно подтвердило то, что я в своей жизни всё делаю правильно и люди в этой новой для меня хоть знали меня недолго, а уже доверяют мне такое важное дело.

Это ясно говорило, что даже за такое небольшое время пребывания я в школе стал «своим», это такое непередаваемое чувство, которое мне было очень знакомо, каждый раз начиная обучение в новых школах. Когда к тебе долго присматриваются, не доверяя какие-то свои тайны. Бывало, подходя к группе одноклассников, ты замечаешь, что разговор смолкает или переходит на другую тему после паузы. Здесь же всё произошло как-то очень стремительно и просто. Да, с позиций сегодняшнего дня это может быть выглядеть несерьёзно и немного наивно, но тогда это было большим жизненным шагом для меня.
Поэтому на всех демонстрациях я стал забирать его из кабинета директора и всегда идти впереди всех высоко держа, проходя мимо трибуны. А после демонстраций его нужно было обязательно вернуть в школу, в этом, правда, не было большой проблемы – ведь я жил рядом.

Демонстрации в Чимкенте – это особая тема. Юг, теплая и солнечная погода, огромная масса радостного народа на улицах, это резко контрастировало с Усть-Каменогорском, где в эти времена было холодно, сумрачно, как-то не очень уютно выглядел небольшой снежок и подмёрзшие лужи. Здесь же в ноябре ещё ярко светило солнце – одежда на всех была лёгкая – белая рубашка и пиджак, а девчонки в белых блузках. Лёгкий тёплый ветерок колыхал транспаранты, гвоздики и портреты членов политбюро на стойках. Самая радость была в нахождении своего места сбора школы, тут конечно и я со своим знаменем был как бы самым центром, возле которого собирались все: и учителя и школьники. Затем я становился вперёд колоны, а уже за мной директор и заучи, преподаватели и потом шли все классы.

В Чимкенте радость от демонстраций ещё была в том, что все шли по Центральной площади в направлении нашей школы по улице Джандосова. Это было очень хорошим и удачным совпадением. Пройдя мимо трибуны уже не надо было никуда сворачивать, а как шел, так и шёл дальше, приходя прямо к школе. А на майской демонстрации в Чимкенте уже стояло лето. К этому времени молодая трава с цветами покрывала все газоны, деревья были зелёными, яблони уже цвели – воздух был насыщен ароматами природы. Хотелось жить и радоваться каждому дню. Да, есть своя прелесть жизни в южных городах. Это понимает только тот, кто имеет возможность сравнивать. В моей жизни всё именно так и происходило – всё по возрастающей линии. Сначала жизнь в маленьком, заброшенном гарнизоне, где даже и трава была роскошью из-за плохой почвы, затем большой северный город с чудесной алтайской природой и огромными реками, и как подарок к окончанию школы, наконец – огромный южный город, изобилующий  фруктами и хорошей погодой.

Именно тогда, я поймал себя на мысли по разговорам с друзьями и одноклассниками, что люди выросшие здесь на юге, плохо понимают, когда им рассказываешь, что есть такой город, и там бывает холодно, много снега – они смотрят на тебя с недоверием и плохо представляют себе такую картину, которую им рассказываешь. Трудно их винить за это, просто тот, кто вырос на одном месте, плохо может представлять то, чего он не видел. И я ясно понял, что это только мои воспоминания и впечатления, и обмениваться ими интересно только с теми людьми кто там жил или бывал.
 
Классная руководительница в моем классе опять была преподавательница химии (интересное совпадение!). Из подробностей жизни класса почему-то хорошо запомнилось то, что каждую субботу после пятого урока был классный час. Обычно она минут 10-15 что-то нам что-то втолковывала, доводила новости и после этого мы приступали к уборке класса. Девчата мыли столы и полы, а мы мыли окна в своём классе, плафоны и носили воду девчонкам. Странно, но я почему-то в своей памяти совсем не помню девчонок с класса. Все фотографии тех времён остались в Чимкенте – помню только, что была такая – Токарева (как звать уже не вспомню), мы с ней танцевали на школьных вечерах. Она одно время, после окончания школы, работала в ближайшем к нам магазине и мы часто только с ней единственной и встречались. А остальные всплывают какими-то неясными образами.

Окна были большие в огромных двойных рамах, и я намыл их в 9-10 классе столько, сколько потом не помыл за всю свою оставшуюся жизнь. Почему-то раньше я никогда не задумывался над таким вопросом, а кто всегда у нас в доме моет окна? Оказывается, ответ на этот вопрос был простой – мама, моя милая мама успевала как-то быстро и незаметно всё сделать. Нас ребят было в классе немного, поэтому чередовались довольно быстро – половина мыла окна, другие на плафоны и воду. Окна мыли по специальной технологии: сначала водой затем мятой газетой до сухого треска.

Работу принимала сама классная и вечно у неё были недостатки, которые необходимо было переделывать. Поэтому в моей памяти она так и осталась вечно недовольной нашей работой. Но и всё это не мешало нам, даже после выполнения всех работ, ещё где-нибудь посидеть в укромном школьном дворе весело болтая, зная о том, что завтра не увидимся, так как будет воскресенье, а нам так не хотелось расставаться.
 
После окончания девятого класса экзаменов не было, и поэтому мы продолжали учиться даже после «последнего звонка» до пятого июня. 8 и 10 классы в это время готовились и сдавали свои экзамены, а наши занятия проходили в уже пустой школе. Конечно, серьёзной учёбы уже не было, учителя тоже это понимали, поэтому никакими домашними  заданиями нас особо не нагружали. Это были самые чудесные времена из всех в школе. Мы были молоды и приходили, чтобы увидится – ведь на дворе стоял май-июнь, была весна, уже все расслабились и только ждали окончания учёбы. А после занятий, уже никуда не торопясь, шли куда-нибудь: в парк, возле Центральной площади или на берег небольшой речки Качкар-Аты, которая была в соседнем дворе, где жили Сашка Цветков и Игорь Вишняков.

Эта небольшая речка с быстрым течением протекала через весь город, она была вся обвалована и из-за этого напоминала просто большой арык. Там у реки были высокие деревья, которые создавали тень и прохладу, поэтому там, спрятавшись от жары можно было сидеть часами. Именно в эти часы и возникали у нас беседы и планы, как и всех выпускников – что делать дальше, после окончания школы через год. Каждый мечтал, планировал и что-то для себя решал. Кто-то прислушивался к советам родителей, кто-то друзей и знакомых, а кто-то хотел сам что-то попробовать. Дело в том, что в те времена возможности были ничем не ограничены, как сейчас. Всё обучение везде было бесплатным, нужны были только хорошие знания и желание учиться. Поэтому каких-то ограничений, как сейчас, связанных с материальной стороной дела в расчёт не бралось. Все понимали, что у нас ещё год учёбы и уже пора задумываться, так как время пролетит быстро, даже не успеешь, как говориться оглянуться. Девчонки мечтали об институтах, а у ребят мысли были разнообразнее.
 
Я тоже в то время ещё твёрдо для себя не решил, что же я буду делать. Какой-то определённой мечты у меня к тому времени точно не было. Я опять вспомнил в мыслях своего друга солдата из Сары-Озека, который ещё тогда ставил передо мной эти же вопросы и добивался от меня ответа. Все мы понимали, что за оставшийся последний год в школе необходимо будет что-то окончательно решать. От этого вопроса уже будет не отмахнуться, как сейчас и нельзя будет его отложить на потом. Каждый из нас что-то планировал, но реально тогда никто твёрдо не мог определиться, и многие мои одноклассники решали этот вопрос после окончания десятого класса.
 
Лето после девятого класса в Чимкенте пролетело незаметно. Помню только одно, что лето было не скучным. Скучать было некогда. Когда у меня было свободное время, то я изучал город, изъездив его на автобусах. А когда мы собирались вместе: Игорь Вишняков, Женя Матвеев и Серёга Агалаков то решали вместе – что делать? Проблема в городе была в том, что купаться в городе, несмотря на жару, было негде. Речка Качкар-Ата, которая текла через город и узбеки сливали в неё всё что угодно, поэтому не подходила. Бассейн в городе был один – туда в то время было просто не попасть, это не то, что сейчас – когда все готовы деньги зарабатывать.

Он был только для спортсменов. Остальные приличные водоёмы были далеко, и туда надо было ехать на машине.
Поэтому мы выходили из положения простым образом. Договорившись вечером, собирались утром на остановке 23 автобуса, который шёл прямо от наших домов на ЧФЗ (Чимкентский фосфорный завод). Не доезжая 2-3 остановки до самого завода, который стоял уже за границей города, был поворот вдоль небольшого ручья, бегущего  с гор. Русло реки было хоть не глубоким, но очень широким, с многочисленными протоками, островками, поросшими деревьями и кустарниками, а между ними были прекрасные небольшие с зелёной травой полянки. Мы брали с собой полотенца, подстилку, на которой валялись и раскладывали взятую с собой еду.

Быстро окунувшись в ручье, в котором вода была всё время холодной, и поэтому в нём долго просидеть было просто невозможно, мы затем спокойно и беззаботно жарились на солнце или лежали в тени деревьев. Это  купание было очень выгодным: с одной стороны в таком ручье не утонешь – ведь вода в нём была не выше колена, с другой – в нём хотя бы таким способом быстро охлаждаешься от жаркой температуры. Важным условием всего было то, что автобус ходил очень часто и прямо от наших домов.

Я хоть и считал себя привычным к солнцу, пройдя закалку в Сары-Озеке и разных полигонах, но в Чимкенте жара была какой-то особой – днём бывало, в июле так припечёт, – то начинаешь понимать выражение «убийственная жара». На солнце температура доходила до +40; и выше. Видимо сам город: дома, асфальт и машины «добавляли градус» в отличие от Сары-Озека, где этого ничего не было. Поэтому и было одно спасение – тень и вода!

Тимура родители на лето каким-то образом «пристроили» вожатым в пионерский лагерь. Мы, скучая по нему, целый месяц вынашивали идею съездить к нему – проветриться, вспомнить молодость и повидаться. Все пионерские лагеря в Чимкенте располагались в районе Машата. Так называлась небольшая речка, текущая в небольшом горном ущелье, вдоль которой они и стояли, располагаясь друг за другом. В одном из них и был вожатым Тимур. Игорь и Женя сами, ещё пионерами были там и знали дорогу, поэтому я полностью полагался на них, так как для меня всё это было «изучением родного края». Помню, что мы долго собирались поехать, постоянно откладывая поездку из-за каких-то проблем. Но в один из дней мы наконец-то собрались. Серёга с нами не смог поехать, поэтому нас было трое – Игорь, Женя и я. С утра, взяв с собой что-то перекусить, мы выехали с автовокзала на пригородном автобусе в сторону Машата. Расстояние до него было около 30 километров по дороге на Джамбул и по времени занимало больше часа.
 
