Глава 8

Нина Бойко
      Ваня знал, что армия –– это муштра, строевые занятия, сборы, учения, и был готов к этому. Не знал только, где придется служить.  Не хотелось,  чтобы   далеко от дома, но служить ему пришлось  на Алтае, в городе Бийске. Войска  назывались инженерно-техническими,  по-простонародному –– стройбат.

     Месяца четыре он не мог  втянуться в армейский распорядок.  Но   постепенно жизнь воинской части  стала его жизнью,  Ваня забыл МТС и Подолец,  и только  о матери   переживал: как  она там? 

     Появились друзья. Один из них,  Николай  Лукошков, был  родом из Бийска.  На увольнения  брал   Ваню с собой,  гуляли по городу, бывали в городском  саду,  ходили к  Николаю домой.  Большой любитель поговорить, он рассказывал  Ване  обо всем подряд.   
      ––  Народу  к нам из России  навалило  в позапрошлом году! С узлами,  с детями!  А я с двухколесной тачкой –– возил  их  пожитки,  пока они  тут  углы искали.  Голодуха у них там была, говорят, страшная!  Мы-то ладно, тут Монголия рядом,  мы баранами да прокормимся…  А  в прошлом  году я  чуть  девку не утопил.  Мы на  остров поплыли, перепились,  я сдуру  стал с лодки прыгать,  а  она на корме сидела.  Так и ухнулась вниз башкой, а на нее сверху аккордеон.  Он плывет, растянулся мехами, как крокодил,  девка тонет, а я  «крокодила» спасаю.

      Отец Николая  был поваром в их части.  Ваня видел, как  к забору  военного городка  подъезжала лошадь, впряженная в тележку,  на тележке стояла бочка,  и Сергей Сергеич,  протащив фляги  через дыру в заборе, сливал в бочку  помои.  Его младший сын  Павлик  отвозил помои домой кормить   скотину.  Зная  печальное  положение  Ваниной матери,  Сергей Сергеич,  сэкономив   круп,  давал ему, чтобы  выслал в Квитки, ––  продуктов солдатам хватало,  а большого надзора   со стороны начальства за ними не было. 

      Ваню здесь всё устраивало,  он решил окончательно:  после службы  останется в армии.  Вызовет мать, избавит  от    полуголодной жизни.   Ему сейчас даже совестно было  думать о том времени, когда  высшим  счастьем казался  полный желудок.  Мать писала  –– не сама, конечно, а кто-нибудь за нее, –– что колхоз принял  «Примерный устав»,  дающий крестьянину право выращивать на своем огороде всё что угодно и продавать излишки  на  рынке.  Они с Домной насадили  табаку:  самый надежный товар.  Большие планы строила, но Ваня знал: сама она табак продавать не повезет, некогда;  сдаст перекупщику, и получит гроши.   

      Однажды, находясь в увольнении, когда сидел у Николая дома, вошел  бледный, с трясущимися руками Сергей Сергеич. Глянул на кадочку с китайской розой и  заплакал:
      –– Цветет!  Не цвела до сих пор! 
      –– Ты чего это? –– испугалась  жена.   –– Это же я  бумажных цветков купила, приделала.  Что с тобой?   
      Оберегая остатки сил, он  рассказал. Батальон сегодня вернулся со стрельбища, не было только  роты Погодина.  Прошло четыре часа, пора выливать остатки завтрака из котлов, готовить обед, а  роты все нет.  Сергей Сергеич подождал еще, жалея ребят: вернутся голодными, –– и распорядился очистить котлы.  Вскоре  подъехала рота,  и капитан  прибежал на кухню. 
      ––  Вы что, инструкции, что ли, не знаете? –– разозлился Лукошков.
      –– Не твое дело!   
      –– Завтрак  уже вылит, а  обед не готов.
      –– Чего ты мне арапа заправляешь! ––  Погодин в грязной одежде полез по котлам.
      Трепетавший перед санитарным врачом, Лукошков огрел его черпаком по спине. 
      –– Т-тыы! –– озверел  Погодин.  –– Волю взял?..   
      Перед обедом   врач снял пробу. Все было в порядке, все, как надо. Но  вдруг  у  солдат  начался  понос.  В уборные очередь, кому невтерпеж,  бежали  на  насыпь  через дыру в заборе.  Погодин  орал, что повар хотел отравить  солдат.   Притащил  Лукошкова  к политруку, и тот, не долго думая, сунул ему в рот дуло револьвера:
      ––  Вредительство замышлял?!
      Сердечник Лукошков ловил руками графин с водой и все не мог поймать:  графин стоял далеко, а ему казалось, что близко.  Вошел командир части,  спросил повара, брал ли санитарный врач пробу, прежде чем солдаты  пообедали?  Сергей Сергеич ответил, что да, конечно:  ел суп, макароны  с  тушенкой,  выпил компот.
       –– Что ж он  сам-то  не обдристался? 
       Лукошкова освободили, а на другой день уже все знали, что  по наущенью  Погодина   врач налил в  макароны  касторки.  Обоим грозил трибунал, однако политрук и комбат  решили не  доводить  дело до суда.

