Утром Маня сердито месила тесто. Поглядывая через окно в огород, где Анна подкапывала молодую картошку, злилась:
«И чего пристала к Лесникову? Ни своих, ни его детей не жалеет! Тоню-то как обидела, едва отводились. Ребенок же она, а Анька на нее как на взрослую... А и сама-то: лицо горит, глаза чокнутые. Не понимаю я этого! Мне тоже парни нравились, одного до сих пор люблю: всякий раз жаром обдаст, как увижу. Ну, так что же теперь?»
В сенях завопил сын:
— Ма-амка! Илькин отец приехал! –– сын вбежал в дом. –– Илькин отец! С чемоданами!
— Да ты чё это? Не мели! — ахнула Маня.
Позабыв о тесте, выбежала на крыльцо. «Что будет сейчас, что будет!»
… После бегства Анны Петр ходил побитой собакой. Нет, его не смущало, что над ним смеются мужики на работе и во дворе, его изводило другое: не вернуть Анну, не из тех она, кто возвращается.
— Деточки мои! — исступленно звал сына и дочь. И вставала перед глазами одна и та же картина: нарядные дети у новогодней елки.
Приезжала мать, каялась, просила его: «Езжай за имя, пушшай она, халда эдакая, хоть што делаёт! Господи батюшко, где-от Илюшка с Тоней, где они, матушки, скитаются?..»
Затаив сейчас все, что ему было во вред, Петр попытался сыграть. Собрав лицо в слезливую гримасу, сделал робкий шаг к Мане. Она попятилась, но выручил Илья, с разгона налетев на отца.
–– Па-апка!
И повис на его руках.
Не заставляя ждать, Петр вручил детям по шоколадке, поднял чемоданы и пошел за хозяйкой, выискивая глазами жену.
Когда Илья с радостной вестью подбежал к матери, Анна окаменела.
–– Тонька! –– уже звал Илья. –– Папка приехал! Тонька, папка приехал!
Девочка сегодня не отходила от Володи, видя в нем единственного заступника. Сердечко ее заметалось. Спотыкаясь, она побежала к отцу: скорее, скорее припасть к нему, родному, хорошему!
Петр распаковал чемоданы, выложил подарки. У Мани глаза разбежались от невиданных яств. А Петр, помня, как неважнецко снабжается Бийск, специально скупал в Новосибирске самое лучшее, чтобы умаслить Опенкиных.
— О-го-го! Петя! — распахнув дверь, влетел Володя. –– Здорово! — тряс руку Петра, похлопывая, поглаживая, не зная, чему радуется, но радуясь искренне. — Что, нюня - манюня, дождалась папку? –– засмеялся, обернувшись к Тоне.
— Дождалась... –– выдохнула она.
Анна эту ночь провела без сна. Где же уснуть, если день был от начала и до конца на нервах? Она заставляла себя думать о детях, хотела представить, как уедет в деревню, она еще о чем-то хотела думать, но не думала ни о чем, а только смотрела в темноту и видела высокую траву под сосенкой и себя на той траве. Под глазами к утру пролегли круги. Стоя теперь посреди огорода, трогая пальцами зацелованные губы, Анна металась: «Убежать, что ли? Через огороды с Ильей. Через трассу, в полынный яр. Переждать. Потом спрятаться у кого-нибудь, пусть Петр забирает Тоню, пусть уезжает!»
Но знала, что Петр камня на камне не оставит, если отнять у него сына.
Кое-как собравшись с духом, обмыла в бочке испачканные руки, и вошла в дом.
— Аня! — Петр устремился к ней.
«Ах, Аня, а раньше все Нюськой была?»
— Я за детьми приехал.
— На-кось! — она выставила кукиш.
— Я с серьезными намерениями, не обижай меня, Аня, –– простонал Петр.
— Барнаульским прибыл? — вмешался Опенкин.
— Новосибирским. К Валентину заезжал.
— Давай, мать, ставь, что есть, на стол, –– распорядился Володя.
От нечаянного теплого приема — Анна в счет не шла — Петр обмяк, расслабил пружины нервов.