Я по этой дороге ехал впервые, с интересом разглядывая в окно проезжаемые посёлки и холмы вдоль дороги. Дорога петляла вдоль засеянных полей и холмов, и на одном совсем ничем не приметном изгибе в небольшой низине мы вышли. Это была просто большая долина с глиняными холмами высотой метров по 30-40 среди полей вдоль реки. И по ней шла одна узкая асфальтная дорога, проложенная таким изогнутым образом, что на ней просто не было ровного участка хотя бы в 100 метров. Росшие вдоль неё густые деревья постоянно закрывали обзор так, что мне казалось, мы идём в густом и дремучем лесу. По пути в маленьком придорожном магазинчике мы купили хлеба, ещё какие-то консервы, так что были готовы к походу и к хорошему сытному обеду при встрече.

Шли довольно долго по пустынной дороге, по которой машины практически не ездили, от близкой воды веяло прохладой, поэтому жара особенно не чувствовалась. Проходя мимо нескольких пионерских лагерей находящихся по пути, нас насторожила какая-то подозрительная тишина в них. Не слышно было громкой музыки, детского визга и криков, обычно всегда слышимых при этом. Наконец-то, приблизительно через час-полтора пути мы дошли до нужного нам лагеря – конечной точки нашего путешествия. И тут нам  открылась эта загадка! Сторож, который встретил нас у входа, прояснил ситуацию – вчера закончилась одна смена и все уехали и только завтра будет новый заезд, поэтому сегодня в пионерских лагерях никого нет.

Ну, надо же! Оказалось, что мы из-за своей неосведомлённости попали именно между сменами. Новость нас, конечно, расстроила, но не настолько, чтобы помешать нам устроить прекрасный пикник на берегу реки Машат. Мы символически помыли в ней ноги, умылись и всё равно довольные поездкой отправились в обратный путь. Вернувшись в город, мы все вместе сразу пошли к Тимуру домой. Он сам нам и открыл дверь, удивлённый тем, что никого из нас нет дома. Оказывается, он приехал вчера поздно вечером, помылся и лёг спать, а с утра стал всем нам звонить по телефону и никого целый день не мог найти. Вот такая история произошла у нас с Машатом. Но ничего, мы все были рады случаю «попутешествовать по знакомым местам». Сколько раз я потом в своей жизни уже курсантом и офицером проезжал мимо – всегда вспоминал про тот случай!


           ЧИМКЕНТ. ОБЖИВАНИЕ КВАРТИРЫ. ПЕРВОЕ ЛЕТО В ГОРОДЕ.
                ИСТОРИЯ С ХЛОПКОМ.

Дома у нас дела тоже обстояли неплохо помимо той мебели, которую мы привезли с собой, мы решили купить кухонный гарнитур. Я когда ходил на тренировки в тир через старый город и в одном из небольших магазинчиков, которых там было очень, много присмотрел подходящий, по моему мнению, для нас. В нём было два стола и настенный шкафчик. Об этом я сказал маме, и мы в один из дней вместе с ней поехали его смотреть. Мама мой выбор одобрила и решила сразу, не откладывая дело на потом – его купить.

Она заплатила деньги узбеку-продавцу и, зная все «азиатские особенности» жизни сразу дала ему сверху, чтобы он всё организовал: машину и грузчика. То, к чему только сейчас пришли в России – доставка и сборка, дополнительные услуги, которые можно заказать в магазине, в Азии уже было давно придумано и внедрено в жизнь. Узбек быстро всё «обтяпал» и уже через несколько минут у входа стояла машина с будкой. Я помог одному мужику всё загрузить в машину, залез внутрь, а мама села с ним в кабину показывать дорогу к нашему дому. У подъезда мы всё быстро выгрузили, и он помог мне всё занести в квартиру.

Под маминым руководством  мы с отцом быстро прибили шкаф на стенку в кухне, где он и висит (надеюсь) до сих пор. Отец в этих делах по покупке не участвовал, уже не помню по какой причине. Видимо доверяя все эти дела маме и мне.
 
Сразу же по приезду в мае отец с кем-то договорился, и нам застеклили лоджию, поставив большие рамы с форточками. Сразу в квартире стало тише, меньше пыли, и лоджия приобрела вид жилой комнаты, в которой можно было спокойно сидеть и чем-нибудь заниматься не чувствуя себя на улице. При необходимости можно было окна открыть и наслаждаться свежим воздухом.

Уже в Чимкенте я обратил внимание, что мой отец так сказать никогда «не делал культа из инструментов». У нас в доме всегда был минимум – один молоток, одни плоскогубцы, стамеска, один старый напильник, одна-две отвёртки, и ещё в сумке куча почему-то кривых гвоздей. Нельзя сказать, что купить хорошие и «приличные» инструменты было нельзя или негде. Просто он как-то на этом особо не зацикливался. Каждый раз, когда у нас дома вставал вопрос о том, чтобы что-то прибить и т.д. у нас возникали проблемы. Если мы находили подходящий нам гвоздь, то его часто приходилось сначала выравнивать, прежде чем забивать. Находить ключ, подходящий для болта или гайки (как и саму гайку) тоже было всегда проблематично. На все случаи у отца был, неведомо откуда появившийся у нас разводной ключ, которым мы умудрялись крутить все, что только было можно.

Каждый раз, когда мне приходиться сейчас ими (а их у меня два) работать или брать в руки, я всегда вспоминаю своё детство. Особый вклад в это внёс мой подарок – ещё в Сары-Озеке, не зная почему, мне на день рождения родители подарили (не знаю до сих пор, чья это была идея?) набор инструментов – «Юный столяр». Там на специальной подкладке красиво были уложены: кусачки, линейка, отвёртка, стамеска, напильник и пилка по дереву. Причём рукоятки у всех были выполнены одинаково – ярко-красные, режущие своим цветом глаза. Вот они и пригодились нам в дальнейшем, обогатив собой наш основной комплект инструментов. Когда я уехал из дома, я взял с собой из того набора кусачки и небольшой напильник, который теперь всегда лежит у меня в дорожном наборе инструментов в машине.

Каждый раз, когда мне приходится его открывать, я всегда невольно взглядом замечаю его ярко-красную ручку – и на душе становится как-то спокойно, раз он на месте значит – всё нормально. Он превратился уже в какой-то, дорогой только для меня – мой талисман или амулет, ведь только он один со мной практически всю мою жизнь. Даже если предположить, что его подарили мне, когда я учился в шестом классе, это мог быть только 1973 год, а теперь 2008 – значит ему уже 35 лет!

Может быть именно оттуда – из детского желания, мне всегда хотелось иметь дома по-максимуму своих хороших ключей, напильников и других разных электроинструментов. И только сейчас, когда у меня появились разные пилы, молотки, ключи, головки, несколько дрелей, «болгарок», шлифовальных машинок, перфоратор, электролобзик я считаю что достиг такого, когда можно сказать, что у меня есть всё. Но всё равно каждый год я покупаю что-то новое, а отделы с инструментом в магазинах могу с интересом разглядывать часами. Потому что я люблю, чтобы всё было своим, и не надо было бы ходить и просить у кого-то или думать о том, где бы взять? Хорошо если эта любовь передастся моим детям и им не придётся искать у соседей молоток, гвозди или пилу, по каждому мелкому случаю.

При всех и довольно многих положительных качествах отца, у него видно просто не было тяги к этому и нельзя обвинять (и я ни в коей мере не претендую на роль судьи в этом вопросе) человека в том, что ему не дано. Видимо он представлял по жизни гуманитарный склад характера, а не технаря.
Ещё радостью от переезда в Чимкент было то, что отец каким-то образом договорился о купании в Центральном бассейне. Единственным условием было то, что купаться надо было после 22.00. Но в этом была своя прелесть. На улице в это время уже темнело воздух, раскаленный за день начинал остывать. Когда мы подъезжали, уже никого из спортсменов в бассейне не было.

Вместе с нами купались ещё несколько человек, кто это были такие, я не знаю. Они нам абсолютно не мешали, потому что сам бассейн был огромным. Пока мы раздевались и выходили, на улице становилось совсем темно. Поэтому экзотика купания в тёплой воде ночью, когда уже на небе светят звёзды, а из соседнего парка слышна музыка танцев, после дневной «бешеной» жары надолго осталась у меня в памяти как воспоминания о первом лете в Чимкенте. После такого купания приезжая домой, нам так было приятно проваливаться в сон!

Именно в это время, во времена тотального дефицита, у родителей появилась новая «традиция». В нише, которая была в прихожей в верхнем её отделении, кроме старой и особо не нужной обуви стояли два чемодана. Честно сказать стоял только один – небольшой, как нас учили в военном училище – 40;60 см с удивительной наклейкой какого-то немецкого города. Такие чемоданы были у салдат-дембелей из ГДР. Откуда он взялся у нас я не помню, но он уже был у нас дома, я это точно помню ещё в Сары-Озеке. Так вот в нём всегда хранились ёлочные игрушки и украшения для Нового года – шары, гирлянды, мишура и многое другое. Хорошо помню то ощущение счастья, когда приходилось его открывать, а открывали его только один раз в год.

 Все игрушки были хорошо знакомы с самого детства, о многих мама рассказывала, когда аккуратно брала их в руки, где она их купила или откуда они появились у нас. И хотя в последние годы мы не ставили дома ёлку, мама всё равно каждый год покупала хотя бы одну какую-нибудь очень понравившуюся ей игрушку или набор шариков и украшала ими вместе с мишурой всю квартиру, создавая праздничное настроение.
 
Помню, что среди красивых стеклянных шаров было несколько простеньких, сделанных из цветной фольги петушков и других животных к которым у мамы было особое отношение. Когда в школе каждый раз перед Новым годом объявляли (а так было всегда во всех школах, в которых я учился) принести по одной игрушке на школьную ёлку (каждый раз у меня возникал вопрос – а куда делись прошлогодние игрушки?), то мама сама всегда выбирала какую-нибудь самую красивую. Когда же я один раз предложил взять какую-нибудь из вот этих – простеньких из фольги, то очень удивился тому, что мама сказала: «Нет!». Оказывается, это были их самые первые игрушки, которые они смогли себе купить, когда они поженились с отцом и жили в каком-то совсем глухом посёлке в Новгородской области с необычным названием – Медведь. И они были даже старше меня, но для неё они были намного дороже, чем самые дорогие шары, из-за своей памяти о тех далёких временах.
 
Вот тогда я как-то обратил внимание и запомнил для себя, что истинная стоимость товара не всегда соответствует реальной. Оказывается наиболее «ценными» игрушками для неё из тех, которые были у нас, оказались именно те, у которых была копеечная цена! В этой истине я много раз убеждался потом в своей жизни! Если вещь человеку дорога тем, что с этим связаны какие-то воспоминания, то она дорога ему именно этим, и совсем неважно, сколько она стоит. И ещё я заметил одну тонкость, когда мама отдавала мне красивую игрушку в школу, или когда у нас случайно разбивалась какая-нибудь дома, она больше радовалась этому событию, чем расстраивалась – потому что, как она сама объяснила, значит – освобождается место для новых игрушек, которые будут ещё лучше! Я так поразился тогда такому выводу и сделал для себя наблюдение, иногда и в утере или пропаже есть что-то необъяснимо хорошее – появляющаяся перспектива новых действий!