      В   сентябре   батальон выехал  на  плановые  учения. Колесный и галечный шум, крики взводных  врезались в  утреннюю тишину,  будили  дома на противоположном берегу Бии, будоражили  бор. Туман еще только отступал  с реки, и солнечные лучи косо вспарывали  ее  поверхность. Готовили переправу. Копер  вхолостую сосал воздух, потом  ударила в сваю. Запыхал второй копер,  третий…  Солдаты  потащили канатные бухты и прогоны.

      Ванин напарник,  споткнувшись о камень,  качнулся и едва не упал,  отбросив прогон. 
      –– Ты что?! –– взвыл  Ваня.  –– Чуть мне плечо не  отшиб!
      –– Тише! –– парень прополз к понтону. –– Ф-фуу,  пронесло, не пробило.
      –– А-аа! –– раздалось над рекой, –– кого-то ударило при натяжке троса.

      Кричали с  эстакад. Кто-то зло возмущался, что третья рота  использует под эстакаду каменный выступ, кто-то, смеясь, доказывал, что смекалка –– великое дело.  Сосновый бор  чутко  впитывал в себя новые  звуки и  качал  высокими  верхушками. 
      –– Пароход, пароход  плывет! –– из-за мыса  вынырнула пыхтящая машина.
      –– Здорово, Санька с трубкой!
      –– «Анатолий»!  –– закричал Николай у самого уха Вани.  –– Я  с него тысячу  раз нырял!
      –– А это что за  бревно  сбоку  от колеса?
      –– А чтоб в колесо  что-нибудь не попало. 

      Пароход приблизился,  можно было прочитать название «Анатолий». Букву  «т»  загораживал верхний конец бревна.  С  недостроенного моста, где стояли Ваня и Николай, замахали  красным флажком: осторожней! Бурун воды под колесами  парохода ослабел.

      Мост боком вело по течению,  расстояние между ним и пароходом  сокращалось, и Ваня  увидел на палубе поразительной  красоты девушку! Облокотясь на поручень, она смотрела на солдат.
       –– Дора! –– закричал  Николай. –– Дора!
      Пароход проплыл мимо.
      –– Кто она тебе? –– спросил Ваня, сильно волнуясь.
      –– Мамина сестра.  Она в Октомино живет.
      –– В Окто-омино?  Там ведь Енька моя  живет!   
      –– Во как судьбинушка  сводит!   
      –– Она замужем? 
      –– Была, муж погиб.   

      Третья  рота  справилась с заданием,  далеко за собой оставив всех остальных.   Капитан  скомандовал:  на берег.  Перебрались.
       –– Смиррр-на!  Равненье на прраа-во! –– ротный  устремился  к комбату.  Не доходя пяти шагов,   резко вскинул правую руку:  –– Товарищ  полковник, третья рота задание выполнила.
      Отступил  в сторону, оставшись  стоять по стойке «смирно».
      Комбат  подошел  к  солдатам.
      –– Здрав-жел-тов-полк! –– пронеслось дружно и отдалось эхом с другого берега.
      –– Больные имеются?
      –– Никак нет.
      –– Разрешаю перекур с дремотой.
      –– Разой-дись! 