— Я вот что решил. Решил, что заберу детей, а Аня –– как пожелает. Принуждать не стану, насильно мил не будешь.
— Правильно! –– брякнул Опенкин.
«Сейчас все выболтает Петру, а тот зарежет», –– подумала Анна. –– Самой, что ли, повеситься? Выйти, будто в уборную, и на коровьей веревке удавиться».
А Петр от поддержки свояка заговорил бодрее:
— Я ведь все понимаю. Хочу Ане руки развязать, без детей-то ей легче будет. Мать моя плачет по ребятишкам, места не находит…
Тоня, напряженно слушавшая разговор взрослых, подбежала к нему.
— Я к бабушке хочу! Я ее все время вспоминаю, мы даже не попрощались с ней, когда поехали!
— Дети, они ласку любят, — кивнула Мария. –– У нас Алешку от бабки калачом не выманишь. Балует она его, а ему то и надо.
Муж незаметно подмигнул ей. Он тоже был на стороне Петра. «Семья — дело святое. А если жена шлюха, то надо в шею гнать! Промоталась весь день с Лесниковым, ребенка чуть не потеряла, и хоть бы хны»!
— Пап, когда мы к бабушке поедем? — тормошила дочь.
— Как мама согласится, так и поедем.
— Я не хочу, чтобы она ехала, — твердо выговорила девочка.
–– Ой, давайте уже к столу! –– перепугалась Мария. –– К столу, к столу давайте…
Пили и ели все, кроме Анны: она отказалась.
–– Хватит уж тебе, покуролесила, –– пристыдил ее Опенкин.
— Держись, Аннушка за Петра, не рушь семью, –– уговаривала Мария.
— Кулаки мне твои, Петя, сниться еще не перестали! –– сказала Анна.
Мимо дома проехал грузовик, но никто, кроме Анны, не обратил на это внимания.
Петр страдальчески затянул:
— Давай, Аня, вместе забудем все, давай сначала начнем. Или хотя бы спросим детей, с кем они хотят остаться.
«А - а... Давить начал», — усмехнулась она.
Машина вторично проехала, но уже в обратном направлении.
— Какой ишак мотается? — засек на этот раз Опенкин.
— Пашка, наверно, — предположила Мария, — у него сын родился. Иду вчера, а у них дым коромыслом. Не сбил бы кого на радостях.
— Ну-ка, выйду Алешу с Ильей погляжу, — поднялась Анна. Ноги ее подкашивались: уже поняла, что за рулем грузовика Лесников.
— Чокнемся за благополучный исход, — Опенкин разлил по стопкам водку. — Знаешь, Петя, бабы ведь –– они ушлые. Где им не по нраву, волоком не затянешь. Ты вот что, оставайся здесь, строй свой домишко, и, глядишь, так заживете, что сами себе завидовать будете.
Петру кисло улыбнулся, но ответил, что надо подумать.
— И думать нечего! За год построитесь! Мы начали тоже ни с чего, а надо было, и откуда что бралось? Пойдем-ка во двор, посмотришь.
30
После свидания с Анной, Лесников сказал жене, что больше с ней жить не будет. Хочет –– пусть отдает ему старшего сына, а нет –– он исправно будет платить алименты.
Вера не испугалась: не впервой. Перебесится, в рейс сгоняет –– и опять заживут по-старому. Глянула на него, почесав затылок, спросила:
–– Жрать-то не будешь, что ли?
Лесникова передернуло: «Кто вот мы с ней друг другу? А вот черт знает, кто!»
С пышной Верой его свели на чьей-то свадьбе. Ему было все равно –– Вера, Тамара или какая другая: любил только Анну, а она предала.
Вышел на крыльцо. Над дальними деревьями протыкал небо красный светящийся конус, и очень медленно ущербная луна стала вытягивать свое тело. «Земля движется, –– подумал Лесников. –– Да, все движется помаленьку. Вот и Аня опять со мной».
Вера приоткрыла дверь:
— Чего булгачишь?
— Я с Анной был.
— С ке-ем? — подлетела жена. — Мало ей одного мужика, двух хочет? Рожу кислотой оболью!
— Стой! — отодрал Лесников от воротника ее пальцы. — Давай спокойно поговорим.