А второй чемодан был намного больше и вот он лежал таким образом, чтобы можно было поднимать крышку, не доставая его. Отец в то время с работы часто привозил редкие и «дефицитные» консервы, которые он «доставал» по линии военторга. Заходя домой с ними, отец всегда говорил мне:
- Сынок, сложи-ка их на своё место – «на чёрный день»! – и моя обязанность была их туда, в смысле в чемодан залезть и сложить. Чемодан лежал так высоко, что даже мне со своим ростом приходилось подставлять себе табуретку, чтобы засунуть туда руку. Что это был за такой «чёрный день» и когда он должен был наступить или придти я так и не понял, но они убывали постепенно, когда мама говорила:
- Сынок, давай пошарь-ка в чемодане! – и это у нас иногда занимало много времени. Я как фокусник одной рукой держал крышку, а другой сам ничего не видя, шарил в чемодане, извлекая банки по одной, читая название, и в чём она была залита. А мама стояла в коридоре говорила: «А ещё что есть? А ну посмотри подальше. А ещё достань другую». Это превращалось у нас в увлекательную игру, которая иногда длилась довольно долго, пока она не определялась с выбором.

С того времени я и запомнил названия рыбных банок с консервами: шпроты, сардины, сардинеллы, ставриды, печень трески, язь, сом, щука и другие, а так же уяснил для себя на всю жизнь, что они бывают в масле, желе, в собственном соку и в томате. Как-то раньше до этого момента в своей жизни я на всё это не обращал внимания. Один раз отец принёс совсем «супердефицит» в то время – баночку с кальмарами. Что такое кальмары, где и как они живут, я тогда совсем слабо представлял себе, и поэтому ждал чего-то совсем неземного. Открыть её договорились на ужин.

Мои родители перед этим мне пояснили, что ещё раньше, когда моя мама была беременной, такими консервами были завалены все магазины, и она их ела вдоволь. А сейчас это стало «жутким» дефицитом. Так вот, когда я попробовал этого кальмара, то ничего впечатляющего для себя в нём не нашёл. Конечно, сейчас, когда такими консервами завалены все прилавки магазинов, это выглядит смешно, но в то время, когда в магазинах ничего такого не было, а всё что было – только килька и минтай в томате, это было здорово и приятно!

Почему-то я хорошо запомнил покупку мне кожаной куртки. В один их весенних дней мы, с мамой изучая город, оказались в районе многих магазинов. Самыми большими из них оказались два стоящих друг напротив друга, через дорогу магазина с одеждой и обувью для мужчин и женщин. Они так и назывались «Руслан» и «Людмила». И вот внимательно осмотрев женский магазин мы вместе зашли, конечно, и в мужской. Среди огромного количества товаров мама опытным взглядом приметила на меня куртку необыкновенного тёмно-красного и чёрного цвета. Она была очень лёгкая и здорово выглядела на мне, так как я уже вымахал под 180 см роста, и найти на меня что-то приличное было уже трудно – из-за длинных рук всё выглядело на мне коротким. Самое удивительное, что я на всю жизнь запомнил название материала, из которого она была изготовлена – габриэлдресс.

Почему это слово так въелось мне в память, и я его запомнил, потому что у мамы с собой не оказалось нужной нам суммы денег для её покупки. И она, как всегда полная решимости не отступать, раз появилась такая редкая и удачная возможность приобрести мне куртку, оставила меня внутри магазина сидеть и, держа куртку в своих руках ждать её, пока она съездит домой за деньгами. Девочки-продавщицы посадили меня у окошка магазина на широкий подоконник, и я спокойно сидел на солнышке, набравшись терпения, разглядывая прохожих и читая бирку на куртке. За то время, которое я ждал маму я, наверное, сто раз прочитал эту надпись и хорошо её запомнил на всю жизнь. Это слово как заноза засело у меня в голове с того времени. Потом всё кончилось хорошо, мама приехала, привезла деньги, и мы расплатились за куртку. Поэтому она и была потом мне так дорога, потому что с ней была связана такая необычная история.

В это же время, первым летом в Чимкенте, родители купили мне мой первый магнитофон. Это был огромный, катушечный, четырёхдорожечный и двухскоростной «Маяк-202». По тем временам это было по-царски! Лучше магнитофона по тем временам просто не было. Я долго выбирал и присматривался к такому в магазине «Электрон», затем переговорил с мамой и она очень просто, и спокойно объяснила мне, что 220 рублей – это сразу очень большая сумма. Но если немного подождать, то с двух получек без больших проблем можно собрать и купить. Хорошо помню это ощущение, когда шли эти два месяца. Я много раз заходил в магазин, разглядывал его, стоял и смотрел на счастливых людей покупающих такие же модели. Как продавец проверял его в работе на всех режимах, а так же запись: с микрофона, с телевизора, с другого магнитофона. И считал дни с нетерпением, ожидая скорее ту дату, когда у родителей будет получка.

Мне понравилось мамино решение – любую серьёзную покупку необходимо хорошо обдумать, взвесить и если всё-таки решил её купить – то спокойно, размеренно и неторопливо собрать необходимую сумму. Тогда и купленная вещь будет дорога, любима и будешь аккуратно к ней относиться, а она будет тебя радовать своим присутствием.

Наконец-то тот радостный день настал, когда мама объявила мне, что необходимая сумма имеется и можно смело идти и покупать магнитофон. Мы вместе с ней пошли в «Электрон» и после оформления всех необходимых документов и проверок, наконец-то стали обладателями чудесной вещи. Назад уже мы шли радостные, я нёс в руках долгожданный магнитофон и несколько уже записанных кассет. Лицо моё видимо сияло от счастья, которое было трудно скрыть. Зайдя домой, мы сразу же его включили, сели перед ним и долго слушали, наслаждаясь этой появившейся возможности. Затем мама придумала весёлую шутку. В комплекте с магнитофоном был микрофон, она наговорила на него текст, обращаясь к отцу.

Когда отец пришёл на обед и по обычной схеме, как всегда – поел и прилёг в зале на диван, читать газеты, мама и я сели рядом и  незаметно включили магнитофон. Он был спрятан под креслом, и мы с мамой наслаждались произведённым эффектом нашей шутки. Мама и я сидели в креслах, а голос шёл совсем с другого места. Отец, сначала конечно обалдел от нашей шутки, но потом быстро сообразил, что всё дело в магнитофоне.
Надо заметить, что этот мой первый магнитофон «прожил» большую и хорошую жизнь в Чимкенте, до того момента, пока я не стал лейтенантом. Затем отец передал его нам в Кой-Таш и ещё там он ещё работал надёжно, пока я не купил новый, ещё лучше – «Маяк-205», а его сдал во Фрунзе в комиссионный магазин, если память мне не изменяет за 130 рублей в исправном состоянии.

В это время мне исполнилось долгожданных шестнадцать лет и я переживал это радостное событие когда пошёл оформлять себе паспорт. Помню, что всё это было связано с фотографированием, которое я уже сделал себе заранее. Тогда паспорта делали по другой системе, чем сейчас – его давали один на всю жизнь и просто вклеивали в нужные страницы фотографии в определённые годы. Времени на оформление я потратил совсем немного, но помню эту радость, когда я радостный принёс его к себе домой. Вот я наконец-то получил свой первый серьёзный документ, не считая комсомольского билета. Жаль, что он прожил совсем небольшую жизнь – до моего поступления в военное училище. А там его изъяли и видимо уничтожили. Ведь тогда по законам у военных паспортов не было, их заменяло удостоверение личности. А когда уже разрешили иметь, то я уже был подполковником и жил в Тюмени.
 
Так и пролетело первое моё лето в Чимкенте, прямо скажем не самое худшее в моей жизни. За это время я практически изучил весь город, может быть за исключением отдалённых узбекских окраин.

Рядом с нашей школой находились ещё две, типовые и более солидные, чем наша. Одна школа №17, была знаменита тем, что именно в ней в своё время училась знаменитая гимнастка – олимпийская чемпионка по спортивной гимнастике Нелли Ким. В ней был создан «музей» посвящённый ей. Музей, конечно, было громко сказано – просто скромный стенд с фотографиями, медалями и личными вещами. Вторая же была знаменита тем, что там, в одной единственной школе в городе, в старших классах были занятия по устройству и вождению автомобиля категории «С».

 В то время ещё не было межшкольных комбинатов и автошкол, и другой возможности выучиться в моём возрасте просто не было. Получение водительского удостоверения приравнивалось к великому достижению и очень ценилось. Эта школа была единственная в городе, где вместе с аттестатом все десятиклассники сдавали на права. Поэтому все, кто в ней учился в 9-10 классе, ходили гордые и довольные тем, что они имеют такую уникальную возможность.

Кинотеатров, как в Усть-Каменогорске, здесь было мало. Ближайший кинотеатр к нам «им. Сейфуллина» находился далеко за Центральной площадью – идти туда необходимо было минут 15-20. Зато, если пройти немного дальше по улице, то попадаешь в Центральный парк. Парк был засажен высокими деревьями, и от этого в нём всегда было прохладно и темно, даже в жаркий солнечный день. Рядом с аккуратными аллеями бежали арыки с прохладной водой, создавая уют и прекрасную атмосферу. В нём всегда «кипела» жизнь. Там был стандартный летний павильон, где можно было спокойно, на свежем воздухе есть мороженное и пить лимонад, никуда не торопясь.

В Чимкенте тоже была своя областная газета «Южный Казахстан», в которой регулярно печатали кинотеатры с расписанием кинофильмов. В парке было два кинотеатра, которые стояли рядом друг с другом, что было очень удобно. Всегда была возможность выбора кинофильма, а если перейти улицу, метров через 150, в другом парке, находился ещё один. Так что если уж выпадала возможность сходить в кино, то все три кинотеатра можно было быстро просмотреть и выбрать лучший или понравившийся фильм. А если было время до начала – то можно было посидеть в парке на скамейках вдоль аллей.

Ещё в парке была летняя полукруглая эстрада, такая как часто показывают в разных кино. Там практически всегда что-нибудь происходило: то пели певцы и по одному и по несколько человек, а иногда и целыми хорами, то выступал какой-нибудь поэт, то студенты или дети изображали какие-то театральные сценки. Там можно было бесплатно спокойно присесть на лавочку и смотреть на всё, сколько хочешь, если тебе было это интересно. Была большая бильярдная, крытая летняя терраса, где собирались любители шахмат за столами, на свежем воздухе. Я любил туда заходить, возле них всегда мне было интересно: можно было постоять, последить за игрой и послушать умные рассуждения игроков. Рядом с этим, немного дальше был большой зал игровых аппаратов. В котором можно было за 15 копеек поиграть на любом из них: пострелять по мишеням, уничтожать вражеские корабли торпедами, поохотиться в Африке на сафари. А ещё масса всяких детских каруселей, качелей и самый огромный и интересный зал детских машинок.

 В котором можно было весело гонять по кругу, сталкиваясь с другими такими же автомобильчиками. В углу парка была летняя танцплощадка. У входа в парк было несколько павильонов всегда торгующих мороженным разных видов. Как приятно было, купив на входе мороженного, зайти в парк, где вдоль аллей стояли удобные лавочки, на которых сидел отдыхающий народ и мамы с детьми и колясками. Прямо скажем, Центральный парк в Чимкенте был замечательный – маленький, компактный и очень уютный, ни в каком другом городе я не видел и не знаю лучшего.