      Хорошее настроение начальства передалось и солдатам.  Развалились под соснами,  курили, травили анекдоты.  Ване хотелось расспросить Николая о  Доре: ни разу  не видел таких красавиц; но Николай,  сидя в сторонке,  спал.         Ваня в своей жизни влюблялся не один раз:  в  Квитках,  в  Подольце,   в Бийске  влюбился в Верочку,  танцевал с ней в городском саду;  но  никогда не думал, что женщина может встряхнуть все  его существо!  Над  головой сквозистым рисунком синело небо,  курлыкали журавли, и Ване хотелось сорваться с места и вместе с ними лететь в Октомино –– к Доре!

                21    

     Упершись рукой в раздаточную стойку,  Погодин  подозвал Сергея Сергеича:
      –– Приходи в воскресенье. У жены именины.  Николая бери,  я    отпрошу.
      –– Ладно,  –– Лукошков понял так, что Погодин  хочет  с ним помириться.  –– Что  в подарок-то ей  купить? 
      –– Брось, ничего не надо.   
      –– Да нет, как же?  Ладно, что-нибудь придумаем с Колькой. –– Лукошкову было  приятно, что  капитан приглашает его вместе с сыном. 

      В воскресение  Сергей Сергеич  надел  пиджак, Николай  начистил сапоги,  затянул ремнем талию, –– и пошли.  Погода уже портилась:  после нежного  бабьего лета  зачастили  дожди.  Идти по дороге, где летом в три слоя пыль, а сейчас столько же грязи, не хотелось,  пробирались вдоль заборов по   заскорузлой крапиве  и  лопухам. 
      –– Не сапоги измараю, так  штаны изорву, ––  досадовал  Сергей Сергеич.      
      У церкви стояли женщины,  с усмешкой наблюдая за  отцом и сыном,  которые, как  воры,  жались  близко к заборам.   Николай пропел:

                На березе сохнет лист морковный,
                Под березой дремлет муравей.
                До чего люблю я Бийский звон церковный,
                Он всегда звенит в душе моей.

      Песня была очень известной  и очень длинной, но  Николай знал только первый куплет.
      –– Бать,  с чего  это на березе морковные листья?
      –– По цвету, может?
      –– Ну, а муравей-то к чему?
      –– Для  складу, наверно.  Как думаешь, наш подарок имениннице подойдет? 
      –– А чё ж  не подойти-то:  косынка, как косынка,  все бабы носят.
      –– Откуда  у тебя, Колька,   слова такие:  «бабы»?! 
      –– А ты их будто не знаешь?
      –– Знаю, да не говорю.
      –– Говорил, поди, когда молодым был.

      К  Погодину  пришли припозднившись.  Капитан сам  встретил.  Похлопал по плечу  Николая,  пожал руку  его отцу.  В комнате за столом  уже сидели  гости,  Погодин представил  им Лукошковых, и  Николай  несколько оробел, увидев  комбата. Но тот подмигнул ему:  ничего!

      Стол был заставлен тарелочками  с сыром и колбасой;  в  салатниках   огурчики и помидоры;   посредине стола  водка.  Гости уже изрядно  выпили, так что  Лукошковы угодили  под танцы и под «штрафной».  Для Николая  до краев  налитый  стакан, был  ерундой,  но  Сергей Сергеич, выпив,  тяжко задышал и  вышел на улицу: сердце  подвело.   

      Завели  патефон. Николай под шумок  тяпнул еще стакан. Не  закусив,  вышел в круг,  вприсядку  увиваясь  за именинницей.
      –– Ух, ты! –– хохотнул комбат. 
      Однако плясуна перехватила полногрудая   барышня, выдавив его к порогу, а оттуда в сени.  Ее  горячие руки  обвивали шею солдатика, сползая на грудь, расстегивая пуговицы гимнастерки;  Николай  сладостно обмирал,  но   вошел отец.
      –– Отдышался? –– подосадовал   сын.
      Барышня   заскочила в избу. 