— Ну, поганка! –– завыла Вера. –– В профком пойду, пусть она только сунется к нам!..
–– А может, опять мне пузо чем-нибудь разрисуешь?
Вера однажды «присушивала» его, разрисовав химическим карандашом живот. Муж в рейс готовился, прилег отдохнуть, но от щекотки проснулся.
— Утоплюсь и детей утоплю! –– пообещала жена.
Луна как-то странно пробиралась по небу. Завыли собаки, и Лесникову тоже захотелось завыть. Шагнул за ворота, пересек улицу, и у дома Ивана Матвеева остановился, крикнув во двор:
–– Матвеич, плесни самогонки!
31
Мимо дома Опенкиных проехал, специально прибавив газ. Если Анна дома, сообразит. В обратную сторону ехал медленнее, посматривая в опенкинский двор. Анны не было. Решил подождать на краю улицы и сделать еще одну ходку.
Но вот показалась Анна. Лесников сдал назад и открыл дверцу.
— Садись, радость моя.
— Едем, –– вскочила Анна. –– Там Петр сидит!
Ничего не расспрашивая, Александр погнал машину вперед.
— Дальше куда? –– тормознул при выезде на Барнаульскую трассу.
— Не знаю. Я к Петру не вернусь.
— Тогда в Кытманово, у меня там друг, останешься у него. Заберу старшего сына и приеду. Потом ты заберешь детей.
— Детей с милицией забирают? –– спросила Анна.
Лесников не знал.
— Тоню я вчера сильно обидела, –– призналась она. –– На нее что-то нашло, а я сама не своя была. «Ничего у меня с разводом не выйдет, –– подумала. –– Петр Илюшку не отдаст, а Тоня сама со мной не останется. Была бы она постарше, чтобы хоть объяснить можно было…» Спросила Лесникова без всякой связи:
— Ты крещеный?
— Крещеный. А что?
— Да так. Илюша у меня не крещеный.
— Ты чего это, Ань? — встревожился он.
— Да ко мне мама недавно приходила, с собой звала. Наверно, пожалела меня, а я не поняла ее.
–– Ну, придумала! Ладно, едем!
Дорога уже шла лесом, когда Анна вдруг заметалась, забеспокоилась и потребовала, чтобы Лесников повернул назад.
–– С ума, что ли, сошла? –– прикрикнул он.
–– Поворачивай, поздно начинать сначала.
–– Ну, гадство! –– остановился Лесников. –– Предавай! Один раз ты уже предала! Да что это за жизнь, а? Кому, на хрен, такая жизнь-то нужна? Для чего она? Для детей? Чтобы их вырастить? Любая скотина так может, но мы же не скотина, мы –– люди! Какую радость они увидят и вынесут из родного дома? –– Он со злостью нажал на газ, и машина заглохла.
Вынул из-за сиденья рукоятку, выскочил из кабины, однако двигатель только чихал –– старый аккумулятор просил пощады. Анна тоже вышла, встала чуть в стороне. Слезы душили. Кто виноват? В чем? За что снова к тому, кого ненавидишь?
По дороге ровненько бежала впряженная в телегу лошадка, и в тот момент, когда мотор взревел, поравнялась с машиной. В диком испуге она взвилась на дыбы, шарахнулась в одну сторону, в другую и полетела, закусив удила. Мужчина в телеге грохнулся навзничь, крича, натягивая вожжи, но лошадь неслась вперед, и не было силы остановить ее.
Все произошло в одно мгновение: удар, режущий свет –– Анна лежала на обочине дороги, раскинув руки, и из-под ее бока выползала кровь.
— Анька !!! — заорал Лесников.
Бросился к ней, разрывая рубаху…
…Но ему только казалось, что он кричит. Что бежит к Анне, что везет ее, окровавленную в город. Он не двигался. И не открывал рта.
И в оглушительной тишине, смявшей звуки, отгородившей Лесникова от скрипа телеги вдали, от голоса близкой птички, запевшей что-то печальное, от шума собственной крови в висках, –– вдруг ясно, отчетливо до разрыва сердца, прорезался стон:
–– То-ня-а-а!
========================