В другую сторону от нашего дома, в сторону выезда на Ташкент, был огромный книжный магазин. Такого большого я ещё ни разу не видел в жизни, в нём можно было бродить часами, выбирая понравившуюся книгу. Конечно, редких книг пользующихся дефицитом там не было, но всякой другой литературы было завались, а самым главным было то, что цены на них редко превышали один рубль. Когда я уже поступил в военное училище, в торце нашего дома построили девятиэтажную вставку и там, на первом этаже разместился книжный магазин. Как выяснилось, сюда перевели часть книг из того огромного магазина, поэтому они стали к нам «ближе». Это было очень удобно, выйдя из дома, особенно если никуда не торопишься, то можно было зайти туда, и не спеша пересмотреть все новинки литературы.

Если дойти до магазина «Электрон» и пройдя его дальше, то попадаешь в район домов свинцового завода. Это был особый тихий район, уже заросший большими деревьями. Домики были в этом районе стандартные, двухэтажные, с тихими двориками, улицы ровные, людей на них было мало, а осенью всегда тротуары были засыпаны жёлтыми листьями и когда по ним идёшь, они тихо шуршали под ногами – это было очень необычно и вызывало какое-то чувство романтики. Пройдя между ними несколько кварталов, попадаешь в парк «Металлургов». Возле входа в него стоял большой Дом культуры «Металлург», в котором я за всю жизнь ни разу не был, так я для себя и не понял – проводиться в нём хоть что-то или нет? В самом парке ничего развлекательного не было, деревья и лавочки вдоль аллей, кроме хорошего небольшого кинотеатра.

Парк был тихий – приспособленный только для отдыха, в нём всегда стояла тишина, людей в нём было мало, и он был весь какой-то домашний, уютный.  Если хотелось просто отдохнуть от шума, машин и людей, никого не видеть или просто посидеть перед фильмом – то лучшего места в Чимкенте я не знал.
Ещё радостным событием сразу по приезду в Чимкент было то, что в нём стоял знаменитый тогда чешский «Луна-парк». Это был огромный набор всевозможных аттракционов, красочных и ярких, который был передвижным. То есть он не стоял постоянно, а переезжал из города в город. Из своего детства я помнил, что когда ещё мы жили в Сары-Озеке, каким-то чудесным образом, проездом мы были с родителями в таком же (а может быть и в этом же), который стоял в Центральном парке города Алма-Аты. Тогда это было просто каким-то чудом, казалось, что ты попадаешь в совсем другой мир, впечатления от всего увиденного было незабываемым. Такое ощущение, что ты попадаешь в сказку, где всё ярко и необычно.

Самым радостным из всего увиденного было, конечно сейчас это выглядит очень смешным – то, что только там можно было выиграть, именно выиграть, а не купить заветное диво – простую жвачку! В то время это было единственным местом, где её можно было достать. На различных аттракционах, многие из которых были «беспроигрышными» всегда давали именно её – по тем временам это был самый лучший подарок. Да и то не упаковку, а «награждали» по одной пластинке! И цена игры была по тем временам очень большая – 60 копеек. Но от желающих сыграть отбою не было, возле них всегда толпился народ. Сейчас, даже трудно это себе представить, когда ими все магазины и ларьки забиты под завязку, что тогда их нельзя было нигде купить. А тогда так хотелось этого попробовать!

Со временем, конечно уже позже дефицит, связанный с этой проблемой был решён – построили завод в Прибалтике и всю страну завалили ими – по 15 копеек штука. Они были не такими, как в «Луна-парке» пластинками, а квадратиками, напоминавшие больше конфеты ириски «Кис-Кис». И вот второй раз в жизни опять в Чимкенте я попадаю вновь в это чудо. Всё было таким же, как прошлый раз: громко играла музыка, яркие аттракционы вертелись и крутились, и везде была такая же куча народу. Но я поймал себя на мысли, что впечатление у меня от всего увиденного уже было более спокойное. Или я повзрослел, или второй раз мне уже всё было знакомо и не так радовало, но я добросовестно обошёл все павильоны, прокатился на всех горках, качелях, выиграл несколько жвачек. Но что-то было не так. Особой радости всё это мне уже не принесло, и этот вопрос меня ещё долго тревожил по дороге домой и несколько дней потом. Я гнал его из головы, но он настойчиво, каким-то маленьким буравчиком всё это время копошился у меня в мозгах. И спросить-то  было не у кого.

Но потом я нашёл правильный ответ на него для себя: просто в Сары-Озеке – это было чудом, и возможность туда попасть была один-единственный раз, а в Чимкенте «Луна-парк» стал просто праздником, который всегда с тобой. Туда можно было ходить хоть каждый день, и от этой возможности уже особой радости не было. Вот так и в жизни бывает: любая вещь, о которой ты долго мечтаешь, ждёшь или копишь деньги на её покупку, для тебя более ценна и желанна, чем та которую ты сразу приобретаешь. Теряется цель, наступает какое-то разочарование от этого. Люди видимо давно это заметили и не зря есть такая поговорка: «Ожидание и подготовка к празднику приносит больше радости, чем сам праздник!» Она очень точно передаёт все человеческие ощущения. Тогда я впервые в жизни это испытал на себе и на своих мыслях. Праздник на то и есть праздник, что он должен быть редким, а если он идёт каждый день, то это уже не праздник, а обычные будни.

Так незаметно, но очень интересно пролетело лето. За это время мы «обжились» в Чимкенте, привыкли к городу, всегда на первых порах удивляясь теплу, лёгкой и сытой жизни в южном городе. И впечатление о нём у нас сложилось самое лучшее, прямо сказать – так хорошо мы ещё не жили до этого нигде. Со временем яркость и необычность города стала для нас нормой жизни, и мы зажили обычной и простой жизнью – работой и учёбой. К началу десятого класса, чтобы ходить в школу родители (сейчас я уже не вспомню кто) мне купили дипломат. Тогда только-только начиналась такая мода, и купить его в магазине было просто невозможно. Его можно было только «достать» и всего  несколько человек в школе ходили с такими, как у меня дипломатами. До этого у меня был, с которым я ходил – кожаный портфель с двумя замочками – его купили в Усть-Каменогорске, но там я его почти не носил.  Потому что отец вовремя мне отдал хорошую, объёмную из ярко-желтого кожзаменителя папку. Вот с ней я и проходил всё время учёбы в Усть-Каменогорске.
 
В сентябре я начал учиться в десятом классе и узнал необычную новость: в Чимкенте, оказывается, учебный год во всех школах города построен своеобразно. Первая четверть в школе идёт ровно один месяц – сентябрь, а весь октябрь все школьники города, кроме самых маленьких, едут на хлопок повально. Всех начинают брать, начиная даже с мальчиков четвёртого класса, а уж с пятого едут все! Приезжают все обратно с хлопка обычно первого или второго ноября и сразу идут на каникулы. Но обязательно собираются на демонстрацию 7 ноября. Вторая же четверть начиналась уже как обычно с 10 ноября. На хлопок ехали не только школьники, по такой же схеме учились и студенты всех институтов, техникумов и училищ. В октябре город затихал, молодёжи практически в городе не было видно.

Если кого-то и было видно, то это были только те, кто по состоянию здоровья не мог ехать, но он обязательно должен был представить в учебное заведение справку о своём здоровье с заключением врача. Все мои одноклассники это событие воспринимали спокойно. Они, «закалённые» ежегодными поездками, всё это связывали как поездку в пионерлагерь или здоровый отдых на природе целый месяц. Ехать приходилось далековато от города – ещё южнее, под границу с Узбекистаном, в Сары-Агачский район Чимкентской области. Только этот район в Казахстане и ещё несколько районов рядом занимались хлопководством. Так называемым «белым золотом» и очень этим гордились.

В Чимкенте было много предприятий завязанных на это: хлопкопрядильная фабрика, фабрика нетканого производства, где делали обивочную ткань и нитки всех размеров и ещё какие-то другие. Тогда этому придавалось огромное государственное значение. Вся сложность в хлопководстве в том, что коробочки с хлопком необходимо собирать в определённое время, по мере их созревания и открывания. Но они все открываются не одновременно, а в разное время, поэтому по одному полю можно ходить до бесконечности через каждые 1-2 дня. Поэтому всех расселяли в «летних домиках» на полях и поочерёдно собирали с каждого через определённое время. В это время ещё было довольно тепло, не было той жары, как летом, стояла хорошая тёплая погода, и ночами было не холодно.
 
Я, слушая рассказы одноклассников о хлопке, тоже стал готовиться к этому «необычному» путешествию. Но дома родители взвесив все «за» и «против» решили, что там мне нечего делать. Условия жизни в поле, недалеко от узбекских кишлаков с их грязью и привозной водой не способствовали здоровью. Примеров всяких болезней было предостаточно, раз мама работала в больнице, то и сталкивалась с этим чаще, ведь официальной статистики никто, это ясно и понятно никогда не озвучивал. Из нашего класса, кажется Женя Матвеев  «собиратель хлопка» так прямо с поля и поехал в инфекционную больницу с желтухой. Мама всё оформила красиво и правильно, справка представленная в школу подтверждала то, что я был болен – это устроило всех. Таким образом, я «откосил» от этой почётной обязанности и остался в городе, неожиданно получив в подарок целый месяц. Всех нас «больных» закрепили за школой делать полезные дела. Я с одной девчонкой из нашего класса был распределён в библиотеку. Старшая над нами была начальник библиотеки – она и должна была руководить нашей отработкой.

Работа была ерундовой – подклеивать книги, что-то расставлять, что-то писать и считать карточки, помогать ей вести учёт. На всё это уходило не более двух часов в день. Поэтому свободного времени у меня получалось очень много.
Не помню точно в это время или раньше нам задали задание написать сочинение на тему: «Каким будет наш город через несколько лет?» И на подготовку к нему дали много времени. Вот и использовал его по назначению. Часть информации я нашёл в газетах, которые были у нас дома, с помощью отца. А основным источником послужило то, что подобрала мне хорошая девушка в городской юношеской библиотеке. Когда я пришёл к ней, записался и поделился своей проблемой, она сказала просто: «Приходи через два-три дня». Она набрала так много всего в газетах «Южный Казахстан», журналах и в других статьях. В то время, когда ещё и в помине не было ксероксов, компьютеров, принтеров и тому подобного она нашла так много материала, что мне пришлось несколько дней с ручкой и тетрадкой всё выписывать себе, что пригодилось бы для сочинения.

 Материала у меня набралось очень много, да и мне самому это было интересно. Уже не помню, что я получил за то сочинение (а учился я на «4» и «5»), но это было просто удачным стечением обстоятельств в моей жизни. Во-первых, я многое узнал про сам город, а во-вторых, потом я с тихим удивлением видел, как строился город вживую. То о чём я писал ещё несколько лет назад в своём сочинении, появлялось на моих глазах. Примерами являлись – улица-аллея возле кинотеатра «Юбилейный», магазин «Баян-Сулу», зоопарк, дендрарий, детская железная дорога, ЦУМ, строительство Чимкентского пивзавода и новые микрорайоны на пустырях.