      …Утром Николай  дико уставился на  толстую девку, лежавшую рядом с ним.  Свет в окне  был  сукровично-противным,  голова  трещала. 
       –– Ты кто? –– он потрогал ее.
       –– Ммммм…
       –– Да проснись  же!  Как я сюда попал?
       –– Ммммм…
      Николай в изнеможении  откинулся на подушку:  «Черт знает, откуда она взялась?   Комбат  тут еще…»
      –– Слушай,  мне в часть надо, –– растормошил девицу.  ––  Как выбраться-то  отсюда?
      –– Спи,  Степа тебя отпросил.
      –– Какой Степа?
      –– Мой  дядя,  капитан  Погодин.
      «Бляха-муха!  –– слетел с кровати Николай. –– Вот вмазался!»  Натянул кальсоны,  оделся и,  натыкаясь на  шкафчики  и  этажерочки,  выскочил  в сени.   

      В часть бегом бежал.  Влетел к отцу,  волосы дыбом.
      –– Ты  как  меня бросил?  Ты что, не  понял,  куда меня  втягивают?
      ––  Не ори, не зажученный.  Я тебя нашел?  Я тебя искал, не нашел!
      ––  А куда я делся?
      ––  А мне откуда знать?   
      ––  И что теперь? Сватов засылать?  Ну и тварь же этот Погодин!

                22
 
      Александра Васильевна насмерть перепугалась.  Для нее сын все еще был ребенком.  Плакала, в церковь сходила: не вразумит ли Господь  ее Кольку, не раздумает ли он?  Какая женитьба, если  в армии служит?  Да что ему девок никогда не было –– кинулся вдруг? Но соседки ее успокоили:  пусть женится, может, дурить  перестанет,  а то ведь  то пьяный, бывало, то  напёрстничает  не боится, что  рожу набьют...  Всей  Казанке  известен  своими  художествами.

      Решили с  Сергеем Сергеичем  идти сватать Погодинскую племянницу,  но  спохватились, что  не знают ни имени ее, ни адреса.  Сергей Сергеич,   заикаясь, расспросил об этом Погодина, и по  припорошенной снегом дороге  потащились с женой в сторону Морозихиной мельницы.  Всю дорогу Александра Васильевна  шмыгала носом, не желая мириться с тем, что  Колька женится с бухты-барахты.  У ворот  дома будущей невестки  вытерла мокрые щеки,  поправила полушалок и взялась за калитку. 

      –– Кто та-ам? –– пропел женский голос, когда супруги постучали в дверь.
      –– Клава  здесь живет?
      –– Зде-еесь… ––  Слышно было,  что за дверью шушукаются.
      Сначала Лукошковы  ничего не различали перед собой: от волнения и  потемок. Но все-таки Сергей Сергеич кое-как разглядел стол. Вынул из кармана  «Московскую»,  поставил на него.
      –– Вот, значит… ваш товар, наш купец.  Пришли мы сватать Клавдию за нашего сына Николая.   Ну,  Клавдия, согласна ли ты? ––   желал всей душой, чтоб она отказалась.
      –– Согласна.
      Хозяйка    собрала  угощение. 
       –– Ну чё, будем устраивать тещины судачины или уж попросту –– по рукам? –– спросил ее Лукошков.
      Она обтерла о подол руку и подала ему.
      Всё сватовство заняло меньше часа.

      По дороге  домой  Александра Васильевна  осудила  и сватью, и ее дочь.    
      –– Эко что  на стол выставили!  Мяска с ноготок  да  хлебца. 
      Сергей Сергеич шумно вздохнул: скупая семья.  Не дай бог, драки начнутся.  Колька двинет  жене,  матушка  подвернется –– и ей достанется.  Колька такой!  А  те в часть побегут.  Э-ээх-ма! 