Именно тогда я задумался над таким выражением, что «лишних знаний не бывает», не задала бы нам учительница по литературе такой темы, а ограничилась бы какой-нибудь стандартной, то я бы не открыл для себя эту страницу, так бы и прожил жизнь, просто не задумываясь об этом. Но надо же было этому так совпасть, что я тогда много узнал о самом городе и о его будущем, а затем моя жизнь была ещё долго связана с ним и мы (в смысле родители) уже никуда больше не переезжали, и я мог видеть, вспоминать и сравнивать всё то, что видел. Вот так в жизни бывает! Я просто писал сочинение, заданное в школе, особо об этом не задумываясь, предполагая, что мы с родителями всё равно к тому времени куда-нибудь переедем, и я ничего этого не увижу. Но жизнь повернула совсем по-другому.
 

                ЧИМКЕНТ. МАРКИ. СОБЫТИЯ В ШКОЛЕ. ВЫБОР УЧЕБНОГО
                ЗАВЕДЕНИЯ. МОСКВА МИИТ. ВЫПУСК. ВЫЗОВ В АВОКУ.

     Примерно в это же время я узнал о «грандиозном» событии в жизни моих родителей. Почему-то раньше над этим вопросом я как-то в жизни особо не задумывался. Я принимал его, таким как он есть. Но оказывается, моя фамилия, к которой я привык с детства в своей жизни, проучился с ней всю школу и уже практически, почти её закончил, совсем не «наша». Все однофамильцы, имеющие такую же, как у нас фамилию никаким образом не могут быть нашими родственниками, потому что эту фамилию родители взяли, заменив свою, ещё в Ленинграде. Всякие подробности, каким образом они и зачем это сделали, мне особо не объясняли.

Но мама с её удивительной способностью всё сложное в жизни уметь объяснить кратко и понятно сказала просто:
- Мы подумали, что тебе надо идти в школу и поэтому фамилия должна быть хорошая!
Осмысливая услышанное от мамы, я действительно глубоко задумался над этим вопросом. И уже точно в тот раз добился от мамы и отца, тем более что мы как раз проходили в школе родословную наших царей Романовых, своего «генеалогического дерева».

У мамы девичья фамилия была как у бабы Ани – Дмитренко, у отца родителей – Жидовский. Как объяснил отец, оказывается такая фамилия широко распространённая. Да я и сам часто её слышал, но в варианте – Жидковский (Жидков). Но когда оформляли документы его родителям, то полуграмотная писарша в конторе немного ошиблась и пропустила букву. Но от этого кардинально поменялся смысл и звучание. Переделывать в то смутное время ничего не стали, и отцу так и пришлось с ней учиться в школе и военном училище. Видимо она там и ему самому доставляла немало проблем. Кто там из моих родителей решал этот вопрос и как они пришли к обоюдному согласию, я не знаю, но факт остаётся фактом – фамилию они сменили!

Мама рассказывала, что они долго выбирали, подходя к этому вопросу серьёзно, вдумчиво, перебирая множество вариантов. Она должна была быть не очень редкой, но и не очень распространённой, хорошо звучать и быть в начале списков – ведь это решение на всю жизнь! Мама всегда рассказывала мне о том, что в школе, где она всегда сидела на первой парте – ведь её фамилия была в начале списка классного журнала, и ей хорошо было видно, как учитель водит по нему ручкой. Много фамилий похожих на нашу всякие: Назаровы, Азаровские, Базаровы, Казаровы, даже Елизаровы, но наша фамилия встречается реже всего. И я очень рад, что они не ошиблись в своём выборе. Тайну того, кто же из них выбрал я так и не знаю, да уже и не так интересно. Я прожил с ней всю свою сознательную жизнь и был доволен.

Отец никогда ничего по этому поводу не объяснял, отвечая на всё кратко: «Поменяли и поменяли – так тогда было нужно!» Подведя итог этому, можно смело сказать, что они стали «зачинателями» этой фамилии, которая продолжилась во мне, моих детях и, надеюсь в моих внуках. Через время уже никто и не вспомнит об этом, воспринимая её как само собой разумеющееся. После этого я как-то невольно стал обращать внимание на то, что вокруг нас на свете живут люди с такими фамилиями, которые бы можно было и поменять. Но видимо они так и не решаются или не хотят этого сделать. Как хорошо, что мои родители смогли в то время решиться это сделать. За это я им очень благодарен.

Именно в Чимкенте я уже очень осознанно стал заниматься своим увлечением – марками. В городе была довольно большая и увлечённая команда филателистов. Общество было хорошим, большим, имелось так же и детское отделение. Магазин, в котором продавались марки, находился в центре города, возле Центрального парка, как раз напротив Главпочтамта. Это было очень удобно и совсем не так, как это было в Усть-Каменогорске. Там собирались в одном месте – Дворце Металлургов, а магазин находился совсем в другом конце города. Продавщица здесь была сама увлечённая филателистка, великолепно разбиралась во всём, знала всех членов общества и всегда была приветлива и могла проконсультировать практически по любому вопросу. В общество я вступил по той же схеме, как в Усть-Каменогорске показав отцовский билет – меня (в смысле его) сразу приняли.

Отец был со мной, поэтому никаких вопросов не возникло. Почему-то в Чимкенте поступление марок было больше, часто попадались редкие экземпляры и блоки, которые выпускались очень ограниченным тиражом. Поэтому возможностей для пополнения коллекции было намного больше. И можно сказать, что именно десятый класс и был моим «золотым веком» в увлечении марками. Я уже внимательно отслеживал выпуски новых марок СССР по каталогам. По международному каталогу можно было проследить выпуски марок других стран посвящённых космосу и спорту. Пополнение коллекции стало более осмысленным. Появилось планирование, розыск недостающих марок. Сейчас я точно и не вспомню, или тогда или чуть позже с подсказки отца, так как был большой спрос на новые выпуски СССР, я начал собирать все выпуски новых марок в нескольких экземплярах для обмена.

Собиралось общество по воскресеньям с 10.00 до 12.00 в помещении одного из зданий напротив магазина, это было очень удобно, так как все сначала заходили в магазин, узнавали все новости, выкупали свой конверт с новыми поступлениями марок (только для членов общества), а затем уже шли к месту сбора. Обстановка в обществе была хорошая, многие знали друг друга уже много лет, поэтому и расчёты в обменах марками часто проводились условно и «виртуально». Именно тогда я понял, то настоящая увлечённые чем-то люди никогда не копейничают, всё делается на доверии, запоминании без всяких записей. Возвращение долга – дело чести, честности в отношениях и соответственного отношения к тебе. Будешь «нормальным» человеком – с тобой будут общаться, начнёшь хитрить, обманывать хоть в копейках – всё! С тобой уже никто не будет доверительно общаться. Отсюда и становится понятным смысл народной мудрости: «Авторитет и уважение зарабатывают годами, а теряют в одну секунду».

В воскресенье, если отец был дома он всегда с радостью ходил со мной к филателистам. Это были самые счастливые минуты в детстве и в неделе. Мы не спеша одевались и не торопливо пешком, по короткому пути, вдоль берега Качкар-Аты шли к магазину. Обычно всегда светило солнце, город неспешно только просыпался,  и ощущение того, что никуда не надо спешить и можно спокойно поговорить обо всем, чём хочешь, нас очень радовало. Раз отец приходил со мной, то многие члены общества его тоже знали. Отец садился в уголке с кем-нибудь из них, затевали разговор, что-то обсуждая, и давая мне возможность спокойно  посмотреть новинки и обсудить необходимость их приобретения или договориться на следующее воскресенье. Общаясь с ними и вникая во все вопросы, отец тоже сам постепенно увлекался филателией, давая мне довольно дельные советы.

 Постепенно в нашей коллекции стали прибавляться конверты, почтовые карточки, специальные гашения и открытки. Просто так «для души» отец стал собирать новые выпуски юбилейных рублей посвящённых разным датам. Их в доме скопилось целая пластмассовая баночка. Увлечением марками не прошло даром – это воспитало у меня терпение, внимательность, целенаправленный поиск чего-то. Оно же воспитало у меня чувство анализа, систематизации, аккуратности, а самое главное – дало возможность общения с увлечёнными людьми-единомышленниками, людьми которые понимают тебя, и ты понимаешь их. Чимкентское общество филателистов, несомненно, было самим лучшим, из всех которые я видел.
 
К примеру, в городе Тюмени общество очень маленькое, разобщённое на отдельных любителей марок, особо ничем не связанные между собой. Возможности его ограничены, нет места, своего магазина, конечно и большого желания с ними общаться нет.

Вернувшиеся с хлопка мои одноклассники приехали радостные, рассказывая кучу весёлых историй, по их словам выходило, что поездка туда увлекательная прогулка «в народ». Всё там, в глухом заброшенном кишлаке было похоже на поездку в деревню к бабушке из большого города и цивилизации. Один из наших друзей попал в больницу с желтухой из-за грязи и плохой воды. Сама больница была на другом конце города, и мы ездили его проведывать. Это были запоминающиеся поездки. Так как от нас прямой автобус туда не ходил, и ехать пришлось бы с пересадкой в центре города – то мы делали по-Чимкентски. Тут надо пояснить, что только в этом городе я впервые увидел такое, чего никогда не видел в других.

Оказывается, что если кому-то необходимо куда-то ехать, то надо просто выйти на край дороги и махнуть рукой! Любая машина, которая почти сразу же остановится, отвезёт куда надо – ровно за один рубль! Это была уже давно «узаконенная» такса по городу. Это было очень удобно, не такие это были уж большие деньги, причём такса не зависела от количества человек – всегда была единой.

И мы, сокращая время на поездку всегда «сбрасывались»: один рубль туда, один рубль обратно. К самой больнице подъехать было очень сложно, и мы выходили раньше и шли через бугор к ней пешком. Инфекционная больница тем и отличалась от всех, что посетителей не пускали внутрь. И мы, как делали все обходили её сзади и, найдя окно палаты (на них на всех были приклеены бумажки с номером) стояли внизу. Все палаты были на втором и третьем этажах, и мы общались через приоткрытое окно. Больница стояла на окраине города, вокруг неё царило какое-то запустение, заброшенность, весь двор был завален опавшими листьями, и вообще она производила какое-то удручающее впечатление и нежелание туда попадать.

 Каждый раз после её посещения у меня появлялось какое-то упадническое настроение, и я ещё долго находился под впечатлением от всего увиденного. Связь между хлопком и больницей была не очень радостной и конечно не соответствовала весёлым рассказам о хорошо проведённом времени. Но мы были молоды, тем более тогда это воспринималось как неотвратимая необходимость и многие относились к этому просто как к возможности уехать из дома, от опёки родителей и как продолжение летних каникул. Из-за своего возраста мы быстро забывали всё плохое, а в памяти оставалось только хорошее.
 
Зимой в школе произошло одно событие, которое мне надолго запомнилось. Погибла одна наша десятиклассница из соседнего класса. Она запомнилась мне маленькой, озорной и весёлой девчонкой ничем особенным не отличающаяся от всех других. Оказывается, она давно занималась толи гимнастикой, толи акробатикой – сейчас я уже не вспомню, это не важно, но факт остался фактом. Она была всегда «верхней» в живой пирамиде из людей. То есть иногда её подбрасывали на специальной качели и она, взлетая вверх делала несколько оборотов и должна была «прилететь» прямо на плечи верхнего гимнаста, который тоже стоял на плечах других. Иногда необходимо было залазить наверх по стоящим друг на друге людям. Как там это всё произошло, нам не объясняли. Она как-то неудачно взлетела, сорвалась и не попала куда было необходимо. И с огромной высоты упала на арену.

Мы сдавали какие-то деньги, вспоминали её и как-то все вдруг не по-детски мгновенно повзрослели. В день похорон занятия в школе не отменили, но всех десятиклассников и кто хотел попрощаться отпустили. Жила она рядом со школой и мы всем классом пошли к её дому. Меня, хоть я и знал её совсем немного, очень тронул этот факт. Это было впервые в моей жизни, когда совсем молодая девчонка ещё вчера ходила рядом, жила и мечтала о счастье и вдруг вот так совсем внезапно, как-то совсем нелепо погибла. Почему это произошло? Кто виноват в этом? Как так? Это просто не укладывалось у меня в голове. Мне было действительно, просто по-человечески жаль её и её родителей. Ведь сейчас вокруг не война и не бандиты.

 И она погибла не совершив никакого подвига в своей жизни, ведь тогда было бы хоть какое-нибудь слабое утешение… Почему-то эта нелепая и неожиданная смерть этой незнакомой мне девчонки сильно меня потрясла. Это несчастье вызвало у меня кучу разных мыслей и заставило как-то взглянуть на жизнь с другой стороны:
- А зачем я живу? Что должен я сделать в своей жизни? А что сделал? Правильно ли я живу? А если вдруг со мной что-нибудь случится – что будут помнить обо мне  люди одноклассники? – эти вопросы и мысли роем несколько дней вились в моей голове. И этот вечный Толстовский философский вопрос: «А что останется после меня?», не давал покоя.

И только потом я нашёл для себя правильный, как мне казалось, ответ. Во всём виноват этот проклятый «большой спорт». Тогда я впервые серьёзно задумался и осознал, что существует огромная разница между физкультурой и спортом. Физкультурой, с её нормальными нагрузками можно заниматься всю жизнь. А чтобы чего-то большого достичь в спорте, стать чемпионом, нужно рисковать и это касается всех видов – единоборств, велогонок, лыж, коньков, гимнастики. Сколько людей при этом теряет здоровье, калечатся, становятся инвалидами, никто не считает, а они мучаются потом всю оставшуюся жизнь. Разве что бег, плавание и шахматы – в этом роде поспокойнее. Пример гимнастки Елены Мухиной – тому яркое подтверждение. Такая знаменитая – «звезда» в 20 лет, на пике популярности получила страшную травму позвоночника и еще 26 лет жила прикованная к постели, всеми позабытая в ужасной нищете.
 
Так я учился до весенних каникул, правда уже в феврале-марте началась приписка в военкомате. В Чимкенте он был тогда один на весь город и мы – ребята всем классом в один из дней поехали туда. Перед этим кто-то предложил постричься наголо – устроить такой прикол, вроде бы нас в армию «забривают». И мы все, договорившись перед этим походом пошли постригаться, правда, не наголо, но практически – оставив всего по 3-5 мм, «под расчёску».

В то время, когда длинные волосы были в моде и все поголовно стремились так ходить, это казалось весело. Когда мы, все ребята пришли в школу на следующий день с суперкороткой стрижкой – все девчонки в классе обалдели! Такого от нас никто не ожидал. Все девчонки показывали на нас пальцами и перешёптываясь между собой тихонько посмеиваясь. Учителя тоже добро улыбались, глядя на нас, но потом все привыкли.
Сама приписка прошла быстро, и там необходимо было сказать о желании поступать в военное училище. На прямой вопрос военкома:
- Хотите ли Вы поступать в военное училище? По состоянию здоровья Вы подходите.
- Да хочу! – твёрдо ответил я.
 
Ведь мы уже к тому времени договорились с Серёгой Степановым о том, что мы едем поступать вместе, только ещё не определились в какое. После той «исторической» встрече в мае прошлого года мы часто виделись, перезванивались, а наши родители против нашего желания не возражали. Для тех, кто изъявил такое желание, в военкомате была проведена в апреле повторная медицинская комиссия, с более жёстким отбором. Ведь требования к курсантам более высокие, чем к солдатам. Мы с Серёгой вместе прошли её успешно, сделав заявку, после долгих размышлений на Алма-Атинское ВОКУ.
 
 Кроме меня, из нашего класса захотел тоже попробовать поступить в военное училище Миша Колмак. Он один у нас в классе всерьёз занимался велосипедным спортом и частенько пропадал то на соревнованиях, то на сборах. В какое, правда, училище он хотел поступить я не помню, но он тоже прошёл медкомиссию получил направление и поехал сдавать экзамены но, к сожалению не прошёл по конкурсу. Так получилось, что из всего нашего класса и даже со всего выпуска школы я лишь один стал офицером. Все остальные выпускники выбрали другие профессии.

Весь десятый класс я тоже находился в раздумьях и сомнениях. Что же делать дальше? Куда идти учиться? Какой-то страстной увлечённости чем-то у меня (о чём я так мечтал всё время, откладывая этот вопрос на потом) так и не возникло. Сказать, что я точно чего-то хочу, я не мог «примеривая» на себя в раздумьях какие-то профессии, чётко остановить выбор на какой-то одной тоже никак не получалось. Ладно, с военным училищем покончено, выбор уже определён – мы едем с Серёгой в АВОКУ. Ничего страшного в этом нет. Дело в том, что экзамены во всех военных училищах в то время проходили на месяц раньше, чем везде в институтах и техникумах.

Так что если попробовать сдавать экзамены туда и вдруг не сдать, то ничего особо и не теряешь, успевая в институт или туда, куда ещё сам захочешь. Поэтому особого риска потерять год не было, сдачу экзаменов в военное училище можно было посчитать «тренировкой» перед «серьёзными» испытаниями в институт. Но в какой же институт мне поступать, если я вдруг не поступлю в училище? Жизнь теперь ставила передо мной нелёгкий вопрос.

Лёжа на диване у себя в комнате и листая книжку, – «Справочник поступающим в ВУЗы», которую читают все выпускники школ, где приведён перечень всех институтов страны, почему-то больше всех я склонялся к чему-то связанному с железной дорогой. Откуда у меня появилось такое желание связать свою жизнь с железной дорогой, я не знаю. Может быть картинки из детства в отпуске у бабушки, когда близко соприкасаешься с ЖД или эти незабываемые ночные переходы через сортировку с её разноцветными огнями семафоров, особым запахом просмоленных шпал, волнующими гудками тепловозов, неразборчивой речью дежурной из репродукторов.

 Толи корни деда по линии отца, толи деда по линии мамы, который тоже работал в ремонтной мастерской на ЖД, пока не погиб на войне повлияли – скорее всё вместе взятое. Как я нашёл его, среди многих в толстом справочнике для поступающих институты – я сейчас не знаю. Какое-то видимо внутреннее чутьё или голос свыше остановил мой выбор на МИИТе – Московском институте инженеров транспорта. Почему? Честно, не знаю. Может гены, а может меня привлёкла огромная система и  какой-то внутренний порядок на железной дороге, чёткое расписание движение поездов, взаимосвязанная работа многих людей и всех служб на ней.

Советуясь с родителями в то время, я хорошо помню, что никто из них твёрдо не настаивал ни на чём, оставляя выбор за мной. Мама всегда проговаривала одну мысль:
- Мне всё равно кем ты будешь, но я хочу, чтобы ты учился в Чимкентском институте, жил дома, а когда окончишь что-нибудь – жил рядом с нами, ведь ты у нас один сын!
Отец всегда на такие вопросы мудро отвечал:
- Ты уже взрослый и поэтому этот вопрос решай сам – тебе жить!

Может быть из-за опыта моих родителей в своё время, когда они оба учились в других городах после окончания 10 класса, мама в Ростове-на-Дону, а отец в Калининграде их не очень пугал мой отъезд на учёбу в другой город
так как они сами это прошли в своей молодости. Но, так или иначе, я решил для себя окончательно где-то после Нового года: сначала я еду с Серёгой Степановым в военное училище, а затем, если вдруг не получится поступить – то в МИИТ.

 Каким-то чудесным образом, обсуждая мои планы о МИИТе, родители объявили мне, что на весенних каникулах в Москве во всех ВУЗах проводят «Дни открытых дверей». И если я хочу съездить посмотреть на него, чтобы понять вообще о чём идёт речь, то есть возможность. Один офицер, который служил с отцом в Чимкенте, сам был из Москвы и там жила его семья, любезно пригласил, если я захочу – то они и встретят меня и всё покажут и отправят обратно.
Таким образом, на «семейном совете» было принято решение – слетать и посмотреть на этот неизвестный и загадочный МИИТ. Отец, как всегда решил все «технические вопросы» с билетами и о конкретном «дне открытых дверей» в институте (тогда они были в разные дни в каждом и шли два дня). Я вполне оценил это решение и помощь родителей. Таким образом я на весенних каникулах оказался в Москве.
 
Это были три незабываемых дня в Москве! Отец меня предупредил меня перед отъездом, как о «страшней тайне», что это еврейская семья, поэтому никаких шуток, анекдотов или насмешек по этому поводу, даже разных глупых вопросов по поводу или без повода не задавать. Прямо сказать, ничего необычного я тогда там для себя не заметил, но всегда помнил «инструктаж» своего отца. Они встретили меня в аэропорту и вместе поехали к ним домой. Семья офицера была из жены и дочки моих лет.

 Мама оказалась простой, радушной хозяйкой, практически весь день, находилась на работе, ведь я приехал среди недели. Дочка оказалась своеобразна, не глупа, можно сказать – необычна, так как училась в Малой академии наук, под руководством уже тогда известного профессора Капицы, увлекаясь научными разработками в области поверхностного натяжения жидкостей. Она решала задачи из журнала «Квант», это был такой журнал для одарённых и талантливых школьников, в котором были задачи по физике и математике. Все десятиклассники листали этот журнал в своё время. И решать задачи из него было очень сложно без дополнительных знаний сверх школьной программы.

Поэтому я был «сдан» ей для решения своих проблем. Жили они в Пушкино, это на электричке час езды до Москвы. Совсем близко по московским меркам. Обе они после вечерней беседы со мной, когда поняли, что я в Москве ориентируюсь хорошо, знаю схему метро и план города представляю довольно отчётливо и особо не нуждаюсь в том, чтобы со мной необходимо было постоянно ходить и водить за руку – очень обрадовались.

 Правда, я дома перед этим несколько дней усилено «освежал» свои знания по Москве, вот здесь и пригодились занятия отца. Так как они думали, что приедет из какого-то далёкого азиатского города Чимкента, из «глухомани и провинции» сельский паренёк, который совсем далёк от всего, от электричек и метро и у них будет много проблем с ним. Но после того как они подсказали мне самый короткий путь к институту, а его адрес я знал очень точно из справочника, то они поняли, что я и сам спокойно туда доеду. Но мама твёрдо настояла на том, чтобы  со мной поехала и дочка для спокойствия.