      –– Отец! –– всполошилась  Александра Васильевна. –– Мы же с  ними не сговорились, сколь денег-то нам вносить?  Или уж на себя всё возьмем?  Как  подадут гостям  такие кусочки, как нам,  со стыда  посгораем,  родня проходу не даст.  Мы, Сереженька, давай так сделаем:  картошки с мясом натушим, пельменей настряпаем, самогонки нагоним,  а они –– как хотят. 
      Заботы о свадьбе занимали теперь все дни  Александры Васильевны.  Она съездила в село Енисейское, пригласив  на  торжество  братьев,  написала Доре в Октомино.

      Николай, в отличие от родителей, ни о чем таком не беспокоился: если Погодину надо, пусть беспокоится он.  Николай даже у невесты не был,  и не видел ее с тех  самых пор, как проснулись в одной постели.  Она сама пришла в часть.   Не заметно было, чтобы стыдилась той  пьянки-гулянки  и  утреннего пробуждения.  Накрашенная,  сумочка через локоть…   «Ладно, –– решил Николай. –– Жена не стена, только бы ребятишек  не настрогать.  А потом –– отслужу,  Погодина по боку, и ее вместе с ним!» 

      Только Ваня безмерно радовался предстоящей свадьбе: Дора приедет, он увидит ее!  Ночами не спал, сочинял, как всё будет. Его же обязательно пригласят, он же друг Николая!  Сядет рядышком с Дорой, невзначай будто бы заведет разговор о Ене;  слово за слово,  и познакомятся.  Он скажет Доре, что любит ее, что в жизни  не  любил  так  сильно, что будет ей предан,  пусть только она дождется  конца его службы! 

      А  на улице  снег завихрялся уже по-зимнему,  засыпая  непролазную грязь. Ребятишки гоняли на санках, город ожил, и лишь  вороны  портили бодрую картину своей унылой  расцветкой да каким-то мстительным  карканьем. 
   
                ***       

      Свадьбу делали в середине декабря.  Во дворе  у невесты  толпилась родня,  за оградой  перешептывались  зеваки:
      –– Гуляла, гуляла, фату напяла!
      Ваня с тремя парнями  выкупал невесту,  после чего все двинулись в  ЗАГС.  Церемония бракосочетания  не заняла много времени:  молодых расписали, поздравили;  оставалось  вернуться назад  да сесть  за  праздничный  стол.
       Ваня  кружил около Доры.  Что за женщина!  Статная, с открытым взглядом больших синих глаз, от которых синева расходится прямо  на веки, с гордой шеей…   Уселся рядом с ней,  никаким домкратом не сдвинуть, улыбался и угождал и чуть не умер от счастья,  когда  Дора   тоже  ему улыбнулась.   
       –– Я знаю, вас Дорой зовут, –– начал загодя приготовленные слова. –– Я  видел вас на пароходе,  мы  на понтонном мосту стояли.  Николай  кричит:  «Дора»!   Вы куда плыли?
      –– В Енисейское.
      –– Я думал,  в Октомино.  Туда пароходы не ходят?
      –– Нет, у нас небольшая река.
      –– У меня там сестра живет, Ефимья  Субботина, знаете?  Мы очень давно не виделись.   Передайте ей, что  как  отслужу, сразу приеду!   
      Он еще что-то говорил Доре, не сводя с нее восхищенных глаз,  и ей стало неловко.  Наконец вообще стало тяжело, и она обрадовалась, когда женщины завели  «подблюдную».
      –– Горько! –– потребовали гости.
      Николай с Клавдией  поднялись, Клавдия  стыдливо прикрылась фатой, и  за фатой не было видно, как Николай  целует ее.
       –– Повтоо-рить!  Фату ууб-рать! ––  закричали   военные.
       –– И-их, черт,  хорошо!  ––  по-лошадиному тряхнул головой подполковник, сидевший напротив Вани,  когда  молодые  выполнили приказ.
       –– Так-от! –– весело подтвердил его сосед.
       Загалдели,  зачокались, щедро разливая самогон.  Зажгли свет, поскольку за окнами не убывало зевак. 