Поэтому утром мы вместе с ней поехали в Москву, она правда доехала со мной до самого института, где ждали всех приглашённых и формировали экскурсионные группы. Так как ей всё здесь было неинтересно, а у неё были свои дела в городе, то мы просто договорились встретиться в определённое время прямо на вокзале, чтобы ехать вместе назад.

Экскурсия по институту была толково организована – как только набиралось желающих абитуриентов человек 20-25, нас сразу же «отдавали» двум студентам – парню и девушке и они, работая в паре, вели нас по институту. Ребята больше спрашивали у парня, а девчонки жались больше к девушке. Хоть они были не намного старше нас, но уже держались уверенно, довольно ловко, кратко и доходчиво отвечали на все интересующие нас вопросы.

Мы шли по всему огромному зданию, поднимаясь и спускаясь по лестницам, переходам, заходя или заглядывая в аудитории в которых нас тоже встречали студенты и студентки, отвечавшие на все наши вопросы. За продолжительное время мы осмотрели классы, лаборатории, побывали в практическом зале поразившем нас больше всего. Там на огромном столе, размером примерно метров 10;10 была изготовлена настоящая железная дорога с паровозами, стрелками, рельсами и семафорами на которой целые составы носились, как нам казалось с бешеной скоростью, на фоне полей, гор, станций, горных тоннелей, деревьев, коров и автомобильных дорог. Всё здесь было сделано очень красиво и аккуратно.

 Управлять всем этим движением можно было с помощью специальных кнопок, тумблеров и ещё чего-то нам не понятного. Такой огромной действующей железной дороги я никогда больше в своей жизни не видел. Какими жалкими пародиями на это показались те детские железные дороги – предмет восхищения всё моё детство, которые привозили тогда только из ГДР. Там один паровозик и три вагона ездили просто по кругу, а здесь… Такого я просто не мог себе представить. Во время экскурсии мы узнали от студентов почти всё, что хотели: условия жизни, учёбы, где проходят практику, какие стройотряды формируются летом, размер стипендии, когда сдавать экзамены и зачёты. Самое удивительное в институте было то, что всё там было пропитано неуловимым духом железной дороги.

Картинки и плакаты в коридорах, в аудиториях, наглядные макеты паровозов, тепловозов, электровозов разных моделей, а также вагоны разного назначения, сами преподаватели в железнодорожной форме и ещё много всего разного, дающего понять, что ты попал в другой мир – мир железной дороги.
Главное для себя я там понял, что у меня в душе не появляется какое-то чувство отторжения всего увиденного. Это всё показалось мне вполне естественным продолжением образования и могло бы стать делом всей жизни. Из множества разных факультетов я решил остановиться на том, где готовят начальников дистанций пути. Так объяснили нам, что выпускники этой профессии получают какой-то небольшой участок на дороге и отвечают за прохождение составов, ремонт и его работоспособность.

 Может быть, если бы я не поступил в военное училище, то стал бы неплохим начальником дистанции? Кто знает? Но моя судьба повернула по другой дорожке. Как хорошо и вовремя помогли мне мои родители осмыслить этот вопрос. В-общем этот день практически ответил на все интересующие вопросы, которые были у меня. Я был очень рад этому событию в плане того, что МИИТ из неведомого и эфемерного состояния сегодня превратился во вполне понятную и ощущаемую реальность. Всё вроде бы стало на свои места ясно и понятно. Наконец-то можно было сказать, что выбор сделан. Когда я ходил в стенах МИИТа мой внутренний голос вроде бы соглашался со мной, а интуиция в этих делах – большое дело! Правильно говорят: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать!»

Второй день был у нас «развлекательный», её мама купила нам билеты в концертный зал им. Гнесиных на концерт, я уже точно не помню кого, кажется какого-то квартета. Мы с утра собрались и поехали в Москву, там у неё были какие-то дела в своей академии, а я в это время часа два мог спокойно погулять. Выйдя из метро, я сходил на Ленинские горы, наслаждаясь видом МГУ и Лужников, обошёл все магазины и ларьки.

Затем, как и планировали вместе с ней пошли в музей им. Пушкина. В нём я тоже был один раз в жизни, именно в то время. В музее было обилие скульптур, картин, всяких поделок из разных камней, кости, янтаря – всё это поражало меня, но я уже тогда поймал себя на мысли об их практичности: например определить разницу между дорогой картиной 18 века и висящей рядом современной картиной – на глаз практически невозможно. А если нет никакой разницы, то на это просто наплевать, что висит на стене – за один миллион рублей или за сто рублей – практической пользы от картин нет никакой и как сказал кто-то из великих: «Если только она не закрывает пятно на обоях!». Съесть не съешь, укрыться не укроешься и одеть не оденешь. Совсем другое дело марки!

Единственное, что я хорошо запомнил в музее – это прекрасный буфет в котором мы не спеша пообедали. Именно тогда я впервые увидел и попробовал «экзотический» тогда напиток «Байкал». Это было самым незабываемым событием, запомнившимся мне из посещения музея! После этого мы поехали на концерт. Сам бы я конечно никогда бы не пошёл на такую ерунду. Классическая музыка для меня существует где-то отдельно и живёт своей параллельной мне жизнью, абсолютно не пересекаясь со мной.

 Но тогда, отказаться было неудобно, её мама очень хотела сделать мне приятное и с большой радостью вручила нам билеты на этот концерт. Не знаю, может быть, она и старалась как лучше или просто ничего лучше не нашла, а может быть, хотела приобщить нас к высокому искусству. Я никогда раньше, да и позже тоже в своей жизни на такие концерты больше не ходил. Так он и остался в моей жизни первым и сразу же единственным. Публика собралась здесь солидная, весь зал был заполнен, на сцене все два часа пока шёл концерт, сидели четыре человека и «пилили» что-то мне совсем не понятное – какие-то сонаты, фуги и этюды.

Первые минут двадцать я слушал внимательно, действительно пытаясь что-то понять, а всё остальное время просто сидел, размышлял и думал о своём, разглядывая зал и других зрителей. Ощущение от зря потраченного времени не покидало меня всё выступление. Подруга же моя сидела спокойно, абсолютно ничего не выражая, мне тоже было неудобно критиковать и я, воздерживаясь от выражений, спокойно сидел и скучал, делая вид, что это мне тоже интересно. Домой мы вернулись уже поздно вечером уставшие от впечатлений. А на следующий день я улетал, дочка провожала меня до аэропорта, хотя я и уверял, что сам доберусь, но она довела меня до самой регистрации.
 
В-общем, поездка в Москву многое прояснила и не прошла даром – всё там увиденное: институт, концерт, Москва – я ещё долго вспоминал в жизни. После поездки, которая подвела окончательную черту, я объявил свой план действий: сначала я еду с Серёгой Степановым в АВОКУ, а если не поступлю туда – еду один в Москву и попытаюсь поступить в МИИТ, ну а если…, то уже так далеко я не загадывал. Отныне я решил для себя у меня два пути: или стать офицером или железнодорожником. Мама опять начала свою «тихую пропаганду» – в Чимкенте тоже есть институты, хотя и выбор небольшой.

Кроме химико-технологического института, который был основным в городе, ещё – институт культуры и физкультурный, да плюс филиал медицинского из Алма-Аты, вот и всё. Последний отпадал автоматически, к физкультурному институту надо было готовиться и что-то иметь (желание, разряды, награды на соревнованиях), а в культуру – я сам знал, что с музыкой у меня полный завал. Оставался реально только химико-технологический институт. Мама уверяла что, окончив его можно работать на ЧФЗ, ЧСЗ, химфармзаводе или ещё где-нибудь. Может быть, в её словах и была доля правды. Ведь она, как опытная и не глупая женщина, заглядывая наперёд, ясно понимала, что хоть та хоть эта профессия не позволит мне быть дома рядом с ними. Но я настаивал на военном училище.
 
Отец, как правило, в эти долгие разговоры не вступал. На все вопросы отвечал как всегда, что надо выбирать самому. Но против военного училища не возражал и всё-таки дал несколько хороших практических советов. Если выбирать из всех, то лучше всего выбирай – командное мотострелковое – будешь командиром! На мой вопрос о том, а как же он сам учился на артиллериста, затем на ракетчика, и в конце службы стал политработником, а мне советует быть мотострелком. Объяснил кратко: «Делай, как я говорю, это верное решение – не пожалеешь!»

А второй совет был такой, если выбираешь военное мотострелковое училище, нужно выбирать его в Алма-Ате, это «наш» округ – САВО, хотя до неё от Чимкента и 700 километров. Ближайшее к нам такое же мотострелковое училище есть и в Ташкенте – всего какие-то 120 километров, но это было ТуркВО. Тогда я слабо понимал между ними какая разница, но потом оценил всю мудрость отцовского совета.

Чимкентская строительная бригада, в которой служил отец, да и вся его служба с 1966 года проходила в САВО, поэтому он и советовал учиться в нём, потому что он был ему близок и знаком по годам службы и есть сослуживцы, которые могут помочь в трудную минуту. А ТуркВО хоть и рядом – в Ташкенте, но это совсем другая история и другой незнакомый мир. Видимо ему самому тоже было нелегко одобрять мой выбор, хорошо зная свою офицерскую жизнь, которая прошла у него самого по гарнизонам и нельзя сказать, что он не любил меня или ему было всё равно. Просто у него была такая любовь, без яркого выражения и восторгов, без соплей и эмоций, но я всегда знал и чувствовал это – он любит меня, хоть и не говорил это никогда вслух.

 Ведь это нам обоим было и так понятно, и совсем не обязательно что-то говорить. Видимо он хотел дать мне шанс попробовать себя, проверить – смогу ли я выдержать суровую пору «абитуры» и сдачи экзаменов. Может быть, это и было правильным решением, ведь надо иногда давать человеку попробовать, как говориться «мордой в грязь», чтобы он мог что-то понять в жизни и вообще понять самому – чего ты стоишь. Как бы то ни было, решение о поступлении в АВОКУ было принято обдуманно. Серёга и его отец (вот я не помню, кем он был, но точно не мотострелком, раз служил в Сары-Озеке) это тоже одобрили.

 Поэтому уже на приписке мы с ним твердили одно, твёрдо решив дальше идти вместе и держаться там вдвоём. Поэтому учёба с  зимы пошла спокойнее, уже планомернее, заранее зная какие экзамены придётся сдавать. В это время мы с ним обошли всех, каких было нужно врачей, заполнили все документы, взяли характеристики со школы и участковых и в военкомате нам сказали, что всё у нас нормально. Теперь нам нужно было только ждать вызова из училища.
 
Вся учёба в школе той весной была необычной, потому что все понимали – это наша последняя весна, когда мы вместе, скоро придётся прощаться со школой и детством. Уроки, даже совсем скучные и неинтересные казались счастьем. Вот ведь как бывает – десять лет назад, когда я ещё только начинал учиться в первом классе нашей гарнизонной школы – даже не верилось тогда в то, что пройдёт десять лет – и придётся выпускаться! 10 лет казались таким долгим сроком, что его просто невозможно дождаться! А вот теперь – надо же, когда до выпуска оставались сначала месяцы, а потом уже и дни – ты ясно понимаешь, что вот оно окончание, почему-то хочется – пусть дни идут помедленнее и ты наслаждается ими.
 
Последние дни в школе слились в одно грандиозное событие-праздник. Фотографирование на общее фото, торжественная линейка, последний звонок, где я передал знамя следующему, сбор денег на выпуск, расписание выпускных экзаменов, волнения над вытянутым билетом и темами сочинений, весенний бал, где Вишняков, Женька и Тимур играли так, как играют знаменитые музыканты на своём последнем концерте. Директор сказала им готовить себе смену, и поэтому у них был огромный «кастинг» по вечерам – ведь хотелось всё отдать достойным людям, чтобы помнили добрым словом.

Игорь Вишняков твёрдо решил поступать в институт культуры, Женя с Серёгой в училище на специальность по ремонту холодильников, а Тимур в мелиоративный техникум, на что-то связанное с геодезией. Все они там учились пока я «умирал» в Алма-Ате в военном училище и встречались мы только, когда я приезжал в отпуск.

Вот так и пролетели последние дни в школе, сдав все выпускные  экзамены, мы и «докатились» до выпускного вечера. И удивительное совпадение – он совпал с моим днём рождения! Именно 28 июня – в день моего 17-летия судьба преподнесла мне такой подарок. Поэтому дома праздник решили не отмечать, раз всё так совпало и мы, как все выпускники будем отмечать и гулять всю ночь, бродя и встречая рассвет взрослой жизни. Родители организовали нам выпускной банкет, накрыв столы в нашем спортзале. Но сначала была торжественная часть, собрание, на котором собралась масса народу – все выпускники, родители, учителя и зрители.

Выдавали по одному, вызывая на сцену и вручая аттестаты за 10 класс. Когда я вышел на сцену то, увидев глаза моих родителей, которые выражали огромную радость, одноклассников с нетерпением ожидавших своей очереди и хлопающих учителей – огромная радость от долгого ожидания этой минуты тоже охватила меня. И только в ту минуту я чётко осознал, что вот он – конец школы! Наконец-то свершилось! И теперь уже больше не надо будет вставать утром, собираться и идти в школу – то чем я занимался все свои последние десять долгих лет! О как я был наивен в своих мечтах и тогда не знал своего будущего! Буквально уже через несколько дней, меня утром подбрасывала суровая команда «Подъём!»
 
После вручения мне документа и когда мы его внимательно изучили, с удовлетворением увидев, что там сплошь одни пятёрки, отец просто сказал:
- Давай-ка, сынок его сюда мне! – и предусмотрительно положил его себе во внутренний карман пиджака – Тут ему спокойней будет! А ты давай – гуляй! А мы с мамой пойдём домой.

Выпускной вечер удался на славу, все проблемы отошли на задний план, все веселились, радовались, постоянно ходили туда-сюда по тёмным школьным коридорам, заглядывали в свой класс, последний раз присаживались за свой стол. На доске вывели мелом: «Прощай, школа! Выпуск 1977 года!» Все расписались мелом на ней, стараясь сохранить память об этом событии и  об этой последней ночи. Все окончательно поняли, что это конец детства – закончился первый этап в жизни и впереди нас ждёт взрослая жизнь и огромные ещё неиспользованные возможности. Кто-то тайком принёс бутылку шампанского и мы в классе, в темноте открыли её и все отпивали по глотку из одного стакана по кругу.

Это было так романтично: ночь, наш любимый класс в котором мы провели много времени и ощущение того, что всё это последний раз – завтра наступит утро и мы уже никогда не соберёмся вот так – все вместе! В конце вечера, ближе к полуночи кто-то предложил идти на Центральную площадь и там ждать восхода солнца – встречать рассвет. Часть класса бурно согласилась, другие же были против, так как до него надо было ещё часа четыре ждать, поэтому праздник тихо свернулся после того как всё отметили в спортзале. Родители начали убирать всё со столов и я, когда вышел на улицу со всеми, тоже решил никуда не ходить, чтобы не искать никаких приключений. Так как у меня дома на столе уже лежала повестка – вызов в АВОКУ, на которой было ясно чёрным по белому указано, что уже 5 июля мне необходимо быть там.

Поэтому всякие осложнения в виде болезни, переломов, синяков и т.п. могли сорвать поездку и поступление.
Таким образом, после выпуска из школы №45 вместе с аттестатом зрелости мне на память осталась фотография всего нашего 10 класса. Она так и осталась дома у родителей, потерявшись по ходу жизни, а тогда я её поставил у себя на столе – они так и лежали рядом друг с другом. Фотография класса – как напоминание о прошлых годах и повестка – простая казённая бумажка, размером не более ладони, с вызовом в Алма-Ату – как символ новой, неизвестной ещё тогда мне новой жизни.

 Там чётким сухим и казённым языком было написано, что мне – Азарову Артуру Евгеньевичу необходимо было явиться в военкомат для получения всех документов. Хоть я и готовился к этому событию и ждал её, но всё равно это произошло как-то очень быстро, на душе стало тревожно, смущала какая-то неизвестность.
 
Лёжа в своей комнате, я в последние дни с любовью разглядывал её: письменный стол набитый разными нужными мелочами, магнитофон, ковёр на стене, карту, шкаф полный моих вещей и книг, любимую коллекцию марок. Учась в 9-10 классе, жизнь у меня как-то наладилась, вошла в свой привычный ритм, была тихой, уютной, спокойной и размеренной и я, чего скрывать к ней привык. Здесь в ней всё было для меня понятно. А вот эта белая бумажка вырывала меня из этой жизни, полной любви и заботы моих родителей, которые всегда были рядом, и тянула куда-то далеко из дома, от друзей к которым я уже привык, в новую неизвестную жизнь.

А что там впереди ждёт меня? Если бы мог тогда кто-нибудь сказать мне, что ждёт впереди или какая-нибудь машина времени смогла бы перенести меня на 10, 15, 20 лет вперёд таким образом, что можно было бы заглянуть в своё будущее – то не знаю, выбрал ли я это? Поехал бы себе в Москву, попробовал бы поступить в МИИТ, связал свою жизнь с железной дорогой и моя жизнь, наверное, пошла бы совсем по-другому.

Но решение уже было принято, отступать было поздно. С Серёгой Степановым мы перезванивались каждый день, решая, что брать с собой, что одеть и т.д., поддерживая себя этими разговорами. Собравшись в военкомате в назначенный день, мы узнали о том, что нас таких желающих кандидатов из Чимкента поступать в АВОКУ набралось человек десять, а один парень уже ехал второй раз. Поэтому все решили, что он и будет старшим, ему выдали проездные документы на всех, бумаги с нашими фамилиями и офицер напомнил, чтобы мы приехали туда без опоздания, иначе у нас будут большие проблемы.

 Выйдя на улицу, мы обменялись телефонами и условились собраться сразу на вокзале, когда будут куплены билеты старшим. Очень долго мы «впитывали» информацию об училище того пацана, который ехал второй раз. Он сдал все экзамены, но прошёл по конкурсу, поэтому он целый год занимался, и твёрдо решил ехать уже второй раз. Он рассказывал нам о том, как организованы экзамены и где мы будем жить и прочие «ужасы» абитурской жизни.
 
Дома отец прояснил несколько моментов – оказывается, если я поступлю, то домой уже не вернусь, а приеду только зимой в отпуск, не раньше февраля. Сдавать экзамены и жить придётся на полигоне, за 50 километров от Алма-Аты в пустыне, поэтому брать с собой что-то ценное и дорогое нет необходимости. Взять нужно только самое необходимое, минимум – при чём такое, что не жалко было бы выбросить. Придётся терпеть бытовые трудности с жильём и питанием. Спасибо ему за эту информацию, что он уже дома подготовил меня ко всему морально и всё увиденное там для меня уже не было неожиданностью. Поэтому последние несколько дней я посвятил обходу моих любимых мест в Чимкенте, запоминая их в своей памяти, просто хотелось побыть одному, наедине со своими мыслями.

 Мы всегда жили втроём: папа, мама и я. И вот я впервые в своей жизни собираюсь уезжать из дома так надолго. Как будут они без меня? Я последний раз не спеша прошёл через Центральный парк, повернул на площадь с самолётом им. Куйбышева, и назад через старый город – впитывая это всё в себя и уже как-то чувствуя почему-то, что не скоро это всё вновь увижу. Вокруг меня ходили люди со своими проблемами и никому не было дела до того, что я завтра уезжаю.

Отец с работы принёс выцветший и совсем не новый солдатский вещмешок, сказав, что вот с ним я и поеду в новую жизнь. Мама сразу почему-то расстроилась, долго и упорно его стирала, чтобы в нём ничего не осталось от солдат, как она объясняла – «всякой заразы». Вид солдатского вещмешка долго сохнувшего на верёвках в лоджии очень ярко врезался мне в память – как напоминание того, с чего начиналась моя военная служба.

Мама в эти дни, как бы предчувствуя то, что я поступлю и не скоро приеду, старалась чаще быть со мной. Да и сам я уже вечерами был дома, предчувствуя долгую разлуку. Все друзья тоже были озабочены своими проблемами, поэтому каждый «варился» в своём котле. У себя в комнате я сложил все свои документы, несколько книг-учебников и тетрадей, по совету отца взял пустых тетрадей и конвертов, несколько ручек и запасных стержней к ним, комплект спортивной формы, белую рубашку и брюки, мама доложила ещё лекарств, иголок и ниток – вот получилось и всё!

 Примерив всё это в вещмешок, который принёс отец, оказалось, что всё это компактно туда поместилось и ещё осталось место. Мама заботливо в пакет сложила мои умывальные принадлежности, а отец от себя ещё добавил алюминиевую ложку и солдатскую кружку со словами: «Всегда пригодиться!» Мешок уже был в готовности сложен и стоял в углу комнаты, когда раздался звонок о том, что на четвёртое число взяты билеты и собираться необходимо за час до отхода поезда в условленном месте на вокзале.
 
Последний вечер перед дорогой я хорошо запомнил. Мы долго сидели в зале, все делали вид, что смотрят телевизор, но каждый думал о чём-то своём. Уже давно надо было идти спать, но никто не решался сказать об этом, пока глаза не стали слипаться. Никто ничего не говорил, уже не обсуждали вопрос ехать или нет, так как все понимали, что впереди нас ждёт новая жизнь и оттягивать дальше некуда.

Утром мама ещё кое-что добавила в мешок из еды - пару консервных банок и хлеб. Отец вручил мне в руки десять рублей сказав, что этого вполне хватит на всё – ведь там будут кормить, а если не поступлю, то выпишут проездные документы на обратный путь так же бесплатно. Мама по секрету тоже передала мне ещё десять рублей «на всякий крайний случай». Да и у меня самого собралось не более десятки из своих запасов. Вот с этой суммой и с солдатским вещмешком за плечами я поехал из дома «покорять мир». И вот это было настоящим началом моей военной жизни. Но это уже совсем другая и отдельная история…