       Николай  вел себя  строго.  Погодин, поглядывая на него, удовлетворенно   сказал  Сергею Сергеичу:
       –– Ишь ты,  понимает ответственность!
       –– Как не понять.  Жениться –– это не с поджигом по Казанке лётать.
      Приглашенный на свадьбу баянист взмок, отрабатывая плату. Лямки тянули плечи, ныла спина, но ни на минуту не прекращались плясовые и танго.     Гости  дышали  часто, жар в груди утоляли  армейским  спиртом.   Ваня  вился  около Доры,  не замечая, что  вызывает насмешки.   Что ему чужие глаза, когда  вот они,  близко-близко –– синие  озера,  и никак ими не утолиться!  Не замечал,  что  синева хмурится,  что  Дора, оглядываясь, ищет  защиты от назойливого солдатика.

      Но народ все-таки выдохся, разделился на группы по интересам и по родству.  Дора подсела  к Александре Васильевне. 
      –– Это чё это Ванька к тебе пристает? –– фыркнула она. ––   Перепил, что ли?
      –– Не знаю.  Шура, я бы лучше домой пошла.  Пьяные все,  не заметят.
      ––  Нет, чего  ты!  Сиди со мной,  никто тебя не затронет.  Свекор-то  как? 
      –– Не поймешь его.  То  не здоровается, а то сам пришел, замок в двери врезал. Спрашиваю: зачем?  Говорит, чтобы не обокрали. Боюсь я его! Помнишь,  в Барнауле есаула судили? 

      Это случилось  давно,  Дора тогда  в школу  ходила.  Отец  ушел на казачий сход, а вернулся –– волосы дыбом!  Выступал перед  казаками   есаул  из Барнаула,  красивый, энергичный, выступал так,  что заслушаешься!  И вдруг –– есаулу скрутили руки!  Позже атаман ездил на суд.  Народу набилось, рассказывал потом, не протолкнуться. Судья спросил есаула: за что он погубил  свояченицу?  Он  ответил,  что свояченица была социалисткой, не верила в Бога, и он не мог этого вынести.  К убийству готовился заранее:  врезал ей в дверь замок, чтоб войти и незаметно провернуть ключ. 

      –– Шура, чего ты  так побледнела?
      –– О-ой, сестричка моя ненаглядная! О-ой, кабы худого не приключилось!  Зверь зверем этот Никитич!  Ты едь давай к нам, брось там все, пусть подавится!  Наживешь, всей родней поможем тебе! 

      Снова запел баян.   Дору пригласил  комбат.   Ваня смотрел, как  матеро он  держит в руках ее талию.  Налил  водки. Выпил.  Еще налил.  Ухарски шагнул к жене комбата, но, почувствовав приступ рвоты,  выбежал на улицу.    Опростав  за домом желудок, обтерся снегом, пригладил волосы.   «Кто я для Доры? –– всхлипнул. –– Чинарик!»  Вернулся в избу, нахлобучив  шинель, и, не зная, куда идти, зашагал, куда понесут ноги.  Было  темно, улицы спали.  Ни огонька, ни  звездочки.   Ваня шел и шел и  не удивился, когда оказался у дома  Лукошковых.  Замерз, но все равно  решил  ждать возвращения Доры.  Только бы сказать ей, как он любит ее!   Невысказанность душила,  и думалось, что когда  он всё скажет,  ему будет  легче. 

      Но вернулись со свадьбы  только  Сергей Сергеич да два его шурина.  Пьяные.   Ваня,  как вор,  отшатнулся к забору.   Постоял,  унимая  дрожь,  и  поплелся   в часть –– брезжило утро.
                ***
   
     Николай  сердито пенял ему:               
      –– Что тебе надо от Доры?  Она взрослая женщина, баба,  ты  знаешь, что это такое?  Ей  нужен  крепкий  мужик, а не ты –– стыдливая  девка.  Вот придумал: люблю, жить без нее не могу!   У нее две дочки, так еще с тобой нянчится? 
      –– Зачем ты так? –– упавшим голосом  укорил  Ваня.
      –– А ты как хотел?  Отстань от Доры, у нее без тебя   забот по горло.
      И неожиданно обнял  друга:
       –– Я ведь тоже ее любил.  Да и сейчас люблю.  Поздно мы с тобой родились, Ванька.